Страница:
– Меня зовут Поль.
Мужчина, не обращая внимания на протянутую руку, бросил:
– Я Маартенс, брат Инге. Где она?
Тарик кивнул в сторону спальни.
– Все еще спит. Если вы ее брат, то наверняка знаете, что она любит поваляться в постели. – Тут Тарик вспомнил, что оставил дверь в спальню открытой. – С вашего разрешения я прикрою дверь, не то мы ее разбудим. Кстати, я только что сварил кофе. Может, выпьете чашечку?
Но Маартенс, ничего ему не сказав, сразу прошел в комнату Инге. «Вот дьявольщина!» – неслышно выругался Тарик. Он был поражен тем, с какой быстротой ситуация вышла у него из-под контроля, и понимал, что в его распоряжении осталось не более пяти секунд.
Конечно, легче всего пристрелить. Но это может иметь серьезные последствия. Убийство, совершенное с помощью огнестрельного оружия, в Нидерландах вещь почти неслыханная. Одно дело труп девушки с торчащим из вены шприцем, но два трупа, при условии, что один из них изрешечен девятимиллиметровыми пулями, – совсем другое. При таких обстоятельствах можно не сомневаться, что к расследованию будут привлечены крупные силы. Полиция обязательно допросит обитателей барж, стоящих по соседству. И кто-то из этих людей, вполне возможно, вспомнит его лицо. После этого описание его внешности попадет в руки голландской полиции, а оттуда перекочует в Интерпол. Интерпол же, без сомнения, передаст его фоторобот различным спецслужбам, в том числе и израильской. И все они займутся его, Тарика, розысками. Иными словами, пристрелить Маартенса нетрудно, но после этого придется удариться в бега и жить на нелегальном положении до скончания дней.
Тарик окинул взглядом примыкавшую к салону кухню и вспомнил, что там в стоявшем рядом с газовой плитой шкафчике хранится большой разделочный нож. Если он зарежет брата Инге этим ножом, убийство будет иметь вид преступления, совершенного на почве страсти. Равным образом его можно будет отнести к разряду уличных преступлений вроде вооруженного ограбления. Однако мысль, что ему придется убить человека ножом, вызывала у Тарика отвращение. Кроме того, он знал, что подобное преступление сопряжено с определенными трудностями. Существовала значительная вероятность того, что ему не удастся убить Маартенса одним ударом. Болезнь мозга прогрессировала, и Тарик постепенно терял силы, сноровку и присущий ему бойцовский дух. Поэтому сейчас ему меньше всего хотелось вступать в рукопашную схватку с человеком, который, что очевидно, был значительно сильнее его физически. Положение складывалось на редкость неприятное. Но хуже всего было то, что непредвиденная конфронтация с Маартенсом могла разрушить его мечты остановить переговорный процесс и свести счеты с Габриелем Аллоном. Что ни говори, Лейле следовало проявить большую осмотрительность, когда она выбирала ему жилье и подругу.
Тарик услышал, как вскрикнул в спальне Маартенс, и понял, что как бы там ни было, ему придется его застрелить. Вытащив из-за пояса «Макаров», он вдруг осознал, что у его оружия нет глушителя. Где же он может быть? Через секунду Тарик вспомнил, что отвинченный от ствола глушитель покоится в кармане его куртки, а куртка висит на спинке стула в салоне.
Вот дерьмо! Куда только подевались его хваленые осторожность и предусмотрительность?
Маартенс выскочил из спальни. Его лицо приобрело пепельный оттенок.
– Она мертва!
– О чем это вы? – вскричал Тарик, прилагая все усилия к тому, чтобы его голос звучал естественно.
– Я говорю, что она умерла! Вероятно, от передозировки.
– Наркотики?
Тарик сделал шаг по направлению к стулу, на котором висела его куртка. Если ему удастся достать из кармана глушитель и привинтить его к стволу, он, по крайней мере, покончит с Маартенсом без лишнего шума…
– У нее из руки торчит шприц, а тело еще теплое. Похоже, она укололась всего несколько минут назад. Уж не ты ли, парень, принес ей наркотики?
– Ничего не знаю ни о каких наркотиках. – Его голос звучал спокойно. Пожалуй, даже слишком спокойно в такой ситуации. Тот факт, что в его голосе не проступило даже малейшей озабоченности в связи со смертью Инге, не укрылся от ее брата. Он не поверил Тарику и, взревев от ярости, устремился к нему, размахивая кулаками.
Тарик оставил попытки достать глушитель. Оттянув затвор, он схватил пистолет обеими руками и, направив ствол в лицо Маартенсу, нажал на спуск.
Он шел быстро, но с самым безмятежным видом. В затененном месте на набережной он швырнул в реку сумку. Всплеск едва можно было расслышать. Впрочем, даже если бы полицейские выловили из реки его сумку, ничто из того, что в ней находилось, не смогло бы их на него вывести. Тарик решил, что купит смену белья и кое-что из одежды в Антверпене. Если приедет туда.
Он шел вдоль Херенграхта в западном направлении, размышляя о том, что было бы неплохо отменить операцию, отправиться на Центральный вокзал и уехать из страны. Моргентау были легкими мишенями, а с точки зрения большой политики людьми, в общем, незначительными. Кемаль остановил на них свой выбор, потому что убить их нетрудно, и потому что это позволило бы Тарику продолжать оказывать давление на мирный процесс. Но теперь из-за инцидента на барже риск обнаружения и ареста безмерно возрос. Возможно, наилучший выход из положения – забыть об этом деле.
С поверхности канала взлетели две морские птицы и, оглашая воздух пронзительными криками, стали по широкой дуге подниматься в воздух. Тарику вдруг представилось, что ему снова восемь лет и он бежит босиком по горячему асфальту в лагере беженцев в Сидоне.
Письмо пришло во второй половине дня и было адресовано матери и отцу Тарика. В нем было сказано, что Махмуд эль-Хоурани убит в Кёльне за причастность к террористической организации. Далее говорилось, что если его младший брат Тарик пойдет по его стопам и станет террористом, то его ожидает та же участь. Отец приказал Тарику сбегать к офицеру службы безопасности ФОП и спросить, правда ли, что Махмуд погиб. Тарик нашел офицера ФОП и показал ему письмо. Человек из разведки Фронта освобождения Палестины прочитал письмо, отдал его Тарику, после чего велел вернуться к отцу и передать, что все, сказанное в письме, правда. Когда Тарик бежал по лагерю, слезы застилали ему глаза. Он боготворил Махмуда и не мог себе представить, как будет без него жить.
К тому времени, как Тарик вернулся домой, известие о полученном семейством эль-Хоурани письме распространилось по всему лагерю. За последние годы такие письма получили здесь многие семьи. У дома Тарика собрались женщины. Их стенания и пронзительные гортанные крики поднимались к небу вместе с дымом вечерних костров. Тарик вспомнил, что так кричат болотные птицы. Отыскав отца, он сказал ему, что в письме все правильно и что Махмуд умер. Отец бросил письмо в огонь. В тот момент Тарик подумал, что ему никогда не забыть проступившей на лице его отца боли. Боли и стыда – за то, что ему сообщили о смерти сына те самые люди, которые его убили.
Нет, думал Тарик, шагая вдоль Херенграхта, прерывать операцию и бежать из страны из страха перед арестом он не станет. Он слишком далеко зашел. И слишком мало времени у него осталось.
Наконец он подошел к дому. Поднявшись по ступенькам к двери, он поднял руку и позвонил. Дверь отперла молодая девушка в белом переднике горничной.
Тарик продемонстрировал ей купленный на цветочном рынке букет и на голландском языке сказал:
– Подарок господам Моргентау.
– Какая прелесть!
– Букет довольно тяжелый. Вы позволите вам помочь и внести его в дом?
– Спасибо.
Девушка сделала шаг назад, пропуская Тарика. Потом она прикрыла дверь, чтобы не впускать в дом холодный воздух с улицы, и осталась стоять у порога, держа руку на замке в ожидании, когда Тарик поставит коробку с цветами и удалится. Тарик опустил букет на стол, выхватил из-за пояса пистолет и повернулся к горничной.
Девушка открыла рот, намереваясь закричать. Тарик дважды выстрелил ей в горло.
Оттащив тело от двери, Тарик принес из ванной полотенце и подтер следы крови на полу. Потом он уселся на стул в темной гостиной и стал ждать, когда вернутся домой Дэвид и Синтия Моргентау.
Глава 20
Глава 21
Мужчина, не обращая внимания на протянутую руку, бросил:
– Я Маартенс, брат Инге. Где она?
Тарик кивнул в сторону спальни.
– Все еще спит. Если вы ее брат, то наверняка знаете, что она любит поваляться в постели. – Тут Тарик вспомнил, что оставил дверь в спальню открытой. – С вашего разрешения я прикрою дверь, не то мы ее разбудим. Кстати, я только что сварил кофе. Может, выпьете чашечку?
Но Маартенс, ничего ему не сказав, сразу прошел в комнату Инге. «Вот дьявольщина!» – неслышно выругался Тарик. Он был поражен тем, с какой быстротой ситуация вышла у него из-под контроля, и понимал, что в его распоряжении осталось не более пяти секунд.
Конечно, легче всего пристрелить. Но это может иметь серьезные последствия. Убийство, совершенное с помощью огнестрельного оружия, в Нидерландах вещь почти неслыханная. Одно дело труп девушки с торчащим из вены шприцем, но два трупа, при условии, что один из них изрешечен девятимиллиметровыми пулями, – совсем другое. При таких обстоятельствах можно не сомневаться, что к расследованию будут привлечены крупные силы. Полиция обязательно допросит обитателей барж, стоящих по соседству. И кто-то из этих людей, вполне возможно, вспомнит его лицо. После этого описание его внешности попадет в руки голландской полиции, а оттуда перекочует в Интерпол. Интерпол же, без сомнения, передаст его фоторобот различным спецслужбам, в том числе и израильской. И все они займутся его, Тарика, розысками. Иными словами, пристрелить Маартенса нетрудно, но после этого придется удариться в бега и жить на нелегальном положении до скончания дней.
Тарик окинул взглядом примыкавшую к салону кухню и вспомнил, что там в стоявшем рядом с газовой плитой шкафчике хранится большой разделочный нож. Если он зарежет брата Инге этим ножом, убийство будет иметь вид преступления, совершенного на почве страсти. Равным образом его можно будет отнести к разряду уличных преступлений вроде вооруженного ограбления. Однако мысль, что ему придется убить человека ножом, вызывала у Тарика отвращение. Кроме того, он знал, что подобное преступление сопряжено с определенными трудностями. Существовала значительная вероятность того, что ему не удастся убить Маартенса одним ударом. Болезнь мозга прогрессировала, и Тарик постепенно терял силы, сноровку и присущий ему бойцовский дух. Поэтому сейчас ему меньше всего хотелось вступать в рукопашную схватку с человеком, который, что очевидно, был значительно сильнее его физически. Положение складывалось на редкость неприятное. Но хуже всего было то, что непредвиденная конфронтация с Маартенсом могла разрушить его мечты остановить переговорный процесс и свести счеты с Габриелем Аллоном. Что ни говори, Лейле следовало проявить большую осмотрительность, когда она выбирала ему жилье и подругу.
Тарик услышал, как вскрикнул в спальне Маартенс, и понял, что как бы там ни было, ему придется его застрелить. Вытащив из-за пояса «Макаров», он вдруг осознал, что у его оружия нет глушителя. Где же он может быть? Через секунду Тарик вспомнил, что отвинченный от ствола глушитель покоится в кармане его куртки, а куртка висит на спинке стула в салоне.
Вот дерьмо! Куда только подевались его хваленые осторожность и предусмотрительность?
Маартенс выскочил из спальни. Его лицо приобрело пепельный оттенок.
– Она мертва!
– О чем это вы? – вскричал Тарик, прилагая все усилия к тому, чтобы его голос звучал естественно.
– Я говорю, что она умерла! Вероятно, от передозировки.
– Наркотики?
Тарик сделал шаг по направлению к стулу, на котором висела его куртка. Если ему удастся достать из кармана глушитель и привинтить его к стволу, он, по крайней мере, покончит с Маартенсом без лишнего шума…
– У нее из руки торчит шприц, а тело еще теплое. Похоже, она укололась всего несколько минут назад. Уж не ты ли, парень, принес ей наркотики?
– Ничего не знаю ни о каких наркотиках. – Его голос звучал спокойно. Пожалуй, даже слишком спокойно в такой ситуации. Тот факт, что в его голосе не проступило даже малейшей озабоченности в связи со смертью Инге, не укрылся от ее брата. Он не поверил Тарику и, взревев от ярости, устремился к нему, размахивая кулаками.
Тарик оставил попытки достать глушитель. Оттянув затвор, он схватил пистолет обеими руками и, направив ствол в лицо Маартенсу, нажал на спуск.
* * *
Тарик действовал быстро. Хотя он убил Маартенса одним-единственным выстрелом, не приходилось сомневаться, что соседи или люди на набережной слышали хлопок. Может статься, они уже позвонили в полицию и в данную минуту полицейские едут в сторону баржи, чтобы выяснить, что произошло. Спрятав пистолет за пояс, Тарик сунул в карман стреляную гильзу, взял свою дорожную сумку, прихватил букет и вышел из салона на палубу. Над Амстелем падал снег и сгущались сумерки. Очень хорошо: сумрак поможет ему скрыться. На мгновение опустив глаза, он заметил, что оставляет на покрытой снегом палубе мокрые черные следы. Подволакивая ноги, чтобы лишить отпечатки четкости, он прошел по палубе и перебежал по сходням на набережную.Он шел быстро, но с самым безмятежным видом. В затененном месте на набережной он швырнул в реку сумку. Всплеск едва можно было расслышать. Впрочем, даже если бы полицейские выловили из реки его сумку, ничто из того, что в ней находилось, не смогло бы их на него вывести. Тарик решил, что купит смену белья и кое-что из одежды в Антверпене. Если приедет туда.
Он шел вдоль Херенграхта в западном направлении, размышляя о том, что было бы неплохо отменить операцию, отправиться на Центральный вокзал и уехать из страны. Моргентау были легкими мишенями, а с точки зрения большой политики людьми, в общем, незначительными. Кемаль остановил на них свой выбор, потому что убить их нетрудно, и потому что это позволило бы Тарику продолжать оказывать давление на мирный процесс. Но теперь из-за инцидента на барже риск обнаружения и ареста безмерно возрос. Возможно, наилучший выход из положения – забыть об этом деле.
С поверхности канала взлетели две морские птицы и, оглашая воздух пронзительными криками, стали по широкой дуге подниматься в воздух. Тарику вдруг представилось, что ему снова восемь лет и он бежит босиком по горячему асфальту в лагере беженцев в Сидоне.
Письмо пришло во второй половине дня и было адресовано матери и отцу Тарика. В нем было сказано, что Махмуд эль-Хоурани убит в Кёльне за причастность к террористической организации. Далее говорилось, что если его младший брат Тарик пойдет по его стопам и станет террористом, то его ожидает та же участь. Отец приказал Тарику сбегать к офицеру службы безопасности ФОП и спросить, правда ли, что Махмуд погиб. Тарик нашел офицера ФОП и показал ему письмо. Человек из разведки Фронта освобождения Палестины прочитал письмо, отдал его Тарику, после чего велел вернуться к отцу и передать, что все, сказанное в письме, правда. Когда Тарик бежал по лагерю, слезы застилали ему глаза. Он боготворил Махмуда и не мог себе представить, как будет без него жить.
К тому времени, как Тарик вернулся домой, известие о полученном семейством эль-Хоурани письме распространилось по всему лагерю. За последние годы такие письма получили здесь многие семьи. У дома Тарика собрались женщины. Их стенания и пронзительные гортанные крики поднимались к небу вместе с дымом вечерних костров. Тарик вспомнил, что так кричат болотные птицы. Отыскав отца, он сказал ему, что в письме все правильно и что Махмуд умер. Отец бросил письмо в огонь. В тот момент Тарик подумал, что ему никогда не забыть проступившей на лице его отца боли. Боли и стыда – за то, что ему сообщили о смерти сына те самые люди, которые его убили.
Нет, думал Тарик, шагая вдоль Херенграхта, прерывать операцию и бежать из страны из страха перед арестом он не станет. Он слишком далеко зашел. И слишком мало времени у него осталось.
Наконец он подошел к дому. Поднявшись по ступенькам к двери, он поднял руку и позвонил. Дверь отперла молодая девушка в белом переднике горничной.
Тарик продемонстрировал ей купленный на цветочном рынке букет и на голландском языке сказал:
– Подарок господам Моргентау.
– Какая прелесть!
– Букет довольно тяжелый. Вы позволите вам помочь и внести его в дом?
– Спасибо.
Девушка сделала шаг назад, пропуская Тарика. Потом она прикрыла дверь, чтобы не впускать в дом холодный воздух с улицы, и осталась стоять у порога, держа руку на замке в ожидании, когда Тарик поставит коробку с цветами и удалится. Тарик опустил букет на стол, выхватил из-за пояса пистолет и повернулся к горничной.
Девушка открыла рот, намереваясь закричать. Тарик дважды выстрелил ей в горло.
Оттащив тело от двери, Тарик принес из ванной полотенце и подтер следы крови на полу. Потом он уселся на стул в темной гостиной и стал ждать, когда вернутся домой Дэвид и Синтия Моргентау.
Глава 20
Париж
Шамрон вызвал Габриеля на срочную встречу в сад Тюильри. Габриель обнаружил его на лавочке рядом с посыпанной гравием дорожкой. Вокруг лавочки, где сидел Шамрон, собрались голуби, склевывавшие оставшиеся от трапез туристов крошки. Горло шефа службы было обмотано серым шелковым шарфом, концы которого скрывались за лацканами его длинного черного пальто, так что лысая голова, казалось, покоилась на постаменте из тусклого черного мрамора. Шамрон поднялся с места, снял с правой руки черную кожаную перчатку, после чего резко выбросил ладонь вперед, как если бы наносил удар штык-ножом. Габриелю его ладонь показалась непривычно теплой и влажной. Пожав Габриелю руку, Шамрон подышал в перчатку и поторопился ее надеть. Он был непривычен к холоду, и парижская зима его угнетала.
Поздоровавшись, они быстро пошли по тропинке. По нападавшим с деревьев листьям они вышли из сада и зашагали по обсаженной деревьями дорожке, выводившей к Елисейским Полям.
– Сегодня утром мы получили сообщение от одного из наших друзей из голландской спецслужбы, – сказал Шамрон. – Он утверждает, что Дэвида Моргентау и его жену убил Тарик.
– Откуда такая уверенность?
– Он-то как раз ни в чем не уверен, зато я в этом не сомневаюсь. Амстердамская полиция обнаружила в барже на Амстеле тело девушки, умершей вследствие передозировки героина. Там же, на барже, был обнаружен и труп ее брата.
– Тоже передозировка?
– Нет, его убили одним-единственным выстрелом в голову. Пуля вошла ему в глаз.
– Что вообще произошло на этой барже?
– Если верить соседям убитой, пару недель назад у нее поселилась женщина с ярко выраженной арабской внешностью. Два дня назад она съехала, а ее место занял мужчина – некий француз по имени Поль.
– Значит, Тарик заранее послал в Амстердам своего агента, чтобы тот провел разведку на местности, а заодно подыскал ему квартиру и девушку для прикрытия…
– А когда она стала ему не нужна, он влил в нее столько героина, что его хватило бы, чтобы убить верблюда. Полицейские говорили, что эта девица неоднократно задерживалась за наркотики и проституцию. Очевидно, Тарик полагал, что все будет выглядеть, как случайная передозировка.
– Но какое отношение имел ко всему этому ее брат? Его-то за что убили?
– Баржа зарегистрирована на его имя. Полицейские говорят, что он работал в Роттердаме. Возможно, он появился на барже как раз в тот момент, когда Тарик убивал его сестру.
– В этом есть смысл.
– Кстати сказать, имеются косвенные улики, подтверждающие эту версию. Живущая по соседству парочка слышала выстрел. Если бы Тарик планировал убить брата, он бы сделал все по-тихому. Похоже, визит брата застал его врасплох.
– Скажи, сравнительный анализ пуль, выпущенных в брата девушки и в чету Моргентау, проводился?
– Проводился. Пули выпущены из одного и того же оружия.
Им навстречу попалась молодая шведская пара, позировавшая перед объективом уличного фотографа. Габриель и Шамрон словно по команде повернулись и зашагали в противоположную сторону.
– Еще какие-нибудь новости есть? – спросил Габриель.
– Я хочу, чтобы в Лондоне ты был предельно осторожен. На прошлой неделе меня навестил один парень из Лэнгли. Из разговора с ним я понял, что американцы из своих источников знают, кто убил нашего посла в Париже. Они намереваются поймать Тарика и отвезти в Штаты, чтобы там предать суду.
– Меньше всего мне бы хотелось, чтобы нас уличило во лжи ЦРУ.
– Если бы только во лжи… Человек из Лэнгли также дал мне понять, что в случае, если мы будем действовать на территории западных стран без его благословения, последствия могут быть самые серьезные.
– Как ты думаешь, американцы что-нибудь о нас знают?
– Сомневаюсь. Но полностью я бы такую возможность не отметал.
– Не думал я, что возвращение на службу может быть чревато для меня длительным заключением в одной из британских тюрем.
– Пока будешь соблюдать дисциплину, тебе ничто не грозит.
– Мне бы твою уверенность.
– Ты нашел ее? – спросил Шамрон, меняя тему разговора.
Габриель кивнул.
– Ну и как? Она согласилась тебе помогать?
– Мне потребовалось кое-какое время, чтобы ее уговорить, но она согласилась.
– Никак не пойму, почему мои детки никогда не выражают восторга, когда я предлагаю им вернуться под родной кров. Неужели я был таким уж плохим отцом?
– Просто ты чрезмерно требователен.
Габриель остановился у кафе на Елисейских Полях. За столиком около витрины сидела Жаклин. Она читала журнал, а ее лицо скрывали большие солнечные очки. Мельком глянув на Габриеля с Шароном, она вновь сосредоточила внимание на журнале.
– Приятно сознавать, что вы оба снова работаете на меня, – сказал Шамрон. – Но прошу, не разбивай ее сердце. Она такая славная девочка…
– Я знаю.
– Тебе придется найти для нее какую-нибудь работу в Лондоне – для прикрытия. Я лично знаю одного парня, который подыскивает себе секретаршу.
– Все уже на мази. Считай, что в этом вопросе я тебя опередил.
Шамрон кивнул, ухмыльнулся и пошел прочь. Растворившись в сновавшей на Елисейских Полях толпе, он через секунду пропал из виду.
Когда сильнейший порыв влажного холодного ветра с Дьюк-стрит настиг Ишервуда и начал швырять в него листья и прочую мокрую дрянь с улицы, он поднял воротник чуть ли не до ушей и, прикрывая лицо руками, перешел на рысь. Внезапно налетевший шквал столь же внезапно успокоился, Ишервуд остановился и перевел дух.
– Чертов климат! – пробурчал он. – Положительно, настоящая Сибирь. В следующее мгновение он подумал, что было бы неплохо заглянуть в паб на первом этаже и принять внутрь что-нибудь горячительное, но после некоторого размышления отказался от этой мысли. Он достаточно выпил сегодня.
Открыв дверь в цокольном этаже своим ключом, он стал медленно подниматься по лестнице, размышляя о том, что с ковровой дорожкой необходимо срочно что-то делать: или починить и отдать в чистку – или выбросить. На лестничной площадке находилась дверь, которая вела в маленькое туристическое агентство. Стены вокруг были оклеены рекламными плакатами, изображавшими полуобнаженных красоток, нежившихся на пляже в лучах тропического солнца.
«Может, и мне куда-нибудь уехать, – подумал Ишервуд, разглядывая загорелую амазонку, лежавшую кверху задницей на безупречно белом песке. – Пока еще остались хоть какие-то силы и не окончательно состарился. Что, если плюнуть на все и податься в теплые края, где можно отдохнуть от Лондона и зализать свои раны?»
С этими не лишенными приятности мыслями он отпер дверь галереи и вошел в помещение. Повесив пальто на вешалку в предбаннике, он прошел к себе в офис и включил свет.
– Привет, Джулиан.
Ишервуд резко повернулся на голос и оказался нос к носу с Габриелем Аллоном.
– Это ты? Но как, черт возьми, ты сюда забрался?
– Ты и в самом деле хочешь об этом знать?
– Пожалуй, нет, – помолчав, произнес Ишервуд. – Но что ты здесь делаешь? Я хочу сказать – здесь, в Лондоне? И где ты все это время пропадал?
– Мне нужна твоя помощь.
– Ты пришел за помощью? Ко мне? И это после того, как ты сбежал, не доделав работу? Я уже не говорю о том, что ты оставил Вичеллио в Корнуолле, не позаботившись предварительно о его безопасности!
– Иногда лучше всего прятать бесценную картину в таком месте, где ее будут искать в последнюю очередь. Если бы меня, к примеру, заинтересовало содержимое твоего сейфа, который стоит в подсобном помещении галереи, я вскрыл бы его без особых проблем.
– Потому что ты не человек, а ошибка природы!
– Может, не будем переходить на личности, Джулиан?
– Ты так считаешь? А мне, наоборот, хочется перейти на личности. Вот, прими! Подарок твоей личности от моей! – с этими словами Ишервуд схватил со стола кофейную кружку и запустил в Габриеля.
– Она печатать может? А отвечать на телефонные звонки? Или принять сообщение?
– Не думаю, чтобы она когда-либо этим занималась.
– Очень мило. Прямо-таки восхитительно!
– Но она умная девушка. И с работой клерка как-нибудь справится.
– Это успокаивает. Но позволь тебя спросить – почему именно я должен принять эту особу на работу?
– Джулиан, прошу тебя…
– "Джулиан, прошу тебя. Джулиан, не лезь не в свое дело. Джулиан, заткнись и делай, что тебе говорят". Все вы только это мне и говорите. А между тем мой бизнес летит ко всем чертям, а вам, похоже, на это наплевать. Ну и пусть, ну и ладно. Недавно Оливер сделал мне одно предложение, и я склонен его принять.
– Сомнительно, чтобы предложение Оливера было слишком уж выгодным.
– Нищим выбирать не приходится. Но я не был бы в таком положении, если бы ты от меня не сбежал.
– Ничего подобного не было.
– Правда? А как бы ты сам назвал свой поступок, Габриель?
– Я бы сказал, что взял отпуск за свой счет. Дело в том, что мне предстоит выполнить один срочный заказ. Как в добрые старые времена.
– В добрые старые времена я всегда имел это в виду. Да и дела у меня тогда шли получше. Но сейчас все переменилось. И весь мой чертов бизнес держится на одной-единственной подпорке – на Вичеллио, которого ты обещал мне восстановить. Но что мне делать с Вичеллио, пока ты будешь играть в свои игры с Ари?
– Ждать, – коротко сказал Габриель. – Скоро все это закончится, я вернусь и буду работать день и ночь, пока не закончу реставрацию.
– Мне не нужна штурмовщина. Я подключил к этому делу тебя, поскольку знал, что ты не будешь торопиться, подойдешь к работе вдумчиво и сделаешь все, как надо. Если бы мне нужна была гонка, я нанял бы какого-нибудь халтурщика, который сделал бы работу за неделю, да и взял бы втрое меньше.
– Говорю тебе, подожди. И уговори подождать своего покупателя. Но главное – что бы ты ни делал – не продавай свою галерею Оливеру Димблби. Ты никогда себе этого не простишь.
Ишервуд глянул на часы и поднялся с места:
– У меня назначена встреча. Кстати, с тем самым человеком, который хочет купить эту картину. – Он повернулся и пошел было по дорожке к выходу из парка, однако, сделав пару шагов, остановился, повернулся к Габриелю и сказал: – Между прочим, в Корнуолле остался один маленький мальчик, который по тебе очень скучает. Ты, можно сказать, разбил ему сердце.
– Ты это о Пииле, да? – уточнил Габриель холодным, отстраненным голосом.
– О ком же еще? Удивительное дело, Габриель, прежде я никогда не думал о тебе как о человеке, который может обидеть ребенка. Но это я так… к слову. Скажи своей девушке, чтобы приехала в галерею завтра к девяти часам утра. И передай ей, чтобы не опаздывала.
– Она не опоздает. Я обещаю.
– Кстати, как прикажешь называть эту, с позволения сказать, секретаршу, которую ты мне сосватал?
– Можешь называть ее Доминик.
– Симпатичная? – осведомился Ишервуд, неожиданно приходя в хорошее расположение духа.
– Ничего себе, – ответил Габриель.
Шамрон вызвал Габриеля на срочную встречу в сад Тюильри. Габриель обнаружил его на лавочке рядом с посыпанной гравием дорожкой. Вокруг лавочки, где сидел Шамрон, собрались голуби, склевывавшие оставшиеся от трапез туристов крошки. Горло шефа службы было обмотано серым шелковым шарфом, концы которого скрывались за лацканами его длинного черного пальто, так что лысая голова, казалось, покоилась на постаменте из тусклого черного мрамора. Шамрон поднялся с места, снял с правой руки черную кожаную перчатку, после чего резко выбросил ладонь вперед, как если бы наносил удар штык-ножом. Габриелю его ладонь показалась непривычно теплой и влажной. Пожав Габриелю руку, Шамрон подышал в перчатку и поторопился ее надеть. Он был непривычен к холоду, и парижская зима его угнетала.
Поздоровавшись, они быстро пошли по тропинке. По нападавшим с деревьев листьям они вышли из сада и зашагали по обсаженной деревьями дорожке, выводившей к Елисейским Полям.
– Сегодня утром мы получили сообщение от одного из наших друзей из голландской спецслужбы, – сказал Шамрон. – Он утверждает, что Дэвида Моргентау и его жену убил Тарик.
– Откуда такая уверенность?
– Он-то как раз ни в чем не уверен, зато я в этом не сомневаюсь. Амстердамская полиция обнаружила в барже на Амстеле тело девушки, умершей вследствие передозировки героина. Там же, на барже, был обнаружен и труп ее брата.
– Тоже передозировка?
– Нет, его убили одним-единственным выстрелом в голову. Пуля вошла ему в глаз.
– Что вообще произошло на этой барже?
– Если верить соседям убитой, пару недель назад у нее поселилась женщина с ярко выраженной арабской внешностью. Два дня назад она съехала, а ее место занял мужчина – некий француз по имени Поль.
– Значит, Тарик заранее послал в Амстердам своего агента, чтобы тот провел разведку на местности, а заодно подыскал ему квартиру и девушку для прикрытия…
– А когда она стала ему не нужна, он влил в нее столько героина, что его хватило бы, чтобы убить верблюда. Полицейские говорили, что эта девица неоднократно задерживалась за наркотики и проституцию. Очевидно, Тарик полагал, что все будет выглядеть, как случайная передозировка.
– Но какое отношение имел ко всему этому ее брат? Его-то за что убили?
– Баржа зарегистрирована на его имя. Полицейские говорят, что он работал в Роттердаме. Возможно, он появился на барже как раз в тот момент, когда Тарик убивал его сестру.
– В этом есть смысл.
– Кстати сказать, имеются косвенные улики, подтверждающие эту версию. Живущая по соседству парочка слышала выстрел. Если бы Тарик планировал убить брата, он бы сделал все по-тихому. Похоже, визит брата застал его врасплох.
– Скажи, сравнительный анализ пуль, выпущенных в брата девушки и в чету Моргентау, проводился?
– Проводился. Пули выпущены из одного и того же оружия.
Им навстречу попалась молодая шведская пара, позировавшая перед объективом уличного фотографа. Габриель и Шамрон словно по команде повернулись и зашагали в противоположную сторону.
– Еще какие-нибудь новости есть? – спросил Габриель.
– Я хочу, чтобы в Лондоне ты был предельно осторожен. На прошлой неделе меня навестил один парень из Лэнгли. Из разговора с ним я понял, что американцы из своих источников знают, кто убил нашего посла в Париже. Они намереваются поймать Тарика и отвезти в Штаты, чтобы там предать суду.
– Меньше всего мне бы хотелось, чтобы нас уличило во лжи ЦРУ.
– Если бы только во лжи… Человек из Лэнгли также дал мне понять, что в случае, если мы будем действовать на территории западных стран без его благословения, последствия могут быть самые серьезные.
– Как ты думаешь, американцы что-нибудь о нас знают?
– Сомневаюсь. Но полностью я бы такую возможность не отметал.
– Не думал я, что возвращение на службу может быть чревато для меня длительным заключением в одной из британских тюрем.
– Пока будешь соблюдать дисциплину, тебе ничто не грозит.
– Мне бы твою уверенность.
– Ты нашел ее? – спросил Шамрон, меняя тему разговора.
Габриель кивнул.
– Ну и как? Она согласилась тебе помогать?
– Мне потребовалось кое-какое время, чтобы ее уговорить, но она согласилась.
– Никак не пойму, почему мои детки никогда не выражают восторга, когда я предлагаю им вернуться под родной кров. Неужели я был таким уж плохим отцом?
– Просто ты чрезмерно требователен.
Габриель остановился у кафе на Елисейских Полях. За столиком около витрины сидела Жаклин. Она читала журнал, а ее лицо скрывали большие солнечные очки. Мельком глянув на Габриеля с Шароном, она вновь сосредоточила внимание на журнале.
– Приятно сознавать, что вы оба снова работаете на меня, – сказал Шамрон. – Но прошу, не разбивай ее сердце. Она такая славная девочка…
– Я знаю.
– Тебе придется найти для нее какую-нибудь работу в Лондоне – для прикрытия. Я лично знаю одного парня, который подыскивает себе секретаршу.
– Все уже на мази. Считай, что в этом вопросе я тебя опередил.
Шамрон кивнул, ухмыльнулся и пошел прочь. Растворившись в сновавшей на Елисейских Полях толпе, он через секунду пропал из виду.
* * *
Джулиан Ишервуд шел по мокрой брусчатке тупичка Мейсонс-Ярд. Было три тридцать пополудни, и он возвращался после ленча к себе в галерею. Надо сказать, за ленчем он основательно выпил, но не осознавал, насколько пьян, пока не ступил за порог ресторана Грина и не глотнул влажного холодного воздуха. Кислород расшевелил его мозг, который послал организму тревожный сигнал о том, что Ишервуд опять влил в него слишком много алкоголя. Партнером Ишервуда за ленчем был все тот же пресловутый Оливер Димблби, поэтому за столом не мог не всплыть вопрос о продаже Оливеру принадлежавшей Ишервуду художественной галереи «Ишервуд файн артс». На этот раз Ишервуд сумел сохранить относительное хладнокровие и обсудить проблему до определенной степени рационально – хотя и не без посредства двух бутылок превосходного «Сансьерри». Когда решается вопрос об отчуждении бизнеса – дела всей жизни человека, рассуждал Ишервуд, ему позволительно приглушить душевную боль добрым французским вином.Когда сильнейший порыв влажного холодного ветра с Дьюк-стрит настиг Ишервуда и начал швырять в него листья и прочую мокрую дрянь с улицы, он поднял воротник чуть ли не до ушей и, прикрывая лицо руками, перешел на рысь. Внезапно налетевший шквал столь же внезапно успокоился, Ишервуд остановился и перевел дух.
– Чертов климат! – пробурчал он. – Положительно, настоящая Сибирь. В следующее мгновение он подумал, что было бы неплохо заглянуть в паб на первом этаже и принять внутрь что-нибудь горячительное, но после некоторого размышления отказался от этой мысли. Он достаточно выпил сегодня.
Открыв дверь в цокольном этаже своим ключом, он стал медленно подниматься по лестнице, размышляя о том, что с ковровой дорожкой необходимо срочно что-то делать: или починить и отдать в чистку – или выбросить. На лестничной площадке находилась дверь, которая вела в маленькое туристическое агентство. Стены вокруг были оклеены рекламными плакатами, изображавшими полуобнаженных красоток, нежившихся на пляже в лучах тропического солнца.
«Может, и мне куда-нибудь уехать, – подумал Ишервуд, разглядывая загорелую амазонку, лежавшую кверху задницей на безупречно белом песке. – Пока еще остались хоть какие-то силы и не окончательно состарился. Что, если плюнуть на все и податься в теплые края, где можно отдохнуть от Лондона и зализать свои раны?»
С этими не лишенными приятности мыслями он отпер дверь галереи и вошел в помещение. Повесив пальто на вешалку в предбаннике, он прошел к себе в офис и включил свет.
– Привет, Джулиан.
Ишервуд резко повернулся на голос и оказался нос к носу с Габриелем Аллоном.
– Это ты? Но как, черт возьми, ты сюда забрался?
– Ты и в самом деле хочешь об этом знать?
– Пожалуй, нет, – помолчав, произнес Ишервуд. – Но что ты здесь делаешь? Я хочу сказать – здесь, в Лондоне? И где ты все это время пропадал?
– Мне нужна твоя помощь.
– Ты пришел за помощью? Ко мне? И это после того, как ты сбежал, не доделав работу? Я уже не говорю о том, что ты оставил Вичеллио в Корнуолле, не позаботившись предварительно о его безопасности!
– Иногда лучше всего прятать бесценную картину в таком месте, где ее будут искать в последнюю очередь. Если бы меня, к примеру, заинтересовало содержимое твоего сейфа, который стоит в подсобном помещении галереи, я вскрыл бы его без особых проблем.
– Потому что ты не человек, а ошибка природы!
– Может, не будем переходить на личности, Джулиан?
– Ты так считаешь? А мне, наоборот, хочется перейти на личности. Вот, прими! Подарок твоей личности от моей! – с этими словами Ишервуд схватил со стола кофейную кружку и запустил в Габриеля.
* * *
Поняв, что Ишервуд основательно пьян, Габриель вывел его прогуляться. Они бродили по дорожкам Грин-парка в полном молчании до тех пор, пока Джулиан не утомился и не присел на одну из стоявших здесь скамеек. Габриель сел с ним рядом. Ишервуд дождался, пока мимо них прошла влюбленная парочка, и лишь после этого заговорил:– Она печатать может? А отвечать на телефонные звонки? Или принять сообщение?
– Не думаю, чтобы она когда-либо этим занималась.
– Очень мило. Прямо-таки восхитительно!
– Но она умная девушка. И с работой клерка как-нибудь справится.
– Это успокаивает. Но позволь тебя спросить – почему именно я должен принять эту особу на работу?
– Джулиан, прошу тебя…
– "Джулиан, прошу тебя. Джулиан, не лезь не в свое дело. Джулиан, заткнись и делай, что тебе говорят". Все вы только это мне и говорите. А между тем мой бизнес летит ко всем чертям, а вам, похоже, на это наплевать. Ну и пусть, ну и ладно. Недавно Оливер сделал мне одно предложение, и я склонен его принять.
– Сомнительно, чтобы предложение Оливера было слишком уж выгодным.
– Нищим выбирать не приходится. Но я не был бы в таком положении, если бы ты от меня не сбежал.
– Ничего подобного не было.
– Правда? А как бы ты сам назвал свой поступок, Габриель?
– Я бы сказал, что взял отпуск за свой счет. Дело в том, что мне предстоит выполнить один срочный заказ. Как в добрые старые времена.
– В добрые старые времена я всегда имел это в виду. Да и дела у меня тогда шли получше. Но сейчас все переменилось. И весь мой чертов бизнес держится на одной-единственной подпорке – на Вичеллио, которого ты обещал мне восстановить. Но что мне делать с Вичеллио, пока ты будешь играть в свои игры с Ари?
– Ждать, – коротко сказал Габриель. – Скоро все это закончится, я вернусь и буду работать день и ночь, пока не закончу реставрацию.
– Мне не нужна штурмовщина. Я подключил к этому делу тебя, поскольку знал, что ты не будешь торопиться, подойдешь к работе вдумчиво и сделаешь все, как надо. Если бы мне нужна была гонка, я нанял бы какого-нибудь халтурщика, который сделал бы работу за неделю, да и взял бы втрое меньше.
– Говорю тебе, подожди. И уговори подождать своего покупателя. Но главное – что бы ты ни делал – не продавай свою галерею Оливеру Димблби. Ты никогда себе этого не простишь.
Ишервуд глянул на часы и поднялся с места:
– У меня назначена встреча. Кстати, с тем самым человеком, который хочет купить эту картину. – Он повернулся и пошел было по дорожке к выходу из парка, однако, сделав пару шагов, остановился, повернулся к Габриелю и сказал: – Между прочим, в Корнуолле остался один маленький мальчик, который по тебе очень скучает. Ты, можно сказать, разбил ему сердце.
– Ты это о Пииле, да? – уточнил Габриель холодным, отстраненным голосом.
– О ком же еще? Удивительное дело, Габриель, прежде я никогда не думал о тебе как о человеке, который может обидеть ребенка. Но это я так… к слову. Скажи своей девушке, чтобы приехала в галерею завтра к девяти часам утра. И передай ей, чтобы не опаздывала.
– Она не опоздает. Я обещаю.
– Кстати, как прикажешь называть эту, с позволения сказать, секретаршу, которую ты мне сосватал?
– Можешь называть ее Доминик.
– Симпатичная? – осведомился Ишервуд, неожиданно приходя в хорошее расположение духа.
– Ничего себе, – ответил Габриель.
Глава 21
Мейда-Вейл. Лондон
Габриель поставил чемоданы у двери и стал ждать, когда Жаклин закончит осмотр своих новых владений. Нынешнее обиталище Жаклин представляло собой крохотную однокомнатную квартиру с единственным окном, выходившим в тесный замусоренный внутренний дворик. Вся меблировка квартиры состояла из диван-кровати, клубного кресла, обитого потрескавшейся кожей, и небольшого письменного стола. У окна помещался старый масляный обогреватель, а левее его находилась дверь в кухню, которая имела те же примерно размеры, что и крохотный закуток с портативной плитой на лодке Габриеля. Некоторое время Жаклин провела на кухне, открывая и закрывая дверцы навесных шкафчиков.
– У меня на подхвате бодель. Будет помогать тебе по хозяйству и ходить по магазинам, – сказал Габриель.
Жаклин вышла из кухни.
– Ты не мог подыскать для меня жилье поприличней?
– Доминик Бонар – девушка из Парижа, которая приехала в Лондон искать работу. Сомневаюсь, что апартаменты в районе Мейфэр с тремя спальнями ей по карману.
– Ты, случайно, не там живешь?
– Не совсем.
– Побудь со мной еще несколько минут. Мысль, что мне придется остаться здесь в одиночестве, вгоняет меня в депрессию.
– Несколько минут побуду.
Жаклин налила воду в чайник, поставила его на плиту и зажгла конфорку. Габриель вынул из чемодана пакетики с чаем и коробку сухого молока. Она приготовила две чашки чаю и принесла в комнату. Он сидел на диване. Жаклин сняла туфли и села в кресло напротив, свернувшись клубочком и положив подбородок на колени.
– Когда начнем?
– Завтра вечером. Если не получится, повторим на следующий вечер.
Она закурила, запрокинула голову и выпустила к потолку струйку дыма. Потом посмотрела на Габриеля и, сощурив глаза, спросила:
– Помнишь ту ночь в Тунисе?
– Это какую же?
– Ночь операции.
– Конечно, помню.
– Я помню все так, будто это было вчера. – Она прикрыла глаза. – Особенно хорошо я помню, как мы плыли по черной воде, возвращаясь на катер. Я была так взволнована, что не чувствовала собственного тела. Мне казалось, что я лечу. Подумать только, мы выполнили задание! Вошли прямо в дом этого ублюдка в центре палестинского компаунда – и убрали его. Мне тогда хотелось кричать от радости. Но я никогда не забуду, какое у тебя тогда было лицо. Казалось, тебя одолевали видения. Казалось, ты видел перед собой призрак того человека, которого убил.
– Мало кто понимает, что значит выстрелить в человека в упор. Еще меньше знают, каково это, когда ты приставляешь ему к голове ствол и нажимаешь на спуск. Убить человека, находясь на секретном задании, это не одно и то же, что убить его во время боя на Голанских высотах или на Синае. Пусть даже моей жертвой был такой ублюдок и убийца, как Абу-Джихад.
– Сейчас я это понимаю. Я чувствовала себя такой дурой, когда мы вернулись в Тель-Авив. Я вела себя так, как если бы ты забил решающий гол в футбольном матче, а у тебя в это время внутри все омертвело. Надеюсь, ты когда-нибудь меня простишь?
– Тебе нет нужды передо мной извиняться…
– Я одного не пойму: как Шамрону удалось снова заманить тебя на службу после всех этих лет?
– Шамрон не имеет к этому никакого отношения. Все дело в Тарике.
Габриель с минуту сидел в полном молчании, потом поднялся с места и прошел к окну. Во дворе трое мальчишек в янтарном свете фонаря пинали ногами футбольный мяч. Над их головами, подобно частичкам пепла в камине, реяли старые газеты, поднятые с земли резким порывом ветра.
– Махмуд, старший брат Тарика, был членом организации «Черный сентябрь». Ари Шамрон выследил его в Кёльне и послал туда меня, чтобы я с ним разделался. Я пробрался в его квартиру, когда он спал, и навел на него пистолет. Потом разбудил его – не хотел, чтобы он мирно отошел во сне. После этого я прострелил ему оба глаза. Через семнадцать лет Тарик отомстил мне за смерть брата: взорвал в машине моих жену и ребенка прямо у меня на глазах.
Габриель поставил чемоданы у двери и стал ждать, когда Жаклин закончит осмотр своих новых владений. Нынешнее обиталище Жаклин представляло собой крохотную однокомнатную квартиру с единственным окном, выходившим в тесный замусоренный внутренний дворик. Вся меблировка квартиры состояла из диван-кровати, клубного кресла, обитого потрескавшейся кожей, и небольшого письменного стола. У окна помещался старый масляный обогреватель, а левее его находилась дверь в кухню, которая имела те же примерно размеры, что и крохотный закуток с портативной плитой на лодке Габриеля. Некоторое время Жаклин провела на кухне, открывая и закрывая дверцы навесных шкафчиков.
– У меня на подхвате бодель. Будет помогать тебе по хозяйству и ходить по магазинам, – сказал Габриель.
Жаклин вышла из кухни.
– Ты не мог подыскать для меня жилье поприличней?
– Доминик Бонар – девушка из Парижа, которая приехала в Лондон искать работу. Сомневаюсь, что апартаменты в районе Мейфэр с тремя спальнями ей по карману.
– Ты, случайно, не там живешь?
– Не совсем.
– Побудь со мной еще несколько минут. Мысль, что мне придется остаться здесь в одиночестве, вгоняет меня в депрессию.
– Несколько минут побуду.
Жаклин налила воду в чайник, поставила его на плиту и зажгла конфорку. Габриель вынул из чемодана пакетики с чаем и коробку сухого молока. Она приготовила две чашки чаю и принесла в комнату. Он сидел на диване. Жаклин сняла туфли и села в кресло напротив, свернувшись клубочком и положив подбородок на колени.
– Когда начнем?
– Завтра вечером. Если не получится, повторим на следующий вечер.
Она закурила, запрокинула голову и выпустила к потолку струйку дыма. Потом посмотрела на Габриеля и, сощурив глаза, спросила:
– Помнишь ту ночь в Тунисе?
– Это какую же?
– Ночь операции.
– Конечно, помню.
– Я помню все так, будто это было вчера. – Она прикрыла глаза. – Особенно хорошо я помню, как мы плыли по черной воде, возвращаясь на катер. Я была так взволнована, что не чувствовала собственного тела. Мне казалось, что я лечу. Подумать только, мы выполнили задание! Вошли прямо в дом этого ублюдка в центре палестинского компаунда – и убрали его. Мне тогда хотелось кричать от радости. Но я никогда не забуду, какое у тебя тогда было лицо. Казалось, тебя одолевали видения. Казалось, ты видел перед собой призрак того человека, которого убил.
– Мало кто понимает, что значит выстрелить в человека в упор. Еще меньше знают, каково это, когда ты приставляешь ему к голове ствол и нажимаешь на спуск. Убить человека, находясь на секретном задании, это не одно и то же, что убить его во время боя на Голанских высотах или на Синае. Пусть даже моей жертвой был такой ублюдок и убийца, как Абу-Джихад.
– Сейчас я это понимаю. Я чувствовала себя такой дурой, когда мы вернулись в Тель-Авив. Я вела себя так, как если бы ты забил решающий гол в футбольном матче, а у тебя в это время внутри все омертвело. Надеюсь, ты когда-нибудь меня простишь?
– Тебе нет нужды передо мной извиняться…
– Я одного не пойму: как Шамрону удалось снова заманить тебя на службу после всех этих лет?
– Шамрон не имеет к этому никакого отношения. Все дело в Тарике.
Габриель с минуту сидел в полном молчании, потом поднялся с места и прошел к окну. Во дворе трое мальчишек в янтарном свете фонаря пинали ногами футбольный мяч. Над их головами, подобно частичкам пепла в камине, реяли старые газеты, поднятые с земли резким порывом ветра.
– Махмуд, старший брат Тарика, был членом организации «Черный сентябрь». Ари Шамрон выследил его в Кёльне и послал туда меня, чтобы я с ним разделался. Я пробрался в его квартиру, когда он спал, и навел на него пистолет. Потом разбудил его – не хотел, чтобы он мирно отошел во сне. После этого я прострелил ему оба глаза. Через семнадцать лет Тарик отомстил мне за смерть брата: взорвал в машине моих жену и ребенка прямо у меня на глазах.