– Нет голячей воды. Магистлаль лопнула, – мрачно подтвердил Макеев.
– Бывает, – согласился Клямин и посмотрел на Николаева.
Старик стоял, торжественный и важный, хмуря и без того рытый морщинами лоб. Одной рукой для прочности он ухватился за угол надутого щербатого буфета, в стеклах которого виднелся фаянсовый сервиз. Этот сервиз Клямин подарил покойной бабке Марии на день рождения. Сколько радости было тогда в этом доме!.. Прошло, все прошло. Антон любил заглядывать к старикам. В зимние вечера они, бывало, пили чай с брусничным вареньем.
– Тост у меня есть, други. Мы с вами не алкаши переулочные. С тостом надо, – произнес старик Николаев.
Его голос сейчас напоминал о добрых старых временах. И Клямин на какое-то мгновение забыл о присутствии Макеева.
– Хочу выпить в память о близких нам людях… Я вот один сейчас остался, свояченицу в расчет не беру. И тебя, Антон, хоть мы с тобой вроде и прижились… Самые близкие люди после родителей – жена, дети. Судьба так распорядилась, что я на старости лет остался без них, родимых. Это несправедливо, верно? Ну, дите свое я не знал – он умер годовалым. А я воевал, вообще его в глаза не видел. И то как вспомню, так сердце щемит… А вот хозяйку свою, Марию… Словом, что я хочу сказать? Я прожил большую жизнь. И знаю – человек тогда ценит, когда теряет…
Николаев посмотрел в стакан, потом резко запрокинул голову и махом опустошил его до дна. Клямин тоже выпил. Густая пахучая жидкость клейко вязала нёбо. Он поморщился. Николаев сел и положил тяжелую руку на плечо Клямина:
– Ты молодой еще, Антон, не знаешь всего. А вот, к примеру, Георгий… Думаешь, он просто главный инженер? – Старик повел головой в сторону притихшего Макеева. – Он храбрец, точно тебе говорю. Три раза в госпиталь попадал. И каждый раз свой танк догонял. Мы уже знали – Жорка вернется, он такой. Верно, Георгий?
Макеев что-то промычал. Похвала хозяина дома его приободрила. Он жмурил оба глаза, отчего его мятое лицо напоминало каучуковую маску.
– Что ты молчишь, Жора? – Николаев вновь повернулся к Клямину и пояснил: – Стесняется Георгий…
Клямин согласно кивнул головой, не глядя на Макеева. Пляжный сторож расценил движение Клямина на свой лад – как знак перемирия.
– Да, догонял. А эта сегодня в собесе, толстозадая… Танком ее не взять. Как она кличала, словно мы милостыню плосим.
Николаев досадливо махнул рукой:
– Опять за старое, Георгий. – Николаев, видимо, вспомнил разговор, который старики вели до прихода Клямина. – Заладил.
– Обидно, – настаивал Макеев.
– Мало ли дряни по земле ходит. Подумаешь! Ты ведь не за нее воевал, Жора. Ты ведь за Антона воевал, верно?
– Велно, – торопливо согласился Макеев.
– Завод свой защищал, землю эту… А инспекторша та – ну ее! Она ведь глупая баба. Это ж ее беда, а она не понимает. Она думает, что мы прав своих не знаем. А государство такие законы издало для нас, фронтовиков. Только мы всех тех законов не знаем, вот в чем беда. И она, инспектор, тоже не знает. Честно не знает, по тупости своей и лени. А думает, что мы ей вкручиваем. Наша задача – доказать ей, а ты еще… шепелявишь – ее это нервирует. Ты уж извини меня, Жорик, – смутился Николаев. – Ладно. Давайте еще по одной примем. Там и чай поспеет.
Клямин чувствовал, как его озорное настроение исчезает, вновь уступая место блаженному хмелю. Ну его к бесу, этого Макеева. Не ему судить старого пляжного сводника, не станет он выводить его на солнышко. И праздник деду Николаеву ломать не станет. На это ему еще трезвости хватит, как он ни пьян сегодня. Николаев тяжело привстал, отодвинул ногами стул и направился на кухню, к чайнику.
Антон знал, что ему делать. Надо уйти. Немедленно. Пока старик возится с чаем… И тут он встретился взглядом с Макеевым. Пляжный сторож и тихий сводник Макеев опустил голову и выглядывал из-под косичек абажура, словно из конуры…
– Ты, Антон, мне хоть молду набей. Но после. А пелед длугом флонтовым не позоль. Плосу тебя. Больно ему будет. Не за то, что я всякий-эдакий. А за то, что обманул его.
Клямин сунул в карман пиджака бутылку и вышел из комнаты, бросив на прощание:
– Сними чужой халат. И надень свой вонючий пиджак. Понял?
– Холосо! – воскликнул Макеев.
В светлом проеме Клямин увидел спину хлопотавшего у плиты деда Николаева и осторожно, чтобы не привлечь его внимания, скользнул на площадку и, смягчая пальцами щелчок замка, прикрыл дверь.
На лестнице вовсю бушевали звуки скрипичного марша. Они то взбегали вверх по ступенькам, то скатывались вниз, обгоняя друг друга… Звуки словно смеялись над Кляминым и строили ему рожи. «Додик раздухарился». Клямин шарил по карманам в поисках ключа. Как назло, ключ был прижат бутылкой. Чтобы извлечь его, надо было освободить карман. Чем Клямин и занялся…
А когда бутылка наконец оказалась у него в руках, Клямин с удивлением обратил внимание на то, что стоит этажом ниже, у дверей квартиры Борисовских. Когда он успел спуститься – непонятно. Но перед ним была коричневая дверь с правильным ромбом медных шляпок. Из-за двери неистовым роем рвались звуки марша…
Клямин позвонил. Звуки тотчас оборвались. Но дверь не открывали…
«Скрипку, что ли, прячут?» Клямин позвонил вновь.
Теперь стояла полная тишина: ни звонка, ни скрипки. Мертвый дом! Клямин поддал коленом в пухлый дерматин и крикнул:
– Свои!
Не сразу, но дверь все же приоткрылась на половину длины цепочки. В светлой полоске появилась часть лица Додикиной бабушки, мадам Борисовской.
– Вы к нам? – спросила бабушка.
– Именно! – ответил Клямин, несколько смущенный ее строгим взглядом. – Кто-нибудь есть из старших? – добавил он.
– Из старших? – переспросила восьмидесятилетняя мадам Борисовская и крикнула в глубину квартиры: – Семен! Пришел человек сверху.
– Так впусти его! – крикнули в ответ. В прихожую, застегивая на пижаме пуговицы, вышел отец Додика.
Дверь перед Кляминым захлопнулась и через секунду распахнулась.
– Чем обязан? – поинтересовался Борисовский-отец, похожий лицом на усталую лошадь.
– Выпить хотите? – прямо спросил Клямин и для убедительности тряхнул бутылкой.
Мадам Борисовская сказала: «Ой!» – и спряталась за могучую фигуру сына.
– Не понял, – проговорил Борисовский.
«Все понял. Соображает, как меня отфутболить, стервец», – подумал Клямин и повторил:
– Есть предложение выпить-закусить. Хотите? Да или нет?
– Да! – сказал человек-лошадь и показал большие квадратные зубы. – Что у вас? О-о-о!.. Мне нельзя. Только шампанское. Печень, понимаете.
«Ну и люди, – вздохнул Клямин. – Наливка, шампанское» – и проговорил искусственно-бодрым тоном:
– Выберем территорию.
– Сема! – пискнула старуха. – Он выбьет тебе глаз.
– За кого вы меня держите, мадам? – искренне обиделся Клямин. – Вы видели хотя бы одного жильца, которому я выбил глаз? Конечно, я обещал, это верно. Но кому?! Я обещал жильцу Загоруйке, которому не нравится музыка вашего внука. И это справедливо, мадам. Может, со временем у подъезда нашего дома появится мемориальная доска и будет дежурить милиционер.
– У подъезда этого дома не появится, – обиделась старушка. – Что касается милиционера, мы это проверим через полчаса…
Но сын уже отодвигал маму в боковую комнату и прикрывал дверь.
– От такой мамаши можно прикуривать, – общительно проговорил Клямин. – Огонь!.. Так где нам веселиться? Здесь или там? – Он ткнул горлышком бутылки вверх.
– Здесь! – отрубил Борисовский-отец и пригласил Клямина в квартиру.
– Знаете, вы мне чем-то нравитесь, – сообщил Клямин.
– И вы мне, – солидарно подхватил Борисовский. – Извините, я в таком виде.
Он шел следом за Кляминым, восхищаясь вслух костюмом соседа.
– Давайте по-деловому: раз-два! Если нет закуски, я принесу, – бросил через плечо Клямин.
– Все есть. Куда нам спешить? Все куда-то спешат. А куда спешить нам? – туманно ответил хозяин квартиры.
Комната размером повторяла кляминскую гостиную, но была обставлена несколько скромнее. Старомодная мебель, на стене две картины, пейзаж. Фотографии родственников… Ширма, на которую натянута большая географическая карта.
– Садитесь сюда! – предложил хозяин и придвинул кресло.
Тут из-за ширмы выплыло застенчивое лицо Додика, тоже чем-то напоминающего лошадь. Но маленькую лошадь, скорее пони… Додик смущенно поздоровался, потупив черные, с поволокой, глаза.
«Мать, кажется, тоже похожа на лошадь. Их можно запрягать», – подумал Клямин и рассмеялся.
Борисовские приняли этот смех как сердечное расположение и тоже засмеялись.
– Додик! – сказал Клямин. – Твоя музыка меня преследует день и ночь. Я не скажу, что это плохо.
Молодой человек застенчиво улыбался. Тут в комнате появилась мадам Борисовская. Ее пухлые щечки напоминали яблочки, и вся она исходила гневом.
– Мальчик делает этюды, – громко ворчала она. – Сверху слетает сосед с бутылкой водки. Так будет с мальчика толк? Или нет?
Борисовский-отец обнял старушку за плечи:
– Мама, принеси нам грибочков и сама знаешь что. Гость в доме.
Клямин встал и галантно поклонился старой женщине. Еще никто не сердился на него, видя этот смиренный поклон.
– Послушай, Додик, – озаренно проговорил Клямин. – Вот ключи. Поднимись ко мне и играй. Так я буду слушать не сверху, а снизу.
Додик испытующе поглядывал на отца и на бабушку. Но ключ принять не решался.
– Зачем?! – воскликнул Семен Борисовский. – Он возьмет антракт! Додя, оставь скрипку, сядь почитай энциклопедию.
«Господи! – подумал Клямин. – Ему бы хорошую бабу на часок. Извели парня, фараоны». Впрочем, он промолчал, лишь хрустнул костяшками пальцев. Додик исчез за своей ширмой.
Мадам Борисовская вносила в комнату всякую снедь с жутким выражением в глазах. Словно она несла отраву…
– Я заранее знаю, чем это кончится, – ворчала старушка. Но мужчины уже сидели друг подле друга.
Семен Борисовский рассказывал о том, чем он занимается… Он был геохимик, изучал химический состав почвы. Изъездил всю страну с экспедициями, был и за рубежом. Теперь работает в Институте химии, заведует отделом.
– Химик, значит, – прервал его Клямин. – И можете узнать состав любого вещества?
– Могу, – вызывающе ответил Борисовский. – Любого! И жена моя химик. К сожалению, ее нет дома. Она посещает вечерние курсы английского языка.
– Удивительное время. Все учатся. Такая тяга к знаниям, – поделился Клямин своими наблюдениями. – Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что и мадам Борисовская учится.
– Я уже выучилась! – крикнула из коридора мадам. «Слушает, старая калоша», – подумал Клямин и огорчился:
хмель слабел, надо было наверстывать. Еще полчаса – и он окончательно потеряет кайф… Что за жизнь? Со своей же водкой – и нельзя нормально напиться. Ну и люди! А может быть, дерябнуть без приглашения? Нет. Еще действительно подумают, что босяк. Клямин поднялся и подошел к карте.
– Мне тоже довелось побывать кое-где, – произнес он, с трудом скрывая досаду.
– Где же вы были? – деликатно поинтересовался Борисовский.
– В Японии. В Мексике.
– И что там хорошего? В Мексике.
«Не верит». Клямин сложил руки на спине под пиджаком и стал похож на серую птицу с оттопыренным хвостом.
– Могу рассказать…
– А может, вначале примем? Для разгона, – перебил сосед.
Клямин испытующе посмотрел на него, сглотнул слюну, перевел взгляд на суетливую старушку, которая, видимо, только набирала темп.
– Нет, пожалуй, подождем. Мы ведь не в переулке. Успеем. Старушка подняла на сына черные глаза:
– Стыдись, Семен. Что о тебе скажут соседи? У тебя горит, ты не можешь чуточку подождать, пока сварится картошка?
– Сварится картошка? – сдерживая стон, переспросил Клямин и улыбнулся слабой улыбкой.
Додик добавил из-за ширмы:
– Правда, папа. Даже стыдно.
Семен Борисовский покорно развел руками.
– Так чем вам понравилась Мексика?
– Ну как?.. Например, в Мексике растет дерево, сок которого пьют вместо вина, – вяло проговорил Клямин. – Не помню, как называется. Сам пил.
– Агава, – подсказал из-за ширмы Додик.
– Мальчик читает энциклопедию, – пояснил Борисовский, словно извиняясь за бестактность сына.
– Больше там ничего нет интересного? – съязвила старушенция.
– Есть. Коррида. Бой быков. Могу рассказать, – накачивал себя Клямин.
– Садитесь за стол, – разрешила мадам Борисовская.
Это была семейная квартира, окутанная некой тайной. Попадая в такую квартиру, холостяки испытывают необъяснимое напряжение. Сердце тревожит чувство потери. При этом одни напускают на себя равнодушие, другие – цинизм. Но в какой-то миг в их глазах прорывается тоскливая зависть. Правда, в глазах тех, кто уже испытал все радости семейной жизни, такая зависть прорывается реже. Но Клямин был кадровым холостяком. И тем не менее в семейных домах он держался молодцом. Вот и сейчас… Клямин пил, закусывал, рассказывал о корриде. Для убедительности он выскакивал из-за стола и показывал, как шествуют матадоры и пикадоры, открывая парад квадрильи. Изображал ликование толпы и важного президента корриды… Когда он принялся изображать быка, Додик высунул из-за ширмы свое длинное лицо, делавшее его похожим на маленькую лошадку. Агатовые глаза его не скрывали изумления.
– Где плащ? Дайте мне красную тряпку! – требовал Клямин так громко, словно пытался перекричать сорокатысячную толпу на знаменитом стадионе в Мехико.
Мадам Борисовская предусмотрительно вцепилась сухими пальцами в скатерть.
– Артист! – говорила она, качая головой. – Это такой артист… Сема, ты сегодня можешь похоронить свою маму – я так не смеялась много лет.
Борисовский ходил за Кляминым и поднимал опрокинутые стулья. Он не знал, как себя держать: приходит сосед, пьет водку и ревет, как бык. Может, взять его за шиворот и выбросить ко всем чертям на площадку? В свое время Семен Борисовский один внес пианино на второй этаж. Но он был человек деликатный – химик, научный работник…
Клямин выдохся. Он плюхнулся в кресло, обвел семейство хмельным взглядом. Серый костюм измялся, на лацкане уже сидело жирное пятно, похожее на значок Осоавиахима, который носили когда-то на цепочке…
– Додик! – воскликнул Клямин. – Ты можешь ругаться матом? Или так всю жизнь и будешь страдать над скрипкой?
– Могу, – тихо признался Додик. Он органически не переносил вранья.
– Семен! Дайте мальчику водки, – воспрянул Клямин. Борисовский не знал, куда деть руки.
– Люди сидели спокойно. Смотрели передачу Райкина, – проговорила старушка тоном, в каком обычно вспоминают прекрасное прошлое. – Приходит буян, требует дать ребенку водки. Семен, или ты выбросишь нахала за дверь, или я за себя не ручаюсь. А ты знаешь свою маму… Жаль, нет Риты, она посмотрела бы на эти штуки с быками.
– Дайте Додику водки, – повторил Клямин и потянулся к столу за бутылкой. – Он настоящий парень. Я его познакомлю с такой девушкой… Додик, ты хочешь познакомиться с красивой девушкой?
Додик хотел, но молчал.
Борисовский мягко отобрал бутылку из рук соседа и спросил деликатно, чтобы не показаться грубияном:
– А кто эта девушка?
– Моя дочь! – крикнул Клямин и победно оглядел семейство.
Мадам Борисовская что-то произнесла на непонятном Клямину языке и добавила:
– Всю жизнь мы искали такого папу для нашей невестки.
– А что? – всерьез обиделся Клямин, прицеливаясь, во что бы запустить бутылкой.
Семен Борисовский точно определил его намерения. Он шагнул к Клямину, взял его за талию, прихватив руки, мягкие после изнурительной корриды, легко приподнял и вынес в прихожую. Мадам Борисовская распахнула дверь. Клямин почувствовал пинок в зад и очутился на площадке.
– Так мы расстанемся без «до свидания». – Мадам Борисовская хлопнула дверью и накинула на нее цепочку.
Клямин стоял в тишине. В вялом хмельном сознании просыпался стыд. Ему хотелось извиниться, и он принялся давить на кнопку звонка. Но дверь не открывали…
Перебирая руками по холодной стене, он приблизился к лестничному маршу и налег грудью на перила.
«Напился, болван, – корил себя Клямин. – Это ж надо. Стыдно-то как… Стыдно… Скорей бы добраться до квартиры…»
Ступеньки пропадали, прогибались или вдруг поднимались дыбом. Он почувствовал, что кто-то берет его под мышки. В кругах плавающего света он опознал длинное лицо Додика. Контуры его растекались, сливаясь с бурым тоном стены. Отдельно глаза, отдельно уши, нос.
– Я помогу вам. Обопритесь на меня, пожалуйста, – говорил Додик.
Так они добрались до площадки третьего этажа. К дверям квартиры Клямина был приставлен расписной деревянный поднос. Тот самый, с которым Клямин ввалился к старику Николаеву.
Клямин стукнул по нему ногой. Поднос загремел, точно лист фанеры.
– Все на меня обижаются, – хныкал Клямин. – Почему так, Додик? – Клямин шарил по карманам, разыскивая ключ. – Почему так, Додик?
– Просто вы немного выпили, – признался Додик. – Но это пройдет. Кто на вас обижается? Вы же сейчас как ребенок… Мне бабушка сказала: «Пойди пригляди за ним. Он может упасть в мусоропровод».
Клямин согласно кивнул. Ему было жаль себя.
– Мне, Додик, нехорошо. – Он еще раз всхлипнул. – Я завтра извинюсь перед вами. Возьму бутылку, приду извинюсь.
– Приходите, – ответил Додик. Он был воспитанный молодой человек, студент консерватории. – Но лучше не завтра. Это будет слишком часто, а у папы больное сердце.
Клямин понимающе кивнул, промямлил что-то насчет своих связей в аптекоуправлении.
– Он химик, да? Я вспомнил.
– Химик, – согласился Додик. – И мама – химик.
– Все химики… Слушай, Додя, я попрошу тебя об одной штуке. А?
Додик придерживал Клямина за плечи.
– Я тебе сейчас дам порошок. Если он химик, пусть узнает, что это за порошок. Сумеет?
– Думаю, сумеет. – Додик уже устал. – А что это за порошок?
– Хрен его знает. Тайна… Договорились? Да, Додик? Наконец ключ попал в скважину и сделал свое дело.
Ему снилось море. Он лежал на палубе какой-то квадратной лодки, и волна захлестывала его сверху. Или это был плот… Ему снился друг детства, шестилетний мальчик, погибший во время бомбежки. Мальчик в генеральской форме танцевал с прачкой из соседнего дома, прозванного «бильдингом». Прачка снимала меховую накидку и превращалась в Наталью. А Клямин играл на скрипке по нотам. Ноты держал Додик Борисовский в образе скаковой лошади с лентами вместо хвоста. Звуки скрипки были какие-то дикие, торопливые, резкие…
Клямин открыл глаза. Свет настольной лампы рисовал на стене изогнутые тени. Сознание крепло, возвращалось, стремительно отгоняя зыбкие остатки сна. И вот уже сон был начисто забыт. Резкие звуки дверного звонка наполняли комнату монотонным повтором…
Пришлось встать с дивана. Зеркало отражало унылую фигуру Клямина в мятом, скрученном костюме. Светлые волосы его стояли торчком, словно под воздействием магнитного поля. К тому же он был без туфель, в одних носках. Клямин вспомнил, как Додик стаскивал с него туфли. А пиджак Антон так и не отдал, заупрямился.
Он посмотрел на часы – половина первого. И, судя по всему, была ночь. Кого же это принесло? Может быть, соседи? Что он там у них натворил? Ах как все это некрасиво получилось…
Звонок не умолкал. Клямин сунул ноги в штиблеты и пошел открывать.
В элегантном укороченном плаще и клетчатом кепи стоял на пороге Виталий Гусаров, больше известный в кругу приятелей как Параграф. Увидя его, Клямин разом все вспомнил. Они же условились, что Параграф отвезет его в аэропорт, к самолету на Ставрополь.
Параграф вошел в квартиру. Вероятно, он рассчитывал увидеть следы дикой оргии. Но узрел лишь промятый диван…
– А я обычно сплю раздетым, – проговорил Параграф.
– Я тоже иногда, – негостеприимно ответил Клямин, давая понять, что лишние расспросы не доставят ему удовольствия.
Параграф сел в кресло, закинув ногу на ногу. Кепи он снял и положил на колено. Его белобрысые волосы держали ровный, покрытый лаком пробор.
– Вы обещали заехать в двенадцать. – Клямин и не заметил, как перешел на «вы». Но Параграф это заметил.
– Я и приехал ровно в двенадцать. Но у вас крепкий сон, Антон. Я звонил в аэропорт. Наш рейс задерживается на два часа. Вам повезло, успеете привести себя в порядок.
– Мне больше бы повезло, если бы вообще никуда не надо было лететь.
Параграф промолчал, тем самым подчеркивая, что в создавшейся ситуации Клямину некого винить, кроме самого себя.
– У вас не найдется чего-нибудь ободряющего? – сказал он чуть позже. – Впрочем, судя по всему, надежд мало, все в прошлом.
– Загляните в бар. Кое-что еще осталось. – Клямин поставил чайник и прошел в ванную комнату.
Действительно, он предстал перед Параграфом не в лучшем виде. Сняв костюм, Клямин повесил его на крючок…
Он слышал, как в гостиной стукнуло стекло бара, звякнули рюмки. Остальные звуки поглотил шум падающей воды. Когда Клямин вернулся, Параграф сидел в кресле, отведя в сторону вытянутую руку. Он держал голубую рюмку из литого чешского хрусталя. В ногах его стояла бутылка коньяка.
– Отличный коньяк, Антон. – Параграф поднес к губам рюмку и сделал маленький глоток. – Я не слишком тут похозяйничал?
– Нет. В самый раз, – отозвался Клямин, думая про себя, что подлец Параграф взял лучшую бутылку, которую он, Клямин, хранил для особого случая… – Послушайте, Виталий, вы сказали: «наш рейс». Я вас правильно понял?
– Надеюсь. – Параграф причмокивал, испытывая прелесть коньячного букета. – Мы летим вдвоем. Так решил хозяин. Слишком серьезная ситуация, Антон… Хозяин не может рисковать.
– Какая-то хреновина, – усмехнулся Клямин, сдерживая досаду. – Прилететь, улететь…
– Дай бог. Я хочу надеяться, что именно тем все и закончится.
«Что они имеют в виду? – подумал Клямин. – Что их так пугает?»
– Хотите кофе? – Он повел головой в сторону кухни. Параграф вытянул себя из кресла, прихватил бутылку и направился следом за Кляминым. Кепи он сунул в карман плаща…
Кухня с ее цветным кафелем, югославской универсальной установкой и светильниками выглядела опрятной.
– Холостая жизнь вам не в тягость, – заметил Параграф. Он придвинул к столу табурет и сел, откинув подол плаща.
– А вы женаты? – уклончиво проговорил Клямин.
– Женат. Двадцать лет как женат, – охотно отозвался Параграф.
– О… Награда ищет героя.
– Точно, – поддержал Параграф. – Редкость в наше время.
Клямин поставил на стол две чашки, масло, банку с растворимым кофе, положил соленые палочки, нож. Он поднес к чашкам чайник, наклонил, придерживая пальцем крышку.
– Понимаете, Антон, – продолжал Параграф, – в нашей семье никогда никто не разводился. Ни деды, ни дядья с тетками. Мой отец прожил с матерью сорок пять лет. Всякое между ними было, но семью блюли. Отец был человек высоконравственный, прокурор. Сами понимаете – все на виду… К тому же я люблю свою жену.
– И ни разу ей не изменили, – съязвил Клямин.
– Наносите запрещенные удары. Мы недостаточно с вами близки. – Параграф улыбнулся, сужая и без того узкие, словно у сонной кошки, глаза.
– Да. Мы недостаточно знакомы, – согласился Клямин, размешивая ложечкой кофе. – Однажды я вас встретил случайно. Во дворе дома, в котором жил мой приятель… Ужасная история: он вывалился из окна, упал с девятого этажа.
Параграф спокойно смотрел на Клямина, лишь пальцы его побелели, сильнее сжимая ручку чашки.
– Никаких случайностей, – помедлив, заговорил Параграф. – Я живу в том доме. Ужасная история. Я хорошо знал Михаила. Обращался к нему за помощью – он был отличный кузовщик… Кстати, это я его и познакомил с Серафимом Куприяновичем. А Михаил сосватал вас. – Параграф хлебнул кофе, взял соленую палочку, обмакнул ее в масло и с хрустом надкусил здоровыми выпуклыми зубами. – Я живу в том доме. Ужасная история. – повторил он. – Я шел на работу, и вдруг…
Клямин кивнул, обхватил чашку обеими ладонями, уперся локтями в стол и поднес чашку ко рту.
– Так и не выяснили причину гибели? – спросил он, прежде чем сделать глоток. – Что говорят в юридических кругах?
– Самоубийство, – ответил Параграф. – Напился, шагнул в окно… Впрочем, я давно не вращаюсь в юридических кругах. Проштрафился. Но это дело прошлое.
Сделав глоток кофе, Клямин снова покивал головой. Мол, у каждой сошки свои сережки, и чужой нос совать нечего. Он никак не мог понять Параграфа. С одной стороны, вроде мужик как мужик, только белобрысый очень. С другой – загадка, не мог с ним Клямин расслабиться. Такое впечатление, что сжимает его Параграф, не отпускает…
– Те м не менее вы, Виталий, знаете обо мне больше, чем я о вас. – Клямин притворился наивно-удивленным. – Так мне кажется.
Он понимал, что надо отвлечь внимание Параграфа от той истории, которая случилась во дворе кооперативного дома…
– Может быть, и больше, – дружески улыбнулся в ответ Параграф. – Вы мне симпатичны, Антон. Не знаю чем, но вы мне симпатичны… И я хочу вам сделать, как говорят, замечание из жизни. – В голосе Параграфа прозвучал коренной южноморский говорок. – Не будем держать друг друга за дурака… Вы, Антон, работаете на серьезную организацию. Хотите вы этого или нет. Так сложилась ваша судьба. И моя, кстати.