Страница:
Далее Бен-Гурион заявил, что впервые "Хагана" должна будет отказаться от тактики секретной войны и бросить свои силы на взятие конкретного географического пункта, чего до этого она никогда не делала. Для этого он потребовал выделить с других секторов и собрать группировку в 1500 человек, причем это должны быть лучшие подразделения с лучшим вооружением. Жозеф Авидар, который заведовал всем арсеналом "Хаганы", заметил, что у них всего-то насчитывалось 10 000 единиц современного стрелкового оружия, а все остальное было отнесено в категорию устаревшего, восстановленного, самодельного и малопригодного оружия.
Приказ командующего был однозначен - полторы тысячи "маузеров", "томпсонов", МГ-34 и "стенганов" должно быть выделено участникам операции. Это означало одно - серьезно оголить все другие фронты. А в случае неудачи, как это случилось совсем недавно у Кфар Этциона, силы сопротивления сразу лишались одной шестой части своего лучшего вооружения. Риск, несомненно, был.
Далее Бен-Гурион объявил о назначениях.
Самый трудный участок поручался молодому офицеру Исааку Рабину (который так прославится двадцать лет спустя). Общее руководство операцией должен был осуществлять Шимон Авидан. Оба они были из подразделений "Палмах".
В завершение, согласно традиции, грядущей военной акции присвоили имя собственное "операция "Нахсон", по имени того иудея, который, согласно легенде, первым пошел навстречу неизвестности, бросившись в кипящие волны Красного моря.
После этого большинство командиров было отпущено и лишь самому узкому кругу офицеров, которые конкретно будут заниматься осуществлением операции "Нахсон", Бен-Гурион объявил название этого географического пункта. Им должна была стать арабская деревня с европейским названием, которое ей дали крестоносцы, - Кастель.
Самое интересное, что Абдель Кадер инстинктивно чувствовал и догадывался, что что-то зреет и что-то вот-вот случится. И чтобы опередить это что-то, он выехал, кстати, в противоположную от Кастеля сторону - в Дамаск.
Пройдет неделя, и его пути пересекутся с указанными выше "палмахниками".
5-7 апреля произойдет одна из развязок запутанных узлов весны 1948 года, и это случится в Кастеле.
Рассказ о первом, действительно "кровавом" месяце в жизни Палестины середины прошлого столетия начнем с идиллической, даже пасторальной картины арабских деревень, нанизанных словно бусы по отрогам горных хребтов на запад от Иерусалима. Именно из них поступала в город значительная часть продовольствия в виде овощей, фруктов, именно оттуда гнали крестьяне отары овец для продажи на знаменитом Мясном рынке у ворот Ирода возле Старой крепости.
Редкой была деревня, в которую по тем временам было проведено электричество. Ни в одной из них тогда не было водопровода или телефона. В каждой деревне обязательно доминировали два здания: мечеть и дом местного старосты (по-арабски "мухтара"). Как правило, это были весьма солидные сооружения, обязательно построенные из местного прочного камня. Здесь концентрировалась вся социальная жизнь деревни. Сюда приходили феллахи на молитву, здесь же долгими вечерами просиживали они, обсуждая последние новости, которые им доносили радиоволны или соседи, съездившие на рынок в Хеврон или Вифлеем. Единственный батарейный приемник обычно принадлежал "мухтару". Этот человек всегда пользовался непререкаемым авторитетом в деревне, а должность его обычно была наследственной.
И вот в этот пасторальный мир должна была вторгнуться ударная бригада "Харель", из элитных подразделений "Палмах". Ее командующий, тогда совсем молодой Исаак Рабин (в 1967 г. он будет начальником Генерального штаба), был настроен решительно: "...не оставить в деревнях камня на камне, изгнать оттуда все население... Лишившись их, банды разбойников будут парализованы..." - вот его слова.
Операция "Нахсон" на своем первом этапе предусматривала взятие деревни Кастель, которая контролировала въезд в Иерусалим. Непосредственный захват деревни был поручен боевому офицеру по имени Узи Наркисс (запомните это имя). За неделю до этого он претерпел позорное унижение, сдав свое оружие у Неби Даниэль, и поэтому сейчас просто сгорал от желания расквитаться с арабами. В ночь на 3 апреля возглавляемые им 180 "палмахников" начали восхождение по горному склону. Приблизившись к деревне и расставив несколько пулеметов, ровно в полночь они обрушили огонь на мирно спящие дома. Небольшой местный отряд самообороны не смог противостоять столь организованному противнику и тут же бежал. Вслед за ним бежали все до единого жители Кастеля.
Утром в субботу 3 апреля впервые целая арабская деревня оказалась в руках евреев.
Новость об этом быстро распространилась по всей арабской Палестине вплоть до Дамаска, где тогда находился Абдель Кадер. Он отдал приказ Камалю Ирекату (кстати, весьма неплохо проявившему себя все у того же Неби Даниэль) немедленно отвоевать этот объект. Ирекат тут же выслал связных по всей Иудее собирать добровольцев для штурма.
В это время бойцов Узи Наркисса, которые уже требовались в другом месте, сменил отряд регулярной "Хаганы" под командованием офицера Мотке Газит (запомните это имя). Он был происхождением из Прибалтики и, хотя в свое время учился на дипломата, стал одним из заслуженных полевых командиров "Хаганы".
Мотке Газит прибыл в Кастель, имея на руках два приказа:
- оборонять деревню до последнего вздоха;
- при первой возможности "динамитировать" все строения и полностью снести деревню с лица земли, чтобы она больше не служила базой для "придорожных разбойников".
Вскоре после полудня Камаль Ирекат имел в своем распоряжении 400 бойцов, и он лично возглавил первую атаку. К этому времени выяснилось, что первая линия еврейской обороны проходит в каменном карьере Цуба, расположенном ниже деревни. С криками "Аллах акбар!" (это что-то напоминает читателю. - Примеч. авт.) нападавшие атаковали карьер. Немногочисленные защитники Цубы, продержавшись сколько можно, в конце концов все укрылись в большом каменном доме прямо в центре карьера, где находилась его контора. Толстые прочные стены оберегали их от ружейных пуль, и бой затянулся далеко заполночь.
Прошли первые сутки обороны Кастеля. Утром 4 апреля на помощь "ирекатавцам" прибыл со своим отрядом старый боец Ибрагим Абу Дайя, который командовал арабской милицией в Катамоне. Атаки возобновились с прежней силой. Наконец под стенами конторы заложили заряд тротила, и дом был взорван. Уцелевшие евреи отступили уже в пределы собственно деревни. Воодушевленные несомненным успехом, арабы стали подступать уже к деревенским постройкам. Но здесь, к полному изумлению оборонявшихся, они остановились. Причина была простой (и этот фактор так часто будет подводить арабов и позже): когда сутки назад они начинали бой, никто даже не побеспокоился о каком-либо питании. И сейчас, 24 часа спустя, у многих во рту не было ни крошки хлеба, ни глотка воды. Находясь на пределе своих физических сил, ополченцы были вынуждены прекратить сражение.
Вновь Ирекат выслал посыльных по окрестным деревням. Спустя какое-то время стали прибывать импровизированные интенданты (в основном женщины) с корзинками хлеба, сыра, овощей, оливок.
Тем не менее евреи получили неожиданную передышку. В это время Мотке Газит мысленно сам себя поздравлял, что не успел выполнить приказ о "динамитировании" деревни. Его подчиненные стали спешно превращать каменные дома в подлинные мини-крепости. Ближе к вечеру стрельба возобновилась, но внезапно опять смолкла - теперь у нападавших кончились боеприпасы.
Вновь Ирекат отправил гонцов по всем азимутам. Глабб Паша (он же генерал Джон Бэгот Глабб), который в тот день находился в Рамаллахе, вспоминает арабского парня, который скакал по улице верхом на неоседланном ишаке, выкрикивая: "Кто продаст патроны? Плачу наличными! У кого есть патроны? Я заплачу вам". Сражение возобновилось поздно вечером. Подкрепив силы, получив патроны, мусульмане атаковали неустанно. К полуночи их первая группа ворвалась уже внутрь деревни. Но тут произошло следующее: от разрыва недалекой гранаты мельчайший осколок угодил Ирекату прямо в бровь. Ранение было неопасным для жизни, но кровь потоком заливала лицо арабского командира.
Единственный (!) находящийся в их рядах санитар, служащий больницы в Вифлееме, кое-как промыл ему рану, наложил повязку и настоял на отправке в госпиталь, что и было сделано.
Хорошо зная характер своих соплеменников, Ирекат заранее предвидел, чем это кончится. И действительно, едва он отбыл с поля боя, на спине ишака и в сопровождении ближайших помощников, как арабы прекратили атаки и, подгоняемые выстрелами обороняющихся, убрались из пределов деревни. В их обществе, где еще строго соблюдались племенные традиции, это был далеко не первый случай. При хорошем адекватном командовании палестинцы были способны на величайшие акты храбрости и самопожертвования. Как только шеф выбывал из боя, у остальных опускались руки и следовало беспорядочное бегство.
Это и произошло. Наступило утро 5 апреля, и уже третий день Кастель продолжал оставаться в еврейских руках...
Этот день прошел относительно спокойно. Арабы, однако, не ушли далеко, но, видимо, из-за недостатка боеприпасов ограничились лишь редкой перестрелкой. То же самое наблюдалось и 6 апреля. Мотке Газит и его оставшиеся в живых 70 человек держали деревню уже 5-й день, успешно выполняя первый приказ. Что касается второго, то вместо разрушения крестьянских домов они непрестанно укрепляли их, готовясь драться за каждый. Это произойдет уже 7 апреля.
Но сначала вернемся вновь в понедельник 5 апреля. В этот день три батальона бригады "Харель", по пятьсот человек каждый, стали "вычищать" все ближайшие окрестности "дороги жизни" Тель-Авив - Иерусалим. Арабское население бежало, деревни разорялись... Но кстати сказать, в двух местах, в Бейт Махсире и Сарисе, мусульмане оказали столь жестокое сопротивление, что эти деревни взять не удалось. Пришлось их обойти, ограничившись только занятием господствующих высот. Поздним вечером, после интенсивных радиообменов между штабами и передовыми отрядами, обстановка была сочтена благоприятной и последовало решение: "Да, этой
ночью..."
В местечко Кфар Билу, возле Тель-Авива, ушел кодированный радиосигнал... В этом заброшенном английском военном лагере находился пункт сбора гигантского автомобильного конвоя, который стал собираться еще за несколько суток до того. В течение пяти дней весь свободный автотранспорт направлялся в Кфар Билу. Вооруженные патрули останавливали на улицах Тель-Авива любую подходящую машину, хозяину грузовика объяснялась задача, и если он не соглашался присоединиться к конвою, так сказать "на добровольной основе", то он это делал в принудительном порядке. При этом к нему в кабину садился солдат с приказом стрелять при любой попытке уклониться от данного маршрута. В брошенных казармах разместилась одна тысяча человек - водители, механики, грузчики и будущая охрана конвоя.
Встал вопрос об организации питания. В 11 часов утра командующий конвоем Бар Шемер вызвал к себе хозяина ресторанной сети "Шаскаль" Езекиля Вайнштейна. "Еврейская нация нуждается в вас" - высокопарно начал Бар Шемер и затем объяснил последнему задачу... В 17 часов тысяче человек сразу уже выдавали горячую пищу.
С получением радиосигнала автомобили стали строиться в колонну. Их было несколько сот. Все малотоннажные машины поставили впереди, это были легкие пикапчики и полуторки, обычно занимавшиеся развозкой товаров, и даже в темноте на их бортах хорошо просматривалась реклама мыла, обуви, молочных продуктов и "кошерного" мяса. За ними следовали более тяжелые "доджи", "бедфорды", вплоть до шеститонных "маков" и седельных прицепов "уайт". Колонну замыкали скверно пахнущие "скотовозы" и тракторные тележки, мобилизованные из ближайших киббуцев.
В каждой кабине сидели трое: водитель, механик и вооруженный солдат "Хаганы". Все машины были снабжены обязательным тросом для буксировки. Бар Шемер лично удостоверился, чтобы из всех фар и "габаритников" были вывернуты все лампочки, для соблюдения полного затемнения.
Уже наступило 6 апреля, когда в полной темноте колонна двинулась в путь. Словно огромная гусеница, она медленно поползла по извилистой дороге. Рев сотен моторов далеко разносился окрест, арабы - если таковые находились поблизости - легко могли бы догадаться, что происходит. Но в эту ночь они уже были не в состоянии противопоставить силу, способную остановить этот гросс-конвой. Было произведено лишь несколько одиночных выстрелов, по-видимому, теми стрелками, которые сумели проскользнуть сквозь мелкоячеистую сеть "Хаганы".
Каких-либо ЧП и других происшествий не было, лишь несколько уж совсем дряхлых машин были взяты на буксир, и с первыми лучами солнца 6 апреля колонна вошла в Иерусалим. Новость о ее прибытии распространилась по городу, словно огонь по пороховым дорожкам.
Навстречу колонне бежали женщины в утренних пеньюарах, школьники с ранцами за спиной, верующие, которые выбегали из синагог, так и не сняв с плеч особую молитвенную шаль.
Последовали до слез трогательные сцены встречи. Даже те водители, которых мобилизовали в конвой под угрозой расстрела, почувствовали себя героями и сразу забыли о своих обидах, когда дети стали им бросать на капоты цветы, а девушки слать им воздушные поцелуи. В памяти у всех встречавших остался передний легковой "форд" синего цвета, на котором ехал Бар Шемер и на бампере которого кто-то написал белой краской: "Если я тебя забуду, Иерусалим..." Это псалм 137-й песни детей-изгнаннников Израиля. Эту молитву читает каждый верующий, думая о Йерушалаиме: "Если я тебя забуду, Иерусалим, то пусть отсохнет моя правая рука...", и еще много подобных строк. Бар Шемер, Узи Наркисс и Мотке Газит уже могли гордиться, что они совершили.
* * *
Совсем другие настроения были в это время у арабской стороны, и острее всего их чувствовал, конечно, Абдель Кадер. По его весьма реалистичным оценкам, положение арабских сил - несмотря на все успехи конца марта - было далеко не блестящим. Самое главное, что за истекшие месяцы вооружение "Воинов джихада" практически не улучшилось, даже несмотря на некоторое количество пулеметов и современных винтовок, захваченных у Неби Даниэль.
Абдель Кадер знал, что все успехи в столкновениях с "Хаганой" были достигнуты только за счет значительного численного превосходства его партизан и ополченцев. Любая решительная атака крепко сколоченных подразделений "Хаганы", оснащенных современным вооружением, представляла бы из себя совсем другой расклад.
Сопровождаемый Эмилем Гори, в первых числах апреля он выехал в Дамаск. Цель была одна - добиться выделения давно обещанного оружия и любой другой помощи. Уже после первой пары часов, проведенных в Дамаске, они оценили атмосферу сирийской столицы как особенно удручающую. С момента, когда делегат США в ООН призвал к пересмотру Резолюции от 29.11.1947, "все решили, что война выиграна, теперь можно сложить руки и ждать, когда Объединенные Нации окончательно решат "палестинский вопрос" в пользу арабов".
Это ошибочное мнение только заводило в тупик всю стратегию и тактику арабской стороны. Более того, как с горечью констатировали Кадер и Гори, внутреннее соперничество и разногласия различных арабских кланов только обострились.
И наконец, дополнительным неприятным сюрпризом послужила для них и острая враждебность, которую даже и не пытались скрыть их собеседники к прибывшим посланцам Муфтия.
Тем не менее Абдель Кадера пригласили на заседание штаба Арабской лиги, где он и сделал доклад о "текущем моменте". Без экивоков и дипломатии он постарался донести до присутствующих, что "евреи никак не могут позволить Иерусалиму оставаться в изоляции... Скорее всего, они атакуют именно Кастель, который контролирует въезд в город. А когда дорога на Джерузалем будет открыта, у них будут развязаны руки, чтобы следующий удар нанести по Яффе или Хайфе... Мои люди готовы стоять насмерть, но без современного оружия мы заведомо обречены на поражение..." Прогноз оказался очень реалистичным. Самое удивительное, что присутствующие офицеры штаба совсем не проявляли какого-то уважения (во всяком случае, внешне не показывали) к покорителю Баб-эль-Уэда, - это, кстати, в отличие от их еврейского противника, который уже должным образом оценивал личность и способности Абделя Кадера. Дискуссию на весьма "кислой" для Абу Муссы ноте продолжил их руководитель - генерал Сафуат Паша. С его слов все поступавшее современное стрелковое вооружение передавалось в АО, а что касается артиллерии, то пушки никак нельзя было доверить партизанам, так как они вообще не умели ими пользоваться, да еще существовал риск, что они могут попасть "в руки евреев". Аргументацию подобного рода народный полководец счел просто издевательской. Разгорелся ожесточенный спор, который завершился тем, что все свои словесные молнии Абдель Кадер обрушил на присутствующих и в конечном итоге хлопнул дверью, бросив на прощание иракскому генералу фразу: "Сафуат, вы не кто иной, как предатель".
Именно в Дамаске его застала новость о захвате Кастеля. Отдав Камалю Ирекату - последний, кстати, несмотря на все свое позерство, оказался, пожалуй, самым толковым из его полевых командиров - приказание отвоевать деревню, он решил задержаться еще на пару дней, надеясь переломить ситуацию в свою пользу.
По истечении двух дней стало ясно, что дальнейшее пребывание становится бессмысленной потерей времени. Утром 6 апреля Абдель Кадер засобирался в дорогу; в багажник его машины уже были погружены три ручных пулемета, которые он купил на Центральном рынке Дамаска за свои собственные деньги.
Но прямо накануне его отъезда состоялась еще одна встреча с Исмаилом Сафуатом. Как выяснилось, иракский генерал повел себя еще более высокомерно и оскорбительно, заявив: "Если ваши люди не в состоянии отбить у иудеев свою же собственную деревню, то я поручу это сделать Эль-Каукджи..." (который, напомним, был злейшим врагом Муфтия и, естественно, его племянника).
Такого отношения к себе и своим бойцам Абдель Кадер уже совсем не мог вынести. Не в силах сдержаться, он впрямую заявил присутствующим генерал-предателям: "Вы подлецы! Кровь Палестины и проклятье ее сынов обрушится на ваши головы!"
И в завершение он призвал к себе в свидетели самого Пророка, процитировав из Корана: "Те, кто согласится обменять свою жизнь в этом мире на борьбу во имя Аллаха, всепрощающего и милосердного, получат величайшую награду на небесах!" С этим он и отбыл, а к вечеру 6 апреля уже вернулся в Эль-Кодс. С собой он привез три уже упомянутых ручных пулемета и 50 современных винтовок, которые ему в последний момент вручили в качестве личного подарка от президента Сирийской республики. Встретивший его Багет Абу Гарбия, бывший школьный учитель, а сейчас один из ближайших сподвижников, никогда не видел своего шефа в столь нервно-удрученном состоянии.
"Нас предали..." - только и бросил ему коротко Абу
Мусса.
Он не спал значительную часть этой ночи, приводя в порядок служебные бумаги, также написал большое прощальное письмо своей жене, гласившее: "Моя дорогая Вахья! По воле Аллаха мы должны принести себя в жертву..." и т. д. Там же были и поэтические строки его собственного сочинения:
Эта земля храбрых мужчин и почтенных старцев,
Как я смогу спать спокойно, когда ее уже терзает враг...
На утреннем заседании штаба он доложил об обстоятельствах своего визита в Дамаск и завершил следующим: "Они нам сейчас оставили на выбор три возможности: забрать свои семьи и бежать в Ирак, застрелиться или пасть на поле брани. Я выбрал последнее".
После этого он отдал распоряжения: Багету Абу Гарбия - пригнать к карьеру Цуба два бронеавтомобиля из числа тех, которые были захвачены у Неби Даниэль, Ибрагиму Абу Дайя - в тот же пункт обеспечить к такому-то часу свой отряд.
Поведет людей в бой сам Абу Мусса, таково было его решение.
Атака началась поздним вечером 7 апреля. На этот раз евреи сразу почувствовали, что им противостоит настоящий "шеф". Град пуль обрушился на их позиции. Наступавшие 300 человек были разделены на три отряда; один из них, под прикрытием пулеметного огня из двух броневиков, атаковал от карьера "в лоб", а два других стали осуществлять маневр по окружению.
Более того, евреям был уготован еще один неприятный сюрприз. Абу Мусса сумел "организовать" четыре миномета с запасом мин. Так как партизаны не умели обращаться с этим сложным для них оружием, то пришлось срочно привлечь четырех английских наемников. Эти дезертиры оказались вполне профессиональными наводчиками (а подноску боеприпасов и перемещение орудий доверили арабам), и мины стали кучно ложиться на еврейские позиции.
Впервые в своей истории "Хагана" оказалась под прямым воздействием тяжелого оружия, что неблагоприятно сказалось на ее психологическом состоянии. Не прошло и часа, как ополченцы Абу Дайя вновь оказались внутри периметра деревни и уже подступали к дому "мухтара", который в силу своей солидности служил главным опорным пунктом у евреев.
Вновь под стенами дома была заложена взрывчатка, и только по счастливому стечению обстоятельств взрыва не произошло.
После полуночи бой стал стихать, так как физические силы обороняющихся и атакующих опять были на исходе. Гарнизон дома сморил сон. Бодрствовала лишь пара-тройка часовых, которые, борясь со сном, продолжали вглядываться в сгустившуюся темноту. Один из них сидел на балкончике второго этажа дома "мухтара". В какой-то момент ему почудилось приближение со стороны арабских линий непонятных очертаний фигуры. "Кто там?" - наконец-то выкрикнул солдат. "Это мы, старина", - прозвучало в ответ. Реакция часового на этот ответ, произнесенный по-арабски, была инстинктивной и молниеносной. Он вскинул автомат и дал очередь "на голос". Фигура исчезла, и было непонятно - как, куда и что: араб убит? ранен? упал? убежал?
Ближе к утру в доме "мухтара" неожиданно появился Узи Наркисс, тот самый офицер бригады "Харель", который первым овладел Кастелем. Пробравшись сквозь арабские линии, он привел с собой дюжину своих людей, которые на себе притащили неоценимое сокровище - 5000 штук патронов. Он же сообщил Газиту, что днем его солдат сменит свежий отряд "палмахников". Газит, в свою очередь, ввел его в курс обстановки. Среди прочего он упомянул о ночном происшествии. В предутренних сумерках, пользуясь тем, что настоящая стрельба еще не началась, Наркисс спустился на несколько десятков метров вниз по склону и сразу обнаружил убитого араба в цивильном пиджаке, надетом прямо поверх длинной арабской рубахи "галабея". Автоматные пули пробили его насквозь, и он скончался на месте. Хотя он никогда не делал этого ранее, Узи решил проверить его карманы, и улов, вопреки его ожиданиям, оказался весьма значительным: рабочая тетрадь плюс какие-то рукописные бумаги с затейливой арабской вязью, некоторое количество палестинских фунтов, миниатюрная копия Корана очень тонкого филигранного исполнения и... водительское удостоверение.
Утро 8 апреля началось в арабском лагере на тревожной ноте: исчез Абдель Кадер. Его не было ни среди живых, ни среди раненых или убитых. Убежденный, что командир скорее всего убыл в Эль-Кодс за подкреплениями, Абу Дайя направил в город своих связных, но и там Абу Мусса не был найден.
Это была какая-то загадка. Боясь предположить самое страшное, командиры решили, что разгадка скорее всего кроется в пределах маленького клочка земли, который все еще находился в еврейских руках. Полуразрушенная, полусгоревшая деревня Кастель должна была обеспечить им ключ к этой разгадке.
Тем временем эта тревожная новость черной птицей разнеслась от Хеврона на юге до Рамаллы на севере. Ошеломление и отчаяние охватили простых палестинцев. В инстинктивном порыве мужчины устремились к Кастелю. Рынки и лавки опустели. Городская компания автобусных сообщений направила весь свой парк машин по маршруту Эль-Кодс - Кастель, таксисты и водители пикапчиков гроздьями усаживали к себе людей и везли их прямо на поле боя. Те, у кого не было огнестрельного оружия, вооружались серпами и разделочными ножами из мясных лавок. К полудню у Кастеля собралась толпа в два с лишним тысячи человек, и бой разгорелся вновь. Вся эта масса мусульман устремилась по склону вверх. Оружие у евреев перегревалось и заклинивало, но напор атакующих только усиливался. Сдержать его было невозможно. Наконец-то дом "мухтара" пал, и было ясно, что в последних оставшихся домах задержаться надолго не удастся. Газит отдал команду: "Спасайся, кто может!"
Уцелевшие боевики побежали в разные стороны. Некоторых спасли их собственные ноги; другим повезло меньше, и их приканчивали на месте. Сам Мотке Газит оказался в последнем деревенском доме, сразу за которым начинался крутой обрыв, почти что пропасть. В дверь уже колотили прикладами и слышались возбужденные голоса на арабском,
а с ним находились трое раненых, которые умоляли о помощи. Единственное, что он мог для них сделать, - по очереди подтащить каждого к задней двери избы и столкнуть вниз; последним, словно парашютист, прыгнул он сам и кубарем покатился вниз с террасы на террасу. Падение прекратилось только на самом дне глубокой расщелины. Удивительно, но все четверо остались живы. Хромая и поддерживая друг друга, они выбирались несколько километров, пока их не подобрал первый встреченный патруль "Хаганы".
Приказ командующего был однозначен - полторы тысячи "маузеров", "томпсонов", МГ-34 и "стенганов" должно быть выделено участникам операции. Это означало одно - серьезно оголить все другие фронты. А в случае неудачи, как это случилось совсем недавно у Кфар Этциона, силы сопротивления сразу лишались одной шестой части своего лучшего вооружения. Риск, несомненно, был.
Далее Бен-Гурион объявил о назначениях.
Самый трудный участок поручался молодому офицеру Исааку Рабину (который так прославится двадцать лет спустя). Общее руководство операцией должен был осуществлять Шимон Авидан. Оба они были из подразделений "Палмах".
В завершение, согласно традиции, грядущей военной акции присвоили имя собственное "операция "Нахсон", по имени того иудея, который, согласно легенде, первым пошел навстречу неизвестности, бросившись в кипящие волны Красного моря.
После этого большинство командиров было отпущено и лишь самому узкому кругу офицеров, которые конкретно будут заниматься осуществлением операции "Нахсон", Бен-Гурион объявил название этого географического пункта. Им должна была стать арабская деревня с европейским названием, которое ей дали крестоносцы, - Кастель.
Самое интересное, что Абдель Кадер инстинктивно чувствовал и догадывался, что что-то зреет и что-то вот-вот случится. И чтобы опередить это что-то, он выехал, кстати, в противоположную от Кастеля сторону - в Дамаск.
Пройдет неделя, и его пути пересекутся с указанными выше "палмахниками".
5-7 апреля произойдет одна из развязок запутанных узлов весны 1948 года, и это случится в Кастеле.
Рассказ о первом, действительно "кровавом" месяце в жизни Палестины середины прошлого столетия начнем с идиллической, даже пасторальной картины арабских деревень, нанизанных словно бусы по отрогам горных хребтов на запад от Иерусалима. Именно из них поступала в город значительная часть продовольствия в виде овощей, фруктов, именно оттуда гнали крестьяне отары овец для продажи на знаменитом Мясном рынке у ворот Ирода возле Старой крепости.
Редкой была деревня, в которую по тем временам было проведено электричество. Ни в одной из них тогда не было водопровода или телефона. В каждой деревне обязательно доминировали два здания: мечеть и дом местного старосты (по-арабски "мухтара"). Как правило, это были весьма солидные сооружения, обязательно построенные из местного прочного камня. Здесь концентрировалась вся социальная жизнь деревни. Сюда приходили феллахи на молитву, здесь же долгими вечерами просиживали они, обсуждая последние новости, которые им доносили радиоволны или соседи, съездившие на рынок в Хеврон или Вифлеем. Единственный батарейный приемник обычно принадлежал "мухтару". Этот человек всегда пользовался непререкаемым авторитетом в деревне, а должность его обычно была наследственной.
И вот в этот пасторальный мир должна была вторгнуться ударная бригада "Харель", из элитных подразделений "Палмах". Ее командующий, тогда совсем молодой Исаак Рабин (в 1967 г. он будет начальником Генерального штаба), был настроен решительно: "...не оставить в деревнях камня на камне, изгнать оттуда все население... Лишившись их, банды разбойников будут парализованы..." - вот его слова.
Операция "Нахсон" на своем первом этапе предусматривала взятие деревни Кастель, которая контролировала въезд в Иерусалим. Непосредственный захват деревни был поручен боевому офицеру по имени Узи Наркисс (запомните это имя). За неделю до этого он претерпел позорное унижение, сдав свое оружие у Неби Даниэль, и поэтому сейчас просто сгорал от желания расквитаться с арабами. В ночь на 3 апреля возглавляемые им 180 "палмахников" начали восхождение по горному склону. Приблизившись к деревне и расставив несколько пулеметов, ровно в полночь они обрушили огонь на мирно спящие дома. Небольшой местный отряд самообороны не смог противостоять столь организованному противнику и тут же бежал. Вслед за ним бежали все до единого жители Кастеля.
Утром в субботу 3 апреля впервые целая арабская деревня оказалась в руках евреев.
Новость об этом быстро распространилась по всей арабской Палестине вплоть до Дамаска, где тогда находился Абдель Кадер. Он отдал приказ Камалю Ирекату (кстати, весьма неплохо проявившему себя все у того же Неби Даниэль) немедленно отвоевать этот объект. Ирекат тут же выслал связных по всей Иудее собирать добровольцев для штурма.
В это время бойцов Узи Наркисса, которые уже требовались в другом месте, сменил отряд регулярной "Хаганы" под командованием офицера Мотке Газит (запомните это имя). Он был происхождением из Прибалтики и, хотя в свое время учился на дипломата, стал одним из заслуженных полевых командиров "Хаганы".
Мотке Газит прибыл в Кастель, имея на руках два приказа:
- оборонять деревню до последнего вздоха;
- при первой возможности "динамитировать" все строения и полностью снести деревню с лица земли, чтобы она больше не служила базой для "придорожных разбойников".
Вскоре после полудня Камаль Ирекат имел в своем распоряжении 400 бойцов, и он лично возглавил первую атаку. К этому времени выяснилось, что первая линия еврейской обороны проходит в каменном карьере Цуба, расположенном ниже деревни. С криками "Аллах акбар!" (это что-то напоминает читателю. - Примеч. авт.) нападавшие атаковали карьер. Немногочисленные защитники Цубы, продержавшись сколько можно, в конце концов все укрылись в большом каменном доме прямо в центре карьера, где находилась его контора. Толстые прочные стены оберегали их от ружейных пуль, и бой затянулся далеко заполночь.
Прошли первые сутки обороны Кастеля. Утром 4 апреля на помощь "ирекатавцам" прибыл со своим отрядом старый боец Ибрагим Абу Дайя, который командовал арабской милицией в Катамоне. Атаки возобновились с прежней силой. Наконец под стенами конторы заложили заряд тротила, и дом был взорван. Уцелевшие евреи отступили уже в пределы собственно деревни. Воодушевленные несомненным успехом, арабы стали подступать уже к деревенским постройкам. Но здесь, к полному изумлению оборонявшихся, они остановились. Причина была простой (и этот фактор так часто будет подводить арабов и позже): когда сутки назад они начинали бой, никто даже не побеспокоился о каком-либо питании. И сейчас, 24 часа спустя, у многих во рту не было ни крошки хлеба, ни глотка воды. Находясь на пределе своих физических сил, ополченцы были вынуждены прекратить сражение.
Вновь Ирекат выслал посыльных по окрестным деревням. Спустя какое-то время стали прибывать импровизированные интенданты (в основном женщины) с корзинками хлеба, сыра, овощей, оливок.
Тем не менее евреи получили неожиданную передышку. В это время Мотке Газит мысленно сам себя поздравлял, что не успел выполнить приказ о "динамитировании" деревни. Его подчиненные стали спешно превращать каменные дома в подлинные мини-крепости. Ближе к вечеру стрельба возобновилась, но внезапно опять смолкла - теперь у нападавших кончились боеприпасы.
Вновь Ирекат отправил гонцов по всем азимутам. Глабб Паша (он же генерал Джон Бэгот Глабб), который в тот день находился в Рамаллахе, вспоминает арабского парня, который скакал по улице верхом на неоседланном ишаке, выкрикивая: "Кто продаст патроны? Плачу наличными! У кого есть патроны? Я заплачу вам". Сражение возобновилось поздно вечером. Подкрепив силы, получив патроны, мусульмане атаковали неустанно. К полуночи их первая группа ворвалась уже внутрь деревни. Но тут произошло следующее: от разрыва недалекой гранаты мельчайший осколок угодил Ирекату прямо в бровь. Ранение было неопасным для жизни, но кровь потоком заливала лицо арабского командира.
Единственный (!) находящийся в их рядах санитар, служащий больницы в Вифлееме, кое-как промыл ему рану, наложил повязку и настоял на отправке в госпиталь, что и было сделано.
Хорошо зная характер своих соплеменников, Ирекат заранее предвидел, чем это кончится. И действительно, едва он отбыл с поля боя, на спине ишака и в сопровождении ближайших помощников, как арабы прекратили атаки и, подгоняемые выстрелами обороняющихся, убрались из пределов деревни. В их обществе, где еще строго соблюдались племенные традиции, это был далеко не первый случай. При хорошем адекватном командовании палестинцы были способны на величайшие акты храбрости и самопожертвования. Как только шеф выбывал из боя, у остальных опускались руки и следовало беспорядочное бегство.
Это и произошло. Наступило утро 5 апреля, и уже третий день Кастель продолжал оставаться в еврейских руках...
Этот день прошел относительно спокойно. Арабы, однако, не ушли далеко, но, видимо, из-за недостатка боеприпасов ограничились лишь редкой перестрелкой. То же самое наблюдалось и 6 апреля. Мотке Газит и его оставшиеся в живых 70 человек держали деревню уже 5-й день, успешно выполняя первый приказ. Что касается второго, то вместо разрушения крестьянских домов они непрестанно укрепляли их, готовясь драться за каждый. Это произойдет уже 7 апреля.
Но сначала вернемся вновь в понедельник 5 апреля. В этот день три батальона бригады "Харель", по пятьсот человек каждый, стали "вычищать" все ближайшие окрестности "дороги жизни" Тель-Авив - Иерусалим. Арабское население бежало, деревни разорялись... Но кстати сказать, в двух местах, в Бейт Махсире и Сарисе, мусульмане оказали столь жестокое сопротивление, что эти деревни взять не удалось. Пришлось их обойти, ограничившись только занятием господствующих высот. Поздним вечером, после интенсивных радиообменов между штабами и передовыми отрядами, обстановка была сочтена благоприятной и последовало решение: "Да, этой
ночью..."
В местечко Кфар Билу, возле Тель-Авива, ушел кодированный радиосигнал... В этом заброшенном английском военном лагере находился пункт сбора гигантского автомобильного конвоя, который стал собираться еще за несколько суток до того. В течение пяти дней весь свободный автотранспорт направлялся в Кфар Билу. Вооруженные патрули останавливали на улицах Тель-Авива любую подходящую машину, хозяину грузовика объяснялась задача, и если он не соглашался присоединиться к конвою, так сказать "на добровольной основе", то он это делал в принудительном порядке. При этом к нему в кабину садился солдат с приказом стрелять при любой попытке уклониться от данного маршрута. В брошенных казармах разместилась одна тысяча человек - водители, механики, грузчики и будущая охрана конвоя.
Встал вопрос об организации питания. В 11 часов утра командующий конвоем Бар Шемер вызвал к себе хозяина ресторанной сети "Шаскаль" Езекиля Вайнштейна. "Еврейская нация нуждается в вас" - высокопарно начал Бар Шемер и затем объяснил последнему задачу... В 17 часов тысяче человек сразу уже выдавали горячую пищу.
С получением радиосигнала автомобили стали строиться в колонну. Их было несколько сот. Все малотоннажные машины поставили впереди, это были легкие пикапчики и полуторки, обычно занимавшиеся развозкой товаров, и даже в темноте на их бортах хорошо просматривалась реклама мыла, обуви, молочных продуктов и "кошерного" мяса. За ними следовали более тяжелые "доджи", "бедфорды", вплоть до шеститонных "маков" и седельных прицепов "уайт". Колонну замыкали скверно пахнущие "скотовозы" и тракторные тележки, мобилизованные из ближайших киббуцев.
В каждой кабине сидели трое: водитель, механик и вооруженный солдат "Хаганы". Все машины были снабжены обязательным тросом для буксировки. Бар Шемер лично удостоверился, чтобы из всех фар и "габаритников" были вывернуты все лампочки, для соблюдения полного затемнения.
Уже наступило 6 апреля, когда в полной темноте колонна двинулась в путь. Словно огромная гусеница, она медленно поползла по извилистой дороге. Рев сотен моторов далеко разносился окрест, арабы - если таковые находились поблизости - легко могли бы догадаться, что происходит. Но в эту ночь они уже были не в состоянии противопоставить силу, способную остановить этот гросс-конвой. Было произведено лишь несколько одиночных выстрелов, по-видимому, теми стрелками, которые сумели проскользнуть сквозь мелкоячеистую сеть "Хаганы".
Каких-либо ЧП и других происшествий не было, лишь несколько уж совсем дряхлых машин были взяты на буксир, и с первыми лучами солнца 6 апреля колонна вошла в Иерусалим. Новость о ее прибытии распространилась по городу, словно огонь по пороховым дорожкам.
Навстречу колонне бежали женщины в утренних пеньюарах, школьники с ранцами за спиной, верующие, которые выбегали из синагог, так и не сняв с плеч особую молитвенную шаль.
Последовали до слез трогательные сцены встречи. Даже те водители, которых мобилизовали в конвой под угрозой расстрела, почувствовали себя героями и сразу забыли о своих обидах, когда дети стали им бросать на капоты цветы, а девушки слать им воздушные поцелуи. В памяти у всех встречавших остался передний легковой "форд" синего цвета, на котором ехал Бар Шемер и на бампере которого кто-то написал белой краской: "Если я тебя забуду, Иерусалим..." Это псалм 137-й песни детей-изгнаннников Израиля. Эту молитву читает каждый верующий, думая о Йерушалаиме: "Если я тебя забуду, Иерусалим, то пусть отсохнет моя правая рука...", и еще много подобных строк. Бар Шемер, Узи Наркисс и Мотке Газит уже могли гордиться, что они совершили.
* * *
Совсем другие настроения были в это время у арабской стороны, и острее всего их чувствовал, конечно, Абдель Кадер. По его весьма реалистичным оценкам, положение арабских сил - несмотря на все успехи конца марта - было далеко не блестящим. Самое главное, что за истекшие месяцы вооружение "Воинов джихада" практически не улучшилось, даже несмотря на некоторое количество пулеметов и современных винтовок, захваченных у Неби Даниэль.
Абдель Кадер знал, что все успехи в столкновениях с "Хаганой" были достигнуты только за счет значительного численного превосходства его партизан и ополченцев. Любая решительная атака крепко сколоченных подразделений "Хаганы", оснащенных современным вооружением, представляла бы из себя совсем другой расклад.
Сопровождаемый Эмилем Гори, в первых числах апреля он выехал в Дамаск. Цель была одна - добиться выделения давно обещанного оружия и любой другой помощи. Уже после первой пары часов, проведенных в Дамаске, они оценили атмосферу сирийской столицы как особенно удручающую. С момента, когда делегат США в ООН призвал к пересмотру Резолюции от 29.11.1947, "все решили, что война выиграна, теперь можно сложить руки и ждать, когда Объединенные Нации окончательно решат "палестинский вопрос" в пользу арабов".
Это ошибочное мнение только заводило в тупик всю стратегию и тактику арабской стороны. Более того, как с горечью констатировали Кадер и Гори, внутреннее соперничество и разногласия различных арабских кланов только обострились.
И наконец, дополнительным неприятным сюрпризом послужила для них и острая враждебность, которую даже и не пытались скрыть их собеседники к прибывшим посланцам Муфтия.
Тем не менее Абдель Кадера пригласили на заседание штаба Арабской лиги, где он и сделал доклад о "текущем моменте". Без экивоков и дипломатии он постарался донести до присутствующих, что "евреи никак не могут позволить Иерусалиму оставаться в изоляции... Скорее всего, они атакуют именно Кастель, который контролирует въезд в город. А когда дорога на Джерузалем будет открыта, у них будут развязаны руки, чтобы следующий удар нанести по Яффе или Хайфе... Мои люди готовы стоять насмерть, но без современного оружия мы заведомо обречены на поражение..." Прогноз оказался очень реалистичным. Самое удивительное, что присутствующие офицеры штаба совсем не проявляли какого-то уважения (во всяком случае, внешне не показывали) к покорителю Баб-эль-Уэда, - это, кстати, в отличие от их еврейского противника, который уже должным образом оценивал личность и способности Абделя Кадера. Дискуссию на весьма "кислой" для Абу Муссы ноте продолжил их руководитель - генерал Сафуат Паша. С его слов все поступавшее современное стрелковое вооружение передавалось в АО, а что касается артиллерии, то пушки никак нельзя было доверить партизанам, так как они вообще не умели ими пользоваться, да еще существовал риск, что они могут попасть "в руки евреев". Аргументацию подобного рода народный полководец счел просто издевательской. Разгорелся ожесточенный спор, который завершился тем, что все свои словесные молнии Абдель Кадер обрушил на присутствующих и в конечном итоге хлопнул дверью, бросив на прощание иракскому генералу фразу: "Сафуат, вы не кто иной, как предатель".
Именно в Дамаске его застала новость о захвате Кастеля. Отдав Камалю Ирекату - последний, кстати, несмотря на все свое позерство, оказался, пожалуй, самым толковым из его полевых командиров - приказание отвоевать деревню, он решил задержаться еще на пару дней, надеясь переломить ситуацию в свою пользу.
По истечении двух дней стало ясно, что дальнейшее пребывание становится бессмысленной потерей времени. Утром 6 апреля Абдель Кадер засобирался в дорогу; в багажник его машины уже были погружены три ручных пулемета, которые он купил на Центральном рынке Дамаска за свои собственные деньги.
Но прямо накануне его отъезда состоялась еще одна встреча с Исмаилом Сафуатом. Как выяснилось, иракский генерал повел себя еще более высокомерно и оскорбительно, заявив: "Если ваши люди не в состоянии отбить у иудеев свою же собственную деревню, то я поручу это сделать Эль-Каукджи..." (который, напомним, был злейшим врагом Муфтия и, естественно, его племянника).
Такого отношения к себе и своим бойцам Абдель Кадер уже совсем не мог вынести. Не в силах сдержаться, он впрямую заявил присутствующим генерал-предателям: "Вы подлецы! Кровь Палестины и проклятье ее сынов обрушится на ваши головы!"
И в завершение он призвал к себе в свидетели самого Пророка, процитировав из Корана: "Те, кто согласится обменять свою жизнь в этом мире на борьбу во имя Аллаха, всепрощающего и милосердного, получат величайшую награду на небесах!" С этим он и отбыл, а к вечеру 6 апреля уже вернулся в Эль-Кодс. С собой он привез три уже упомянутых ручных пулемета и 50 современных винтовок, которые ему в последний момент вручили в качестве личного подарка от президента Сирийской республики. Встретивший его Багет Абу Гарбия, бывший школьный учитель, а сейчас один из ближайших сподвижников, никогда не видел своего шефа в столь нервно-удрученном состоянии.
"Нас предали..." - только и бросил ему коротко Абу
Мусса.
Он не спал значительную часть этой ночи, приводя в порядок служебные бумаги, также написал большое прощальное письмо своей жене, гласившее: "Моя дорогая Вахья! По воле Аллаха мы должны принести себя в жертву..." и т. д. Там же были и поэтические строки его собственного сочинения:
Эта земля храбрых мужчин и почтенных старцев,
Как я смогу спать спокойно, когда ее уже терзает враг...
На утреннем заседании штаба он доложил об обстоятельствах своего визита в Дамаск и завершил следующим: "Они нам сейчас оставили на выбор три возможности: забрать свои семьи и бежать в Ирак, застрелиться или пасть на поле брани. Я выбрал последнее".
После этого он отдал распоряжения: Багету Абу Гарбия - пригнать к карьеру Цуба два бронеавтомобиля из числа тех, которые были захвачены у Неби Даниэль, Ибрагиму Абу Дайя - в тот же пункт обеспечить к такому-то часу свой отряд.
Поведет людей в бой сам Абу Мусса, таково было его решение.
Атака началась поздним вечером 7 апреля. На этот раз евреи сразу почувствовали, что им противостоит настоящий "шеф". Град пуль обрушился на их позиции. Наступавшие 300 человек были разделены на три отряда; один из них, под прикрытием пулеметного огня из двух броневиков, атаковал от карьера "в лоб", а два других стали осуществлять маневр по окружению.
Более того, евреям был уготован еще один неприятный сюрприз. Абу Мусса сумел "организовать" четыре миномета с запасом мин. Так как партизаны не умели обращаться с этим сложным для них оружием, то пришлось срочно привлечь четырех английских наемников. Эти дезертиры оказались вполне профессиональными наводчиками (а подноску боеприпасов и перемещение орудий доверили арабам), и мины стали кучно ложиться на еврейские позиции.
Впервые в своей истории "Хагана" оказалась под прямым воздействием тяжелого оружия, что неблагоприятно сказалось на ее психологическом состоянии. Не прошло и часа, как ополченцы Абу Дайя вновь оказались внутри периметра деревни и уже подступали к дому "мухтара", который в силу своей солидности служил главным опорным пунктом у евреев.
Вновь под стенами дома была заложена взрывчатка, и только по счастливому стечению обстоятельств взрыва не произошло.
После полуночи бой стал стихать, так как физические силы обороняющихся и атакующих опять были на исходе. Гарнизон дома сморил сон. Бодрствовала лишь пара-тройка часовых, которые, борясь со сном, продолжали вглядываться в сгустившуюся темноту. Один из них сидел на балкончике второго этажа дома "мухтара". В какой-то момент ему почудилось приближение со стороны арабских линий непонятных очертаний фигуры. "Кто там?" - наконец-то выкрикнул солдат. "Это мы, старина", - прозвучало в ответ. Реакция часового на этот ответ, произнесенный по-арабски, была инстинктивной и молниеносной. Он вскинул автомат и дал очередь "на голос". Фигура исчезла, и было непонятно - как, куда и что: араб убит? ранен? упал? убежал?
Ближе к утру в доме "мухтара" неожиданно появился Узи Наркисс, тот самый офицер бригады "Харель", который первым овладел Кастелем. Пробравшись сквозь арабские линии, он привел с собой дюжину своих людей, которые на себе притащили неоценимое сокровище - 5000 штук патронов. Он же сообщил Газиту, что днем его солдат сменит свежий отряд "палмахников". Газит, в свою очередь, ввел его в курс обстановки. Среди прочего он упомянул о ночном происшествии. В предутренних сумерках, пользуясь тем, что настоящая стрельба еще не началась, Наркисс спустился на несколько десятков метров вниз по склону и сразу обнаружил убитого араба в цивильном пиджаке, надетом прямо поверх длинной арабской рубахи "галабея". Автоматные пули пробили его насквозь, и он скончался на месте. Хотя он никогда не делал этого ранее, Узи решил проверить его карманы, и улов, вопреки его ожиданиям, оказался весьма значительным: рабочая тетрадь плюс какие-то рукописные бумаги с затейливой арабской вязью, некоторое количество палестинских фунтов, миниатюрная копия Корана очень тонкого филигранного исполнения и... водительское удостоверение.
Утро 8 апреля началось в арабском лагере на тревожной ноте: исчез Абдель Кадер. Его не было ни среди живых, ни среди раненых или убитых. Убежденный, что командир скорее всего убыл в Эль-Кодс за подкреплениями, Абу Дайя направил в город своих связных, но и там Абу Мусса не был найден.
Это была какая-то загадка. Боясь предположить самое страшное, командиры решили, что разгадка скорее всего кроется в пределах маленького клочка земли, который все еще находился в еврейских руках. Полуразрушенная, полусгоревшая деревня Кастель должна была обеспечить им ключ к этой разгадке.
Тем временем эта тревожная новость черной птицей разнеслась от Хеврона на юге до Рамаллы на севере. Ошеломление и отчаяние охватили простых палестинцев. В инстинктивном порыве мужчины устремились к Кастелю. Рынки и лавки опустели. Городская компания автобусных сообщений направила весь свой парк машин по маршруту Эль-Кодс - Кастель, таксисты и водители пикапчиков гроздьями усаживали к себе людей и везли их прямо на поле боя. Те, у кого не было огнестрельного оружия, вооружались серпами и разделочными ножами из мясных лавок. К полудню у Кастеля собралась толпа в два с лишним тысячи человек, и бой разгорелся вновь. Вся эта масса мусульман устремилась по склону вверх. Оружие у евреев перегревалось и заклинивало, но напор атакующих только усиливался. Сдержать его было невозможно. Наконец-то дом "мухтара" пал, и было ясно, что в последних оставшихся домах задержаться надолго не удастся. Газит отдал команду: "Спасайся, кто может!"
Уцелевшие боевики побежали в разные стороны. Некоторых спасли их собственные ноги; другим повезло меньше, и их приканчивали на месте. Сам Мотке Газит оказался в последнем деревенском доме, сразу за которым начинался крутой обрыв, почти что пропасть. В дверь уже колотили прикладами и слышались возбужденные голоса на арабском,
а с ним находились трое раненых, которые умоляли о помощи. Единственное, что он мог для них сделать, - по очереди подтащить каждого к задней двери избы и столкнуть вниз; последним, словно парашютист, прыгнул он сам и кубарем покатился вниз с террасы на террасу. Падение прекратилось только на самом дне глубокой расщелины. Удивительно, но все четверо остались живы. Хромая и поддерживая друг друга, они выбирались несколько километров, пока их не подобрал первый встреченный патруль "Хаганы".