Страница:
— Спасибо, — сказал Полунин. — Постараюсь не задержать.
— Да, если можно. Впрочем, только начните — сами не оторветесь. На выставке были уже?
— Да, сегодня.
— Правда? Я по воскресеньям не хожу туда, еще ненароком придавят. В будни там попросторнее. Первый раз нынче были?
— Да… все как-то не мог выбраться. Да и Евдокия занята была всю неделю.
— Ах, вы были вместе. Ну, и… что она?
— Да ничего, — Полунин усмехнулся. — Поедем, говорит, домой.
— Даже так? — Надежда Аркадьевна приподняла брови, помолчала, симметрично раскладывая по столу остро заточенные карандаши. — Скажите на милость… И вы думаете, всерьез?
Полунин пожал плечами.
— В смысле — обдуманно? Нет, конечно. Искренне — да, но не больше. Да и что мог бы обдумать человек, не имеющий ни малейшего представления… Поедем, говорит, я буду доить лошадей!
— Что ж, здесь все зависит от вас, — еще помолчав, сказала Основская. — Евдокия Георгиевна, в сущности, ребенок еще… Чаю хотите?
— Спасибо, нет. Я вот закурил бы, с вашего позволения.
— Курите на здоровье, меня все читатели обкуривают. Да… Я всякий раз, когда ухожу оттуда, даю зарок. Все, говорю себе, хватит, последний раз! А назавтра снова тянет. Наверное, с пьянчужками так бывает, с настоящими, которым уже не остановиться. Больно это, голубчик. Сознавать себя отстраненной — больно, а увидеть, соприкоснуться — еще больнее…
— Приходилось вам разговаривать с кем-нибудь из персонала? — спросил после паузы Полунин.
— О, я там уже почти со всеми перезнакомилась. Боже мой, обычные русские люди — приветливые, доброжелательные… Конечно, масса перемен, я все понимаю, но главное — Россия, русский человек — это не меняется, нет, я верю, этого не изменить никому…
В комнате опять повисло молчание. Полунин, опустив голову, машинально покручивал пальцем рекламную пепельницу в виде автомобильного колеса с надетой на него покрышкой марки «Пирелли».
— Надежда Аркадьевна, — сказал он вдруг, и вдруг понял, что именно ради этого пришел сегодня в библиотеку и что уже несколько часов — и там, в порту, и позже, бродя по улицам, — он знал, что придет сюда и заговорит именно об этом. — Вы, помнится, как-то говорили об одном товарище… ну, из нашего консульского отдела, если не ошибаюсь…
— Да, — отозвалась Основская тотчас же, — я его как раз недавно видела. Алексей Иванович Балмашев, он был на открытии выставки. А что?
— Так, вспомнилось просто… — Полунин снял с пепельницы игрушечную автопокрышку, это была точная модель-копия, с филигранным рисунком протектора и отштампованным по боковинкам названием фирмы; катнув по столу, он снова надел ее на стеклянный обод. — Вы, вообще, встречаетесь с ним… регулярно?
— У меня советский паспорт, — естественно, что мне приходится иногда бывать в консульстве, и к Алексею Ивановичу заглядываю при случае.
— Дело вот в чем… Я просто сейчас подумал — вы, кажется, говорили, что он человек… располагающий? Я подумал, что если при случае… это не к спеху, разумеется, но… спросите у него, если не забудете, — не будет ли он против, если я когда-нибудь к нему зайду познакомиться.
— Помилуйте, а с чего бы это сотруднику посольства отказаться от знакомства с соотечественником?
— Ну, не знаю, все-таки я перемещенное лицо, — возразил Полунин с наигранной шутливостью. — А вдруг это козни мирового империализма? Нет, серьезно, Надежда Аркадьевна, вы постарайтесь выяснить. Почем знать, какие у них теперь на этот счет правила… еще чтобы не поставить человека в неловкое положение…
— Я понимаю, голубчик, — задумчиво сказала Основская. — Я понимаю… Нет, то есть я совершенно уверена, что опасения ваши напрасны! Но я непременно выясню, если так вам будет спокойнее.
— Да, так будет лучше. Расскажите ему обо мне, что знаете. А знаете вы практически все.
— Почти, скажем так, — Основская улыбнулась. — Хорошо, я завтра же побываю у Алексея Ивановича. Дело в том, что он, я слышала, в июле собирается в отпуск, — хорошо бы вам успеть…
— О нет, нет, это совершенно не к спеху, — быстро сказал Полунин. — Я ведь сейчас на работе, меня в любой момент могут вызвать обратно в Парагвай. Вы договоритесь, а я не смогу прийти, получится глупо — напросился, мол, на встречу, а сам исчез. Поэтому не будем пока ничего уточнять, вы просто позондируйте предварительно почву…
— Да, если можно. Впрочем, только начните — сами не оторветесь. На выставке были уже?
— Да, сегодня.
— Правда? Я по воскресеньям не хожу туда, еще ненароком придавят. В будни там попросторнее. Первый раз нынче были?
— Да… все как-то не мог выбраться. Да и Евдокия занята была всю неделю.
— Ах, вы были вместе. Ну, и… что она?
— Да ничего, — Полунин усмехнулся. — Поедем, говорит, домой.
— Даже так? — Надежда Аркадьевна приподняла брови, помолчала, симметрично раскладывая по столу остро заточенные карандаши. — Скажите на милость… И вы думаете, всерьез?
Полунин пожал плечами.
— В смысле — обдуманно? Нет, конечно. Искренне — да, но не больше. Да и что мог бы обдумать человек, не имеющий ни малейшего представления… Поедем, говорит, я буду доить лошадей!
— Что ж, здесь все зависит от вас, — еще помолчав, сказала Основская. — Евдокия Георгиевна, в сущности, ребенок еще… Чаю хотите?
— Спасибо, нет. Я вот закурил бы, с вашего позволения.
— Курите на здоровье, меня все читатели обкуривают. Да… Я всякий раз, когда ухожу оттуда, даю зарок. Все, говорю себе, хватит, последний раз! А назавтра снова тянет. Наверное, с пьянчужками так бывает, с настоящими, которым уже не остановиться. Больно это, голубчик. Сознавать себя отстраненной — больно, а увидеть, соприкоснуться — еще больнее…
— Приходилось вам разговаривать с кем-нибудь из персонала? — спросил после паузы Полунин.
— О, я там уже почти со всеми перезнакомилась. Боже мой, обычные русские люди — приветливые, доброжелательные… Конечно, масса перемен, я все понимаю, но главное — Россия, русский человек — это не меняется, нет, я верю, этого не изменить никому…
В комнате опять повисло молчание. Полунин, опустив голову, машинально покручивал пальцем рекламную пепельницу в виде автомобильного колеса с надетой на него покрышкой марки «Пирелли».
— Надежда Аркадьевна, — сказал он вдруг, и вдруг понял, что именно ради этого пришел сегодня в библиотеку и что уже несколько часов — и там, в порту, и позже, бродя по улицам, — он знал, что придет сюда и заговорит именно об этом. — Вы, помнится, как-то говорили об одном товарище… ну, из нашего консульского отдела, если не ошибаюсь…
— Да, — отозвалась Основская тотчас же, — я его как раз недавно видела. Алексей Иванович Балмашев, он был на открытии выставки. А что?
— Так, вспомнилось просто… — Полунин снял с пепельницы игрушечную автопокрышку, это была точная модель-копия, с филигранным рисунком протектора и отштампованным по боковинкам названием фирмы; катнув по столу, он снова надел ее на стеклянный обод. — Вы, вообще, встречаетесь с ним… регулярно?
— У меня советский паспорт, — естественно, что мне приходится иногда бывать в консульстве, и к Алексею Ивановичу заглядываю при случае.
— Дело вот в чем… Я просто сейчас подумал — вы, кажется, говорили, что он человек… располагающий? Я подумал, что если при случае… это не к спеху, разумеется, но… спросите у него, если не забудете, — не будет ли он против, если я когда-нибудь к нему зайду познакомиться.
— Помилуйте, а с чего бы это сотруднику посольства отказаться от знакомства с соотечественником?
— Ну, не знаю, все-таки я перемещенное лицо, — возразил Полунин с наигранной шутливостью. — А вдруг это козни мирового империализма? Нет, серьезно, Надежда Аркадьевна, вы постарайтесь выяснить. Почем знать, какие у них теперь на этот счет правила… еще чтобы не поставить человека в неловкое положение…
— Я понимаю, голубчик, — задумчиво сказала Основская. — Я понимаю… Нет, то есть я совершенно уверена, что опасения ваши напрасны! Но я непременно выясню, если так вам будет спокойнее.
— Да, так будет лучше. Расскажите ему обо мне, что знаете. А знаете вы практически все.
— Почти, скажем так, — Основская улыбнулась. — Хорошо, я завтра же побываю у Алексея Ивановича. Дело в том, что он, я слышала, в июле собирается в отпуск, — хорошо бы вам успеть…
— О нет, нет, это совершенно не к спеху, — быстро сказал Полунин. — Я ведь сейчас на работе, меня в любой момент могут вызвать обратно в Парагвай. Вы договоритесь, а я не смогу прийти, получится глупо — напросился, мол, на встречу, а сам исчез. Поэтому не будем пока ничего уточнять, вы просто позондируйте предварительно почву…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Проводив улетевшего в Италию Дино, Филипп рассчитывал отдохнуть от конспирации и привести в порядок свои заметки о Парагвае, — их уже столько поднакопилось у него к этому времени, что грех было бы полениться, не свести воедино всю эту богатейшую информацию. Любопытная получится книжка; Дитмар Дитмаром, но почему не сочетать полезное с приятным? «Письма из сельвы», которые он аккуратно отсылал в редакцию каждые две недели, были откровенной халтурой, рассчитанной на невзыскательный вкус среднего подписчика «Эко де Прованс» — фермера, коммерсанта, мелкого чиновника. Такому читателю нужна экзотика, а не социология. К тому же очерки публиковались сразу, и их несомненно прочитывали в парагвайском посольстве в Париже; стоило хотя бы в одном появиться серьезному материалу, проливающему свет на истинное положение дел в этой стране, и экспедицию незамедлительно выдворили бы из Парагвая. Когда они отсюда уедут — дело другое, тогда руки у него будут развязаны. А пока можно продолжать собирать материал.
Он поделился своими планами с Астрид, и та с энтузиазмом включилась в работу — делала вырезки из газет, целыми днями просиживала в Национальной библиотеке (после возвращения из Чако они поселились в Асунсьоне), выискивая те или иные сведения по истории страны. Филипп научил ее фотографировать и даже доверял теперь свой драгоценный «Хассельблад», которым дорожил как зеницей ока.
В начале июня они уехали из столицы, чтобы осмотреть некоторые наиболее крупные — по парагвайским масштабам — города: Пилар, Коронель-Овьедо, Вильярика, Консепсьон, где в эпоху иезуитского владычества находилась резиденция главы ордена. На обратном пути Астрид захотела остановиться в Каакупе — месте паломничества к чудотворной статуе Голубой Девы. И здесь начались неприятности.
Наутро после приезда к Филиппу явился какой-то местный «хефе полисиаль» и потребовал предъявить все экспедиционные бумаги; он долго изучал разрешения, таможенные и карантинные свидетельства, завизированные министерством внутренних дел крупномасштабные карты районов обследования, наконец сложил все это в портфель и унес с собой. Протесты не помогли — «хефе» загадочно сослался на указания свыше.
Филипп с Астрид помчались в Асунсьон, езды до столицы было немногим более часу, но на полпути у них заглох мотор. Не пытаясь обнаружить поблизости механика, Филипп принялся сам искать неисправность, проверил зажигание, систему бензоподачи, карбюратор — все было вроде бы в порядке, однако двигатель не заводился. Когда он наконец соизволил заработать — так же неожиданно и необъяснимо, — было уже полчетвертого; пока доехали до Асунсьона, рабочий день в государственных учреждениях кончился. Филипп оставил джип в первой попавшейся мастерской и отправился с Астрид в гостиницу.
На другой день оказалось, что поездка была напрасной. В министерстве внутренних дел выяснить ничего не удалось, чиновника, который в свое время подписал разрешение на работу экспедиции, на месте не было, другие ничего не знали, пожимали плечами и советовали выяснить дело на месте — с начальником полиции в Каакупе…
Так ничего и не добившись, Филипп и Астрид пообедали в самом мрачном настроении, забрали из мастерской джип (неисправность оказалась пустячной: плохой контакт в цепи прерывателя) и поехали обратно. Вернувшись в Каакупе, они обнаружили, что в номере Филиппа за время их отсутствия побывали гости: дверь была взломана, а все магнитофонные катушки с записями индейского фольклора исчезли.
Сама по себе потеря была невелика, поскольку большинство песен переписывалось с аргентинских пластинок, привезенных Мишелем из Буэнос-Айреса; но два происшествия сразу не могли не насторожить. До сих пор власти не чинили экспедиции никаких препятствий — что же изменилось теперь?
— Неужели боши что-то пронюхали? — озабоченно сказал Филипп. — Чертовски не нравится мне вся эта история… Знаете, Ри, вы все-таки сходите в полицию! Скажите, что нас то ли обыскивали, то ли обокрали, и заодно попытайтесь еще раз выяснить насчет изъятых бумаг…
Астрид побывала в полиции. Начальника не было, ее принял дежурный офицер, который сказал, что о бумагах беспокоиться нечего, это обычная проверка, а заявление о краже записал в книгу и пообещал прислать следователя.
Следователь и в самом деле не замедлил явиться. Первым делом он наорал на хозяйку и поклялся бросить ее на съедение кайманам, если она, шлюха и отродье шлюхи, не научится вести дело так, чтобы ее уважаемые постояльцы могли чувствовать себя в безопасности. Хозяйка вопила, что никогда в ее гостинице не случалось ничего подобного — даже в первую неделю декабря, когда в городе полно паломников и воришки чувствуют себя особенно вольготно. Следователь затопал ногами, прогнал ее вон и, мгновенно успокоившись, принялся с глубокомысленным видом обследовать место преступления. Осмотрев дверь, он объявил, что имел место взлом при помощи инструмента, на воровском жаргоне именуемого «копытце» или «чертов зуб»; потом с лупой в руке долго обнюхивал подоконник, пинцетом подобрал какие-то крошки и бережно спрятал в пробирку. Проникнув через дверь, продолжал он свои объяснения, злоумышленники покинули помещение через окно. В целом картина преступления вполне ясна: речь идет о типичной краже со взломом, совершенной в корыстных целях.
Ничего глупее нельзя было придумать. В номере лежали действительно ценные вещи — портативные магнитофоны, оружие, кинокамера, два фотоаппарата, — все это осталось нетронутым. А катушки исчезли.
— Спросите, почему они не взяли хотя бы этого? — Филипп выдернул из чехла малокалиберный карабин — десятизарядный полуавтомат «Алькон» аргентинского производства. — Да черт меня побери, любой здешний охотник душу продаст за такую вещь! А они унесли бобины! С каких это пор злоумышленники интересуются магнитофонными записями?
Астрид перевела. Следователь подумал и сказал, что оружие не так легко продать — есть номера, они зарегистрированы. На дорогую оптику тоже не сразу найдешь покупателя, даже в столице. А коробки с бобинами воры забрали по невежеству — наверное, просто не знали, что там внутри, а посмотреть не успели, торопились. Индейцы, дикий народ, что вы хотите.
— «Индейцы», черта с два, — сказал Филипп, когда следователь ушел, заверив их, что полиция приложит все усилия к скорейшему возвращению похищенного. — Тут сработано со знанием дела! А взломанная дверь — это для отвода глаз, чтобы обыск выглядел ограблением. Боюсь, мы и в самом деле допустили какую-то оплошность… Ладно, идите спать, уже поздно. Думать будем завтра.
Астрид вздохнула, пожелала ему покойной ночи и нехотя удалилась. Филипп лег, но сна не было и в помине, совет «думать завтра» легче было дать, чем выполнить самому. Он попытался читать, но скоро бросил книгу и закурил. Действительно ли это местные полицейские штучки, или Кнобльмайер и К° что-то заподозрили и теперь проверяют их реакцию? Потому что реакция может быть двоякой: если экспедиции нечего скрывать, то она останется на месте и будет настаивать, чтобы власти разобрались с кражей бобин и вернули бумаги. В противном же случае ее сотрудники немедленно удерут не только из Каакупе, но и вообще из Парагвая…
Возможно, расчет был именно на это. И, пожалуй, именно уехать сейчас и было бы самым разумным — в интересах собственной безопасности. А в интересах дела? Бегством они выдадут себя с головой, и уж тогда-то за ними будет немедленно установлена такая слежка, такой хвост потянут они за собой в Аргентину, что шансы подобраться к Дитмару станут практически равны нулю…
Он лежал без сна и курил, пытаясь что-то придумать, как вдруг в дверь поскреблись, и она открылась, тихонько скрипнув. Вошла Астрид, кутаясь в долгополый халат.
— Не сердитесь, Фил, — сказала она жалобно, — я проходила мимо и увидела у вас свет, а я тоже не могу заснуть, и вообще мне страшно…
— Чего это вам страшно? — спросил Филипп не очень любезным тоном.
— Ах, меня украдут сегодня ночью, непременно украдут, я это чувствую, — я теперь понимаю, что все провалила еще в немецкой колонии, только они тогда не подали виду, и я даже думаю, что…
— Послушайте, — Филипп повысил голос, — не валяйте вы дурака. Примите снотворное и ложитесь, завтра вы сами будете смеяться над своими страхами!
— Завтра, завтра! Почем знать, где я буду завтра, — обиженно возразила Астрид. — Завтра я уже буду сидеть в каком-нибудь подвале, связанная по рукам и ногам. Вы думаете, мне простят, что я их обманывала?
— Да вы просто психопатка! Начитались какой-нибудь дряни из «Черной серии», вот вам и мерещится. Отправляйтесь спать!
— Я боюсь идти в комнату, под окном кто-то все время ходит — я сама слышала, неужели вы мне не верите? — У Астрид даже голос задрожал. — Пустят какой-нибудь сонный газ, а потом вынесут через окно, никто и не услышит…
— Нет, это просто черт знает что. Мне, что ли, стеречь до утра в вашей комнате, чтобы не украли такое сокровище?
Астрид приблизилась к кровати и скромно села на краешек, глядя в сторону.
— Никогда не думала, что вы такой бессердечный человек, — продолжала она тем же вздрагивающим голосом. — Я к вам пришла, чтобы вы меня утешили, успокоили, а вы…
— Ладно, не скулите, сейчас я вас успокою, — сказал Филипп. — Тут у меня в шкафу была бутылка коньяку, если только его не свистнули вместе с бобинами…
Он уже готов был встать, как вдруг Астрид перегнулась через него гибким движением и протянула руку к лампе на ночном столике.
— Идите вы со своим коньяком, — услышал он в темноте быстрый шепот. — Ах, Фил, ну что вы за идиот…
На другой день он действительно чувствовал себя идиотом. Ничего страшного, конечно, не случилось, но… После своего неудачного брака Филипп побаивался женщин и не очень им доверял. И вообще, решил он, хватит с меня этих историй… Ну, разве что встретится некто Единственная, Неповторимая. И кто же встретился? Веснушчатый чертенок, хулиган в обманчивом женском обличье — и даже не таком уж обольстительном, говоря по правде. Нужно еще выяснить ее намерения…
— Ты что, замуж за меня собралась? — поинтересовался он за завтраком.
Астрид, с набитым ртом, отрицательно помотала головой.
— Что ты, — сказала она, прожевав. — Рано! Я еще хочу порезвиться.
— Хорошенькое дело, — Филипп, неожиданно для себя, обиделся. — Только тогда уж договоримся: резвись впредь со своими сверстниками, а взрослых оставь в покое…
— Тебе было со мной не очень хорошо? — участливо спросила она. — Странно, а мне показалось…
— Я не об этом. Боюсь, мы с тобой очень уж по-разному смотрим на некоторые вещи. Сегодня тебе захотелось порезвиться со мной, а завтра вернется Дино — кстати, может быть, ты и с ним уже?..
— Не говори глупостей! — воскликнула Астрид, заливаясь краской.
— А что? — Филипп пожал плечами, намазывая маслом булочку. — Если подходить к этому как к развлечению, то почему бы и нет? Завтра Дино, послезавтра Мишель, потом опять я…
Астрид швырнула салфетку и выбежала из комнаты.
Правда, через полчаса они встретились как ни в чем не бывало — состряпали очередное «Письмо из сельвы», отобрали фотографии. Астрид села перепечатывать очерк набело. Она была в отличнейшем настроении, казалось вот-вот замурлычет. «Фил, ты, конечно, сказал мне ужасную гадость, — объявила она снисходительно, — но я на тебя не сержусь. Понимаю, что у тебя были некоторые основания думать обо мне так, но поверь — ты ошибаешься… » Филипп почувствовал себя скотиной. После сиесты она сказала, что сходит в полицию: лучше делать вид, что они поверили версии с грабителями и теперь, естественно, интересуются ходом расследования. Филипп предложил пойти вместе, она возразила: это было бы не очень солидно, глава экспедиции не станет общаться со всякими там полицейскими, послать секретаршу — дело другое. «А ведь деловая девчонка», — подумал он с некоторым удивлением, когда она ушла, очень уверенная в себе, точь-в-точь кошка с распушенным от гордости хвостом.
Через час Астрид вернулась, еще более довольная обой. Никаких воров, сказала она, до сих пор не поймали, но зато она сделала интереснейшее открытие: пусть-ка он, Маду, попробует догадаться, кто здесь начальником полиции?
Филипп подумал и честно ответил, что не знает.
— Опять немец! — Астрид даже взвизгнула от восторга. — И какой! Вот уж это моф так моф!
Филипп даже застонал, выругавшись сквозь зубы.
— Все, с меня хватит, — объявил он. — Давай укладываться, я сейчас же звоню и заказываю билеты до Монтевидео! На этом проклятом Парагвае можно уже приколотить вывеску «Nur fur Deutsche» [51]…
— Ты с ума сошел — удирать именно сейчас! Наоборот, завтра я поеду навестить своего доброго старого приятеля Кнобльмайера…
Филипп изумленно уставился на нее, а потом высказал не очень лестное для собеседницы соображение о влиянии известного рода излишеств на умственные способности.
— Уж не с тобой ли я им предавалась, этим излишествам? — фыркнула Астрид. — Хорош мужчина, которого надо обхаживать два месяца! Знаешь, когда на меня кинулся Освальдо? Через два часа после того, как нас познакомили…
— Прибереги эту деталь для своих будущих мемуаров. Могу уже сейчас подкинуть название — «Из постели в постель, или Мужчины в моей жизни». Звучит?
— Если хочешь знать, не так-то уж их было много, — мирно возразила Астрид. — А Освальдо в тот вечер схлопотал от меня по физиономии, бедняжка Да как! Но ты все-таки послушай, что мне пришло в голову.
— Ну?
— Смотри, Фил, ведь это может быть проверкой. Я все-таки не думаю, что Лернер разыгрывал комедию, — не может быть, чтобы они туда нарочно прислали такого хорошего актера. По-моему, Лернер сказал правду, и никакая это была не ловушка, но просто Кнобльмайер меня подозревает — а если меня, то, значит, и вообще всех нас, — и они решили проверить свои подозрения…
— Кражей?
— Да, а сначала проверкой бумаг!
— Не знаю, — Филипп пожал плечами. — Если ты уверена, что Лернер тебя не разыгрывал…
— Совершенно уверена!
— … и если предположить, что кто-нибудь из них не побывал там после нашего визита…
— Где, у Лернера? Ну, вряд ли кто потащится в такую даль, — сказала Астрид. — Да и что они могут у него узнать? Я действительно спрашивала про своего пропавшего фатера, — Лернер, надо полагать, вспомнит это, если у него еще сохранилась хоть капля рассудка…
— Он может вспомнить и то, что дал тебе адрес Дитмара, — задумчиво заметил Филипп. — И если они знают, кто такой Дитмар… и чем он занимался во Франции, — а экспедиция-то французская, недаром это их сразу насторожило уже там, в колонии… Ну, хорошо, продолжай. Зачем тебе ехать к оберсту?
— Но, Фил, это же элементарно! Допустим, у них есть определенное подозрение; они тогда устраивают все эти штучки — сначала настораживающая нас проверка бумаг, затем изъятие бобин…
— Изъятие, — ухмыльнулся Филипп. — У тебя уже появился профессиональный жаргон. Дальше!
— Все очень просто! Если мы не те, за кого себя выдаем, то какой должна быть наша реакция? Та самая, что предложил ты: немедленно смотаться. А если мы действительно чисты и невинны? Тогда мы вопим, скандалим, требуем разыскать и вернуть похищенное. Я считаю, именно так мы и должны действовать, если не хотим потащить за собой в Аргентину вот такой хвост…
Филипп подумал.
— Что ж, в этом есть резон. И ты хочешь начать скандалить у Кнобльмайера?
— Ну, у него я скандалить не буду, наоборот, я приду умолять о помощи — как доброго соотечественника…
— Тебе-то, немке, какое дело до интересов французской экспедиции?
— Ну как же, ведь благодаря вам я получаю возможность искать папочку!
— Да, но теперь, когда ты встретила соотечественников, логичнее ожидать помощи от них, а не от нас.
— Тоже верно, — признала Астрид. — Но ты думаешь, женщины так уж часто опираются на логику? Иногда некоторая нелогичность поведения как раз и говорит об искренности… а если все слишком уж логично — это тоже настораживает. Я вовсе не уверена, что вариант с Кнобльмайером окажется успешным, но убеждена, что твой гораздо опаснее.
— Не спорю. Смыться — это, конечно, не лучший выход… Просто мне осточертела эта парагвайская экзотика, ты понимаешь.
— Фил, ты великолепен, — Астрид рассмеялась. — Хорошо, что у меня достаточно чувства юмора!
Филипп смутился.
— Прости, я вовсе не имел в виду наши с тобой…
— Да ладно уж, не оправдывайся, я не обижена. И вообще я за откровенность в таких делах. Было бы гораздо хуже, если бы ты из галантности начал изображать из себя этакого Тристана… я-то ведь тоже далеко не Изольда! Будем относиться ко всему этому проще, не заглядывая в будущее… Кстати, я подумала — мне, пожалуй, лучше перебраться к тебе, зачем платить за лишний номер?
— Можно и так, — согласился Филипп без особого энтузиазма.
Утром Астрид взяла машину и отправилась умолять о помощи своего доброго соотечественника.
На заправочную станцию она приехала около полудня, измученная двухчасовой тряской по отвратительной дороге, плохо представляя себе, о чем конкретно будет говорить с Кнобльмайером. Линию этого разговора они в общих чертах наметили совместно с Филиппом, но сейчас ею владела странная неуверенность, Астрид уже почти жалела о своей затее. По дороге она несколько раз пыталась заставить себя сосредоточиться, еще раз хорошо все обдумать, чтобы не попасть впросак, если герр оберст начнет ее прощупывать. Но сосредоточиться не удавалось, вероятно ей лучше было бы не спешить с этой поездкой; она то и дело возвращалась мыслями к тому, что произошло у нее с Филиппом, и ей становилось все яснее, что получилось нехорошо и ненужно — совсем не так, как представлялось ранее…
Кнобльмайер встретил ее с обычной своей любезностью, даже поцеловал в щечку на правах этакого старого дядюшки.
— Рад снова увидеть, чрезвычайно, — пыхтел он, не отпуская ее рук, — в колонии часто вас вспоминают — произвели прекрасное впечатление…
— Ах, вы все так добры ко мне, милый господин оберст, я просто не знаю, что бы я здесь без вас делала…
— Пустяки, не о чем говорить. Помочь соотечественнице — священный долг. Как ваши дела, Армгард? Экспедиция еще действует? Да, кстати, вам удалось повидать этого… как его… Лернера?
Небрежный тон, каким была произнесена эта последняя фраза, показался Астрид чуточку нарочитым, — впрочем, может быть, она в данном случае сама чрезмерно подозрительна.
— О да, мы туда ездили, — ответила она так же небрежно, — мне было ужасно неловко перед шефом — заставить всех тащиться в такую даль по своему личному делу… там к тому же такое бездорожье! Но самое печальное, что господин Лернер не знал моего отца и ничем не смог мне помочь…
— Да, да, — Кнобльмайер сочувственно покивал. — Что ж, это неудивительно, в дивизии было много офицеров, все не могли знать друг друга… Карльхен! Поставь-ка нам кофе!
— Яволь! — отозвался тот откуда-то из мастерской.
— Хорошо снимает усталость — у вас утомленный вид, — объяснил Кнобльмайер. — Позже отвезу вас пообедать. А вечером, может быть, в колонию?
— Я бы с огромным удовольствием, но шеф просил к вечеру вернуться в Каакупе, — у нас там неприятности, мое присутствие может понадобиться…
— Что ж, понимаю! Служба есть служба. Но мы пообедаем вместе?
— Благодарю вас, милый господин Кнобльмайер, я буду рада.
— Прекрасно. Карльхен тем временем займется вашей машиной. Вы сказали, экспедиция сейчас в Каакупе?
— Да… вернее, мы с шефом — вдвоем. Фалаччи уехал в Италию, в Милане сейчас проходит антропологический конгресс, а радиста отправили в Буэнос-Айрес за какими-то приборами. Так что у нас пока вроде каникул. Я и сама думала отпроситься на недельку, но тут началась эта история…
— Да, вы говорили о неприятностях. А что у вас там происходит?
— Я бы сама хотела это знать, господин оберст! Собственно, я для этого и приехала — посоветоваться с вами…
— Польщен, рад буду оказаться полезным! Выкладывайте смелее!
Астрид выложила факты, потом сказала нерешительно:
— Не знаю, удобно ли… но я хотела попросить вас, милый господин оберст… если вас не затруднит, разумеется…
— Нисколько, нисколько. Всегда рад помочь вам — если смогу.
— О, я уверена, для вас это не составит труда! Дело в том, что начальник полиции Каакупе — наш соотечественник…
— Да, я его знаю. Превосходный человек — работал в имперской службе безопасности, огромный опыт. И что же?
— Может быть, вы могли бы ему написать? Во-первых, попросить поскорее расследовать дело с ограблением, и потом… не знаю, конечно, насколько это зависит от него — эта проверка экспедиционных бумаг…
— В принципе, это мог быть приказ из Азунциона.
— Разумеется, я понимаю… Но все же начальник полиции — фигура достаточно влиятельная, и если бы он захотел…
— Я напишу ему, Армгард, — сказал Кнобльмайер и ободрительно похлопал ее по коленке. — Напишу сегодня же, и вы увезете письмо с собой.
Он поделился своими планами с Астрид, и та с энтузиазмом включилась в работу — делала вырезки из газет, целыми днями просиживала в Национальной библиотеке (после возвращения из Чако они поселились в Асунсьоне), выискивая те или иные сведения по истории страны. Филипп научил ее фотографировать и даже доверял теперь свой драгоценный «Хассельблад», которым дорожил как зеницей ока.
В начале июня они уехали из столицы, чтобы осмотреть некоторые наиболее крупные — по парагвайским масштабам — города: Пилар, Коронель-Овьедо, Вильярика, Консепсьон, где в эпоху иезуитского владычества находилась резиденция главы ордена. На обратном пути Астрид захотела остановиться в Каакупе — месте паломничества к чудотворной статуе Голубой Девы. И здесь начались неприятности.
Наутро после приезда к Филиппу явился какой-то местный «хефе полисиаль» и потребовал предъявить все экспедиционные бумаги; он долго изучал разрешения, таможенные и карантинные свидетельства, завизированные министерством внутренних дел крупномасштабные карты районов обследования, наконец сложил все это в портфель и унес с собой. Протесты не помогли — «хефе» загадочно сослался на указания свыше.
Филипп с Астрид помчались в Асунсьон, езды до столицы было немногим более часу, но на полпути у них заглох мотор. Не пытаясь обнаружить поблизости механика, Филипп принялся сам искать неисправность, проверил зажигание, систему бензоподачи, карбюратор — все было вроде бы в порядке, однако двигатель не заводился. Когда он наконец соизволил заработать — так же неожиданно и необъяснимо, — было уже полчетвертого; пока доехали до Асунсьона, рабочий день в государственных учреждениях кончился. Филипп оставил джип в первой попавшейся мастерской и отправился с Астрид в гостиницу.
На другой день оказалось, что поездка была напрасной. В министерстве внутренних дел выяснить ничего не удалось, чиновника, который в свое время подписал разрешение на работу экспедиции, на месте не было, другие ничего не знали, пожимали плечами и советовали выяснить дело на месте — с начальником полиции в Каакупе…
Так ничего и не добившись, Филипп и Астрид пообедали в самом мрачном настроении, забрали из мастерской джип (неисправность оказалась пустячной: плохой контакт в цепи прерывателя) и поехали обратно. Вернувшись в Каакупе, они обнаружили, что в номере Филиппа за время их отсутствия побывали гости: дверь была взломана, а все магнитофонные катушки с записями индейского фольклора исчезли.
Сама по себе потеря была невелика, поскольку большинство песен переписывалось с аргентинских пластинок, привезенных Мишелем из Буэнос-Айреса; но два происшествия сразу не могли не насторожить. До сих пор власти не чинили экспедиции никаких препятствий — что же изменилось теперь?
— Неужели боши что-то пронюхали? — озабоченно сказал Филипп. — Чертовски не нравится мне вся эта история… Знаете, Ри, вы все-таки сходите в полицию! Скажите, что нас то ли обыскивали, то ли обокрали, и заодно попытайтесь еще раз выяснить насчет изъятых бумаг…
Астрид побывала в полиции. Начальника не было, ее принял дежурный офицер, который сказал, что о бумагах беспокоиться нечего, это обычная проверка, а заявление о краже записал в книгу и пообещал прислать следователя.
Следователь и в самом деле не замедлил явиться. Первым делом он наорал на хозяйку и поклялся бросить ее на съедение кайманам, если она, шлюха и отродье шлюхи, не научится вести дело так, чтобы ее уважаемые постояльцы могли чувствовать себя в безопасности. Хозяйка вопила, что никогда в ее гостинице не случалось ничего подобного — даже в первую неделю декабря, когда в городе полно паломников и воришки чувствуют себя особенно вольготно. Следователь затопал ногами, прогнал ее вон и, мгновенно успокоившись, принялся с глубокомысленным видом обследовать место преступления. Осмотрев дверь, он объявил, что имел место взлом при помощи инструмента, на воровском жаргоне именуемого «копытце» или «чертов зуб»; потом с лупой в руке долго обнюхивал подоконник, пинцетом подобрал какие-то крошки и бережно спрятал в пробирку. Проникнув через дверь, продолжал он свои объяснения, злоумышленники покинули помещение через окно. В целом картина преступления вполне ясна: речь идет о типичной краже со взломом, совершенной в корыстных целях.
Ничего глупее нельзя было придумать. В номере лежали действительно ценные вещи — портативные магнитофоны, оружие, кинокамера, два фотоаппарата, — все это осталось нетронутым. А катушки исчезли.
— Спросите, почему они не взяли хотя бы этого? — Филипп выдернул из чехла малокалиберный карабин — десятизарядный полуавтомат «Алькон» аргентинского производства. — Да черт меня побери, любой здешний охотник душу продаст за такую вещь! А они унесли бобины! С каких это пор злоумышленники интересуются магнитофонными записями?
Астрид перевела. Следователь подумал и сказал, что оружие не так легко продать — есть номера, они зарегистрированы. На дорогую оптику тоже не сразу найдешь покупателя, даже в столице. А коробки с бобинами воры забрали по невежеству — наверное, просто не знали, что там внутри, а посмотреть не успели, торопились. Индейцы, дикий народ, что вы хотите.
— «Индейцы», черта с два, — сказал Филипп, когда следователь ушел, заверив их, что полиция приложит все усилия к скорейшему возвращению похищенного. — Тут сработано со знанием дела! А взломанная дверь — это для отвода глаз, чтобы обыск выглядел ограблением. Боюсь, мы и в самом деле допустили какую-то оплошность… Ладно, идите спать, уже поздно. Думать будем завтра.
Астрид вздохнула, пожелала ему покойной ночи и нехотя удалилась. Филипп лег, но сна не было и в помине, совет «думать завтра» легче было дать, чем выполнить самому. Он попытался читать, но скоро бросил книгу и закурил. Действительно ли это местные полицейские штучки, или Кнобльмайер и К° что-то заподозрили и теперь проверяют их реакцию? Потому что реакция может быть двоякой: если экспедиции нечего скрывать, то она останется на месте и будет настаивать, чтобы власти разобрались с кражей бобин и вернули бумаги. В противном же случае ее сотрудники немедленно удерут не только из Каакупе, но и вообще из Парагвая…
Возможно, расчет был именно на это. И, пожалуй, именно уехать сейчас и было бы самым разумным — в интересах собственной безопасности. А в интересах дела? Бегством они выдадут себя с головой, и уж тогда-то за ними будет немедленно установлена такая слежка, такой хвост потянут они за собой в Аргентину, что шансы подобраться к Дитмару станут практически равны нулю…
Он лежал без сна и курил, пытаясь что-то придумать, как вдруг в дверь поскреблись, и она открылась, тихонько скрипнув. Вошла Астрид, кутаясь в долгополый халат.
— Не сердитесь, Фил, — сказала она жалобно, — я проходила мимо и увидела у вас свет, а я тоже не могу заснуть, и вообще мне страшно…
— Чего это вам страшно? — спросил Филипп не очень любезным тоном.
— Ах, меня украдут сегодня ночью, непременно украдут, я это чувствую, — я теперь понимаю, что все провалила еще в немецкой колонии, только они тогда не подали виду, и я даже думаю, что…
— Послушайте, — Филипп повысил голос, — не валяйте вы дурака. Примите снотворное и ложитесь, завтра вы сами будете смеяться над своими страхами!
— Завтра, завтра! Почем знать, где я буду завтра, — обиженно возразила Астрид. — Завтра я уже буду сидеть в каком-нибудь подвале, связанная по рукам и ногам. Вы думаете, мне простят, что я их обманывала?
— Да вы просто психопатка! Начитались какой-нибудь дряни из «Черной серии», вот вам и мерещится. Отправляйтесь спать!
— Я боюсь идти в комнату, под окном кто-то все время ходит — я сама слышала, неужели вы мне не верите? — У Астрид даже голос задрожал. — Пустят какой-нибудь сонный газ, а потом вынесут через окно, никто и не услышит…
— Нет, это просто черт знает что. Мне, что ли, стеречь до утра в вашей комнате, чтобы не украли такое сокровище?
Астрид приблизилась к кровати и скромно села на краешек, глядя в сторону.
— Никогда не думала, что вы такой бессердечный человек, — продолжала она тем же вздрагивающим голосом. — Я к вам пришла, чтобы вы меня утешили, успокоили, а вы…
— Ладно, не скулите, сейчас я вас успокою, — сказал Филипп. — Тут у меня в шкафу была бутылка коньяку, если только его не свистнули вместе с бобинами…
Он уже готов был встать, как вдруг Астрид перегнулась через него гибким движением и протянула руку к лампе на ночном столике.
— Идите вы со своим коньяком, — услышал он в темноте быстрый шепот. — Ах, Фил, ну что вы за идиот…
На другой день он действительно чувствовал себя идиотом. Ничего страшного, конечно, не случилось, но… После своего неудачного брака Филипп побаивался женщин и не очень им доверял. И вообще, решил он, хватит с меня этих историй… Ну, разве что встретится некто Единственная, Неповторимая. И кто же встретился? Веснушчатый чертенок, хулиган в обманчивом женском обличье — и даже не таком уж обольстительном, говоря по правде. Нужно еще выяснить ее намерения…
— Ты что, замуж за меня собралась? — поинтересовался он за завтраком.
Астрид, с набитым ртом, отрицательно помотала головой.
— Что ты, — сказала она, прожевав. — Рано! Я еще хочу порезвиться.
— Хорошенькое дело, — Филипп, неожиданно для себя, обиделся. — Только тогда уж договоримся: резвись впредь со своими сверстниками, а взрослых оставь в покое…
— Тебе было со мной не очень хорошо? — участливо спросила она. — Странно, а мне показалось…
— Я не об этом. Боюсь, мы с тобой очень уж по-разному смотрим на некоторые вещи. Сегодня тебе захотелось порезвиться со мной, а завтра вернется Дино — кстати, может быть, ты и с ним уже?..
— Не говори глупостей! — воскликнула Астрид, заливаясь краской.
— А что? — Филипп пожал плечами, намазывая маслом булочку. — Если подходить к этому как к развлечению, то почему бы и нет? Завтра Дино, послезавтра Мишель, потом опять я…
Астрид швырнула салфетку и выбежала из комнаты.
Правда, через полчаса они встретились как ни в чем не бывало — состряпали очередное «Письмо из сельвы», отобрали фотографии. Астрид села перепечатывать очерк набело. Она была в отличнейшем настроении, казалось вот-вот замурлычет. «Фил, ты, конечно, сказал мне ужасную гадость, — объявила она снисходительно, — но я на тебя не сержусь. Понимаю, что у тебя были некоторые основания думать обо мне так, но поверь — ты ошибаешься… » Филипп почувствовал себя скотиной. После сиесты она сказала, что сходит в полицию: лучше делать вид, что они поверили версии с грабителями и теперь, естественно, интересуются ходом расследования. Филипп предложил пойти вместе, она возразила: это было бы не очень солидно, глава экспедиции не станет общаться со всякими там полицейскими, послать секретаршу — дело другое. «А ведь деловая девчонка», — подумал он с некоторым удивлением, когда она ушла, очень уверенная в себе, точь-в-точь кошка с распушенным от гордости хвостом.
Через час Астрид вернулась, еще более довольная обой. Никаких воров, сказала она, до сих пор не поймали, но зато она сделала интереснейшее открытие: пусть-ка он, Маду, попробует догадаться, кто здесь начальником полиции?
Филипп подумал и честно ответил, что не знает.
— Опять немец! — Астрид даже взвизгнула от восторга. — И какой! Вот уж это моф так моф!
Филипп даже застонал, выругавшись сквозь зубы.
— Все, с меня хватит, — объявил он. — Давай укладываться, я сейчас же звоню и заказываю билеты до Монтевидео! На этом проклятом Парагвае можно уже приколотить вывеску «Nur fur Deutsche» [51]…
— Ты с ума сошел — удирать именно сейчас! Наоборот, завтра я поеду навестить своего доброго старого приятеля Кнобльмайера…
Филипп изумленно уставился на нее, а потом высказал не очень лестное для собеседницы соображение о влиянии известного рода излишеств на умственные способности.
— Уж не с тобой ли я им предавалась, этим излишествам? — фыркнула Астрид. — Хорош мужчина, которого надо обхаживать два месяца! Знаешь, когда на меня кинулся Освальдо? Через два часа после того, как нас познакомили…
— Прибереги эту деталь для своих будущих мемуаров. Могу уже сейчас подкинуть название — «Из постели в постель, или Мужчины в моей жизни». Звучит?
— Если хочешь знать, не так-то уж их было много, — мирно возразила Астрид. — А Освальдо в тот вечер схлопотал от меня по физиономии, бедняжка Да как! Но ты все-таки послушай, что мне пришло в голову.
— Ну?
— Смотри, Фил, ведь это может быть проверкой. Я все-таки не думаю, что Лернер разыгрывал комедию, — не может быть, чтобы они туда нарочно прислали такого хорошего актера. По-моему, Лернер сказал правду, и никакая это была не ловушка, но просто Кнобльмайер меня подозревает — а если меня, то, значит, и вообще всех нас, — и они решили проверить свои подозрения…
— Кражей?
— Да, а сначала проверкой бумаг!
— Не знаю, — Филипп пожал плечами. — Если ты уверена, что Лернер тебя не разыгрывал…
— Совершенно уверена!
— … и если предположить, что кто-нибудь из них не побывал там после нашего визита…
— Где, у Лернера? Ну, вряд ли кто потащится в такую даль, — сказала Астрид. — Да и что они могут у него узнать? Я действительно спрашивала про своего пропавшего фатера, — Лернер, надо полагать, вспомнит это, если у него еще сохранилась хоть капля рассудка…
— Он может вспомнить и то, что дал тебе адрес Дитмара, — задумчиво заметил Филипп. — И если они знают, кто такой Дитмар… и чем он занимался во Франции, — а экспедиция-то французская, недаром это их сразу насторожило уже там, в колонии… Ну, хорошо, продолжай. Зачем тебе ехать к оберсту?
— Но, Фил, это же элементарно! Допустим, у них есть определенное подозрение; они тогда устраивают все эти штучки — сначала настораживающая нас проверка бумаг, затем изъятие бобин…
— Изъятие, — ухмыльнулся Филипп. — У тебя уже появился профессиональный жаргон. Дальше!
— Все очень просто! Если мы не те, за кого себя выдаем, то какой должна быть наша реакция? Та самая, что предложил ты: немедленно смотаться. А если мы действительно чисты и невинны? Тогда мы вопим, скандалим, требуем разыскать и вернуть похищенное. Я считаю, именно так мы и должны действовать, если не хотим потащить за собой в Аргентину вот такой хвост…
Филипп подумал.
— Что ж, в этом есть резон. И ты хочешь начать скандалить у Кнобльмайера?
— Ну, у него я скандалить не буду, наоборот, я приду умолять о помощи — как доброго соотечественника…
— Тебе-то, немке, какое дело до интересов французской экспедиции?
— Ну как же, ведь благодаря вам я получаю возможность искать папочку!
— Да, но теперь, когда ты встретила соотечественников, логичнее ожидать помощи от них, а не от нас.
— Тоже верно, — признала Астрид. — Но ты думаешь, женщины так уж часто опираются на логику? Иногда некоторая нелогичность поведения как раз и говорит об искренности… а если все слишком уж логично — это тоже настораживает. Я вовсе не уверена, что вариант с Кнобльмайером окажется успешным, но убеждена, что твой гораздо опаснее.
— Не спорю. Смыться — это, конечно, не лучший выход… Просто мне осточертела эта парагвайская экзотика, ты понимаешь.
— Фил, ты великолепен, — Астрид рассмеялась. — Хорошо, что у меня достаточно чувства юмора!
Филипп смутился.
— Прости, я вовсе не имел в виду наши с тобой…
— Да ладно уж, не оправдывайся, я не обижена. И вообще я за откровенность в таких делах. Было бы гораздо хуже, если бы ты из галантности начал изображать из себя этакого Тристана… я-то ведь тоже далеко не Изольда! Будем относиться ко всему этому проще, не заглядывая в будущее… Кстати, я подумала — мне, пожалуй, лучше перебраться к тебе, зачем платить за лишний номер?
— Можно и так, — согласился Филипп без особого энтузиазма.
Утром Астрид взяла машину и отправилась умолять о помощи своего доброго соотечественника.
На заправочную станцию она приехала около полудня, измученная двухчасовой тряской по отвратительной дороге, плохо представляя себе, о чем конкретно будет говорить с Кнобльмайером. Линию этого разговора они в общих чертах наметили совместно с Филиппом, но сейчас ею владела странная неуверенность, Астрид уже почти жалела о своей затее. По дороге она несколько раз пыталась заставить себя сосредоточиться, еще раз хорошо все обдумать, чтобы не попасть впросак, если герр оберст начнет ее прощупывать. Но сосредоточиться не удавалось, вероятно ей лучше было бы не спешить с этой поездкой; она то и дело возвращалась мыслями к тому, что произошло у нее с Филиппом, и ей становилось все яснее, что получилось нехорошо и ненужно — совсем не так, как представлялось ранее…
Кнобльмайер встретил ее с обычной своей любезностью, даже поцеловал в щечку на правах этакого старого дядюшки.
— Рад снова увидеть, чрезвычайно, — пыхтел он, не отпуская ее рук, — в колонии часто вас вспоминают — произвели прекрасное впечатление…
— Ах, вы все так добры ко мне, милый господин оберст, я просто не знаю, что бы я здесь без вас делала…
— Пустяки, не о чем говорить. Помочь соотечественнице — священный долг. Как ваши дела, Армгард? Экспедиция еще действует? Да, кстати, вам удалось повидать этого… как его… Лернера?
Небрежный тон, каким была произнесена эта последняя фраза, показался Астрид чуточку нарочитым, — впрочем, может быть, она в данном случае сама чрезмерно подозрительна.
— О да, мы туда ездили, — ответила она так же небрежно, — мне было ужасно неловко перед шефом — заставить всех тащиться в такую даль по своему личному делу… там к тому же такое бездорожье! Но самое печальное, что господин Лернер не знал моего отца и ничем не смог мне помочь…
— Да, да, — Кнобльмайер сочувственно покивал. — Что ж, это неудивительно, в дивизии было много офицеров, все не могли знать друг друга… Карльхен! Поставь-ка нам кофе!
— Яволь! — отозвался тот откуда-то из мастерской.
— Хорошо снимает усталость — у вас утомленный вид, — объяснил Кнобльмайер. — Позже отвезу вас пообедать. А вечером, может быть, в колонию?
— Я бы с огромным удовольствием, но шеф просил к вечеру вернуться в Каакупе, — у нас там неприятности, мое присутствие может понадобиться…
— Что ж, понимаю! Служба есть служба. Но мы пообедаем вместе?
— Благодарю вас, милый господин Кнобльмайер, я буду рада.
— Прекрасно. Карльхен тем временем займется вашей машиной. Вы сказали, экспедиция сейчас в Каакупе?
— Да… вернее, мы с шефом — вдвоем. Фалаччи уехал в Италию, в Милане сейчас проходит антропологический конгресс, а радиста отправили в Буэнос-Айрес за какими-то приборами. Так что у нас пока вроде каникул. Я и сама думала отпроситься на недельку, но тут началась эта история…
— Да, вы говорили о неприятностях. А что у вас там происходит?
— Я бы сама хотела это знать, господин оберст! Собственно, я для этого и приехала — посоветоваться с вами…
— Польщен, рад буду оказаться полезным! Выкладывайте смелее!
Астрид выложила факты, потом сказала нерешительно:
— Не знаю, удобно ли… но я хотела попросить вас, милый господин оберст… если вас не затруднит, разумеется…
— Нисколько, нисколько. Всегда рад помочь вам — если смогу.
— О, я уверена, для вас это не составит труда! Дело в том, что начальник полиции Каакупе — наш соотечественник…
— Да, я его знаю. Превосходный человек — работал в имперской службе безопасности, огромный опыт. И что же?
— Может быть, вы могли бы ему написать? Во-первых, попросить поскорее расследовать дело с ограблением, и потом… не знаю, конечно, насколько это зависит от него — эта проверка экспедиционных бумаг…
— В принципе, это мог быть приказ из Азунциона.
— Разумеется, я понимаю… Но все же начальник полиции — фигура достаточно влиятельная, и если бы он захотел…
— Я напишу ему, Армгард, — сказал Кнобльмайер и ободрительно похлопал ее по коленке. — Напишу сегодня же, и вы увезете письмо с собой.