Страница:
– Спасибо, не надо.
– Это финики для президента Арафата, – сказал Тарик, и мужчина, немного поколебавшись, сделал шаг в сторону.
Теперь Тарику предстояло иметь дело с женщиной. Он повторил маневр: дотронулся до ее плеча, а когда она повернулась, продемонстрировал ей финики на подносе и объяснил ситуацию. Она отошла в сторону, и Тарик продвинулся к Арафату еще на три фута. Правда, следующий человек в толпе оказался одним из помощников Арафата. Тарик уже поднял руку, чтобы похлопать его по плечу, как вдруг услышал звонок мобильника. Помощник Арафата сунул руку в карман пиджака, выхватил аппарат и торопливо поднес к уху. Несколько секунд он с напряженным лицом слушал своего абонента, затем сунул телефон в карман и, наклонившись вперед, что-то зашептал Арафату на ухо. Арафат повернулся к сенатору Кэннону и произнес:
– Боюсь, меня ждет срочное дело.
Этот парень неимоверно, просто дьявольски удачлив, подумал Тарик.
Арафат сказал:
– Мне необходимо переговорить по телефону в спокойной обстановке.
– Полагаю, мой кабинет подойдет вам как нельзя лучше. Прошу вас, идите за мной.
Арафат выбрался из толпы и в сопровождении сенатора Кэннона и своих помощников двинулся по коридору в сторону хозяйских апартаментов. Миг – и они скрылись из виду. Один из телохранителей Арафата тут же занял пост у двери. Минутой позже сенатор Кэннон и помощники палестинского лидера вышли из кабинета и присоединились к гостям.
Тарик понял, что пришло время нанести удар. Другой такой возможности ему могло не представиться. Держа перед собой поднос и лавируя среди толпы, он пересек гостиную, прошел по коридору и остановился напротив охранника. Это был сотрудник личной охраны Арафата, который не мог не знать, что его босс без ума от хороших тунисских фиников.
– Один из помощников мистера Арафата велел мне принести ему вот это.
Телохранитель посмотрел на тарелку с финиками, потом перевел взгляд на Тарика.
«Эту проблему можно разрешить двумя способами, – думал Тарик, поглядывая на охранника и мысленно к нему обращаясь. – Или ты пропустишь меня, и тогда, возможно, останешься в живых, или же, если ты заупрямишься, я пристрелю тебя и все равно войду в кабинет».
Телохранитель взял с тарелки финик, бросил его в рот, после чего отворил дверь и сказал:
– Поставишь поднос на стол и сразу же выйдешь. Понял?
Тарик кивнул и вошел в комнату.
Лифтер распахнул перед ними двери лифта. Когда все пятеро погрузились в кабину, он нажал на кнопку семнадцатого этажа.
– Надеюсь, приятель, у вас верная информация, – сказал агент СБДК.
Габриель кивнул, вынул из кармана куртки «беретту», оттянул затвор, досылая патрон в патронник, и засунул оружие за пояс брюк.
– Господь всемогущий! – проблеял лифтер.
Тарик по-арабски сказал:
– Мир вам, президент Арафат. Один из ваших помощников попросил принести вам эти плоды.
– Финики! Какая прелесть. – Арафат взял с тарелки финик, со всех сторон его осмотрел и отправил в рот. – Эти финики из Туниса, я уверен в этом.
– Полагаю, вы правы, президент Арафат.
– Вы говорите по-арабски с палестинским акцентом.
– Потому что я палестинец, сэр.
– Из какой части Палестины вы родом?
– До Катастрофы моя семья жила в Верхней Галилее. Я родился и вырос в лагере беженцев в Ливане.
Тарик поставил поднос на стол и расстегнул смокинг, чтобы облегчить себе доступ к торчащему за поясом пистолету «макаров». Арафат склонил голову набок и дотронулся пальцем до своей оттопыренной нижней губы.
– Тебе нехорошо, брат мой?
– Просто немного устал. В последнее время мне пришлось много и тяжело работать.
– Я знаю, что такое усталость, брат мой. И знаю, что такое бессонница. И я, и мои люди страдали от переутомления и недостатка сна долгие годы. Но ты страдаешь не только от усталости или недосыпа. Ты болен, брат мой, и я это чувствую. Я очень хорошо чувствую такого рода вещи. У меня на это особый дар.
– Вы правы, президент Арафат. В последнее время мне и впрямь часто бывает нехорошо.
– Какова же природа твоей болезни, брат мой?
– Прошу, оставим этот разговор, президент Арафат. Вы слишком значительный человек и слишком заняты важными политическими делами, чтобы тратить свое драгоценное время, обсуждая проблемы простого работяги, вроде меня.
– Вот тут-то ты и ошибся, брат мой. Я всегда считал себя отцом всех палестинцев. Когда страдает один из них, страдаю и я.
– Ваши слова очень много для меня значат, президент Арафат.
– Скажи, брат мой, уж не опухоль ли заставляет тебя страдать? У тебя какая-то разновидность рака, не так ли?
Тарик промолчал. Арафат же резко изменил направление беседы:
– Скажи мне одну вещь, брат мой. Который из моих помощников попросил тебя принести мне финики?
Его чувство опасности и инстинкт самосохранения ничуть не притупились, подумал Тарик. Ему вспомнился один вечер в Тунисе много лет назад. Проходило совещание – типичная палестинская сходка в стиле Арафата, начинавшаяся за полночь и тянувшаяся до самого рассвета. Кто-то принес адресованную Арафату посылку. Отправителем значился некий иракский дипломат из Аммана. Некоторое время посылка лежала на краю стола, и никто не обращал на нее внимания. Неожиданно Арафат поднялся с места и сказал:
– В посылке бомба, Тарик! Я ее нюхом чую. Убери ее скорей отсюда.
Тарик взял посылку со стола и передал специалисту по взрывным устройствам. Старик оказался прав. Там оказалась бомба, которую коварные израильтяне умудрились доставить прямо на совещание высшего командного состава ФОП. Если бы Арафат открыл посылку, на воздух взлетело бы все руководство Фронта освобождения Палестины.
Тарик сказал:
– Он не назвался. Велел принести вам финики – и только.
Арафат протянул руку и взял с подноса еще один финик.
– Странное дело: твое лицо кажется мне знакомым. Может быть, мы где-нибудь встречались?
– Нет, к сожалению.
– Ты уверен? Я, знаешь ли, никогда не забываю лицо человека, если мне хоть раз доводилось его видеть.
– Уверен, что прежде мы с вами не встречались, президент Арафат.
– Ты напоминаешь мне старого друга – товарища по оружию, который на протяжении ряда лет находился со мной и в хорошие времена, и в плохие.
– Боюсь, я всего-навсего простой рабочий парень.
– Этому человеку я обязан жизнью. Он защищал меня от врагов и столько раз выручал из смертельно опасных переделок, что я уже сбился со счета. – Арафат поднял глаза к потолку и на секунду смежил веки. – Один случай мне особенно запомнился. Меня пригласили в Дамаск на встречу с братом президента Ассада. Мой друг не хотел, чтобы я ехал. Это было много лет назад, когда за мной охотилась секретная полиция президента Ассада, который желал мне смерти. Встреча с его братом прошла без всяких происшествий, но потом, когда мы уже стали садиться в машины, чтобы ехать в Бейрут, мой товарищ сказал, что мне угрожает опасность. Из своих источников он узнал, что сирийцы решили ударить из засады по нашему кортежу и убить меня. Мы отправили кортеж в Бейрут прежней дорогой, чтобы ввести врагов в заблуждение, после чего мой товарищ спрятал меня в Дамаске – прямо под носом у сирийских ищеек. Поздно вечером мы получили известие, что сирийцы атаковали наш конвой на пути из Дамаска и что несколько наших людей убиты. Что и говорить, это был печальный вечер, но я благодаря самоотверженности и преданности моего друга все-таки остался в живых.
– Очень интересная история, президент Арафат.
– А вот еще одна, не менее поучительная и увлекательная…
– Боюсь, мне пора уходить, – сказал Тарик, протягивая руку к своей «пушке».
– Все-таки я хотел бы ее рассказать. Она короткая и много времени не отнимет. Ты позволишь?
Тарик заколебался.
– Разумеется, президент Арафат. Если вы считаете, что это необходимо, я, конечно же, ее выслушаю.
– Может быть, ты присядешь, мой друг? Ты ведь устал.
– Мне не пристало сидеть в вашем присутствии.
– Как знаешь, – произнес Арафат. – Итак, это произошло во время осады Бейрута. Тогда израильтяне стремились раз и навсегда покончить с Фронтом освобождения Палестины и убить меня. Каждое место, где я в те дни оказывался, мгновенно подвергалось ракетному и артиллерийскому обстрелу. Складывалось такое впечатление, что израильтяне заранее знали, куда я пойду или поеду. Мой друг начал расследование и выяснил, что израильская разведка завербовала несколько человек из состава моего штаба. Он также установил, что шпионы получили от своих хозяев радиомаяки, испускающие направленный луч. По этому лучу израильтяне определяли, где я в тот или иной момент нахожусь со своим штабом. Мой друг задержал этих людей и заставил публично покаяться в своих прегрешениях. Это было своего рода послание ко всем потенциальным шпионам и изменникам, из которого должно было явствовать, что такого рода преступления палестинский народ прощать не намерен. Кроме того, он предложил мне подписать этим людям смертный приговор, чтобы потом их можно было предать казни.
– И вы его подписали?
– Не подписал. Я сказал своему товарищу, что если дам согласие на смерть предателей, то заполучу множество смертельных врагов в лице их друзей, приверженцев и родственников. Я предложил наказать их по-другому – отстранить от дела революции, подвергнуть остракизму и выслать. По мне, такое наказание хуже смерти. И я сказал ему еще одну важную вещь: как бы ни были велики их преступления, мы, палестинцы, не должны их убивать. Мы вообще не должны убивать друг друга – ни при каких условиях. Слишком много у нас других врагов.
– И как же ваш друг на эти слова отреагировал?
– Разозлился. Сказал, что я глупец. Это был единственный человек из высшего командного состава, который отваживался разговаривать со мной в подобном тоне. Воистину он обладал сердцем льва. – Арафат немного помолчал, потом сказал: – Я не видел его уже много лет. Но до меня дошли слухи, что он очень болен и жить ему осталось недолго.
– Мне жаль это слышать.
– Когда у нас будет свое собственное государство, я воздам ему должное за все его подвиги и жертвы, которые он принес во имя нашего дела. Когда у нас будет свое государство и свои школы, палестинские дети узнают обо всех его героических деяниях. В деревнях люди, сидя вечерами у костров, будут рассказывать о нем легенды. Он станет подлинным героем палестинского народа. – Арафат понизил голос до шепота. – Но ничего этого не произойдет, если сейчас он позволит себе сделать глупость. Тогда о нем будут вспоминать, как об очередном паршивом фанатике – и ничего больше.
Арафат всмотрелся в глаза Тарика и спокойным голосом произнес:
– Если ты готов сделать то, что задумал, брат мой, то делай, и покончим с этим. Но на тот случай, если у тебя достанет мужества отказаться от своих первоначальных планов, я посоветовал бы тебе побыстрее уносить отсюда ноги и изыскать способ достойно завершить свою жизнь.
Арафат вздернул подбородок и замолчал. Тарик опустил глаза, едва заметно улыбнулся и медленно застегнул свой официантский смокинг.
– Похоже, вы приняли меня за другого человека. Да пребудет с вами мир, президент Арафат.
Тарик повернулся и быстро вышел из комнаты.
Арафат увидел в дверном проеме своего телохранителя и сказал:
– Зайди в комнату и закрой за собой дверь, идиот. – Потом он несколько раз глубоко вздохнул и с силой потер ладони, чтобы скрыть дрожь в руках.
Когда они перешли из холла в большую гостиную с окнами, выходившими на парк и Пятую авеню, к ним присоединился сенатор Кэннон. Лавируя среди гостей и передавая желающим тарелочки с закусками и бокалы с шампанским, по комнате двигались три официанта. Вернее, один официант и две официантки. Жаклин всмотрелась в лицо официанта.
– Это не он.
В этот момент она заметила человека в белом смокинге, который проскользнул на кухню. Она видела его долю секунды, но была уверена, что это тот самый человек, который им нужен.
– Габриель! Он там!
Габриель посмотрел на Кэннона.
– Где Арафат?
– В моем кабинете. Разговаривает по телефону.
– Где находится ваш кабинет?
– В конце коридора!
Габриель, растолкав гостей, припустил по коридору. Когда он ворвался в кабинет, его встретил телохранитель с пистолетом в руках; ствол оружия был нацелен ему в грудь. Арафат сидел за письменным столом и жевал финики.
– Он пришел и ушел, – спокойно сказал Арафат. – А я, как видите, все еще здесь – но вас мне за это благодарить не приходится.
Габриель повернулся и выбежал из комнаты.
На кухню вбежала Жаклин.
Габриель сделал шаг назад, а потом изо всех сил навалился на дверную створку плечом. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. За ней что-то грохотало и рушилось, и слышался звон битого стекла.
Габриель снова навалился плечом на дверь. На этот раз она поддалась, правда, не без сопротивления.
С третьей попытки Габриелю удалось распахнуть дверь. Он выскочил на лестничную площадку, перегнулся через ограждение и посмотрел вниз. На лестничной площадке внизу стоял Тарик, расставив ноги и держа в вытянутых руках пистолет «Макаров».
Габриель видел, как полыхнул в полумраке огнем ствол, и почувствовал, как вошла ему в грудь первая пуля. Какое удивительное совпадение, подумал Габриель. Свою первую жертву он лишил жизни на лестничной площадке многоквартирного дома, и точно так же, в полумраке лестничного колодца, должен закончить и свою собственную жизнь. Судьба очертила нечто вроде магического круга. Аналогичной замкнутой структурой, когда конец исходит из начала и наоборот, обладают некоторые выдающиеся музыкальные произведения. Неужели Тарик хотел, чтобы все так именно и было? Неужели спланировал все это заранее?
Он слышал, как дробно стучали каблуки сбегавшего вниз по лестнице Тарика, а потом увидел лицо склонившейся над ним Жаклин. Потом ее образ потускнел, растаял, а на его месте возникло лицо женщины с записанного другой работой утраченного портрета Ван Дейка. А потом Габриеля окутала тьма.
– "Скорую" сюда! Вызовите «Скорую помощь»! – Она поднялась с колен и побежала вниз по лестнице.
Она слышала, как один из агентов безопасности крикнул ей вслед: «Стой!» – но и не подумала остановиться.
Снизу доносились звуки шагов Тарика, эхом отдававшиеся в тесном пространстве лестничного колодца. Жаклин сунула руку в карман пальто и вытащила пистолет, который забрала из квартиры в Бруклине.
«Сегодня я дважды это сделала, – подумала она. – Сделаю и в третий раз».
Жаклин бежала что было сил, но лестница все никак не кончалась. Она попыталась вспомнить, на каком этаже находились апартаменты. Кажется, на семнадцатом? Точно, на семнадцатом. Теперь она была в этом уверена. На одной из дверей, мимо которой она только что промчалась, висела табличка «Восьмой этаж».
«Беги, Жаклин, беги, – говорила она себе. – Не останавливайся. Тарик болен, Тарик умирает, ты можешь еще его догнать. Главное, не останавливайся…»
Жаклин подумала о Габриеле – о том, что он лежит на лестничной площадке семнадцатого этажа и что жизнь медленно уходит из него вместе с вытекающей из его ран кровью. Она сделала над собой усилие и помчалась еще быстрее. Временами ей казалось, что ее торс опережает ее же собственные ноги. Жаклин загадала, что если догонит Тарика и убьет его, то тем самым спасет Габриелю жизнь.
Жаклин вспомнила, как в тот день, когда приехал Габриель, она гоняла на велосипеде по холмам и долинам вокруг Вальбона. Тогда у нее бедра словно огнем горели – так она старалась установить новый рекорд.
«Значит, ты можешь, можешь! Сделай же это снова!»
Она добралась до конца лестничного колодца. Перед ней находилась металлическая пожарная дверь, которая медленно закрывалась.
Тарик был прямо перед ней, за этой дверью!
Она рванула дверь на себя и нырнула в дверной проем. Ее взгляду открылся коридор протяженностью примерно футов в пятьдесят. В его противоположном конце виднелась еще одна дверь. Посреди коридора, на полпути к выходу, она увидела Тарика.
Тарик находился на пределе: очень устал и вымотался. Он едва переставлял ноги и, точно пьяный, раскачивался из стороны в сторону. Он повернул голову и глянул на нее через плечо. Его лицо было искажено от боли и напоминало античную маску, олицетворявшую страдание. Без сомнения, гонка по лестнице окончательно его доконала. Жаклин вскинула пистолет и, торопливо нажимая на спуск, два раза подряд выстрелила. Первая пуля просвистела у Тарика над головой, не причинив ему никакого вреда, но вторая поразила в левое плечо и сбила с ног. Когда он упал, «Макаров» выскользнул из его руки, проехал по полу и с металлическим лязгом ударился о дверь. Жаклин сделала шаг вперед и снова нажала на спуск, а потом стреляла снова и снова, пока в магазине не закончились патроны, а она окончательно не убедилась, что Тарик эль-Хоурани мертв.
Дверь в противоположном конце коридора распахнулась. Жаклин подняла руку и навела пустой уже пистолет на человека, который возник в дверном проеме, но это оказался Ари Шамрон. Всего-навсего.
Он подошел к ней, разжал ей пальцы, вынул пистолет из руки и сунул себе в карман.
– Где Габриель?
– Наверху.
– Как он? Плох?
– Похоже на то.
– Отведи меня к нему.
Жаклин посмотрела на лежавший в коридоре труп Тарика.
– А как быть с ним?
– Пусть валяется здесь, – сказал Шамрон. – И пусть бродячие собаки лижут его кровь. Веди же меня, Жаклин. Я хочу видеть Габриеля.
Глава 46
– Это финики для президента Арафата, – сказал Тарик, и мужчина, немного поколебавшись, сделал шаг в сторону.
Теперь Тарику предстояло иметь дело с женщиной. Он повторил маневр: дотронулся до ее плеча, а когда она повернулась, продемонстрировал ей финики на подносе и объяснил ситуацию. Она отошла в сторону, и Тарик продвинулся к Арафату еще на три фута. Правда, следующий человек в толпе оказался одним из помощников Арафата. Тарик уже поднял руку, чтобы похлопать его по плечу, как вдруг услышал звонок мобильника. Помощник Арафата сунул руку в карман пиджака, выхватил аппарат и торопливо поднес к уху. Несколько секунд он с напряженным лицом слушал своего абонента, затем сунул телефон в карман и, наклонившись вперед, что-то зашептал Арафату на ухо. Арафат повернулся к сенатору Кэннону и произнес:
– Боюсь, меня ждет срочное дело.
Этот парень неимоверно, просто дьявольски удачлив, подумал Тарик.
Арафат сказал:
– Мне необходимо переговорить по телефону в спокойной обстановке.
– Полагаю, мой кабинет подойдет вам как нельзя лучше. Прошу вас, идите за мной.
Арафат выбрался из толпы и в сопровождении сенатора Кэннона и своих помощников двинулся по коридору в сторону хозяйских апартаментов. Миг – и они скрылись из виду. Один из телохранителей Арафата тут же занял пост у двери. Минутой позже сенатор Кэннон и помощники палестинского лидера вышли из кабинета и присоединились к гостям.
Тарик понял, что пришло время нанести удар. Другой такой возможности ему могло не представиться. Держа перед собой поднос и лавируя среди толпы, он пересек гостиную, прошел по коридору и остановился напротив охранника. Это был сотрудник личной охраны Арафата, который не мог не знать, что его босс без ума от хороших тунисских фиников.
– Один из помощников мистера Арафата велел мне принести ему вот это.
Телохранитель посмотрел на тарелку с финиками, потом перевел взгляд на Тарика.
«Эту проблему можно разрешить двумя способами, – думал Тарик, поглядывая на охранника и мысленно к нему обращаясь. – Или ты пропустишь меня, и тогда, возможно, останешься в живых, или же, если ты заупрямишься, я пристрелю тебя и все равно войду в кабинет».
Телохранитель взял с тарелки финик, бросил его в рот, после чего отворил дверь и сказал:
– Поставишь поднос на стол и сразу же выйдешь. Понял?
Тарик кивнул и вошел в комнату.
* * *
Габриель припарковал свой «универсал» на Восемьдесят восьмой улице, выскочил из машины и, не обращая внимания на окрики патрульного, побежал через дорогу к большому дому на Пятой авеню. Жаклин следовала за ним, отставая на несколько шагов. Когда они вошли в коридор, их встретили три человека: сотрудник личной охраны Арафата, агент американской службы безопасности дипломатического корпуса и полицейский из Нью-йоркского департамента полиции.Лифтер распахнул перед ними двери лифта. Когда все пятеро погрузились в кабину, он нажал на кнопку семнадцатого этажа.
– Надеюсь, приятель, у вас верная информация, – сказал агент СБДК.
Габриель кивнул, вынул из кармана куртки «беретту», оттянул затвор, досылая патрон в патронник, и засунул оружие за пояс брюк.
– Господь всемогущий! – проблеял лифтер.
* * *
Кабинет был невелик, но изящно обставлен. У окна помещался старинный резной письменный стол, рядом стояло обитое лайкой кресло, вдоль стен высились полки, заставленные книгами по истории и биографическими изданиями из серии «Жизнь великих людей». Скрытые в подвесном потолке лампы давали мягкий рассеянный свет. У стены по правую сторону от стола находился мраморный камин, в котором, негромко потрескивая, ровно горели аккуратные деревянные чурбачки. Арафат, прижимая к уху трубку телефона, молча слушал своего собеседника. Только под конец разговора он произнес несколько слов по-арабски, после чего повесил трубку и посмотрел на Тарика. Когда взгляд Арафата остановился на тарелке с финиками, его лицо озарилось теплой, по-детски беззащитной и открытой улыбкой.Тарик по-арабски сказал:
– Мир вам, президент Арафат. Один из ваших помощников попросил принести вам эти плоды.
– Финики! Какая прелесть. – Арафат взял с тарелки финик, со всех сторон его осмотрел и отправил в рот. – Эти финики из Туниса, я уверен в этом.
– Полагаю, вы правы, президент Арафат.
– Вы говорите по-арабски с палестинским акцентом.
– Потому что я палестинец, сэр.
– Из какой части Палестины вы родом?
– До Катастрофы моя семья жила в Верхней Галилее. Я родился и вырос в лагере беженцев в Ливане.
Тарик поставил поднос на стол и расстегнул смокинг, чтобы облегчить себе доступ к торчащему за поясом пистолету «макаров». Арафат склонил голову набок и дотронулся пальцем до своей оттопыренной нижней губы.
– Тебе нехорошо, брат мой?
– Просто немного устал. В последнее время мне пришлось много и тяжело работать.
– Я знаю, что такое усталость, брат мой. И знаю, что такое бессонница. И я, и мои люди страдали от переутомления и недостатка сна долгие годы. Но ты страдаешь не только от усталости или недосыпа. Ты болен, брат мой, и я это чувствую. Я очень хорошо чувствую такого рода вещи. У меня на это особый дар.
– Вы правы, президент Арафат. В последнее время мне и впрямь часто бывает нехорошо.
– Какова же природа твоей болезни, брат мой?
– Прошу, оставим этот разговор, президент Арафат. Вы слишком значительный человек и слишком заняты важными политическими делами, чтобы тратить свое драгоценное время, обсуждая проблемы простого работяги, вроде меня.
– Вот тут-то ты и ошибся, брат мой. Я всегда считал себя отцом всех палестинцев. Когда страдает один из них, страдаю и я.
– Ваши слова очень много для меня значат, президент Арафат.
– Скажи, брат мой, уж не опухоль ли заставляет тебя страдать? У тебя какая-то разновидность рака, не так ли?
Тарик промолчал. Арафат же резко изменил направление беседы:
– Скажи мне одну вещь, брат мой. Который из моих помощников попросил тебя принести мне финики?
Его чувство опасности и инстинкт самосохранения ничуть не притупились, подумал Тарик. Ему вспомнился один вечер в Тунисе много лет назад. Проходило совещание – типичная палестинская сходка в стиле Арафата, начинавшаяся за полночь и тянувшаяся до самого рассвета. Кто-то принес адресованную Арафату посылку. Отправителем значился некий иракский дипломат из Аммана. Некоторое время посылка лежала на краю стола, и никто не обращал на нее внимания. Неожиданно Арафат поднялся с места и сказал:
– В посылке бомба, Тарик! Я ее нюхом чую. Убери ее скорей отсюда.
Тарик взял посылку со стола и передал специалисту по взрывным устройствам. Старик оказался прав. Там оказалась бомба, которую коварные израильтяне умудрились доставить прямо на совещание высшего командного состава ФОП. Если бы Арафат открыл посылку, на воздух взлетело бы все руководство Фронта освобождения Палестины.
Тарик сказал:
– Он не назвался. Велел принести вам финики – и только.
Арафат протянул руку и взял с подноса еще один финик.
– Странное дело: твое лицо кажется мне знакомым. Может быть, мы где-нибудь встречались?
– Нет, к сожалению.
– Ты уверен? Я, знаешь ли, никогда не забываю лицо человека, если мне хоть раз доводилось его видеть.
– Уверен, что прежде мы с вами не встречались, президент Арафат.
– Ты напоминаешь мне старого друга – товарища по оружию, который на протяжении ряда лет находился со мной и в хорошие времена, и в плохие.
– Боюсь, я всего-навсего простой рабочий парень.
– Этому человеку я обязан жизнью. Он защищал меня от врагов и столько раз выручал из смертельно опасных переделок, что я уже сбился со счета. – Арафат поднял глаза к потолку и на секунду смежил веки. – Один случай мне особенно запомнился. Меня пригласили в Дамаск на встречу с братом президента Ассада. Мой друг не хотел, чтобы я ехал. Это было много лет назад, когда за мной охотилась секретная полиция президента Ассада, который желал мне смерти. Встреча с его братом прошла без всяких происшествий, но потом, когда мы уже стали садиться в машины, чтобы ехать в Бейрут, мой товарищ сказал, что мне угрожает опасность. Из своих источников он узнал, что сирийцы решили ударить из засады по нашему кортежу и убить меня. Мы отправили кортеж в Бейрут прежней дорогой, чтобы ввести врагов в заблуждение, после чего мой товарищ спрятал меня в Дамаске – прямо под носом у сирийских ищеек. Поздно вечером мы получили известие, что сирийцы атаковали наш конвой на пути из Дамаска и что несколько наших людей убиты. Что и говорить, это был печальный вечер, но я благодаря самоотверженности и преданности моего друга все-таки остался в живых.
– Очень интересная история, президент Арафат.
– А вот еще одна, не менее поучительная и увлекательная…
– Боюсь, мне пора уходить, – сказал Тарик, протягивая руку к своей «пушке».
– Все-таки я хотел бы ее рассказать. Она короткая и много времени не отнимет. Ты позволишь?
Тарик заколебался.
– Разумеется, президент Арафат. Если вы считаете, что это необходимо, я, конечно же, ее выслушаю.
– Может быть, ты присядешь, мой друг? Ты ведь устал.
– Мне не пристало сидеть в вашем присутствии.
– Как знаешь, – произнес Арафат. – Итак, это произошло во время осады Бейрута. Тогда израильтяне стремились раз и навсегда покончить с Фронтом освобождения Палестины и убить меня. Каждое место, где я в те дни оказывался, мгновенно подвергалось ракетному и артиллерийскому обстрелу. Складывалось такое впечатление, что израильтяне заранее знали, куда я пойду или поеду. Мой друг начал расследование и выяснил, что израильская разведка завербовала несколько человек из состава моего штаба. Он также установил, что шпионы получили от своих хозяев радиомаяки, испускающие направленный луч. По этому лучу израильтяне определяли, где я в тот или иной момент нахожусь со своим штабом. Мой друг задержал этих людей и заставил публично покаяться в своих прегрешениях. Это было своего рода послание ко всем потенциальным шпионам и изменникам, из которого должно было явствовать, что такого рода преступления палестинский народ прощать не намерен. Кроме того, он предложил мне подписать этим людям смертный приговор, чтобы потом их можно было предать казни.
– И вы его подписали?
– Не подписал. Я сказал своему товарищу, что если дам согласие на смерть предателей, то заполучу множество смертельных врагов в лице их друзей, приверженцев и родственников. Я предложил наказать их по-другому – отстранить от дела революции, подвергнуть остракизму и выслать. По мне, такое наказание хуже смерти. И я сказал ему еще одну важную вещь: как бы ни были велики их преступления, мы, палестинцы, не должны их убивать. Мы вообще не должны убивать друг друга – ни при каких условиях. Слишком много у нас других врагов.
– И как же ваш друг на эти слова отреагировал?
– Разозлился. Сказал, что я глупец. Это был единственный человек из высшего командного состава, который отваживался разговаривать со мной в подобном тоне. Воистину он обладал сердцем льва. – Арафат немного помолчал, потом сказал: – Я не видел его уже много лет. Но до меня дошли слухи, что он очень болен и жить ему осталось недолго.
– Мне жаль это слышать.
– Когда у нас будет свое собственное государство, я воздам ему должное за все его подвиги и жертвы, которые он принес во имя нашего дела. Когда у нас будет свое государство и свои школы, палестинские дети узнают обо всех его героических деяниях. В деревнях люди, сидя вечерами у костров, будут рассказывать о нем легенды. Он станет подлинным героем палестинского народа. – Арафат понизил голос до шепота. – Но ничего этого не произойдет, если сейчас он позволит себе сделать глупость. Тогда о нем будут вспоминать, как об очередном паршивом фанатике – и ничего больше.
Арафат всмотрелся в глаза Тарика и спокойным голосом произнес:
– Если ты готов сделать то, что задумал, брат мой, то делай, и покончим с этим. Но на тот случай, если у тебя достанет мужества отказаться от своих первоначальных планов, я посоветовал бы тебе побыстрее уносить отсюда ноги и изыскать способ достойно завершить свою жизнь.
Арафат вздернул подбородок и замолчал. Тарик опустил глаза, едва заметно улыбнулся и медленно застегнул свой официантский смокинг.
– Похоже, вы приняли меня за другого человека. Да пребудет с вами мир, президент Арафат.
Тарик повернулся и быстро вышел из комнаты.
Арафат увидел в дверном проеме своего телохранителя и сказал:
– Зайди в комнату и закрой за собой дверь, идиот. – Потом он несколько раз глубоко вздохнул и с силой потер ладони, чтобы скрыть дрожь в руках.
* * *
Габриель и Жаклин вошли в помещение в сопровождении агентов из трех различных служб безопасности. Неожиданное появление группы чем-то сильно взволнованных и возбужденных людей вызвало в толпе тревожное, на грани паники, чувство; гости разом замолчали и устремили на них взгляды. Габриель держал руку под полой пиджака, стискивая в пальцах рукоять «беретты». В следующий момент он оглядел комнату, в которой находились в самых разных местах по меньшей мере полдюжины официантов в белых смокингах. Габриель вопросительно посмотрел на Жаклин. Она отрицательно покачала головой.Когда они перешли из холла в большую гостиную с окнами, выходившими на парк и Пятую авеню, к ним присоединился сенатор Кэннон. Лавируя среди гостей и передавая желающим тарелочки с закусками и бокалы с шампанским, по комнате двигались три официанта. Вернее, один официант и две официантки. Жаклин всмотрелась в лицо официанта.
– Это не он.
В этот момент она заметила человека в белом смокинге, который проскользнул на кухню. Она видела его долю секунды, но была уверена, что это тот самый человек, который им нужен.
– Габриель! Он там!
Габриель посмотрел на Кэннона.
– Где Арафат?
– В моем кабинете. Разговаривает по телефону.
– Где находится ваш кабинет?
– В конце коридора!
Габриель, растолкав гостей, припустил по коридору. Когда он ворвался в кабинет, его встретил телохранитель с пистолетом в руках; ствол оружия был нацелен ему в грудь. Арафат сидел за письменным столом и жевал финики.
– Он пришел и ушел, – спокойно сказал Арафат. – А я, как видите, все еще здесь – но вас мне за это благодарить не приходится.
Габриель повернулся и выбежал из комнаты.
* * *
Тарик быстро прошел через кухню. В ее противоположном конце находилась запасная дверь, которая выходила на одну из лестниц для обслуживающего персонала. Тарик вышел и быстро захлопнул за собой дверь. На лестничной площадке стояли несколько ящиков с шампанским, и Тарик придвинул их к двери. Ящики были не настолько тяжелы, чтобы полностью перекрыть проход, но возведенная из них баррикада обязательно задержала бы преследователей – кем бы они ни были, – а именно этого Тарик и добивался. Он спустился на следующую лестничную площадку, вытащил пистолет «Макаров» и замер в ожидании.* * *
Габриель бросился на кухню. Он видел, как задняя дверь закрывалась. Перебежав через комнату, он попытался ее открыть. Хотя ручка повернулась, дверь не поддавалась.На кухню вбежала Жаклин.
Габриель сделал шаг назад, а потом изо всех сил навалился на дверную створку плечом. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. За ней что-то грохотало и рушилось, и слышался звон битого стекла.
Габриель снова навалился плечом на дверь. На этот раз она поддалась, правда, не без сопротивления.
С третьей попытки Габриелю удалось распахнуть дверь. Он выскочил на лестничную площадку, перегнулся через ограждение и посмотрел вниз. На лестничной площадке внизу стоял Тарик, расставив ноги и держа в вытянутых руках пистолет «Макаров».
Габриель видел, как полыхнул в полумраке огнем ствол, и почувствовал, как вошла ему в грудь первая пуля. Какое удивительное совпадение, подумал Габриель. Свою первую жертву он лишил жизни на лестничной площадке многоквартирного дома, и точно так же, в полумраке лестничного колодца, должен закончить и свою собственную жизнь. Судьба очертила нечто вроде магического круга. Аналогичной замкнутой структурой, когда конец исходит из начала и наоборот, обладают некоторые выдающиеся музыкальные произведения. Неужели Тарик хотел, чтобы все так именно и было? Неужели спланировал все это заранее?
Он слышал, как дробно стучали каблуки сбегавшего вниз по лестнице Тарика, а потом увидел лицо склонившейся над ним Жаклин. Потом ее образ потускнел, растаял, а на его месте возникло лицо женщины с записанного другой работой утраченного портрета Ван Дейка. А потом Габриеля окутала тьма.
* * *
Когда Габриель провалился в беспамятство, Жаклин закричала:– "Скорую" сюда! Вызовите «Скорую помощь»! – Она поднялась с колен и побежала вниз по лестнице.
Она слышала, как один из агентов безопасности крикнул ей вслед: «Стой!» – но и не подумала остановиться.
Снизу доносились звуки шагов Тарика, эхом отдававшиеся в тесном пространстве лестничного колодца. Жаклин сунула руку в карман пальто и вытащила пистолет, который забрала из квартиры в Бруклине.
«Сегодня я дважды это сделала, – подумала она. – Сделаю и в третий раз».
Жаклин бежала что было сил, но лестница все никак не кончалась. Она попыталась вспомнить, на каком этаже находились апартаменты. Кажется, на семнадцатом? Точно, на семнадцатом. Теперь она была в этом уверена. На одной из дверей, мимо которой она только что промчалась, висела табличка «Восьмой этаж».
«Беги, Жаклин, беги, – говорила она себе. – Не останавливайся. Тарик болен, Тарик умирает, ты можешь еще его догнать. Главное, не останавливайся…»
Жаклин подумала о Габриеле – о том, что он лежит на лестничной площадке семнадцатого этажа и что жизнь медленно уходит из него вместе с вытекающей из его ран кровью. Она сделала над собой усилие и помчалась еще быстрее. Временами ей казалось, что ее торс опережает ее же собственные ноги. Жаклин загадала, что если догонит Тарика и убьет его, то тем самым спасет Габриелю жизнь.
Жаклин вспомнила, как в тот день, когда приехал Габриель, она гоняла на велосипеде по холмам и долинам вокруг Вальбона. Тогда у нее бедра словно огнем горели – так она старалась установить новый рекорд.
«Значит, ты можешь, можешь! Сделай же это снова!»
Она добралась до конца лестничного колодца. Перед ней находилась металлическая пожарная дверь, которая медленно закрывалась.
Тарик был прямо перед ней, за этой дверью!
Она рванула дверь на себя и нырнула в дверной проем. Ее взгляду открылся коридор протяженностью примерно футов в пятьдесят. В его противоположном конце виднелась еще одна дверь. Посреди коридора, на полпути к выходу, она увидела Тарика.
Тарик находился на пределе: очень устал и вымотался. Он едва переставлял ноги и, точно пьяный, раскачивался из стороны в сторону. Он повернул голову и глянул на нее через плечо. Его лицо было искажено от боли и напоминало античную маску, олицетворявшую страдание. Без сомнения, гонка по лестнице окончательно его доконала. Жаклин вскинула пистолет и, торопливо нажимая на спуск, два раза подряд выстрелила. Первая пуля просвистела у Тарика над головой, не причинив ему никакого вреда, но вторая поразила в левое плечо и сбила с ног. Когда он упал, «Макаров» выскользнул из его руки, проехал по полу и с металлическим лязгом ударился о дверь. Жаклин сделала шаг вперед и снова нажала на спуск, а потом стреляла снова и снова, пока в магазине не закончились патроны, а она окончательно не убедилась, что Тарик эль-Хоурани мертв.
Дверь в противоположном конце коридора распахнулась. Жаклин подняла руку и навела пустой уже пистолет на человека, который возник в дверном проеме, но это оказался Ари Шамрон. Всего-навсего.
Он подошел к ней, разжал ей пальцы, вынул пистолет из руки и сунул себе в карман.
– Где Габриель?
– Наверху.
– Как он? Плох?
– Похоже на то.
– Отведи меня к нему.
Жаклин посмотрела на лежавший в коридоре труп Тарика.
– А как быть с ним?
– Пусть валяется здесь, – сказал Шамрон. – И пусть бродячие собаки лижут его кровь. Веди же меня, Жаклин. Я хочу видеть Габриеля.
Глава 46
Иерусалим. Март
Габриель проснулся и посмотрел на светящийся циферблат часов: пятнадцать минут шестого. Он снова закрыл глаза и попытался определить, сколько часов – или, быть может, минут? – ему в общей сложности удалось проспать. Ему хотелось знать, когда он поднялся с дивана, перебрался в спальню, лег в постель и сколько времени после этого находился в бессознательном состоянии, именуемом сном. Да и спал ли он вообще? В его сознании реальность до такой степени переплеталась с обрывками сходных с реальностью сновидений, что можно было подумать, будто он не спал вовсе.
Он лежал без движения с закрытыми глазами в ожидании, что сон завладеет им снова, но этого не случилось. Потом в его сознание стали проникать звуки: крики муэдзина, дрейфовавшие над долиной Хинном-Вэли из Силвана. Колокольный звон церкви в Армянском квартале. Благоверные и истинно верующие воспрянули ото сна. Неверующим, страдающим от бессонницы и просто психически нестабильным людям ничего не оставалось, как к ним присоединиться.
Кончиками пальцев Габриель осторожно исследовал на ощупь грудь – не болит ли? Если и болит, то не так сильно, как вчера. Теперь каждый день приносил пусть и небольшое, но улучшение. Он перекатился по постели, спустил ноги на пол и отправился на кухню. Сварил кофе, поджарил несколько тостов. В некотором смысле он был пленником, заключенным, и, как всякий заключенный, обретал спокойствие и душевный комфорт, занимаясь привычными рутинными делами.
Его камера была никакая не камера, а комфортабельная конспиративная квартира службы с видом на Сионские Врата. В этой квартире были прохладные кафельные полы, застеленные белыми коврами, и белая, стерильная на вид мебель. Квартира напоминала Габриелю госпитальную палату, каковой до определенной степени и являлась. Он натянул серый хлопковый пуловер с широкой горловиной, установил кофейник и тарелку с тостами на поднос, после чего, распахнув французские двери, прошел на балкон и поставил поднос с завтраком на маленький столик.
В ожидании, когда взойдет солнце, он вдыхал разнообразные запахи, которые, смешиваясь, составляли неповторимый аромат Иерусалима. Пахло шалфеем и жасмином, медом и кофе, кожей и табаком, кипарисом и эвкалиптом. Потом над городом стало подниматься солнце. Из-за отсутствия реставрационной работы единственным произведением искусства, доступным Габриелю, стала картина восхода солнца над Иерусалимом. В это время в небе таяли последние запоздалые звезды и солнце проглядывало из-за края гор, отделявших Иерусалим от пустыни Восточного берега. Первые солнечные лучи озаряли меловые склоны Оливковой горы, а сразу вслед за тем начинала пылать золотом вершина горы Соборной. Потом солнечные лучи падали на церковь Успения, отчего ее восточная сторона окрашивалась в алое, а западный, южный и северный приделы на короткое время скрывались в густой тени.
Габриель закончил завтрак, отнес посуду на кухню, старательно вымыл ее над раковиной и поставил в сушилку. Что дальше? Утро он обычно проводил в квартире за чтением. Позже шел на прогулку, всякий раз проходя большее расстояние, нежели в предыдущий день. Вчера, к примеру, он одолел склон горы Скопус. Такие уединенные прогулки, как он считал, помогали ему размышлять, сосредоточившись на событиях своего последнего дела.
Он принял душ, оделся и спустился в холл. Когда он выходил из дома, до него донеслись звуки, которые он привычно выделял из прочих уличных шумов и объединял в особую группу: громкий, почти театральный шепот, хлопок автомобильной дверцы, рокот пробуждавшегося к жизни мотора. Это были проявления скрытой деятельности людей Шамрона. Габриель, проигнорировав безошибочные признаки слежки, застегнул на куртке «молнию», чтобы не позволить утреннему холоду забраться под одежду, и зашагал по улице.
Он прошел по Кхативат Иерушалаим, вошел в Старый город через Яффские ворота и побрел вдоль многочисленных прилавков и лавочек старинной торговой площади Эль-Базаар. Здесь лежали на огромных подносах горы турецкого гороха и чечевицы, высились пирамиды мешков с пряностями, специями и жареными кофейными зернами, красовались стопки лепешек из пресного и слоеного теста; в мастерских по металлу торговали коваными кофейниками, а также браслетами и всевозможными недорогими украшениями из меди и серебра. Арабский мальчишка всунул Габриелю в руку вырезанное из оливкового дерева распятие и загнул немыслимую цену. Габриель одарил маленького торговца пронзительным взглядом своих карих глаз, вернул ему распятие и на безупречном арабском языке заметил, что эта грубая поделка таких больших денег не стоит.
Миновав шумную рыночную площадь, Габриель углубился в хитросплетение тихих улочек и аллей Старого города, держа курс в восточном направлении – к Храмовой горе. Воздух постепенно прогревался: давала о себе знать начинающаяся весна. Небо над головой было чистое, безупречного лазурного цвета, однако солнце все еще висело низко и его лучи в лабиринты Старого города почти не проникали. Габриель шествовал среди теней – скептик в толпе верующих в том месте, где сталкивались, причудливо переплетаясь, преданность и ненависть. Но и здесь люди, подобно Габриелю, задавались жизненно важными вопросами и стремились получить на них ответы. И как бы ни разнились эти вопросы, никто не хотел, чтобы они остались без ответа.
Габриель проснулся и посмотрел на светящийся циферблат часов: пятнадцать минут шестого. Он снова закрыл глаза и попытался определить, сколько часов – или, быть может, минут? – ему в общей сложности удалось проспать. Ему хотелось знать, когда он поднялся с дивана, перебрался в спальню, лег в постель и сколько времени после этого находился в бессознательном состоянии, именуемом сном. Да и спал ли он вообще? В его сознании реальность до такой степени переплеталась с обрывками сходных с реальностью сновидений, что можно было подумать, будто он не спал вовсе.
Он лежал без движения с закрытыми глазами в ожидании, что сон завладеет им снова, но этого не случилось. Потом в его сознание стали проникать звуки: крики муэдзина, дрейфовавшие над долиной Хинном-Вэли из Силвана. Колокольный звон церкви в Армянском квартале. Благоверные и истинно верующие воспрянули ото сна. Неверующим, страдающим от бессонницы и просто психически нестабильным людям ничего не оставалось, как к ним присоединиться.
Кончиками пальцев Габриель осторожно исследовал на ощупь грудь – не болит ли? Если и болит, то не так сильно, как вчера. Теперь каждый день приносил пусть и небольшое, но улучшение. Он перекатился по постели, спустил ноги на пол и отправился на кухню. Сварил кофе, поджарил несколько тостов. В некотором смысле он был пленником, заключенным, и, как всякий заключенный, обретал спокойствие и душевный комфорт, занимаясь привычными рутинными делами.
Его камера была никакая не камера, а комфортабельная конспиративная квартира службы с видом на Сионские Врата. В этой квартире были прохладные кафельные полы, застеленные белыми коврами, и белая, стерильная на вид мебель. Квартира напоминала Габриелю госпитальную палату, каковой до определенной степени и являлась. Он натянул серый хлопковый пуловер с широкой горловиной, установил кофейник и тарелку с тостами на поднос, после чего, распахнув французские двери, прошел на балкон и поставил поднос с завтраком на маленький столик.
В ожидании, когда взойдет солнце, он вдыхал разнообразные запахи, которые, смешиваясь, составляли неповторимый аромат Иерусалима. Пахло шалфеем и жасмином, медом и кофе, кожей и табаком, кипарисом и эвкалиптом. Потом над городом стало подниматься солнце. Из-за отсутствия реставрационной работы единственным произведением искусства, доступным Габриелю, стала картина восхода солнца над Иерусалимом. В это время в небе таяли последние запоздалые звезды и солнце проглядывало из-за края гор, отделявших Иерусалим от пустыни Восточного берега. Первые солнечные лучи озаряли меловые склоны Оливковой горы, а сразу вслед за тем начинала пылать золотом вершина горы Соборной. Потом солнечные лучи падали на церковь Успения, отчего ее восточная сторона окрашивалась в алое, а западный, южный и северный приделы на короткое время скрывались в густой тени.
Габриель закончил завтрак, отнес посуду на кухню, старательно вымыл ее над раковиной и поставил в сушилку. Что дальше? Утро он обычно проводил в квартире за чтением. Позже шел на прогулку, всякий раз проходя большее расстояние, нежели в предыдущий день. Вчера, к примеру, он одолел склон горы Скопус. Такие уединенные прогулки, как он считал, помогали ему размышлять, сосредоточившись на событиях своего последнего дела.
Он принял душ, оделся и спустился в холл. Когда он выходил из дома, до него донеслись звуки, которые он привычно выделял из прочих уличных шумов и объединял в особую группу: громкий, почти театральный шепот, хлопок автомобильной дверцы, рокот пробуждавшегося к жизни мотора. Это были проявления скрытой деятельности людей Шамрона. Габриель, проигнорировав безошибочные признаки слежки, застегнул на куртке «молнию», чтобы не позволить утреннему холоду забраться под одежду, и зашагал по улице.
Он прошел по Кхативат Иерушалаим, вошел в Старый город через Яффские ворота и побрел вдоль многочисленных прилавков и лавочек старинной торговой площади Эль-Базаар. Здесь лежали на огромных подносах горы турецкого гороха и чечевицы, высились пирамиды мешков с пряностями, специями и жареными кофейными зернами, красовались стопки лепешек из пресного и слоеного теста; в мастерских по металлу торговали коваными кофейниками, а также браслетами и всевозможными недорогими украшениями из меди и серебра. Арабский мальчишка всунул Габриелю в руку вырезанное из оливкового дерева распятие и загнул немыслимую цену. Габриель одарил маленького торговца пронзительным взглядом своих карих глаз, вернул ему распятие и на безупречном арабском языке заметил, что эта грубая поделка таких больших денег не стоит.
Миновав шумную рыночную площадь, Габриель углубился в хитросплетение тихих улочек и аллей Старого города, держа курс в восточном направлении – к Храмовой горе. Воздух постепенно прогревался: давала о себе знать начинающаяся весна. Небо над головой было чистое, безупречного лазурного цвета, однако солнце все еще висело низко и его лучи в лабиринты Старого города почти не проникали. Габриель шествовал среди теней – скептик в толпе верующих в том месте, где сталкивались, причудливо переплетаясь, преданность и ненависть. Но и здесь люди, подобно Габриелю, задавались жизненно важными вопросами и стремились получить на них ответы. И как бы ни разнились эти вопросы, никто не хотел, чтобы они остались без ответа.