Сигел Джеймс. Кружным путем

   Иногда во время таких прогулок ее сопровождала Галина. Она даже позволяла себе мечтать, что жизнь может наладиться. Прошло уже четыре года. Стоило вчитаться в газеты, и становилось ясно, что у Риохаса появилось множество других забот. Его грозили выдать Соединенным Штатам по обвинению в контрабанде наркотиков. Может, он уже забыл о Клаудии? О них обоих? Может, теперь ему на них наплевать?
   Когда они гуляли втроем и, взяв Софию за обе ручки, переносили через парапет, в это можно было поверить. Позже Галина поняла, что Риохас хотел именно этого. Чтобы они решили, что все позади. Немного расслабились – стали беззаботнее, даже беспечнее. Перестали заглядывать за все углы.
   Галина так и не узнала, как это случилось.
   Как точно это случилось. Ей не суждено об этом узнать. Она может только догадываться, а от этого ей еще тяжелее. Потому что воображение преподносит такие кошмары, которые раньше и не снились.
   Кто-то вычислил Клаудию. Это единственное, что ей было известно.
   Дочь в панике позвонила матери, но наткнулась на автоответчик. Галина до конца дней будет винить себя за то, что в тот день пошла в магазин. Открыла холодильник и увидела, что надо купить кое-что из еды. Будет часами, днями, неделями и годами представлять, что произошло с ее дочерью, пока она занималась повседневными заботами. Терзаться единственным вопросом: если бы она тогда осталась дома, сумела бы спасти Клаудию?
   Когда Галина возвратилась домой, случайно нажала на клавишу автоответчика и услышала явно испуганный голос дочери, она поняла: делать что-либо уже поздно.
   Обуздала панику и поступила так, как обычно поступают люди, если им звонили: перезвонила сама. Ответил дядя Клаудии, у которого она жила последние полтора месяца. Он сказал, что не знает, где Клаудия. Ни она, ни ее дочь. Наверное, пошли погулять.
   «Кто-то заметил меня на рынке». Вот что прошептала Клаудия в телефон.
   Она не стала ждать, когда дядя вернется домой, – то ли из чувства самосохранения, то ли желая оградить его от неприятностей. Собрала Софию и убежала. Позже заметили, что пропали ее вещи, но не все: кое-что из одежды Софии и маленькая фотография, где были сняты вместе бабушка, дочь и внучка. Эту карточку Клаудия каждый раз умудрялась перевозить из одного потайного места в другое.
   Клаудию засекли на рынке, и она позвонила человеку, которому доверяла больше всех в жизни. Но Галины дома не оказалось – она ушла за покупками.
   И тогда Клаудия решила, что ей необходимо немедленно бежать.
   А дальше – кто знает?
   Дальше были только медицинские протоколы и показания свидетелей, которые то ли что-то видели, то ли нет.
   И тело.
   Ее нашли на самой окраине города.
   Поначалу никто даже не понял, что это женщина. Какое-то месиво из плоти и костей, головоломка, которую два полицейских патологоанатома разгадывали целую неделю, прежде чем пришли к выводу, что жертва – женского пола. Больше они ничего сказать не могли. То, что сделали с Клаудией, требовало времени и терпения. На шее остались следы веревки. Вернее, на том, что некогда было шеей. Повсюду виднелись ожоги от кислоты. На каждом дюйме кожи. Так свидетельствовал полицейский рапорт. Предполагалось, что эти сведения получат только родные. Но произошла утечка информации, и газеты опубликовали небольшие сообщения рядом с прогнозом погоды. Клаудию изуродовали и сожгли. Но рапорт не уточнял, была ли она в сознании, когда над ней так издевались.
   Галине также не сказали, кто совершил преступление.
   Очередное нераскрытое убийство. Еще одно в череде тысяч других в Колумбии.
   Присутствовал ли при этом Риохас?
   Получил ли во время обеда информацию по телефону, после чего хладнокровно сообщил жене, что ему срочно требуется отлучиться по делам? Улыбнулся ли, закатывая рукава, как четыре года назад, когда увидел связанную и испуганную Клаудию? Трудно сказать…
   Но Галина видела его там.
   Каждый раз, одурманенная спиртным или лекарствами, прописанными очередным врачом, она снова и снова представляла себе: именно Риохас орудовал ножом, брызгал кислотой и душил ее дочь до смерти.
   Всегда присутствовал там.

* * *

   Когда Галина закончила, Джоанна не нашлась, что сказать. Сидела и оторопело молчала.
   И только когда колумбийка поднялась, попрощалась и собралась уходить, сообразила, что в ее рассказе чего-то недоставало.
   – А как же София? – поколебавшись, спросила она, потому что боялась услышать ответ. – Что произошло с вашей внучкой?
   Галина остановилась на пороге.
   – Умерла. Как и ее мать.
   Был и еще вопрос: каким образом смерть Клаудии привела Галину в ФАРК? Но Джоанна не спросила. Надо как следует подумать, и она сама сумеет догадаться.
   Когда Галина ушла, она свернулась на полу, закрывая своим телом Джоэль, чтобы с той не случилось ничего непоправимого.

Глава 37

   Снаружи это было похоже на гараж. Большие желтые буквы призывали: «Вызови такси».
   Только это был не гараж.
   Не было здесь никаких такси.
   И никаких шоферов.
   Были темные коридоры, которые, казалось, вели в никуда. И большое помещение с едва заметными масляными пятнами на полу. Может быть, когда-то здесь действительно был гараж такси, но только не сейчас.
   Сюда и привел Пола натуралист-орнитолог.
   Он препроводил его вниз по лестнице, крепко держа за руку, запихнул в машину с полированными стеклами, и безликий водитель вывез его из центра. «Куинс», – подумал Пол. Бескрайний, неизведанный район, который манхэттенцы, направляясь в Ист-Энд, как правило, пересекают без остановки, если только не задерживаются на бензозаправке.
   – А вы наблюдаете не за птичками, – заметил по дороге Пол.
   – Да, – согласился орнитолог. – За другими объектами.
   Полу потребовалось некоторое время, чтобы понять, что его подвергают допросу.
   Его спрашивали, а он почему-то отвечал. Допрашивающих было двое. Через некоторое время Пол заметил, что один из них все время держался вне поля зрения, прямо за его спиной, а вопросы они задавали попеременно, подменяя друг друга, как волейболисты на площадке, играющие то у сетки, то на подаче. Пол решил, что такая тактика рассчитана на то, чтобы его запугать. Ведь тот, кто прятался сзади, мог сделать все, что угодно. И ему захотелось сказать им, что незачем так стараться, – он и без того основательно напуган.
   Когда они вошли в гараж, орнитолог накинул на себя синюю виниловую куртку. Нет, «накинул» – это не то слово. Он покрыл себя ею, словно чемпион «Мастерз», демонстрирующий победный зеленый цвет. На куртке красовались буквы АКН, каждая величиной с полфута. Пол подумал, что таким он врывался в двери где-нибудь в испанском Гарлеме. Но, вламываясь в дверь его кооперативной квартиры в Верхнем Вест-Сайде, орнитологу было вовсе ни к чему афишировать принадлежность к данной организации.
   – Ну, Пол, знаешь, что это значит? – спросил агент.
   – Да… Администрация по контролю за соблюдением закона о наркотиках…^[54]
   – Неверно.
   – Так ведь… А… К…
   – Неверно.
   – Я думал, АКН…
   – Неверно. Здесь сказано: «Пол спекся».
   «Сущая правда», – подумал Пол.
   – Могу я позвонить?..
   – А почему спекся? – перебил его орнитолог. – Способен догадаться?
   – Нет… Да…
   – Так нет или да?
   – Извините, могу я позвонить своему адвокату?
   – Адвокату? Конечно. Например, Майлзу Гольдштейну. Майлз ведь адвокат? – Он снял очки и вместе с ними отбросил всякую схожесть с мягким ученым-орнитологом.
   «Я наблюдаю за другими объектами». Точнее не скажешь.
   – Пол, я задал тебе вопрос. Может быть, ты не знаком с порядком допроса в АКН? Так я тебе объясню: мы спрашиваем, ты отвечаешь. Все очень просто. Я ясно выразился?
   Пол кивнул.
   – Грандиозно! Великолепно! Эй, Том, помнишь, о чем я спросил Пола? – Он обращался к человеку, который маячил где-то за стулом. Пол повернулся, чтобы посмотреть на него, но тут же почувствовал тяжелую руку – стоявший за спиной нажал ему на плечо и принудил сесть прямо.
   – Ты спросил его, был ли Майлз адвокатом.
   – Да, он адвокат…
   – Неверно! – перебил Пола орнитолог.
   – По делам усыновления…
   – Неверно!
   – Мы обратились к нему, потому что…
   – Неверно! Майлз Гольдштейн не адвокат.
   Пол пожал плечами и что-то сбивчиво пробормотал. Он чувствовал себя студентом, который никак не может угадать правильный ответ.
   – Майлз Гольдштейн был адвокатом. Был. А теперь его мозгами забрызган его кабинет. Но ты же это знаешь, Пол. Тебе напомнить порядок ведения допроса в АКН?
   – Не надо.
   – Не надо? Отлично. Итак, Майлз Гольдштейн был адвокатом. А кем еще был Майлз Гольдштейн? Помимо того, что он был вонючим еврейским козлом. Ты, я вижу, придерживаешься того мнения, что в нашей стране евреи проникли во все коридоры власти? Захватили банки, коррумпировали корпорации, загрязняли нашу кровь? Ты так ведь считаешь, Пол?
   – Нет.
   – Нет? О'кей. Не бери в голову, это мы так – просто ковыряемся в говне. Так ты утверждаешь, что евреи – твои лучшие друзья? Пархатенькие, приятненькие. И ты никого не ругаешь жидами каждый раз, когда разворачиваешь газету? И искренне считаешь, что Усама выбрал для атаки Нью-Йорк только потому, что ненавидит янки?
   – Не знаю.
   – Само собой, не знаешь. Но давай пошевели мозгами. Поднатужься, прикинь. Евреи – они как: ничего себе или вовсе дерьмо?
   – Дерьмо, – сдался под нажимом Пол. Ему хотелось, чтобы орнитолог улыбнулся, похлопал его по спине, по-товарищески ободрил. Не терпелось выйти из этого гаража и бежать спасать свою семью.
   Удар по шее швырнул его вперед, он врезался лицом в стол, приподнялся и сплюнул кровь.
   – Ах ты, Пол, Пол… – укоризненно покачал головой орнитолог, но Пол видел его, как в тумане, потому что у него из глаз текли слезы. – Я тебя удивлю, Пол. Том – он ведь тоже еврей. Ты его сильно обидел. Зачем тебе понадобилось его обижать?
   Пол хотел сказать, что не намеревался никого обижать, только старался понравиться. Прежнее ощущение уступило место иссушающей, обжигающей агонии. Он слышал, как тяжелые капли крови падали на стол.
   – Постарайся больше никого из нас не обижать. Это мой тебе совет. Как другу. Я-то ладно, спокойный парень. А вот Том… На него вешают больше обвинений в жестоком обращении, чем на всю лос-анджелесскую полицию. Так на чем мы остановились? Кем еще был Майлз Гольдштейн?
   Он подал Полу платок и терпеливо ждал, пока тот вытрет с губ кровь.
   – Не знаю, – прошептал Пол. – Думаю, что-то вроде наркоторговца.
   – Ты ду-ума-аешь? – улыбнулся орнитолог, но совсем не такой улыбкой, какой ждал от него Пол. – И ты совершенно прав. А кто делал для него всю грязную работу? Какие люди служили у него курьерами?
   «Я», – подумал Пол, а вслух произнес:
   – Позвольте мне позвонить моему адвокату.
   – Вот как? Тебе позволить?
   – Да.
   – Ничего не выйдет.
   – Вы так не смеете… Я имею право на звонок. Вы не зачитали мне моих прав.
   – На это есть свои причины, Пол.
   – Какие?
   – У тебя нет никаких прав.
   – Что?
   – Видишь ли, мы могли бы зачитать тебе твои права, но их у тебя нет. Где ты был во времена Джулиани?^[55]
   – Я не террорист.
   – Нет, Пол, не террорист. Ты контрабандист наркотиков, ходячая утроба, бандероль в жопе. А Гольдштейн просто пасовал мячиком на левом фланге стадиона Че. Ты когда-нибудь слышал, что ФАРК на федеральном уровне признана террористической группировкой? Да-да, так что ты в одном списке с Усамой и Хезболлой. Вот почему мы посылаем в Колумбию крутых спецназовцев и отличную технику. Так что если Гольдштейн работал на террористов, а ты – на Гольдштейна, значит, ты… Постой-ка, Том, кто он в таком случае?
   – Объект применения только что изданных законов о национальной безопасности. Или, как мы выражаемся, долбаный бесправный ублюдок.
   – Похоже на то, Пол, – поддакнул орнитолог. – Так что звонить тебе не придется. И адвоката звать – тоже. И трехкратного горячего питания не видать. Тебе отсюда не выбраться, пока мы этого не захотим. Кстати, по поводу твоей дрянной ситуации: как это так получилось, что в кабинет Майлза в Уильямсбурге вы вошли вдвоем, а вышел ты один?

* * *

   Его поместили в камеру, которую и камерой-то назвать было нельзя.
   В ней не было ни туалета, ни раковины. И в отличие от комнаты в Колумбии никакой кровати. Лишь окруженное голыми стенами пустое пространство и нечто похожее на только что установленную металлическую дверь.
   Когда он вздумал прилечь – а спать хотелось отчаянно, – пришлось устраиваться прямо на цементном полу.
   Он перевернулся на спину и уставился на единственную зарешеченную лампочку, которую, похоже, не собирались выключать. Она была забрана металлической сеткой, чтобы никто не разбил колбу и не использовал осколок в качестве оружия. Даже против самого себя. Под здешним надзором не могло случиться никаких самоубийств.
   Прежде чем привести сюда, Пола засыпали вопросами. На большинство из них он постарался ответить. В основном объяснял, что произошло. В каком безвыходном положении он оказался, когда пришлось выбирать: либо бросить семью на произвол судьбы, либо нарушить шесть федеральных законов о наркотиках.
   Он так и не понял, поверили ему или нет.
   Много спрашивали о Майлзе и время от времени сбивали с толку не относящимися к делу вопросами: «В какую школу ты ходил? Чем занимается актуарий? Где работает Джоанна?»
   Каждый раз, когда Пол произносил имя жены, он ощущал в груди тупую боль. Все, что он делал, было сделано ради того, чтобы спасти семью. Двух самых любимых людей. Но он нисколько не приблизился к цели. Наоборот, отдалился. Словно тащил Джоанну и Джоэль вверх по обрыву, а веревка скользила в ладонях, и они опускались все ниже и ниже.

* * *

   Через несколько часов орнитолог снова пришел за ним в камеру.
   А Том куда-то делся.
   – Знаешь, что меня по-настоящему расстраивает? – начал допрос орнитолог и затянулся «Винстоном». Он втягивал дым, пока на лбу не стала подрагивать жилка, и только после этого выдохнул сизые клубы никотина.
   – Нет, – отозвался Пол.
   – И не ломай голову. Это был риторический вопрос. Я проверял, как ты усвоил правила допроса в АКН. Твой ответ мне не нужен. Меня расстраивает вот что – можно сказать, удар под самый дых: я целых полтора года разрабатывал этого козла, а он возьми и подохни. Тяжелый случай прерванного коитуса. У меня яйца посинели и стали размером с грейпфруты. Представляешь, какие ощущения?
   На этот раз Пол промолчал.
   – Не из лучших. Уверяю тебя, совершенно хреновые. Чего я, в самом деле, добился? Налетался на халяву в самолетах, а ведь мне необходимо чем-то отчитаться в конторе. Веришь? Все эти утомительные перелеты в Боготу, на экране вечно «Брюс Всемогущий», а рядом такие мешки с дерьмом, как ты. Если подфартит, на Рождество придется тащиться в Сан-Хосе. А я так и чувствую, что подфартит. Такой уж я везучий – полтора года работы, и с чем я остался? С тобой! Последним вагончиком в экспрессе Майлза.
   Полу объяснили, что он оказался последним из череды многих наркокурьеров. Орнитолог терпеливо следил за денежными потоками. От Гольдштейна в Колумбию и обратно. Трудился, трудился, и вдруг…
   – Так что произошло в его доме, Пол? Не поделили деньги? Не договорились об условиях?
   – Я же вам рассказывал, – ответил Пол. – Он застрелился.
   – Что ж, может быть. Только я почему-то не склонен тебе верить. Тебе не повезло – ты оказался крайним. Скажи, хреново? Пойми, я ведь тоже должен получить свою законную долю. И эта доля, дружок, – ты. Так говоришь, застрелился? Может быть. А может быть, и нет. Честно говоря, мне наплевать.
   – Я вам много раз повторял, что нас похитили. Майлз сговорился с шофером и няней… Галиной. Она подменила детей, и когда мы приехали к ней…
   Пол запнулся. Его рассказ даже ему самому показался неправдоподобным. И орнитолог тоже не спешил верить во всякие россказни, которые выставляли подозреваемого невинной жертвой, – закуривал очередную сигарету и смотрел в пространство.
   Но Пол замолчал не только поэтому.
   Стол перед ним был изрезан перочинным ножом. Всякая ерунда – несколько ругательств, скабрезные рисунки и рассеченное надвое сердце.
   Пол пригляделся к букве, которая стояла в большей части неровно раскроенного органа.
   Это была буква «Р».
   И он кое-что вспомнил.
   Письма от Галины. Ее внучка, которую она намеревалась защищать всеми силами.

* * *

   «Ее отец охотится за ней. И не остановится, пока ее не найдет. А как вы знаете, Р. обладает властью и средствами, чтобы это осуществить».

   «Р».
   Пол наконец все понял.

Глава 38

   Эту штуку называли «деревом причин». Так ее окрестили сонные ребята из отдела корректировок.
   Когда случалась какая-нибудь трагедия – кто-нибудь погибал, сгорало дотла здание, самолет падал с небес или мост обрушивался в реку, требовалось соразмерно распределить ответственность.
   Тогда возвращались к истокам.
   И создавали «дерево причин».
   Начинали с «веточек» – самых малых фактов, которые были известны. Далее старались установить, какие из них вели к «ветвям». А потом к стволу. При некотором везении, честно выполняя свое задание, можно было добраться до самых «корней».
   Чем еще было убивать время в камере, как не «обдирать кору»?
   Пол этим и занимался.
   «Рубил», «пилил», «подрезал», «отщипывал». И, в конце концов, воссоздал дерево.
   Все началось с няни-колумбийки.
   Она помогала американским парам, которые спешили в ее страну, сгорая от желания как можно скорее обзавестись детьми. Кто бы сомневался – добрая женщина: она не понаслышке знала, что значит хотеть детей, поскольку сама некогда имела по крайней мере одну дочь. Скорее всего, ее дочь была похожа на Джоэль.
   Няня-колумбийка работала на американского адвоката. Может быть, не постоянно, может быть, не очень долго. Адвокат по делам усыновления направлял бездетные пары в страну, где первой статьей экспорта был кокаин, второй – кофе, а третьей – живой товар. В страну, где детей воруют так же часто, как и бросают.
   Этот адвокат не стал заниматься налогами или корпорациями – отчаяние ближнего толкнуло его в иную область: он стал специалистом по усыновлению за рубежом. Соединял детей, у которых не было родителей, и бездетных взрослых. Подбадривал сам себя: мол, гордись, парень, ты делаешь полезное дело. И в то же время зарабатывал на жизнь.
   Но, как оказалось, зарабатывал недостаточно.
   Однажды он поднял телефонную трубку и услышал в ней навязчивый шепот. С этого момента он ввязался в гонку. Его несло то на стадион, то под купол спортивного зала, то на бейсбольную площадку, то на хоккейное поле – повсюду, где люди в спортивных формах сражались друг с другом за деньги на радость оголтелым болельщикам, а больше для того, чтобы пощекотать нервы тем, кто делает на них ставки.
   Нервы у адвоката сдали.
   Он, уважаемый человек, обзавелся дурной привычкой. Долги росли, как снежный ком. Он задолжал деньги нехорошим парням.
   Теперь вернемся в Боготу.
   У Галины была дочь, а у той, в свою очередь, тоже дочь от какого-то человека.
   Назовем его «Р».
   Теперь представим, что этот «Р» – вовсе не тот мужчина, которого родители девушки принимают в своем доме с распростертыми объятиями. Наоборот – некто опасный, наделенный большой властью. Даже преступный.
   Определенно преступный.

   «Был момент, когда я считала, что дочь в безопасности. Но я ошибалась».

   С дочерью няни что-то приключилось. Ее убили, похитили или сделали еще что-то нехорошее. Потому что няня вдруг осталась одна со своей внучкой. Дочь исчезла, а малышка, выходит, осталась жива.
   Но возникла проблема.

   «Отец ее ищет. Он не остановится, пока ее не найдет. А вы знаете, у Р. для этого имеются и власть, и средства».

   Няне нужно было действовать. Быстро.
   Спрятать внучку от Р. Единственный способ сделать это надежно – вывезти девочку из страны.
   Но каким образом?
   Найти человека, который способен ей помочь. Такого человека, который знает, как это делается, потому что зарабатывает этим на жизнь. И Галина обратилась к адвокату по делам усыновления. Предложила, чтобы тот переправил еще одного ребенка el norte.^[56]
   Только этот ребенок оказался не как все. За голову этого ребенка была назначена цена. Так совпало, что мысли юриста тоже вертелись вокруг некоей суммы. Той, что он задолжал нехорошим парням, – русским с желтыми зубами и татуировками «СССР» на руках.
   Он, естественно, написал, что поможет. Мол, вы обратились по адресу. Никаких проблем.
   Только одна маленькая заминка.
   Деньги.
   Не обычные законные взносы.
   Отнюдь.
   Сумма, которая позволила бы развязаться с москвичами и продолжать общаться с профессиональными предсказателями спортивных результатов. Много, очень много денег. И Майлз придумал, как их добыть.
   Договоримся так, предложил он няне: я, как и раньше, посылаю вам пары, которые хотят обзавестись детьми. Некоторым из этих людей, отнюдь не всем и не каждый раз – хорошенько это запомните – не посчастливится, и их похитят. Это же свойственно вашей стране. Адвокат тут ни при чем.
   И кто же их похитит?
   Да те самые марксисты, что скрываются в горах. Для них кража людей – национальная игра, популярнее футбола.
   И что ФАРК будет делать с похищенными парами? О, это очень просто. Всем известно, что ФАРК добывает деньги по старинке. Эта организация их зарабатывает. И вот каким путем – продает и контрабандно переправляет в США чистый, непереработанный колумбийский кокаин.
   Их метод – транспортировка наркотика в утробе курьера. Но все их курьеры, все до одного, принадлежат именно к тому типу, который представлен в любом учебном ролике для таможенников. Бедные колумбийцы, пользующиеся дурной репутацией. Каждого второго из них ловят на границе, промывают и высылают на родину.
   А что, если такими курьерами сделать уважаемых американцев среднего класса? Что тогда? Что, если набивать наркотиком на миллионы долларов незадачливых мужчин и посылать через границу, чтобы они таким образом спасали своих жен и детей?
   Няне оставалось лишь донести эту блестящую идею до ФАРК. Ну и конечно, время от времени помогать организовывать похищения. Вот и все.
   И тогда осуществится заветное желание каждого. Галина пристроит внучку в безопасное место, ФАРК обеспечит себя надежным каналом переправки кокаина. А что остается юристу? Он развяжется с русскими и снова будет ставить на победу и на счет. Он спасет одного ребенка и спасет свою задницу.
   Некоторое время все шло гладко. Судя по письмам, достаточно долгое время.
   А потом случилось вот это.
   Появился Пол. Человек, привыкший просчитывать шансы, но совершенно не предполагавший, что няня способна уйти из гостиницы с одним ребенком, а вернуться с другим. Последний вагончик в экспрессе Гольдштейна.
   Сначала, напичканный наркотиками, он тупо и очумело стоял перед сгоревшим домом. А потом его чуть не поджарили на медленном огне в болотах.
   Как это могло произойти?
   Надо вспомнить, что сказал адвокат, прежде чем вышибить себе мозги.
   «Это те негодяи с „узи“ и керосином. Вот кого я боюсь. Они начинают сопоставлять одно с другим. И подбираются все ближе и ближе».
   А еще раньше, когда они возвращались с болота, Пол спросил: кто они, их несостоявшиеся убийцы?
   «Правые, полувоенные головорезы, – ответил адвокат. – Мануэль Риохас в тюрьме. Но его люди на свободе».
   Теперь остается восстановить в памяти, что Галина написала в письме:

   «Он не остановится, пока ее не найдет. Р. обладает властью и средствами это сделать».

   Сначала казалось, что они говорили о разных людях.
   Но если предположить, что это не так?
   Майлз был настолько напуган, что приставил к голове пистолет и нажал на курок.
   Галина была настолько напугана, что отправила внучку в чужую страну, хотя знала, что больше никогда ее не увидит.
   Одна боялась «Р». Другой боялся Риохаса.
   Стоит представить, что буква «Р» вырезана не в половинке сердца на столе в бывшем таксомоторном гараже, а на стволе «дерева причин». И тогда все становится на свои места.
   «Р» – это Риохас.
   Он имел власть и средства найти девочку и настойчиво, упорно этим занимался. Те люди на болоте хотели не денег и наркотиков – вернее, не только денег и наркотиков. Они искали чью-то дочь. Сопоставляли одно с другим и были близки к решению.
   Вот теперь «дерево причин» распустилось во всем своем великолепии.
   Созерцая его, Пол подумал, что может укрыться за его «стволом» от бури. И спрятать Джоанну и Джоэль.
   Оставался лишь один вопрос.
   Та девочка, которую адвокат обещал приютить у себя… внучка Галины…
   Где она?