Страница:
Среди тех, кто не мог завязать даже короткое знакомство с посланным Райеном мячом – 100 миль в час, кстати результат из Книги рекордов Гиннесса, – числятся вполне естественные в таком случае подозреваемые: Клоделл Вашингтон, имевший тридцать девять ударов в играх против Райена, и Сесил Купер, нанесший шесть рекордных для лиги ударов в игре с Райеном. И некоторые не вполне обычные – двадцать один обитатель Зала славы, сорок четыре самых ценных игрока, двенадцать пар выступавших против него братьев, и – благодаря долголетию Райена – семь пар из отца и сына, чьи биты испепелил посланный им огонь.
Никто из тех, кто видел этого восемнадцатилетнего водохлеба в том, 1965-м, году не рискнул бы предсказать, что он станет одним из величайших в бейсболе. Выросший на скотоводческом ранчо отца, расположенном возле Элвина, Техас, юный Линн Нолан Райен отрабатывал свой бросок, швыряя мяч в стенки сараев. Он привлек к себе внимание бейсбольных специалистов в средней школе. Тем не менее некоторые вопросы все-таки оставались: не из-за скорости броска, а из-за его нескладного телосложения. Команда «Нью-Йорк Метц» отправила одного из своих скаутов, Реда Мерфа, поглядеть на эту звезду местного значения. Бросок парня на Мерфа произвел впечатление, чего нельзя сказать о телосложении потенциального кандидата в игроки. Но, как впоследствии вспоминал скаут: «Я спросил у папаши Нолана, каким был он сам в этом возрасте. Он ответил, что таким же, как Нолан. И это меня удовлетворило. Вес родителя молодого человека теперь составлял более двухсот фунтов». В итоге команда «Метц» взяла молодого Нолана в восьмом круге драфта 1965 года.
Проведя два сезона в младшей лиге – в том числе сезон в фармклубе «Метца», базировавшемся в Гринвилле, Южная Каролина, где он возглавлял список лиги по победам и проценту питчинга с рекордом 17:2 и 272 ударами навылет – занимавшая девятое место родительская команда внесла его в конце сезона в свой расширенный список для просмотра. Казалось бы, и что с того? Но в тех трех иннингах, когда он находился на питче, девятнадцатилетний Нолан вывел из игры своим быстрым мячом шестерых бэттеров, и первой жертвой его в высшей лиге пал Пат Джарвис из «Атланта Брейвз».
После 1968 года, когда двадцатиоднолетний Райен занял место в стартовом составе «Метца» вместе с такими молодыми игроками, как Том Сивер и Джерри Кусман, число таких жертв будет расти. Хронические проблемы с мозолями и месяц, проведенный на больничном, – первый из тех пятнадцати раз в его карьере, когда Нолан Райен прибегнет к услугам врачей, – мешали ему выступать. Однако такой старомодный способ лечения мозолей, как использование мазей и солевых ванночек для пальцев («они укрепили мою кожу, однако от пальцев моих отчаянно разило»), помог ему вернуться и высадить 133 бэттера в 134 иннингах его первого сезона.
Однако в 1969 году постоянного места для Райена в богатом на питчеров «Чудо-Метце» не нашлось, и менеджер Джил Ходжес выпускал его то в стартовом составе, то на замену. После завершения регулярного сезона Райен, выходя на замену, добыл победу в решающей игре плей-офф Национальной лиги против «Атланта Брейвз», а потом спас третью игру мировой серии против «Ореолов» из Балтимора, для чего ему потребовалось три удара навылет в двух иннингах.
Невзирая на старт с одним хиттером в 1970 году и на потрясающе быстрый бросок, окрещенный слишком впечатлительными репортерами «Райеновским Экспрессом», видевшими фильм под подобным названием, Райен испытывал известные игровые проблемы, с которыми и боролся весь остаток сезона и начало следующего. Не добившись места в ряду питчеров и так и не привыкнув к атмосфере большого города, каковым, вне сомнения, следует считать Нью-Йорк, Райен потребовал, чтобы его продали. «Метц» согласился, и его отправили к «Ангелам» из Калифорнии вместе с еще тремя игроками, чьи имена благополучно канули в бездну забвения в обмен на третьего бейзмена Джима Фрегоси.
Эта торговая операция, бесспорно, оказалась худшей во всей истории «Нью-Йоркских Горожан», но для Райена ничего лучше быть не могло. Под пристальным оком тренера питчеров Тома Моргана и ветерана-кетчера «Ангелов» Джеффа Торборга, Райен сумел усовершенствовать свой быстрый бросок.
Это усовершенствование принесло Райену дивиденды, ибо, получая мяч каждый четвертый день, он отреагировал на это 19 победами и 329 ударами навылет, став первым со времен Боба Феллера правшой, выставившим с поля 300 бэттеров за сезон.
В 1973 году райеновский экспресс наконец набрал скорость. Для начала он совершил деяние, отмеченное до него в истории бейсбола только четыре раза: набросал два ноухиттера за один сезон. И в девятом иннинге Норм Кэш из команды «Детройтских Тигров», уже имевший на своем счету трех из семнадцати бэттеров, которых почтит своими стараниями Райен, вышел на биту, держа в руках отпиленную ножку стола и размышляя: «С этим парнем мне сегодня не справиться».
И Кэш был недалек от истины. Ибо перед тридцать девятым и последним стартом сезона 1973 года Райен уже не позволил прикоснуться к мячу 367 бэттерам, что всего на 15 душ уступало рекордному результату Сэнди Коуфакса. Выступая в тридцать девятом матче против «Миннесота Твинз», Райен чередовал быстрые мячи с закрученными и к восьмому иннингу отстрелял еще пятнадцать бэттеров, высадив Стива Бри и поравнявшись таким образом с Коуфаксом. Однако при этом он надорвал сухожилие на ноге. Не имея возможности сойти с горки и воспользоваться силой ног, Райен питчировал так, словно выбить бэттера можно одной силой воли. Послав последовательно три быстрых мяча мимо Рича Ризи, он набрал таким образом рекордные 383 удара навылет.
Теперь Райен сделался не только самым быстрым игроком лиги, он стал и самым грозным. Дик Шарон из Детройта подытожил свои впечатления следующим образом: «Он какой-то бейсбольный экзорцист. Он отправляет меня в самое пекло!» Теперь Райен добавил к своему арсеналу еще одно оружие: устрашение. Сэнди Коуфакс, питчер, с которым Райена чаще всего сравнивали, сказал однажды: «Питчирование есть искусство вселения страха в противника. Но если ты уверен в себе, и если мысль о пропущенном ударе заранее сидит в уме бэттера, ты далеко пойдешь». Регги Джексон добавил: «Страх в меня вселяет один только Райен. И не потому, что он может вывести меня из игры. А потому что он может убить меня».
Вооруженный своим быстрым мячом и этим страхом, Райен продолжал записывать на свой счет выведенных из игры бэттеров. И имена их пролетали мимо, как километровые столбы на автостраде. Сол Бендо, номер 1000; Сэнди Аломар, номер 1500, Рон Лефлер, номер 2000; Бадд Белл, номер 2500. Однако, устанавливая свои права на сезон и карьеру, он также застолбил свой участок и в области ноухиттеров. Однако для того чтобы Райен побил рекорды по числу ударов навылет за всю карьеру или ноухиттерам требовалась перемена сцены.
И таковая произошла в 1980 году, после того как в предшествовавший год Райен показал всего 16:14, и генеральный менеджер «Ангелов» Баззи Баваси решил, что с Райеном можно расстаться, и сказал себе: «Пойду возьму двух питчеров, имеющих по 8:7». Райен вновь решил сменить место деятельности и перебрался в Хьюстон, с которым заключил первый в истории бейсбола контракт на миллион долларов.
Теперь десница Райена вместе с его рекордами, которые он продолжал переписывать, числилась за «Астрос». На первом году выступлений за эту команду он записал на свой счет жертву номер 3000, Сезара Джеронимо. На втором году в пятый рекордный раз питчировал всухую. В следующем, 1983-м, году он не только довел число выбитых питчеров до 3500 (пострадал Андре Доусон), но и довел их количество до 3509, побив поставленный Уолтером Джонсоном рекорд всех времен. В 1987 году сорокалетний молодец продолжал спорить с календарем, выставив с поля 270 питчеров в 212 иннингах, добавив к своему списку номер 4500 Майка Алдрета и также став первым питчером, имевшим по 2000 ударов навылет в каждой лиге.
А потом, когда для него уже вроде бы не оставалось непокоренных миров, сорокадвухлетний Райен, находившийся в возрасте, когда пора обратиться мыслями к посещению собеса и мазать поясницу и суставы абсорбином, подписал контракт с «Техасскими Рейнджерами». В первом, 1989-м, году выступлений за новую команду он поставил рекорд американской лиги, выбив 301 бэттера, в шестой раз превысив число 300 в сезоне. А потом, словно стремясь доказать, что порох в его пороховнице еще есть, в 1990-м и 1991-м годах добавил немыслимые шестой и седьмой сухой матч, побив при этом рекорд, поставленный никем иным, как самим Ноланом Райеном.
Наконец в 1993 году Нолан Райен решил завершить свою карьеру питчера, самую долгую в истории старшей лиги. Его прощальное турне ничем не напоминало прощальное турне Бейба Рата, состоявшееся более чем полстолетия назад, когда Рата выпускали на поле только напоказ, в торжественных случаях, словно королевские драгоценности. Тур Райена был рабочим, и «Райеновский Экспресс» трудился в каждом городе, который посещал.
В нынешнее время, когда герои и рекордсмены приходят и растворяются в небытии, не оставив по себе даже клочка дыма, имя Нолана Райена написано на закладке, вложенной между страниц книги рекордов.
УОЛТЕР ХАГЕН
ДОН БАДЖ
СОНЯ ХЕНИ
Никто из тех, кто видел этого восемнадцатилетнего водохлеба в том, 1965-м, году не рискнул бы предсказать, что он станет одним из величайших в бейсболе. Выросший на скотоводческом ранчо отца, расположенном возле Элвина, Техас, юный Линн Нолан Райен отрабатывал свой бросок, швыряя мяч в стенки сараев. Он привлек к себе внимание бейсбольных специалистов в средней школе. Тем не менее некоторые вопросы все-таки оставались: не из-за скорости броска, а из-за его нескладного телосложения. Команда «Нью-Йорк Метц» отправила одного из своих скаутов, Реда Мерфа, поглядеть на эту звезду местного значения. Бросок парня на Мерфа произвел впечатление, чего нельзя сказать о телосложении потенциального кандидата в игроки. Но, как впоследствии вспоминал скаут: «Я спросил у папаши Нолана, каким был он сам в этом возрасте. Он ответил, что таким же, как Нолан. И это меня удовлетворило. Вес родителя молодого человека теперь составлял более двухсот фунтов». В итоге команда «Метц» взяла молодого Нолана в восьмом круге драфта 1965 года.
Проведя два сезона в младшей лиге – в том числе сезон в фармклубе «Метца», базировавшемся в Гринвилле, Южная Каролина, где он возглавлял список лиги по победам и проценту питчинга с рекордом 17:2 и 272 ударами навылет – занимавшая девятое место родительская команда внесла его в конце сезона в свой расширенный список для просмотра. Казалось бы, и что с того? Но в тех трех иннингах, когда он находился на питче, девятнадцатилетний Нолан вывел из игры своим быстрым мячом шестерых бэттеров, и первой жертвой его в высшей лиге пал Пат Джарвис из «Атланта Брейвз».
После 1968 года, когда двадцатиоднолетний Райен занял место в стартовом составе «Метца» вместе с такими молодыми игроками, как Том Сивер и Джерри Кусман, число таких жертв будет расти. Хронические проблемы с мозолями и месяц, проведенный на больничном, – первый из тех пятнадцати раз в его карьере, когда Нолан Райен прибегнет к услугам врачей, – мешали ему выступать. Однако такой старомодный способ лечения мозолей, как использование мазей и солевых ванночек для пальцев («они укрепили мою кожу, однако от пальцев моих отчаянно разило»), помог ему вернуться и высадить 133 бэттера в 134 иннингах его первого сезона.
Однако в 1969 году постоянного места для Райена в богатом на питчеров «Чудо-Метце» не нашлось, и менеджер Джил Ходжес выпускал его то в стартовом составе, то на замену. После завершения регулярного сезона Райен, выходя на замену, добыл победу в решающей игре плей-офф Национальной лиги против «Атланта Брейвз», а потом спас третью игру мировой серии против «Ореолов» из Балтимора, для чего ему потребовалось три удара навылет в двух иннингах.
Невзирая на старт с одним хиттером в 1970 году и на потрясающе быстрый бросок, окрещенный слишком впечатлительными репортерами «Райеновским Экспрессом», видевшими фильм под подобным названием, Райен испытывал известные игровые проблемы, с которыми и боролся весь остаток сезона и начало следующего. Не добившись места в ряду питчеров и так и не привыкнув к атмосфере большого города, каковым, вне сомнения, следует считать Нью-Йорк, Райен потребовал, чтобы его продали. «Метц» согласился, и его отправили к «Ангелам» из Калифорнии вместе с еще тремя игроками, чьи имена благополучно канули в бездну забвения в обмен на третьего бейзмена Джима Фрегоси.
Эта торговая операция, бесспорно, оказалась худшей во всей истории «Нью-Йоркских Горожан», но для Райена ничего лучше быть не могло. Под пристальным оком тренера питчеров Тома Моргана и ветерана-кетчера «Ангелов» Джеффа Торборга, Райен сумел усовершенствовать свой быстрый бросок.
Это усовершенствование принесло Райену дивиденды, ибо, получая мяч каждый четвертый день, он отреагировал на это 19 победами и 329 ударами навылет, став первым со времен Боба Феллера правшой, выставившим с поля 300 бэттеров за сезон.
В 1973 году райеновский экспресс наконец набрал скорость. Для начала он совершил деяние, отмеченное до него в истории бейсбола только четыре раза: набросал два ноухиттера за один сезон. И в девятом иннинге Норм Кэш из команды «Детройтских Тигров», уже имевший на своем счету трех из семнадцати бэттеров, которых почтит своими стараниями Райен, вышел на биту, держа в руках отпиленную ножку стола и размышляя: «С этим парнем мне сегодня не справиться».
И Кэш был недалек от истины. Ибо перед тридцать девятым и последним стартом сезона 1973 года Райен уже не позволил прикоснуться к мячу 367 бэттерам, что всего на 15 душ уступало рекордному результату Сэнди Коуфакса. Выступая в тридцать девятом матче против «Миннесота Твинз», Райен чередовал быстрые мячи с закрученными и к восьмому иннингу отстрелял еще пятнадцать бэттеров, высадив Стива Бри и поравнявшись таким образом с Коуфаксом. Однако при этом он надорвал сухожилие на ноге. Не имея возможности сойти с горки и воспользоваться силой ног, Райен питчировал так, словно выбить бэттера можно одной силой воли. Послав последовательно три быстрых мяча мимо Рича Ризи, он набрал таким образом рекордные 383 удара навылет.
Теперь Райен сделался не только самым быстрым игроком лиги, он стал и самым грозным. Дик Шарон из Детройта подытожил свои впечатления следующим образом: «Он какой-то бейсбольный экзорцист. Он отправляет меня в самое пекло!» Теперь Райен добавил к своему арсеналу еще одно оружие: устрашение. Сэнди Коуфакс, питчер, с которым Райена чаще всего сравнивали, сказал однажды: «Питчирование есть искусство вселения страха в противника. Но если ты уверен в себе, и если мысль о пропущенном ударе заранее сидит в уме бэттера, ты далеко пойдешь». Регги Джексон добавил: «Страх в меня вселяет один только Райен. И не потому, что он может вывести меня из игры. А потому что он может убить меня».
Вооруженный своим быстрым мячом и этим страхом, Райен продолжал записывать на свой счет выведенных из игры бэттеров. И имена их пролетали мимо, как километровые столбы на автостраде. Сол Бендо, номер 1000; Сэнди Аломар, номер 1500, Рон Лефлер, номер 2000; Бадд Белл, номер 2500. Однако, устанавливая свои права на сезон и карьеру, он также застолбил свой участок и в области ноухиттеров. Однако для того чтобы Райен побил рекорды по числу ударов навылет за всю карьеру или ноухиттерам требовалась перемена сцены.
И таковая произошла в 1980 году, после того как в предшествовавший год Райен показал всего 16:14, и генеральный менеджер «Ангелов» Баззи Баваси решил, что с Райеном можно расстаться, и сказал себе: «Пойду возьму двух питчеров, имеющих по 8:7». Райен вновь решил сменить место деятельности и перебрался в Хьюстон, с которым заключил первый в истории бейсбола контракт на миллион долларов.
Теперь десница Райена вместе с его рекордами, которые он продолжал переписывать, числилась за «Астрос». На первом году выступлений за эту команду он записал на свой счет жертву номер 3000, Сезара Джеронимо. На втором году в пятый рекордный раз питчировал всухую. В следующем, 1983-м, году он не только довел число выбитых питчеров до 3500 (пострадал Андре Доусон), но и довел их количество до 3509, побив поставленный Уолтером Джонсоном рекорд всех времен. В 1987 году сорокалетний молодец продолжал спорить с календарем, выставив с поля 270 питчеров в 212 иннингах, добавив к своему списку номер 4500 Майка Алдрета и также став первым питчером, имевшим по 2000 ударов навылет в каждой лиге.
А потом, когда для него уже вроде бы не оставалось непокоренных миров, сорокадвухлетний Райен, находившийся в возрасте, когда пора обратиться мыслями к посещению собеса и мазать поясницу и суставы абсорбином, подписал контракт с «Техасскими Рейнджерами». В первом, 1989-м, году выступлений за новую команду он поставил рекорд американской лиги, выбив 301 бэттера, в шестой раз превысив число 300 в сезоне. А потом, словно стремясь доказать, что порох в его пороховнице еще есть, в 1990-м и 1991-м годах добавил немыслимые шестой и седьмой сухой матч, побив при этом рекорд, поставленный никем иным, как самим Ноланом Райеном.
Наконец в 1993 году Нолан Райен решил завершить свою карьеру питчера, самую долгую в истории старшей лиги. Его прощальное турне ничем не напоминало прощальное турне Бейба Рата, состоявшееся более чем полстолетия назад, когда Рата выпускали на поле только напоказ, в торжественных случаях, словно королевские драгоценности. Тур Райена был рабочим, и «Райеновский Экспресс» трудился в каждом городе, который посещал.
В нынешнее время, когда герои и рекордсмены приходят и растворяются в небытии, не оставив по себе даже клочка дыма, имя Нолана Райена написано на закладке, вложенной между страниц книги рекордов.
УОЛТЕР ХАГЕН
(1892—1969)
Хаген впервые появился на лужайке для гольфа в возрасте двадцати одного года на открытом первенстве страны 1913 года – том самом, который остался в памяти стариков и историков гольфа знаменитым победой Френсиса Оуйме над британскими звездами Гарри Вардоном и Тедом Реем. Ворвавшись в раздевалку Бруклинского загородного клуба, он провозгласил: «Я приехал сюда из Рочестера, чтобы помочь вам, ребята, остановить Вардона и Рея!» Эти слова Хагена не были пустой бравадой, поскольку он финишировал четвертым, позади упомянутого уже трио. И если драматическая победа Оуйме прибавила популярности гольфу, то Хаген, начиная с этого мгновения, начал привносить в игру и человеческий интерес и блеск.
В 1914 году двадцатидвухлетний «ветеран» лидировал с самого начала открытого первенства США, обойдя Чика Эванса на один удар. Это была первая маслина из горшочка, доставшаяся Хагену, выигравшему всего семьдесят пять турниров, в том числе дважды Открытое первенство США, четырежды Открытое первенство Британии, и пять раз ПГА, причем последний турнир он выиграл беспрецедентное число раз подряд, а также одержавшему победы в двадцати пяти последовательных матчах с величайшими гольфистами мира. Кроме того, он завоевал одиннадцать национальных и международных «корон», что тогда уступало лишь результату, показанному Бобби Джонсом.
Хаген и Джонс встречались на лужайке только однажды. Это произошло во время Флоридского земельного бума в 1926 году, и Хаген уговорил своего бизнес-менеджера устроить ему матч с Джонсом, имевшим тогда репутацию величайшего гольфиста мира. Условия матча требовали, чтобы он проводился до семидесяти двух лунок, причем половина их должна находиться на курсе, выбранном Хагеном, и половина на курсе, выбранном Джонсом. Примерно в середине матча Джонс испытал потрясение, когда мяч, ошибочно посланный Хагеном, исчез среди пальмовых листьев и через какие-то мгновения приземлился в непосредственной близи от вешки. «Я просто не мог заставить себя играть», – жаловался потом чудо-мальчик из Атланты. Матч закончился со счетом 12:11 в пользу Хагена и принес ему 7600 долларов, самый крупный куш в тогдашней истории гольфа. Неудержимый Хейг тут же отправился в город и потратил 800 долларов на приобретение платиновых с алмазами запонок, которые поднес в подарок побежденному Джонсу.
Дело в том, что величие Хагена определялось не одними победами, одержанными им на площадке для гольфа, но и тем, как он добывал их. Он демонстрировал волнующий гольф, и нередко, выбравшись из недр одного несчастья, тут же попадал на грань другого. Но всегда в крайней ситуации второй удар его являлся исправлением первого. Однажды Хаген признался в том, что рассчитывает совершить «по меньшей мере семь ошибок в каждом круге. «Поэтому, когда я сделал плохой удар, то не волнуюсь из-за него». И сделав очередную «ошибку», Хейг просто уверенно подходил к мячу и ударял по нему, совершая очередное из своих «чудесных» спасений, зачастую представляя их более трудными, чем они были на самом деле. Томми Армор, удивляясь коварным ударам Хагена, сумел только сказать: «Движения Уолтера точны, как аптекарские весы».
В игре, полной хитростей и уловок, Хаген был совершенным исполнителем и мастером. Это была игра, которую обыкновенные смертные понять не могли, и многие испытывали шок, оказавшись перед лицом его психологической атаки, начинавшейся с непринужденной и задиристой фразы: «Ну, кто будет вторым?», произносившейся в ту самую минуту, в которую он входил в клуб. В финале ПГА 1926 года, во встрече с Лео Дигелем, Хаген, положив мяч в лунку с расстояния шесть и восемь футов, отказался забивать мяч Дигеля с двадцати дюймов на восемнадцатой. Дигель, не сомневаясь в том, что Хаген заметил нечто незамеченное им, начал исследовать окрестности лунки в поисках скрытых дефектов. По правде говоря, таковых не было вовсе. Но Дигель был полностью убежден в том, что какая-то ловушка здесь имеется, но он не заметил ее. Он ударил очень осторожно, но промахнулся. И проиграл весь матч, уступив победу – вы уже догадались – Хагену.
Другой случай, получивший широкую огласку, произошел перед Открытым первенством США 1919 года, и один из доброжелателей, оказавшись на одном «водопое» с Хагеном, посоветовал ему оставить ночные развлечения, осторожным тоном заметив: «А ваш противник уже давно в постели». «Знаю, – ответил уверенно Хаген, – но он не спит». Так и было, когда Хаген был рядом, никто из его соперников не мог уснуть. Легенда о Хагене стоила ему двух-трех ударов в каждом круге, так как противники считали его непобедимым.
Однако при всех его достижениях величайшим вкладом Хейга в игру стала его борьба за достоинство гольфистов, а заодно и всех спортсменов. В те годы, когда к профессиональным спортсменам относились как к прокаженным и создавали им соответствующие условия, сэр Уолтер повернулся ко всем прочим «сэрам» и бросил вызов священным правам установившегося обычая, завоевав права граждан первого сорта для профессиональных гольфистов.
Но главный момент, о котором рассказывают снова и снова вокруг лагерных костров гольфистов, настал, когда Хаген отправился в Англию, чтобы впервые принять участие в открытом первенстве этой страны, происходившем в королевском и старинном клубе «Сент-Эндрюс». Непринужденно шагавшего к входной двери клуба Хагена встретил на пороге один из лакеев. И преградив ему дорогу, указанный джентльмен надменно молвил: «Простите, сэр, но профессионалам в клуб вход воспрещен. Если вы будете так любезны, я проведу вас к вашей раздевалке». После чего, сверкая начищенными медными пуговицами на ливрее, он направился к отведенному для профессионалов помещению, где показал Хагену его «шкафчик», представлявший собой вбитый в стену колышек. Кровь бросилась в лицо Хагена. Не говоря ни слова, он повернулся и прошествовал к ожидавшему его лимузину. «Подвезите меня к входной двери клуба», – приказал Хаген шоферу.
Оказавшись возле входной двери, он обратился к надменному лакею, только что, какие-то секунды назад, помешавшему ему войти в клуб: «Я переоденусь в своем автомобиле», – произнес он столь же высокомерным тоном. И так он и поступил, переодеваясь каждый день в автомобиле за опущенными шторами из смокинга в спортивный костюм. Вскоре после этого возведенные обычаем стены рухнули, и профессионалам разрешили доступ в клуб.
Как сказал Арнольд Палмер в 1967 году на торжественном обеде в честь Хагена: «Если бы не вы, этот обед происходил бы в помещении для профессионалов, а не в бальном зале».
Таким был Уолтер Хаген, человек, всегда понимавший гольф – и жизнь – самым интересным образом. Человек, который, по словам давнего его друга Фреда Коркорана «нарушил одиннадцать из Десяти Заповедей». Человек, первым из гольфистов заработавший миллион долларов и потративший два, и при этом стилем, блеском и содержанием своей игры сделавший для профессионального гольфа то, что Бейб Рат сделал для профессионального бейсбола. И сделал это по-своему, так, как написал он в плакате, повешенном над его рабочим столом:
«Не спеши. Не тревожься. Ты здесь на короткое время, поэтому не забудь понюхать цветы».
И он не забывал об этом, не сомневайтесь.
В 1914 году двадцатидвухлетний «ветеран» лидировал с самого начала открытого первенства США, обойдя Чика Эванса на один удар. Это была первая маслина из горшочка, доставшаяся Хагену, выигравшему всего семьдесят пять турниров, в том числе дважды Открытое первенство США, четырежды Открытое первенство Британии, и пять раз ПГА, причем последний турнир он выиграл беспрецедентное число раз подряд, а также одержавшему победы в двадцати пяти последовательных матчах с величайшими гольфистами мира. Кроме того, он завоевал одиннадцать национальных и международных «корон», что тогда уступало лишь результату, показанному Бобби Джонсом.
Хаген и Джонс встречались на лужайке только однажды. Это произошло во время Флоридского земельного бума в 1926 году, и Хаген уговорил своего бизнес-менеджера устроить ему матч с Джонсом, имевшим тогда репутацию величайшего гольфиста мира. Условия матча требовали, чтобы он проводился до семидесяти двух лунок, причем половина их должна находиться на курсе, выбранном Хагеном, и половина на курсе, выбранном Джонсом. Примерно в середине матча Джонс испытал потрясение, когда мяч, ошибочно посланный Хагеном, исчез среди пальмовых листьев и через какие-то мгновения приземлился в непосредственной близи от вешки. «Я просто не мог заставить себя играть», – жаловался потом чудо-мальчик из Атланты. Матч закончился со счетом 12:11 в пользу Хагена и принес ему 7600 долларов, самый крупный куш в тогдашней истории гольфа. Неудержимый Хейг тут же отправился в город и потратил 800 долларов на приобретение платиновых с алмазами запонок, которые поднес в подарок побежденному Джонсу.
Дело в том, что величие Хагена определялось не одними победами, одержанными им на площадке для гольфа, но и тем, как он добывал их. Он демонстрировал волнующий гольф, и нередко, выбравшись из недр одного несчастья, тут же попадал на грань другого. Но всегда в крайней ситуации второй удар его являлся исправлением первого. Однажды Хаген признался в том, что рассчитывает совершить «по меньшей мере семь ошибок в каждом круге. «Поэтому, когда я сделал плохой удар, то не волнуюсь из-за него». И сделав очередную «ошибку», Хейг просто уверенно подходил к мячу и ударял по нему, совершая очередное из своих «чудесных» спасений, зачастую представляя их более трудными, чем они были на самом деле. Томми Армор, удивляясь коварным ударам Хагена, сумел только сказать: «Движения Уолтера точны, как аптекарские весы».
В игре, полной хитростей и уловок, Хаген был совершенным исполнителем и мастером. Это была игра, которую обыкновенные смертные понять не могли, и многие испытывали шок, оказавшись перед лицом его психологической атаки, начинавшейся с непринужденной и задиристой фразы: «Ну, кто будет вторым?», произносившейся в ту самую минуту, в которую он входил в клуб. В финале ПГА 1926 года, во встрече с Лео Дигелем, Хаген, положив мяч в лунку с расстояния шесть и восемь футов, отказался забивать мяч Дигеля с двадцати дюймов на восемнадцатой. Дигель, не сомневаясь в том, что Хаген заметил нечто незамеченное им, начал исследовать окрестности лунки в поисках скрытых дефектов. По правде говоря, таковых не было вовсе. Но Дигель был полностью убежден в том, что какая-то ловушка здесь имеется, но он не заметил ее. Он ударил очень осторожно, но промахнулся. И проиграл весь матч, уступив победу – вы уже догадались – Хагену.
Другой случай, получивший широкую огласку, произошел перед Открытым первенством США 1919 года, и один из доброжелателей, оказавшись на одном «водопое» с Хагеном, посоветовал ему оставить ночные развлечения, осторожным тоном заметив: «А ваш противник уже давно в постели». «Знаю, – ответил уверенно Хаген, – но он не спит». Так и было, когда Хаген был рядом, никто из его соперников не мог уснуть. Легенда о Хагене стоила ему двух-трех ударов в каждом круге, так как противники считали его непобедимым.
Однако при всех его достижениях величайшим вкладом Хейга в игру стала его борьба за достоинство гольфистов, а заодно и всех спортсменов. В те годы, когда к профессиональным спортсменам относились как к прокаженным и создавали им соответствующие условия, сэр Уолтер повернулся ко всем прочим «сэрам» и бросил вызов священным правам установившегося обычая, завоевав права граждан первого сорта для профессиональных гольфистов.
Но главный момент, о котором рассказывают снова и снова вокруг лагерных костров гольфистов, настал, когда Хаген отправился в Англию, чтобы впервые принять участие в открытом первенстве этой страны, происходившем в королевском и старинном клубе «Сент-Эндрюс». Непринужденно шагавшего к входной двери клуба Хагена встретил на пороге один из лакеев. И преградив ему дорогу, указанный джентльмен надменно молвил: «Простите, сэр, но профессионалам в клуб вход воспрещен. Если вы будете так любезны, я проведу вас к вашей раздевалке». После чего, сверкая начищенными медными пуговицами на ливрее, он направился к отведенному для профессионалов помещению, где показал Хагену его «шкафчик», представлявший собой вбитый в стену колышек. Кровь бросилась в лицо Хагена. Не говоря ни слова, он повернулся и прошествовал к ожидавшему его лимузину. «Подвезите меня к входной двери клуба», – приказал Хаген шоферу.
Оказавшись возле входной двери, он обратился к надменному лакею, только что, какие-то секунды назад, помешавшему ему войти в клуб: «Я переоденусь в своем автомобиле», – произнес он столь же высокомерным тоном. И так он и поступил, переодеваясь каждый день в автомобиле за опущенными шторами из смокинга в спортивный костюм. Вскоре после этого возведенные обычаем стены рухнули, и профессионалам разрешили доступ в клуб.
Как сказал Арнольд Палмер в 1967 году на торжественном обеде в честь Хагена: «Если бы не вы, этот обед происходил бы в помещении для профессионалов, а не в бальном зале».
Таким был Уолтер Хаген, человек, всегда понимавший гольф – и жизнь – самым интересным образом. Человек, который, по словам давнего его друга Фреда Коркорана «нарушил одиннадцать из Десяти Заповедей». Человек, первым из гольфистов заработавший миллион долларов и потративший два, и при этом стилем, блеском и содержанием своей игры сделавший для профессионального гольфа то, что Бейб Рат сделал для профессионального бейсбола. И сделал это по-своему, так, как написал он в плакате, повешенном над его рабочим столом:
«Не спеши. Не тревожься. Ты здесь на короткое время, поэтому не забудь понюхать цветы».
И он не забывал об этом, не сомневайтесь.
ДОН БАДЖ
(1915—2000)
Дон Бадж учился играть в теннис на общественных кортах Калифорнии, что было далеко не заочным обучением. Он был одним из тех тысяч молодых людей, которые вырвали теннис из рук их благородий, числивших за собой это занятие с незапамятных времен. Хотя он появился на теннисной арене лишь в восемнадцать лет, взрослым и сформировавшимся спортсменом, он обладал подавляющим и сокрушительным стилем, бэкхендом, а также тем, что в игровых видах спорта называется «потенциалом чемпиона мира».
Журналисты, впервые увидевшие молодого человека и описывавшие этот феномен, называли его «застенчивым, жилистым и удивительно проворным парнем». Однако те, кто видел его впервые, обычно отмечали его внешнее сходство с Энди Харди при более высоком росте, рыжие волосы, послужившие основанием для присвоения прозвища «морковка», однако на деле имевшие цвет красного кирпича, и веснушки, сосчитать которые просто не представлялось возможным.
Однако в наибольшей степени внимание привлекал его бэкхенд – тяжелый, плавный, элегантный и совершенный, более чем закрученный. Этот удар стал одним из самых знаменитых в истории тенниса, и один из ветеранов теннисной журналистики – Эллисон Данциг – называл его «самым мощным бэкхендом в истории всего мира».
Пользуясь этим бэкхендом в 1935 году, Бадж поднялся на 6-е место в мировой классификации. И заслужил место в команде США на Кубке Дэвиса. Кубок этот, являющийся символом ведущей роли в мировом теннисе и во время правления Билла Тилдена отождествлявшийся с Соединенными Штатами, превратился к тому времени в личное дело двух стран, переходя от Франции к Великобритании, оставивших США не у дел с 1926 года. И год 1935-й не предвещал новых успехов, невзирая на появление в команде двадцатилетнего калифорнийца, проявившего свою неопытность двумя поражениями в одиночных встречах в матче с лучшим составом команды Великобритании.
Однако этот мальчишка успел попасть в историю во время этого матча. Впервые ступив на корт Уимблдона, Бадж, вместо того чтобы отвесить поклон в сторону королевы Марии, как требовали того правила вежливости, приветствовал королеву приветливым помахиванием ракетки и столь же радостной улыбкой, преобразившей его лицо, как если бы искусство улыбаться изобрел он сам. И королевская ложа и публика ответили ему столь же искренней симпатией, немедленно избрав его своим новым фаворитом.
В 1936 году Бадж, сочетая теплое дружелюбие с жестким бэкхендом и сокрушительной подачей, стал номером 3 в мировой классификации и номером 1 в сердцах большинства теннисных болельщиков. Получивший прозвище «Калифорнийская Комета» – по названию родного штата и природным способностям, Бадж довел Фреда Перри в финале открытого первенства США до пятого сета, обыграл и уступил его со счетом 10:8, потом он победил в пяти сетах австралийца Джека Кроуфорда, тогда номера 6 мировой классификации, в межзональном финале Кубка Дэвиса, причем последний сет превратился в двухчасовое испытание при 41-градусной жаре. К несчастью, и не по вине Баджа, поход американской команды за Святым Граалем вновь окончился неудачей, и Кубок Дэвиса четвертый раз подряд остался у британской команды.
Однако все изложенное только подводит нас к году 1937-му. Право именоваться лучшими теннисистами мира в 1937 году принадлежало Баджу и немецкому спортсмену барону Готфриду фон Крамму; других просили не беспокоиться. Фон Крамм, который финишировал вторым следом за Перри на Уимблдонских турнирах, находился на самом пороге славы. Единственным препятствием был мягкий с виду, но столь же неуступчивый на площадке Бадж. И право быть лучшим они разыгрывали между собой. Первое столкновение произошло в финале Открытого первенства США, где Бадж победил своего немецкого соперника в пяти сетах, прошедших в упорной борьбе. И теперь им предстояла новая встреча, на сей раз полная истинно героической борьбы.
В этой исторической схватке, завязавшейся в решающем матче межзонального финала Кубка Дэвиса 1937 года в Уимблдоне, сила столкнулась с силой, надежда – с надеждой, великий игрок – с великим игроком. Однако здесь действовал еще один фактор: Адольф Гитлер лично звонил фон Крамму, требуя, чтобы тот выиграл этот матч ради блага фатерланда и в качестве доказательства превосходства арийской расы. Подобное предложение Гитлер выдвигал и на Олимпийских играх 1936-го и был готов повторить снова перед матчем-реваншем 1938 года между Максом Шмелингом и Джо Луисом.
Фон Крамм вышел на корт с тусклым и свинцовым выражением на лице, свидетельствовавшим о том, что он превосходно понимает свой долг и ощущает всю тяжесть, возложенную на его плечи. Играя словно одержимый, фон Крамм выиграл два первых сета. Однако дело еще не было закончено, и Бадж возвратил ему долг, взяв третий и четвертый сеты и сведя матч к финальному, последнему сету.
Пятый и финальный сет начался в половине восьмого вечера, когда вокруг Уимблдона начинали уже вспыхивать огоньки в окнах. Обе воюющие стороны – точное в данной ситуации слово – продолжили сражение. Винтовке Баджа противостояла «Большая Берта» фон Крамма, и оба они обрушивали друг на друга весь доступный им арсенал ударов и подач. После пяти игр, сточивших ракетки наполовину, фон Крамм, повинуясь духу патриотизма, вел со счетом 4:1.
В этот самый момент проигрывавший Бадж присел, чтобы попить воды; подвинувшись к капитану американской команды, он прошептал: «Не волнуйся, кэп. Все будет в порядке». И Бадж сделал это, сведя финальный сет к ничьей 5:5. Вскоре счет самого упорного матча в истории тенниса стал уже 6:6. Потом Бадж сохранил свою подачу в двенадцатой игре и взял подачу фон Крамма в розыгрыше тринадцатого очка.
В четырнадцатом гейме матчбол приходил, уходил и снова возвращался не менее шести раз. И каждый раз победа не приходила к Баджу, так как фон Крамм, находясь в одном ударе от поражения, отыгрывался чудесным образом, словно ему помогала некая высшая моральная сила. «Публика вела себя настолько тихо, – вспоминал впоследствии Бадж, – что, по-моему, на трибунах было слышно, как мы дышим». На седьмом матчболе Бадж произвел свою фирменную подачу, но фон Крамм, к удивлению, ответил ударом в полную силу. В последовавшей схватке фон Крамм вложил весь свой вес в форхенд, послав мяч мимо Баджа и за его спину слева. Совершая удар, который будет назван ударом столетия, Бадж отчаянно потянулся, изогнул тело и нанес бэкхенд. «Я ощутил, что мяч хорошо лег на ракетку. Поглядев на соперника, я увидел, что фон Крамм пытается ответить ударом справа и промахивается мимо мяча». Матч столетия завершился. Одна из лондонских газет написала о нем: «Это было не столько испытание, сколько спектакль».
Потом Бадж победит Банни Остина и Чарлза Хиэ в одиночных встречах, выиграет парную игру вместе с Джином Мако, и команда Соединенных Штатов впервые со времен Билла Тилдена победит Великобританию в финале Кубка Дэвиса, покончив тем самым с золотым веком европейского тенниса.
Год 1938-й принадлежал Баджу, и он продолжал править кортом и соперниками, оставаясь неподверженным поражениям и став первым игроком в истории тенниса, выигравшим «Большой шлем» – звания чемпионов Австралии, Франции, Англии и Соединенных Штатов. А потом, выиграв все, что только можно было выиграть, Бадж перешел в профессионалы и доминировал на поле профессионального тенниса в той же мере, как и на любительской сцене.
Древние годами и достопочтенные романтики, полагавшие в ту пору, что Билл Тилден в одиночестве правит всем теннисным пантеоном, вынуждены были подвинуть своего кумира, отведя место второму великану – Дону Баджу. Ибо, как говорил Сидни Вуд, у Баджа «не было слабостей. Когда он был в расцвете сил, его не мог бы одолеть ни один игрок среди всех, кто был до него и играл в его время».
Журналисты, впервые увидевшие молодого человека и описывавшие этот феномен, называли его «застенчивым, жилистым и удивительно проворным парнем». Однако те, кто видел его впервые, обычно отмечали его внешнее сходство с Энди Харди при более высоком росте, рыжие волосы, послужившие основанием для присвоения прозвища «морковка», однако на деле имевшие цвет красного кирпича, и веснушки, сосчитать которые просто не представлялось возможным.
Однако в наибольшей степени внимание привлекал его бэкхенд – тяжелый, плавный, элегантный и совершенный, более чем закрученный. Этот удар стал одним из самых знаменитых в истории тенниса, и один из ветеранов теннисной журналистики – Эллисон Данциг – называл его «самым мощным бэкхендом в истории всего мира».
Пользуясь этим бэкхендом в 1935 году, Бадж поднялся на 6-е место в мировой классификации. И заслужил место в команде США на Кубке Дэвиса. Кубок этот, являющийся символом ведущей роли в мировом теннисе и во время правления Билла Тилдена отождествлявшийся с Соединенными Штатами, превратился к тому времени в личное дело двух стран, переходя от Франции к Великобритании, оставивших США не у дел с 1926 года. И год 1935-й не предвещал новых успехов, невзирая на появление в команде двадцатилетнего калифорнийца, проявившего свою неопытность двумя поражениями в одиночных встречах в матче с лучшим составом команды Великобритании.
Однако этот мальчишка успел попасть в историю во время этого матча. Впервые ступив на корт Уимблдона, Бадж, вместо того чтобы отвесить поклон в сторону королевы Марии, как требовали того правила вежливости, приветствовал королеву приветливым помахиванием ракетки и столь же радостной улыбкой, преобразившей его лицо, как если бы искусство улыбаться изобрел он сам. И королевская ложа и публика ответили ему столь же искренней симпатией, немедленно избрав его своим новым фаворитом.
В 1936 году Бадж, сочетая теплое дружелюбие с жестким бэкхендом и сокрушительной подачей, стал номером 3 в мировой классификации и номером 1 в сердцах большинства теннисных болельщиков. Получивший прозвище «Калифорнийская Комета» – по названию родного штата и природным способностям, Бадж довел Фреда Перри в финале открытого первенства США до пятого сета, обыграл и уступил его со счетом 10:8, потом он победил в пяти сетах австралийца Джека Кроуфорда, тогда номера 6 мировой классификации, в межзональном финале Кубка Дэвиса, причем последний сет превратился в двухчасовое испытание при 41-градусной жаре. К несчастью, и не по вине Баджа, поход американской команды за Святым Граалем вновь окончился неудачей, и Кубок Дэвиса четвертый раз подряд остался у британской команды.
Однако все изложенное только подводит нас к году 1937-му. Право именоваться лучшими теннисистами мира в 1937 году принадлежало Баджу и немецкому спортсмену барону Готфриду фон Крамму; других просили не беспокоиться. Фон Крамм, который финишировал вторым следом за Перри на Уимблдонских турнирах, находился на самом пороге славы. Единственным препятствием был мягкий с виду, но столь же неуступчивый на площадке Бадж. И право быть лучшим они разыгрывали между собой. Первое столкновение произошло в финале Открытого первенства США, где Бадж победил своего немецкого соперника в пяти сетах, прошедших в упорной борьбе. И теперь им предстояла новая встреча, на сей раз полная истинно героической борьбы.
В этой исторической схватке, завязавшейся в решающем матче межзонального финала Кубка Дэвиса 1937 года в Уимблдоне, сила столкнулась с силой, надежда – с надеждой, великий игрок – с великим игроком. Однако здесь действовал еще один фактор: Адольф Гитлер лично звонил фон Крамму, требуя, чтобы тот выиграл этот матч ради блага фатерланда и в качестве доказательства превосходства арийской расы. Подобное предложение Гитлер выдвигал и на Олимпийских играх 1936-го и был готов повторить снова перед матчем-реваншем 1938 года между Максом Шмелингом и Джо Луисом.
Фон Крамм вышел на корт с тусклым и свинцовым выражением на лице, свидетельствовавшим о том, что он превосходно понимает свой долг и ощущает всю тяжесть, возложенную на его плечи. Играя словно одержимый, фон Крамм выиграл два первых сета. Однако дело еще не было закончено, и Бадж возвратил ему долг, взяв третий и четвертый сеты и сведя матч к финальному, последнему сету.
Пятый и финальный сет начался в половине восьмого вечера, когда вокруг Уимблдона начинали уже вспыхивать огоньки в окнах. Обе воюющие стороны – точное в данной ситуации слово – продолжили сражение. Винтовке Баджа противостояла «Большая Берта» фон Крамма, и оба они обрушивали друг на друга весь доступный им арсенал ударов и подач. После пяти игр, сточивших ракетки наполовину, фон Крамм, повинуясь духу патриотизма, вел со счетом 4:1.
В этот самый момент проигрывавший Бадж присел, чтобы попить воды; подвинувшись к капитану американской команды, он прошептал: «Не волнуйся, кэп. Все будет в порядке». И Бадж сделал это, сведя финальный сет к ничьей 5:5. Вскоре счет самого упорного матча в истории тенниса стал уже 6:6. Потом Бадж сохранил свою подачу в двенадцатой игре и взял подачу фон Крамма в розыгрыше тринадцатого очка.
В четырнадцатом гейме матчбол приходил, уходил и снова возвращался не менее шести раз. И каждый раз победа не приходила к Баджу, так как фон Крамм, находясь в одном ударе от поражения, отыгрывался чудесным образом, словно ему помогала некая высшая моральная сила. «Публика вела себя настолько тихо, – вспоминал впоследствии Бадж, – что, по-моему, на трибунах было слышно, как мы дышим». На седьмом матчболе Бадж произвел свою фирменную подачу, но фон Крамм, к удивлению, ответил ударом в полную силу. В последовавшей схватке фон Крамм вложил весь свой вес в форхенд, послав мяч мимо Баджа и за его спину слева. Совершая удар, который будет назван ударом столетия, Бадж отчаянно потянулся, изогнул тело и нанес бэкхенд. «Я ощутил, что мяч хорошо лег на ракетку. Поглядев на соперника, я увидел, что фон Крамм пытается ответить ударом справа и промахивается мимо мяча». Матч столетия завершился. Одна из лондонских газет написала о нем: «Это было не столько испытание, сколько спектакль».
Потом Бадж победит Банни Остина и Чарлза Хиэ в одиночных встречах, выиграет парную игру вместе с Джином Мако, и команда Соединенных Штатов впервые со времен Билла Тилдена победит Великобританию в финале Кубка Дэвиса, покончив тем самым с золотым веком европейского тенниса.
Год 1938-й принадлежал Баджу, и он продолжал править кортом и соперниками, оставаясь неподверженным поражениям и став первым игроком в истории тенниса, выигравшим «Большой шлем» – звания чемпионов Австралии, Франции, Англии и Соединенных Штатов. А потом, выиграв все, что только можно было выиграть, Бадж перешел в профессионалы и доминировал на поле профессионального тенниса в той же мере, как и на любительской сцене.
Древние годами и достопочтенные романтики, полагавшие в ту пору, что Билл Тилден в одиночестве правит всем теннисным пантеоном, вынуждены были подвинуть своего кумира, отведя место второму великану – Дону Баджу. Ибо, как говорил Сидни Вуд, у Баджа «не было слабостей. Когда он был в расцвете сил, его не мог бы одолеть ни один игрок среди всех, кто был до него и играл в его время».
СОНЯ ХЕНИ
(1912—1969)
Зимние Олимпийские игры, рожденные Международным Олимпийским комитетом, чтобы предоставить возможность населению малых обиженных климатом стран отличиться и добиться славы на льду и снегу, впервые были проведены в 1924 году в Шамони, Франция. Одной из звезд первых зимних Олимпийских игр стала крохотная малолетняя светловолосая куколка из Норвегии с чертами викинга, которой предстояло вскоре изменить лицо фигурного катания.
В виде спорта, известном тогда своим механическим совершенством и стремлением к скрупулезности и простоте, одиннадцатилетняя Соня Хени, не обремененная ни репутацией, ни надеждами, казалась на льду маленькой школьницей, вышедшей на прогулку. В белых, как снег, ботиночках и отороченной мехом юбочке – настолько короткой, насколько могли позволить мода и скромность, 34-килограммовое дитя, едва переросшее поставленную на хвост треску, заставило всех обратить на себя самое пристальное внимание. И хотя она финишировала восьмой – и последней среди восьми участниц – один из судей проставил ей наивысшую оценку в произвольном катании.
В виде спорта, известном тогда своим механическим совершенством и стремлением к скрупулезности и простоте, одиннадцатилетняя Соня Хени, не обремененная ни репутацией, ни надеждами, казалась на льду маленькой школьницей, вышедшей на прогулку. В белых, как снег, ботиночках и отороченной мехом юбочке – настолько короткой, насколько могли позволить мода и скромность, 34-килограммовое дитя, едва переросшее поставленную на хвост треску, заставило всех обратить на себя самое пристальное внимание. И хотя она финишировала восьмой – и последней среди восьми участниц – один из судей проставил ей наивысшую оценку в произвольном катании.