Подарок судьбы, как говорится.
   В конце второго марша нашелся у неё и второй не менее щедрый.
   Перед ресторанной дверью со стены выпирал распределительный электроящик с полуоткрытой дверцей. Без замка. За ней оказались два десятка тумблеров над плашками, на которых значилось: "Боковая люстра", "Центральный вентилятор", "Основная люстра", "Подсветка сцены" и так далее до самого интересного - "Все люстры". Скажем, я их тушу, что будет в зале?
   Я легонько тронул самый интересный тумблер. Только тронул. И прикрыл дверцу поплотнее, до хруста защелки.
   Официант разговаривал со мной так, будто я обратился к нему на улице. Выяснилось, что он первый день на службе. Телился он неимоверно, но оливье, второй за день стейк, коньяк марки "Казахстан", лавашная лепешка, да и кофе, даже налитый в стакан с подстаканником, оказались на уровне. Чаевых я не пожалел, и малый не знал, что сказать.
   Остались, я думаю, довольны мною и "хвостики". Рассиживался я больше часа, и, изображая клиентов, они отъелись за казенный счет дня на три впрок. А основание для утверждения Ибраевым их расходов я готовился обеспечить.
   В Москве, принимая трехчасовую разницу во времени, Шлайн уже спал дома. Пора было ему звонить.
   Телефонный аппарат стоял на стойке, под рукой кассира, пересчитывавшего пачку купюр по пятьсот тенге. Я вальяжно подошел и положил поверх пачки ещё четыре таких же. До этого малый, конечно, доложил, что невзрачный пиджачишко и штанцы с люстриновой ниткой прикрывают почти олигархическую плоть, и кассир без колебания дал добро на набор московского номера. В своем углу зала "хвостики" встрепенулись удовлетворенно. Будет о чем доносить. Не зря высиживали. Я видел, как они велели официанту принести ещё и пачку "Мальборо".
   Аппарат Ефима стоял на автоответчике. Шлайн попросил "после сигнала оставить послание". Он уехал из Москвы. Если бы нет, говорилось - "оставить сообщение".
   - Все прекрасно в этом прекраснейшем из миров, - сказал я кассиру. Спасибо, ваше денежное степенство... Дома телефон молчит. Даже ночью. Жена ушла к другому. Или с другим и не снимает трубку.
   - Обзаведетесь новой, невест навалом, - утешил вежливый философ и спросил вдогон: - А ваши деньги?
   Я помахал рукой. Мол, жизнь и так практически не сложилась, незачем опошлять её закат беспокойством о презренном металле.
   Спускаясь в вестибюль гостиницы я опять соблазнился, опробовал на витражной рамке, сквозь которую нещадно дуло, угловой барашек. Скручивался легко. И боком в проем витража я бы прошел. Вниз лететь метра два, при этом в снежную кучу, собранную как раз внизу.
   Вызванный лифт привез растерзанного здоровяка с невероятной пестроты бутылкой итальянского шампанского. Галстук с резиновой удавкой торчал из кармана сорочки.
   - Вы её не видели? Где она? Разве не с вами? - спросил он.
   - Нет, - сказал я. - Это уже первый этаж. Я никого не видел...
   - А моих ботинок?
   Обувки на нем действительно не имелось.
   - И пиджака тоже, - сказал я.
   - Блин и твою мать, блин и твою мать... Тогда пусть отдаст кошелек и документы! Скажи ей, чтобы отдала... тут же! Так и передай, понял! Дрянь какая... Путается со всяким дерьмом... Позорит при всех! Передай мой приказ: немедленно ко мне... А твою поганую рожу я видеть не могу!
   Я сделал шажок в сторону, и вслед за кулачищем, нацеленным мне в челюсть, ревнивец вылетел в вестибюль из кабины. Падая, он не порезался об осколки своей бутылки, и я с чистой совестью вдавил кнопку "8". Лифт оказался немецким, шел бесшумно и плавно. Оставалось предвкушать неторопливый душ и глубокий сон.
   - Вам ничего не нужно в номер? - спросила дежурная, в столик которой я уперся, выйдя из лифта. - Если понадобится, скажите. Я не сплю долго. Так что пожалуйста...
   - Нет, спасибо... Знаете, один... переутомившийся человек гоняет лифт в поисках документов, денег и жены, своей, конечно. Он не в себе, мне кажется, - продал я бродячего скандалиста от обиды за незаслуженное покушение. - С ним ничего не случится?
   Дежурная встала из-за столика и подергала висячий замок на финском холодильнике со стеклянной дверцей, за которой стояли бутылки с водкой, коньяком и пивом.
   - С пьяницами ничего не случается, - объявила она назидательно. - И никогда! Вчера степняки с элеватора свадьбу играли в ресторане... никак не угомонятся, бродят по номерам друг к дружке... Допивают. А вы не из этих, хлеботорговцев? Какой-то и к вам пришел, с бутылкой, сидит, ждет, глаза, наверное, уже налил... Вы уж извините. Они ведь слов не понимают... Я и не останавливала.
   - Смотрите-ка, - сказал я вяло. - И давно дожидается?
   Она пожала плечами. Что же, не знает, что номер выдан администрацией полтора часа назад?
   Засада?
   Поддержка? Ну, если и так, не от Шлайна, конечно.
   А он-то и валялся на моей кровати, не сняв кожаного пальто, перчаток и картуза "а-ля Жириновский", примяв его затылком. Сапоги Ефим тоже не сбросил, да к тому же как был, так и натянул на свои доспехи одеяло вместе с пододеяльником. Снял он только очки, которые и покоились на его груди. Бесцветные, словно у замороженного судака, глаза моргали от света потолочного плафона, который я включил.
   Внезапные появления гнездились в глубине профессионального инстинкта самосохранения Ефима Шлайна. За десяток лет работы с ним я не помнил ни одной слепой явки, то есть встречи в том месте или в то время, которое назначено агентом. В данном случае мною. Ефим обычно, как говорится, сваливался с потолка.
   - Свинство это, Ефим, - сказал я.
   - Промерз, знаешь ли, страшно, сначала в аэропорту, потом в такси, да и в номере... хы!
   Он выдохнул, чтобы пустить пар, пара не получилось.
   - Черт с ней, с постелью! Свинство втоптать меня в здешнее дерьмо без предупреждения! Вот что я хочу сказать!
   Господи, воздев очки и вылезая из-под одеяла, Ефим ещё и запутался грязными сапожищами в простыне.
   - Булку с сосиской будешь? - спросил он. - Сосиска венская... И коньяк я принес. Фляжку взял в аэропорту. Четыреста граммов! Я заботливый, ты ведь коньяк предпочитаешь водочке... Сильно били?
   Я пожал плечами. Видит, что на ногах, чего еще? И знал ведь, что со мной вытворяли, выходит, да не вмешивался.
   - Согласился? - спросил Ефим.
   - А ты как думаешь?
   - Молодец, Бэзил.
   Господи, я радовался появлению этого подонка.
   - Поганец ты, Ефим!
   - Не шебуршись, знаешь ли... Я ведь тебе плачу, не ты мне... На меня не за что обижаться. Я подсунул Ибраеву твое прошлое строго дозированно.
   - Только не ври, что вчера или позавчера или третьего дня! Ты сдал меня Ибраеву до моего появления в Алматы. Сдал заранее! Зачем?
   Ефим осматривал приданные графину, наполненному мутной водой, стаканы на китайском подносе, который стоял на письменном столике у кровати. Чистоплюй...
   Я вырвал стаканы, слил в них из фляжки, хрустнув винтовой пробкой, немного коньяку, прополоскал и выплеснул жижу с взвешенными в ней соринками на ковер. Снова наполнил под кромку. Пустую фляжку зашвырнул в корзинку для мусора.
   Ефим потянулся за своим дешевым атташе-кейсом. В стародавние времена он и слова не мог сказать в гостиничном номере, не включив радиоточки или не отвернув на полную струю краны в умывальнике. Французским приборчиком VL-34, размером с портсигар, он обзавелся, наверное, после курсов по повышению квалификации. Коробочка, если в помещении имелся "жучок", реагировала на какие-то его излучения и начинала ненавязчиво верещать.
   Она и заверещала.
   - Номер предоставлен из резерва эм-вэ-дэ, - сказал я.
   - Влиятельными друзьями, - добавил Ефим.
   Он вжал фиолетовую кнопку. С этого момента, если нас слушали через микрофон или записывали на пленку, звук пропадал, запись прекращалась, а оператору "жучка" приходил сигнал "слабая батарейка". Пусть придет и поменяет на свежую...
   Я перечислил Ефиму предстоящие мне контакты, но только время и места. Пароли, личности и их опознавательные признаки будут сообщаться по мере выполнения графика. Другими словами, мне предстояли абсолютно слепые явки, на которых будущий контакт зависел от доброй воли назначившего свидание: захочет - выйдет на меня, захочет - не объявится, а придет блажь пристрелить, что ж, и такое извольте кушать...
   В сущности, эта информация, полученная от Ибраева, ничего нам не говорила. Завтра я ужинал в ресторане казахской кухни "Кара-Агткель", откуда затем предстояло пешком, отчего-то именно пешком, тащиться по морозу и глядя на ночь в гостиницу "Палас". Выпивать в баре, ломаться в дискотеке или трепать нервы "крэпсом" в казино - мне, видимо, ещё сообщат. Следующие сутки интенсивнее: утром в десять министерство экономики, в этом дурацком "Долларе", потом обед в два в кафе "Ностальгия" и после ужина, где мне заблагорассудится, явиться ближе к десяти вечера в ночной бар "Шале".
   - Тебе предстоят смотрины, я думаю, - сказал Ефим. - Будут футболить для перепроверки на глаз и зубок от одного босса к другому, все выше и дальше. Зачем бы это?
   К коньяку мы ещё не притрагивались. Я взял стакан и, разглядывая пойло, выдвинул другой вариант:
   - Или по цепочке мне будут демонстрировать какую-то публику. Зачем бы?
   - Почему ты у меня спрашиваешь? - ответил он.
   - Ефим, давай выпьем, а пока ты будешь тянуть коньяк, подумай над ответом на мой очень серьезный вопрос. И не виляй, вопрошая, зачем я его тебе задаю... Мой вопрос следующий: почему ты не просто сдал меня Ибраеву, а сдал в рабство? У вас сговор?
   - За твое успешное рабство, - ответил Ефим и заглотнул коньяк.
   Шлайна обманули, частник в аэропорту подсунул водку или спирт с подслащенным растворимым кофе. Я приметил гнусноватый оттенок напитка, когда полоскал им посуду, а теперь на свет было видно наверняка.
   Ефим и бровью не повел.
   Я не пригубил и поставил стакан на стол.
   - Отвечаю, - сказал Ефим. - Так надо. Понятно? Так надо.
   - Что именно надо?
   - Катиться по наклонной плоскости. До конца. Выполнять все... э-э-э... просьбы Ибраева.
   - Но катиться-то предстоит не за документами, которые тебе нужны, Ефим! И неизвестно к тому же, когда кончится мое рабство, да и выпустят ли меня отсюда, даже если я сдам ясак проклятущему ордынцу полностью!
   - Не твоя забота. Так надо, я сказал. Назад у тебя пути нет, Бэзил. Если бы я с самого начала рассуждал вместе с тобой, как все предположительно может сложиться здесь, ты работу не взял бы. Не взял бы? Верно?
   - Сам себя спросил и сам себе ответил, - прокомментировал я и, Бог ему, частнику, судья, отхлебнул то ли водку, то ли спирт с кофе. Бедное мое сердце!
   Стакан пришлось ставить на край столика, чтобы мокрое донышко не пришлось на конверт с купюрами и белорусский паспорт, выложенные Ефимом. Шлайн постоянно заставлял меня работать именно с таким документом в так называемом ближнем зарубежье. Наверное, только белорусские бумаги, которые он доставал по своим каналам, и были подлинными. Мне, таким образом, возвращалась, говоря выспренными терминами Николаса Боткина, общественная идентификация. Я снова становился "Василием Н. Шемякиным". Вполне белорусское имя.
   Я развел руками и спросил:
   - Надолго?
   - Гонорар твой удваивается. Это - первое. Работа действительно надолго. Это - второе. Наташу придется отправлять в Веллингтон в твое отсутствие. Третье. При Колюне нянька оказалась вполне толковой. Четвертое. И последнее, пятое. Твоей главной заботой остаются документы, - сказал Шлайн с нажимом. - Любой ценой, любой, я подчеркиваю, заполучишь копии с подлинников, только с подлинников, в чем удостоверишься лично. А затем непременно выявишь, кто убрал Усмана и связную-танцовщицу... С танцовщицей, впрочем, можно и не возиться. И так будет ясно... Понадобится время, я дам.
   - Ты не допускаешь, что обоих ликвидировали твои казахстанские коллеги-соперники, чтобы меня заблокировать? - спросил я.
   - Не допускаю, - сказал Ефим. - такой шаг в отношении человека с моим именем равносилен объявлению войны на уровне служб. Ты в своем уме?
   - Тогда - кто? Попробуй хотя бы пофантазировать, Ефим... Ведь третьим трупом, если следовать логике убийцы, быть мне!
   - Ибраев умен, учти, - сказал Шлайн. - И проницателен. Он сообразил, от кого ты явился, едва получил донесение о появлении Ефима Шлайна... Думаю, что эти два убийства и для него неожиданность... В его расчеты входило, конечно, присмотреть за тобой. Это механическая реакция в подобных случаях. Я на это, как ты и сам понял, рассчитывал. Твоя, мягко говоря, неадекватная реакция на ибраевский присмотр, обострила обстановку, но не больше. И вдруг - бац! Сразу несколько трупов... Два соотносятся с твоей персоной. Тебе не приходило на умишко, что Ибраев немедленно сцапал тебя, чтобы прикрыть своим крылышком? Твоя героическая гибель поставила бы его в совсем уж сложное положение... Ну, помял немного, задавая вопросы. Других методов в этих краях не знают. Издержки развития... У них, учти, отчасти и китайская школа разведки, а она, эта разведка, единственная в мире имеет академический учебник... академический, учти ещё раз... по теории и практике пыток.
   Ефим перевел дух и призадумался. Завидовал опыту пекинских собратьев?
   Он встал с кровати в расчете пройтись, но помещение не позволяло. Вздохнул печально, снова угнездился в комканном постельном белье на кровати и сказал:
   - Эти две смерти совершенно неожиданные вводные. Ситуация осложняется и для нас, и для казахов. Для нас в особенности. Мы на старте спотыкнулись. Кто подставил ножку? Зачем? Из-за этого я и прилетел. Выслушать тебя и переговорить с Ибраевым на этот счет. Ибраев даже упредил меня. Позвонил в Москву и обрисовал картину, не скрывая... э-э-э... деталей ваших взаимоотношений, и без комментариев.
   - Интересовался, почему я оказался в Алматы?
   Шлайн усмехнулся. Все-таки не усидел, его подбросило, он подбежал к окну, раздвинул шторы, с минуту, припадая к стеклу и ворочая головой, смотрел в темноту. Спросил:
   - У них тут, что же, и свой новый год теперь? Что значит эта цифра "2033" на здании напротив?
   - Не знаю, - сказал я. - Может, марка пива... Или сорт нефти. Что тут ещё может быть?
   Теперь Ефим побежал в туалет. Слышно было, как зашумела вода в сливном бачке, потом хлопнула крышка унитаза.
   Взял тайм-аут, поразмышлять, как ловчее дурить и меня, и Ибраева дальше.
   - Не злись, - сказал он, вернувшись. - Отвечу. Интересовался.
   - И?
   - Что - и? Ну, что - и? Я не обязан тебе отвечать. Делай свое дело!
   Ефим сел на кровать, похлопал по коленям длинными волосатыми кистями рук, высунувшихся из рукавов пальто, клубного блейзера и сорочки много дальше запястий.
   - Ефим, мне нравится удвоенный гонорар. Я хочу сделать работу. Но мне не нравится перспектива получения гонорара наследниками. Что ты ответил Ибраеву?
   - Отвечу ещё только, - сказал Ефим. - Отвечу через...
   Он посмотрел на часы. Ужасающая китайская штамповка. Конечно же, "Ролекс" на облупившемся браслете. За пятнадцать долларов. Ефим не изменял только родине и своему вкусу.
   - Через сорок пять минут... Однако, я жду ещё кое-что от тебя, Бэзил. Как с человеком, которого я тебе показывал возле казахского посольства на Чистопрудном? Что-нибудь проклюнуться сможет?
   - Проклюнулось, - ответил я. - Тип объявился в ибраевском сизо. Бегал по прогулочному пятачку, при этом в генеральской шинельке с артиллерийскими петлицами. Я его опознал. В кампании второго генерала, авиационного...
   - Работай, пожалуйста, по этому направлению, если возможно. Хорошо? У меня не осталось здесь сильных людей, слабаки в основном...
   - Проблема состарившейся империи, - сказал я ехидно. - Как достойно дожить до забвения...
   - И новехонького государства. Как не умереть в молодости.
   - Аминь, - сказал я.
   Шлайн наклонился, обтер свои сапоги, завернув на них край прикроватного коврика, и встал. Подтянул пояс на кожаном реглане. Картуз одевать не понадобилось. Он его и не снимал. Только перчатки, чтобы сподручнее открывать и закрывать шпионский атташе-кейс.
   - Как тебя с ним досмотр в аэропорту пропустил? - спросил я.
   - У меня дипломатический паспорт, - изрек Ефим. - Иду мимо проверок. Я считаюсь сотрудником министерства иностранных дел. Формально приехал для знакомства с домом, в котором будут выделяться квартиры для сотрудников переехавшего из Алматы в Астану посольства.
   - Так что же этот сотрудник заявит по поводу появления другого человека с таким же именем, но без дипломатического прикрытия?
   - А что бы ты хотел, Бэзил?
   - Мало ли что... Да какой толк изобретать? Ты уже отдал Ибраеву мое азиатское прошлое. Вот зачем ты ему его отдал, затем я и появился в Алматы. Я правильно понимаю прикрытие главной задачи?
   - Ты правильно понимаешь, Шемякин. Ибраев, я думаю, наживку проглотит. Это подтверждается напряженной программой посещения ресторанов и увеселительных заведений, которой тебя обременили... Я отправил тебя поинтересоваться транспортом наркотиков на узбекско-казахской границе. В автоперевозках на маршруте Ташкент-Чимкент. Скажем, так... На таджикско-узбекской границе произошел прорыв транспортной банды с наркотиками. Это факт, действительно имевший место. Ты собираешься-де перехватить знакомую тебе фигуру из твоих бывших краев. Нуждаешься здесь в помощи, вот я и вывел на тебя Ибраева. Почему же столь необычным способом, то есть подложным паспортом на свое имя? А потому, что мы оба, ты и я, подозреваем предательство. Крота. У себя. И, возможно, у него здесь... Мне известно, что Ибраев ведет какое-то серьезное дело по наркотикам, идущим из Юго-Восточной Азии... Пару месяцев назад он делал в Москву запрос о материалах, имеющихся у нас по Бангкоку. Я и решил сыграть на этом интересе. Просто, как пирог с капустой...
   - И так же рыхло, - сказал я. - Да и кто оплатит начинку из Шемякина для этой твоей выпечки?
   - Ах, Бэзил, Бэзилек, - сокрушился Ефим искренне. - Все деньги да деньги, одни деньжата на уме... Твои расходы, если трюк пройдет, станут расходами Ибраева, я тебе на этот раз только "эн-зэ" оставляю... Ну, все! Я и так наболтал больше нужного... Прощай теперь! Удачи! Я выскочу на тебя опять очень скоро. Не печалься, Россия-мамочка о тебе помнит... Будь!
   Он выключил VL-34, защелкнул атташе-кейс. Натянул перчатки. Сеанс закончен.
   У двери Шлайн спросил шепотом:
   - Никаких других контактов здесь, а?
   И подмигнул.
   Значило ли это, что Ибраев пронюхал про Матье и наябедничал Шлайну?
   Я мягко выпихнул Ефима в коридор. Если возможно, не ври. Таково правило.
   2
   Коридорная, не задавая вопросов, за двести тенге споро перестелила вожделенное ложе, пока я отмокал от тюремной засаленности и согревался в горячей ванной. Распаренные синяки на ребрах приняли фиолетовый оттенок. Я с кряхтеньем обтерся, за неимением зубной пасты и щетки прополоскал рот остатками поддельного коньяка. Укладываясь нагишом, я с отвращением подумал, что утром придется влезать в одежку, полученную из милости в ибраевском особняке.
   Уснул я сразу.
   Приснился мне майор Випол в уютном кабинете, заставленном стеллажами со скоросшивателями и коробками с компьютерными дискетами, старыми, трехдюймовыми и гибкими, времен начала 80-х. Бывший босс что-то бубнил, но вроде бы за толстым стеклом и глухо, затем слова донеслись обрывками, пока не сложились во внятную речь о практичной природе. Она-де полна смысла и лишена ощущений. В ней царят совокупления, а придуманная людьми любовь не известна, и слава Будде, что так. Жажду размножения по причине деградации своего биологического вида человек превратил в неестественную форму романтических извращений. А затем без видимой нужды принялся истреблять себе подобных, в то время как в природе ни один хищник не сожрет собрата. Христиане, например, даже изобрели душу, вопреки, насколько майор Випол знаком с христианством, воле собственного Бога.
   В доказательство справедливости изложенных выкладок майор водил концом шариковой ручки по язычкам колокольчиков, свисавших по краям полок с файлами. Такие развешивают в пагодах - чтобы отпугивать бродячих духов. Колокольчики звенели, громче и громче...
   Не знаю, сколько времени надрывался телефон, стоявший возле кровати на тумбочке, когда я проснулся. Невольно охнул от боли в распаренных боках, потянувшись за трубкой, в которой сначала услышал всхлипы, а потом голос Ляззат:
   - Это ты, Фима?
   - Ну, да... Что стряслось?
   Часы показывали два ночи. По московским меркам шел шестой час утра.
   - Я приеду к тебе, можно?
   - У вас, что же, перегружен персонал, некому заступить на пересменок возле меня?
   - При чем здесь персонал?
   - Двое ужинали со мной здесь, но за отдельным столиком, брезговали... Как раз я пишу Ибраеву жалобу на неприкрытое проявление сегрегации. Ты меня с мысли сбила...
   - Заканчивай бумагу, я передам по назначению. Спасибо за повод приехать. Через двадцать минут...
   Она разъединилась.
   Усман не дает ей заснуть, подумал я. Фрейдизм какой-то посреди казахских целинных степей под завывание пурги. Придется выламываться под психоаналитика после тяжелого и длинного дня... За что, Господи?
   Из одеяла я соорудил подобие бедуинского бурнуса, чтобы в надлежащем виде и достойно, лицом к лицу, встретить угрозу, таившуюся в ночном визите, назовем это так, дамы. Я натянул носки и сунул ноги в пенсионерские ботинки. И задремал, потому что стук в дверь застал меня врасплох.
   Вплыла с каменным лицом коридорная с подносом, на котором стояли бутылка коньяка, французские плавленые сырки "Смеющаяся корова", несколько банок с минеральной водой и термос с двумя кофейными чашками. Следом предстала Ляззат - в униформе и макияже классической потаскухи. Шубка нараспашку, под ней то ли слишком короткая мини-юбка, то ли слишком широкий кожаный пояс, огромная бляха на груди, обтянутой свитером, фиолетовые шерстяные колготки, полнившие длиннющие ноги до невозможной притягательности. Серебряная помада слоем лежала на губах. Щеки посерели от мороза. В руках - раздувшаяся сумочка итальянской замши, из которой торчала коричневое поленце колбасы в надорванном пластиковом пакете.
   Выскользнув из шубы так, что она упала мне на руки, Ляззат плюхнулась на кровать, утонув в продавленном матрасе. Расставленные коленки, в которые она упиралась руками, торчали едва ли не выше ушей.
   Свертывая и укладывая на стуле шубу, я почувствовал по её весу, что пистолета в кармане нет.
   Протянутая мною сотенная стремительно исчезла в ладони коридорной. Она явно опасалась непредвиденной реакции ночной гостьи и быстро выкатилась за дверь.
   - Что это она тебя так боится? - спросил я, чтобы не молчать.
   - Догадывается.
   - О чем догадывается?
   - Кто я... У тебя есть стаканы?
   Голос её становился глуше. Голова свешивалась. Волосы распадались на неровный пробор и закрывали лицо.
   Ну и ведьма, подумал я и спросил осторожно:
   - А кто ты?
   - Ты сам-то как считаешь?
   - Прошлый раз ты сказала. Дочь Усмана.
   - Нет Усмана, стало быть, нет и дочери... Но лить слезы, как прошлый раз, я не буду, не беспокойся. Я по делу заявилась. Согласно приказу...
   - Все лучше, чем парочка обормотов, которые пасли меня до тебя, сказал я.
   - Парочка пасет в эти минуты твоего московского и моего здешнего начальничков. Состоит при телах... Ты принесешь стаканы или мне самой идти в ванную за ними?
   Новость стоила того, чтобы о ней поговорить поподробнее.
   - Откуда тебе известно о встрече начальников? - спросил я.
   - Я им на стол накрывала. У нас, в "Титанике".
   Я не стал спрашивать про ресторан, в котором ибраевская контора снимает кабинет для приемов коллег. Не суть, как говорится. Я прикидывал: стоит ли о содержании переговоров спросить напрямую или пойти действительно за посудой и выцеживать информацию, что называется, стакан за стаканом. И вдруг сообразил, что во мне отвратительно ворочается забытое нечто, в обиходе называемое, если не ошибаюсь, совестью.
   - Ляззат, - сказал я, усаживаясь рядом.
   - Что?
   - Давай я не пойду за посудой, а? Давай... только кофе и все, а?
   - Давай, - ответила она и заплела длинную руку мне за шею. - И разговаривать не о чем. Не о чем разговаривать. Ну, какие у нас такие общие дела, чтобы о них болтать? Болтать о смерти... О гнусности... О предательстве... Об этом мы можем...
   Она ткнулась лицом в мой бурнус. И вдруг рассмеялась.
   - Господи, как ни придешь, ты вечно голый!
   Она отстранилась и вернула руку на свое колено.
   - Тебя как женщины называют? Кто ты по жизни?
   - Шемякин, Бэзил Шемякин, - сказал я, внезапно почувствовав, как глупо звучат рядом эти имя и фамилия. Отчего бы, скажем, не Ричард Косолапов?
   - Бонд, Джеймс Бонд, верно? - спросила весело Ляззат.
   - На такое я не тяну, - сказал я. - Платят меньше. И Оксфорд не заканчивал.
   - Потянешь, - заверила Ляззат и стянула через голову свитер вместе с висевшей поверх него подвеской. Помотала головой, укладывая волосы, и швырнула свитер на шубку. Хлопчатую майку украшал огромный заяц, который вонзался передними резцами в сочную морковку.
   Наверное, она приметила, как старательно я не гляжу на зайца. И, смеясь, вернула свою руку на мою шею.
   - И давай кофе не будем тоже, - сказал Ляззат.
   - Минералку?
   - Да ничего не будем... Ибраев сказал твоему, что так и не сломал тебя как человека и потому не хочет ломать как инструмент... Такие, говорит, стамески где попало не валяются. Так и сказал...