Сикибу Мурасаки. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)

   Рассудив, что, лежа вот так, в праздности, он все равно не сможет справиться с тоской, Гэндзи по обыкновению своему отправился искать утешения в Западный флигель. Он был очень хорош в небрежно наброшенном на плечи нижнем платье, с чуть растрепанными на висках волосами. Негромко наигрывая на флейте, он заглянул в покои: юная госпожа, очаровательная, словно тот самый омытый росою цветок гвоздики, сидела, прислонившись к скамеечке-подлокотнику. Всегда такая ласковая, сегодня она и не взглянула на Гэндзи, как видно обиженная тем, что, вернувшись, он сразу же не зашел к ней.
   Расположившись у порога, Гэндзи зовет:
   - Идите же сюда! - Но девочка даже не поворачивает головы.
   - «Прилив начался…» (58) - произносит она, пленительно-изящным движением прикрывая лицо рукавом.
   - О, как дурно! Неужели вы уже научились обижаться! Я просто не хочу «слишком быстро наскучить…» (59) - пеняет ей Гэндзи, затем, подозвав слугу, велит принести кото и просит ее поиграть.
   - К сожалению, при игре на кото «со» всегда приходится помнить, что последняя тонкая струна не отличается прочностью ^[15], - говорит он и настраивает кото в более низкой тональности «хёдзё».
   Затем, проиграв для пробы короткую мелодию, подвигает кото к юной госпоже, и она, не в силах более обижаться, играет, причем весьма умело. Она еще слишком мала и с трудом дотягивается до струн, но ее пальчики прижимают их с таким изяществом, что Гэндзи не может сдержать восхищения. Взяв флейту, он обучает ее разным мелодиям, и даже самые сложные из них смышленая ученица запоминает с первого раза. «Вот и сбываются чаяния», - думает Гэндзи, радуясь, что его прелестная воспитанница обнаруживает столь несомненные дарования.
   Мелодия «Хосорогусэри»… ^[16]Название диковинное, но Гэндзи исполняет ее прекрасно. Юная госпожа подыгрывает на кото хоть и совсем еще по-детски, но не сбиваясь с такта, и игра ее производит впечатление довольно искусной. Потом зажигают светильники, и они принимаются разглядывать картинки, но тут телохранители Гэндзи, помня, что он собирался ехать к министру, начинают покашливать, рассчитывая таким образом привлечь его внимание.
   - Может ведь и дождь пойти, - предупреждают они, и лицо юной госпожи сразу же омрачается. Бросив картинки, она ложится, отвернувшись, столь трогательная в своей печали, что Гэндзи, гладя ее пышные, рассыпавшиеся по плечам волосы, спрашивает:
   - Вам так тоскливо, когда меня нет дома? - И девочка кивает.
   - Мне тоже тяжело даже на один-единственный день расставаться с вами, но вы еще дитя, и я за васспокоен. Однако есть другие женщины, души которых преисполнены обиды и ревности. Я никому не хочу причинять боли,поэтому еще какое-то время мне придется вот так уходить вечерами. Когда же вы повзрослеете, мы не будем больше расставаться. Мне не хотелось бы навлекать на себя ничью злобу, хотя бы ради того, чтобы жить долго и видеть вас рядом с собой, - терпеливо объясняет Гэндзи.
   Юной госпоже становится стыдно, и она не отвечает. Потом неожиданно засыпает, прильнув к его коленам, и Гэндзи, растроганный до слез, объявляет:
   - Сегодня я никуда не поеду.
   Дамы выходят, а он, распорядившись, чтобы вечернее угощение подали в Западные покои, будит юную госпожу.
   - Я никуда не еду, - говорит он, и, сразу утешившись, она поднимается, дабы разделить с ним принесенное угощение, но, едва притронувшись к еде, говорит, подозрительно глядя на Гэндзи:
   - Тогда ложитесь спать.
   «Как такую оставишь? - думает Гэндзи. - Даже если откроется перед тобою последний путь, непросто будет ступить на него».
   Все чаще и чаще оставался он дома, и слухи о том, распространившись, достигли дома Левого министра.
   - Кто же она? Вот уж не чаяли! Никто о ней до сих пор ничего не знает, но, судя по тому, как она льнет к нему, стараясь целиком завладеть его вниманием, это вряд ли особа благородного происхождения. Видимо, встретил ее случайно во Дворце, незаслуженно возвысил и спрятал у себя дома, дабы избежать пересудов. Говорят еще, что она совсем невежественна и наивна, как малое дитя, - переговаривались между собой дамы.
   Слух о существовании «некоей особы» дошел и до Государя.
   - Я весьма огорчен тем, что Левый министр имеет основания жаловаться на своего зятя. Ты ведь уже не так юн, чтобы не понимать, сколько душевных сил затратил он на тебя, когда ты был совсем еще неразумным отроком. Для чего же так жестоко поступать с ним теперь? - пенял Государь Гэндзи, но тот, почтительно внимая ему, ничего не отвечал, и Государь невольно пожалел его: «Да, видно, не по душе ему супруга».
   - Впрочем, я не слышал, чтобы тебя обвиняли в чрезмерном легкомыслии или неразборчивости, да и непохоже, чтобы ты мог воспылать страстью к какой-нибудь из здешних дам или потерять голову из-за столичной красавицы. Что же это за тайный союз, навлекший на тебя такие упреки? - вопрошал Государь.
   А надо сказать, что сам он, хотя лет ему было уже немало, отнюдь не чуждался этой стороны жизни и даже в унэбэ и нёкуродо ^[17]особенно ценил миловидную наружность и благородство манер, поэтому в его время во Дворце служило немало весьма достойных особ. Иногда Гэндзи заговаривал с кем-то из них и почти ни в ком не встречал отказа. Но, по-видимому, их очарование давно уже утратило для него прелесть новизны; во всяком случае, ни одной из них не удалось воспламенить его воображение. Многие, почувствовав себя задетыми - «Что за странное равнодушие?», - пускали в ход все свои уловки, дабы возбудить в его сердце нежные чувства, но, увы, Гэндзи был неизменно приветлив, и только. Доходило до того, что некоторые дамы открыто возмущались, приписывая его холодность душевной черствости.
   Была там некая Гэн-найси-но сукэ, особа уже немолодая, но весьма благородного происхождения, утонченная, всеми почитаемая, но вот беда - сластолюбивая необычайно и не отличающаяся особой разборчивостью. «В столь преклонном возрасте и такое легкомыслие?» - Подстрекаемый любопытством, Гэндзи попытался шутки ради заговорить с ней и был изумлен немало, ибо даму, судя по всему, ничуть не смутило некоторое между ними несоответствие. Тем не менее, как видно не желая останавливаться на полпути, он решился встретиться с ней, причем, опасаясь, что в свете станет известно о его связи с этой весьма немолодой уже особой, вел себя довольно сдержанно, и дама постоянно обижалась и жаловалась на его нечувствительность.
   Однажды Гэн-найси-но сукэ прислуживала при причесывании Государя. Когда, призвав других прислужниц, Государь вышел переодеться, в покоях не осталось никого, кроме нее и Гэндзи.
   Сегодня Гэн-найси-но сукэ казалась привлекательнее обыкновенного. Изящная фигура, красиво ниспадающие волосы, роскошный наряд… «Видно, до самой старости будет чувствовать себя молодой», - неприязненно глядя на нее, подумал Гэндзи, однако же, испытывая желание узнать, что у нее на уме, тихонько потянул к себе подол мо.
   Дама, прикрыв лицо ярко раскрашенным веером, оборотилась к Гэндзи. Веки у нее были темные и запавшие, из-за веера торчали черные растрепанные пряди волос. «Право, не к лицу ей такой веер!» - подумал Гэндзи и обменял его на свой, чтобы лучше разглядеть. На алой бумаге такого густого оттенка, что красный отблеск падал на лицо, с одной стороны были золотом нарисованы высокие деревья, с другой - старомодным, но довольно изящным почерком было начертано: «В роще Оараки травы поблекли» (60). «Менее удачную песню трудно было выбрать», - подумал Гэндзи и, улыбнувшись, сказал:
   - «В здешней роще решила она…» (61) Не так ли?
   Гэндзи явно тяготился необходимостью беседовать в таком тоне с особой, столь неподходящей ему по возрасту, тем более что их могли заметить, даму же это ничуть не смущало.

 
- Когда ты приедешь,
Коня твоего дорогого
Травой накормлю (62).
Не смотри, что немного завяла она,
Что давно позади миг расцвета… -
 

   говорит она, с лукавой улыбкой поглядывая на Гэндзи.

 
- Пройдя сквозь тростник,
Предметом молвы злоречивой
Не стану ли я?
Ведь многие кони привыкли
Под сенью той рощи пастись… (63)
 

   Именно это меня и пугает, - отвечает он, поднимаясь, чтобы уйти, но она хватает его за рукав.
   - Ах, так жестоко со мной еще никто не поступал! В такие годы и такой позор… - жалуется она и плачет, отчего лицо ее становится просто уродливым.
   - Я скоро напишу. Душа моя стремится к вам, но, увы… - говорит Гэндзи и, высвободив рукав, хочет уйти, но дама не отстает:
   - Так, «у моста на реке Нагара…» (64) - сетует она.
   Тут Государь, закончив переодевание, выглядывает из-за перегородки, и изумлению его нет границ. В самом деле, трудно найти более неподходящую пару!
   - Дамы обижаются, что сердце его закрыто для любви, а он, оказывается… - смеется Государь.
   Гэн-найси-но сукэ была смущена чрезвычайно, но, судя по всему, она принадлежала к тем женщинам, которые не прочь и «мокрое платье надеть» ^[18], было бы ради кого; во всяком случае, она даже не пыталась оправдаться. Не меньше были удивлены и остальные дамы:
   - Кто бы мог подумать! - шептались они.
   Случилось так, что их перешептывания достигли слуха То-но тюдзё, и он подумал: «Я полагал, что не осталось для меня ничего неизведанного в этой области, но подобного опыта я еще не имею. Впрочем, до сих пор мне и в голову не приходило…» Загоревшись желанием познать душу этой особы, столь неутомимой в своем любострастии, он постарался добиться встречи с ней. А поскольку и с этим юношей мало кто мог сравниться, дама рассудила, верно, что послужит он ей утешением в отсутствие того, жестокосердого… Но на самом-то деле один лишь Гэндзи был желанен ее взору. Право, чего только не случается вмире!
   То-но тюдзё держал все в тайне, и Гэндзи не подозревал ни о чем. Стоило Гэн-найси-но сукэ заприметить его, как она тут же разражалась упреками, а Гэндзи, как ни тяготила его эта связь, из жалости к преклонным летам этой особы всегда готов был ее утешить.
   Так тянулось довольно долго, и вот однажды вечером, когда после короткого ливня сумерки были напоены прохладой, Гэндзи проходил мимо Уммэйдэн, дворца Теплого света ^[19], как раз в тот миг, когда Гэн-найси-но сукэ играла на бива ^[20]. Не имея себе равных в мастерстве, она обычно участвовала в музыкальных развлечениях Государя наравне с мужчинами, а сейчас ее одолевали горькие раздумья, отчего струны бива звучали особенно трогательно.
   - «Выращивает тыквы…» ^[21]- пела она. Голос у нее был прекрасный, но вот слова…
   «Наверное, так же хорошо пела та особа с острова Попугаев» ^[22], - думал Гэндзи, внимая.
   Но вот Гэн-найси-но сукэ перестала играть, как видно оказавшись не в силах справиться с душевным волнением. Тихонько напевая: «В беседке стою…», Гэндзи приблизился к занавесям, и дама подхватила: «Ты толкни и войди…» ^[23]Право, мало кто решился бы так ответить.

 
- До нитки никто
Не промок под дождем, поджидая
В беседке у дома.
Отчего ж дождевая капель
Мне на платье упала? -
 

   вздыхая, сказала Гэн-найси-но сукэ, и Гэндзи, хоть и не к нему одному обращены были эти упреки, подосадовал: «Не слишком ли?..»

 
- Ты другому жена,
Мне встречаться с тобою непросто.
И совсем не хочу
Привыкать к твоей я беседке,
Под твоею крышей стоять, -
 

   ответил он и готов был пройти мимо, но, подумав, что это наверняка обидит женщину, подчинился ее желанию, и между ними завязался оживленный, шутливый разговор, не лишенный некоторого интереса и для самого Гэндзи.
   То-но тюдзё всегда обижался, когда Гэндзи, напустив на себя степенно-важный вид, поучал его, обвиняя в легкомыслии. Подозревая, что за наружной невозмутимостью Гэндзи скрывается немало тайн, он только и помышлял о том, как бы уличить его самого, и как же обрадовался он теперь, поймав наконец друга с поличным! Предвкушая, как, напугав Гэндзи и сполна насладившись его замешательством, он скажет: «Пусть это послужит тебе уроком!», То-но тюдзё не спешил обнаруживать себя.
   Дул холодный ветер, постепенно сгущалась ночная мгла. В конце концов, предположив, что в доме уснули, То-но тюдзё, крадучись, пробрался внутрь. Гэндзи уже задремал, когда до слуха его вдруг донесся звук приближающихся шагов. Разумеется, ему и в голову не пришло, что это То-но тюдзё. «Верно, Сури-но ками все не может забыть ее…» - предположил он и содрогнулся от ужаса при мысли, что столь немолодой уже человек станет свидетелем его недостойного поведения:
   - Я немедленно ухожу! - заявил он. - Наверняка вас и паук известил (13), а вы так жестоко обманули меня. - И, подхватив свое платье, скрылся за ширмой.
   То-но тюдзё, трепеща от радости, подошел к ширме, за которой стоял Гэндзи, и начал ее с треском складывать, стараясь производить как можно больше шума. Дама же, будучи, несмотря на преклонный возраст, особой, весьма искушенной в любовных делах, и имея немалый опыт по части столь двусмысленных положений, при всей своей растерянности думала лишь об одном: «Что же он с ним сделает?» - и, дрожа от страха, цеплялась за То-но тюдзё.
   А у Гэндзи было одно желание: ускользнуть, оставшись неузнанным. Однако вспомнив, что одежда его в беспорядке и шапка помята, он медлил в нерешительности - право, вид у него будет весьма нелепый, коли попытается он спастись бегством.
   То-но тюдзё же, опасаясь, что Гэндзи его узнает, не произносил ни слова. Будто в неистовой ярости выхватил он меч, и женщина с криком: «Помогите, не надо!» - бросилась к нему, складывая в мольбе руки. То-но тюдзё едва удержался от смеха. Право, трудно себе представить более нелепое зрелище: женщина в возрасте пятидесяти семи или пятидесяти восьми лет - что не так-то просто скрыть, несмотря на все ее старания придать наружности своей юную соблазнительность, - полуодетая, забыв о приличиях, крича и дрожа от страха, кидается от одного двадцатилетнего красавца к другому.
   Чем больше старался То-но тюдзё убедить Гэндзи в том, что перед ним совершенно чужой человек, чем более угрожающие позы принимал, тем быстрее тот догадался, с кем имеет дело. «Выследил меня и решил подшутить», - понял Гэндзи, и ему сразу стало смешно. Уверившись же в том, что перед ним действительно То-но тюдзё, он решил позабавиться и, схватив его за руку, в которой тот держал меч, больно ущипнул. То-но тюдзё стало досадно, что его узнали, но, не в силах болеесдерживаться, он расхохотался.
   - В своем ли ты уме? Хороши шутки! Дай же мне одеться! - говорит Гэндзи, но То-но тюдзё вцепляется в его одежды и не отдает.
   - Тогда раздевайся и ты, - требует Гэндзи, пытаясь развязать его пояс и стянуть с него платье, но То-но тюдзё упирается: «Нет, ни за что!» Никто не хочет уступать, и в конце концов нижнее платье Гэндзи с треском лопается.

 
- Право, как ни таись,
Все равно станет тайное явным.
Каждый к себе
Тянул, и вот - пополам
Разорвано нижнее платье.
 

   «Если сверху наденешь» (65)… - говорит То-но тюдзё. Гэндзи отвечает:

 
- Известно тебе -
Ничего в этом мире не скроешь.
Тонкий летний наряд
Рвется быстро, и стоит ли рваться
В судьи, коль сам небезгрешен?
 

   Такими песнями обменявшись, они покинули Дворец, оба весьма помятые, но вполне довольные друг другом.
   Вернувшись домой, Гэндзи лег, с досадой думая о том, что То-но тюдзё удалось все-таки выследить его.
   Обиженная Гэн-найси-но сукэ на следующее утро прислала ему забытые в спешке шаровары и пояс.

 
«Бесполезно теперь
О своих говорить обидах.
Одна за одной
Нахлынули волны, но разом
Отступили, лишь влажен песок…
 

   «Уже обнажилось дно» (66)» - написала она.
   «Какая бесцеремонность!» - возмутился было Гэндзи, но потом, подумав, что ей теперь и самой должно быть неловко, смягчился:

 
«Разве может смутить
Меня ярость волны свирепой?
Пусть ярится себе.
Лишь обидно,что диким объятьям
Покориться готова скала…» -
 

   ответил он, и только.
   Пояс оказался от платья То-но тюдзё. «Он значительно темнее моего», - разглядывал его Гэндзи и вдруг заметил, что у его собственного платья не хватает нижней части рукава.
   «Что за чудеса! В какие же нелепые положения должны постоянно попадать те, кто безудержно предается любовным утехам», - подумал он, решив отныне вести себя более осмотрительно. Тут из Дворца от То-но тюдзё принесли какой-то сверток: «Извольте пришить поскорее…» «Когда же он успел оторвать? - посетовал Гэндзи. - Хорошо, хоть пояс его попал ко мне!» И, завернув пояс в бумагу одного с ним цвета, он отправил его То-но тюдзё:

 
«Боюсь, упрекать
Меня станешь за то, что разрушил
Ваш сердечный союз.
Потому этот синий пояс ^[24]
Не хочу у тебя отнимать».
 

   То-но тюдзё же ответил:

 
«Дерзновенной рукой
Ты похитил мой синий пояс.
И могу ль не пенять
Я тебе за то, что посмел ты
Разорвать наш сердечный союз.
 

   Не избежать тебе моего гнева…»
   Солнце стояло высоко, когда оба явились во Дворец. То-но тюдзё забавлялся немало, глядя на невозмутимо-спокойного Гэндзи, которого взор, к нему обращенный, выражал лишь холодную учтивость. Но и Гэндзи не мог не улыбаться, наблюдая за тем, с каким усердием исполнял в тот день То-но тюдзё обязанности свои при Государе, столь многочисленные, что у него совершенно не оставалось досуга. Все же, улучив миг, когда рядом никого не было, То-но тюдзё, приблизившись к Гэндзи, сказал:
   - Надеюсь, вы чувствуете себя достаточно наказанным за неумеренность в тайных утехах? - и, придав лицу своему гневное выражение, взглянул на него исподлобья.
   - А почему, собственно, я должен чувствовать себя наказанным? Скорее достоин жалости тот, кто, едва войдя, был вынужден удалиться. Воистину, «разве может печалить мир?..» (67)
   Такими речами обменявшись, вспомнили они, что рядом с «Ложе-горой» протекает «Молчанья река» (68), и замкнули свои уста.
   Однако с тех пор То-но тюдзё постоянно подтрунивал над Гэндзи. Гэндзи клял себя за то, что дал ему повод к насмешкам, вступив в связь с такой докучной особой, которая к тому же по-прежнему держалась весьма жеманно и донимала его бесконечными упреками. То-но тюдзё не стал ничего рассказывать сестре, решив приберечь этот случай на будущее.
   Столь безгранично было благоволение Государя к Гэндзи, что даже высокорожденные принцы вели себя с ним в высшей степени почтительно, и только этот То-но тюдзё, не желая ни в чем уступать другу, готов был соперничать с ним по любому, самому незначительному поводу. Он был единственным единоутробным братом молодой госпожи из дома Левого министра.
   «Подумаешь, сын Государя! - должно быть, считал То-но тюдзё. - Пусть мой отец и простой министр, но он удостоен особых милостей при дворе, мать же принадлежит к высочайшему роду, и воспитание я получил самое утонченное. Так чем же я хуже?»
   В самом деле, наделенный в полной мере всевозможными достоинствами, приличными юноше из благородного семейства, он почти не имел недостатков. О соперничестве же этих молодых людей можно было бы поведать немало забавного. Но, боюсь, рассказ мой становится слишком утомительным…
   Кажется, на Седьмую луну принцесса из павильона Глициний была удостоена звания государыни-супруги, кисаки. А Гэндзи стал государственным советником - сайсё. Государь, все более укрепляясь в своем намерении поскорее уйти на покой, испытывал сильнейшее желание назначить следующим наследником престола младшего принца, но все не мог найти человека, достойного стать его попечителем. С материнской стороны были одни принцы крови, а носящим имя Минамото не полагалось ведать делами двора ^[25], поэтому пока он ограничился тем, что упрочил положение матери. Естественно, все это вызывало неудовольствие особы из дворца Кокидэн. Но Государь сказал ей:
   - Приблизилось время принца Весенних покоев, и скоро вы займете самое высокое положение в мире ^[26]. Так успокойте же душу свою.
   Как всегда, нашлись недовольные:
   - Как можно было пренебречь благородной нёго, которая уже двадцать с лишним лет является матерью наследного принца, и возвысить другую?
   В ночь, когда новая Государыня-супруга вступила во Дворец, ее сопровождал и господин Сайсё. Будучи дочерью прежней государыни, что само по себе выделяло ее среди особ одного с ней звания, она произвела на свет сверкающую жемчужину и снискала безграничное благоволение Государя, поэтому люди относились к ней с особенным почтением. А о Гэндзи и говорить нечего - его душа, томимая тайной страстью, так и рвалась за занавеси высочайшего паланкина. Мучительная тоска сжимала его сердце при мысли, что отныне она станет для него совершенно недоступной.

 
- В кромешную тьму
Душа моя погрузилась
В тот горестный миг,
Когда тебя увидал я
В Обители облаков… -
 

   только эта песня и сорвалась с его губ. Все вокруг казалось ему исполненным глубокой печали!
   Маленький принц рос, с каждым днем, с каждой луной становясь все более похожим на Гэндзи, отчего множились муки новой Государыни, но, по-видимому, никто ни о чем не догадывался.
   «Возможно ли, чтобы в мире появился другой, столь же прекрасный человек? Разве солнце и луна могут одновременно сиять на небе?..» - так думали многие.

Праздник цветов

 

 

Основные персонажи

    Сайсё-но тюдзё (Гэндзи), 20 лет
    Государь (имп. Кирицубо)- отец Гэндзи
    Принц Весенних покоев (будущий имп. Судзаку)- сын имп. Кирицубо и Кокидэн
    Государыня-супруга, ранее - принцесса из павильона Глициний (Фудзицубо), 25 лет, - супруга имп. Кирицубо
    Нёго из дворца Щедрых наград (Кокидэн)- наложница имп. Кирицубо
    Девушка из дворца Щедрых наград, «Луна в призрачной дымке» (Обородзукиё)- шестая дочь Правого министра, сестра наложницы Кокидэн, тайная возлюбленная Гэндзи
    Ёсикиё- приближенный Гэндзи
    Корэмицу- приближенный Гэндзи, сын его кормилицы
    Сии-но сёсё, Утюбэн- сыновья Правого министра, братья Кокидэн и Обородзукиё
    Юная госпожа (Мурасаки), 12 лет, - воспитанница Гэндзи
    Левый министр- тесть Гэндзи
 
   На последние дни Второй луны было намечено празднество в честь цветения вишен у Южного дворца. Слева и справа от государевых приготовили покои для Государыни-супруги и наследного принца, где они и разместились. Это новое свидетельство высокого положения принцессы из павильона Глициний возбудило досаду в сердце нёго Кокидэн, но могла ли она отказаться от участия в празднестве, о невиданном великолепии которого давно уже поговаривали в столице?
   День выдался на диво ясный, голубизна неба и пение птиц умиляли сердца. Скоро принцы, юноши из знатных семейств, а вместе с ними и все прочие, достигшие успеха на этой стезе, приступили к «выбору рифм» ^[1], и каждый в свой черед слагал стихи.
   Вот выходит господин Сайсё-но тюдзё:
   - «Весна-чунь», - объявляет он, сразу же привлекая к себе восторженное внимание собравшихся, ибо даже голос у него не такой, как у других.
   Затем все взоры обращаются к То-но тюдзё, который, испытывая немалое волнение, держится тем не менее со спокойным достоинством и производит весьма внушительное впечатление благородной осанкой и прекрасным, звучным голосом. Тут остальные участники совсем смущаются, и лица их мрачнеют.
   О людях же низкого происхождения и говорить не приходится: в тот славный век, когда и Государь, и наследный принц исключительными обладали дарованиями, когда немало было при дворе мужей, достигших на этом поприще высокого совершенства, на что они могли надеяться? Вот они и робели, не решаясь войти в просторный, безоблачно светлый сад, и даже самые простые задания представлялись им невыполнимыми. Престарелые ученые мужи, несмотря на весьма неприглядные одеяния, держались уверенно, явно чувствуя себя на месте, и, на них глядя, трудно было не растрогаться. Государю нравилось наблюдать самых разных людей. Надобно ли говорить о том, что ради такого дня были выбраны лучшие музыканты?
   Немалое восхищение собравшихся вызвал танец под названием «Трели весеннего соловья», исполнявшийся уже в сумерках. Принц из Весенних покоев, вспомнив, как Гэндзи танцевал на празднике Алых листьев, поднес ему цветы для прически, настоятельно требуя его участия. Гэндзи, не решаясь отказать, поднялся и - затем лишь, чтобы доставить принцу удовольствие, - исполнил ту часть, где полагается плавно взмахивать рукавами. Сразу стало ясно, что его не только нельзя затмить, но даже сравняться с ним нет никакой возможности. Левый министр, предав забвению обиды, плакал от умиления.
   - Где же То-но тюдзё? Что-то он запаздывает, - изволил молвить Государь, и То-но тюдзё выступил в танце «Роща ив и цветов». Потому ли, что танцевал он с большим усердием, чем Гэндзи, или потому, что успел заранее подготовиться, но только танец его вызвал такое восхищение, что Государь пожаловал ему платье, и все отметили это как необычайную милость.
   Затем без всякого определенного порядка выходили танцевать остальные знатные особы, но постепенно сгущались сумерки, и скоро уже невозможно стало разобрать, чем один танцор отличается от другого. Когда же начали декламировать сложенные стихи, творение Сайсё-но тюдзё оказалось столь совершенным, что чтец-декламатор затруднился произнести его единым духом и читал медленно, стих за стихом, громко восторгаясь. Ученые мужи и те были поражены. Так мог ли оставаться равнодушным Государь, в глазах которого Гэндзи всегда был блистательным украшением любого празднества? Государыня-супруга, то и дело устремляя взор свой на изящную фигуру Сайсё-но тюдзё, не переставала думать: «Как странно, что нёго из Весенних покоев упорствует в своей ненависти к нему, и как мучительно, что я не могу заставить себя забыть…»