Страница:
Я бы не удивился, если бы рядом у автозаправки появился бы вдруг вчерашний экскурсионный автобус и серая «Ауди-100», из которой мужчина выволок женщину в длинном вечернем платье…
Что бы ни говорил Венгер, раненый не мог бы добежать до меня отсюда, с перекрестка. Смертельный удар он получил гораздо ближе, где-то у моего дома.
«Может, даже в подъезде…»
Нижний, поднятый над тротуаром нулевой этаж был наполовину сквозной, тут было всего несколько квартир. Незастроенную часть занимало что-то вроде открытой галереи, закрытой сверху этажами на опорах, В непогоду тут гуляли дети, катались на скейтах и роликах. Я обошел вокруг дома. Тротуар мог считаться чистым: раздавленные оливы с деревьев, сухие собачьи экскременты. Обследование лоджии тоже ничего не дало: отмытые перед субботой плитки пола блестели. Крови нигде не видно.
Голова моя была забита версиями происшедшего.
У угла дома машины обычно притормаживали: впереди был выезд на главную дорогу. Жертву, возможно, везли в машине, и она могла этим воспользоваться — выскочить наружу. За ней погнались. В схватке мог быть нанесен роковой удар, но раненый, в первое мгновение ничего не почувствовав, бросился по ступеням к галерее. В этом случае мой подъезд оказывался ближайшим!
«Стоп! А что, если он приехал сюда на машине?..»
Я как-то не подумал об этом.
«Тогда машина должна находиться где-то поблизости!»
Вокруг были припаркованы десятки машин. Можно было переписать их все. Но я не стал этого делать.
«Убийцы — даже если у них была своя машина — все равно увезли бы труп на той, в которой приехала жертва. Они поостереглись бы пачкать кровью свою „тойоту“ или „судзуки“…»
Автобусы уже давно не ходили. Магазины закрыты. Сигареты можно теперь купить только в арабской лавке по дороге в Гило.
По обе стороны поднимавшегося отвесно и обрывающегося по краям шоссе тянулся разделенный надвое арабский район — Байт Сафафа — с оливковыми рощами, огромными домами на одну семью. Почти у каждого такого дома стояла машина. Трехэтажные, с крышами-террасами, на которых сушилось белье, здания подчеркивали плоскостной архитектурный стиль. Три тянувшихся к небу минарета перечеркивали горизонталь пейзажа.
На улицах было пусто.
«Арабские деревни…»
Я вспомнил российские. Называть эти улицы деревней не поворачивался язык.
«Может, поместья?»
Суббота была звездным днем для арабских лавок. В этой было полно народу. Пять продавцов едва справлялись с потоком подъезжавших покупателей. Овощи, фрукты, сигареты. Огромный выбор молочных продуктов. Я купил пачку «Кента». Дешевых израильских сигарет. Полез за деньгами.
О черт!..
Удостоверение личности убитого все это время лежало у меня в кармане! Стараясь сохранять спокойствие, я расплатился, пошел прочь. Теперь я спускался в низину. Тут сплетались паутины дорог. Со всех сторон, насколько позволял видеть глаз, уходили вверх высоченные холмы — одни незастроенные, лесистые, па других белели облицованные обязательным местным камнем дома…
«Иерусалим. Святой город…»
Я взглянул на часы. Со времени исчезновения трупа прошло достаточно времени. Неизвестные убийцы успели осмотреть одежду жертвы. Они заметили, что в ней отсутствует удостоверение личности — теудат зеут, документ, с которым в Израиле запрещено расставаться ввиду постоянной угрозы террора. Преступникам ничего не стоило догадаться, в какой момент и где исчез документ и чем это им грозит.
Под акведук шоссе втягивалась небольшая отара крупных, похожих на курдючных овец. Их сопровождал араб-пастух и две худые собаки. Мы с пастухом издалека помахали друг другу. Тут не считалось неприличным кивнуть незнакомцу или даже поприветствовать.
Евреи и арабы тоже жили в мире на этой земле, дружили, ходили друг к другу в гост, пока не стали смертельными врагами.
Пастух, улыбнувшийся мне, мог ночью прятать у себя смертника-террориста, который утром взорвет себя вместе с пассажирами автобуса, женщинами и детьми… Так уже бывало.
«Восток — дело тонкое…»
Дома я достал из кармана теудат зеут — израильский внутренний паспорт убитого — простую корочку с прозрачной пленкой внутри. В России такие корочки используют как обложку для месячных проездных. Сюда же, в стандартную невыразительную обложку, помещалась целлофанированная карточка с фотографией и сведениями о личности владельца. В присоединенную к удостоверению бумажку с текстами па иврите и арабском был впечатан адрес. Паспорт этот чиновники МВД Израиля изготовляли в несколько минут, в твоем присутствии.
С фотографии на меня смотрел молодой черноволосый израильтянин с сужающимся к острому подбородку треугольным лицом и низко опущенными негустыми бровями. На нем был светлый пиджак и цветной галстук. Это лицо с фотографии мне абсолютно никого не напоминало.
В том числе и убитого.
Начинало темнеть, и без того мелкие чужие буковки теперь совсем трудно было прочесть.
Я не зажег свет. Окна гостиной выходили на улицу. Ни к чему было объявлять всем, что жилец на месте. Я не знал причины убийства и планов убийц.
«Мало ли что может прийти им в голову?!»
Логичнее всего было посчитать нас за сообщников…
Только этого мне не хватало.
«В чужом пиру похмелье! Японский бог!»
Фамилия владельца удостоверения содержала три ивритские согласные буквы. Гласные, естественно, отсутствовали. Читать следовало справа налево.
Первая справа буква могла читаться как «х». В на shy;чале слова она произносилась как «к». Вторая звучала легким придыханием. Последняя была «и». «Коэн», — сложил я.
Имя было «Шабтай».
Без сомнения, о человеке с такой фамилией и именем я никогда не слышал.
«Шабтай Коэн»…
«Коэн» да «Леви» были самые распространенные фамилии.
Собственно, это было имя целого сословия потомков Аарона, иудейских первосвященников…
В России она звучала как «Коган». От нее вел свое происхождение и зловещий сталинский прихвостень Лазарь Каганович.
Тут было пять тысяч Коэнов и две с половиной тысячи Леви.
Но сейчас это было не важно.
Я отбросил сигарету.
Надо упредить действия убийц, которые с этого дня вполне могли угрожать и мне…
Теудат зеут покойного мне не был нужен, но и возвращение документа до тех пор, пока меня основательно не прижмут, не входило в мои планы.
Убийцы рассчитали:
«Нет трупа — нет проблемы…»
Они были у меня в руках, пока я владел удостоверением личности жертвы. Передача документа в полицию могла стать исходной точкой для начала уголовного преследования.
Полиция получила бы доказательство того, что Шабтай Коэн исчез…
«На месте преступников я бы предпринял все, чтобы заполучить документ спокойно…»
Получалось логично.
«Какими могут быть их дальнейшие шаги?»
Наведаться на квартиру в мое отсутствие, сломать замок, перевернуть вверх дном мои вещи… Элементарно. Как и прихватить меня где-нибудь в темном месте и попытаться нейтрализовать.
Можно было предполагать и так и эдак.
Чтобы уйти от конфликта с неизвестной мне опасной группой, следовало дать ей понять:
«Так и так, братва. Я не играю в ваши игры. У меня свои дела. Я закончу их и свалю. Вам нечего меня опасаться. Свои проблемы с полицией решайте сами. Теудат зеут убитого оставлен мною единственно в целях самозащиты. Он помещен в надежное место. Если со мной что-то произойдет, его немедленно передадут в министерство полиции, чтобы дать ход делу. Решайте — в ваших ли это интересах…»
Я разобрал еще пару десятков ивритских букв в документе.
Коэн родился в Израиле.
Он проживал в районе Центрального рынка «Махане ихуда», на Яффо.
Я закурил.
«Странная вещь…»
Записи в удостоверении личности не очень соответствовали тому, что я успел рассмотреть на трупе.
Шабтай Коэн был местный уроженец — «сабра»…
Но сабры не носили поношенных джинсов типа «Биг стар» и стареньких кроссовок «Хитоп» из христианских складов стоимостью один-два доллара за штуку.
Между тем убитый был одет и обут именно таким образом.
Не было на нем и кипы.
Я закурил. Подошел к окну.
Нарождался молодой месяц.
Невиданная в северных широтах огромная серебряная чаша плыла в небе над Байт ва-Ганом.
В России она всегда выглядела перевернутой.
Пора было укладываться.
Утро вечера мудренее.
Меня разбудил телефонный звонок.
Было шесть утра.
«Началось…»
Звонить было некому. Кроме того, ранний звонок в субботу считался в этой стране крайне неприличным. Религиозные люди в этот день вообще трубку не снимали.
Через час позвонили снова.
На этот раз я решил подойти. Поднял трубку. На другом конце провода молчали. Я хотел уже нажать на рычаг, но незнакомый голос с хрипотцой произнес по-русски:
—Скоро получишь письмо. Там все написано. Понял?
Получалось, как я и предполагал. Меня начали доставать. Но совсем другие, не те, на которых я думал. Не Окунь, не Пастор…
—Кто это?
Послышались короткие гудки. Трубку бросили.
Я достал сигарету.
Узнать мой телефон было просто. На почтовом ящике помимо моих данных значились имя и фамилия хозяина квартиры — Ицхак Ицхаки, послевоенного репатрианта из Болгарии. Дальше следовало обратиться к телефонной книге. Так же, как это сделал ранее я сам. Двухтомные телефонные справочники на иврите почтовые работники обычно разносили по домам, клали к дверям. Эти толстенные книги еще долго лежали па лестничных площадках, мешая жильцам, постепенно перекочевывая на улицу, к мусорным ящикам.
«Вчерашние гости…»
Предполагают ли эти люди браться за меня всерьез или считают, что меня достаточно лишь припугнуть, чтобы я не рыпался?! Что они собираются сообщить мне в своем письме?
У меня были дела.
В любом случае ждать сложа руки было небезопасно.
Я оделся, выпил чашку кофе, спустился в подъезд.
Элиягу Голомб была по-субботнему пуста.
На углу дома меня окликнули.
«Влад!..»
Крепкий киевский мэн. Чуть полноватый, в самом соку. Здоровый лось, любой одежде предпочитавший спортивный костюм «Рибок» и дымчатые очки. Мы были знакомы. Он с женой жил на верхнем этаже в нашем подъезде. Влад был с приятелем. Тоже крутым, из азиатов. Темное загорелое лицо, обозначившийся живот, кипа.
—Привет, командир!
Влад что-то угадывал в моем прошлом, обращаясь ко мне таким образом. Сам он, если верить ему, отсидел срок па Севере, в Якутии. У себя, в Киеве, крутился среди деловых. Влад был мне не до конца понятен. Слабо пил. Мы как-то посидели с ним и его приятелем: три стопки — и он сломался. Головой об урну!
— Далеко?
— Тут. Я обещал.
— Чего-то ты все уходишь…
У него было крепкое рукопожатие. Теплая рука. Под спортивным костюмом чувствовались мускулы, хотя числился он тут инвалидом и жил на пособие и зарплату жены-косметолога.
— Надо…
— Может, с нами? Глотнешь?
— Сегодня все закрыто.
—Это не про нас…
Они засмеялись. Влад снова подал руку:
— Ну, как знаешь, командир. У тебя свои дела.
Его неразговорчивый приятель усмешкой поощрял игру. Оба словно поджидали кого-то. Я уже уходил.
Дом на Яффо, в котором обитал при жизни убитый Шабтай Коэн, возвышался над старым иерусалимским рынком «Махане ихуда». Рынок жался к его стенам, прикрываясь навесом от зимней непогоды и всего, что летит обычно с крыши и из окон.
По субботам рынок не работал.
Металлические жалюзи по обе стороны первого этажа были опущены. За каждым помещался склад овощей или фруктов.
В глубине одной из ниш безнадежно трещал телефон.
Вдоль стен тянулись пустые прилавки.
Подъезд дома я нашел не сразу. Со стороны Яффо его просто не существовало.
Вход обнаружился на рынке, за первым же пустым прилавком. Темный, без дверей. За ним начинался неожиданно просторный, плохо освещенный холл.
Если убийцы Шабтая Коэна верно просчитали мои действия и сделали правильный вывод, в подъезде меня должна была ждать засада. Вычислить мои первые шаги ничего не стоило.
Я осторожно продвигался вперед.
Каменный пол под ногами был неровный, сбоку, на стене, темнели почтовые ящики. Тут же под ногами валялось несколько конвертов. Если что-то в адресе не было ясным, почтальон оставлял письма прямо на полу.
Я включил свет, подошел к стене.
Большинство фамилий на ящиках были короткие — ивритские. Длинные я разбирать не стал, они были ашкеназийского или, что еще вероятнее, грузинского происхождения.
Фамилий Коэн даже тут оказалось несколько.
Для Козна из квартиры номер 8 в ящике лежало письмо. Это был фирменный конверт — в таких банк «Хапоалим» уведомлял своих вкладчиков об изменениях на их текущем счете.
Знакомиться с чужими письмами тут не составляло труда.
Удивительным было лишь то, что, как я успел заметить, соседи обычно не проявляли интереса к чужой корреспонденции.
Похвальная деликатность? Инертность? Или повальная неграмотность?
А может, дело в том, что интерес к чужой судьбе тут весьма чувствительно наказывается?
Жена библейского Лота, оглянувшаяся, чтобы увидеть наказание, которое Господь уготовил се бывшим соседям, была немедленно превращена в соляной столб.
Я изъял конверт. Присмотревшись, разобрал имя:
«Шабтай».
Сунул письмо в карман.
Итак, владелец удостоверения личности действительно существовал. Он жил в этом доме на улице Яффо и был вкладчиком банка «Хапоалим». Остальное было пока покрыто мраком.
Если семья получила известие о смерти и труп, Шабтай Коэн уже покоился в святой иерусалимской земле.
На этот счет существовали твердые инструкции Торы. Иудей должен быть похоронен как можно скорее. Тем более из рода священников — «коэнов». Его должны были похоронить вчера, в пятницу, еще и потому, что по субботам в Израиле не хоронят. Осуществлено это могло быть без особых хлопот, поскольку погребение было бесплатным. Этим занималось специальное религиозное братство. Поминки тут не устраивали. С кладбища разъезжались по домам. Близкие родственники семь дней вынуждены были находиться в доме покойного у поминальной свечи, никуда не выходя, принимая всех, кто шел с соболезнованиями, — друзей, сослуживцев, соседей.
Изнутри дом выглядел много привлекательнее, чем снаружи. Лестница белого камня оказалась широкой, чисто вымытой.
Я осторожно поднялся на пятый этаж.
«Шабтай Коэн» было выгравировано на небольшой пластине на двери. Рядом со звонком, как во многих домах, висели детские рисунки. Под дверь был брошен коврик.
Помня об осторожности, я, не останавливаясь, поднялся выше по лестнице, она вывела на плоскую крышу. В центре ее сушилось на веревке белье. По краям со всех четырех сторон высилась каменная балюстрада. Обязанность ограждать крыши тоже шла от Торы. Звучало это примерно так:
«Кто-то может свалиться… Не хочешь же ты, чтобы была кровь на твоем доме…»
Я подошел к балюстраде, взглянул вниз.
Иерусалим начал свою обычную субботнюю жизнь. Тесные улочки религиозного квартала по другую сторону Яффо были оживлены. Религиозные служители — харедим — борода, в черных наглаженных костюмах и шляпах, в белоснежных сорочках — разбредались по своим молитвенным домам. Тут было великое множество синагог всех направлений и оттенков, известных иногда только специалистам. Несколько молодых людей с молитвенниками в руках беседовали на углу между собой, стоя в живописных, даже отчасти фривольных позах. Группа маленьких пейсатых мальчиков-школьников — тоже в черных костюмах и круглых шляпах, как у взрослых, — по очереди пинали пластмассовую бутылку.
Ничего подозрительного на крыше я не заметил.
Снова спустился на пятый этаж.
Звонить в дом, где справляли тризну по усопшему, не полагалось. Я толкнул дверь — она оказалась не заперта.
Почти одновременно в прихожую вышел человек.
Это был Шабтай Коэн, теудат зеут которого лежал у меня в кармане. Он стоял передо мной цел и невредим.
—Шалом…
Мы поздоровались. Коэн не был ортодоксом — кипа на коротко остриженных волосах была не бархатная, черная, а вязаная. Тем не менее он собирался, в синагогу: в руке Коэн держал черный мешочек с молитвенником.
Он явно видел меня впервые.
—Барух? — Я назвал его первым попавшимся именем.
Он покачал головой. Я ткнул в него пальцем:
—Коэн?
Ему пришлось назвать себя:
— Шабтай…
— Коэн Барух? — повторил я.
— Нет, нет! Коэн Шабтай…
Будто обиженный этим обстоятельством, я направился к двери.
Я был уверен, что узнал его. Моя прошлая работа в конторе, а затем в охранно-сыскной ассоциации и, наконец, в службе безопасности банка, где от способности запомнить человека зависела не только карьера, но и жизнь, многократно развила мой навык.
Шабтая Коэна я видел!
На перекрестке Цомет Пат две ночи назад!
Он был шофером экскурсионного автобуса. В ночь на пятницу он помогал водителю серой «Ауди-100» вытаскивать из машины неизвестную женщину…
— Окунь Василий Иванович… — представил главу «Алькада» начальник кредитного управления.
— Очень приятно…
Встреча президента банка «Независимость» Лукашовой с криминальным главой фирмы «Алькад» в ресторане Центрального дома литераторов была заранее обговорена. Это был деловой обед.
Окунь выглядел весьма респектабельно. Он не узнал в представленном ему вице-президенте банка по безопасности бывшего секьюрити арбатского отеля.
—Много слышала…
Катя одарила Окуня сиянием ярких голубых глаз.
По ее меркам, этот человек, наверное, выглядел весьма привлекательно — крепкозадый, плотный, с крупной головой и маленькими ушами.
По поводу разного оттенка глаз существовало известное: «Бог шельму метит…»
За столом Лукашова ненавязчиво интересовалась вопросами, относившимися к предполагаемой кредитной сделке с «Алькадом».
Служба безопасности банка не была к этому подключена.
Я мог думать о своем, не упуская из внимания оба выхода из зала и антресоли, представлявшие собой потенциально опасные места…
Мои обязанности ограничивались мерами персональной охраны Лукашовой и начальника кредитного управления.
Президент «Алькада» тоже прибыл в ресторан с телохранителем, худощавым парнем, по-видимому каратистом, который держался на расстоянии, за соседним столом.
Окунь заметно изменился со времени нашей первой встречи в отеле «Арбат». Я это заметил в первую же минуту, когда он поклонился подошедшей Лукашовой, поцеловал ей руку. Потом, оглянувшись, он жестом подозвал девушку, бродившую по ресторану с цветами.
Лукашова уточнила технико-экономическое обоснование предполагаемого кредита «Алькаду». Задала еще несколько вопросов. Ясно, что сделку никто серьезно не готовил.
Речь шла о крупной импортно-экспортной инвестиционной программе с несколькими западными компаниями, которую затевал «Алькад»…
Понемногу вырисовывалась композиция.
Многоступенчатая нефтяная сделка с предполагаемой покупкой нефти в Ираке, ввозом ее на переработку на некий российский завод, где для этого должна быть введена в действие специальная линия.
Часть конечного продукта — бензина, мазута, дизельного топлива — продается Украине, другая вывозится в Прибалтику под получение экологически чистых продовольственных продуктов для Москвы к се юбилею…
Окунь оказался в курсе дела: цены на дизельное топливо, горючее, мазут. Список зарубежных компаний, обеспечивавших промежуточные этапы, выславших «Алькаду» подтверждение условий сделки…
Окунь держался свободно, привез с собой марочное столовое вино. Выяснилось, что он знает в нем толк. Вино было куплено в Грузии. Я не преминул про себя отметить это…
В столице действовало не менее ста двадцати воров в законе, из которых примерно половину составляли выходцы из тех мест…
Мои спутники постепенно расслабились.
Как и положено телохранителю, я даже не пригубил вина.
К тому времени я уже проработал в банке примерно полгода. Постепенно обвыкся.
Мы не держали в сейфах чрезмерно большой денежной массы, но все равно в банке постоянно находилась крупная сумма в валюте, а кроме того, залоги вкладчиков в виде ценных камней и металла. Это требовало крепко поставленной службы охраны и дисциплинированности личного состава. Физическая охрана ценностей была делом ответственным, но в конечном счете вполне достижимым.
Большую опасность представляли для банка лжефирмы, созданные с единственной целью — получения кредитов без намерения возврата и представлявшие ложные сведения о своем хозяйственном положении и финансовом состоянии.
Распознать такие фирмы представляло большую сложность. Для этого требовалось обратиться к их экономической истории, заглянуть в баланс. Делать это было нелегко и приходилось прибегать к средствам не только неэтичным, но и противозаконным.
Сплошь и рядом службы безопасности банков, страховых агентств и вообще крупных фирм прибегали к методам разведки, диверсий, промышленного шпионажа…
Диктовалось это порой суровой необходимостью: в противном случае фирмы-призраки, получив кредит, мгновенно исчезали в пучине неизученного доселе океана мирового и российского бизнеса…
Ресторан Дома литераторов выглядел пустоватым.
Как-то незаметно исчезли его завсегдатаи — пишущая братия.
Состав посетителей изменился.
За соседним столом происходила такая же деловая встреча с участием первых лиц и секьюрити…
Когда Окунь и его сопровождающий нас оставили, Катя объяснила:
—Предполагается заключение крупной сделки…
Катя коротко ввела меня в курс дела. Кое-что я уже понял из разговора за столом.
—Мальчики подсуетились, приобрели или украли абсолютно новые технологии. Что-то связанное с ката-ли-ти-ческим… Не выговоришь! Крекингом. У нас есть заключения специалистов. Короче, ноу-хау — найденный оригинальный катализатор…
—Многоступенчатая комбинация?
—Да. За технологией следуют нефтепродукты. В конце ввозится дешевое, экологически чистое продовольствие. В паспорте сделки подробно указано…
Последнее слово принадлежало, как всегда, председателю совета директоров банка. Салахетдинов вел свои дела, обсуждая их с такими же крутыми паханами, как он. Это обеспечивало успех задуманных операций.
—Окунь выглядит не очень солидно… — заметила Катя.
Я воздержался от комментариев.
Председатель совета директоров намеренно не привлек к аудиту «Алькада» службу безопасности банка. Не предложил мне подготовить материалы на фирму.
Свои соображения на этот счет я предпочел держать при себе. Катя меня поняла:
—Окунь — жулик! Но Камал разговаривал с л ю д ь м и. Получены полные гарантии…
Мы помолчали.
Несмотря ни на что, ресторан ЦДЛ тем не менее сохранил свой внешний облик. Высокий объем, яркая цепочка витражей… Скрипучая лестница на антресоли напоминала об ушедших властителях дум, бывавших здесь.
Тапер у камина наигрывал на рояле Эннио Морриконе — мелодии из «Однажды в Америке».
Начальник кредитного управления посмотрел на часы: похоже, он предлагал изменить тему разговора. Решения паханов не подлежали обсуждению…
В следующий раз мы заговорили о кредите «Алькаду» недели через две. Было это в сауне, небольшом домике на берегу замерзшего озера, что на территории бывшей помещичьей усадьбы, описанной в «Войне и мире». В укромном местечке ближнего Подмосковья.
Сауна была небольшая, отлично спланированная. Говорили, что ее перевезли из Финляндии в качестве подарка финских архитекторов их советским коллегам. Сауну готовили по пятницам.
Мы приехали после работы: президент банка с помощницей, начальник кредитного управления. Я сопровождал их.
Вопрос о сауне решили вечером в четверг, чтобы я успел изменить расстановку в постовой ведомости и обеспечить еще двух секьюрити.
В сауне нас ждали душистые свежие простыни, эвкалипт, мята, травки, которые банщик самолично собирал в окрестных лесах. Заваривать их поручалось Наташе.
Бывшая помещичья усадьба примыкала к окраине города Видное. Москва с ее неустойчивой погодой, шумом, бомжами в уличных переходах и метро, слякотью засоленных тротуаров, поломанными деревцами, казалось, находилась далеко-далеко. Тут была настоящая зима. С сугробами, с лыжным следом через озеро. С неподвижностью высоченных заснеженных сосен. По другую сторону озера виднелся лес, а перед ним раскинулась настоящая деревня.
Секьюрити ждали снаружи — в джипе.
Несмотря на глухомань, на сумерки, на берегу всегда находилось несколько любителей понаблюдать, как обе наши дамы перед тем, как скользнуть в прорубь, скинут простыни с розовых распаренных тел…
Разговор зашел об Окуне, который прислал Лукашовой свежий лаваш, чанахи, хаш в горшках и молодой сыр гадазелили с мятой…
Катя подтвердила:
—Вопрос с кредитом решен положительно. Окунь знает, чего добивается…
За бревенчатыми стенами стояла тишина.
Помощница занималась чаем. Она чуть наклонялась вперед, слегка подогнув колени, отставив затянутый, приспущенный задик.
Катя поймала мой взгляд. Озорно подмигнула.
Капли пота выступили у нее на лбу.
В ней что-то было.
Злые языки трепали ее имя, связывая с Женей Дашевским, сверстником, однокашником, ныне главой группировки, дававшей нам крышу.
Что бы ни говорил Венгер, раненый не мог бы добежать до меня отсюда, с перекрестка. Смертельный удар он получил гораздо ближе, где-то у моего дома.
«Может, даже в подъезде…»
Нижний, поднятый над тротуаром нулевой этаж был наполовину сквозной, тут было всего несколько квартир. Незастроенную часть занимало что-то вроде открытой галереи, закрытой сверху этажами на опорах, В непогоду тут гуляли дети, катались на скейтах и роликах. Я обошел вокруг дома. Тротуар мог считаться чистым: раздавленные оливы с деревьев, сухие собачьи экскременты. Обследование лоджии тоже ничего не дало: отмытые перед субботой плитки пола блестели. Крови нигде не видно.
Голова моя была забита версиями происшедшего.
У угла дома машины обычно притормаживали: впереди был выезд на главную дорогу. Жертву, возможно, везли в машине, и она могла этим воспользоваться — выскочить наружу. За ней погнались. В схватке мог быть нанесен роковой удар, но раненый, в первое мгновение ничего не почувствовав, бросился по ступеням к галерее. В этом случае мой подъезд оказывался ближайшим!
«Стоп! А что, если он приехал сюда на машине?..»
Я как-то не подумал об этом.
«Тогда машина должна находиться где-то поблизости!»
Вокруг были припаркованы десятки машин. Можно было переписать их все. Но я не стал этого делать.
«Убийцы — даже если у них была своя машина — все равно увезли бы труп на той, в которой приехала жертва. Они поостереглись бы пачкать кровью свою „тойоту“ или „судзуки“…»
Автобусы уже давно не ходили. Магазины закрыты. Сигареты можно теперь купить только в арабской лавке по дороге в Гило.
По обе стороны поднимавшегося отвесно и обрывающегося по краям шоссе тянулся разделенный надвое арабский район — Байт Сафафа — с оливковыми рощами, огромными домами на одну семью. Почти у каждого такого дома стояла машина. Трехэтажные, с крышами-террасами, на которых сушилось белье, здания подчеркивали плоскостной архитектурный стиль. Три тянувшихся к небу минарета перечеркивали горизонталь пейзажа.
На улицах было пусто.
«Арабские деревни…»
Я вспомнил российские. Называть эти улицы деревней не поворачивался язык.
«Может, поместья?»
Суббота была звездным днем для арабских лавок. В этой было полно народу. Пять продавцов едва справлялись с потоком подъезжавших покупателей. Овощи, фрукты, сигареты. Огромный выбор молочных продуктов. Я купил пачку «Кента». Дешевых израильских сигарет. Полез за деньгами.
О черт!..
Удостоверение личности убитого все это время лежало у меня в кармане! Стараясь сохранять спокойствие, я расплатился, пошел прочь. Теперь я спускался в низину. Тут сплетались паутины дорог. Со всех сторон, насколько позволял видеть глаз, уходили вверх высоченные холмы — одни незастроенные, лесистые, па других белели облицованные обязательным местным камнем дома…
«Иерусалим. Святой город…»
Я взглянул на часы. Со времени исчезновения трупа прошло достаточно времени. Неизвестные убийцы успели осмотреть одежду жертвы. Они заметили, что в ней отсутствует удостоверение личности — теудат зеут, документ, с которым в Израиле запрещено расставаться ввиду постоянной угрозы террора. Преступникам ничего не стоило догадаться, в какой момент и где исчез документ и чем это им грозит.
Под акведук шоссе втягивалась небольшая отара крупных, похожих на курдючных овец. Их сопровождал араб-пастух и две худые собаки. Мы с пастухом издалека помахали друг другу. Тут не считалось неприличным кивнуть незнакомцу или даже поприветствовать.
Евреи и арабы тоже жили в мире на этой земле, дружили, ходили друг к другу в гост, пока не стали смертельными врагами.
Пастух, улыбнувшийся мне, мог ночью прятать у себя смертника-террориста, который утром взорвет себя вместе с пассажирами автобуса, женщинами и детьми… Так уже бывало.
«Восток — дело тонкое…»
Дома я достал из кармана теудат зеут — израильский внутренний паспорт убитого — простую корочку с прозрачной пленкой внутри. В России такие корочки используют как обложку для месячных проездных. Сюда же, в стандартную невыразительную обложку, помещалась целлофанированная карточка с фотографией и сведениями о личности владельца. В присоединенную к удостоверению бумажку с текстами па иврите и арабском был впечатан адрес. Паспорт этот чиновники МВД Израиля изготовляли в несколько минут, в твоем присутствии.
С фотографии на меня смотрел молодой черноволосый израильтянин с сужающимся к острому подбородку треугольным лицом и низко опущенными негустыми бровями. На нем был светлый пиджак и цветной галстук. Это лицо с фотографии мне абсолютно никого не напоминало.
В том числе и убитого.
Начинало темнеть, и без того мелкие чужие буковки теперь совсем трудно было прочесть.
Я не зажег свет. Окна гостиной выходили на улицу. Ни к чему было объявлять всем, что жилец на месте. Я не знал причины убийства и планов убийц.
«Мало ли что может прийти им в голову?!»
Логичнее всего было посчитать нас за сообщников…
Только этого мне не хватало.
«В чужом пиру похмелье! Японский бог!»
Фамилия владельца удостоверения содержала три ивритские согласные буквы. Гласные, естественно, отсутствовали. Читать следовало справа налево.
Первая справа буква могла читаться как «х». В на shy;чале слова она произносилась как «к». Вторая звучала легким придыханием. Последняя была «и». «Коэн», — сложил я.
Имя было «Шабтай».
Без сомнения, о человеке с такой фамилией и именем я никогда не слышал.
«Шабтай Коэн»…
«Коэн» да «Леви» были самые распространенные фамилии.
Собственно, это было имя целого сословия потомков Аарона, иудейских первосвященников…
В России она звучала как «Коган». От нее вел свое происхождение и зловещий сталинский прихвостень Лазарь Каганович.
Тут было пять тысяч Коэнов и две с половиной тысячи Леви.
Но сейчас это было не важно.
Я отбросил сигарету.
Надо упредить действия убийц, которые с этого дня вполне могли угрожать и мне…
Теудат зеут покойного мне не был нужен, но и возвращение документа до тех пор, пока меня основательно не прижмут, не входило в мои планы.
Убийцы рассчитали:
«Нет трупа — нет проблемы…»
Они были у меня в руках, пока я владел удостоверением личности жертвы. Передача документа в полицию могла стать исходной точкой для начала уголовного преследования.
Полиция получила бы доказательство того, что Шабтай Коэн исчез…
«На месте преступников я бы предпринял все, чтобы заполучить документ спокойно…»
Получалось логично.
«Какими могут быть их дальнейшие шаги?»
Наведаться на квартиру в мое отсутствие, сломать замок, перевернуть вверх дном мои вещи… Элементарно. Как и прихватить меня где-нибудь в темном месте и попытаться нейтрализовать.
Можно было предполагать и так и эдак.
Чтобы уйти от конфликта с неизвестной мне опасной группой, следовало дать ей понять:
«Так и так, братва. Я не играю в ваши игры. У меня свои дела. Я закончу их и свалю. Вам нечего меня опасаться. Свои проблемы с полицией решайте сами. Теудат зеут убитого оставлен мною единственно в целях самозащиты. Он помещен в надежное место. Если со мной что-то произойдет, его немедленно передадут в министерство полиции, чтобы дать ход делу. Решайте — в ваших ли это интересах…»
Я разобрал еще пару десятков ивритских букв в документе.
Коэн родился в Израиле.
Он проживал в районе Центрального рынка «Махане ихуда», на Яффо.
Я закурил.
«Странная вещь…»
Записи в удостоверении личности не очень соответствовали тому, что я успел рассмотреть на трупе.
Шабтай Коэн был местный уроженец — «сабра»…
Но сабры не носили поношенных джинсов типа «Биг стар» и стареньких кроссовок «Хитоп» из христианских складов стоимостью один-два доллара за штуку.
Между тем убитый был одет и обут именно таким образом.
Не было на нем и кипы.
Я закурил. Подошел к окну.
Нарождался молодой месяц.
Невиданная в северных широтах огромная серебряная чаша плыла в небе над Байт ва-Ганом.
В России она всегда выглядела перевернутой.
Пора было укладываться.
Утро вечера мудренее.
Меня разбудил телефонный звонок.
Было шесть утра.
«Началось…»
Звонить было некому. Кроме того, ранний звонок в субботу считался в этой стране крайне неприличным. Религиозные люди в этот день вообще трубку не снимали.
Через час позвонили снова.
На этот раз я решил подойти. Поднял трубку. На другом конце провода молчали. Я хотел уже нажать на рычаг, но незнакомый голос с хрипотцой произнес по-русски:
—Скоро получишь письмо. Там все написано. Понял?
Получалось, как я и предполагал. Меня начали доставать. Но совсем другие, не те, на которых я думал. Не Окунь, не Пастор…
—Кто это?
Послышались короткие гудки. Трубку бросили.
Я достал сигарету.
Узнать мой телефон было просто. На почтовом ящике помимо моих данных значились имя и фамилия хозяина квартиры — Ицхак Ицхаки, послевоенного репатрианта из Болгарии. Дальше следовало обратиться к телефонной книге. Так же, как это сделал ранее я сам. Двухтомные телефонные справочники на иврите почтовые работники обычно разносили по домам, клали к дверям. Эти толстенные книги еще долго лежали па лестничных площадках, мешая жильцам, постепенно перекочевывая на улицу, к мусорным ящикам.
«Вчерашние гости…»
Предполагают ли эти люди браться за меня всерьез или считают, что меня достаточно лишь припугнуть, чтобы я не рыпался?! Что они собираются сообщить мне в своем письме?
У меня были дела.
В любом случае ждать сложа руки было небезопасно.
Я оделся, выпил чашку кофе, спустился в подъезд.
Элиягу Голомб была по-субботнему пуста.
На углу дома меня окликнули.
«Влад!..»
Крепкий киевский мэн. Чуть полноватый, в самом соку. Здоровый лось, любой одежде предпочитавший спортивный костюм «Рибок» и дымчатые очки. Мы были знакомы. Он с женой жил на верхнем этаже в нашем подъезде. Влад был с приятелем. Тоже крутым, из азиатов. Темное загорелое лицо, обозначившийся живот, кипа.
—Привет, командир!
Влад что-то угадывал в моем прошлом, обращаясь ко мне таким образом. Сам он, если верить ему, отсидел срок па Севере, в Якутии. У себя, в Киеве, крутился среди деловых. Влад был мне не до конца понятен. Слабо пил. Мы как-то посидели с ним и его приятелем: три стопки — и он сломался. Головой об урну!
— Далеко?
— Тут. Я обещал.
— Чего-то ты все уходишь…
У него было крепкое рукопожатие. Теплая рука. Под спортивным костюмом чувствовались мускулы, хотя числился он тут инвалидом и жил на пособие и зарплату жены-косметолога.
— Надо…
— Может, с нами? Глотнешь?
— Сегодня все закрыто.
—Это не про нас…
Они засмеялись. Влад снова подал руку:
— Ну, как знаешь, командир. У тебя свои дела.
Его неразговорчивый приятель усмешкой поощрял игру. Оба словно поджидали кого-то. Я уже уходил.
Дом на Яффо, в котором обитал при жизни убитый Шабтай Коэн, возвышался над старым иерусалимским рынком «Махане ихуда». Рынок жался к его стенам, прикрываясь навесом от зимней непогоды и всего, что летит обычно с крыши и из окон.
По субботам рынок не работал.
Металлические жалюзи по обе стороны первого этажа были опущены. За каждым помещался склад овощей или фруктов.
В глубине одной из ниш безнадежно трещал телефон.
Вдоль стен тянулись пустые прилавки.
Подъезд дома я нашел не сразу. Со стороны Яффо его просто не существовало.
Вход обнаружился на рынке, за первым же пустым прилавком. Темный, без дверей. За ним начинался неожиданно просторный, плохо освещенный холл.
Если убийцы Шабтая Коэна верно просчитали мои действия и сделали правильный вывод, в подъезде меня должна была ждать засада. Вычислить мои первые шаги ничего не стоило.
Я осторожно продвигался вперед.
Каменный пол под ногами был неровный, сбоку, на стене, темнели почтовые ящики. Тут же под ногами валялось несколько конвертов. Если что-то в адресе не было ясным, почтальон оставлял письма прямо на полу.
Я включил свет, подошел к стене.
Большинство фамилий на ящиках были короткие — ивритские. Длинные я разбирать не стал, они были ашкеназийского или, что еще вероятнее, грузинского происхождения.
Фамилий Коэн даже тут оказалось несколько.
Для Козна из квартиры номер 8 в ящике лежало письмо. Это был фирменный конверт — в таких банк «Хапоалим» уведомлял своих вкладчиков об изменениях на их текущем счете.
Знакомиться с чужими письмами тут не составляло труда.
Удивительным было лишь то, что, как я успел заметить, соседи обычно не проявляли интереса к чужой корреспонденции.
Похвальная деликатность? Инертность? Или повальная неграмотность?
А может, дело в том, что интерес к чужой судьбе тут весьма чувствительно наказывается?
Жена библейского Лота, оглянувшаяся, чтобы увидеть наказание, которое Господь уготовил се бывшим соседям, была немедленно превращена в соляной столб.
Я изъял конверт. Присмотревшись, разобрал имя:
«Шабтай».
Сунул письмо в карман.
Итак, владелец удостоверения личности действительно существовал. Он жил в этом доме на улице Яффо и был вкладчиком банка «Хапоалим». Остальное было пока покрыто мраком.
Если семья получила известие о смерти и труп, Шабтай Коэн уже покоился в святой иерусалимской земле.
На этот счет существовали твердые инструкции Торы. Иудей должен быть похоронен как можно скорее. Тем более из рода священников — «коэнов». Его должны были похоронить вчера, в пятницу, еще и потому, что по субботам в Израиле не хоронят. Осуществлено это могло быть без особых хлопот, поскольку погребение было бесплатным. Этим занималось специальное религиозное братство. Поминки тут не устраивали. С кладбища разъезжались по домам. Близкие родственники семь дней вынуждены были находиться в доме покойного у поминальной свечи, никуда не выходя, принимая всех, кто шел с соболезнованиями, — друзей, сослуживцев, соседей.
Изнутри дом выглядел много привлекательнее, чем снаружи. Лестница белого камня оказалась широкой, чисто вымытой.
Я осторожно поднялся на пятый этаж.
«Шабтай Коэн» было выгравировано на небольшой пластине на двери. Рядом со звонком, как во многих домах, висели детские рисунки. Под дверь был брошен коврик.
Помня об осторожности, я, не останавливаясь, поднялся выше по лестнице, она вывела на плоскую крышу. В центре ее сушилось на веревке белье. По краям со всех четырех сторон высилась каменная балюстрада. Обязанность ограждать крыши тоже шла от Торы. Звучало это примерно так:
«Кто-то может свалиться… Не хочешь же ты, чтобы была кровь на твоем доме…»
Я подошел к балюстраде, взглянул вниз.
Иерусалим начал свою обычную субботнюю жизнь. Тесные улочки религиозного квартала по другую сторону Яффо были оживлены. Религиозные служители — харедим — борода, в черных наглаженных костюмах и шляпах, в белоснежных сорочках — разбредались по своим молитвенным домам. Тут было великое множество синагог всех направлений и оттенков, известных иногда только специалистам. Несколько молодых людей с молитвенниками в руках беседовали на углу между собой, стоя в живописных, даже отчасти фривольных позах. Группа маленьких пейсатых мальчиков-школьников — тоже в черных костюмах и круглых шляпах, как у взрослых, — по очереди пинали пластмассовую бутылку.
Ничего подозрительного на крыше я не заметил.
Снова спустился на пятый этаж.
Звонить в дом, где справляли тризну по усопшему, не полагалось. Я толкнул дверь — она оказалась не заперта.
Почти одновременно в прихожую вышел человек.
Это был Шабтай Коэн, теудат зеут которого лежал у меня в кармане. Он стоял передо мной цел и невредим.
—Шалом…
Мы поздоровались. Коэн не был ортодоксом — кипа на коротко остриженных волосах была не бархатная, черная, а вязаная. Тем не менее он собирался, в синагогу: в руке Коэн держал черный мешочек с молитвенником.
Он явно видел меня впервые.
—Барух? — Я назвал его первым попавшимся именем.
Он покачал головой. Я ткнул в него пальцем:
—Коэн?
Ему пришлось назвать себя:
— Шабтай…
— Коэн Барух? — повторил я.
— Нет, нет! Коэн Шабтай…
Будто обиженный этим обстоятельством, я направился к двери.
Я был уверен, что узнал его. Моя прошлая работа в конторе, а затем в охранно-сыскной ассоциации и, наконец, в службе безопасности банка, где от способности запомнить человека зависела не только карьера, но и жизнь, многократно развила мой навык.
Шабтая Коэна я видел!
На перекрестке Цомет Пат две ночи назад!
Он был шофером экскурсионного автобуса. В ночь на пятницу он помогал водителю серой «Ауди-100» вытаскивать из машины неизвестную женщину…
— Окунь Василий Иванович… — представил главу «Алькада» начальник кредитного управления.
— Очень приятно…
Встреча президента банка «Независимость» Лукашовой с криминальным главой фирмы «Алькад» в ресторане Центрального дома литераторов была заранее обговорена. Это был деловой обед.
Окунь выглядел весьма респектабельно. Он не узнал в представленном ему вице-президенте банка по безопасности бывшего секьюрити арбатского отеля.
—Много слышала…
Катя одарила Окуня сиянием ярких голубых глаз.
По ее меркам, этот человек, наверное, выглядел весьма привлекательно — крепкозадый, плотный, с крупной головой и маленькими ушами.
По поводу разного оттенка глаз существовало известное: «Бог шельму метит…»
За столом Лукашова ненавязчиво интересовалась вопросами, относившимися к предполагаемой кредитной сделке с «Алькадом».
Служба безопасности банка не была к этому подключена.
Я мог думать о своем, не упуская из внимания оба выхода из зала и антресоли, представлявшие собой потенциально опасные места…
Мои обязанности ограничивались мерами персональной охраны Лукашовой и начальника кредитного управления.
Президент «Алькада» тоже прибыл в ресторан с телохранителем, худощавым парнем, по-видимому каратистом, который держался на расстоянии, за соседним столом.
Окунь заметно изменился со времени нашей первой встречи в отеле «Арбат». Я это заметил в первую же минуту, когда он поклонился подошедшей Лукашовой, поцеловал ей руку. Потом, оглянувшись, он жестом подозвал девушку, бродившую по ресторану с цветами.
Лукашова уточнила технико-экономическое обоснование предполагаемого кредита «Алькаду». Задала еще несколько вопросов. Ясно, что сделку никто серьезно не готовил.
Речь шла о крупной импортно-экспортной инвестиционной программе с несколькими западными компаниями, которую затевал «Алькад»…
Понемногу вырисовывалась композиция.
Многоступенчатая нефтяная сделка с предполагаемой покупкой нефти в Ираке, ввозом ее на переработку на некий российский завод, где для этого должна быть введена в действие специальная линия.
Часть конечного продукта — бензина, мазута, дизельного топлива — продается Украине, другая вывозится в Прибалтику под получение экологически чистых продовольственных продуктов для Москвы к се юбилею…
Окунь оказался в курсе дела: цены на дизельное топливо, горючее, мазут. Список зарубежных компаний, обеспечивавших промежуточные этапы, выславших «Алькаду» подтверждение условий сделки…
Окунь держался свободно, привез с собой марочное столовое вино. Выяснилось, что он знает в нем толк. Вино было куплено в Грузии. Я не преминул про себя отметить это…
В столице действовало не менее ста двадцати воров в законе, из которых примерно половину составляли выходцы из тех мест…
Мои спутники постепенно расслабились.
Как и положено телохранителю, я даже не пригубил вина.
К тому времени я уже проработал в банке примерно полгода. Постепенно обвыкся.
Мы не держали в сейфах чрезмерно большой денежной массы, но все равно в банке постоянно находилась крупная сумма в валюте, а кроме того, залоги вкладчиков в виде ценных камней и металла. Это требовало крепко поставленной службы охраны и дисциплинированности личного состава. Физическая охрана ценностей была делом ответственным, но в конечном счете вполне достижимым.
Большую опасность представляли для банка лжефирмы, созданные с единственной целью — получения кредитов без намерения возврата и представлявшие ложные сведения о своем хозяйственном положении и финансовом состоянии.
Распознать такие фирмы представляло большую сложность. Для этого требовалось обратиться к их экономической истории, заглянуть в баланс. Делать это было нелегко и приходилось прибегать к средствам не только неэтичным, но и противозаконным.
Сплошь и рядом службы безопасности банков, страховых агентств и вообще крупных фирм прибегали к методам разведки, диверсий, промышленного шпионажа…
Диктовалось это порой суровой необходимостью: в противном случае фирмы-призраки, получив кредит, мгновенно исчезали в пучине неизученного доселе океана мирового и российского бизнеса…
Ресторан Дома литераторов выглядел пустоватым.
Как-то незаметно исчезли его завсегдатаи — пишущая братия.
Состав посетителей изменился.
За соседним столом происходила такая же деловая встреча с участием первых лиц и секьюрити…
Когда Окунь и его сопровождающий нас оставили, Катя объяснила:
—Предполагается заключение крупной сделки…
Катя коротко ввела меня в курс дела. Кое-что я уже понял из разговора за столом.
—Мальчики подсуетились, приобрели или украли абсолютно новые технологии. Что-то связанное с ката-ли-ти-ческим… Не выговоришь! Крекингом. У нас есть заключения специалистов. Короче, ноу-хау — найденный оригинальный катализатор…
—Многоступенчатая комбинация?
—Да. За технологией следуют нефтепродукты. В конце ввозится дешевое, экологически чистое продовольствие. В паспорте сделки подробно указано…
Последнее слово принадлежало, как всегда, председателю совета директоров банка. Салахетдинов вел свои дела, обсуждая их с такими же крутыми паханами, как он. Это обеспечивало успех задуманных операций.
—Окунь выглядит не очень солидно… — заметила Катя.
Я воздержался от комментариев.
Председатель совета директоров намеренно не привлек к аудиту «Алькада» службу безопасности банка. Не предложил мне подготовить материалы на фирму.
Свои соображения на этот счет я предпочел держать при себе. Катя меня поняла:
—Окунь — жулик! Но Камал разговаривал с л ю д ь м и. Получены полные гарантии…
Мы помолчали.
Несмотря ни на что, ресторан ЦДЛ тем не менее сохранил свой внешний облик. Высокий объем, яркая цепочка витражей… Скрипучая лестница на антресоли напоминала об ушедших властителях дум, бывавших здесь.
Тапер у камина наигрывал на рояле Эннио Морриконе — мелодии из «Однажды в Америке».
Начальник кредитного управления посмотрел на часы: похоже, он предлагал изменить тему разговора. Решения паханов не подлежали обсуждению…
В следующий раз мы заговорили о кредите «Алькаду» недели через две. Было это в сауне, небольшом домике на берегу замерзшего озера, что на территории бывшей помещичьей усадьбы, описанной в «Войне и мире». В укромном местечке ближнего Подмосковья.
Сауна была небольшая, отлично спланированная. Говорили, что ее перевезли из Финляндии в качестве подарка финских архитекторов их советским коллегам. Сауну готовили по пятницам.
Мы приехали после работы: президент банка с помощницей, начальник кредитного управления. Я сопровождал их.
Вопрос о сауне решили вечером в четверг, чтобы я успел изменить расстановку в постовой ведомости и обеспечить еще двух секьюрити.
В сауне нас ждали душистые свежие простыни, эвкалипт, мята, травки, которые банщик самолично собирал в окрестных лесах. Заваривать их поручалось Наташе.
Бывшая помещичья усадьба примыкала к окраине города Видное. Москва с ее неустойчивой погодой, шумом, бомжами в уличных переходах и метро, слякотью засоленных тротуаров, поломанными деревцами, казалось, находилась далеко-далеко. Тут была настоящая зима. С сугробами, с лыжным следом через озеро. С неподвижностью высоченных заснеженных сосен. По другую сторону озера виднелся лес, а перед ним раскинулась настоящая деревня.
Секьюрити ждали снаружи — в джипе.
Несмотря на глухомань, на сумерки, на берегу всегда находилось несколько любителей понаблюдать, как обе наши дамы перед тем, как скользнуть в прорубь, скинут простыни с розовых распаренных тел…
Разговор зашел об Окуне, который прислал Лукашовой свежий лаваш, чанахи, хаш в горшках и молодой сыр гадазелили с мятой…
Катя подтвердила:
—Вопрос с кредитом решен положительно. Окунь знает, чего добивается…
За бревенчатыми стенами стояла тишина.
Помощница занималась чаем. Она чуть наклонялась вперед, слегка подогнув колени, отставив затянутый, приспущенный задик.
Катя поймала мой взгляд. Озорно подмигнула.
Капли пота выступили у нее на лбу.
В ней что-то было.
Злые языки трепали ее имя, связывая с Женей Дашевским, сверстником, однокашником, ныне главой группировки, дававшей нам крышу.