Страница:
Глава 39
Орнитолог заглотнул наживку. Пол пообещал привести его к редкой птице. Во всяком случае, к ее надежно спрятанному потомству. Показать гнездо.
– Забавная история, – буркнул агент. – В какой раздел ее поместить: художественной прозы, научной литературы или, может быть, фантастики?
Но Пол заметил, что он был более заинтересован, чем хотел показать. Уже хотя бы потому, что засунул в смятую пачку сигарету, которую только что оттуда достал и не стал закуривать. Распрямился и воззрился на него так, будто впервые решил, что он того достоин.
– Готов признать, ты сформировал во мне стойкий предрассудок недоверия. Но вот в чем загвоздка: Мануэль Риохас – не мое дело. Он – закрытое дело. Сидит в федеральной тюрьме и не пикнет – за ним присматривают двадцать четыре часа в сутки. Так скажи на милость, на кой хрен он мне?
– На тот, что Мануэль Риохас в тюрьме, но его люди на свободе. – Пол говорил словами одного ныне покойного юриста. – Они убили двух человек в Нью-Джерси.
– Таких же колумбийских говнюков, как они сами. Так я еще раз спрашиваю: на кой они мне?
– Если Риохас до сих пор подсылает наемных убийц, значит, он все еще занимается контрабандой наркотиков. Его люди этим занимаются. Разве ваша работа заключается не в том, чтобы их остановить? – Пол решился на опасную перемену ролей: он поучал своего тюремщика, что и как тот обязан делать. И каждую минуту ждал, что его лицо снова вмажется в стол. Только Том и на этот раз отсутствовал, и за спиной у Пола никто не стоял.
– Что такое моя работа, Пол, – спорный вопрос, – ответил орнитолог. – Обычно это определяет правительство США. И сейчас оно вменяет мне в обязанность заниматься делом Майлза – то есть тобой. А никаким не Мануэлем Риохасом. Хотя, согласен, он намного сексуальнее тебя. Но это не значит, что я волен бросить одного ковбоя и закрутить с другим. Подумай, что будет с порядком, если каждый станет решать, что ему делать. И еще вспомни, сколько понадобится всякой писанины.
– Риохас все еще ожидает суда. И его дочь будет вам полезной.
– Возможно. Если эта дочь существует. Давай-ка посмотрим правде в глаза: это очень сомнительно. Признаю, я заинтригован. Бандиты Риохаса – область не моего расследования. Но если ты говоришь правду, то эти говнюки вторгаются в мою вотчину – денежный трафик. Поэтому можно считать, что они – мои люди. И я имею право раскинуть сеть пошире, хотя не вижу, как это отразится на твоем положении.
– Я могу вам помочь.
– Это ты так считаешь. Каким образом?
– Я – последний человек, который видел Майлза живым.
– Поздравляю. И что из того?
– Рейчел. Она производит впечатление очень достойной женщины. Думаю, она не знает.
– Чего не знает?
– Что он делал. О его сговоре с Галиной. О наркотиках. О похищении людей. О девочке.
– Хорошо, пусть не знает. Что дальше?
– В таком случае она в курсе чего-то другого. Может быть, сама не понимает смысла того, что знает. Но она не откажется со мной поговорить. Захочет выслушать, что сказал мне Майлз перед смертью.
– Кстати, раз мы об этом заговорили: что сказал тебе Майлз перед смертью?
– Что я придумаю, то и сказал. Все, что угодно, если это заставит Рейчел направить меня в нужную сторону. К девочке. И к деньгам, которые припрятал Майлз.
– Пол, да у тебя вероломное сердце агента АКН, как я посмотрю! Кто бы подумал! Что ж, давай посмотрим, к чему мы пришли. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил вытрясти информацию из несчастной вдовы? И чего ты хочешь от правительства в обмен на твою невероятную щедрость?
– Ничего. Помоги мне вызволить жену и ребенка. – Это был его шанс, его последняя надежда.
– Извини. Мне кажется, ты забыл о своем нынешнем положении личности без гражданских прав. Тем не менее всякая, скажем так, помощь со стороны обвиняемого будет учтена согласно закону о патриотизме. И будут предприняты законные меры, чтобы разрешить проблему с твоей женой и ребенком.
Это было лучшее, что мог выторговать Пол.
Он ответил «да».
Еврейский аналог поминок.
Члены общины спешили в дом Майлза темным потоком, словно муравьи, которые тащат матке крошки пищи. Крошки уважения, крошки соболезнования и кофейного пирога.
Орнитолог, обшарив шкафы Пола, нашел приличествующий случаю достаточно темный костюм. И Пол принял вид одного из скорбящих.
Первое, что он отметил, когда переступил порог, – запах. Запах большого количества людей, сгрудившихся в слишком тесной комнате. Кондиционер не включали – возможно, это считалось непочтительным по отношению к усопшему. А непочтительности и без того хватало. В доме сгущалась неловкость, такая же ощутимая, как жара.
«Знаете, Пол, какой самый большой грех в ортодоксальном иудаизме?»
Да, Майлз, теперь знаю.
Пола увлекли вперед, и вскоре его засосала чернота. Он оказался перед тремя черными стульями. На них – все оставшиеся члены семьи адвоката. Два его сына в черных костюмах и еще более черных кипах напрягали спины и поджимали губы, будто мечтали только об одном – оказаться где угодно, лишь бы не здесь. А Рейчел выслушивала соболезнующий шепот с таким видом, словно это была неприятная лесть.
Старший мальчик внимал Полу, бормотавшему «я сочувствую вашей потере», с молчаливой отстраненностью. Несмотря на грехи отца, Пол испытывал к его сыновьям искреннее сострадание. Если бы не кипы, эти мальчуганы в точности походили на него самого в возрасте одиннадцати лет. Тогда мимо него тоже шли люди, и каждый спрашивал, что он может для него сделать. А он хотел одного – чтобы ему вернули мать. Пол понимал, что следующие несколько лет сыновья Майлза будут неотступно размышлять: если Бог всемогущ, отчего же Он не использует своих возможностей?
Похоже, Рейчел потребовалось немало времени, чтобы вспомнить, кто он такой. Она подняла на него глаза, затем опустила их и бросила косой взгляд, будто стараясь сфокусировать зрение…
И самым натуральным образом упала в обморок.
Пол услышал, как кто-то прошептал:
– Бедняга… Такое потрясение…
Мальчики повскакали со стульев, словно их спихнули. Они явно испугались, что останутся в этот день круглыми сиротами.
Рейчел отнесли в соседнюю комнату. Пол робко последовал за родственниками семьи. И когда веки Рейчел дрогнули и она сумела сесть, снова наклонился над ней.
Орнитолог сделал несколько звонков. Версия – как же без версии? – была такова. Пол покинул кабинет Майлза, когда хозяин был еще жив. Закончил с ним свои дела – ох уж эта незадача с чертовой визой! – и откланялся. Именно так было заявлено полиции. Другими словами, Пол был чист.
Но его вид всколыхнул в Рейчел много разных воспоминаний.
– Когда я в последний раз видела своего мужа, вы стояли с ним рядом, – сказала она. – Тогда я надеялась, что он не станет показываться из кабинета. Извините…
Теперь они разговаривали почти наедине.
– Это я должен извиняться, – ответил Пол. – Не подумал, что мой вид произведет на вас такое впечатление. Просто хотел выразить вам свое уважение.
– Да-да… Спасибо, что пришли.
Пол соображал, сколько времени потребуется вдове, чтобы начать задавать вопросы. Она была предпоследним человеком, кто видел Майлза живым. Но он-то, Пол, был самым последним.
– Вы же понимаете, его самоубийство было для меня полным потрясением. – Парик Рейчел слегка сбился набок, отчего стало казаться, что ее оглушили ударом по голове – в самом прямом смысле.
– Наверное, это естественное чувство для любой жены. Любой вдовы. – Она опустила глаза, словно только теперь, впервые произнеся это слово, ощутила реальность потери. – В самом деле… он не казался ни злым, ни подавленным. Был… Майлз как Майлз. В последнее время, пожалуй, немного более встревоженный, чем обычно. Но я решила, что это связано с тем, что он помогал вам. Как-то бросил, что колумбийское правительство совершенно рехнулось. Вашу жену и ребенка не выпускают из Боготы.
– Да, это большая головная боль.
– Вы что-нибудь почувствовали? Что-нибудь такое, чего не замечала я. – Рейчел, стараясь держаться официально, избегала называть Пола по имени. Но что может быть более официальным, чем смерть? – Он был расстроен? Испуган? Что-нибудь указывало на его намерение покончить с собой? – Ее глаза слезились и покраснели. Она, наверное, не спала всю ночь – лежала на кровати, смотрела в потолок и пыталась увидеть там ответ на все тот же вопрос, который, казалось, отпечатался на ее веках: «Где же я недоглядела?»
– Майлз что-то упоминал насчет игорных долгов, – проговорил Пол.
Игра. Ставки. Можно было употреблять разные слова, но Рейчел поняла бы их нисколько не лучше.
– Он ставил по десять долларов. Утром просматривал спортивные страницы газет и говорил: «Это на мои карманные деньги». Десять долларов! Какие могут быть долги?
– Игроки часто начинают лгать, Рейчел. Это болезнь. Вроде алкоголизма. Он говорил «десять долларов», а на самом деле ставил десять тысяч.
– Десять тысяч?! Не может быть! Я бы знала! У нас не было долгов! Как я могла не заметить?
«Ничего ты не знала. Понятия не имела о его побочном бизнесе. Ты не замечала, как уплывали деньги, потому что не видела, как они приходили».
– Видимо, у него было больше денег, чем вы себе представляли. Кто вел домашнюю бухгалтерию, выписывал чеки? Вы или он?
– Майлз.
– Вот видите. Если бы он захотел скрыть от вас деньги, у него были такие возможности.
Полу показалось, что Рейчел задумалась, насколько это было вероятным. В это время в комнату вошел очередной соболезнующий, наклонился и что-то прошептал ей на ухо.
– Спасибо, – прошептала в ответ вдова.
Мужчина чинно кивнул и, пятясь, удалился, словно считал неуважительным поворачиваться к скорбящей женщине спиной. Пол вспомнил, как неловко вели себя люди, когда утешали его. Что сказать мальчику, у которого рак унес мать? А что сказать вдове, у которой застрелился муж?
Рейчел подняла на него глаза.
– Не могу взять в толк. Я бы поняла. Это же просто деньги. Нам бы помогли. Как-нибудь выкрутились бы. Вся община его бы поддержала. Все бы кончилось хорошо.
«Нет», – чуть не сказал Пол. Ничем хорошим это не кончилось бы. Община могла поддержать продувшегося игрока, но не контрабандиста наркотиков и похитителя людей.
– Покончить с собой только потому, что кому-то задолжал? Бессмыслица!
Пола снова так и подмывало выложить все напрямик. Дело было не в деньгах, а в страхе. И не только за себя – за жену и сыновей. В итоге себялюбец пошел на самоотречение. Майлз решил: если его не станет, семье ничто не будет угрожать. Однако Риохас не из тех, кого ужаснет мысль убить женщину и ее детей.
– Множество людей совершают убийства из-за денег, – продолжал он. – Убивают себя или других. Я это знаю, потому что работаю в страховой компании.
Рейчел опустила глаза и уперлась взглядом в свои руки. Пол заметил, что у нее на пальце все еще надето обручальное кольцо. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы она его сняла и спрятала в ящик секретера?
– И что же он вам еще сказал? Похоже, именно вас он выбрал, чтобы поверять все свои секреты? – Это было произнесено с легким оттенком горечи.
«Нет, – сказал себе Пол. – Не все».
– Рассказывал о семье. Говорил, как вы ему дороги.
– Оказывается, не очень. Вы говорите мне то, что я, по-вашему, хочу от вас услышать. Не надо.
Пол покачал головой.
– Я определенно почувствовал, что семья была для него всем. Удивляюсь, почему вы сами не взяли на воспитание ребенка. Ведь помощь детям была его жизненным призванием.
Рейчел ответила не сразу.
– Сомневаюсь, чтобы община одобрила такой шаг – взять ребенка из Колумбии. Мы – изолированное сообщество, мистер Брейдбарт. Это еще мягко сказано. Неприятно об этом говорить. Но это так.
– Мне показалось, что у Майлза были странные отношения с общиной и религией. Что-то вроде любви-ненависти.
– Это не религия. Это образ жизни.
– Понимаю. Но не уверен, что этот образ жизни был комфортен для Майлза.
– А он и не предполагает комфортности. Он требует угождать Богу. А это непросто.
Кто-то заглянул в комнату, но увидел, что они разговаривают, и не стал мешать.
– Вы кого-нибудь из них видели?
– Кого-нибудь из кого?
– Из детей. Которых брали на воспитание.
В комнату вошла пожилая женщина, наклонилась к Рейчел и что-то сказала на идише. Вдова поднялась. Пол хотел ее поддержать, но Рейчел отстранила его. У Пола сложилось ощущение, что эта женщина сильнее, чем показалась на первый взгляд, – достаточно сильная, чтобы пережить самоубийство мужа и все следующие за ним долгие, одинокие ночи. Во второй раз она не скоро упадет в обморок.
Ему становилось все более неуютно. Жара жарой, но, кроме нее, ему досаждали косые взгляды, перешептывание на идише и недружелюбие соболезнующих, которые явно не звали его в свою компанию.
Но тут, к его большому облегчению, явился еще один такой же неуместный человек, как он сам.
Он был черный – чернее некуда.
Поначалу Пол решил, что человек пришел убраться. Собрать пустые тарелки, полные крошек коробки из-под пирогов, испачканные губной помадой картонные стаканчики и вынести все это в мусорный ящик.
Однако на черном был костюм. Плохо сидевший, не слишком дорогой, но тем не менее костюм. Он был bona fide[57] соболезнующий.
Тут же стало очевидно: если на Пола смотрели, как на лезущего не в свое дело, то на него – как на откровенно непрошеного гостя.
Но черного как будто не тронула реакция собравшихся на его появление. Он подошел к Рейчел, которая снова сидела на неудобном табурете без спинки (Пол отметил, что и это неудобство, видимо, было одной из составляющих их образа жизни), наклонился, пожал ей руку и что-то сказал. Рейчел выглядела немного изумленной – наверное, все еще переваривала то, что сообщил ей Пол. Но нашла в себе силы кивнуть и что-то пробормотать в ответ.
Когда черный отошел и уставился на последнюю оставшуюся на столе галету с печеночным паштетом, явно не понимая, что это такое, Пол объяснил:
– Печень.
– Неужели печень? Вот уж не подумал бы. Ненавижу печенку.
– Это печеночный паштет, совсем другое дело. Очень вкусно.
– Все равно я не любитель печени. Меня зовут Джулиус.
– Пол Брейдбарт. – Они обменялись рукопожатием.
– Похоже, Пол, мы с вами здесь единственные, кто не носит тюбетеек.
– Кип. – Пол не удержался, чтобы не поправить его.
– Как? Ну да ладно, все равно.
– Вы друг Майлза?
– Друг? Угу. Наши дорожки пересекались.
– По профессиональной линии?
– Что?
– Вы тоже адвокат?
Вопрос рассмешил Джулиуса.
– Да нет, я с другой стороны.
– Что значит «с другой стороны»?
– Он меня защищал. – На правой кисти Джулиуса был длинный шрам, убегавший к запястью.
– О, так Майлз был вашим адвокатом?
– Именно. Суд по делам несовершеннолетних. Давние дела. Я был тогда скверным мальчишкой и вляпался в дерьмо.
– Он вам помог?
– Еще как! Вытащил мою задницу из детской каталажки.
– Освободил вас из тюрьмы?
– Типа того. А что тут удивительного?
– Я просто поддерживаю разговор.
– Ах вот что…
– Я никого здесь больше не знаю.
– Мне с ними тоже не в жилу.
– Тогда зачем пришли?
– Я же сказал: Майлз все отлично обтяпал. Вытащил из детской тюрьмы.
– Вас отпустили?
– Вам выдать отчет по полной программе? Так вот, я оказался по уши в дерьме. Застрелил одного козла. А Майлз добился, чтобы меня освидетельствовали. Асоциальный тип. Таких помещают в дурдом.
– Ну и что? Получилось удачно?
– Ничего. Сидишь себе, рисуешь картинки, к тебе особенно не пристают. Я много читал, все время терся в библиотеке. А когда вышел, уже знал, куда пойти, кроме как к тем волкам.
– И долго пришлось там оставаться? В больнице?
– Немало. Угодил в зверинец в пятнадцать лет.
– Зверинец? Вы же сказали, что там не так плохо.
– Угу. Мы называли больницу зверинцем, потому что она стояла напротив зоопарка в Бронксе. По ночам мы слышали слонов. А иногда львов. Весной наших придурков выводили туда на прогулку. Давали еду для лам. А половина ребят сами ее ели. Вот умора.
Один из соболезнующих, пожилой еврей с густой седой бородой, покосился на них укоризненно.
– Ну вот, нас опять записали в невежливые рожи.
Пол под предлогом поисков съедобного куска мягко увлек собеседника в другой конец комнаты.
– Вы поддерживали отношения с Майлзом? – спросил он, когда нужная тарелка была найдена, захвачена и подчищена.
– Вроде того. Время от времени. Заскакивал, если делал что-то хорошее, чтобы он знал, что я еще жив. Клевый был человек.
– Да, – подтвердил Пол.
Джулиус откланялся несколько минут назад, объявив о своем уходе у входной двери:
– Джулиус вас покидает, но никто об этом не жалеет.
«Что я предложу орнитологу? – думал Пол. – Неопределенный доклад о многообещающих близких результатах?»
Он попрощался с Рейчел и мальчиками, и вдова с облегчением наблюдала, как он уходит.
А на ступенях столкнулся с кем-то, кто поднимался в дом.
Поднял глаза, собираясь извиниться, и осекся.
– Не покажешь, где припаркована машина?
Моше был одет в элегантный траурный костюм – черный шелковый пиджак, угольно-черный галстук и пришпиленная к волосам заколкой черная вязаная шерстяная кипа. Он был не один.
Рядом с ним стоял тот, кого Пол оглушил куском цемента. На лбу – повязка с проступившими пятнами.
Пол физически, как дуновение ветра, почувствовал угрозу.
– Так как насчет машины, Пол? Будь добр, скажи, где она стоит?
– В Куинсе, – ответил он.
Перед тем, как сесть в поезд и вернуться в город, Пол оставил украденный автомобиль на Лонг-Айленде.
– В Куинсе… – повторил Моше. – А если поточнее? Может быть, рядом с «Корона айс кинг»? Не поверишь, но там лучшее в городе мороженое. Так о какой части Куинса мы с тобой толкуем?
– Лонг-Айленд-сити. Двадцать четвертая улица на пересечении с Северным бульваром. – Пол не сводил глаз с татуировки «СССР». Это было несложно, поскольку ее хозяин торчал как раз перед ним.
– Хорошо, что ты мне сказал. Ценю.
Наступила тишина. Но не покой. В атмосфере что-то витало, и отнюдь не приятное.
– Ты нервничаешь, дружок, – продолжал Моше. – Снова напал паук?
Пол не шевелился. Моше обошел его и направился наверх. Пол умудрился не отступить, даже когда с ним поравнялся дылда с татуировкой. На верхней ступени Моше обернулся.
– Расслабься, приятель. Я работаю за наличные. Нет наличных – нет и работы. Ясно? – Он кивнул в сторону двери. – Человек, с которым я сотрудничал, скончался. Беда. – Он взялся за ручку, но сделал вид, что спохватился: – Хотя постой. Расслабляться тебе рановато. Мой друг на тебя сильно сердит. – Моше громко рассмеялся и вошел в дом.
– Забавная история, – буркнул агент. – В какой раздел ее поместить: художественной прозы, научной литературы или, может быть, фантастики?
Но Пол заметил, что он был более заинтересован, чем хотел показать. Уже хотя бы потому, что засунул в смятую пачку сигарету, которую только что оттуда достал и не стал закуривать. Распрямился и воззрился на него так, будто впервые решил, что он того достоин.
– Готов признать, ты сформировал во мне стойкий предрассудок недоверия. Но вот в чем загвоздка: Мануэль Риохас – не мое дело. Он – закрытое дело. Сидит в федеральной тюрьме и не пикнет – за ним присматривают двадцать четыре часа в сутки. Так скажи на милость, на кой хрен он мне?
– На тот, что Мануэль Риохас в тюрьме, но его люди на свободе. – Пол говорил словами одного ныне покойного юриста. – Они убили двух человек в Нью-Джерси.
– Таких же колумбийских говнюков, как они сами. Так я еще раз спрашиваю: на кой они мне?
– Если Риохас до сих пор подсылает наемных убийц, значит, он все еще занимается контрабандой наркотиков. Его люди этим занимаются. Разве ваша работа заключается не в том, чтобы их остановить? – Пол решился на опасную перемену ролей: он поучал своего тюремщика, что и как тот обязан делать. И каждую минуту ждал, что его лицо снова вмажется в стол. Только Том и на этот раз отсутствовал, и за спиной у Пола никто не стоял.
– Что такое моя работа, Пол, – спорный вопрос, – ответил орнитолог. – Обычно это определяет правительство США. И сейчас оно вменяет мне в обязанность заниматься делом Майлза – то есть тобой. А никаким не Мануэлем Риохасом. Хотя, согласен, он намного сексуальнее тебя. Но это не значит, что я волен бросить одного ковбоя и закрутить с другим. Подумай, что будет с порядком, если каждый станет решать, что ему делать. И еще вспомни, сколько понадобится всякой писанины.
– Риохас все еще ожидает суда. И его дочь будет вам полезной.
– Возможно. Если эта дочь существует. Давай-ка посмотрим правде в глаза: это очень сомнительно. Признаю, я заинтригован. Бандиты Риохаса – область не моего расследования. Но если ты говоришь правду, то эти говнюки вторгаются в мою вотчину – денежный трафик. Поэтому можно считать, что они – мои люди. И я имею право раскинуть сеть пошире, хотя не вижу, как это отразится на твоем положении.
– Я могу вам помочь.
– Это ты так считаешь. Каким образом?
– Я – последний человек, который видел Майлза живым.
– Поздравляю. И что из того?
– Рейчел. Она производит впечатление очень достойной женщины. Думаю, она не знает.
– Чего не знает?
– Что он делал. О его сговоре с Галиной. О наркотиках. О похищении людей. О девочке.
– Хорошо, пусть не знает. Что дальше?
– В таком случае она в курсе чего-то другого. Может быть, сама не понимает смысла того, что знает. Но она не откажется со мной поговорить. Захочет выслушать, что сказал мне Майлз перед смертью.
– Кстати, раз мы об этом заговорили: что сказал тебе Майлз перед смертью?
– Что я придумаю, то и сказал. Все, что угодно, если это заставит Рейчел направить меня в нужную сторону. К девочке. И к деньгам, которые припрятал Майлз.
– Пол, да у тебя вероломное сердце агента АКН, как я посмотрю! Кто бы подумал! Что ж, давай посмотрим, к чему мы пришли. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил вытрясти информацию из несчастной вдовы? И чего ты хочешь от правительства в обмен на твою невероятную щедрость?
– Ничего. Помоги мне вызволить жену и ребенка. – Это был его шанс, его последняя надежда.
– Извини. Мне кажется, ты забыл о своем нынешнем положении личности без гражданских прав. Тем не менее всякая, скажем так, помощь со стороны обвиняемого будет учтена согласно закону о патриотизме. И будут предприняты законные меры, чтобы разрешить проблему с твоей женой и ребенком.
Это было лучшее, что мог выторговать Пол.
Он ответил «да».
* * *
Шива.Еврейский аналог поминок.
Члены общины спешили в дом Майлза темным потоком, словно муравьи, которые тащат матке крошки пищи. Крошки уважения, крошки соболезнования и кофейного пирога.
Орнитолог, обшарив шкафы Пола, нашел приличествующий случаю достаточно темный костюм. И Пол принял вид одного из скорбящих.
Первое, что он отметил, когда переступил порог, – запах. Запах большого количества людей, сгрудившихся в слишком тесной комнате. Кондиционер не включали – возможно, это считалось непочтительным по отношению к усопшему. А непочтительности и без того хватало. В доме сгущалась неловкость, такая же ощутимая, как жара.
«Знаете, Пол, какой самый большой грех в ортодоксальном иудаизме?»
Да, Майлз, теперь знаю.
Пола увлекли вперед, и вскоре его засосала чернота. Он оказался перед тремя черными стульями. На них – все оставшиеся члены семьи адвоката. Два его сына в черных костюмах и еще более черных кипах напрягали спины и поджимали губы, будто мечтали только об одном – оказаться где угодно, лишь бы не здесь. А Рейчел выслушивала соболезнующий шепот с таким видом, словно это была неприятная лесть.
Старший мальчик внимал Полу, бормотавшему «я сочувствую вашей потере», с молчаливой отстраненностью. Несмотря на грехи отца, Пол испытывал к его сыновьям искреннее сострадание. Если бы не кипы, эти мальчуганы в точности походили на него самого в возрасте одиннадцати лет. Тогда мимо него тоже шли люди, и каждый спрашивал, что он может для него сделать. А он хотел одного – чтобы ему вернули мать. Пол понимал, что следующие несколько лет сыновья Майлза будут неотступно размышлять: если Бог всемогущ, отчего же Он не использует своих возможностей?
Похоже, Рейчел потребовалось немало времени, чтобы вспомнить, кто он такой. Она подняла на него глаза, затем опустила их и бросила косой взгляд, будто стараясь сфокусировать зрение…
И самым натуральным образом упала в обморок.
* * *
Это вызвало общий вздох.Пол услышал, как кто-то прошептал:
– Бедняга… Такое потрясение…
Мальчики повскакали со стульев, словно их спихнули. Они явно испугались, что останутся в этот день круглыми сиротами.
Рейчел отнесли в соседнюю комнату. Пол робко последовал за родственниками семьи. И когда веки Рейчел дрогнули и она сумела сесть, снова наклонился над ней.
Орнитолог сделал несколько звонков. Версия – как же без версии? – была такова. Пол покинул кабинет Майлза, когда хозяин был еще жив. Закончил с ним свои дела – ох уж эта незадача с чертовой визой! – и откланялся. Именно так было заявлено полиции. Другими словами, Пол был чист.
Но его вид всколыхнул в Рейчел много разных воспоминаний.
– Когда я в последний раз видела своего мужа, вы стояли с ним рядом, – сказала она. – Тогда я надеялась, что он не станет показываться из кабинета. Извините…
Теперь они разговаривали почти наедине.
– Это я должен извиняться, – ответил Пол. – Не подумал, что мой вид произведет на вас такое впечатление. Просто хотел выразить вам свое уважение.
– Да-да… Спасибо, что пришли.
Пол соображал, сколько времени потребуется вдове, чтобы начать задавать вопросы. Она была предпоследним человеком, кто видел Майлза живым. Но он-то, Пол, был самым последним.
– Вы же понимаете, его самоубийство было для меня полным потрясением. – Парик Рейчел слегка сбился набок, отчего стало казаться, что ее оглушили ударом по голове – в самом прямом смысле.
– Наверное, это естественное чувство для любой жены. Любой вдовы. – Она опустила глаза, словно только теперь, впервые произнеся это слово, ощутила реальность потери. – В самом деле… он не казался ни злым, ни подавленным. Был… Майлз как Майлз. В последнее время, пожалуй, немного более встревоженный, чем обычно. Но я решила, что это связано с тем, что он помогал вам. Как-то бросил, что колумбийское правительство совершенно рехнулось. Вашу жену и ребенка не выпускают из Боготы.
– Да, это большая головная боль.
– Вы что-нибудь почувствовали? Что-нибудь такое, чего не замечала я. – Рейчел, стараясь держаться официально, избегала называть Пола по имени. Но что может быть более официальным, чем смерть? – Он был расстроен? Испуган? Что-нибудь указывало на его намерение покончить с собой? – Ее глаза слезились и покраснели. Она, наверное, не спала всю ночь – лежала на кровати, смотрела в потолок и пыталась увидеть там ответ на все тот же вопрос, который, казалось, отпечатался на ее веках: «Где же я недоглядела?»
– Майлз что-то упоминал насчет игорных долгов, – проговорил Пол.
Игра. Ставки. Можно было употреблять разные слова, но Рейчел поняла бы их нисколько не лучше.
– Он ставил по десять долларов. Утром просматривал спортивные страницы газет и говорил: «Это на мои карманные деньги». Десять долларов! Какие могут быть долги?
– Игроки часто начинают лгать, Рейчел. Это болезнь. Вроде алкоголизма. Он говорил «десять долларов», а на самом деле ставил десять тысяч.
– Десять тысяч?! Не может быть! Я бы знала! У нас не было долгов! Как я могла не заметить?
«Ничего ты не знала. Понятия не имела о его побочном бизнесе. Ты не замечала, как уплывали деньги, потому что не видела, как они приходили».
– Видимо, у него было больше денег, чем вы себе представляли. Кто вел домашнюю бухгалтерию, выписывал чеки? Вы или он?
– Майлз.
– Вот видите. Если бы он захотел скрыть от вас деньги, у него были такие возможности.
Полу показалось, что Рейчел задумалась, насколько это было вероятным. В это время в комнату вошел очередной соболезнующий, наклонился и что-то прошептал ей на ухо.
– Спасибо, – прошептала в ответ вдова.
Мужчина чинно кивнул и, пятясь, удалился, словно считал неуважительным поворачиваться к скорбящей женщине спиной. Пол вспомнил, как неловко вели себя люди, когда утешали его. Что сказать мальчику, у которого рак унес мать? А что сказать вдове, у которой застрелился муж?
Рейчел подняла на него глаза.
– Не могу взять в толк. Я бы поняла. Это же просто деньги. Нам бы помогли. Как-нибудь выкрутились бы. Вся община его бы поддержала. Все бы кончилось хорошо.
«Нет», – чуть не сказал Пол. Ничем хорошим это не кончилось бы. Община могла поддержать продувшегося игрока, но не контрабандиста наркотиков и похитителя людей.
– Покончить с собой только потому, что кому-то задолжал? Бессмыслица!
Пола снова так и подмывало выложить все напрямик. Дело было не в деньгах, а в страхе. И не только за себя – за жену и сыновей. В итоге себялюбец пошел на самоотречение. Майлз решил: если его не станет, семье ничто не будет угрожать. Однако Риохас не из тех, кого ужаснет мысль убить женщину и ее детей.
– Множество людей совершают убийства из-за денег, – продолжал он. – Убивают себя или других. Я это знаю, потому что работаю в страховой компании.
Рейчел опустила глаза и уперлась взглядом в свои руки. Пол заметил, что у нее на пальце все еще надето обручальное кольцо. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы она его сняла и спрятала в ящик секретера?
– И что же он вам еще сказал? Похоже, именно вас он выбрал, чтобы поверять все свои секреты? – Это было произнесено с легким оттенком горечи.
«Нет, – сказал себе Пол. – Не все».
– Рассказывал о семье. Говорил, как вы ему дороги.
– Оказывается, не очень. Вы говорите мне то, что я, по-вашему, хочу от вас услышать. Не надо.
Пол покачал головой.
– Я определенно почувствовал, что семья была для него всем. Удивляюсь, почему вы сами не взяли на воспитание ребенка. Ведь помощь детям была его жизненным призванием.
Рейчел ответила не сразу.
– Сомневаюсь, чтобы община одобрила такой шаг – взять ребенка из Колумбии. Мы – изолированное сообщество, мистер Брейдбарт. Это еще мягко сказано. Неприятно об этом говорить. Но это так.
– Мне показалось, что у Майлза были странные отношения с общиной и религией. Что-то вроде любви-ненависти.
– Это не религия. Это образ жизни.
– Понимаю. Но не уверен, что этот образ жизни был комфортен для Майлза.
– А он и не предполагает комфортности. Он требует угождать Богу. А это непросто.
Кто-то заглянул в комнату, но увидел, что они разговаривают, и не стал мешать.
– Вы кого-нибудь из них видели?
– Кого-нибудь из кого?
– Из детей. Которых брали на воспитание.
В комнату вошла пожилая женщина, наклонилась к Рейчел и что-то сказала на идише. Вдова поднялась. Пол хотел ее поддержать, но Рейчел отстранила его. У Пола сложилось ощущение, что эта женщина сильнее, чем показалась на первый взгляд, – достаточно сильная, чтобы пережить самоубийство мужа и все следующие за ним долгие, одинокие ночи. Во второй раз она не скоро упадет в обморок.
* * *
Пол еще немного покрутился в их доме.Ему становилось все более неуютно. Жара жарой, но, кроме нее, ему досаждали косые взгляды, перешептывание на идише и недружелюбие соболезнующих, которые явно не звали его в свою компанию.
Но тут, к его большому облегчению, явился еще один такой же неуместный человек, как он сам.
Он был черный – чернее некуда.
Поначалу Пол решил, что человек пришел убраться. Собрать пустые тарелки, полные крошек коробки из-под пирогов, испачканные губной помадой картонные стаканчики и вынести все это в мусорный ящик.
Однако на черном был костюм. Плохо сидевший, не слишком дорогой, но тем не менее костюм. Он был bona fide[57] соболезнующий.
Тут же стало очевидно: если на Пола смотрели, как на лезущего не в свое дело, то на него – как на откровенно непрошеного гостя.
Но черного как будто не тронула реакция собравшихся на его появление. Он подошел к Рейчел, которая снова сидела на неудобном табурете без спинки (Пол отметил, что и это неудобство, видимо, было одной из составляющих их образа жизни), наклонился, пожал ей руку и что-то сказал. Рейчел выглядела немного изумленной – наверное, все еще переваривала то, что сообщил ей Пол. Но нашла в себе силы кивнуть и что-то пробормотать в ответ.
Когда черный отошел и уставился на последнюю оставшуюся на столе галету с печеночным паштетом, явно не понимая, что это такое, Пол объяснил:
– Печень.
– Неужели печень? Вот уж не подумал бы. Ненавижу печенку.
– Это печеночный паштет, совсем другое дело. Очень вкусно.
– Все равно я не любитель печени. Меня зовут Джулиус.
– Пол Брейдбарт. – Они обменялись рукопожатием.
– Похоже, Пол, мы с вами здесь единственные, кто не носит тюбетеек.
– Кип. – Пол не удержался, чтобы не поправить его.
– Как? Ну да ладно, все равно.
– Вы друг Майлза?
– Друг? Угу. Наши дорожки пересекались.
– По профессиональной линии?
– Что?
– Вы тоже адвокат?
Вопрос рассмешил Джулиуса.
– Да нет, я с другой стороны.
– Что значит «с другой стороны»?
– Он меня защищал. – На правой кисти Джулиуса был длинный шрам, убегавший к запястью.
– О, так Майлз был вашим адвокатом?
– Именно. Суд по делам несовершеннолетних. Давние дела. Я был тогда скверным мальчишкой и вляпался в дерьмо.
– Он вам помог?
– Еще как! Вытащил мою задницу из детской каталажки.
– Освободил вас из тюрьмы?
– Типа того. А что тут удивительного?
– Я просто поддерживаю разговор.
– Ах вот что…
– Я никого здесь больше не знаю.
– Мне с ними тоже не в жилу.
– Тогда зачем пришли?
– Я же сказал: Майлз все отлично обтяпал. Вытащил из детской тюрьмы.
– Вас отпустили?
– Вам выдать отчет по полной программе? Так вот, я оказался по уши в дерьме. Застрелил одного козла. А Майлз добился, чтобы меня освидетельствовали. Асоциальный тип. Таких помещают в дурдом.
– Ну и что? Получилось удачно?
– Ничего. Сидишь себе, рисуешь картинки, к тебе особенно не пристают. Я много читал, все время терся в библиотеке. А когда вышел, уже знал, куда пойти, кроме как к тем волкам.
– И долго пришлось там оставаться? В больнице?
– Немало. Угодил в зверинец в пятнадцать лет.
– Зверинец? Вы же сказали, что там не так плохо.
– Угу. Мы называли больницу зверинцем, потому что она стояла напротив зоопарка в Бронксе. По ночам мы слышали слонов. А иногда львов. Весной наших придурков выводили туда на прогулку. Давали еду для лам. А половина ребят сами ее ели. Вот умора.
Один из соболезнующих, пожилой еврей с густой седой бородой, покосился на них укоризненно.
– Ну вот, нас опять записали в невежливые рожи.
Пол под предлогом поисков съедобного куска мягко увлек собеседника в другой конец комнаты.
– Вы поддерживали отношения с Майлзом? – спросил он, когда нужная тарелка была найдена, захвачена и подчищена.
– Вроде того. Время от времени. Заскакивал, если делал что-то хорошее, чтобы он знал, что я еще жив. Клевый был человек.
– Да, – подтвердил Пол.
* * *
Настало время уходить.Джулиус откланялся несколько минут назад, объявив о своем уходе у входной двери:
– Джулиус вас покидает, но никто об этом не жалеет.
«Что я предложу орнитологу? – думал Пол. – Неопределенный доклад о многообещающих близких результатах?»
Он попрощался с Рейчел и мальчиками, и вдова с облегчением наблюдала, как он уходит.
А на ступенях столкнулся с кем-то, кто поднимался в дом.
Поднял глаза, собираясь извиниться, и осекся.
– Не покажешь, где припаркована машина?
Моше был одет в элегантный траурный костюм – черный шелковый пиджак, угольно-черный галстук и пришпиленная к волосам заколкой черная вязаная шерстяная кипа. Он был не один.
Рядом с ним стоял тот, кого Пол оглушил куском цемента. На лбу – повязка с проступившими пятнами.
Пол физически, как дуновение ветра, почувствовал угрозу.
– Так как насчет машины, Пол? Будь добр, скажи, где она стоит?
– В Куинсе, – ответил он.
Перед тем, как сесть в поезд и вернуться в город, Пол оставил украденный автомобиль на Лонг-Айленде.
– В Куинсе… – повторил Моше. – А если поточнее? Может быть, рядом с «Корона айс кинг»? Не поверишь, но там лучшее в городе мороженое. Так о какой части Куинса мы с тобой толкуем?
– Лонг-Айленд-сити. Двадцать четвертая улица на пересечении с Северным бульваром. – Пол не сводил глаз с татуировки «СССР». Это было несложно, поскольку ее хозяин торчал как раз перед ним.
– Хорошо, что ты мне сказал. Ценю.
Наступила тишина. Но не покой. В атмосфере что-то витало, и отнюдь не приятное.
– Ты нервничаешь, дружок, – продолжал Моше. – Снова напал паук?
Пол не шевелился. Моше обошел его и направился наверх. Пол умудрился не отступить, даже когда с ним поравнялся дылда с татуировкой. На верхней ступени Моше обернулся.
– Расслабься, приятель. Я работаю за наличные. Нет наличных – нет и работы. Ясно? – Он кивнул в сторону двери. – Человек, с которым я сотрудничал, скончался. Беда. – Он взялся за ручку, но сделал вид, что спохватился: – Хотя постой. Расслабляться тебе рановато. Мой друг на тебя сильно сердит. – Моше громко рассмеялся и вошел в дом.
Глава 40
Пол ходил и непрестанно обливался холодным потом.
Слышал, как тикают его наручные часы.
Ему снилось, что Джоанна умерла. Он присутствовал на ее похоронах и разговаривал с Майлзом.
Однажды утром за спиной почудился ее голос. Пол обернулся: позади него шла молодая мама, толкая перед собой коляску и разговаривая по мобильному телефону.
Теперь допросы назывались опросами. Но смысл не изменился. Отчет Пола расценили должным образом – как лепет не подготовившегося к экзамену двоечника.
– Другими словами, Пол, ты облажался, дружок, – заявил ему орнитолог. – Тебе на шпика еще тянуть и тянуть.
– Мне нужно немного времени, – ответил Пол.
Но со временем как раз и была проблема. Времени не оставалось.
Если он хотел, чтобы орнитолог помог ему спасти Джоанну, требовалось что-то предложить. Конечно, если Джоанну еще можно было спасти.
Теперь, когда Пол стал неофициальным информатором АКН, ему позволили спать на кровати. Вернее, не спать, а крутиться, метаться и широко открытыми глазами смотреть в потолок.
Через две секунды после того, как он вернулся в квартиру, в дверь постучали.
Снова Лиза.
На этот раз он не мог делать вид, что в доме никого нет.
Когда он открыл замок, соседка чуть не бросилась в его объятия.
– Где она?
Пол сначала не понял, кого из двух его женщин имеет в виду Лиза. Хотя ни одной из них не было в пределах видимости.
– Где ребенок? – повторила она, обводя все углы орлиным взглядом агента по недвижимости. Что ж, она и была им.
– Возникла проблема, – начал Пол, готовый выложить версию, которую сочинил для общего пользования вместе с Майлзом.
– Проблема? Что за проблема? Где Джоанна?
– В Боготе.
Лиза откинула за плечи белокурые волосы. Она была из тех жительниц Ист-Сайда, кому случилось перебраться через парк,[58] – они были рождены для больших денег, но те вдруг иссякли, однако дамы по-прежнему выглядели вполне кредитоспособными.
– Виза Джоэль не в порядке.
– Что значит «не в порядке»?
– Это значит, что она не действует и мы не можем вывезти ребенка из страны.
– Ох, Пол, это же ужасно! И что теперь будет? Что вы собираетесь предпринять?
– Пытаюсь решить проблему с этого конца. – Начав рассказ, Пол понял, что их выдумка оказалась вполне работоспособной. О себе он не мог этого сказать: усталость успела проникнуть в самые кости.
Лиза это почувствовала, снова обняла и на несколько секунд дружески прижалась к нему.
От нее пахло домом.
Как было хорошо снова увидеть Джона.
И как ужасно.
Он был его закадычным другом. Они столько времени провели в барах Вест-Сайда, что теперь и не вспомнить. Обсуждали сложности процесса зачатия. Джон его подбадривал и не раз помогал опохмелиться после подпития.
И как бы Пол ни обрадовался, увидев его лицо, он страшно смутился, потому что приходилось лгать другу.
Детали требовалось сочинять на ходу и соединять так, чтобы получалась внятная, убедительная и абсолютно логичная картина. Хитрость заключалась в том, чтобы подмешивать в рассказ правду и таким образом создавать впечатление естественности. И Пол вспоминал о дочери все, что мог. Два стакана вина не слишком в этом помогали.
Ничто не облегчало чувства вины. Или страха.
Особенно трудно давалась ему беззаботная болтовня о Джоанне – словно жена просто-напросто ждала его в гостиничном номере. Это казалось Полу невероятно бессердечным. В той комнате, где ждала его Джоанна, не было телефона – она не могла поднять трубку и заказать себе в два часа ночи гамбургер с жареной картошкой. Если еще ждала…
В чащобе лжи Пола подстерегали скрытые ловушки.
– Ради Бога, дай мне ее номер телефона! – попросила Лиза. – Сто лет с ней не болтала!
– Звонить из Боготы очень дорого, – принялся выкручиваться Пол. Десятиминутный разговор из «Эспланады» с Нью-Йорком стоил ему 62 доллара 48 центов.
– Я ей сама брякну, – перебила его Лиза. – Давай номер.
– Надо найти. – Он тянул время.
Возникла пауза: гости решили, что он поступит именно так, как сказал, – пойдет искать номер.
И ждали.
– Что-то я устал, – вместо этого сказал Пол. – Обещаю, загляну к вам чуть попозже.
Джон и Лиза нехотя поднялись. Обняли его и просили, не раздумывая, обращаться, если они могут что-то для него сделать.
И позвонил Рейчел Гольдштейн. Он все еще надеялся, что она сможет вывести его из тупика.
– Слушаю, – ответила вдова, после того как он представился.
– Хотел убедиться, что вы в порядке.
– С какой стати?
– Как это «с какой стати»?
– Мы едва знакомы. Я ценю вашу заботу. Но я озадачена вашим участием. Вы не родственник и не друг…
– Я чувствую себя другом, – заявил Пол и не солгал. В этот момент ему казалось, что Майлз – его единственный друг на земле.
Рейчел не стала с ним спорить.
– Держитесь? – продолжал допрашивать Пол.
– Держусь. Восемнадцать лет я пробыла замужем, и вдруг оказывается, что я вовсе не знала своего супруга. Что еще остается делать?
Должно быть, в комнату вошел один из ее сыновей, потому что Рейчел быстро проговорила:
– Со мной все в порядке, Пол. Я прекрасно себя чувствую. – Затем послышался стук закрываемой двери, и она продолжала: – Что он был за человек? Вот какой вопрос меня мучает. – Ее голос стал невыносимо грустным. – Каким мне его помнить?
– Таким, каким хотите. Разве в этом есть что-нибудь плохое?
– Таким, каким хочу? – отозвалась Рейчел и еще раз повторила фразу, то ли усмотрев в ней некий смысл, то ли высмеивая его глупую сентиментальность.
Повисла пауза.
– Одного я все-таки видела, – наконец проговорила она.
– Кого видели?
– Ребенка. Вчера вы меня спрашивали, не видела ли я кого-нибудь из взятых на воспитание детей. Помните?
– Конечно.
– Так вот, это был уже не грудной ребенок.
Слышал, как тикают его наручные часы.
Ему снилось, что Джоанна умерла. Он присутствовал на ее похоронах и разговаривал с Майлзом.
Однажды утром за спиной почудился ее голос. Пол обернулся: позади него шла молодая мама, толкая перед собой коляску и разговаривая по мобильному телефону.
Теперь допросы назывались опросами. Но смысл не изменился. Отчет Пола расценили должным образом – как лепет не подготовившегося к экзамену двоечника.
– Другими словами, Пол, ты облажался, дружок, – заявил ему орнитолог. – Тебе на шпика еще тянуть и тянуть.
– Мне нужно немного времени, – ответил Пол.
Но со временем как раз и была проблема. Времени не оставалось.
Если он хотел, чтобы орнитолог помог ему спасти Джоанну, требовалось что-то предложить. Конечно, если Джоанну еще можно было спасти.
Теперь, когда Пол стал неофициальным информатором АКН, ему позволили спать на кровати. Вернее, не спать, а крутиться, метаться и широко открытыми глазами смотреть в потолок.
Через две секунды после того, как он вернулся в квартиру, в дверь постучали.
Снова Лиза.
На этот раз он не мог делать вид, что в доме никого нет.
Когда он открыл замок, соседка чуть не бросилась в его объятия.
– Где она?
Пол сначала не понял, кого из двух его женщин имеет в виду Лиза. Хотя ни одной из них не было в пределах видимости.
– Где ребенок? – повторила она, обводя все углы орлиным взглядом агента по недвижимости. Что ж, она и была им.
– Возникла проблема, – начал Пол, готовый выложить версию, которую сочинил для общего пользования вместе с Майлзом.
– Проблема? Что за проблема? Где Джоанна?
– В Боготе.
Лиза откинула за плечи белокурые волосы. Она была из тех жительниц Ист-Сайда, кому случилось перебраться через парк,[58] – они были рождены для больших денег, но те вдруг иссякли, однако дамы по-прежнему выглядели вполне кредитоспособными.
– Виза Джоэль не в порядке.
– Что значит «не в порядке»?
– Это значит, что она не действует и мы не можем вывезти ребенка из страны.
– Ох, Пол, это же ужасно! И что теперь будет? Что вы собираетесь предпринять?
– Пытаюсь решить проблему с этого конца. – Начав рассказ, Пол понял, что их выдумка оказалась вполне работоспособной. О себе он не мог этого сказать: усталость успела проникнуть в самые кости.
Лиза это почувствовала, снова обняла и на несколько секунд дружески прижалась к нему.
От нее пахло домом.
* * *
Когда Джон возвратился с работы, Лиза позвонила няне, и они с мужем принесли бутылку каберне.Как было хорошо снова увидеть Джона.
И как ужасно.
Он был его закадычным другом. Они столько времени провели в барах Вест-Сайда, что теперь и не вспомнить. Обсуждали сложности процесса зачатия. Джон его подбадривал и не раз помогал опохмелиться после подпития.
И как бы Пол ни обрадовался, увидев его лицо, он страшно смутился, потому что приходилось лгать другу.
Детали требовалось сочинять на ходу и соединять так, чтобы получалась внятная, убедительная и абсолютно логичная картина. Хитрость заключалась в том, чтобы подмешивать в рассказ правду и таким образом создавать впечатление естественности. И Пол вспоминал о дочери все, что мог. Два стакана вина не слишком в этом помогали.
Ничто не облегчало чувства вины. Или страха.
Особенно трудно давалась ему беззаботная болтовня о Джоанне – словно жена просто-напросто ждала его в гостиничном номере. Это казалось Полу невероятно бессердечным. В той комнате, где ждала его Джоанна, не было телефона – она не могла поднять трубку и заказать себе в два часа ночи гамбургер с жареной картошкой. Если еще ждала…
В чащобе лжи Пола подстерегали скрытые ловушки.
– Ради Бога, дай мне ее номер телефона! – попросила Лиза. – Сто лет с ней не болтала!
– Звонить из Боготы очень дорого, – принялся выкручиваться Пол. Десятиминутный разговор из «Эспланады» с Нью-Йорком стоил ему 62 доллара 48 центов.
– Я ей сама брякну, – перебила его Лиза. – Давай номер.
– Надо найти. – Он тянул время.
Возникла пауза: гости решили, что он поступит именно так, как сказал, – пойдет искать номер.
И ждали.
– Что-то я устал, – вместо этого сказал Пол. – Обещаю, загляну к вам чуть попозже.
Джон и Лиза нехотя поднялись. Обняли его и просили, не раздумывая, обращаться, если они могут что-то для него сделать.
* * *
Пол не мог заснуть.И позвонил Рейчел Гольдштейн. Он все еще надеялся, что она сможет вывести его из тупика.
– Слушаю, – ответила вдова, после того как он представился.
– Хотел убедиться, что вы в порядке.
– С какой стати?
– Как это «с какой стати»?
– Мы едва знакомы. Я ценю вашу заботу. Но я озадачена вашим участием. Вы не родственник и не друг…
– Я чувствую себя другом, – заявил Пол и не солгал. В этот момент ему казалось, что Майлз – его единственный друг на земле.
Рейчел не стала с ним спорить.
– Держитесь? – продолжал допрашивать Пол.
– Держусь. Восемнадцать лет я пробыла замужем, и вдруг оказывается, что я вовсе не знала своего супруга. Что еще остается делать?
Должно быть, в комнату вошел один из ее сыновей, потому что Рейчел быстро проговорила:
– Со мной все в порядке, Пол. Я прекрасно себя чувствую. – Затем послышался стук закрываемой двери, и она продолжала: – Что он был за человек? Вот какой вопрос меня мучает. – Ее голос стал невыносимо грустным. – Каким мне его помнить?
– Таким, каким хотите. Разве в этом есть что-нибудь плохое?
– Таким, каким хочу? – отозвалась Рейчел и еще раз повторила фразу, то ли усмотрев в ней некий смысл, то ли высмеивая его глупую сентиментальность.
Повисла пауза.
– Одного я все-таки видела, – наконец проговорила она.
– Кого видели?
– Ребенка. Вчера вы меня спрашивали, не видела ли я кого-нибудь из взятых на воспитание детей. Помните?
– Конечно.
– Так вот, это был уже не грудной ребенок.