Страница:
- Из Притулина... И его шефа. Разве не ясно?
- Теперь ясно, мадам, - сказал я. - Вы обознались. Я говорю об этом с сожалением, поскольку вы - прекрасны. Но кто такой этот баловень судьбы и женщин Ибраев?
- Вы не Шемякин?
Я второй раз сполз с табуретки.
Ее плечо на манер эполета украшала витая из шелка роза, из-под которой свисала аксельбантом нитка крупного жемчуга.
- Нет, - сказал я, - не Шемякин. Разрешите представиться. Я - Фима, Фима из Петербурга.
Если за ошибочную наводку она двинет в сердцах одного из ибраевских орлов, приехавших вслед за мной на "шестерке", подумал я, вражеские ряды поредеют на длительный срок. Предплечье женщины-вамп под шелковой розой выглядело шире моей ляжки.
- Как бы там ни было, вы позволите заплатить за ваш коктейль? спросил я приторно.
Она кивнула, встала из-за стойки - я опять увидел только декольте - и пошла к выходу из игрального зала. Юбка колоколом выше колен, стройные сильные ноги, прямая линия плеч, над копной волос, возможно и надставленных, боком сидела войлочная, стилизованная под степную шляпа с завернутыми вверх полями.
Господи, подумал я, ведь я её не узнаю, если встречу на улице. Хотя, конечно, не так уж много местных леди вышагивают по Казахстану, попыхивая трубкой с высоты двухметрового роста.
Я сеял панику в чужих рядах. Но проникался, выходит, ею и сам. Однако отступать было поздно.
Расплатившись, я неторопливо потащился в огромный, словно аэропорт, вестибюль "Паласа", воображая от скуки, что "шкурой чувствую" на себе влюбленный и тяжелый, как неумолимый рок, взгляд женщины-вамп. В зеркальном панно перед гардеробной я приметил, что она действительно следит за мной из глубокого кресла кремовой кожи возле белого рояля, неизвестно зачем поставленного в застуженном холле. Кажется, она негодовала.
3
Промороженные улицы Астаны ночью романтически пустынны, но, сделав несколько десятков шагов, я, окоченев, вернулся к "Паласу" и сел к леваку-таксисту в блестевший в отсветах рекламных огней старый "мерс" с лысыми скатами. Выбирать не приходилось, машина оказалась единственной. Стоянка считалась, как сказал пожилой казах за рулем, "дохлой", не то что у гостиницы "Турист", куда я попросил себя отвезти.
"Шестерка" вырулила следом и по-прежнему без огней. Можно было ехать и так. Безлюдный центр казахстанской столицы переливался неоновыми огнями, словно Лас-Вегас.
Я велел покатать себя по городу, из конца в конец и так быстро, как только водитель мог. Во-первых, следовало изучить Астану. Я ведь её не знал, за исключением административного пустыря, иначе и не скажешь про площадь, уставленную по периметру управленческими дворцами, а также набережной возле "Титаника" и прилегающих к гостинице "Турист" улиц. Во-вторых, в мои расчеты входила попытка потрепать ибраевскую "наружку", если уж я принялся, как говорится, лохматить спецслужбы нынешней ночью. Начало положено: отказался от контакта в "Паласе", мечусь на такси по улицам...
Возле моста через Ишим по дороге в аэропорт я вышел из машины и погулял под гигантской аркой из скрещенных сабель, покружил вокруг зеленоватого постамента, на котором скалилась, поджав кошачью лапу, подсвеченная прожектором гранитная пантера с жирным хвостом. Улучив момент, втиснулся между постаментом и парапетом моста, постоял, затаившись, и вернулся к такси. Затем попросил показать столичный университет, набережную возле катка, остатки бывшего Целинограда, здание компании "Казах Ойл", православную церковь, дом российского посольства и ещё прогулялся, на этот раз вдоль ограды новой мечети напротив пустынного замусоренного рынка.
Хвост носился теперь с включенными фарами и напряженно трудился контактно, в пределах видимости. Довольство рулившего казаха, я приметил, испарялось. Предвкушение заработка отравляло предчувствие допроса ореликов из вазовской "шестерки". Тертый ночник знал, кто какие номера имеет в городе.
Шел третий час утра.
Представление об Астане я получил.
- Двигай теперь к отелю "Сункар", - приказал я водителю.
- И там расстанемся, - сказал он. - Мне домой пора, да и заправляться...
- Если есть свободные номера, расстанемся, - сказал я с расчетом на передачу моих слов ибраевским ореликам. - И считай, что на датчик топлива я не смотрел и про бензин поверил...
Овальный холл "Сункара" орошал уныло журчавший меж искусственных бамбучин и пластиковой травы арык с настоящей водой. Центр занимал круглый диван, на котором спали, свесив стриженые головы вбок и раскорячив ноги в армейских ботинках, двое в сером камуфляже. Свет в баре не горел. На стойке настольная лампа высвечивала мраморную дощечку с надписью "Извините, до утра свободных номеров нет".
Таксист не умчался. "Шестерка" тоже просматривалась.
- Не судьба расставаться нам, - сказал я казаху. - Везите в "Турист", распрощаемся там. Сколько с меня?
- Две с половиной тысячи, - ответил он. Я почувствовал по голосу, что сумма названа с запросом.
- Делиться заставят? - спросил я, ткнув перчаткой за спину.
Казах вгляделся мне в лицо. Рассмеялся и сказал:
- Врать больше не стану. Конечно, если все не отнимут...
- Все не отнимут.
Я положил десять пятисотенных купюр возле рычага переключения передач и сказал:
- Спасибо, друг, все славно получилось. Как насчет того, чтобы поработать со мной, скажем, завтра или в другой какой день?
Он покосился на деньги.
- Во сколько подавать?
- У вас есть телефон дома?
- Есть... Тридцать два, двадцать семь, ноль восемь.
- Я позвоню. Но о договоренности никому. В особенности ребяткам из "шестерки", если они спросят... И не волнуйся. За мной ничего нет. Завтра или в другие дни будем кататься одни. Тариф сегодняшний. Устраивает?
- Меня зовут Юсуп, - сказал он. - А вас?
- Фима, - ответил я. - Фима из Петербурга.
- Очень приятно было познакомиться, Фима. Обо всем договорились. Вы приятный клиент.
- А вы, Юсуп, хороший водитель и симпатичный казах.
- Я узбек, - сказал он.
- Извини, друг... Какая разница?
Он ничего не ответил. Протянул руку, и я пожал её. Но из "мерса" вышел не у входа, попросил отъехать подальше, на проспект, чтобы видеть верхние этажи гостиницы.
В окне моего номера горел свет.
Витражное окно на лестничной площадке между баром первого этажа и рестораном на втором находилось на высоте примерно двух с половиной метров от асфальта. Я неторопливо прошелся под ним, присматриваясь к обстановке. Сугроб под окном убрали и, если прыгать, то приземляться на обледенелый тротуар. Окно не светилось. Или лапочки на лестнице гасили на ночь, или минувшим вечером из бара в ресторан никто не поднимался. Впрочем, шел четвертый час утра...
Автомобильный паркинг от гостиницы отделяли передвижные металлические рогатки. Несколько машин со снегом выше крыши превратились в горки. Будка сторожа пустовала, наверное, он уходил ночевать в холл гостиницы и поглядывал из окна. Если поглядывал.
Я опробовал висячую цепь, перегораживавшую въезд в паркинг. Оказалась не закрепленной. И, слава Богу, не грязной, ржавой или смазанной маслом. Весила килограмма четыре, не меньше. Отцепив с крюков, я обмотал омерзительно холодную цепь поверх пиджака под пальто. Господи, и во что я постоянно превращаю одежду!
"Шестерка" стояла у гостиничного входа, пустая.
- Два товарища вошли передо мной, - сказал я открывшему стеклянные створки дверей заспанному портье. - Куда они пошли? Я с ними разминулся...
- У вас есть удостоверение?
Я вытащил из кармана пиджака, прикрыв цепную опояску полой пальто, таможенную ксиву с гербом.
- Понятно, - сказал портье. - Извините, порядок есть порядок... Товарищи поднялись на лифте.
- А-а-а... спасибо, - сказал я.
На алюминиевом косяке раздвижных дверей лифта индикатор этажей высвечивал квадратик с цифрой "8". Поехали на мой этаж?
- Придется догонять, - сказал я портье.
Он устало улыбнулся, накинул на ручки входной двери крюк и поволокся за квадратную колонну к стойке оформления гостей, где стояли диваны.
Вторая кабина оказалась, слава Богу, выключенной на ночь.
Чего они ринулись наверх, в номер? Зевнули, пока я кружил вокруг гостиницы и паркинга? Но портье мог сказать, что я не входил. Однако, судя по его реакции на мое появление, его ни о чем не спрашивали. Значит, выходит, все-таки видели, как я пошел в сторону входа в ресторан с улицы, и решили, что я возвращаюсь в номер кружным путем, через ресторан, бар и дальше по запасной лестнице?
В принципе, логика в их действиях просматривалась. Они не следили за мной. Они меня охраняли. Чтобы я не стал третьим после танцовщицы и Усмана. И, упустив на несколько минут, бросились вверх, куда я, по их мнению, должен был отправиться. Плутание к номеру через черный ход вполне вписывалось в обуявшую меня, по их мнению, дурь кружить и носиться ночью по улицам. Случается, если, скажем, человек перебрал. Почему нет? В любом случае молодцам из вазовской "шестерки" поручали не выяснять причину моих поступков, им поставили другую задачу - охранять. Они и охраняли.
Я снял трубку с телефонного аппарата на стойке портье и набрал номер своей комнаты.
- Да? - ответила Ляззат.
- Меня никто не спрашивает сейчас?
- Кто-то начал постукивать в дверь...
- Скажи, что я в ванной или что-то в этом духе. Сделаешь?
- Минутку! - крикнула она двери. И мне: - Сделаю. Ты где?
- Рядом...
- Минутку, - сказала она теперь мне.
Я положил трубку на место.
В пределах видимости пульт отключения лифта не обнаруживался. Стоило бы и попенять себе, что не высмотрел впрок, прожив практически два дня в этом месте. Вырубив лифт, я выиграл бы до двадцати минут.
Выручила цепь, по которой я планировал спуститься из витражного окна к паркингу, если бы ребята из "шестерки" засели в вестибюле. Она вполне сгодилась замотать металлические ручки стеклянных створок входных дверей гостиницы с улицы. Блокировка получилась непреодолимая, если, конечно, не бить двери многослойного стекла кувалдой. Минут пятнадцать-двадцать, которые займет беготня на улицу кружным путем через черный ход, таким образом, у меня все-таки есть. Времени достаточно. А могут, успокоившись после ответа Ляззат, и засесть в теплом вестибюле...
Вазовская "шестерка", как и прошлый раз, осталась не закрытой, да и ключ зажигания сидел в гнезде. Значит, не засядут, даже если и вознамерятся, сначала пойдут закрывать машину... И немедленно подадут сигнал перехвата по городу. Один будет орать в рацию, а другой ринется проверять мое наличие в номере "на ощупь".
Я перекрестился и бросил "шестерку", минуя первую, со второй скорости вниз по проспекту Республики. Пять минут: я проскочил под аркой в виде скрещенных сабель, мост через Ишим и мимо гранитных пантер. Семь минут: слева промелькнуло помпезное шатровое здание и справа какой-то мемориал, обставленный саженцами. Десять минут: появился указатель "Международный аэропорт" с направляющей стрелкой. Шестнадцать минут: возникли огни диспетчерской башни. Восемнадцать: появились вытянутые чередой, освещенные, как у лайнера в ночном море, окна аэровокзала. Двадцать минут: вазовская "шестерка" втиснута между двумя "Волгами" в жидковатом ряду машин на автостоянке перед входом с надписью "Вылет".
Приоткрыв дверь, согнувшись, я вывалился из-за руля на снег и, всматриваясь в темноту, несколько долгих минут, полз, выжидая и прислушиваясь, за прикрытием из автомобилей. Я опасался, что меня заметят сверху, с башни, где обычно, помимо авиационных диспетчеров, в международных аэропортах сидят и полицейские посты наблюдения за территорией. Идеальным решением было бы найти машину, в которой не включена противоугонная блокировка и сигнализация, а багажник поддастся отмычке из карманного набора "дюжина в одном" - подобия швейцарского ножа с инструментами на непредвиденные обстоятельства.
Нашелся кособоко и торопливо припаркованный старый "Додж-Рамчарджер-150 AW". Индикатор противоугонки в кабине не мигал. Для этой рухляди - две двери и крытый кузов за сиденьями водителя и пассажира на противоугонку и я бы не потратился. Замок задней подъемной створки кузова щелкнул, едва я ковырнул его отверткой.
Внутри американский внедорожник, предназначенный для деревни или войны, промерз, как холодильник. Но пол устилало ковровое покрытие. Как сказал бы Олег, просто класс.
Владелец, я приметил, отапливался привинченной под панелью приборов печкой от "Москвича" или какой другой российской легковушки. Отопление я тут же включил, пусть он подумает, что забыл выключить, и лег на полу кузова, поплотнее прижавшись сзади к спинке сиденья. И опять подумал: Господи, во что превратится моя одежка?
Минут через десять, пригревшись, расслабившись, я почти дремал, вяло перебирая в памяти события дня. Вне сомнения, удачнейшим оказалась вербовка Притулина.
Я принялся подсчитывать, сколько русских однополчан встретил с тех пор, когда снял гимнастерку с капральской нашивкой, которые в Легионе "не даются, а выслуживаются"?
Беспутные монахи "военного монастыря". Определение Николая Бахтина, профессора Бирмингемского университета, бывшего унтера-легионера. Были и князья, Юрий Курнин, например. Были воры, у которых вместо имен кликухи. Были отчаявшиеся, дезертиры, бродяги, сбежавшие военные и торговые моряки, невозвращенцы, убийцы, солдаты и офицеры Советской Армии, брошенные на произвол судьбы в Конго при Лумумбе, семинарист из Загорска... Непредсказуемый, вольный и опасный люд, который Россия аппаратная десятилетиями исторгала на уничтожение. В войнах, где за одного чужого отдавали десять своих. В лагерях вроде Потьмы. В пьянстве. В бестолковом труде. В нищете. В бараках. В духовной зашоренности. В воровстве всех уровней. Легион, хотя бы и немногих, все же спасал от России. Наемники, которых обуздали и которые позволили себя обуздать, стойкие в бою, службе и товариществе профессионалы... Возможно, конечно, и "Weisse Sklaven" - белые рабы, как говорил мой однополчанин и дружок, Дитер Пфлаум. Но - по вольному выбору. Не мобилизованный сброд, рыхлый и липучий, которым заполняют казармы по воинской повинности. Слово-то какое - повинности!
Я размышлял о том, что скудная жизнь Легиона для русских, в особенности тонко организованных, со сложным и необычным прошлым, таких, как, скажем, Бахтин или Курнин, становилась притягательной, иная казалась бледной, запутанной и пресной. Бахтин об этом так и говорил. Легионерский военный быт был тем и хорош для него, что слагался, видоизменялся и выверялся в деле, исходом боя с подсчитанными по-бухгалтерски результатами. Старые "горшки" второго контракта носили больший "иконостас" наградных колодок, чем штабные офицеры. Буйный, крутой монастырский материал для умелого мастера...
Олег Притулин, даже засаленный нынешним окружением, засветился своим "монастырским" прошлым передо мной только потому, что я тоже был когда-то "монахом". Ворон ворону... На Алексеевских курсах Боткин в числе существенных признаков подлинной или поддельной идентификации человека выделял его прошлый опыт. Тот, который становится неотъемлемой частью личной истории, который обстругал эту личность и инстинктивно, на уровне подсознания проявится в любом занятии - от шиномонтажа до политологии. Даже подавленный или скрываемый, он себя выставит в решающую минуту. "Legio Patria Nostra" - "Легион наша родина", и ты всегда будешь уважать поверженного врага, не бросишь раненого или погибшего товарища, не позволишь завладеть твоим оружием.
Мне кажется, я понял, как смогу использовать брата милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях эффективным образом... Жалкое, в общем-то, приобретение, в моем возрасте, возрасте потерь. Когда чаще хоронишь, чем знакомишься с новыми людьми.
Пробудил меня хруст снега. Человек приоткрыл дверь "Доджа-Рамчарджера" и пока, прикрывшись ею, справлял малую нужду, в машину нанесло холода и снегу. Видимо, начиналась метель.
Отопитель все-таки подсадил аккумулятор, который едва провернул двигатель.
- Идиотка, - сказал водитель, - сто раз говорил ей...
Он не стал прогревать мотор. Машина туповато набирала скорость. Я услышал попискивание набора номера на мобильнике. Водитель сказал в телефон:
- Ну, все, уехала... Сейчас приеду. Неделя наша...
Щелкнула крышка складной трубки. Привстав на коленях за спиной водителя, одной рукой я цепко сдавил ему шею, а другой перехватил мобильник и сказал:
- Езжай как едешь, не оглядывайся, иначе выверну шейный позвонок. У тебя есть оружие?
Если он и косил глаза на зеркало заднего вида, видеть мог только мой контур.
- Откуда ему взяться? - ответил он.
- Наклонись вперед, - приказал я и ощупал его подмышки, пошарил за поясом и на бедрах. Действительно, не было. А жаль, пушкой разжиться хотелось бы.
Полчаса дремы придали мне сил.
- Так и ехать? - спросил он.
- Так и ехать. К гостинице "Турист". Знаешь где?
Он кивнул.
- У тебя есть деньги?
- Есть.
- Где лежат?
- Бумажник в нагрудном кармане пиджака. Документы оставь...
- Оставлю...
Он сделал попытку захвата правой, когда я завис над его плечом, запуская руку под кожаную меховую куртку. И напрасно, потому что я ждал нападения. В конце концов, он сам нарывался на силовое решение.
Вывернув ему шею, я тычком сбросил рукоять передач на нейтралку и, перекинув руку на обмякшее колено водителя, уткнул его ступню в педаль тормоза и надавил. Худо-бедно замедляя ход, "Додж-Рамчарджер" крутанулся, и я, будто с карусели, обозрел окрестности вокруг шоссе - далекие, едва выделявшиеся на снегу домишки, слабые огоньки фонарей на столбах и затем лас-вегасские всполохи Астаны.
Мои "Раймон-Вэйл" показывали шестой час утра.
Я не приметил поста дорожно-полицейской службы по пути на аэродром из города. Останавливать для проверки, хотя бы документов, меня, по всей вероятности, некому. В любом случае, в пешем строю я окажусь и приметным, и подозрительным в этот час и в этом месте.
Шоссе и город оставались пустынными. Пара машин и три или четыре зябко сутулившихся прохожих - вот и все, кому попался на пути к гостинице "Турист" трепаный "Додж-Рамчарджер 150 AW". Я оставил внедорожник с его омертвелым владельцем в начале улицы Бейбитшилик, на углу, с видом на запорошенные метелью профили трех гранитных мудрецов, символизирующих неведомые мне демократические традиции степей.
Я загасил габаритные огни машины, поставил её на ручник, выключил двигатель и вложил в карман меховой кожаной куртки завалившегося на пол водителя ключи зажигания от угнанной вазовской "шестерки".
Метель расходилась не на шутку. Учащая шаг в сторону гостиницы "Турист", видневшейся над крышей похожего на барскую усадьбу здания столичного акимата, я подумал, что к рассвету, наверное, потеплеет. Интересно, вылезла Ляззат уже из нагретой постели или нет?
В гостиницу я вошел со стороны ресторана. Завтраки начинали подавать в семь утра. Я с наслаждением пригубил горячий крепкий ароматный кофе, который лично принес метр, он же кассир, памятуя щедрые чаевые, полученные - о Господи! - уже два дня назад. Я попросил его позвонить в мой номер, напомнить мадам, что пора вставать, и спросить, через сколько минут готовить кофе и для нее.
Бумажник оказался итальянской кожи. Не трогая документы, я переложил восемьсот двадцать долларов и девять тысяч шестьсот тенге в свой карман, протер бумажник салфеткой, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, и, пользуясь одиночеством, швырком запустил под батарею отопления в дальний от себя угол.
Когда я выпрямился, злющая, с ввалившимися глазами Ляззат вышагивала ко мне через зал, показывая немыслимые коленки и сиреневое белье между полами распахнутой лисьей шубки. Я встал, чтобы отодвинуть ей стул. И, помимо воли, не сдержал зевоту, которой свело челюсти.
Поцелуя "С добрым утром, дорогая!" не получилось.
Глава девятая
Охота на крокодилов
1
Когда я бойко исчез, все с ума посходили. Взбесились. Сообщив эту потрясающую новость, Ляззат не уточнила, кто - "все", а я не спрашивал. Скорее всего, с точки зрения моих интересов, никто. Ибраеву об угоне вазовской "шестерки", а Жибекову - о захвате "Доджа-Рамчарджера AW 150" доложат особо или сообщат в общей ночной оперативной сводке по Астане после девяти утра. Мои же швейцарские "Раймон Вэйл" показывали семь тридцать пять.
И - какое расстройство! - стекло у часов оказалось надтреснутым. Приходилось только гадать, в какой из двух машин я потерпел материальный урон. Сегмент в полтора-два миллиметра отсутствовал. А если стекляшка осталась на полу или на сиденье?
Помимо этой, выяснялась и иная неприятность. Из-за неё вкупе с суточным недосыпом и расколотыми "Раймон Вэйл" впору было и самому взбеситься.
До появления Ляззат я только предчувствовал, каким гнусным образом обойдутся со мной казахские силовые аппаратчики. Версию этой гнусности я и навязывал накануне Олегу Притулину, именно версию и именно навязывал, не больше. Оказалось - правда...
Ляззат сказала, что вернулась домой с банкета в "Кара-Агткель" около часу ночи. И, когда я поинтересовался, чтобы загладить невольное хамство с зевком, не промерзла ли в пути и каким транспортом добиралась, она, пожав плечами, сообщила, что жибековский юбилей широко отмечался в том же "Титанике", на втором этаже, где "Кара-Агткель" недавно открыл банкетный филиал. А новая столичная квартира Ивана Ивановича Олигархова, то есть и её, находится на шестом этаже. Как можно замерзнуть в теплом лифте? И вообще дура она, что поехала потом ко мне в гостиницу. Не трепали бы нервы одурелые ибраевские ребята, которые после моего ночного звонка дважды попытались вломиться в номер.
Выходило, что в ресторане "Кара-Агткель" на проспекте Республики полковник Жибеков неторопливо и вкусно, как говорится, в анфас и профиль продемонстрировал наивного и самонадеянного залетку Шемякина или Фиму из Питера, как угодно, кадрам своей ментовской "наружки". Олег, перед которым я выставлялся высоким профи, знал про это. Слава Богу, что по наитию, вдохновленный мертвым молчанием за дверью несуществующего банкетного зала, я высказал предположение про замерзших жибековцев, рвущихся к нам на прием с улицы... Блеф обернулся реальной ставкой. Только по этой причине Олег и сдался.
Открывшееся обстоятельство в новом свете выставляло появление также Гамлетика Унакянца. Оно стало, по существу, очной ставкой, на которой мы опознали друг друга к радости полковника Жибекова и подполковника Ибраева заодно. Удостоверились в Унакянце - раз, удостоверились в неподдельности и иностранной качественности шлайновского живого товара, Шемякина, - два. А до этого молодые сыскные службы, недоверчивые и архивов не накопившие, сомневались из юношеской робости в подлинности двух героев. Для гербария редких сорняков, именуемого базой данных правоохранительных органов, приобретение получилось и полезное, и бесплатное. За это медаль полагается.
Меня опустили, в сущности. Но не в этом дело. Я давно перестал обращать внимание на унижения. Наносимых мне я не запоминаю, если вообще замечаю. Я плевал на то, в каком виде предстаю перед сотрудниками "наружки", которых воспринимаю вроде зеркал в витринах. В случившемся ужасал неосознаваемый мною риск, под который подвел меня собственный же оператор. Если Ибраев стал им по воле Шлайна, сдавшего меня внаем казахстанской конторе, подполковник нес ответственность за полноту моей информированности. Разве не так?
Говорят, что судьба человека - его характер. Я лохматил жибековского есаула Притулина и ибраевских ребят в вазовской "шестерке" минувшей ночью, признаюсь, без четко сформулированного намерения. Если хотите, отводил душу. В приюте для детей малоимущих эмигрантов на шанхайской Бабблингвелл-роуд мне дали кличку за мой нрав "Тохтамыш-Мамай-Губастый". Покойный папа предупреждал: Шемякины сгоряча распускают кулаки и только потом думают о последствиях.
Меня стреножили, согнули и придавили в Казахстане до предела, вот пружина и выпрямилась...
Пусть решают ребус со многими неслагаемыми: где я прохлаждался, пропав возле гостиницы, кто и зачем угнал "Жигули" оперативников, почему ключи от их машины оказались в кармане, надеюсь, не ставшего трупом владельца "Доджа-Рамчарджера", найденного в центре города, и так далее и в том же духе...
На месте Ибраева, не дожидаясь вещественного подтверждения авторства этих не стыкуемых в видимую причинную связь выходок, я бы решил, что они совершались по приказу Шлайна. Я бы крепко задумался: что за игра вдруг затеялась из Москвы? По собственной прихоти наемный агент Шемякин до такой степени задурить не мог.
Мог. С одной стороны. А с другой - не без определенного расчета великого бюрократа Ефима Шлайна.
Бюрократическое величие Ефима, с точки зрения его агентов, и соответствующее ничтожество, с точки зрения конторских коллег, гнездится в его личности. Оперативные оплошности, невезение или промахи агентов, даже от усталости, Шлайн квалифицирует как собственные системные ошибки, поскольку он подбирает, в сущности, не подчиненных. Ефим одержим созданием систем. На основе скроенных под эти системы фотороботов он и подбирает человеческий материал для решения задач, поставленных командованием. Это основное, помимо планирования операций, занятие Ефима. Занятие беспрерывное.
Разумеется, такой подход с использованием постоянного состава государственных служащих невозможен. Чины, звания, премиальные и награды для кадровых работников в России - в основном лишь метки сроков службы или юбилеев, отношения к качеству работы не имеют. Требования к этому качеству в силовых госструктурах нивелируются между худшим и посредственным, поскольку отличниками боевой подготовки все быть не могут. Шлайн же требует, по мнению коллег, из-за заносчивости и карьеризма невозможного, работы на износ. Воленс-ноленс Ефим и делает ставку на наемников, признающих, в отличие от госслужащих, допустимость любых крутых требований, разумеется, при абсолютной недопустимости некорректности попусту.
- Теперь ясно, мадам, - сказал я. - Вы обознались. Я говорю об этом с сожалением, поскольку вы - прекрасны. Но кто такой этот баловень судьбы и женщин Ибраев?
- Вы не Шемякин?
Я второй раз сполз с табуретки.
Ее плечо на манер эполета украшала витая из шелка роза, из-под которой свисала аксельбантом нитка крупного жемчуга.
- Нет, - сказал я, - не Шемякин. Разрешите представиться. Я - Фима, Фима из Петербурга.
Если за ошибочную наводку она двинет в сердцах одного из ибраевских орлов, приехавших вслед за мной на "шестерке", подумал я, вражеские ряды поредеют на длительный срок. Предплечье женщины-вамп под шелковой розой выглядело шире моей ляжки.
- Как бы там ни было, вы позволите заплатить за ваш коктейль? спросил я приторно.
Она кивнула, встала из-за стойки - я опять увидел только декольте - и пошла к выходу из игрального зала. Юбка колоколом выше колен, стройные сильные ноги, прямая линия плеч, над копной волос, возможно и надставленных, боком сидела войлочная, стилизованная под степную шляпа с завернутыми вверх полями.
Господи, подумал я, ведь я её не узнаю, если встречу на улице. Хотя, конечно, не так уж много местных леди вышагивают по Казахстану, попыхивая трубкой с высоты двухметрового роста.
Я сеял панику в чужих рядах. Но проникался, выходит, ею и сам. Однако отступать было поздно.
Расплатившись, я неторопливо потащился в огромный, словно аэропорт, вестибюль "Паласа", воображая от скуки, что "шкурой чувствую" на себе влюбленный и тяжелый, как неумолимый рок, взгляд женщины-вамп. В зеркальном панно перед гардеробной я приметил, что она действительно следит за мной из глубокого кресла кремовой кожи возле белого рояля, неизвестно зачем поставленного в застуженном холле. Кажется, она негодовала.
3
Промороженные улицы Астаны ночью романтически пустынны, но, сделав несколько десятков шагов, я, окоченев, вернулся к "Паласу" и сел к леваку-таксисту в блестевший в отсветах рекламных огней старый "мерс" с лысыми скатами. Выбирать не приходилось, машина оказалась единственной. Стоянка считалась, как сказал пожилой казах за рулем, "дохлой", не то что у гостиницы "Турист", куда я попросил себя отвезти.
"Шестерка" вырулила следом и по-прежнему без огней. Можно было ехать и так. Безлюдный центр казахстанской столицы переливался неоновыми огнями, словно Лас-Вегас.
Я велел покатать себя по городу, из конца в конец и так быстро, как только водитель мог. Во-первых, следовало изучить Астану. Я ведь её не знал, за исключением административного пустыря, иначе и не скажешь про площадь, уставленную по периметру управленческими дворцами, а также набережной возле "Титаника" и прилегающих к гостинице "Турист" улиц. Во-вторых, в мои расчеты входила попытка потрепать ибраевскую "наружку", если уж я принялся, как говорится, лохматить спецслужбы нынешней ночью. Начало положено: отказался от контакта в "Паласе", мечусь на такси по улицам...
Возле моста через Ишим по дороге в аэропорт я вышел из машины и погулял под гигантской аркой из скрещенных сабель, покружил вокруг зеленоватого постамента, на котором скалилась, поджав кошачью лапу, подсвеченная прожектором гранитная пантера с жирным хвостом. Улучив момент, втиснулся между постаментом и парапетом моста, постоял, затаившись, и вернулся к такси. Затем попросил показать столичный университет, набережную возле катка, остатки бывшего Целинограда, здание компании "Казах Ойл", православную церковь, дом российского посольства и ещё прогулялся, на этот раз вдоль ограды новой мечети напротив пустынного замусоренного рынка.
Хвост носился теперь с включенными фарами и напряженно трудился контактно, в пределах видимости. Довольство рулившего казаха, я приметил, испарялось. Предвкушение заработка отравляло предчувствие допроса ореликов из вазовской "шестерки". Тертый ночник знал, кто какие номера имеет в городе.
Шел третий час утра.
Представление об Астане я получил.
- Двигай теперь к отелю "Сункар", - приказал я водителю.
- И там расстанемся, - сказал он. - Мне домой пора, да и заправляться...
- Если есть свободные номера, расстанемся, - сказал я с расчетом на передачу моих слов ибраевским ореликам. - И считай, что на датчик топлива я не смотрел и про бензин поверил...
Овальный холл "Сункара" орошал уныло журчавший меж искусственных бамбучин и пластиковой травы арык с настоящей водой. Центр занимал круглый диван, на котором спали, свесив стриженые головы вбок и раскорячив ноги в армейских ботинках, двое в сером камуфляже. Свет в баре не горел. На стойке настольная лампа высвечивала мраморную дощечку с надписью "Извините, до утра свободных номеров нет".
Таксист не умчался. "Шестерка" тоже просматривалась.
- Не судьба расставаться нам, - сказал я казаху. - Везите в "Турист", распрощаемся там. Сколько с меня?
- Две с половиной тысячи, - ответил он. Я почувствовал по голосу, что сумма названа с запросом.
- Делиться заставят? - спросил я, ткнув перчаткой за спину.
Казах вгляделся мне в лицо. Рассмеялся и сказал:
- Врать больше не стану. Конечно, если все не отнимут...
- Все не отнимут.
Я положил десять пятисотенных купюр возле рычага переключения передач и сказал:
- Спасибо, друг, все славно получилось. Как насчет того, чтобы поработать со мной, скажем, завтра или в другой какой день?
Он покосился на деньги.
- Во сколько подавать?
- У вас есть телефон дома?
- Есть... Тридцать два, двадцать семь, ноль восемь.
- Я позвоню. Но о договоренности никому. В особенности ребяткам из "шестерки", если они спросят... И не волнуйся. За мной ничего нет. Завтра или в другие дни будем кататься одни. Тариф сегодняшний. Устраивает?
- Меня зовут Юсуп, - сказал он. - А вас?
- Фима, - ответил я. - Фима из Петербурга.
- Очень приятно было познакомиться, Фима. Обо всем договорились. Вы приятный клиент.
- А вы, Юсуп, хороший водитель и симпатичный казах.
- Я узбек, - сказал он.
- Извини, друг... Какая разница?
Он ничего не ответил. Протянул руку, и я пожал её. Но из "мерса" вышел не у входа, попросил отъехать подальше, на проспект, чтобы видеть верхние этажи гостиницы.
В окне моего номера горел свет.
Витражное окно на лестничной площадке между баром первого этажа и рестораном на втором находилось на высоте примерно двух с половиной метров от асфальта. Я неторопливо прошелся под ним, присматриваясь к обстановке. Сугроб под окном убрали и, если прыгать, то приземляться на обледенелый тротуар. Окно не светилось. Или лапочки на лестнице гасили на ночь, или минувшим вечером из бара в ресторан никто не поднимался. Впрочем, шел четвертый час утра...
Автомобильный паркинг от гостиницы отделяли передвижные металлические рогатки. Несколько машин со снегом выше крыши превратились в горки. Будка сторожа пустовала, наверное, он уходил ночевать в холл гостиницы и поглядывал из окна. Если поглядывал.
Я опробовал висячую цепь, перегораживавшую въезд в паркинг. Оказалась не закрепленной. И, слава Богу, не грязной, ржавой или смазанной маслом. Весила килограмма четыре, не меньше. Отцепив с крюков, я обмотал омерзительно холодную цепь поверх пиджака под пальто. Господи, и во что я постоянно превращаю одежду!
"Шестерка" стояла у гостиничного входа, пустая.
- Два товарища вошли передо мной, - сказал я открывшему стеклянные створки дверей заспанному портье. - Куда они пошли? Я с ними разминулся...
- У вас есть удостоверение?
Я вытащил из кармана пиджака, прикрыв цепную опояску полой пальто, таможенную ксиву с гербом.
- Понятно, - сказал портье. - Извините, порядок есть порядок... Товарищи поднялись на лифте.
- А-а-а... спасибо, - сказал я.
На алюминиевом косяке раздвижных дверей лифта индикатор этажей высвечивал квадратик с цифрой "8". Поехали на мой этаж?
- Придется догонять, - сказал я портье.
Он устало улыбнулся, накинул на ручки входной двери крюк и поволокся за квадратную колонну к стойке оформления гостей, где стояли диваны.
Вторая кабина оказалась, слава Богу, выключенной на ночь.
Чего они ринулись наверх, в номер? Зевнули, пока я кружил вокруг гостиницы и паркинга? Но портье мог сказать, что я не входил. Однако, судя по его реакции на мое появление, его ни о чем не спрашивали. Значит, выходит, все-таки видели, как я пошел в сторону входа в ресторан с улицы, и решили, что я возвращаюсь в номер кружным путем, через ресторан, бар и дальше по запасной лестнице?
В принципе, логика в их действиях просматривалась. Они не следили за мной. Они меня охраняли. Чтобы я не стал третьим после танцовщицы и Усмана. И, упустив на несколько минут, бросились вверх, куда я, по их мнению, должен был отправиться. Плутание к номеру через черный ход вполне вписывалось в обуявшую меня, по их мнению, дурь кружить и носиться ночью по улицам. Случается, если, скажем, человек перебрал. Почему нет? В любом случае молодцам из вазовской "шестерки" поручали не выяснять причину моих поступков, им поставили другую задачу - охранять. Они и охраняли.
Я снял трубку с телефонного аппарата на стойке портье и набрал номер своей комнаты.
- Да? - ответила Ляззат.
- Меня никто не спрашивает сейчас?
- Кто-то начал постукивать в дверь...
- Скажи, что я в ванной или что-то в этом духе. Сделаешь?
- Минутку! - крикнула она двери. И мне: - Сделаю. Ты где?
- Рядом...
- Минутку, - сказала она теперь мне.
Я положил трубку на место.
В пределах видимости пульт отключения лифта не обнаруживался. Стоило бы и попенять себе, что не высмотрел впрок, прожив практически два дня в этом месте. Вырубив лифт, я выиграл бы до двадцати минут.
Выручила цепь, по которой я планировал спуститься из витражного окна к паркингу, если бы ребята из "шестерки" засели в вестибюле. Она вполне сгодилась замотать металлические ручки стеклянных створок входных дверей гостиницы с улицы. Блокировка получилась непреодолимая, если, конечно, не бить двери многослойного стекла кувалдой. Минут пятнадцать-двадцать, которые займет беготня на улицу кружным путем через черный ход, таким образом, у меня все-таки есть. Времени достаточно. А могут, успокоившись после ответа Ляззат, и засесть в теплом вестибюле...
Вазовская "шестерка", как и прошлый раз, осталась не закрытой, да и ключ зажигания сидел в гнезде. Значит, не засядут, даже если и вознамерятся, сначала пойдут закрывать машину... И немедленно подадут сигнал перехвата по городу. Один будет орать в рацию, а другой ринется проверять мое наличие в номере "на ощупь".
Я перекрестился и бросил "шестерку", минуя первую, со второй скорости вниз по проспекту Республики. Пять минут: я проскочил под аркой в виде скрещенных сабель, мост через Ишим и мимо гранитных пантер. Семь минут: слева промелькнуло помпезное шатровое здание и справа какой-то мемориал, обставленный саженцами. Десять минут: появился указатель "Международный аэропорт" с направляющей стрелкой. Шестнадцать минут: возникли огни диспетчерской башни. Восемнадцать: появились вытянутые чередой, освещенные, как у лайнера в ночном море, окна аэровокзала. Двадцать минут: вазовская "шестерка" втиснута между двумя "Волгами" в жидковатом ряду машин на автостоянке перед входом с надписью "Вылет".
Приоткрыв дверь, согнувшись, я вывалился из-за руля на снег и, всматриваясь в темноту, несколько долгих минут, полз, выжидая и прислушиваясь, за прикрытием из автомобилей. Я опасался, что меня заметят сверху, с башни, где обычно, помимо авиационных диспетчеров, в международных аэропортах сидят и полицейские посты наблюдения за территорией. Идеальным решением было бы найти машину, в которой не включена противоугонная блокировка и сигнализация, а багажник поддастся отмычке из карманного набора "дюжина в одном" - подобия швейцарского ножа с инструментами на непредвиденные обстоятельства.
Нашелся кособоко и торопливо припаркованный старый "Додж-Рамчарджер-150 AW". Индикатор противоугонки в кабине не мигал. Для этой рухляди - две двери и крытый кузов за сиденьями водителя и пассажира на противоугонку и я бы не потратился. Замок задней подъемной створки кузова щелкнул, едва я ковырнул его отверткой.
Внутри американский внедорожник, предназначенный для деревни или войны, промерз, как холодильник. Но пол устилало ковровое покрытие. Как сказал бы Олег, просто класс.
Владелец, я приметил, отапливался привинченной под панелью приборов печкой от "Москвича" или какой другой российской легковушки. Отопление я тут же включил, пусть он подумает, что забыл выключить, и лег на полу кузова, поплотнее прижавшись сзади к спинке сиденья. И опять подумал: Господи, во что превратится моя одежка?
Минут через десять, пригревшись, расслабившись, я почти дремал, вяло перебирая в памяти события дня. Вне сомнения, удачнейшим оказалась вербовка Притулина.
Я принялся подсчитывать, сколько русских однополчан встретил с тех пор, когда снял гимнастерку с капральской нашивкой, которые в Легионе "не даются, а выслуживаются"?
Беспутные монахи "военного монастыря". Определение Николая Бахтина, профессора Бирмингемского университета, бывшего унтера-легионера. Были и князья, Юрий Курнин, например. Были воры, у которых вместо имен кликухи. Были отчаявшиеся, дезертиры, бродяги, сбежавшие военные и торговые моряки, невозвращенцы, убийцы, солдаты и офицеры Советской Армии, брошенные на произвол судьбы в Конго при Лумумбе, семинарист из Загорска... Непредсказуемый, вольный и опасный люд, который Россия аппаратная десятилетиями исторгала на уничтожение. В войнах, где за одного чужого отдавали десять своих. В лагерях вроде Потьмы. В пьянстве. В бестолковом труде. В нищете. В бараках. В духовной зашоренности. В воровстве всех уровней. Легион, хотя бы и немногих, все же спасал от России. Наемники, которых обуздали и которые позволили себя обуздать, стойкие в бою, службе и товариществе профессионалы... Возможно, конечно, и "Weisse Sklaven" - белые рабы, как говорил мой однополчанин и дружок, Дитер Пфлаум. Но - по вольному выбору. Не мобилизованный сброд, рыхлый и липучий, которым заполняют казармы по воинской повинности. Слово-то какое - повинности!
Я размышлял о том, что скудная жизнь Легиона для русских, в особенности тонко организованных, со сложным и необычным прошлым, таких, как, скажем, Бахтин или Курнин, становилась притягательной, иная казалась бледной, запутанной и пресной. Бахтин об этом так и говорил. Легионерский военный быт был тем и хорош для него, что слагался, видоизменялся и выверялся в деле, исходом боя с подсчитанными по-бухгалтерски результатами. Старые "горшки" второго контракта носили больший "иконостас" наградных колодок, чем штабные офицеры. Буйный, крутой монастырский материал для умелого мастера...
Олег Притулин, даже засаленный нынешним окружением, засветился своим "монастырским" прошлым передо мной только потому, что я тоже был когда-то "монахом". Ворон ворону... На Алексеевских курсах Боткин в числе существенных признаков подлинной или поддельной идентификации человека выделял его прошлый опыт. Тот, который становится неотъемлемой частью личной истории, который обстругал эту личность и инстинктивно, на уровне подсознания проявится в любом занятии - от шиномонтажа до политологии. Даже подавленный или скрываемый, он себя выставит в решающую минуту. "Legio Patria Nostra" - "Легион наша родина", и ты всегда будешь уважать поверженного врага, не бросишь раненого или погибшего товарища, не позволишь завладеть твоим оружием.
Мне кажется, я понял, как смогу использовать брата милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях эффективным образом... Жалкое, в общем-то, приобретение, в моем возрасте, возрасте потерь. Когда чаще хоронишь, чем знакомишься с новыми людьми.
Пробудил меня хруст снега. Человек приоткрыл дверь "Доджа-Рамчарджера" и пока, прикрывшись ею, справлял малую нужду, в машину нанесло холода и снегу. Видимо, начиналась метель.
Отопитель все-таки подсадил аккумулятор, который едва провернул двигатель.
- Идиотка, - сказал водитель, - сто раз говорил ей...
Он не стал прогревать мотор. Машина туповато набирала скорость. Я услышал попискивание набора номера на мобильнике. Водитель сказал в телефон:
- Ну, все, уехала... Сейчас приеду. Неделя наша...
Щелкнула крышка складной трубки. Привстав на коленях за спиной водителя, одной рукой я цепко сдавил ему шею, а другой перехватил мобильник и сказал:
- Езжай как едешь, не оглядывайся, иначе выверну шейный позвонок. У тебя есть оружие?
Если он и косил глаза на зеркало заднего вида, видеть мог только мой контур.
- Откуда ему взяться? - ответил он.
- Наклонись вперед, - приказал я и ощупал его подмышки, пошарил за поясом и на бедрах. Действительно, не было. А жаль, пушкой разжиться хотелось бы.
Полчаса дремы придали мне сил.
- Так и ехать? - спросил он.
- Так и ехать. К гостинице "Турист". Знаешь где?
Он кивнул.
- У тебя есть деньги?
- Есть.
- Где лежат?
- Бумажник в нагрудном кармане пиджака. Документы оставь...
- Оставлю...
Он сделал попытку захвата правой, когда я завис над его плечом, запуская руку под кожаную меховую куртку. И напрасно, потому что я ждал нападения. В конце концов, он сам нарывался на силовое решение.
Вывернув ему шею, я тычком сбросил рукоять передач на нейтралку и, перекинув руку на обмякшее колено водителя, уткнул его ступню в педаль тормоза и надавил. Худо-бедно замедляя ход, "Додж-Рамчарджер" крутанулся, и я, будто с карусели, обозрел окрестности вокруг шоссе - далекие, едва выделявшиеся на снегу домишки, слабые огоньки фонарей на столбах и затем лас-вегасские всполохи Астаны.
Мои "Раймон-Вэйл" показывали шестой час утра.
Я не приметил поста дорожно-полицейской службы по пути на аэродром из города. Останавливать для проверки, хотя бы документов, меня, по всей вероятности, некому. В любом случае, в пешем строю я окажусь и приметным, и подозрительным в этот час и в этом месте.
Шоссе и город оставались пустынными. Пара машин и три или четыре зябко сутулившихся прохожих - вот и все, кому попался на пути к гостинице "Турист" трепаный "Додж-Рамчарджер 150 AW". Я оставил внедорожник с его омертвелым владельцем в начале улицы Бейбитшилик, на углу, с видом на запорошенные метелью профили трех гранитных мудрецов, символизирующих неведомые мне демократические традиции степей.
Я загасил габаритные огни машины, поставил её на ручник, выключил двигатель и вложил в карман меховой кожаной куртки завалившегося на пол водителя ключи зажигания от угнанной вазовской "шестерки".
Метель расходилась не на шутку. Учащая шаг в сторону гостиницы "Турист", видневшейся над крышей похожего на барскую усадьбу здания столичного акимата, я подумал, что к рассвету, наверное, потеплеет. Интересно, вылезла Ляззат уже из нагретой постели или нет?
В гостиницу я вошел со стороны ресторана. Завтраки начинали подавать в семь утра. Я с наслаждением пригубил горячий крепкий ароматный кофе, который лично принес метр, он же кассир, памятуя щедрые чаевые, полученные - о Господи! - уже два дня назад. Я попросил его позвонить в мой номер, напомнить мадам, что пора вставать, и спросить, через сколько минут готовить кофе и для нее.
Бумажник оказался итальянской кожи. Не трогая документы, я переложил восемьсот двадцать долларов и девять тысяч шестьсот тенге в свой карман, протер бумажник салфеткой, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, и, пользуясь одиночеством, швырком запустил под батарею отопления в дальний от себя угол.
Когда я выпрямился, злющая, с ввалившимися глазами Ляззат вышагивала ко мне через зал, показывая немыслимые коленки и сиреневое белье между полами распахнутой лисьей шубки. Я встал, чтобы отодвинуть ей стул. И, помимо воли, не сдержал зевоту, которой свело челюсти.
Поцелуя "С добрым утром, дорогая!" не получилось.
Глава девятая
Охота на крокодилов
1
Когда я бойко исчез, все с ума посходили. Взбесились. Сообщив эту потрясающую новость, Ляззат не уточнила, кто - "все", а я не спрашивал. Скорее всего, с точки зрения моих интересов, никто. Ибраеву об угоне вазовской "шестерки", а Жибекову - о захвате "Доджа-Рамчарджера AW 150" доложат особо или сообщат в общей ночной оперативной сводке по Астане после девяти утра. Мои же швейцарские "Раймон Вэйл" показывали семь тридцать пять.
И - какое расстройство! - стекло у часов оказалось надтреснутым. Приходилось только гадать, в какой из двух машин я потерпел материальный урон. Сегмент в полтора-два миллиметра отсутствовал. А если стекляшка осталась на полу или на сиденье?
Помимо этой, выяснялась и иная неприятность. Из-за неё вкупе с суточным недосыпом и расколотыми "Раймон Вэйл" впору было и самому взбеситься.
До появления Ляззат я только предчувствовал, каким гнусным образом обойдутся со мной казахские силовые аппаратчики. Версию этой гнусности я и навязывал накануне Олегу Притулину, именно версию и именно навязывал, не больше. Оказалось - правда...
Ляззат сказала, что вернулась домой с банкета в "Кара-Агткель" около часу ночи. И, когда я поинтересовался, чтобы загладить невольное хамство с зевком, не промерзла ли в пути и каким транспортом добиралась, она, пожав плечами, сообщила, что жибековский юбилей широко отмечался в том же "Титанике", на втором этаже, где "Кара-Агткель" недавно открыл банкетный филиал. А новая столичная квартира Ивана Ивановича Олигархова, то есть и её, находится на шестом этаже. Как можно замерзнуть в теплом лифте? И вообще дура она, что поехала потом ко мне в гостиницу. Не трепали бы нервы одурелые ибраевские ребята, которые после моего ночного звонка дважды попытались вломиться в номер.
Выходило, что в ресторане "Кара-Агткель" на проспекте Республики полковник Жибеков неторопливо и вкусно, как говорится, в анфас и профиль продемонстрировал наивного и самонадеянного залетку Шемякина или Фиму из Питера, как угодно, кадрам своей ментовской "наружки". Олег, перед которым я выставлялся высоким профи, знал про это. Слава Богу, что по наитию, вдохновленный мертвым молчанием за дверью несуществующего банкетного зала, я высказал предположение про замерзших жибековцев, рвущихся к нам на прием с улицы... Блеф обернулся реальной ставкой. Только по этой причине Олег и сдался.
Открывшееся обстоятельство в новом свете выставляло появление также Гамлетика Унакянца. Оно стало, по существу, очной ставкой, на которой мы опознали друг друга к радости полковника Жибекова и подполковника Ибраева заодно. Удостоверились в Унакянце - раз, удостоверились в неподдельности и иностранной качественности шлайновского живого товара, Шемякина, - два. А до этого молодые сыскные службы, недоверчивые и архивов не накопившие, сомневались из юношеской робости в подлинности двух героев. Для гербария редких сорняков, именуемого базой данных правоохранительных органов, приобретение получилось и полезное, и бесплатное. За это медаль полагается.
Меня опустили, в сущности. Но не в этом дело. Я давно перестал обращать внимание на унижения. Наносимых мне я не запоминаю, если вообще замечаю. Я плевал на то, в каком виде предстаю перед сотрудниками "наружки", которых воспринимаю вроде зеркал в витринах. В случившемся ужасал неосознаваемый мною риск, под который подвел меня собственный же оператор. Если Ибраев стал им по воле Шлайна, сдавшего меня внаем казахстанской конторе, подполковник нес ответственность за полноту моей информированности. Разве не так?
Говорят, что судьба человека - его характер. Я лохматил жибековского есаула Притулина и ибраевских ребят в вазовской "шестерке" минувшей ночью, признаюсь, без четко сформулированного намерения. Если хотите, отводил душу. В приюте для детей малоимущих эмигрантов на шанхайской Бабблингвелл-роуд мне дали кличку за мой нрав "Тохтамыш-Мамай-Губастый". Покойный папа предупреждал: Шемякины сгоряча распускают кулаки и только потом думают о последствиях.
Меня стреножили, согнули и придавили в Казахстане до предела, вот пружина и выпрямилась...
Пусть решают ребус со многими неслагаемыми: где я прохлаждался, пропав возле гостиницы, кто и зачем угнал "Жигули" оперативников, почему ключи от их машины оказались в кармане, надеюсь, не ставшего трупом владельца "Доджа-Рамчарджера", найденного в центре города, и так далее и в том же духе...
На месте Ибраева, не дожидаясь вещественного подтверждения авторства этих не стыкуемых в видимую причинную связь выходок, я бы решил, что они совершались по приказу Шлайна. Я бы крепко задумался: что за игра вдруг затеялась из Москвы? По собственной прихоти наемный агент Шемякин до такой степени задурить не мог.
Мог. С одной стороны. А с другой - не без определенного расчета великого бюрократа Ефима Шлайна.
Бюрократическое величие Ефима, с точки зрения его агентов, и соответствующее ничтожество, с точки зрения конторских коллег, гнездится в его личности. Оперативные оплошности, невезение или промахи агентов, даже от усталости, Шлайн квалифицирует как собственные системные ошибки, поскольку он подбирает, в сущности, не подчиненных. Ефим одержим созданием систем. На основе скроенных под эти системы фотороботов он и подбирает человеческий материал для решения задач, поставленных командованием. Это основное, помимо планирования операций, занятие Ефима. Занятие беспрерывное.
Разумеется, такой подход с использованием постоянного состава государственных служащих невозможен. Чины, звания, премиальные и награды для кадровых работников в России - в основном лишь метки сроков службы или юбилеев, отношения к качеству работы не имеют. Требования к этому качеству в силовых госструктурах нивелируются между худшим и посредственным, поскольку отличниками боевой подготовки все быть не могут. Шлайн же требует, по мнению коллег, из-за заносчивости и карьеризма невозможного, работы на износ. Воленс-ноленс Ефим и делает ставку на наемников, признающих, в отличие от госслужащих, допустимость любых крутых требований, разумеется, при абсолютной недопустимости некорректности попусту.