Страница:
Дочь Вступившего на Путь играла уверенно и чисто. Нежные, стройные звуки, возникавшие под ее пальцами, казалось, проникали до самой глубины души. Право, трудно было не позавидовать ее мастерству. Изумленный, Гэндзи с упоением слушал совершенно ему незнакомые прелестные, трогательные мелодии. Ему хотелось слушать еще и еще, но, к его величайшей досаде, молодая госпожа очень скоро отложила кото, пробудив в его душе запоздалое сожаление: «О, зачем я не принуждал ее играть для меня прежде?» Ему оставалось лишь поклясться ей в вечной верности, что он и сделал со всей пылкостью, на какую был способен.
- Пусть это китайское кото будет залогом того, что когда-нибудь мы еще сыграем вместе,- говорит он, а женщина отвечает чуть слышно:
- Мы непременно увидимся, прежде чем разладится это кото,- обещает он ей. Но она рыдает, думая лишь о близкой разлуке. И кто решился бы осудить ее?
Настало утро отъезда. Гэндзи покинул дом на холме глубокой ночью. Приехавшие за ним люди шумели и суетились, да и сам он пребывал в крайней растерянности, но все же, улучив миг, когда рядом никого не было, отправил молодой госпоже письмо:
Ёсикиё же и прочие испытывали некоторую досаду, видя, что чувство Гэндзи оказалось куда сильнее, чем им представлялось. Как ни радовало всех возвращение в столицу, мысль о том, что сегодня они навсегда расстаются с этим побережьем, не могла не печалить, многие вздыхали, сетуя на разлуку, и немало было пролито слез. Впрочем, стоит ли все это описывать?
Вступивший на Путь лично позаботился о том, чтобы церемония прощания прошла с необыкновенной пышностью. Все приближенные Гэндзи, даже слуги самых низших разрядов, получили прекрасные дорожные одежды. И когда только он успел их подготовить? Надобно ли говорить о том, какое количество даров получил сам Гэндзи? Слуги несли за ним великое множество ларцов, наполненных превосходными изделиями местных мастеров, которые вполне заслуживали чести быть преподнесенными в дар столичному жителю. Все до мелочей было подготовлено с величайшей заботливостью и отменным вкусом. К охотничьему платью, которое Гэндзи предстояло сегодня надеть, была прикреплена записка:
- Давно уже отказался я от всего мирского, но не иметь возможности даже проводить вас сегодня…- сетовал Вступивший на Путь, и лицо его искажалось от сдерживаемых рыданий. Нетрудно себе представить, что при всем несомненном к нему сочувствии кое-кто из молодых прислужниц не устоял перед искушением посмеяться над ним.
Гэндзи был растроган до слез, и что на свете могло быть прекраснее его раскрасневшегося лица?
- Есть одно обстоятельство, которое не позволит мне забыть ее, и очень скоро вы увидите, каковы мои истинные намерения. О, как тяжело расставаться с этим жилищем! Увы, я в полном смятении…
Но с чем сравнить горе его дочери? «Да не увидит никто моей тоски»,- думала она, пытаясь взять себя в руки. Разве не знала она с самого начала, что разлука неизбежна? Увы, ее положение было слишком ничтожным, чтобы могла она питать надежды на будущее… Но образ Гэндзи постоянно стоял перед ее мысленным взором, и сил у нее доставало лишь на то, чтобы тосковать и плакать с утра до вечера. Не умея утешить ее, мать пеняла супругу:
- Когда б не ваше сумасбродство… Зачем надо было обременять свою жизнь такими горестями? Увы, мне следовало быть осторожнее.
- Ах, замолчите! Неужели вы не понимаете, что теперь господину Дайсё невозможно будет пренебречь ею и так или иначе он о ней позаботится.- А вы утешьтесь наконец, выпейте целебного отвара. Не к добру эти слезы,- говорил Вступивший на Путь дочери, а сам грустил, целыми днями сидя где-нибудь в углу.
Кормилица и мать, сетуя на неисправимо причудливый нрав старика, вздыхали:
- Столько лет тешили себя надеждой, что в конце концов осуществится наше желание и она займет достойное место в мире. И вот дождались… Но могли ли мы предполагать, что столь тяжкие испытания выпадут на ее долю?
Слушая их перешептывания и изнемогая от жалости к дочери, Вступивший на Путь словно совсем лишился рассудка. Днем он спал, зато ночами бодрствовал. «Где же мои четки, где они?» - бормотал он и, обращая взор к небу, молитвенно складывал руки. Послушники посмеивались, глядя, как в лунные ночи он бродит по саду, будто бы совершая ритуальное шествие. Кончились эти ночные прогулки тем, что несчастный упал в ручей. Ударившись о выступ одного из красивейших камней, он повредил себе поясницу и долгое время был прикован к постели. Впрочем, болезнь помогла ему отвлечься от мрачных мыслей…
Достигнув бухты Нанива, Гэндзи совершил обряд очищения и отправил гонца в Сумиёси с изъявлениями благодарности за благополучное возвращение и с сообщением, что по прошествии некоторого времени он сам посетит святилище, дабы лично отслужить благодарственный молебен. На этот раз Гэндзи спешил, да и свита его была слишком велика, поэтому, никуда не заезжая, он устремился прямо в столицу.
Когда добрались они до дома на Второй линии, у всех - и у оставшихся в столице, и у вернувшихся - было такое чувство, словно все это происходит во сне. Люди плакали от радости, и шум в доме стоял невообразимый. Госпожа возблагодарила судьбу за то, что ее жизнь, которую она когда-то готова была «отдать без сожалений», все-таки продлилась. Она повзрослела и стала еще миловиднее. Ее густые волосы немного поредели за годы, полные тревог и тоски, но от этого ее красота только выиграла.
«Отныне мы всегда будем вместе»,- с удовлетворением подумал Гэндзи, на нее глядя, но тут же перед ним возник печальный образ той, с которой ему пришлось так поспешно расстаться, и сердце его мучительно сжалось. Так, похоже, что никогда не удастся ему обрести душевного покоя!
Гэндзи рассказал госпоже о дочери Вступившего на Путь. В тоне, каким он говорил о ней, сквозило глубокое волнение, и госпожа поняла, что речь идет отнюдь не о случайной прихоти его непостоянного сердца. Печально вздохнув, она тихонько, словно про себя, прошептала: «Нет, не думаю я…» (142), отчего показалась ему еще прекраснее и милее. Право, сколько ни гляди на нее, не наглядишься… «И как только я жил без нее все эти годы?» - недоумевал Гэндзи. Возвращаясь мыслями к прошлому, он снова и снова сетовал на изменчивость мира.
Вскоре после возвращения в столицу Гэндзи был восстановлен в прежнем чине, а кроме того, ему присвоили звание гон-дайнагона.
Все, кто служил под его началом и имел на то основания, вернулись на прежние должности и заняли соответствующее их заслугам и достоинствам положение в мире, подобно тому как засохшие деревья расцветают, дождавшись весны.
По приказанию Государя Гэндзи явился во Дворец. Когда вошел он в высочайшие покои, все присутствующие невольно отметили, что за годы, проведенные в изгнании, он стал еще прекраснее. «Хотелось бы знать, как жилось ему в столь диком месте?» - думали придворные, на него глядя. А преклонных лет дамы, которые служили во Дворце еще во времена ушедшего Государя, плакали от умиления, громко восхваляя его красоту.
Государь и тот с трудом скрывал волнение. Видно было, что сегодня он уделил исключительное внимание своему наряду. Он очень похудел за последнее время, изнуренный постоянным недомоганием, но со вчерашнего дня ему было немного лучше. Увлеченные неторопливой беседой, они не заметили, как стемнело. Вот на небо выплывает светлая луна Пятнадцатой ночи, вокруг царит тишина. Государю с необыкновенной ясностью вспоминается прошлое, и увлажняются рукава его платья. Беспричинная тоска овладевает душой…
- Немало лун и лет прошло с тех пор, как во Дворце в последний раз звучала музыка. Увы, старые мелодии давно уже не радовали моего слуха,- сетует Государь.
Прежде всего Гэндзи занялся подготовкой Восьмичастных чтений в память об ушедшем Государе. Навестил он и принца Весенних покоев, которого нашел повзрослевшим и похорошевшим. Принц так искренне обрадовался встрече, что Гэндзи едва не заплакал от умиления.
Принц Весенних покоев многих превосходил умом и дарованиями, поэтому вряд ли что-то могло помешать ему стать в будущем властителем мира.
После того как улеглось волнение, владевшее душой Гэндзи в первые дни после возвращения в столицу, он навестил Вступившую на Путь Государыню, и нетрудно предположить, что в их встрече было немало трогательного.
Да, вот еще что: в Акаси с «возвращающейся туда волною» Гэндзи отправил письмо. Написанное тайком от посторонних глаз, оно было очень нежным:
А дочь Дадзай-но дайни, госпожа Госэти, тайно питавшая к Гэндзи нежные чувства, была даже несколько огорчена, узнав о его возвращении в столицу, и, как видно предупредив гонца, чтобы сохранил ее имя в тайне, отправила ему такое письмо:
У прибрежных буйков
Государь (имп. Судзаку)- сын имп. Кирицубо и Кокидэн
Государыня-мать (Кокидэн)- мать имп. Судзаку
Найси-но ками (Обородзукиё)- придворная дама имп. Судзаку, тайная возлюбленная Гэндзи
Принц Весенних покоев (будущий имп. Рэйдзэй), 10-11 лет,- сын Фудзицубо
Вступившая на Путь Государыня (Фудзицубо), 33-34 года,- супруга имп. Кирицубо, мать имп. Рэйдзэй
Великий министр, Высочайший попечитель, бывший Вышедший в отставку министр (Левый министр), 62-63 года,- бывший тесть Гэндзи
Сайсё но тюдзё, Гон-тюнагон (То-но тюдзё)- брат Аои, первой жены Гэндзи
Госпожа из Западного флигеля (Мурасаки), 20-21 год,- супруга Гэндзи
Госпожа Акаси, 19-20 лет,- дочь Вступившего на Путь из Акаси, возлюбленная Гэндзи
Особа из Сада, где опадают цветы (Ханатирусато), - возлюбленная Гэндзи, сестра нёго Рэйкэйдэн
Принц Хёбукё (Сикибукё)- отец Мурасаки
Носитель колчана, Югэи (Укон-но дзо-но куродо)- приближенный Гэндзи, сын Иё-но сукэ
Ёсикиё- приближенный Гэндзи
Корэмицу- приближенный Гэндзи
После того как Гэндзи столь ясно увидел во сне ушедшего Государя, беспокойство не покидало его, он помышлял лишь о том, как облегчить бремя, отягощающее душу отца. А потому, вернувшись в столицу, незамедлительно приступил к подготовке Восьмичастных чтений. Решено было провести их на Десятую луну.
Теперь люди склонялись перед Гэндзи совершенно так же, как в прежние времена. Лишь Государыня-мать, страдавшая от тяжкой болезни была неутомима в своем недоброжелательстве. «Жаль, что не удалось от него избавиться»,- думала она, но Государь оставался верным завету отца. Все эти годы не оставляла его мысль о возмездии, и, только восстановив Гэндзи в правах, он почувствовал некоторое облегчение. Глазная болезнь, которая прежде доставляла ему столько мучений, тоже не возобновлялась, но, терзаемый мрачными предчувствиями, он думал лишь о том, что жизненный срок его близится к концу и недолго осталось ему быть государем. Он часто призывал Гэндзи и доверительно беседовал с ним о делах этого мира, а поскольку вершились они теперь в полном соответствии с его желаниями, люди безмерно радовались и восхваляли его.
Близился день, намеченный Государем для отречения, и, глядя на Найси-но ками, которая целыми днями предавалась унылым размышлениям о будущем, он чувствовал, как от мучительной тревоги сжимается его сердце.
- Ваш отец покинул уже этот мир. Состояние великой Государыни день ото дня становится все безнадежнее, да и мне, наверное, совсем недолго осталось жить. Как это ни прискорбно, но скорее всего в вашей, жизни произойдут весьма значительные перемены. Я знаю, что вы всегда предпочитали мне другого, но мое сердце принадлежало вам одной, и единственное, что меня теперь беспокоит,- это ваша судьба. Легко может статься, что ваше давнее желание будет наконец удовлетворено и этот столь превосходящий меня человек станет заботиться о вас. Но даже если это произойдет, я не верю, что он когда-нибудь будет любить вас так же сильно, как я. О, если б вы знали, как больно мне думать об этом! - как-то сказал он ей и заплакал.
Лицо Найси-но ками залилось ярким румянцем, на глазах выступили слезы. Так хороша была она в тот миг, что Государь не мог оторвать от нее умиленного взгляда. И, разумеется, все прегрешения ее были забыты.
- Как жаль, что у вас нет детей! Досадно, если они появятся позже, как свидетельство вашей связанности с тем человеком. Его возможности ограниченны, и дети его будут простыми подданными,- говорил Государь, простирая свои заботы о ней в далекое будущее, что и смущало и трогало Найси-но ками.
Государь был чрезвычайно хорош собой, к тому же за эти годы она успела удостовериться в его беспредельной любви к ней, а Гэндзи, как ни велики были его достоинства, все-таки никогда не испытывал к ней глубокого чувства. Постепенно начиная это понимать, она мучилась запоздалым раскаянием. «О, для чего, потворствуя желаниям своего юного, неопытного сердца, я позволила себе стать причиной всех этих волнений? Ведь пострадало не только мое доброе имя, но и он…» И в самом деле, разве не печальна ее участь?
На Вторую луну следующего года принцу Весенних покоев «покрыли главу». Ему исполнилось одиннадцать, но, не по годам рослый, он казался старше, был очень хорош собой и как две капли воды походил лицом на Гэндзи-дайнагона. Ослепительный свет их красоты озарял мир, вызывающее восхищение, и только мать принца с тревогой прислушивалась к расточаемым им похвалам, напрасно терзая свое сердце.
Отдавая справедливую дань необычайным достоинствам принца, Государь в одной из доверительных бесед сообщил ему о намерении передать мир в его руки. По прошествии Двадцатого дня той же луны он, к великой досаде Государыни-матери, объявил о своем отречении.
- Разумеется, мое положение будет теперь незначительным, но зато я смогу видеться с вами столько, сколько захочу,- говорил он, утешая ее.
Наследным принцем был назначен сын нёго из дворца Дзёкёдэн.
Пришли новые времена, и жизнь снова стала ярче и радостнее.
Гэндзи-дайнагон получил звание министра Двора. Было решено ввести его в Государственный совет именно таким образом, ибо при строго установленном числе министров в составе совета все места уже оказались занятыми. В этом качестве должен был он вершить дела правления, но, заявив: «Я вряд ли сумею справиться», стал просить Вышедшего в отставку министра принять на себя обязанности Высочайшего попечителя.
- Я отказался от своего звания по причине болезни. Да и дряхлею с каждым годом все больше, поэтому вряд ли смогу оказаться полезным,- возразил министр, не решаясь принять предложение Гэндзи.
Однако, учитывая то обстоятельство, что и в чужих землях истинными мудрецами почитались те люди, которые в годы смут и неустройства скрывались в горной глуши, а как только в Поднебесной воцарялся порядок, возвращались в столицу [1]и, не стыдясь седин своих, служили стране, все единодушно сошлись на том, что теперь, когда в мире произошли столь благоприятные перемены, ничто не может помешать вернуться к своим обязанностям человеку, который ранее отказался от них по причине нездоровья. Поскольку история знала немало подобных примеров, министр, не настаивая более на своем отказе, встал во главе Государственного совета. А было ему уже шестьдесят три года. В свое время он удалился от дел отчасти из-за болезни, но главным образом потому, что был недоволен происшедшими в мире переменами. Теперь же возродилось его прежнее влияние, и его сыновья, погрузившиеся было в пучину безвестности, снова всплыли на поверхность.
Особых отличий удостоился Сайсё-но тюдзё, ставший гон-тюнагоном. Его дочь, рожденная четвертой дочерью Правого министра, достигла двенадцати лет, и он, намереваясь отдать девочку во Дворец, уделял особое внимание ее воспитанию. На того отрока, что пел когда-то «Высокие Дюны», тоже надели шапку придворного, и он вполне оправдывал возлагавшиеся на него ожидания. У Сайсё-но тюдзё было много детей от разных жен, в его доме всегда было шумно, и министр Гэндзи завидовал ему.
Сын ушедшей дочери Великого министра, многих превосходя миловидностью, прислуживал Государю и принцу Весенних покоев [2]. Глядя на внука, министр и супруга его снова и снова оплакивали свою утрату. Вместе с тем вряд ли когда-нибудь судьба была благосклоннее к этому достойному семейству. Гэндзи и теперь осенял его своим покровительством, и ничто не напоминало домочадцам министра о прежних невзгодах.
Доверенность Гэндзи к бывшему тестю не умалилась, он часто бывал в его доме и пользовался любой возможностью, дабы выразить свою признательность кормилицам юного господина и прочим прислужницам, которые все эти годы оставались преданными семейству министра. Должно быть многие из них имели основания чувствовать себя счастливыми. Точно так же он вел себя по отношению к обитательницам дома на Второй линии. Особо выделяя вниманием Тюдзё, Накацукаса и прочих дам, сумевших дождаться его возвращения, он старался вознаградить их за долгие годы уныния и разными средствами изъявлял им свое благоволение. Досуга у него почти не оставалось, и больше он никуда не выезжал.
По распоряжению Гэндзи была великолепно перестроена доставшаяся ему по наследству от ушедшего Государя небольшая усадьба к востоку от дома на Второй линии. Она предназначалась для его бывших возлюбленных на случай, если кто-нибудь из них, вроде той особы из Сада, где опадают цветы, окажется вдруг в бедственном положении.
Да, вот еще что: все это время Гэндзи ни на миг не забывал той, что осталась в Акаси. Состояние ее не могло не тревожить его, однако, поглощенный разнообразными делами, и государственными и личными, он не успел снестись с ней так быстро, как предполагал. С начала Третьей луны, рассчитав, что подошел срок, он не находил себе места от беспокойства и наконец отправил в Акаси гонца. Вернувшись довольно быстро, гонец доложил:
- На Шестнадцатый день госпожа благополучно разрешилась от бремени младенцем женского пола.
Дочерей у Гэндзи не было, и эта весть радостно взволновала его. «О, для чего я не перевез ее в столицу, ведь девочка могла родиться и здесь!» - досадовал он.
Таким образом, сбывалось давнее предсказание гадальщиков, гласившее: «У вас будет трое детей. Вслед за Государем родится Государыня. Одному из ваших сыновей уготовано звание Великого министра - низшее по сравнению с другими детьми, но высшее из тех, на какие может рассчитывать простой подданный. Младенца женского пола родит женщина самого низкого ранга».
Многие мудрые прорицатели-физиономисты предрекали когда-то, что Гэндзи поднимется на высоту, выше которой никому не дано подняться, и станет вершить дела правления. С тех пор прошло немало лет, тяжкие испытания выпали на долю Гэндзи, и предсказания эти успели изгладиться из его памяти. Только теперь, когда власть над миром перешла в руки принца Весенних покоев, он вспомнил о них и обрадовался, увидев, что начинают сбываться самые сокровенные его желания.
Гэндзи всегда знал, что не вправе рассчитывать на высочайшее положение. «Я был любимым сыном Государя, и тем не менее он сделал меня простым подданным. Это определило мою судьбу, заранее ограничив пределы моих притязаний. Но назначение нового Государя - свидетельство того. что гадальщики не ошиблись, хотя никому и не дано узнать…» - думал он, храня эти мысли глубоко в сердце. Размышляя о будущем, Гэндзи впервые понял, сколь многим обязан богу Сумиёси. «Женщине из Акаси и в самом деле предназначена непростая судьба. Недаром ее чудак-отец предавался несбыточным на первый взгляд мечтаниям. Но если это действительно так, можно ли было допускать, чтобы девочка, которой уготована столь высокая участь, родилась в такой глуши? Необходимо как можно быстрее перевезти ее в столицу». И он распорядился, чтобы поспешили с постройкой Восточной усадьбы.
Гэндзи был весьма обеспокоен, понимая, что в Акаси нелегко найти надежную кормилицу, но вовремя вспомнил о горестной судьбе дочери Сэндзи [3]. Сама Сэндзи служила еще при покойном Государе, а отцом девушки был человек, скончавшийся в звании кунайкё-но сайсё. Не так давно она лишилась матери и с той поры влачила жалкое существование, к тому же после случайной и непродолжительной связи с кем-то у нее родился ребенок. Призвав к себе человека, от которого он и узнал обо всех этих обстоятельствах, Гэндзи объяснил ему, в чем дело, и они сговорились.
Дочь Сэндзи, женщина совсем еще молодая и простодушная, жила одна в заброшенном, всеми забытом доме и изнывала от тоски, а потому, не долго думая, согласилась на предложение Гэндзи, почтя за великую удачу приблизиться к нему. И как ни жаль было Гэндзи эту юную особу, он решил отправить ее в Акаси.
Однажды, воспользовавшись случаем, он тайно навестил ее, и если раньше, несмотря на данное уже согласие, она колебалась, страшась неведомого будущего, то знак столь исключительного благоволения с его стороны окончательно рассеял все ее сомнения.
- Я всецело к вашим услугам,- заверила она Гэндзи.
А поскольку день выдался как раз благоприятный, он велел ей готовиться в путь.
- Вероятно моя просьба покажется вам чрезмерной, но, поверьте, у меня есть особые основания… Постарайтесь примириться с мыслью, что вам придется прожить некоторое время в столь непривычном окружении. Думайте о том, что и я в течение долгих лун и лет изнывал там от тоски. Может быть, это послужит вам утешением,- сказал Гэндзи и разъяснил женщине ее новые обязанности.
Ему и раньше случалось видеть дочь Сэндзи во Дворце, ибо она часто прислуживала в высочайших покоях, поэтому он не мог не заметить, как сильно она исхудала за последнее время.
- Пусть это китайское кото будет залогом того, что когда-нибудь мы еще сыграем вместе,- говорит он, а женщина отвечает чуть слышно:
- В утешение мне
Оставляешь слова мимолетные.
Пению струн
Рыданьями вторя, отныне
Вспоминать я стану тебя…
говорит Гэндзи.
- Это кото тебе
Оставляю в залог нашей встречи,
Пусть струны его
Не ослабнут за время разлуки
И нынешний строй сохранят,-
- Мы непременно увидимся, прежде чем разладится это кото,- обещает он ей. Но она рыдает, думая лишь о близкой разлуке. И кто решился бы осудить ее?
Настало утро отъезда. Гэндзи покинул дом на холме глубокой ночью. Приехавшие за ним люди шумели и суетились, да и сам он пребывал в крайней растерянности, но все же, улучив миг, когда рядом никого не было, отправил молодой госпоже письмо:
Вот что она ответила:
«С какою тоской
Покидает волна этот берег,
Чтобы исчезнуть вдали.
Неизбывна тревога за тех,
Кто остается у моря».
Прочитав это весьма откровенное послание, Гэндзи, как ни старался, не мог удержаться от слез. Люди, не знавшие, в чем дело, смотрели на него с сочувствием: «Видно, и к такому жилищу можно привыкнуть, если долго прожить в нем. Вот он и печалится, с ним расставаясь».
«Скоро бедный приют,
Где я долгие годы влачила,
В запустенье придет.
Не лучше ли броситься в волны,
Тебя уносящие вдаль?»
Ёсикиё же и прочие испытывали некоторую досаду, видя, что чувство Гэндзи оказалось куда сильнее, чем им представлялось. Как ни радовало всех возвращение в столицу, мысль о том, что сегодня они навсегда расстаются с этим побережьем, не могла не печалить, многие вздыхали, сетуя на разлуку, и немало было пролито слез. Впрочем, стоит ли все это описывать?
Вступивший на Путь лично позаботился о том, чтобы церемония прощания прошла с необыкновенной пышностью. Все приближенные Гэндзи, даже слуги самых низших разрядов, получили прекрасные дорожные одежды. И когда только он успел их подготовить? Надобно ли говорить о том, какое количество даров получил сам Гэндзи? Слуги несли за ним великое множество ларцов, наполненных превосходными изделиями местных мастеров, которые вполне заслуживали чести быть преподнесенными в дар столичному жителю. Все до мелочей было подготовлено с величайшей заботливостью и отменным вкусом. К охотничьему платью, которое Гэндзи предстояло сегодня надеть, была прикреплена записка:
Как ни занят был Гэндзи, не ответить он не мог:
«Набежала волна,
И промокло сшитое мною
Дорожное платье.
Боюсь, что, от соли поблекнув,
Оно будет тебе не по вкусу…»
Надев присланное госпожой платье - ведь она сшила его нарочно для этого случая,- он послал ей свое. Но сколько мучительных воспоминаний должен был пробудить в ее сердце этот прощальный дар! Великолепный наряд еще хранил аромат его тела, и могла ли она спокойно смотреть на него?
«Хочу и тебе
На память платье оставить,
Ведь нам суждено
Провести вдали друг от друга
Немало дней и ночей…»
- Давно уже отказался я от всего мирского, но не иметь возможности даже проводить вас сегодня…- сетовал Вступивший на Путь, и лицо его искажалось от сдерживаемых рыданий. Нетрудно себе представить, что при всем несомненном к нему сочувствии кое-кто из молодых прислужниц не устоял перед искушением посмеяться над ним.
Мрак, царящий в моей душе, будет лишь сгущаться отныне (3). Позвольте же проводить вас хотя бы до заставы…- говорил он.- Может быть, слишком дерзко с моей стороны просить об этом, но если вдруг вспомните вы о ней…
- Отвратившись от мира,
Соленым морским ветрам
Отдался на волю,
Но, увы, до сих пор не могу
С этим берегом я расстаться…
Гэндзи был растроган до слез, и что на свете могло быть прекраснее его раскрасневшегося лица?
- Есть одно обстоятельство, которое не позволит мне забыть ее, и очень скоро вы увидите, каковы мои истинные намерения. О, как тяжело расставаться с этим жилищем! Увы, я в полном смятении…
ответил он, отирая слезы, и несчастный старик пришел в такое отчаяние, что едва не лишился чувств. Удивительно, как он вообще еще держался на ногах.
Когда-то весной
Покидал я столицу, но, право,
Даже тогда
Так не сжималось сердце,
Как в этот осенний день,-
Но с чем сравнить горе его дочери? «Да не увидит никто моей тоски»,- думала она, пытаясь взять себя в руки. Разве не знала она с самого начала, что разлука неизбежна? Увы, ее положение было слишком ничтожным, чтобы могла она питать надежды на будущее… Но образ Гэндзи постоянно стоял перед ее мысленным взором, и сил у нее доставало лишь на то, чтобы тосковать и плакать с утра до вечера. Не умея утешить ее, мать пеняла супругу:
- Когда б не ваше сумасбродство… Зачем надо было обременять свою жизнь такими горестями? Увы, мне следовало быть осторожнее.
- Ах, замолчите! Неужели вы не понимаете, что теперь господину Дайсё невозможно будет пренебречь ею и так или иначе он о ней позаботится.- А вы утешьтесь наконец, выпейте целебного отвара. Не к добру эти слезы,- говорил Вступивший на Путь дочери, а сам грустил, целыми днями сидя где-нибудь в углу.
Кормилица и мать, сетуя на неисправимо причудливый нрав старика, вздыхали:
- Столько лет тешили себя надеждой, что в конце концов осуществится наше желание и она займет достойное место в мире. И вот дождались… Но могли ли мы предполагать, что столь тяжкие испытания выпадут на ее долю?
Слушая их перешептывания и изнемогая от жалости к дочери, Вступивший на Путь словно совсем лишился рассудка. Днем он спал, зато ночами бодрствовал. «Где же мои четки, где они?» - бормотал он и, обращая взор к небу, молитвенно складывал руки. Послушники посмеивались, глядя, как в лунные ночи он бродит по саду, будто бы совершая ритуальное шествие. Кончились эти ночные прогулки тем, что несчастный упал в ручей. Ударившись о выступ одного из красивейших камней, он повредил себе поясницу и долгое время был прикован к постели. Впрочем, болезнь помогла ему отвлечься от мрачных мыслей…
Достигнув бухты Нанива, Гэндзи совершил обряд очищения и отправил гонца в Сумиёси с изъявлениями благодарности за благополучное возвращение и с сообщением, что по прошествии некоторого времени он сам посетит святилище, дабы лично отслужить благодарственный молебен. На этот раз Гэндзи спешил, да и свита его была слишком велика, поэтому, никуда не заезжая, он устремился прямо в столицу.
Когда добрались они до дома на Второй линии, у всех - и у оставшихся в столице, и у вернувшихся - было такое чувство, словно все это происходит во сне. Люди плакали от радости, и шум в доме стоял невообразимый. Госпожа возблагодарила судьбу за то, что ее жизнь, которую она когда-то готова была «отдать без сожалений», все-таки продлилась. Она повзрослела и стала еще миловиднее. Ее густые волосы немного поредели за годы, полные тревог и тоски, но от этого ее красота только выиграла.
«Отныне мы всегда будем вместе»,- с удовлетворением подумал Гэндзи, на нее глядя, но тут же перед ним возник печальный образ той, с которой ему пришлось так поспешно расстаться, и сердце его мучительно сжалось. Так, похоже, что никогда не удастся ему обрести душевного покоя!
Гэндзи рассказал госпоже о дочери Вступившего на Путь. В тоне, каким он говорил о ней, сквозило глубокое волнение, и госпожа поняла, что речь идет отнюдь не о случайной прихоти его непостоянного сердца. Печально вздохнув, она тихонько, словно про себя, прошептала: «Нет, не думаю я…» (142), отчего показалась ему еще прекраснее и милее. Право, сколько ни гляди на нее, не наглядишься… «И как только я жил без нее все эти годы?» - недоумевал Гэндзи. Возвращаясь мыслями к прошлому, он снова и снова сетовал на изменчивость мира.
Вскоре после возвращения в столицу Гэндзи был восстановлен в прежнем чине, а кроме того, ему присвоили звание гон-дайнагона.
Все, кто служил под его началом и имел на то основания, вернулись на прежние должности и заняли соответствующее их заслугам и достоинствам положение в мире, подобно тому как засохшие деревья расцветают, дождавшись весны.
По приказанию Государя Гэндзи явился во Дворец. Когда вошел он в высочайшие покои, все присутствующие невольно отметили, что за годы, проведенные в изгнании, он стал еще прекраснее. «Хотелось бы знать, как жилось ему в столь диком месте?» - думали придворные, на него глядя. А преклонных лет дамы, которые служили во Дворце еще во времена ушедшего Государя, плакали от умиления, громко восхваляя его красоту.
Государь и тот с трудом скрывал волнение. Видно было, что сегодня он уделил исключительное внимание своему наряду. Он очень похудел за последнее время, изнуренный постоянным недомоганием, но со вчерашнего дня ему было немного лучше. Увлеченные неторопливой беседой, они не заметили, как стемнело. Вот на небо выплывает светлая луна Пятнадцатой ночи, вокруг царит тишина. Государю с необыкновенной ясностью вспоминается прошлое, и увлажняются рукава его платья. Беспричинная тоска овладевает душой…
- Немало лун и лет прошло с тех пор, как во Дворце в последний раз звучала музыка. Увы, старые мелодии давно уже не радовали моего слуха,- сетует Государь.
говорит Гэндзи, а Государь, растроганный и смущенный, отвечает:
- Я был брошен судьбой
В бурные волны морские
И провел среди них
Те три года, в какие бог-пьявка [10]
На ноги подняться не мог… (143) -
Нельзя было не залюбоваться его нежной красотой.
- Совершив оборот
Вкруг столба [11], ныне встретились снова.
И не стоит теперь
Вспоминать с горечью в сердце
Весну, когда расставались.
Прежде всего Гэндзи занялся подготовкой Восьмичастных чтений в память об ушедшем Государе. Навестил он и принца Весенних покоев, которого нашел повзрослевшим и похорошевшим. Принц так искренне обрадовался встрече, что Гэндзи едва не заплакал от умиления.
Принц Весенних покоев многих превосходил умом и дарованиями, поэтому вряд ли что-то могло помешать ему стать в будущем властителем мира.
После того как улеглось волнение, владевшее душой Гэндзи в первые дни после возвращения в столицу, он навестил Вступившую на Путь Государыню, и нетрудно предположить, что в их встрече было немало трогательного.
Да, вот еще что: в Акаси с «возвращающейся туда волною» Гэндзи отправил письмо. Написанное тайком от посторонних глаз, оно было очень нежным:
К тебе устремляются думы» (145, 146)
«Волны плещут… Каждую ночь… (144)
Ночами без сна
Ты лежишь, печально вздыхая.
Над бухтой Акаси
Встает ли туман по утрам?
А дочь Дадзай-но дайни, госпожа Госэти, тайно питавшая к Гэндзи нежные чувства, была даже несколько огорчена, узнав о его возвращении в столицу, и, как видно предупредив гонца, чтобы сохранил ее имя в тайне, отправила ему такое письмо:
Узнав ее почерк, который за это время стал еще совершеннее, Гэндзи написал:
«Помнишь - ладью
Едва не прибило волною
К берегу Сума?
Жаль, что не видишь моих рукавов -
Они до сих пор влажны…»
Когда-то он находил эту женщину чрезвычайно привлекательной, и письмо пробудило в нем приятные воспоминания, но теперь Гэндзи вел себя более сдержанно, чем прежде. Даже с обитательницами Сада, где опадают цветы, он сообщался лишь письменно, и потому теперь у них было еще больше причин для досады, хотя, казалось бы…
«Скорее уж я
Попенять тебе должен за прошлое:
С того самого дня,
Как волна, набежав, отхлынула,
Не просохнут никак рукава…»
У прибрежных буйков
Основные персонажи
Дайнагон, министр Двора (Гэндзи), 28-29 летГосударь (имп. Судзаку)- сын имп. Кирицубо и Кокидэн
Государыня-мать (Кокидэн)- мать имп. Судзаку
Найси-но ками (Обородзукиё)- придворная дама имп. Судзаку, тайная возлюбленная Гэндзи
Принц Весенних покоев (будущий имп. Рэйдзэй), 10-11 лет,- сын Фудзицубо
Вступившая на Путь Государыня (Фудзицубо), 33-34 года,- супруга имп. Кирицубо, мать имп. Рэйдзэй
Великий министр, Высочайший попечитель, бывший Вышедший в отставку министр (Левый министр), 62-63 года,- бывший тесть Гэндзи
Сайсё но тюдзё, Гон-тюнагон (То-но тюдзё)- брат Аои, первой жены Гэндзи
Госпожа из Западного флигеля (Мурасаки), 20-21 год,- супруга Гэндзи
Госпожа Акаси, 19-20 лет,- дочь Вступившего на Путь из Акаси, возлюбленная Гэндзи
Особа из Сада, где опадают цветы (Ханатирусато), - возлюбленная Гэндзи, сестра нёго Рэйкэйдэн
Принц Хёбукё (Сикибукё)- отец Мурасаки
Носитель колчана, Югэи (Укон-но дзо-но куродо)- приближенный Гэндзи, сын Иё-но сукэ
Ёсикиё- приближенный Гэндзи
Корэмицу- приближенный Гэндзи
После того как Гэндзи столь ясно увидел во сне ушедшего Государя, беспокойство не покидало его, он помышлял лишь о том, как облегчить бремя, отягощающее душу отца. А потому, вернувшись в столицу, незамедлительно приступил к подготовке Восьмичастных чтений. Решено было провести их на Десятую луну.
Теперь люди склонялись перед Гэндзи совершенно так же, как в прежние времена. Лишь Государыня-мать, страдавшая от тяжкой болезни была неутомима в своем недоброжелательстве. «Жаль, что не удалось от него избавиться»,- думала она, но Государь оставался верным завету отца. Все эти годы не оставляла его мысль о возмездии, и, только восстановив Гэндзи в правах, он почувствовал некоторое облегчение. Глазная болезнь, которая прежде доставляла ему столько мучений, тоже не возобновлялась, но, терзаемый мрачными предчувствиями, он думал лишь о том, что жизненный срок его близится к концу и недолго осталось ему быть государем. Он часто призывал Гэндзи и доверительно беседовал с ним о делах этого мира, а поскольку вершились они теперь в полном соответствии с его желаниями, люди безмерно радовались и восхваляли его.
Близился день, намеченный Государем для отречения, и, глядя на Найси-но ками, которая целыми днями предавалась унылым размышлениям о будущем, он чувствовал, как от мучительной тревоги сжимается его сердце.
- Ваш отец покинул уже этот мир. Состояние великой Государыни день ото дня становится все безнадежнее, да и мне, наверное, совсем недолго осталось жить. Как это ни прискорбно, но скорее всего в вашей, жизни произойдут весьма значительные перемены. Я знаю, что вы всегда предпочитали мне другого, но мое сердце принадлежало вам одной, и единственное, что меня теперь беспокоит,- это ваша судьба. Легко может статься, что ваше давнее желание будет наконец удовлетворено и этот столь превосходящий меня человек станет заботиться о вас. Но даже если это произойдет, я не верю, что он когда-нибудь будет любить вас так же сильно, как я. О, если б вы знали, как больно мне думать об этом! - как-то сказал он ей и заплакал.
Лицо Найси-но ками залилось ярким румянцем, на глазах выступили слезы. Так хороша была она в тот миг, что Государь не мог оторвать от нее умиленного взгляда. И, разумеется, все прегрешения ее были забыты.
- Как жаль, что у вас нет детей! Досадно, если они появятся позже, как свидетельство вашей связанности с тем человеком. Его возможности ограниченны, и дети его будут простыми подданными,- говорил Государь, простирая свои заботы о ней в далекое будущее, что и смущало и трогало Найси-но ками.
Государь был чрезвычайно хорош собой, к тому же за эти годы она успела удостовериться в его беспредельной любви к ней, а Гэндзи, как ни велики были его достоинства, все-таки никогда не испытывал к ней глубокого чувства. Постепенно начиная это понимать, она мучилась запоздалым раскаянием. «О, для чего, потворствуя желаниям своего юного, неопытного сердца, я позволила себе стать причиной всех этих волнений? Ведь пострадало не только мое доброе имя, но и он…» И в самом деле, разве не печальна ее участь?
На Вторую луну следующего года принцу Весенних покоев «покрыли главу». Ему исполнилось одиннадцать, но, не по годам рослый, он казался старше, был очень хорош собой и как две капли воды походил лицом на Гэндзи-дайнагона. Ослепительный свет их красоты озарял мир, вызывающее восхищение, и только мать принца с тревогой прислушивалась к расточаемым им похвалам, напрасно терзая свое сердце.
Отдавая справедливую дань необычайным достоинствам принца, Государь в одной из доверительных бесед сообщил ему о намерении передать мир в его руки. По прошествии Двадцатого дня той же луны он, к великой досаде Государыни-матери, объявил о своем отречении.
- Разумеется, мое положение будет теперь незначительным, но зато я смогу видеться с вами столько, сколько захочу,- говорил он, утешая ее.
Наследным принцем был назначен сын нёго из дворца Дзёкёдэн.
Пришли новые времена, и жизнь снова стала ярче и радостнее.
Гэндзи-дайнагон получил звание министра Двора. Было решено ввести его в Государственный совет именно таким образом, ибо при строго установленном числе министров в составе совета все места уже оказались занятыми. В этом качестве должен был он вершить дела правления, но, заявив: «Я вряд ли сумею справиться», стал просить Вышедшего в отставку министра принять на себя обязанности Высочайшего попечителя.
- Я отказался от своего звания по причине болезни. Да и дряхлею с каждым годом все больше, поэтому вряд ли смогу оказаться полезным,- возразил министр, не решаясь принять предложение Гэндзи.
Однако, учитывая то обстоятельство, что и в чужих землях истинными мудрецами почитались те люди, которые в годы смут и неустройства скрывались в горной глуши, а как только в Поднебесной воцарялся порядок, возвращались в столицу [1]и, не стыдясь седин своих, служили стране, все единодушно сошлись на том, что теперь, когда в мире произошли столь благоприятные перемены, ничто не может помешать вернуться к своим обязанностям человеку, который ранее отказался от них по причине нездоровья. Поскольку история знала немало подобных примеров, министр, не настаивая более на своем отказе, встал во главе Государственного совета. А было ему уже шестьдесят три года. В свое время он удалился от дел отчасти из-за болезни, но главным образом потому, что был недоволен происшедшими в мире переменами. Теперь же возродилось его прежнее влияние, и его сыновья, погрузившиеся было в пучину безвестности, снова всплыли на поверхность.
Особых отличий удостоился Сайсё-но тюдзё, ставший гон-тюнагоном. Его дочь, рожденная четвертой дочерью Правого министра, достигла двенадцати лет, и он, намереваясь отдать девочку во Дворец, уделял особое внимание ее воспитанию. На того отрока, что пел когда-то «Высокие Дюны», тоже надели шапку придворного, и он вполне оправдывал возлагавшиеся на него ожидания. У Сайсё-но тюдзё было много детей от разных жен, в его доме всегда было шумно, и министр Гэндзи завидовал ему.
Сын ушедшей дочери Великого министра, многих превосходя миловидностью, прислуживал Государю и принцу Весенних покоев [2]. Глядя на внука, министр и супруга его снова и снова оплакивали свою утрату. Вместе с тем вряд ли когда-нибудь судьба была благосклоннее к этому достойному семейству. Гэндзи и теперь осенял его своим покровительством, и ничто не напоминало домочадцам министра о прежних невзгодах.
Доверенность Гэндзи к бывшему тестю не умалилась, он часто бывал в его доме и пользовался любой возможностью, дабы выразить свою признательность кормилицам юного господина и прочим прислужницам, которые все эти годы оставались преданными семейству министра. Должно быть многие из них имели основания чувствовать себя счастливыми. Точно так же он вел себя по отношению к обитательницам дома на Второй линии. Особо выделяя вниманием Тюдзё, Накацукаса и прочих дам, сумевших дождаться его возвращения, он старался вознаградить их за долгие годы уныния и разными средствами изъявлял им свое благоволение. Досуга у него почти не оставалось, и больше он никуда не выезжал.
По распоряжению Гэндзи была великолепно перестроена доставшаяся ему по наследству от ушедшего Государя небольшая усадьба к востоку от дома на Второй линии. Она предназначалась для его бывших возлюбленных на случай, если кто-нибудь из них, вроде той особы из Сада, где опадают цветы, окажется вдруг в бедственном положении.
Да, вот еще что: все это время Гэндзи ни на миг не забывал той, что осталась в Акаси. Состояние ее не могло не тревожить его, однако, поглощенный разнообразными делами, и государственными и личными, он не успел снестись с ней так быстро, как предполагал. С начала Третьей луны, рассчитав, что подошел срок, он не находил себе места от беспокойства и наконец отправил в Акаси гонца. Вернувшись довольно быстро, гонец доложил:
- На Шестнадцатый день госпожа благополучно разрешилась от бремени младенцем женского пола.
Дочерей у Гэндзи не было, и эта весть радостно взволновала его. «О, для чего я не перевез ее в столицу, ведь девочка могла родиться и здесь!» - досадовал он.
Таким образом, сбывалось давнее предсказание гадальщиков, гласившее: «У вас будет трое детей. Вслед за Государем родится Государыня. Одному из ваших сыновей уготовано звание Великого министра - низшее по сравнению с другими детьми, но высшее из тех, на какие может рассчитывать простой подданный. Младенца женского пола родит женщина самого низкого ранга».
Многие мудрые прорицатели-физиономисты предрекали когда-то, что Гэндзи поднимется на высоту, выше которой никому не дано подняться, и станет вершить дела правления. С тех пор прошло немало лет, тяжкие испытания выпали на долю Гэндзи, и предсказания эти успели изгладиться из его памяти. Только теперь, когда власть над миром перешла в руки принца Весенних покоев, он вспомнил о них и обрадовался, увидев, что начинают сбываться самые сокровенные его желания.
Гэндзи всегда знал, что не вправе рассчитывать на высочайшее положение. «Я был любимым сыном Государя, и тем не менее он сделал меня простым подданным. Это определило мою судьбу, заранее ограничив пределы моих притязаний. Но назначение нового Государя - свидетельство того. что гадальщики не ошиблись, хотя никому и не дано узнать…» - думал он, храня эти мысли глубоко в сердце. Размышляя о будущем, Гэндзи впервые понял, сколь многим обязан богу Сумиёси. «Женщине из Акаси и в самом деле предназначена непростая судьба. Недаром ее чудак-отец предавался несбыточным на первый взгляд мечтаниям. Но если это действительно так, можно ли было допускать, чтобы девочка, которой уготована столь высокая участь, родилась в такой глуши? Необходимо как можно быстрее перевезти ее в столицу». И он распорядился, чтобы поспешили с постройкой Восточной усадьбы.
Гэндзи был весьма обеспокоен, понимая, что в Акаси нелегко найти надежную кормилицу, но вовремя вспомнил о горестной судьбе дочери Сэндзи [3]. Сама Сэндзи служила еще при покойном Государе, а отцом девушки был человек, скончавшийся в звании кунайкё-но сайсё. Не так давно она лишилась матери и с той поры влачила жалкое существование, к тому же после случайной и непродолжительной связи с кем-то у нее родился ребенок. Призвав к себе человека, от которого он и узнал обо всех этих обстоятельствах, Гэндзи объяснил ему, в чем дело, и они сговорились.
Дочь Сэндзи, женщина совсем еще молодая и простодушная, жила одна в заброшенном, всеми забытом доме и изнывала от тоски, а потому, не долго думая, согласилась на предложение Гэндзи, почтя за великую удачу приблизиться к нему. И как ни жаль было Гэндзи эту юную особу, он решил отправить ее в Акаси.
Однажды, воспользовавшись случаем, он тайно навестил ее, и если раньше, несмотря на данное уже согласие, она колебалась, страшась неведомого будущего, то знак столь исключительного благоволения с его стороны окончательно рассеял все ее сомнения.
- Я всецело к вашим услугам,- заверила она Гэндзи.
А поскольку день выдался как раз благоприятный, он велел ей готовиться в путь.
- Вероятно моя просьба покажется вам чрезмерной, но, поверьте, у меня есть особые основания… Постарайтесь примириться с мыслью, что вам придется прожить некоторое время в столь непривычном окружении. Думайте о том, что и я в течение долгих лун и лет изнывал там от тоски. Может быть, это послужит вам утешением,- сказал Гэндзи и разъяснил женщине ее новые обязанности.
Ему и раньше случалось видеть дочь Сэндзи во Дворце, ибо она часто прислуживала в высочайших покоях, поэтому он не мог не заметить, как сильно она исхудала за последнее время.