Тогда Никита вернулся в столовую, напился водки и уснул в углу, на полу, никем не замеченный. Когда же проснулся, в столовой уже был народ, и опять его никто не заметил, и опять он напился, и опять заснул.
Сидел здесь еще юноша Аркадий. Он был киномеханик. Он любил стоять в дверях перед сеансом и смотреть, кто приходит в кино. Так он влюбился в девушку Алену, которая была еще школьница. Понимая, что он не имеет права любить ее, несовершеннолетнюю, он решил молча ждать. Он узнал, что она больше всего любит индийское кино. Но достать в областном кинопрокате индийское кино не так-то просто, все районы Сарайской области тоже просят индийское кино. Аркадий пытался даже взятку дать ответственным распределяющим лицам, но, видно, они имели от других больше, чем мог предложить Аркадий, — и отказывали ему. Он узнал, что распределение фильмов зависит почти на сто процентов от секретарши начальника облпроката сорокалетней Эммы, рыжей бабы в мини-юбке с толстыми волосатыми ногами. Аркадий договорился с одним своим саранским приятелем о квартире, купил вина и фруктов и пригласил Эмму в гости. Та, видя молодость, обаяние и симпатичность Аркаши, конечно, не отказала. Возвращался Аркадий с индийским фильмом — и никогда уже теперь не уезжал из Сарайска без индийского фильма, хотя и доставались они ему с отвращением, — зато постоянно он теперь видел Алену и любовался ею. И вот скоро должна она была войти в брачный возраст; Аркадий готовил себя, составлял мысленно речи, с которыми обратится к Алене, и тут он узнал, что сосед Алены, тридцатилетний разведенец машинист дальнего следования Евгений Кузьмин влюбил в себя Алену — и она ждет ребенка, а Евгений женится на ней. И женился. И вот Алена уже с колясочкой гуляет. Она гуляет всегда мимо столовой в это время, поэтому Аркадий и сидит здесь — чтобы посмотреть на нее сквозь окно.
И наконец, оказался в столовой в этот час приехавший из Сарайска руководитель среднего звена. Он приехал хоронить отца. Он уехал из Полынска десять лет назад и с тех пор появлялся здесь всего Два или три раза. Он знал, что все родственники будут косо смотреть на него на похоронах и поминках за то, что он не любил отца, а ведь он любил отца, но как теперь это объяснишь? Поэтому он зашел в столовую — выпить и собраться с мыслями, с настроениями. Выпив, он думал удивительные вещи: что он обязательно оставит завещание, чтобы его сожгли. И никаких похорон, никаких поминок. Жаль вообще, что человек не исчезает бесследно. Пусть бы он исчезал — и все, а всякий, кто ему близок, мог бы без суеты, без гробов и венков, наедине со своей душой выпить — и со спокойной грустью проводить тень ушедшего... Звали его Сергей.
Теперь нужно сказать о столовой. По содержанию это действительно была заурядная столовая, хотя на вывеске значилось: «Ресторан». Но полынцам слово «ресторан» никогда не нравилось. Не по чину, казалось им, в ресторанах нам рассиживать. Неприличным, разгульным виделось им это слово. И они не ходили в этот ресторан, предпочитая выпивать где Бог пошлет, очень часто — за рестораном, на досочках меж двумя мусорными баками. От этого, конечно, был убыток, ведь не на проезжающих же рассчитывать: поезда в Полынске больше десяти минут не стоят, а что за десять минут успеешь? Поэтому на двери крупно написали: «ДО 18.00 — СТОЛОВАЯ».
Полынцы стали ходить.
Но рассиживались недолго, их смущала обстановка: разноцветные лампы под потолком, полированные гладкие столы светлого дерева — ни пролей вина на стол, ни рыгни ненароком, влага не впитывается, как в простое дерево, а стоит лужами. Тогда заказали в Саранске столы попроще — металлические с пластиковыми крышками, а эти продали по умеренным ценам сотрудникам заведения. Но металлические столы исчезли где-то в районе станции Светозарной, Грабиловка тож, причем пломбы на вагоне сохранились нетронутыми. А люди в столовую идут, не на полу же им сидеть. Заказали новую партию столов, а пока сколотили один длинный стол из неоструганных досок — навроде строительных козел, закрыли его клеенкой, поставили посреди зала.
И тут народ повалил в столовую-ресторан. Уютно и хорошо показалось полынцам сидеть за общим столом в тесноте, но не в обиде, когда никто тебе из-за дыма и многолюдства не заглядывает в стакан и в рот, когда ты и на виду у всех, и сокрыт, укромен.
Вот за этим столом и собрались — перечислим еще раз: Петр Салабонов-Кудерьянов, назвавший себя Христом, Сергий, бывший священник, Диомид, бывший дьякон, Яков и Иван, братья-инспекторы, заговоривший Кислейка (по имени Егор), Василий Ельдигеев, шофер, шурин его, тоже Василий, кочегар Илья, он же Павел Ильин, одноклассник Петра, мучающийся от невозможности выпить, Андрей Янтарев, учитель, Анатолий, вор, Никита, рыбак, Аркадий, киномеханик, Сергей, руководитель среднего звена, приехавший на похороны отца.
Яков и Иван, увидев Диомида и Сергия, хотели тут же принять меры, но поразились молчанию и строгости, царящим в зале. Рыбак Никита, кстати, был уже поднят из угла и сидел совершенно трезв, да и другие все протрезвели. Что-то уже произошло.
— Садитесь, — пригласил Петр братьев. Они сели. — Как вас зовут?
— Яков и Иван, — покорно ответил старший брат за двоих.
— Прямо по Евангелию! — с удовольствием воскликнул Диомид, но тут же наложил на губы себе ладонь.
Тем временем Клава по указанию Петра (у них любовь была когда-то) разносила граненые стаканы, а потом пошла с кувшином воды, наливая каждому воду. Петр взял булку (по прейскуранту называемую «сайка городская»), разломил ее по числу присутствующих на четырнадцать частей.
Четырнадцать кусочков хлеба лежало перед каждым.
— Выпейте вино, съешьте хлеб, — сказал Петр. — Будете пьяны и сыты. Сыты досыта, а пьяны не допьяна, а хорошо.
Илья тут же схватился за стакан, нюхнул. — Водка! Сблевану! — подумал он.
— Пей спокойно, — сказал ему Петр.
Все выпили и отщипнули по крошке — и стали хорошо сыты и пьяны. Егор-Кислейка даже тяжесть в желудке почувствовал, словно, объелся.
И всем вдруг стало так просто, всем стало ясно, все понимали, что произошло.
Лишь одно сомнение обуревало каждого. Это сомнение решился высказать Диомид.
— Нас тринадцать, — сказал он. — Один лишний.
Встал Сергей-руководитель.
— Я пойду, пожалуй. Мне отца похоронить надо — уважительная причина.
— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, — сказал Петр.
Сергей сел.
— Вот вам и испытание, — сказал Петр. — Никого не держу, кто себя лишним чувствует — может уйти. Учтите, я вас не на славу зову. Ну, кто боится лишний геморрой нажить? А? Кому неприятностей не надо?
Все молчали.
— Кислейка лишний, — сказал Диомид. — Ему нельзя, сумасшедший он. И немой, я же знаю.
— Сам ты немой и сумасшедший! — крикнул обиженный Кислейка-Егор.
И жарко, и холодно сделалось присутствующим. Остаться — страшно, уйти — еще страшнее. Иной, незнакомый путь увидели они перед собой, иную жизнь — и жаль было от этой жизни отказаться, не попробовав ее. Не сводили они глаз с очарованного лица Петра. Готовы были.
— Что ж, — сказал Петр. — Пусть будет тринадцать. Все равно потом одного заменить придется. Вместо того, кто предаст меня.
— Кто, Господи? — жадно спросил Сергий.
— Он знает, — сказал Петр — и каждый почему-то опустил голову, каждому показалось, что остальные смотрят именно на него. — Вот что, — сказал Петр. — Там у вокзала автобус стоит. Идите и скажите шоферу, что автобус мне нужен. Поедем в Сарайск.
Василий Ельдигеев, как шофер, и Егор-Кислейка, как самый исполнительный, тут же побежали.
Автобус принадлежал городскому отделу культуры, на боку его было написано: «АВТОКЛУБ». Заведующая, не имея другого транспорта, приехала на базарчик у вокзала, где всегда была самая свежая и густая сметана, а у нее именины, вечером гости соберутся, она задумала пельмени со сметаной исполнить.
— Вылазь! — скомандовал шоферу автобуса шофер Василий.
— Щас! — ответил шофер, цвиркнув слюной в приоткрытое окошко.
Василий рванул дверь, выволок шофера.
— Знал бы ты, кому машина нужна!
Втолкнул в автобус Кислейку, впрыгнул сам — и укатили. Шофер рванулся было вслед, но закричал от боли — у него оказалась сломанной нога.
Запасшись у Клавы едой, взяв уже не воды, а настоящей водки, погрузились в автобус.
До выезда из Полынска сидели молча, а потом Кислейка не удержался, увидев перед глазами простор пути, и запел песню из мультфильма про голубой вагон. Все подхватили.
Добродушно запел и Петр, обладавший мягким басом.
И никто не знал, что им предстоит, и Петр не говорил ничего, но был уверен, и эта уверенность вселилась во всех, пели все бодрей, громче, слаженней, передавая из рук в руки бутылку, а потом и другую, и третью «Столичной» — и как никогда казалась она приятной на вкус.
12
13
Сидел здесь еще юноша Аркадий. Он был киномеханик. Он любил стоять в дверях перед сеансом и смотреть, кто приходит в кино. Так он влюбился в девушку Алену, которая была еще школьница. Понимая, что он не имеет права любить ее, несовершеннолетнюю, он решил молча ждать. Он узнал, что она больше всего любит индийское кино. Но достать в областном кинопрокате индийское кино не так-то просто, все районы Сарайской области тоже просят индийское кино. Аркадий пытался даже взятку дать ответственным распределяющим лицам, но, видно, они имели от других больше, чем мог предложить Аркадий, — и отказывали ему. Он узнал, что распределение фильмов зависит почти на сто процентов от секретарши начальника облпроката сорокалетней Эммы, рыжей бабы в мини-юбке с толстыми волосатыми ногами. Аркадий договорился с одним своим саранским приятелем о квартире, купил вина и фруктов и пригласил Эмму в гости. Та, видя молодость, обаяние и симпатичность Аркаши, конечно, не отказала. Возвращался Аркадий с индийским фильмом — и никогда уже теперь не уезжал из Сарайска без индийского фильма, хотя и доставались они ему с отвращением, — зато постоянно он теперь видел Алену и любовался ею. И вот скоро должна она была войти в брачный возраст; Аркадий готовил себя, составлял мысленно речи, с которыми обратится к Алене, и тут он узнал, что сосед Алены, тридцатилетний разведенец машинист дальнего следования Евгений Кузьмин влюбил в себя Алену — и она ждет ребенка, а Евгений женится на ней. И женился. И вот Алена уже с колясочкой гуляет. Она гуляет всегда мимо столовой в это время, поэтому Аркадий и сидит здесь — чтобы посмотреть на нее сквозь окно.
И наконец, оказался в столовой в этот час приехавший из Сарайска руководитель среднего звена. Он приехал хоронить отца. Он уехал из Полынска десять лет назад и с тех пор появлялся здесь всего Два или три раза. Он знал, что все родственники будут косо смотреть на него на похоронах и поминках за то, что он не любил отца, а ведь он любил отца, но как теперь это объяснишь? Поэтому он зашел в столовую — выпить и собраться с мыслями, с настроениями. Выпив, он думал удивительные вещи: что он обязательно оставит завещание, чтобы его сожгли. И никаких похорон, никаких поминок. Жаль вообще, что человек не исчезает бесследно. Пусть бы он исчезал — и все, а всякий, кто ему близок, мог бы без суеты, без гробов и венков, наедине со своей душой выпить — и со спокойной грустью проводить тень ушедшего... Звали его Сергей.
Теперь нужно сказать о столовой. По содержанию это действительно была заурядная столовая, хотя на вывеске значилось: «Ресторан». Но полынцам слово «ресторан» никогда не нравилось. Не по чину, казалось им, в ресторанах нам рассиживать. Неприличным, разгульным виделось им это слово. И они не ходили в этот ресторан, предпочитая выпивать где Бог пошлет, очень часто — за рестораном, на досочках меж двумя мусорными баками. От этого, конечно, был убыток, ведь не на проезжающих же рассчитывать: поезда в Полынске больше десяти минут не стоят, а что за десять минут успеешь? Поэтому на двери крупно написали: «ДО 18.00 — СТОЛОВАЯ».
Полынцы стали ходить.
Но рассиживались недолго, их смущала обстановка: разноцветные лампы под потолком, полированные гладкие столы светлого дерева — ни пролей вина на стол, ни рыгни ненароком, влага не впитывается, как в простое дерево, а стоит лужами. Тогда заказали в Саранске столы попроще — металлические с пластиковыми крышками, а эти продали по умеренным ценам сотрудникам заведения. Но металлические столы исчезли где-то в районе станции Светозарной, Грабиловка тож, причем пломбы на вагоне сохранились нетронутыми. А люди в столовую идут, не на полу же им сидеть. Заказали новую партию столов, а пока сколотили один длинный стол из неоструганных досок — навроде строительных козел, закрыли его клеенкой, поставили посреди зала.
И тут народ повалил в столовую-ресторан. Уютно и хорошо показалось полынцам сидеть за общим столом в тесноте, но не в обиде, когда никто тебе из-за дыма и многолюдства не заглядывает в стакан и в рот, когда ты и на виду у всех, и сокрыт, укромен.
Вот за этим столом и собрались — перечислим еще раз: Петр Салабонов-Кудерьянов, назвавший себя Христом, Сергий, бывший священник, Диомид, бывший дьякон, Яков и Иван, братья-инспекторы, заговоривший Кислейка (по имени Егор), Василий Ельдигеев, шофер, шурин его, тоже Василий, кочегар Илья, он же Павел Ильин, одноклассник Петра, мучающийся от невозможности выпить, Андрей Янтарев, учитель, Анатолий, вор, Никита, рыбак, Аркадий, киномеханик, Сергей, руководитель среднего звена, приехавший на похороны отца.
Яков и Иван, увидев Диомида и Сергия, хотели тут же принять меры, но поразились молчанию и строгости, царящим в зале. Рыбак Никита, кстати, был уже поднят из угла и сидел совершенно трезв, да и другие все протрезвели. Что-то уже произошло.
— Садитесь, — пригласил Петр братьев. Они сели. — Как вас зовут?
— Яков и Иван, — покорно ответил старший брат за двоих.
— Прямо по Евангелию! — с удовольствием воскликнул Диомид, но тут же наложил на губы себе ладонь.
Тем временем Клава по указанию Петра (у них любовь была когда-то) разносила граненые стаканы, а потом пошла с кувшином воды, наливая каждому воду. Петр взял булку (по прейскуранту называемую «сайка городская»), разломил ее по числу присутствующих на четырнадцать частей.
Четырнадцать кусочков хлеба лежало перед каждым.
— Выпейте вино, съешьте хлеб, — сказал Петр. — Будете пьяны и сыты. Сыты досыта, а пьяны не допьяна, а хорошо.
Илья тут же схватился за стакан, нюхнул. — Водка! Сблевану! — подумал он.
— Пей спокойно, — сказал ему Петр.
Все выпили и отщипнули по крошке — и стали хорошо сыты и пьяны. Егор-Кислейка даже тяжесть в желудке почувствовал, словно, объелся.
И всем вдруг стало так просто, всем стало ясно, все понимали, что произошло.
Лишь одно сомнение обуревало каждого. Это сомнение решился высказать Диомид.
— Нас тринадцать, — сказал он. — Один лишний.
Встал Сергей-руководитель.
— Я пойду, пожалуй. Мне отца похоронить надо — уважительная причина.
— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, — сказал Петр.
Сергей сел.
— Вот вам и испытание, — сказал Петр. — Никого не держу, кто себя лишним чувствует — может уйти. Учтите, я вас не на славу зову. Ну, кто боится лишний геморрой нажить? А? Кому неприятностей не надо?
Все молчали.
— Кислейка лишний, — сказал Диомид. — Ему нельзя, сумасшедший он. И немой, я же знаю.
— Сам ты немой и сумасшедший! — крикнул обиженный Кислейка-Егор.
И жарко, и холодно сделалось присутствующим. Остаться — страшно, уйти — еще страшнее. Иной, незнакомый путь увидели они перед собой, иную жизнь — и жаль было от этой жизни отказаться, не попробовав ее. Не сводили они глаз с очарованного лица Петра. Готовы были.
— Что ж, — сказал Петр. — Пусть будет тринадцать. Все равно потом одного заменить придется. Вместо того, кто предаст меня.
— Кто, Господи? — жадно спросил Сергий.
— Он знает, — сказал Петр — и каждый почему-то опустил голову, каждому показалось, что остальные смотрят именно на него. — Вот что, — сказал Петр. — Там у вокзала автобус стоит. Идите и скажите шоферу, что автобус мне нужен. Поедем в Сарайск.
Василий Ельдигеев, как шофер, и Егор-Кислейка, как самый исполнительный, тут же побежали.
Автобус принадлежал городскому отделу культуры, на боку его было написано: «АВТОКЛУБ». Заведующая, не имея другого транспорта, приехала на базарчик у вокзала, где всегда была самая свежая и густая сметана, а у нее именины, вечером гости соберутся, она задумала пельмени со сметаной исполнить.
— Вылазь! — скомандовал шоферу автобуса шофер Василий.
— Щас! — ответил шофер, цвиркнув слюной в приоткрытое окошко.
Василий рванул дверь, выволок шофера.
— Знал бы ты, кому машина нужна!
Втолкнул в автобус Кислейку, впрыгнул сам — и укатили. Шофер рванулся было вслед, но закричал от боли — у него оказалась сломанной нога.
Запасшись у Клавы едой, взяв уже не воды, а настоящей водки, погрузились в автобус.
До выезда из Полынска сидели молча, а потом Кислейка не удержался, увидев перед глазами простор пути, и запел песню из мультфильма про голубой вагон. Все подхватили.
Добродушно запел и Петр, обладавший мягким басом.
И никто не знал, что им предстоит, и Петр не говорил ничего, но был уверен, и эта уверенность вселилась во всех, пели все бодрей, громче, слаженней, передавая из рук в руки бутылку, а потом и другую, и третью «Столичной» — и как никогда казалась она приятной на вкус.
12
Уже недалеко было до Сарайска, но возле железнодорожного переезда у станции Светозарной, Грабиловки то есть, мотор стал чихать, фыркать — и заглох. Кончился бензин. Тем более обидно, что за переездом дорога шла под уклон и виднелась невдалеке заправочная станция.
— Ах, так твою так! — обругал автобус Василий-шофер и стал напрягать механизм, выжимая остатки горючего. Машина кое-как, подергавшись, тронулась, но тут опустился автоматический шлагбаум, а мотор окончательно поперхнулся, автобус встал на рельсах.
— Придется воду в бензин превращать, — сказал кто-то весьма едким голосом. Все заоглядывались друг на друга, но так и не поняли, кто это сказал.
— Да воды-то тоже нет! Прыгай все отсюда! — закричал Василий, завидев поезд. — Щас тут такое будет!..
Поезд дал гудок, другой, третий... Еще немного — и он сметет автобус, и не жаль автобуса, но как бы сам поезд от такого столкновения не сошел с рельсов, — люди могут пострадать: состав — пассажирский.
Все как один, выйдя из автобуса, смотрели на Петра.
Петр пожал плечами. Зашел сзади автобуса, приложился плечом. Кислейка бросился было помогать, но кто-то остановил его.
Петр поднатужился — и автобус двинулся, переваливаясь через рельсы, еще, еще — и покатился под уклон.
С веселыми криками компания на ходу впрыгнула в автобус, Василий занял свое место и рулил к заправке. Но там их встретил большой плакат, сооруженный не на один день: «Бензина нет!»
Василий пошел к заправщицам, надеясь договориться, но не договорился. Дело в том, что наличные средства у всех были очень ограничены.
Надеясь на шоферскую взаимовыручку, Василий стал просить бензинчику у проезжающих, но пропала в наши грустные времена шоферская взаимовыручка, никто не дал ему.
— Собственно, — сказал Андрей Янтарев, учитель, — зачем нам автобус? От Светозарной на электричке доехать можно.
Пока шли к станции, у Петра возник другой план. Он подумал, что в городе для них понадобится место жилья — и желательно такое, чтобы все поместились. Найти такое жилье трудно. А вот в ППО, передвижном поезде-отряде, — можно.
И они пошли в ППО. Лидия очень рада была Петру, и тут же все решилось: старики Воблевы недавно померли в один день и один час, половина вагона пустовала, соорудили там нары, — это будет «дислокация», выразился Аркадий, киномеханик.
Вечером держали совет, послав Кислейку за водкой. Конечно, Петр мог сколько угодно сотворить подобного водке напитка, но это подобие не во всем удовлетворительное: хмель, дойдя до определенного накала, дальше не усиливался, утром не было похмелья, поэтому с непривычки чего-то как бы не хватало.
— Итак, пора бы нам решить кое-какие организационные вопросы, — сказал Сергей Обратнев, руководитель среднего звена.
— А тебе слова никто не давал! — сказал ему прямодушный рыбак Никита Кузовлев. — Тут и без тебя есть кому сказать.
Петр его понял.
— Что говорить, — устало произнес он. — Все уже сказано... Каждый вправе сказать свое. (Он думал о другом и к другому готовился.)
Сергей Обратнев обрадовался поддержке и продолжал:
— Итак, наша цель — чтобы о явлении Христа узнало как можно больше людей. Поэтому, проведя ряд мероприятий в Саранске, завербовав сторонников, организовав поддержку средств массовой информации, то есть газет, радио и телевидения...
— Фильм документальный можно снять! — сказал киномеханик Аркадий.
— Можно и фильм. После этих мероприятий местного значения необходимо скорейшим образом выходить на центр... Товарищи! — постучал он карандашом по нарам, на которых сидел. — Нельзя ли потише? — обратился он конкретно к Анатолию и Илье — те в уголке выпили и шепотом рассказывали друг другу срамные анекдоты.
— Товарищи? Гусь свинье не товарищ! — съехидничал Анатолий.
— Тогда я полетел! — нашелся Сергей, всегда славившийся умением остро вести дискуссии.
— Чего такое? Чего ты сказал? — встал и пошел на Сергея Анатолий.
— Братья! Не совестно вам? — воззвал Сергий.
— Прости, брат! — с чувством сказал ему Анатолий. — Вот так пусть и называет: брат, братья! а то — товарищи! Вот у меня где сидят товарищи! — чирканул он ребром ладони по горлу. — А граждане — тем более!
Успокоился, отошел.
— Итак, к чему я веду? — настаивал Обратнев. — К тому, что для всей этой намеченной кампании нужны, во-первых, средства, во-вторых, четкие организационные структуры. Не можем же мы просто толпой шляться и милостыню просить. Не дадут. Милиция заинтересуется. И так далее. Кстати, надо бы внешность изменить тем, кто опасается преследования родственников и так далее.
— И клички взять! — поддержал Анатолий.
— Это ни к чему. Обойдемся своими личными именами. Итак, мои предложения. — Обратнев зачитал список, который неизвестно когда успел составить.
Список гласил:
1. Петр. Иисус Христос;
2. Сергий — зам. по идеологии;
3. Сергей Обратнев — координатор;
4. Яков — пропагандист;
5. Иван — пропагандист;
6. Диомид — председатель молодежного Совета;
7. Андрей Янтарев — председатель детской секции;
8. Егор — отдел снабжения;
9. Василий — отдел снабжения;
10. Илья — отдел снабжения;
11. Анатолий — отдел снабжения;
12. Никита — отдел снабжения;
13. Аркадий — отдел снабжения и наглядная агитация;
14. Василий-2, шурин Ельдигеева — отдел снабжения.
Наступила тишина.
Нехорошая тишина.
— Вот это, я понимаю, демократия! — вкрадчиво сказал Анатолий. — Вы, значит, начальство, а мы, значит, рабочая скотина? Отдел снабжения — это чего?
— Это того, — не смутившись, ответил Обратнев, — что нам, извините, нужно существовать. Питаться. А деньги на питание придется зарабатывать. И, естественно, честным путем, — подчеркнул он, обращаясь именно к Анатолию.
— Ты кого имеешь в виду? — опять пошел Анатолий на Сергея.
— Братья! — укорил Сергий. И сказал Обратневу: — Не худо бы дать пояснения по этому, так сказать, списку.
— Пожалуйста! Сергий — зам. по идеологии как человек, сведущий в богословии. Тут, я думаю, вопросов быть не может. Точно поэтому же Яков и Иван — пропагандисты, как профессиональные церковники. Диомид, как бывший эстрадный певец, понимает молодежь, ему и заниматься молодежью, Андрею Янтареву, как учителю — детьми.
— А интеллигенцией кто будет заниматься? — подал голос Аркадий, киномеханик, считающий себя интеллигенцией. И, чтобы не подумали, что он только о себе заботится, добавил: — А сельским населением? А рабочими?
— А рыбаками? — сказал Никита, считая рыбаков особой категорией людей.
— А преступным миром? — не скрываясь, поставил вопрос Анатолий.
Загомонили, заспорили. В результате решили, что, заботясь о снабжении, каждый должен будет выполнять дополнительные, то есть по сути основные функции: Кислейка — председатель сельского отдела, Василий-шурин, кочегар, — рабочего, Аркадий — отдела интеллигенции, Анатолий — отдела преступного мира, Никита — связь с рыбаками, Илья берет на себя алкоголиков и наркоманов.
Вроде бы все уладилось.
Но опять затеял свару неугомонный Анатолий.
— А ты-то! — сказал он Сергею. — Ты-то кто? Координатор? А что такое координатор?
— Это... Ну, координация действий.
— Конкретнее!
— Ну, это начальник штаба, скажем так. Организационные дела, скажем так. Завхоз, скажем так, — намеренно умалил себя Сергей, чтобы утихомирить Анатолия.
— Не надо пудрить мозги! — заявил Анатолий, знающий жизнь. — Газеты читаем, телевизор смотрим, понимаем, что к чему. Получается что? Петр — президент. Сергий при нем вроде советника без власти, а ты — премьер-министр? Вот что получается! А мы — кто? Народ?
— А вы — Совет министров, — совершенно спокойно ответил Обратнев.
— Нет, а тебя-то кто выбрал в премьер-министры?
— Вот именно! — сказал Василий Ельдигеев дрожащим от обиды голосом.
Он обиделся на то, что единственный остался просто в отделе снабжения, как бы чернорабочим, его даже не сделали председателем транспортного отдела, как шофера, меж тем все стали председателями чего-то. Все — кроме него!
— Вот именно! Раз уж демократия, то демократия! — Он сорвал шапку. — Рвем бумажки, пишем должности, ложим сюда и вытаскиваем! Кому что выпадет, тому то и будет!
— Будет бардак! — сказал Сергей. — Премьер-министр должен решать, кому какую функцию выполнять. А премьер-министра утверждает президент, — сказал он, глянув на Петра.
— Выбрать, а не утвердить! — поправил Анатолий. — И на Петю не зырься!
— Функционер! — обругал Сергея и Диомид. Ему досадно было, что его, человека широкого ума, даже и не подумали применить в качестве зама по идеологии, хотя бы второго, а всучили ему паскудную молодежную секцию. Оскорбительно даже.
И он сказал:
— В таком случае начинать надо сверху!
????????????
— Тогда уж выбирать сначала президента, то есть, тьфу, Иисуса, конечно.
— Окстись! — вскричал Сергий. — О чем ты? Иисус один — и другого быть не может!
— Отзынь, отче! — ответил Диомид. — Сам понимаешь, важна идея Христа, а не сам Христос. В сущности, Христом может быть кто угодно, поскольку другим — все равно. Им идея Христа важна, идея, понимаешь меня? Идея мессии, как тебе известно, появилась раньше Христа. Точно так же, как идея фашизма появилась раньше Гитлера, идея коммунизма — раньше Сталина. Из чего можно сделать вывод, что всякая идея вредна! — попутно осенило Диомида.
— Ты с кем... с кем сравниваешь? Богохульник! — даже посинел Сергий. — Господи, уничтожь его! — обратился он к Петру.
Петр молчал.
А Диомид уже быстренько нарвал 14 кусочков бумаги, отщипывая их от случившейся под рукой газеты «Гудок».
— Смотрите все! Бумажки пустые, а на одной — ставлю крестик. Все видели? Теперь отвернитесь, я скатаю, и будем тянуть.
Все отвернулись. Диомид скатал бумажки, бросил в шапку, потряс, положил шапку и отошел.
— Прошу!
Бросились к шапке, разобрали бумажки, хлопая друг друга по рукам, если кто хватал сразу две. Пряча друг от друга, разворачивали. Пусто, пусто, пусто...
— Что ж... — произнес вдруг в тишине Диомид скромным голосом. — Судьба есть судьба... — В его руке была бумажка с крестиком.
— Врет! — весело сказал Анатолий. — Подделка! — И предъявил свою бумажку, на которой тоже был крестик.
— А в шапке еще осталась, кто-то не брал! — крикнул Кислейка. Схватил бумажку, развернул. На ней тоже был крестик.
— Ах ты, сука... Шулер ты рваный... — в который уже раз пошел Анатолий на человека...
— Погоди! — остановил его Сергей. — Всякий жребий — это не дело. Надо выбирать нормальным способом. Тайным голосованием. Каждый пишет свою кандидатуру, бросает, подсчитываем голоса — вот вам и будет Христос.
— Только без него! — сказал Илья, указывая на Петра. — Он на меня действует. Пусть он выйдет.
Петр вышел, усмехнувшись.
После утомительной, хоть и недолгой, процедуры все формальности были соблюдены, Кислейку посадили перед шапкой, он вынул оттуда тринадцать бумажных катышков. Стал разворачивать...
— Петр... Петр... Петр... Опять Петр...
Во всех тринадцати записках было имя Петра.
Диомид вышел из вагона, чтобы позвать Петра.
Но у вагона его не было.
Диомид зашел в соседнюю половину к Лидии.
— Заходил. Ушел, — сказала женщина с грустью.
Диомид вернулся.
— Ушел Петр, — сказал он. — Нет Иисуса с нами. Сволочи мы.
— Это уж как водится, — согласился Анатолий.
— Ах, так твою так! — обругал автобус Василий-шофер и стал напрягать механизм, выжимая остатки горючего. Машина кое-как, подергавшись, тронулась, но тут опустился автоматический шлагбаум, а мотор окончательно поперхнулся, автобус встал на рельсах.
— Придется воду в бензин превращать, — сказал кто-то весьма едким голосом. Все заоглядывались друг на друга, но так и не поняли, кто это сказал.
— Да воды-то тоже нет! Прыгай все отсюда! — закричал Василий, завидев поезд. — Щас тут такое будет!..
Поезд дал гудок, другой, третий... Еще немного — и он сметет автобус, и не жаль автобуса, но как бы сам поезд от такого столкновения не сошел с рельсов, — люди могут пострадать: состав — пассажирский.
Все как один, выйдя из автобуса, смотрели на Петра.
Петр пожал плечами. Зашел сзади автобуса, приложился плечом. Кислейка бросился было помогать, но кто-то остановил его.
Петр поднатужился — и автобус двинулся, переваливаясь через рельсы, еще, еще — и покатился под уклон.
С веселыми криками компания на ходу впрыгнула в автобус, Василий занял свое место и рулил к заправке. Но там их встретил большой плакат, сооруженный не на один день: «Бензина нет!»
Василий пошел к заправщицам, надеясь договориться, но не договорился. Дело в том, что наличные средства у всех были очень ограничены.
Надеясь на шоферскую взаимовыручку, Василий стал просить бензинчику у проезжающих, но пропала в наши грустные времена шоферская взаимовыручка, никто не дал ему.
— Собственно, — сказал Андрей Янтарев, учитель, — зачем нам автобус? От Светозарной на электричке доехать можно.
Пока шли к станции, у Петра возник другой план. Он подумал, что в городе для них понадобится место жилья — и желательно такое, чтобы все поместились. Найти такое жилье трудно. А вот в ППО, передвижном поезде-отряде, — можно.
И они пошли в ППО. Лидия очень рада была Петру, и тут же все решилось: старики Воблевы недавно померли в один день и один час, половина вагона пустовала, соорудили там нары, — это будет «дислокация», выразился Аркадий, киномеханик.
Вечером держали совет, послав Кислейку за водкой. Конечно, Петр мог сколько угодно сотворить подобного водке напитка, но это подобие не во всем удовлетворительное: хмель, дойдя до определенного накала, дальше не усиливался, утром не было похмелья, поэтому с непривычки чего-то как бы не хватало.
— Итак, пора бы нам решить кое-какие организационные вопросы, — сказал Сергей Обратнев, руководитель среднего звена.
— А тебе слова никто не давал! — сказал ему прямодушный рыбак Никита Кузовлев. — Тут и без тебя есть кому сказать.
Петр его понял.
— Что говорить, — устало произнес он. — Все уже сказано... Каждый вправе сказать свое. (Он думал о другом и к другому готовился.)
Сергей Обратнев обрадовался поддержке и продолжал:
— Итак, наша цель — чтобы о явлении Христа узнало как можно больше людей. Поэтому, проведя ряд мероприятий в Саранске, завербовав сторонников, организовав поддержку средств массовой информации, то есть газет, радио и телевидения...
— Фильм документальный можно снять! — сказал киномеханик Аркадий.
— Можно и фильм. После этих мероприятий местного значения необходимо скорейшим образом выходить на центр... Товарищи! — постучал он карандашом по нарам, на которых сидел. — Нельзя ли потише? — обратился он конкретно к Анатолию и Илье — те в уголке выпили и шепотом рассказывали друг другу срамные анекдоты.
— Товарищи? Гусь свинье не товарищ! — съехидничал Анатолий.
— Тогда я полетел! — нашелся Сергей, всегда славившийся умением остро вести дискуссии.
— Чего такое? Чего ты сказал? — встал и пошел на Сергея Анатолий.
— Братья! Не совестно вам? — воззвал Сергий.
— Прости, брат! — с чувством сказал ему Анатолий. — Вот так пусть и называет: брат, братья! а то — товарищи! Вот у меня где сидят товарищи! — чирканул он ребром ладони по горлу. — А граждане — тем более!
Успокоился, отошел.
— Итак, к чему я веду? — настаивал Обратнев. — К тому, что для всей этой намеченной кампании нужны, во-первых, средства, во-вторых, четкие организационные структуры. Не можем же мы просто толпой шляться и милостыню просить. Не дадут. Милиция заинтересуется. И так далее. Кстати, надо бы внешность изменить тем, кто опасается преследования родственников и так далее.
— И клички взять! — поддержал Анатолий.
— Это ни к чему. Обойдемся своими личными именами. Итак, мои предложения. — Обратнев зачитал список, который неизвестно когда успел составить.
Список гласил:
1. Петр. Иисус Христос;
2. Сергий — зам. по идеологии;
3. Сергей Обратнев — координатор;
4. Яков — пропагандист;
5. Иван — пропагандист;
6. Диомид — председатель молодежного Совета;
7. Андрей Янтарев — председатель детской секции;
8. Егор — отдел снабжения;
9. Василий — отдел снабжения;
10. Илья — отдел снабжения;
11. Анатолий — отдел снабжения;
12. Никита — отдел снабжения;
13. Аркадий — отдел снабжения и наглядная агитация;
14. Василий-2, шурин Ельдигеева — отдел снабжения.
Наступила тишина.
Нехорошая тишина.
— Вот это, я понимаю, демократия! — вкрадчиво сказал Анатолий. — Вы, значит, начальство, а мы, значит, рабочая скотина? Отдел снабжения — это чего?
— Это того, — не смутившись, ответил Обратнев, — что нам, извините, нужно существовать. Питаться. А деньги на питание придется зарабатывать. И, естественно, честным путем, — подчеркнул он, обращаясь именно к Анатолию.
— Ты кого имеешь в виду? — опять пошел Анатолий на Сергея.
— Братья! — укорил Сергий. И сказал Обратневу: — Не худо бы дать пояснения по этому, так сказать, списку.
— Пожалуйста! Сергий — зам. по идеологии как человек, сведущий в богословии. Тут, я думаю, вопросов быть не может. Точно поэтому же Яков и Иван — пропагандисты, как профессиональные церковники. Диомид, как бывший эстрадный певец, понимает молодежь, ему и заниматься молодежью, Андрею Янтареву, как учителю — детьми.
— А интеллигенцией кто будет заниматься? — подал голос Аркадий, киномеханик, считающий себя интеллигенцией. И, чтобы не подумали, что он только о себе заботится, добавил: — А сельским населением? А рабочими?
— А рыбаками? — сказал Никита, считая рыбаков особой категорией людей.
— А преступным миром? — не скрываясь, поставил вопрос Анатолий.
Загомонили, заспорили. В результате решили, что, заботясь о снабжении, каждый должен будет выполнять дополнительные, то есть по сути основные функции: Кислейка — председатель сельского отдела, Василий-шурин, кочегар, — рабочего, Аркадий — отдела интеллигенции, Анатолий — отдела преступного мира, Никита — связь с рыбаками, Илья берет на себя алкоголиков и наркоманов.
Вроде бы все уладилось.
Но опять затеял свару неугомонный Анатолий.
— А ты-то! — сказал он Сергею. — Ты-то кто? Координатор? А что такое координатор?
— Это... Ну, координация действий.
— Конкретнее!
— Ну, это начальник штаба, скажем так. Организационные дела, скажем так. Завхоз, скажем так, — намеренно умалил себя Сергей, чтобы утихомирить Анатолия.
— Не надо пудрить мозги! — заявил Анатолий, знающий жизнь. — Газеты читаем, телевизор смотрим, понимаем, что к чему. Получается что? Петр — президент. Сергий при нем вроде советника без власти, а ты — премьер-министр? Вот что получается! А мы — кто? Народ?
— А вы — Совет министров, — совершенно спокойно ответил Обратнев.
— Нет, а тебя-то кто выбрал в премьер-министры?
— Вот именно! — сказал Василий Ельдигеев дрожащим от обиды голосом.
Он обиделся на то, что единственный остался просто в отделе снабжения, как бы чернорабочим, его даже не сделали председателем транспортного отдела, как шофера, меж тем все стали председателями чего-то. Все — кроме него!
— Вот именно! Раз уж демократия, то демократия! — Он сорвал шапку. — Рвем бумажки, пишем должности, ложим сюда и вытаскиваем! Кому что выпадет, тому то и будет!
— Будет бардак! — сказал Сергей. — Премьер-министр должен решать, кому какую функцию выполнять. А премьер-министра утверждает президент, — сказал он, глянув на Петра.
— Выбрать, а не утвердить! — поправил Анатолий. — И на Петю не зырься!
— Функционер! — обругал Сергея и Диомид. Ему досадно было, что его, человека широкого ума, даже и не подумали применить в качестве зама по идеологии, хотя бы второго, а всучили ему паскудную молодежную секцию. Оскорбительно даже.
И он сказал:
— В таком случае начинать надо сверху!
????????????
— Тогда уж выбирать сначала президента, то есть, тьфу, Иисуса, конечно.
— Окстись! — вскричал Сергий. — О чем ты? Иисус один — и другого быть не может!
— Отзынь, отче! — ответил Диомид. — Сам понимаешь, важна идея Христа, а не сам Христос. В сущности, Христом может быть кто угодно, поскольку другим — все равно. Им идея Христа важна, идея, понимаешь меня? Идея мессии, как тебе известно, появилась раньше Христа. Точно так же, как идея фашизма появилась раньше Гитлера, идея коммунизма — раньше Сталина. Из чего можно сделать вывод, что всякая идея вредна! — попутно осенило Диомида.
— Ты с кем... с кем сравниваешь? Богохульник! — даже посинел Сергий. — Господи, уничтожь его! — обратился он к Петру.
Петр молчал.
А Диомид уже быстренько нарвал 14 кусочков бумаги, отщипывая их от случившейся под рукой газеты «Гудок».
— Смотрите все! Бумажки пустые, а на одной — ставлю крестик. Все видели? Теперь отвернитесь, я скатаю, и будем тянуть.
Все отвернулись. Диомид скатал бумажки, бросил в шапку, потряс, положил шапку и отошел.
— Прошу!
Бросились к шапке, разобрали бумажки, хлопая друг друга по рукам, если кто хватал сразу две. Пряча друг от друга, разворачивали. Пусто, пусто, пусто...
— Что ж... — произнес вдруг в тишине Диомид скромным голосом. — Судьба есть судьба... — В его руке была бумажка с крестиком.
— Врет! — весело сказал Анатолий. — Подделка! — И предъявил свою бумажку, на которой тоже был крестик.
— А в шапке еще осталась, кто-то не брал! — крикнул Кислейка. Схватил бумажку, развернул. На ней тоже был крестик.
— Ах ты, сука... Шулер ты рваный... — в который уже раз пошел Анатолий на человека...
— Погоди! — остановил его Сергей. — Всякий жребий — это не дело. Надо выбирать нормальным способом. Тайным голосованием. Каждый пишет свою кандидатуру, бросает, подсчитываем голоса — вот вам и будет Христос.
— Только без него! — сказал Илья, указывая на Петра. — Он на меня действует. Пусть он выйдет.
Петр вышел, усмехнувшись.
После утомительной, хоть и недолгой, процедуры все формальности были соблюдены, Кислейку посадили перед шапкой, он вынул оттуда тринадцать бумажных катышков. Стал разворачивать...
— Петр... Петр... Петр... Опять Петр...
Во всех тринадцати записках было имя Петра.
Диомид вышел из вагона, чтобы позвать Петра.
Но у вагона его не было.
Диомид зашел в соседнюю половину к Лидии.
— Заходил. Ушел, — сказала женщина с грустью.
Диомид вернулся.
— Ушел Петр, — сказал он. — Нет Иисуса с нами. Сволочи мы.
— Это уж как водится, — согласился Анатолий.
13
Петр шел один, пешком, к городу Сарайску.
Ему было легко и весело, хоть и грустно.
Грустно — от грусти за апостолов.
А легко и весело — от радости.
У него даже сердце дрожало от нетерпения.
Сегодня, вот сейчас, он понял, почему не испугался, когда понял, что он — Иисус Христос. Ведь должен был испугаться, а не испугался. Он раньше боялся почувствовать себя Иисусом Христом, потому что боялся, что испугается. Ему и так жилось хорошо, зачем ему еще быть Иисусом Христом? Он жил не хуже других людей — не в смысле внешнем, а в смысле внутреннего состояния, он был в ладах со своей душой, он был приятен себе, то есть он жил даже лучше других людей: радостно.
Но вот он почувствовал себя Иисусом Христом и почувствовал, что его прежняя радость по сравнению с теперешней — все равно что комариный писк по сравнению с пением серебряной трубы в поднебесных небесах.
Он чувствовал себя в этом мире совсем иначе; не просто — дорога, по которой иду, а вон дом, а вот кусты, — он видел за домом и кустами пространства и города, и за этими пространствами и городами еще пространства и города, словно земля перестала быть шаром и развернулась вся — как на ладони; издали все мелко, неразличимо, поднесешь к лицу: вон, вон вышагивает мимо кустов, отбрасывая длинную тень, Петрушка Салабонов, Иисус.
Удивительные мысли обуревали Петра.
Кто из людей, думал он, не знает, где правая, а где левая рука? Кто не различает, когда приходит утро, а когда наступает ночь? Так же проста и мудрость моя, мудрость Христа, и знанием своим каждый человек равен Христу.
Значит, каждый из нас может стать Христом, ибо каждый — свеча в руке Божьей. Мне просто повезло, что родился от этой матери.
А не Христом — так Магометом, Мессией, да кем угодно!
Нет, не безнадежна жизнь, если в ней появился я, думал Петр без всякой гордости, думая как о факте.
Петр думал о завтрашнем дне.
Две тысячи лет боялись люди, ждали конца света, хоть и не верили в него, и вот я приду и скажу: живите пока! Конец света откладывается! Я и мой Бог — прощаем вас! Но учтите, так вашу так, это последнее, тысяча первое китайское предупреждение!
Петр представлял восторг людей при этом известии.
Ведь почему люди так печальны и скучны? — да он и сам был печален и скучен, хотя не знал этого. От бытовой убогости жизни?
Но есть, знает Петр, богатые народы и страны, а люди и там тоскуют и скучают. Они тоскуют, понял сегодня Петр, оттого, что знают: нет им спасения и прощения, не расплатиться им за грехи человечества и собственные грехи, не вылезти из городов, которые понастроили на погибель себе.
И вот: шанс.
Общее ликование.
Вы многое еще успеете сделать.
Если захотите.
И ваши дети будут жить, и дети детей.
Нельзя же устраивать конец света, пока не родились все, кто может родиться.
У вас есть способы передавать память. Книги и кинопленки. Фотографии. Понимаете ли вы, что человек десятитысячного года, знающий — в лицо! — четыреста колен (прикинул в уме Петруша) своих родственников, это будет совсем другой человек, чем сейчас?! Мечтайте об этом человеке, дайте и ему шанс!
Ему было легко и весело, хоть и грустно.
Грустно — от грусти за апостолов.
А легко и весело — от радости.
У него даже сердце дрожало от нетерпения.
Сегодня, вот сейчас, он понял, почему не испугался, когда понял, что он — Иисус Христос. Ведь должен был испугаться, а не испугался. Он раньше боялся почувствовать себя Иисусом Христом, потому что боялся, что испугается. Ему и так жилось хорошо, зачем ему еще быть Иисусом Христом? Он жил не хуже других людей — не в смысле внешнем, а в смысле внутреннего состояния, он был в ладах со своей душой, он был приятен себе, то есть он жил даже лучше других людей: радостно.
Но вот он почувствовал себя Иисусом Христом и почувствовал, что его прежняя радость по сравнению с теперешней — все равно что комариный писк по сравнению с пением серебряной трубы в поднебесных небесах.
Он чувствовал себя в этом мире совсем иначе; не просто — дорога, по которой иду, а вон дом, а вот кусты, — он видел за домом и кустами пространства и города, и за этими пространствами и городами еще пространства и города, словно земля перестала быть шаром и развернулась вся — как на ладони; издали все мелко, неразличимо, поднесешь к лицу: вон, вон вышагивает мимо кустов, отбрасывая длинную тень, Петрушка Салабонов, Иисус.
Удивительные мысли обуревали Петра.
Кто из людей, думал он, не знает, где правая, а где левая рука? Кто не различает, когда приходит утро, а когда наступает ночь? Так же проста и мудрость моя, мудрость Христа, и знанием своим каждый человек равен Христу.
Значит, каждый из нас может стать Христом, ибо каждый — свеча в руке Божьей. Мне просто повезло, что родился от этой матери.
А не Христом — так Магометом, Мессией, да кем угодно!
Нет, не безнадежна жизнь, если в ней появился я, думал Петр без всякой гордости, думая как о факте.
Петр думал о завтрашнем дне.
Две тысячи лет боялись люди, ждали конца света, хоть и не верили в него, и вот я приду и скажу: живите пока! Конец света откладывается! Я и мой Бог — прощаем вас! Но учтите, так вашу так, это последнее, тысяча первое китайское предупреждение!
Петр представлял восторг людей при этом известии.
Ведь почему люди так печальны и скучны? — да он и сам был печален и скучен, хотя не знал этого. От бытовой убогости жизни?
Но есть, знает Петр, богатые народы и страны, а люди и там тоскуют и скучают. Они тоскуют, понял сегодня Петр, оттого, что знают: нет им спасения и прощения, не расплатиться им за грехи человечества и собственные грехи, не вылезти из городов, которые понастроили на погибель себе.
И вот: шанс.
Общее ликование.
Вы многое еще успеете сделать.
Если захотите.
И ваши дети будут жить, и дети детей.
Нельзя же устраивать конец света, пока не родились все, кто может родиться.
У вас есть способы передавать память. Книги и кинопленки. Фотографии. Понимаете ли вы, что человек десятитысячного года, знающий — в лицо! — четыреста колен (прикинул в уме Петруша) своих родственников, это будет совсем другой человек, чем сейчас?! Мечтайте об этом человеке, дайте и ему шанс!