Скворцов Валериан. Каникулы вне закона

   Не сажусь. Иначе окажусь с той стороны от князя, в которую выставлена его ступня в белоснежном носке. В Индокитае вытягивать ноги в чью-то сторону или, тем более, выставлять пятки - уничижать, почти что плевать в человека. Я и разговор не начинаю из-за этого. Стою и молчу.
   Солнце высоко, но холодно почти как ночью. Шинельку, выданную Тонгом, внакидку носить неприлично, я её оставил в бараке для приезжих, на мне хлопчатобумажная рубашка, поношенный галстук, полотняный мятый костюм кремовые пиджак и брюки на пару размеров больше, чем надо. Что нашлось в запасниках протокольного отдела управления, как оно здесь называется, дружбы между народами. Про ботинки и говорить не хочется. Те самые, в которых отшагал два десятка с лишним километров местным лесом.
   Одежка не греет. А на князя слуга в кителе с золочеными пуговицами и черных штанах набрасывают военного покроя полупальто... И в этот момент мне подсовывают сзади стул, подбив его краем коленные суставы. Практически я шлепаюсь на жесткое сиденье.
   - Я повешу вас, господин Шемякин, - по-английски говорит князь таким тоном, словно приглашает выпить с ним чаю. - Старый Тонг спятил... Только поэтому вы оказались в моей столице. Всем известно, что вы работали в сыскной конторе у Випола, вы - наемник, практикующий юрист...
   - Практикующий адвокат, ваше сиятельство, - сказал я. - Но это не важно.
   Сун Кха закуривают "чаруту". На безымянном пальце левой руки он носит серебряное кольцо с кровяником, обрамленным монограммой военной или полицейской академии. Формально Сун Кха - гоминьдановский генерал, покинувший Китай после коммунистической революции. Поскольку прошло более полувека с тех времен, кто докажет обратное? Скорее всего, вышел в эти горные края в середине пятидесятых в чине младшего лейтенанта, а то и сержанта.
   Раскурив сигару, он с ленцой интересуется:
   - Что значит, неважно? Вам не дорога жизнь?
   - Не важно, в какой должности меня повесят, ваше сиятельство. Жизнь свою я не очень люблю, но надежду на её улучшение - да. Однако, я ломал ноги на колдобинах и продирался по чащобам не для устройства собственной казни. Думаю, эту заботу лучше отложить. Есть другая, поважнее. Я привез привет от человека, у которого околел удав. Смерть удава - вот моя забота.
   Когда он смеется, над мелкими ровными зубами обнажаются розоватые десны.
   - Только привет?
   - У меня, князь, кроме репутации, ничего нет, - сказал я грубо. - Вы, что же, хотите, чтобы я тянул с собой верительные побрякушки через несколько границ в Азии, потом в Европе, потом снова в Азии? Да и отсюда на север ваши люди ходят в Сибирь через Афганистан и Таджикистан с шанскими паспортами, что ли? Покажите мне один, я потом расскажу о нем в консульском управлении какого-нибудь министерства... э-э-э... дружбы народов какого-нибудь государства.
   - Ну, хорошо... Докажите, что вы от человека с удавом.
   - Я знаю, откуда удав.
   - Откуда же?
   - Эти сведения принадлежат не мне, князь. Думаю, достаточно и того, что я перед вами. Разве это не ответ на вопрос? Больше мне добавить нечего. Я уже сказал про свою репутацию.
   - Ну, что ж... Проявим к ней уважение. Вас расстреляют.
   - И вы потеряете друга и партнера.
   Он опять обнажает розоватые десны над мелкими зубами. Но это скорее оскал, чем смех.
   - Не подпрыгивайте, Бэзил Шемякин. Вам не допрыгнуть... Вы мне не ровня! Не наглейте! Или добиваетесь все-таки повешения? - говорит он.
   Я закидываю ногу на ногу. Пыльная потрескавшаяся бутса раскачивается перед князем.
   - Ваше сиятельство, я говорил не о себе. О владельце удава... Рептилию извел человек, который почти захватил власть в организации. Его и его сторонников раздражает необходимость оперировать с низкосортными марками или суррогатами. Они хотят "китайский белый"... Они хотят, чтобы вы давали его, или уйдут к другим поставщикам.
   Вру напропалую, а радость переполняет меня вопреки перспективе повешения или расстрела. Сун Кха говорил об удаве, говорил без видимого удивления. Значит, подарок действительно от него. Значит, я связал концы с концами для Ибраева!
   - Ну, хорошо... Когда и где вы имели последний контакт с владельцем удава?
   - Исключительно для вашего сведения, ваше сиятельство, - сказал я. Разговор с клиентом состоялся в государственной тюрьме города Астаны тридцать первого января, в понедельник. Клиент... э-э-э... временно находился там.
   Ложь полагается дозировать правдой, как терпкое вино минералкой, лучше проходит. А где же ещё я последний раз беседовал с Иваном Ивановичем Олигарховым? На скаку по прогулочному двору ибраевского сизо.
   Князь отбрасывает окурок "чаруты" и щелкает пальцами.
   Два бойца с "калашниковыми" за плечами ставят между нами столик со скатертью в красную клетку. Девица в белой кофточке, под которой просвечивает бамбуковый бюстгальтер, и длинной черной юбке, встав на колени, расставляет на нем алюминиевые тарелочки с закусками. Третий боец сует мне в руки запечатанный глиной горшок. Это - самогон, который тянут через бамбучину и, желательно, из вежливости сразу до дна. В Легионе напиток назывался "шум-шум". После первого глотка пылающую гортань будто затыкает пропитанной сивухой тряпкой. Совершенно не дышится.
   Я и не дышал.
   Князь пил светлое "Шаосиньское".
   - Как дела в России? - спрашивает он.
   - Я теперь из Казахстана, ваше сиятельство. Новая большая страна у границы с Китаем...
   Он вскакивает, нащупывает разутой ногой обувку, втискивает в неё стопу и начинает бегать вокруг стола, заложив руки за спину. Совсем как Ефим Шлайн, когда допрашивает. Такой же опасный псих... В походке в раскорячку угадывается что-то старческое, слабеющее. Полупальто сползает с плеч, его подхватывает боец с автоматом и уносит. Оказавшись за моей спиной, князь почти кричит над моей головой:
   - Опиум! Опиум! Все говорят со мной только об этом опиуме... Дайте нам деньги, дайте нам капиталовложения, и мы будем зарабатывать на жизнь какой хотите работой. Без денег нам ничего другого не остается, как растить опиумный мак. Если мои подданные, годовой доход на семью у которых двести долларов, ради того, чтобы не умереть с голоду, растят опиум, вправе ли я им мешать?
   "Шаосиньское" светлое князю носят в бутылках, утопленных в алюминиевую кастрюлю с горячей водой. Для возбуждения ему хватило и трех по пинте. Мне ставят второй кувшинчик. Что ж, надо напиваться, если велят. Из вежливости, чтобы что-то сказать, спрашиваю:
   - Вы ведь давно в этих краях. Вероятно, не легко это...
   - Семь поколений моих предков отсюда, более двух с лишним веков...
   - Простите, князь, я имел в виду время, которое вы правите краем.
   Он возвращается на скамейку, снимает теперь оба ботинка, разматывает свернутое валиком полупальто и с ногами прикрывается им. Его знобит от теплого пива. Болен?
   - В октябре шестьдесят девятого с подачи американцев бирманцы заманили меня в Мандалай под предлогом обсуждения вопросов совместной борьбы против коммунистов. И посадили в тюрьму. В семьдесят третьем мои воины выкрали двух русских врачей, работавших на бирманское правительство, и спрятали в горах... Тридцать с лишним тысяч солдат поднял Рангун на прочесывание... Что они нашли? Ничего... Бирманцы попросили у Бангкока помощи. Через таиландцев меня обменяли на русских врачей. День семнадцатого сентября семьдесят четвертого года, когда кончилось мое заключение, я праздную особо, и первый тост за этих двух русских... За Россию!
   - Выходит, если возникают русские, примета добрая?
   Он смеется.
   - Ну хорошо... Может, и так. Вы же видите, я соблюдаю традицию. Хорошие отношения с русскими начинают с выпивки. Так мне сказал посол от человека с удавом.
   - Человек с удавом не посылал посла. Посол приезжал по своей инициативе. Изучать рынок. За спиной человека с удавом... Удав околел.
   - Отправить вас через горы с другим? - спросил князь. - Хотите, Бэзил?
   Лицо князя наливается синевой. Свесившись со скамейки так, что ему приходиться упираться ладонью в настил навеса, он впивается в меня щелями своих глаз, зрачков я не вижу. Алкоголик с припадками гнева? Я чувствую теперь, что он может меня расстрелять здесь же и, возможно, из зенитного "Браунинга" без проволочек. Я встаю со стула, обхожу столик, присаживаюсь перед одуревшим от трех бутылок пива типом и, стараясь пробиться взглядом сквозь сузившиеся от озверения веки без складок, внятно, преодолевая хмель, говорю, выделяя каждое слово:
   - Удава посылать не нужно. Он не может ползать по снегу. Отправьте по линии движения товара специального человека, меченного вашей личной татуировкой и известного только вам и мне. Когда он выйдет в Ташкент, он позвонит в город Чимкент на казахской территории по телефону, который будет известен только мне и вам. Затем он пройдет в Казахстан и дальше в Россию по приготовленному коридору... Чем вы рискуете? Только им.
   Импровизация по пьянке. Так бы следовало оценить мое предложение.
   - Ну, хорошо... Обдумаем это позже, я чувствую, у нас много общего в мыслях...
   Сун Кха толкает меня ладонью в плечо, я сажусь на землю. Он откидывается на скамейке и заливисто деланно хохочет. Похихикиваю и я, перебираясь на стул.
   Передо мной ставят третий кувшинчик. Я не уверен, что устою на ногах, когда аудиенции придет конец. И не совсем улавливаю смысл того, что опиумный князь хочет сказать.
   - Простите, - говорю я. - Вы можете пояснить последнюю фразу?
   Он выскакивает из-под пальто и, забыв обуться, за локоть выдергивает меня со стула. Мы почти бежим к дверям дворца, за которыми оказывается зал с овальным столом, обставленным креслами. "Бульбочками" и по-английски между двумя флагами - Шанского государства и личным Сун Кха - на торце столешницы, где место председательствующего, значится, что это зал заседания правительственного совета. Карта мира на стене, в которую князь упирает меня носом, плывет перед глазами.
   - Где Россия? Вот... Где Шанское государство? Вот... Оно задворки Китая. Россия, потеряв империю, стала задворками Европы. Это для всего мира... А для нас здесь, посмотрите... вот мы... Россия не задворки Европы. Она - задворки Азии! Мы продаем свое сырье, вы - свое... Пусть империализм включит нас в процесс глобализации! Мы будем выращивать клубнику, а вы производить посуду из угля и алюминия! Как вы смотрите, Бэзил Шемякин?
   - Это уже политика, ваше сиятельство, - сказал я, чувствуя желание многозначительно оттопырить губу, изображая дипломата. Я видел, как это делал один в новозеландском консульстве, выдавая однажды мне визу. Политикой я не занимаюсь. По мне, это дурной тон...
   В гостевой барак меня отвезли, не заматывая голову шарфом, в армейском "Лендровере", туго прикрутив ремнем к скобе на боковой стойке, в которой обычно крепятся карабины или автоматы. В шарфе и не было необходимости. Я наглотался красной пыли, дымовой завесой поднимавшейся из-под колес катившего впереди "Паккарда" князя, который пожелал договорить, как он выразился, в неофициальной обстановке. О чем мы проговорили часа два и на чем закончили, я не помнил, кроме одной детали. Боец с "калашниковым" разливал самогон по пиалам, поджигал жидкость от спички и мы пили этот, как сказал князь, "коктейль Молотова" за великую и нерушимую шанско-российскую дружбу.
   Деревянная кровать и домотканое рядно, на которых я лежал, уплывали из-под головы так, что ноги летели и летели вверх. Я добрался до эмалированного подноса с красными карпами, прихватил с собой на кровать и, устроив под ним ботинки, положил голову на металлическую подушку. Испытанный прием. Годится любой твердый предмет, включая кирпич, под затылком. Ноги улетать перестали. Я мерз, но укрыться было нечем. Я подлез под рядно на крашеные, пахнувшие отчего-то мякиной струганные доски.
   Последнее, что я видел в уходившей из меня жизни, было улыбчивое лицо Та Бунпонга, которому я сказал:
   - Смертная казнь на рассвете отменена, парень... Дело свое я сделал.
   Глава двенадцатая
   Ахейские мужики
   1
   Уже под утро мне привиделся серийный сон из числа пяти-шести, которые мучают давно минувшей явью, когда болею...
   Иллюминатор "Фокке-Вульфа" бирманской авиалинии. За ним на черных плоскостях крыльев вспухают и лопаются пузыри, как в кипящей смоле. Это попадания партизанских зенитных пулеметов, бьющих с берега Иравади, коричневая густая рябь которой стремительно надвигается на самолет. Сорванная багажная полка валится на меня, когда пилот, промахнувшись с посадкой, бьет "Фокке-Вульф" об воду.
   Превозмогая боль в темени, прижав сумку с запаянными в пластик пачками гонконгских купюр, которые подрядился доставить в город Паган, на боку, одной рукой выгребаю к какому-то островку. Пулеметы косят реку, и я не сразу понимаю, что теперь правительственные, армейские, которыми отгоняют крокодилов, торпедами выскакивающих из-под водорослей, на которых сидят желто-серые выпи. Крокодилы проворны, а я увязаю в густой жиже, запутываюсь в водорослях, сумку с деньгами утягивает течением...
   Открываю глаза и тупо, не по делу соображаю: не из тех ли старинных "браунингов М2НВ", украшающих дворец Сун Кха, обстреляли пятнадцать или сколько лет назад злосчастный "Фокке-Вульф" княжеские партизаны?
   Ясно: с похмелья, в которое я впал, до вечера вряд ли буду в состоянии сдвинуться с места. Сердце стучит по-бешеному. Желудок горит. Голова словно отсиженное колено. С ужасом вспоминаю, что натворил вечером.
   В конторе Випола дважды в году - на тайский Новый год весной и на Рождество - устраивались попойки, на которых многое что говорилось и совершенно откровенно. Так сложилось. На следующий день секретарша привычно вывешивала лично Виполом изготовленный постер: "По поводу сказанного накануне утром объяснений не даем". Записку, что ли, такую послать во дворец князю?
   Та Бунпонг, отпаивая меня куриным бульоном, добавляет угрызений. Оказывается, я снабдил каким-то телефонным номером Сун Кха, по которому его посланец должен связаться со мной в Чимкенте. Телефон выписан на клочке бумажной салфетки. Подношу, морщась от рези в глазах, бумажку к носу и, наконец, догадываюсь, что это телефон художника-графика Идриса Жалмухамедова на чимкентской улице Бекет-батыра. Так и написано на бумажке: "Beket-Batyr Street".
   - А у тебя-то откуда это, Та?
   Хмонг заботливо подтыкает наброшенную на меня французскую шинельку, отпущенную попользоваться выжившим из ума Тонгом. Радостно улыбается. У горцев в отличие от долинных тайцев или бирманцев это получается.
   - Князь сказал, что пойду с товаром до этого... Ташкента я. И звонить по номеру телефона буду я. Подучу срочно английский... Спасибо, господин Бэз. О такой работе только мечтать. Теперь я выдам сестру замуж. Она в третий раз беременеет и остается в семье. Вы принесли удачу, да воздаст вам русский Бог!
   - Воздаст, конечно, - бормочу я, - только не он...
   Но, каким бы пьяным я не был, видимо, какой-то в моем поступке имелся расчет, который я, что называется, заспал. Приходилось только надеяться, что он вспомнится, позже, когда приду в норму. Но - когда?
   Тонг ждать не мог, торопил выступать, а оставаться в Хомонге один я не мог. Да и не хотел. Свое получил, пора уносить ноги. Сун Кха, мягко говоря, не тронул меня и поверил как в посланца владельца удава, Ивана Ивановича Олигархова, только потому, что ему известно о его аресте. Муж Лаззат, как никак, сидит восемь с лишним месяцев, новость докатилась до Хомонга. Но в любой час может придти и ещё какая-нибудь. Конкуренту определенно известно мое прошлое здесь, в Индокитае. Отчего бы ему не предположить, куда я исчез, и не запросить здешних: не сюда ли?
   Тертого человека сложновато, конечно, доставать в темноте с крыши "Титаника" морозной ночью из снайперки с прицелом ночного видения на набережной Ишима. Что может быть проще из-за поворота горной тропы? Или здесь, в дурацкой кровати - похмельного гуляку под пыльным рядном?
   Та Бунпонг настаивал, чтобы я поел перед дорогой. Горец скормил мне травянистую кашу на курином бульоне, за которую, как он сказал, местный знахарь из шанов взял двести батов, сумму в горах фантастическую. Варево, однако, стоило своей цены. К полудню я почувствовал себя в состоянии сползти с деревянного ложа, на котором наломал бока, и передвигаться на своих двоих. В караване я тащился последним и, слава Богу, обратный путь шел под уклон, а начиная от "терминала", я валялся в "Ниссане" на матрасе, прикрывавшем второе дно кузова с пеналами, набитыми пачками контрабандных "чарут".
   На четвертый день Та Бунпонг подвез меня к лучшей в Чиенграе гостинице "Гордость Севера", где я отмокал в ванной, ел и спал, снова отмокал, ел и спал полтора суток. Я забрал из камеры хранения оставленные перед походом к Кхун Са свои вещи - пальто, костюм и с удовольствием привел их в порядок перед возвращением в цивилизованные Европы. Для ублажения княжеских соглядатаев отправил по-русски латиницей факс в Астану на номер гостиницы "Турист" с маловразумительным текстом о том, что "дело улажено". Не знаю, как уж в Хомонге переводили текст и что про него подумали в Астане, но в опиумной столице определенно нашли соответствующего "специалиста", возможно, из бывших выпускников или недоучек московского института имени Патриса Лумумбы. Таких я встречал в разных качествах и местах даже меньшего значения, например, мороженщиком на Малаккском пляже в Малайзии.
   Высадившись из автобуса на северной автостанции в Бангкоке, я, не задерживаясь, на такси поехал в аэропорт Донмыонг, взял билет на лондонский рейс "Бритиш эруэйз" с остановкой во Франкфурте. Закусывать перед вылетом я отправился пешком в аэровокзал внутренних линий с целью провериться в длинном переходе над аэродромным полем.
   Слава Богу, в Бангкоке я оказался никому не нужен и потому спокойно наслаждался тайской кухней и пивом "Сингкха" в ресторанчике под пальмами за стилизованной бамбуковой оградой.
   Когда я вернулся в зал международных авиалиний, репродуктор трижды пригласил господина Риана д'Этурно появиться у стойки регистрации багажа для уточнения числа следующих с ним мест и их общего веса.
   Я не собирался сдавать сумку слоновой кожи, в которой лежало только пальто, сорочка и пара белья, в багаж. Отдельно от меня ничего не следовало.
   Сотрудников службы безопасности в Бангкоке, если глаз наметан, выявить достаточно легко. Они похожи на всех и одновременно ни на кого, лишены индивидуальности. Как говорил какой-то древний философ, человек вообще это не человек, потому что такой в природе не существует, всякий же сам по себе - он, то есть человек, и есть. Двое агентов, как раз вполне сами по себе - в купленных казной однотипных распашонках и панамах с надписью "Бангкок", - переминались возле стойки, опекаемые растерянной стюардессой тайской, а не британской авиакомпании, конечно. На группу захвата они мало походили. Рубашки заправлены в брюки, а не на выпуск для прикрытия пушек, ели мороженое, то есть, скорее всего, руки в ход, скажем, чтобы одеть наручники, пускать не собирались.
   Понаблюдав пару минут, я, прикинув, что ничего не остается как сдаться в плен на максимально приемлемых условиях, подошел и сказал:
   - Меня зовут Риан д'Этурно. Вызывали по радио?
   - Извините нас, господин Бэзил, - ответил, видимо, старший. - Мы агенты Управления по борьбе с наркотиками. С вами желает поговорить, если вы не против, генерал Йодмани, шеф управления. Вы не против?
   - А если бы и был против?
   - Только если желаете, только в этом случае. Вы абсолютно свободны в своем решении.
   - Я свободен в своем решении. Куда идти?
   Мы поднимаемся на эскалаторе на второй этаж зала вылета, минуем крайнюю кабину паспортного контроля, где у меня не спрашивают паспорта, и, прежде чем войти в дверь с надписью "Иммиграция, только для персонала", второй, младший, как я понимаю, по званию говорит:
   - Господин Бэзил, дайте посадочный талон и паспорт. Я отмечу вылет. Вы пройдете на посадку прямиком, сразу после беседы с генералом.
   Генерала я знаю. В лицо. Он улыбается, встает, даже в фуражке с высокой тульей и на каблуках специально сделанных ботинок едва доставая мне до плеча.
   - Здравствуйте, Бэзил! Сразу к делу?
   - Генерал?
   Сопровождающий или конвойный, кто его разберет пока, снимает с подоконника пластиковый файл и подает мне. На файле под изображением гаруды, мифической буддистской птицы - покровительницы Таиланда, гриф "Управление по борьбе с наркотиками, служебное".
   - Уже не бюро? - спрашиваю я.
   - Стали управлением, - отвечает генерал и заходит сбоку, чтобы видеть вытащенные из файла фотоснимки с изображениями моей персоны, которые я перебираю один за другим.
   На фоне цветущих бутонов опиума. С сумасшедшим Тонгом в деревне. На тропе в джунглях. С замотанной шарфом головой на фоне каравана нагруженных осликов, надо полагать, с "товаром". В отвратительном виде пьяный, привязанный к оружейной скобе в "Лендровере". Но только не у князя в резиденции и потом, когда мы допивали в неформальной обстановке. На такую глубину генеральский агент, околачивавшийся в горах рядом и со скрытой камерой, явно не "нырял". Если бы у меня имелись две-три минутки поразмышлять, я бы вычислил его по этому признаку. Но приходилось сосредотачиваться, как в таких случаях говорят, на главном противнике, генерале.
   - Можете взять на память или для отчета, - говорит он. Только теперь замечаю, что у него на погонах две звезды. Высший ранг для полицейского. Я, вечный капрал, помнил его капитаном.
   - Спасибо, - отвечаю. - Моему работодателю будет интересно посмотреть.
   - Вот о нем и речь, - сказал генерал. - Кто он, этот человек?
   - Генерал!
   - Знаю, знаю, вы - профи... Вот верительная грамота.
   Развертываю сложенный вчетверо листок, на бланке с гарудой и тем же грифом знакомым почерком, который заставляет что-то шевельнуться во мне, написано:
   "Старый дружище Бэз, старина Випол с приветом к тебе. Мой друг генерал Йодмани говорит, что ты бродишь по нашим краям и есть данные, что явился прямиком из Сибири или как там называется место в горах, откуда вытекает ледяная река..."
   Господи, подумал я, на это они меня возьмут. Бывшему майору таиландской королевской полиции Виполу я отказать не смогу. Что там дальше?
   "Попрания профессиональной этики от тебя не требуется. Если ты работаешь по контракту с какой-то полицией, а я не допускаю мысли, что ты берешься за подряды у "тяо пхор", и всем говорю об этом, то генерал Йодмани - высший чин, представляющий здешнюю полицейскую власть. Это означает абсолютную конфиденциальность для всего, что ты скажешь, и, нужно ли говорить особо, вашего контакта.
   Генерал Йодмани задаст тебе пару вопросов. Если ты ответишь на них, нами, твоими друзьями, это будет расценено как вполне достойный поступок, хотя и молчание тоже имеет свои преимущества. На твое усмотрение.
   Для информации: частную сыскную лавочку, в которой и ты работал столько лет, я продал брату генерала Йодмани. Ты можешь договориться о вознаграждении за свои сведения через эту контору, как и раньше.
   Позвони мне на Рождество. Мое почтение госпоже Наташа. Сколько у вас детей? Как и всегда, Випол."
   Я вернул записку генералу Йодмани и сказал:
   - Отвечаю. Должностное лицо в правоохранительной структуре страны под названием Казахстан. Это лицо, однако, договаривалось со мной об оказании услуг на частной основе. То есть ни это лицо, ни тем более я сам никакой правительственной, общественной или частной структуры не представляем.
   - А из Москвы кто вас отправлял в страну Казахстан?
   - Генерал, вы работаете с наемниками, я имею в виду бюро... то есть управление?
   - Нет, конечно. Ни одна полиция в мире не использует частных детективов в качестве служащих. Почему вы спрашиваете?
   - Из Москвы меня отправляло такое же должностное лицо, как из Казахстана, и также на частной основе. И про Казахстан, и про Россию я могу сказать, что все мои работодатели - частные лица. Они не представлялись как государственные служащие и не предъявляли своих полномочий. Мои отношения с ними и существуют, и нет... Так что даже при аресте меня обменивать никто не будет. Нечего обменивать. Меня нет.
   Музыкальный сигнал отыграл в репродукторе, и диктор объявил о завершении посадки на лондонский рейс через несколько минут. Мобильный в кармане гимнастерки генерала пискнул. Он буркнул, отогнув крышку трубки:
   - Выходит сейчас. Потяните пару-тройку минут!
   И, обернувшись ко мне, сказал:
   - Спасибо, вы прояснили задачу, которую выполняли. Согласитесь, что мы поступили бы некорректно, если бы не дали знать, что... что видели вас. Видим, пока вы на нашей территории... Информируйте о встрече тех, кто вам интереснее. Либо в Москве, либо в стране Казахстан, извините, не помню название столицы... Покажите фотографии. И присмотритесь к нашему сотруднику в буфете у выхода к самолету. О нем тоже можете рассказать.
   Все действительно просто в этом простейшем из миров, именуемом миром спецслужб. Мне кажется, я высчитал "сотрудника" и спросил:
   - Та Бунпонг?