Страница:
— Дело не в вас, а в нем. Вы знаете, что он недавно арестован?
— Кажется, слышал. Но не придал значения…
— Напрасно, нас этот человек весьма интересует. Не можете ли вы вспомнить, когда и где последний раз встречались с ним?
Батырев заметно приободрился, ослабил насторожённость, даже улыбнулся.
— Встречался где? С неделю назад у них в универмаге. Проходил мимо секции мехов, кивнул ему, и дальше. У нас с ним никогда не было ничего общего.
И тут я решил нанести первый, пробный удар.
— Для чего же в таком случае вы приходили к нему домой?
— Когда? — Батырев выпрямился на стуле, свёл брови. — Я приходил? Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.
— Возможно, что я ошибаюсь. В таком случае придётся пригласить жену арестованного. Это она опознала вас вот тут, на фотографии, — я показал ему снимок.
— А разве она не могла ошибиться?
— Могла. Но опознали и её соседи — они тоже видели вас. Так что же, пригласить очевидцев?
На лбу у Батырева высыпали мелкие капельки пота. Он потянул за узел модного галстука, освобождая покрасневшую шею, и откинулся на спинку стула. Покорно произнёс:
— К чему звать? Я не намерен отрицать, что был у них.
— Зачем?
— Хотел узнать, нельзя ли устроиться на работу в универмаг. Надоели упрёки домашних в безделье.
— Разве нельзя было выяснить это у директора универмага?
— Можно, но я его совсем не знаю. Поэтому и хотел заручиться протекцией старшего продавца отделения мехов.
— Как же вы надумали идти к человеку, с которым, по вашим словам, встречались всего лишь один-два раза? И тем более в то время, когда этот человек мог находиться только у себя на работе.
Ответы все труднее давались Батыреву. Все длиннее становились паузы между ними. Он глубже и глубже увязал в собственной лжи и наконец вынужден был признаться:
— Шурин меня надоумил. Попов. Пристал — не отвязаться. «Сходи да сходи, попроси, чтобы меховщик помог устроиться к ним. Поступишь в универмаг, будешь жить, как человек…»
— И вы только ради этого и пошли?
— Д-да…
От недавней солидности Батырева не осталось и следа. Он сидел красный, растерянный, то и дело вытирая лицо и шею платком. Я разгладил на столе анонимный донос, спросил:
— Это письмо вам знакомо?
— Я не писал его! Не знаю, кто написал. Я его первый раз вижу!
Мне-то было известно, что анонимка написана не его рукой. Но я хотел знать, должен был узнать, кто её написал.
— Первый раз видите письмо? Извините, но не верю, — сказал я. — Придётся вам на досуге вспомнить поточнее, зачем приходили к меховщику, а заодно и кто написал в угрозыск это письмо. Времени у вас хватит.
Батырев вскочил:
— В тюрьму? Но за что?
— Вы отлично знаете за что, — ответил я, убирая со стола документы.
Шёл Батырев к двери ссутулившись, шаркая подошвами ботинок по полу. Чувствовалось, что у него развеялись последние надежды ускользнуть от разоблачения. Я ждал, что «визитёр» остановится, начнёт говорить. Но он не проронил ни слова, вышел. Что ж, пускай посидит, подумает, а мы тем временем займёмся поисками автора анонимки.
Чтобы не допустить ошибки, пришлось собрать образцы почерков всех знакомых Батырева. Неискушённому глазу во всех этих бумагах, пожалуй, не разобраться. Но графическая экспертиза быстро установила идентичность почерков Попова с анонимным письмом.
Круг замыкался.
Попов, в отличие от Батырева, держался скромнее и осторожнее. Отвечал на вопросы односложно, выбирая наиболее обтекаемую форму, чтобы не получилось ни определённое «да», ни твёрдое «нет». Чувствовалось, что этот тёртый калач умеет постоять за себя.
Чем занимается? А чем придётся. Где достаёт средства на жизнь? Бог мой, Советская власть предоставляет такие широкие возможности для проявления частной инициативы! Почему нигде не работает? Но разве обязательно трудиться в государственной системе, когда можно проявить свои организаторские способности в частном секторе…
— А в чем заключаются эти проявленные вами способности?..
— В чем? — Попов разыграл удивление. — Во многом… Нэпманы хотят жить и процветать. По мере сил я помогаю им: знакомлю и свожу деловых людей, способствую оформлению финансовых и коммерческих сделок. И получаю, конечно, определённые проценты с той и другой стороны.
Как бы вспоминая что-то, он старается уточнить:
— Учтите, что моё участие не переходит рамки законности. Так что в этом отношении я перед органами Советской власти совершенно чист.
Тонкая штучка. Настолько тонкая, что не знаешь, с какой стороны к нему подступиться: скользкий, увёртливый, словно угорь. Интересно, что он запоёт о своих родных и близких?
Тёщу Попов охарактеризовал коротко:
— Старушка тихая, безвредная. Пусть доживает свой век…
О жене отозвался определённее:
— Женщина интересная, со вкусом. Умеет нравиться мужчинам и отлично знает это. Правда, обходится мне дорого, но её присутствие при оформлении любых сделок весьма благотворно действует на деловых людей.
А о брате жены, о Батыреве, заговорил с откровенным презрением:
— Никчёмная личность, совершенно не умеет приспособиться к жизни. Ничтожен и на работе, и в семейных взаимоотношениях. Поэтому и жена его бросила, и недавно прогнали с работы.
— Почему же вы не поможете ему устроиться на хорошее место? У вас такие огромные связи.
— Увольте! — Попов решительно покачал головой. — Не ребёнок, пора самому научиться думать о себе.
— И вы никогда не пытались помочь Батыреву с работой?
— Нет.
Стоп! Вот и первая ложь, первое конкретное и определённое «нет», не помогал.
— Как же не помогали? Вы же совсем недавно посылали Батырева к старшему меховщику универмага на Советской улице?
— Впервые слышу. Может быть, он и ходил, откуда мне знать об этом?
— Что ж, истину не трудно установить. Батырев арестован, находится в тюрьме…
— Знаю.
— Хорошо, что знаете.
Попов сидел, щуря глаза и покусывая губу. Надо было не дать ему опомниться, собраться с мыслями, и я, чуть повысив голос, спросил:
— Какое письмо вы посылали в уголовный розыск?
— Письмо-о? Что за письмо? Понятия не имею.
— А это что? Графическая экспертиза установила: оно написано вашей рукой. Будете дальше увиливать или приступим к серьёзному разговору?
Попов был умнее своего незадачливого родича и понял, что отпираться нет смысла.
— Да, в угрозыск написал я, — с завидным самообладанием признался он. — И форму гипсовую дал этому болвану, чтобы он незаметно подбросил её к меховщику. Надоело кормить дармоеда, хотел устроить его на местечко потеплее. На этом, собственно, мои прегрешения заканчиваются, не так ли? Письмо — моё, но, кроме него, я не сделал ничего предосудительного.
— И что же?
— А то, — Попов снисходительно улыбнулся, — что мне можно предъявить обвинение лишь в косвенном соучастии в преднамеренном подлоге. В косвенном — да, в прямом преступлении — нет.
— Кто же, по-вашему, преступник?
— Батырев. Он упросил меня устранить меховщика из магазина. Он и фальшивые рубли принёс. А отлить по ним гипсовую форму мог любой. Что же касается моего совета сходить к меховщику, так Батырев мог меня и не послушаться. Это его дело.
— Вы так считаете?
— Безусловно! Не посоветуй я ему действовать осторожнее, мог бы ещё больших бед натворить. А теперь придётся голубчику целиком взять вину на себя.
Повторялась обычная в таких случаях картина: схваченные за руку сообщники старались безжалостно топить друг друга. Интересно, что теперь скажет Батырев?
Он был поражён показаниями Попова:
— Что-о? Я во всем виноват? Как бы не так!
И начал выкладывать все начистоту.
Попов не раз давал ему фальшивые рубли и полтинники, посылая сбывать их в торговых предприятиях и ресторанах города. Заставлял нелегально скупать и приносить ему серебряные украшения и посуду. Батырев собственными глазами видел, как его шурин пытался изготовлять и бумажные денежные знаки, но иметь дело с серебряными оказалось вернее и безопаснее. Крупнейший в городе универмаг они давно взяли на прицел: пробраться бы туда хоть в рядовые продавцы, а там и до заведующего секцией дойти нетрудно. Такие комбинации можно будет обтяпывать с нэпманами и спекулянтами, что любо-дорого!
Слушал я эту гнусную исповедь, а сам думал: «Сколько невинных, честных людей задумали оболгать и погубить проходимцы!»
Меховщика освободили, дело о нем было прекращено. А Батырев и Попов под конвоем отправились в Тамбов, в губернский отдел ОГПУ.
Фальшивомонетчик получил в губернском суде сполна. Отправился отбывать срок наказания и его незадачливый подручный.
ВОЛКИ ГИБНУТ В КАПКАНАХ
— Кажется, слышал. Но не придал значения…
— Напрасно, нас этот человек весьма интересует. Не можете ли вы вспомнить, когда и где последний раз встречались с ним?
Батырев заметно приободрился, ослабил насторожённость, даже улыбнулся.
— Встречался где? С неделю назад у них в универмаге. Проходил мимо секции мехов, кивнул ему, и дальше. У нас с ним никогда не было ничего общего.
И тут я решил нанести первый, пробный удар.
— Для чего же в таком случае вы приходили к нему домой?
— Когда? — Батырев выпрямился на стуле, свёл брови. — Я приходил? Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.
— Возможно, что я ошибаюсь. В таком случае придётся пригласить жену арестованного. Это она опознала вас вот тут, на фотографии, — я показал ему снимок.
— А разве она не могла ошибиться?
— Могла. Но опознали и её соседи — они тоже видели вас. Так что же, пригласить очевидцев?
На лбу у Батырева высыпали мелкие капельки пота. Он потянул за узел модного галстука, освобождая покрасневшую шею, и откинулся на спинку стула. Покорно произнёс:
— К чему звать? Я не намерен отрицать, что был у них.
— Зачем?
— Хотел узнать, нельзя ли устроиться на работу в универмаг. Надоели упрёки домашних в безделье.
— Разве нельзя было выяснить это у директора универмага?
— Можно, но я его совсем не знаю. Поэтому и хотел заручиться протекцией старшего продавца отделения мехов.
— Как же вы надумали идти к человеку, с которым, по вашим словам, встречались всего лишь один-два раза? И тем более в то время, когда этот человек мог находиться только у себя на работе.
Ответы все труднее давались Батыреву. Все длиннее становились паузы между ними. Он глубже и глубже увязал в собственной лжи и наконец вынужден был признаться:
— Шурин меня надоумил. Попов. Пристал — не отвязаться. «Сходи да сходи, попроси, чтобы меховщик помог устроиться к ним. Поступишь в универмаг, будешь жить, как человек…»
— И вы только ради этого и пошли?
— Д-да…
От недавней солидности Батырева не осталось и следа. Он сидел красный, растерянный, то и дело вытирая лицо и шею платком. Я разгладил на столе анонимный донос, спросил:
— Это письмо вам знакомо?
— Я не писал его! Не знаю, кто написал. Я его первый раз вижу!
Мне-то было известно, что анонимка написана не его рукой. Но я хотел знать, должен был узнать, кто её написал.
— Первый раз видите письмо? Извините, но не верю, — сказал я. — Придётся вам на досуге вспомнить поточнее, зачем приходили к меховщику, а заодно и кто написал в угрозыск это письмо. Времени у вас хватит.
Батырев вскочил:
— В тюрьму? Но за что?
— Вы отлично знаете за что, — ответил я, убирая со стола документы.
Шёл Батырев к двери ссутулившись, шаркая подошвами ботинок по полу. Чувствовалось, что у него развеялись последние надежды ускользнуть от разоблачения. Я ждал, что «визитёр» остановится, начнёт говорить. Но он не проронил ни слова, вышел. Что ж, пускай посидит, подумает, а мы тем временем займёмся поисками автора анонимки.
Чтобы не допустить ошибки, пришлось собрать образцы почерков всех знакомых Батырева. Неискушённому глазу во всех этих бумагах, пожалуй, не разобраться. Но графическая экспертиза быстро установила идентичность почерков Попова с анонимным письмом.
Круг замыкался.
Попов, в отличие от Батырева, держался скромнее и осторожнее. Отвечал на вопросы односложно, выбирая наиболее обтекаемую форму, чтобы не получилось ни определённое «да», ни твёрдое «нет». Чувствовалось, что этот тёртый калач умеет постоять за себя.
Чем занимается? А чем придётся. Где достаёт средства на жизнь? Бог мой, Советская власть предоставляет такие широкие возможности для проявления частной инициативы! Почему нигде не работает? Но разве обязательно трудиться в государственной системе, когда можно проявить свои организаторские способности в частном секторе…
— А в чем заключаются эти проявленные вами способности?..
— В чем? — Попов разыграл удивление. — Во многом… Нэпманы хотят жить и процветать. По мере сил я помогаю им: знакомлю и свожу деловых людей, способствую оформлению финансовых и коммерческих сделок. И получаю, конечно, определённые проценты с той и другой стороны.
Как бы вспоминая что-то, он старается уточнить:
— Учтите, что моё участие не переходит рамки законности. Так что в этом отношении я перед органами Советской власти совершенно чист.
Тонкая штучка. Настолько тонкая, что не знаешь, с какой стороны к нему подступиться: скользкий, увёртливый, словно угорь. Интересно, что он запоёт о своих родных и близких?
Тёщу Попов охарактеризовал коротко:
— Старушка тихая, безвредная. Пусть доживает свой век…
О жене отозвался определённее:
— Женщина интересная, со вкусом. Умеет нравиться мужчинам и отлично знает это. Правда, обходится мне дорого, но её присутствие при оформлении любых сделок весьма благотворно действует на деловых людей.
А о брате жены, о Батыреве, заговорил с откровенным презрением:
— Никчёмная личность, совершенно не умеет приспособиться к жизни. Ничтожен и на работе, и в семейных взаимоотношениях. Поэтому и жена его бросила, и недавно прогнали с работы.
— Почему же вы не поможете ему устроиться на хорошее место? У вас такие огромные связи.
— Увольте! — Попов решительно покачал головой. — Не ребёнок, пора самому научиться думать о себе.
— И вы никогда не пытались помочь Батыреву с работой?
— Нет.
Стоп! Вот и первая ложь, первое конкретное и определённое «нет», не помогал.
— Как же не помогали? Вы же совсем недавно посылали Батырева к старшему меховщику универмага на Советской улице?
— Впервые слышу. Может быть, он и ходил, откуда мне знать об этом?
— Что ж, истину не трудно установить. Батырев арестован, находится в тюрьме…
— Знаю.
— Хорошо, что знаете.
Попов сидел, щуря глаза и покусывая губу. Надо было не дать ему опомниться, собраться с мыслями, и я, чуть повысив голос, спросил:
— Какое письмо вы посылали в уголовный розыск?
— Письмо-о? Что за письмо? Понятия не имею.
— А это что? Графическая экспертиза установила: оно написано вашей рукой. Будете дальше увиливать или приступим к серьёзному разговору?
Попов был умнее своего незадачливого родича и понял, что отпираться нет смысла.
— Да, в угрозыск написал я, — с завидным самообладанием признался он. — И форму гипсовую дал этому болвану, чтобы он незаметно подбросил её к меховщику. Надоело кормить дармоеда, хотел устроить его на местечко потеплее. На этом, собственно, мои прегрешения заканчиваются, не так ли? Письмо — моё, но, кроме него, я не сделал ничего предосудительного.
— И что же?
— А то, — Попов снисходительно улыбнулся, — что мне можно предъявить обвинение лишь в косвенном соучастии в преднамеренном подлоге. В косвенном — да, в прямом преступлении — нет.
— Кто же, по-вашему, преступник?
— Батырев. Он упросил меня устранить меховщика из магазина. Он и фальшивые рубли принёс. А отлить по ним гипсовую форму мог любой. Что же касается моего совета сходить к меховщику, так Батырев мог меня и не послушаться. Это его дело.
— Вы так считаете?
— Безусловно! Не посоветуй я ему действовать осторожнее, мог бы ещё больших бед натворить. А теперь придётся голубчику целиком взять вину на себя.
Повторялась обычная в таких случаях картина: схваченные за руку сообщники старались безжалостно топить друг друга. Интересно, что теперь скажет Батырев?
Он был поражён показаниями Попова:
— Что-о? Я во всем виноват? Как бы не так!
И начал выкладывать все начистоту.
Попов не раз давал ему фальшивые рубли и полтинники, посылая сбывать их в торговых предприятиях и ресторанах города. Заставлял нелегально скупать и приносить ему серебряные украшения и посуду. Батырев собственными глазами видел, как его шурин пытался изготовлять и бумажные денежные знаки, но иметь дело с серебряными оказалось вернее и безопаснее. Крупнейший в городе универмаг они давно взяли на прицел: пробраться бы туда хоть в рядовые продавцы, а там и до заведующего секцией дойти нетрудно. Такие комбинации можно будет обтяпывать с нэпманами и спекулянтами, что любо-дорого!
Слушал я эту гнусную исповедь, а сам думал: «Сколько невинных, честных людей задумали оболгать и погубить проходимцы!»
Меховщика освободили, дело о нем было прекращено. А Батырев и Попов под конвоем отправились в Тамбов, в губернский отдел ОГПУ.
Фальшивомонетчик получил в губернском суде сполна. Отправился отбывать срок наказания и его незадачливый подручный.
ВОЛКИ ГИБНУТ В КАПКАНАХ
Работая помощником уполномоченного ОГПУ по Борисоглебскому уезду, я нередко встречался с теми, кого мы когда-то освобождали из временно созданных лагерей для участников контрреволюционного антоновского мятежа. Большинство из них уже обжилось, привыкло к мирной жизни.
Но где-то затаились и такие, которых все ещё приходилось искать. Зная цену совершённым преступлениям, они продолжали скрываться. Прятался и один из ближайших сподвижников Антонова — П.И.Сторожев, названный за свою жестокость Волком.
Исчезновение Сторожева тревожило всех: сколько крови советских работников, сельских активистов, сотрудников милиции и чекистов пролил этот зверь! В том, что он жив, сомнений не возникало. А вот где затаился Волк, судя по всему, не знал ни один из бывших участников мятежа.
Интересовался Сторожевым и Тамбовский губернский отдел ОГПУ, непосредственно руководивший розыском опасного преступника. Для этого у него были и опытные работники, и необходимые для поисков средства. Наконец в августе 1925 года мы получили из губотдела срочное сообщение о том, что Сторожев в настоящее время проживает на нелегальном положении в городе Борисоглебске. Товарищи предупреждали, что он, вероятно, вооружён и может при аресте оказать сопротивление. А скрывается преступник у своей близкой знакомой Насти, живущей в сторожке при городской церкви.
Нам предписывалось: немедленно принять меры к установлению местонахождения П.И.Сторожева и его аресту.
— Вот это здорово! — удивился уездный уполномоченный ОГПУ Андрей Иустинович Болдырев. — Мерзавец, оказывается, у нас под боком, а мы ничего не знаем. Утёрли нам тамбовские товарищи нос…
И, обращаясь ко мне, добавил:
— Ладно, с этим разберёмся потом. Придётся тебе срочно заняться старым знакомым.
Старый знакомый…
Заочно я знал его давно. Были известны приметы, повадки и характер Волка. Нет, Сторожев не рядовой бандит, тем более не человек, случайно втянутый в ряды мятежников. Он убеждённый враг, и таким останется до конца. Волк понимает, что рассчитывать на снисхождение не может, стало быть живым не сдастся ни за что.
А хотелось взять его именно живым. Взять и заставить перед всем народом рассказать о своих преступлениях. Чтобы сами люди определили судьбу этого изверга.
— С чего начнём? — спросил Болдырев. И сам же ответил: — С Насти.
Настю мы немного знали. Не составило большого труда осторожно навести о ней подробные справки у знакомых борисоглебских прихожан, по старой привычке наведывавшихся в городскую церковь. Пожилая, располневшая женщина, она в молодости если и не была красавицей, то во всяком случае выделялась среди своих сверстниц. По поведению же — была как все. А потом вдруг стала замкнутой, неразговорчивой, набожной. Поступила в церковные сторожихи.
С тех пор, обычно в вечерние часы, Настю посещали в её сторожке возле церкви странствующие монахи и монашки. Правда, никогда долго не задерживались там…
Постепенно накапливая все эти сведения, мы одновременно наблюдали за сторожихой, тщательно изучали подходы к её жилищу. Наблюдение дало небезынтересные результаты: однажды вечером, едва начало темнеть, из города к сторожихе неторопливой походкой направился какой-то человек, по приметам очень похожий на Сторожева.
Значит, он действительно здесь?
Это надо ещё уточнить, чтобы не ошибиться и действовать наверняка. Но вот беда, сторожка находится за высокой каменной стеной, окружающей церковный двор. Большие железные ворота открываются только в дневное время. Рядом с ними — железная калитка. И её, и ворота Настя закрывает на замок сразу после окончания вечерней службы. Вторая калитка, недалеко от сторожки, хотя и не запирается на ночь, но скрипит так пронзительно, что своим визгом способна разбудить мертвеца.
А что, если устроить проверку днём?
Но, во-первых, в дневное время нужного нам человека можно не застать, на рассвете он опять уйдёт в город. А, во-вторых, если человек этот на самом деле Сторожев, он не будет сидеть сложа руки — подготовится к встрече так, что без жертв наверняка не обойтись.
Значит, брать его нужно ночью. И не завтра, а именно сегодня. Брать внезапно, без шума, чтобы не успел опомниться. Не сыграть ли нам роль обычных посетителей Насти, странствующих монахов? Это даст возможность без помех проникнуть в сторожку, а там будет видно, как сложится обстановка.
Оперативная группа в составе наших сотрудников Леонида Иванова, Сергея Мелихова, работника городской милиции и меня так и решила. Незадолго до полуночи мы уже были возле церковной ограды. Наблюдающие доложили, что, кроме Насти и явившегося вечером неизвестного, в сторожке никого нет. Последняя посетительница, знакомая сторожихи, покинула церковный двор за полчаса до прихода ночного гостя.
Оставив работника милиции на наружном посту, мы втроём бесшумно перебрались через кирпичную стену в заранее намеченном, удалённом от скрипучей калитки месте. Тихонько подобрались к сторожке. Обошли вокруг неё. Небольшое окно закрыто, света нет. Подёргали за дверную ручку: заперто…
Что ж, придётся постучать.
В ответ на негромкий стук за дверью послышались шаркающие шаги, и заспанный женский голос сердито спросил:
— Кто там?
— Свои, — прижав губы к замочной скважине, зашептал Иванов. — Открывай скорее, Настя, срочное дело есть!
— Носит вас по ночам нечистая сила, — заворчала сторожиха, нехотя приоткрывая дверь. — Какое ещё дело в такую поздноту?
Но нам уже было не до объяснений. Рванув дверь, мы с Ивановым бросились в комнату, а Мелихов придержал хозяйку, чтобы она не предупредила криком находящегося в сторожке человека.
Тоненький лучик электрического фонарика заметался по комнате, выхватывая из темноты то табуретку, то стол с остатками ужина на нем. Наконец остановился на кровати. На ней, открыв рот и широко раскинув руки, оказался, как мы и ожидали, наш «старый знакомый». Он так и не пошевелился. Даже свет карманного фонарика не разбудил его. Не теряя драгоценные секунды, я подскочил к кровати, сунул руку под подушку и выхватил оттуда револьвер. А «старый знакомый» продолжал спать. Или он слишком был уверен в своей безопасности, или уж очень устал за минувший день…
— Гражданин, проснитесь! — потряс его за плечо Иванов. — Предъявите документы!
Впрочем, мне и без документов было ясно, что это за «гражданин». Правда, Сторожев сильно изменился: постарел, осунулся. Не легко ему, видно, жилось в последнее время. Но я сразу же узнал Волка. Не только по рассказам его бывших подчинённых, а и по фотографии, которая имелась у нас, — такого не спутаешь ни с кем.
А он и в эти минуты решил действовать по-волчьи. На секунду затих, не открывая глаз, и вдруг стремительно метнул руку под подушку.
— Не беспокойтесь, — сказал я. — Ваш револьвер у меня.
Скрипнув зубами, Сторожев откинул одеяло и сел. Из-под густых бровей кольнули злые глаза.
— Все-таки выследили, — проворчал он. — Сонного взяли. Эх, Настя…
Сторожиха заплакала, громко запричитала:
— Да откуда же мне было знать, что это они? Будить пожалела, думала, что ко мне стучатся. Ой горюшко, что же теперь с нами будет?
— Хватит! — цыкнул на неё Волк. — Поздно реветь, теперь уж отпевать придётся.
Мы не сразу позволили Сторожеву одеться. Я держал его на мушке, Мелихов, тоже с оружием наготове, стал возле двери. А Иванов сначала прощупал брошенные на стул пиджак и брюки преступника, потом так же тщательно проверил подушку и перину на кровати.
— Ну, а теперь одевайтесь! — скомандовал Иванов. — Пора.
Однако Сторожев не торопился. Может быть, надеялся, что и на этот раз удастся уйти, или ждал чьей-нибудь помощи? Чтобы не рисковать, а потом не раскаиваться в случайной оплошности, пришлось связать ему за спиной руки и только после этого приступить к обыску.
Он ничего существенного не дал. Создавалось такое впечатление, что бандит пришёл к Насте налегке, как бы по пути, не собираясь долго у неё задерживаться.
Наконец, мы оформили все необходимые в таких случаях документы. Теперь, действительно, пора уходить; до рассвета оставалось совсем немного временя.
Ни разу не взглянув на Настю, даже не кивнув ей на прощание, Волк тяжело переступил порог сторожки и зашагал по безлюдной улице.
А мне все ещё с трудом верилось, что нам удалось без единого выстрела взять этого матёрого, осторожного и жестокого врага. Помогла, конечно, Настя, помимо своего желания открывшая опергруппе путь к дорогому для неё Петру Ивановичу. Сколько времени оберегала, прятала, и вдруг, не разобрав спросонья, кто стучит, распахнула перед чекистами дверь…
Мы оставили её в сторожке, не трогали и позднее. Я потом не раз встречал Настю в городе. Она казалась мне одинокой, безучастной ко всему.
Судьба? Нет. Эту несчастную женщину погубил, лишив радости жизни, все тот же Волк.
Сам он стал угрюмым, держался с каким-то тупым безразличием к настоящему и будущему. Знал, конечно, что и братьев Антоновых уже нет, и что многие участники кулацко-эсеровского мятежа давно явились с повинной. У них была надежда остаться в живых.
Есть ли такая надежда у него, у Сторожева?
Мне очень хотелось услышать, что скажет этот страшный человек, с головы до ног залитый кровью невинных людей, о крушении всех своих планов. И хотя указаний допрашивать Сторожева не было, я получил разрешение уездного уполномоченного ОГПУ поговорить с ним перед отправкой в Тамбов.
Против ожидания, Волк не уклонился от разговора. Наоборот, стремился высказаться.
— Надоело бродяжничать, устал, — признался Сторожев. — Куда ни пойду — везде один. Даже близкие друзья-приятели шарахаются, как от чумы. А ведь, бывало, из моих рук пили-ели, по-собачьи в глаза заглядывали…
— Теперь иначе?
— Мразь! Рады, что уцелели.
— Вы не боялись, что они могут вас выдать?
— Где им… За свою шкуру трясутся. Хуже с теми, кто и раньше на меня косо поглядывал. Этих приходилось опасаться. Каждый готов за горло схватить, скрутить по рукам и ногам.
— Значит, напрасно надеялись найти опору у крестьян?
— А кто на неё надеялся, на эту опору? — Сторожев поморщился. — Разве что выскочка и горлопан Антонов. Его я давно знал — каким был авантюристом, таким до конца и остался. Братец Антонова вообще ничтожество, захудалый стихоплёт. Лучше бы оставался аптекарем, чем лезть со своим свиным рылом в калашный ряд… Знал я и заправил «Союза трудового крестьянства» — Гришку Плужникова и Ивана Ишина. Проходимцы они, а никакие не представители крестьян. Болтуны, в демократию играли. А мужика в кулаке держать надо!
Волк и теперь оставался все тем же деспотом, готовым подмять под себя всех.
Подумав об этом, я спросил:
— Почему же вы, лично, не попытались удержать этого самого мужика в кулаке? Правили внутренними делами, наводили свои порядки, суд и расправу чинили. Вам бы и карты в руки…
Сторожев сверкнул налитыми тоской и злобой глазами:
— Что я? Кончилась наша песня. Сколько ещё можно было мужика обманывать?.. Представителей тамбовских крестьян принимал сам Ленин. И хотя они знали, что могут поплатиться головой, все равно рассказывали об этом приёме. Антонов и эсеры врали, ничего не давая. А Ленин, что пообещал, то и сделал. За кем же трудовым крестьянам идти, как не за Советами?
И то ли жалуясь на свою судьбу, то ли в порыве внезапной откровенности Сторожев признался:
— Я был уверен, что вам меня не найти. В какую деревню ни сунусь, всюду свои. Но чувствовал, что вы неотступно идёте по следу. Это и не давало покоя. Вздохнуть нельзя, глаза на ночь смежить боязно… Ладно бы только вы, а то и свой мужик норовит с ног сбить! Тот же Яшка Санфиров против нас пошёл, полк сдал, вместе с вами брал Антоновых. Впрочем, Якову с нами было не по пути. Мужик он не глупый, вот и разобрался, что к чему. Одного не могу до сих пор понять: откуда у вас такая необоримая сила?
— Силу, как вы говорите, необоримую, нам народ даёт, — ответил я. — У нас с народом одна правда — та, которую услышали тамбовские ходоки от Ленина. В этой правде и есть причина вашей гибели. А вот как и почему вы оказались в Борисоглебске?
Сторожев улыбнулся:
— Хотел убраться подальше от родных мест, где меня каждая собака знает. И вас, чекистов, надеялся со следа сбить. Вот и вспомнил хорошую знакомую, ещё по молодым годам. Эта, думал, не выдаст. Укроет и покормит. Не ошибся… А что толку? Вы и её сумели перехитрить. Теперь — конец!
Бросив это короткое слово, Сторожев опустил голову и умолк. Разговаривать больше не о чем было. Я посмотрел на ближайшего подручного Антонова. Волк был уже во многом не тот, каким мы его представляли. И дело, конечно, не в том, что на нем не было синей, тонкого сукна, ладно сшитой поддёвки, которую он когда-то надевал по престольным праздникам, и после, при Керенском, когда был волостным комиссаром.
Весь его облик стал другим. Он очень похудел, стал длинным, сутулым и каким-то неуклюжим. Очень поредели его волосы. Когда-то надменное лицо стало морщинистым и измождённым. Чёрные глаза, в прошлом с дерзким взглядом, казались теперь усталыми, выцветшими. Единственное, что в них ещё оставалось — ненависть к людям, над которыми он когда-то властвовал и которые потом отвернулись от него. Обращала на себя внимание походка. Она была тяжёлой, как у человека после длинной дороги.
Вскоре под усиленным конвоем мы отправили Волка в Тамбов, в губернский отдел ОГПУ.
Это был его последний путь.
А волки помельче все ещё продолжали бродить по советской земле, творя свои гнусные дела. В осенние дни 1926 года в Борисоглебске появились три бандита, пробравшиеся в город из Новохоперского уезда, где их чуть было не схватили местные чекисты. По следу преступников к нам прибыл новохоперский уездный уполномоченный ОГПУ Анатолий Васильевич Гассельбаум, от которого мы и услышали подробности о грабительской шайке.
— Парни это молодые, здоровые, — рассказывал Гассельбаум, — с немалой бандитской практикой. Вооружены, стреляют метко, не останавливаются и перед убийствами. Терять им нечего. Знают, что пощады не будет. Поэтому считаю необходимым предупредить: взять залётную троицу будет нелегко.
Нелегко… А разве бывает у чекистов «лёгкая работа»?
Недолго осматривались непрошеные гости в новой обстановке. После первого же ограбления Гассельбаум узнал их «работу» по своеобразному бандитскому почерку. Последовали ещё грабежи. Правда, пока обходилось без убийств.
— Надо полагать, что у вас они долго не задержатся, — задумчиво сказал Гассельбаум. — Город небольшой, на крупную добычу надежды мало, вот и промышляют по мелочам. А тем временем, я уверен, нащупывают объект побогаче и побольше: хапнут куш и — ходу.
— Попробуют банк ограбить? — высказали мы предположение.
— Едва ли на банк пойдут: не любят возни с сейфами, да и охрана солидная. Есть у вас крупные склады, оптовые базы с дорогими товарами?
— Несколько.
— Излюбленный приём этих молодцов — неожиданный налёт. Стараются взять поменьше, но поценнее. И унести легче, и покупателя можно быстро найти среди спекулянтов и нэпманов. На каком складе хранятся самые дорогие дефицитные товары?
— На городской базе, — не задумываясь ответил Болдырев. — Кстати, она в стороне от центральных улиц. И подходы удобные.
— Туда и надо ждать гостей, — уверенно кивнул Гассельбаум. — Ждать в самые ближайшие дни: бандитам у вас задерживаться не с руки.
Новохоперский чекист не ошибся: осторожная проверка показала, что «гастролёры» уже успели установить наблюдение за городской базой. Правда, не сами, а подослали своих соглядатаев из местного жулья, и те несколько дней отирались вокруг складов, присматриваясь к тамошнему распорядку. Разгадать замысел бандитов было нетрудно: пробраться на базу в субботний вечер, убить единственного старика-сторожа и, прихватив наиболее ценное, с ночным поездом уехать из Борисоглебска. По воскресеньям база не работает. Обнаружат ограбление и убийство только в понедельник утром. А к тому времени налётчики успеют замести следы.
Пришлось немало поломать голову над тем, как предотвратить неизбежный налёт. Можно было, конечно, расставить на базе усиленные милицейские посты. В драку с милицией бандиты не полезут. Но в таком случае и в городе не станут задерживаться. А нам во что бы то ни стало надо их взять. Можно устроить скрытую чекистскую засаду на территории базы. А есть ли гарантия, что соглядатаи не обнаружат её и не предупредят бандитов?
Да и нет смысла вступать в перестрелку — ещё неизвестно, чем она кончится.
— А что, если взять прямо на улице? — предложил Болдырев. — В то время, когда они будут идти к базе?
Но где-то затаились и такие, которых все ещё приходилось искать. Зная цену совершённым преступлениям, они продолжали скрываться. Прятался и один из ближайших сподвижников Антонова — П.И.Сторожев, названный за свою жестокость Волком.
Исчезновение Сторожева тревожило всех: сколько крови советских работников, сельских активистов, сотрудников милиции и чекистов пролил этот зверь! В том, что он жив, сомнений не возникало. А вот где затаился Волк, судя по всему, не знал ни один из бывших участников мятежа.
Интересовался Сторожевым и Тамбовский губернский отдел ОГПУ, непосредственно руководивший розыском опасного преступника. Для этого у него были и опытные работники, и необходимые для поисков средства. Наконец в августе 1925 года мы получили из губотдела срочное сообщение о том, что Сторожев в настоящее время проживает на нелегальном положении в городе Борисоглебске. Товарищи предупреждали, что он, вероятно, вооружён и может при аресте оказать сопротивление. А скрывается преступник у своей близкой знакомой Насти, живущей в сторожке при городской церкви.
Нам предписывалось: немедленно принять меры к установлению местонахождения П.И.Сторожева и его аресту.
— Вот это здорово! — удивился уездный уполномоченный ОГПУ Андрей Иустинович Болдырев. — Мерзавец, оказывается, у нас под боком, а мы ничего не знаем. Утёрли нам тамбовские товарищи нос…
И, обращаясь ко мне, добавил:
— Ладно, с этим разберёмся потом. Придётся тебе срочно заняться старым знакомым.
Старый знакомый…
Заочно я знал его давно. Были известны приметы, повадки и характер Волка. Нет, Сторожев не рядовой бандит, тем более не человек, случайно втянутый в ряды мятежников. Он убеждённый враг, и таким останется до конца. Волк понимает, что рассчитывать на снисхождение не может, стало быть живым не сдастся ни за что.
А хотелось взять его именно живым. Взять и заставить перед всем народом рассказать о своих преступлениях. Чтобы сами люди определили судьбу этого изверга.
— С чего начнём? — спросил Болдырев. И сам же ответил: — С Насти.
Настю мы немного знали. Не составило большого труда осторожно навести о ней подробные справки у знакомых борисоглебских прихожан, по старой привычке наведывавшихся в городскую церковь. Пожилая, располневшая женщина, она в молодости если и не была красавицей, то во всяком случае выделялась среди своих сверстниц. По поведению же — была как все. А потом вдруг стала замкнутой, неразговорчивой, набожной. Поступила в церковные сторожихи.
С тех пор, обычно в вечерние часы, Настю посещали в её сторожке возле церкви странствующие монахи и монашки. Правда, никогда долго не задерживались там…
Постепенно накапливая все эти сведения, мы одновременно наблюдали за сторожихой, тщательно изучали подходы к её жилищу. Наблюдение дало небезынтересные результаты: однажды вечером, едва начало темнеть, из города к сторожихе неторопливой походкой направился какой-то человек, по приметам очень похожий на Сторожева.
Значит, он действительно здесь?
Это надо ещё уточнить, чтобы не ошибиться и действовать наверняка. Но вот беда, сторожка находится за высокой каменной стеной, окружающей церковный двор. Большие железные ворота открываются только в дневное время. Рядом с ними — железная калитка. И её, и ворота Настя закрывает на замок сразу после окончания вечерней службы. Вторая калитка, недалеко от сторожки, хотя и не запирается на ночь, но скрипит так пронзительно, что своим визгом способна разбудить мертвеца.
А что, если устроить проверку днём?
Но, во-первых, в дневное время нужного нам человека можно не застать, на рассвете он опять уйдёт в город. А, во-вторых, если человек этот на самом деле Сторожев, он не будет сидеть сложа руки — подготовится к встрече так, что без жертв наверняка не обойтись.
Значит, брать его нужно ночью. И не завтра, а именно сегодня. Брать внезапно, без шума, чтобы не успел опомниться. Не сыграть ли нам роль обычных посетителей Насти, странствующих монахов? Это даст возможность без помех проникнуть в сторожку, а там будет видно, как сложится обстановка.
Оперативная группа в составе наших сотрудников Леонида Иванова, Сергея Мелихова, работника городской милиции и меня так и решила. Незадолго до полуночи мы уже были возле церковной ограды. Наблюдающие доложили, что, кроме Насти и явившегося вечером неизвестного, в сторожке никого нет. Последняя посетительница, знакомая сторожихи, покинула церковный двор за полчаса до прихода ночного гостя.
Оставив работника милиции на наружном посту, мы втроём бесшумно перебрались через кирпичную стену в заранее намеченном, удалённом от скрипучей калитки месте. Тихонько подобрались к сторожке. Обошли вокруг неё. Небольшое окно закрыто, света нет. Подёргали за дверную ручку: заперто…
Что ж, придётся постучать.
В ответ на негромкий стук за дверью послышались шаркающие шаги, и заспанный женский голос сердито спросил:
— Кто там?
— Свои, — прижав губы к замочной скважине, зашептал Иванов. — Открывай скорее, Настя, срочное дело есть!
— Носит вас по ночам нечистая сила, — заворчала сторожиха, нехотя приоткрывая дверь. — Какое ещё дело в такую поздноту?
Но нам уже было не до объяснений. Рванув дверь, мы с Ивановым бросились в комнату, а Мелихов придержал хозяйку, чтобы она не предупредила криком находящегося в сторожке человека.
Тоненький лучик электрического фонарика заметался по комнате, выхватывая из темноты то табуретку, то стол с остатками ужина на нем. Наконец остановился на кровати. На ней, открыв рот и широко раскинув руки, оказался, как мы и ожидали, наш «старый знакомый». Он так и не пошевелился. Даже свет карманного фонарика не разбудил его. Не теряя драгоценные секунды, я подскочил к кровати, сунул руку под подушку и выхватил оттуда револьвер. А «старый знакомый» продолжал спать. Или он слишком был уверен в своей безопасности, или уж очень устал за минувший день…
— Гражданин, проснитесь! — потряс его за плечо Иванов. — Предъявите документы!
Впрочем, мне и без документов было ясно, что это за «гражданин». Правда, Сторожев сильно изменился: постарел, осунулся. Не легко ему, видно, жилось в последнее время. Но я сразу же узнал Волка. Не только по рассказам его бывших подчинённых, а и по фотографии, которая имелась у нас, — такого не спутаешь ни с кем.
А он и в эти минуты решил действовать по-волчьи. На секунду затих, не открывая глаз, и вдруг стремительно метнул руку под подушку.
— Не беспокойтесь, — сказал я. — Ваш револьвер у меня.
Скрипнув зубами, Сторожев откинул одеяло и сел. Из-под густых бровей кольнули злые глаза.
— Все-таки выследили, — проворчал он. — Сонного взяли. Эх, Настя…
Сторожиха заплакала, громко запричитала:
— Да откуда же мне было знать, что это они? Будить пожалела, думала, что ко мне стучатся. Ой горюшко, что же теперь с нами будет?
— Хватит! — цыкнул на неё Волк. — Поздно реветь, теперь уж отпевать придётся.
Мы не сразу позволили Сторожеву одеться. Я держал его на мушке, Мелихов, тоже с оружием наготове, стал возле двери. А Иванов сначала прощупал брошенные на стул пиджак и брюки преступника, потом так же тщательно проверил подушку и перину на кровати.
— Ну, а теперь одевайтесь! — скомандовал Иванов. — Пора.
Однако Сторожев не торопился. Может быть, надеялся, что и на этот раз удастся уйти, или ждал чьей-нибудь помощи? Чтобы не рисковать, а потом не раскаиваться в случайной оплошности, пришлось связать ему за спиной руки и только после этого приступить к обыску.
Он ничего существенного не дал. Создавалось такое впечатление, что бандит пришёл к Насте налегке, как бы по пути, не собираясь долго у неё задерживаться.
Наконец, мы оформили все необходимые в таких случаях документы. Теперь, действительно, пора уходить; до рассвета оставалось совсем немного временя.
Ни разу не взглянув на Настю, даже не кивнув ей на прощание, Волк тяжело переступил порог сторожки и зашагал по безлюдной улице.
А мне все ещё с трудом верилось, что нам удалось без единого выстрела взять этого матёрого, осторожного и жестокого врага. Помогла, конечно, Настя, помимо своего желания открывшая опергруппе путь к дорогому для неё Петру Ивановичу. Сколько времени оберегала, прятала, и вдруг, не разобрав спросонья, кто стучит, распахнула перед чекистами дверь…
Мы оставили её в сторожке, не трогали и позднее. Я потом не раз встречал Настю в городе. Она казалась мне одинокой, безучастной ко всему.
Судьба? Нет. Эту несчастную женщину погубил, лишив радости жизни, все тот же Волк.
Сам он стал угрюмым, держался с каким-то тупым безразличием к настоящему и будущему. Знал, конечно, что и братьев Антоновых уже нет, и что многие участники кулацко-эсеровского мятежа давно явились с повинной. У них была надежда остаться в живых.
Есть ли такая надежда у него, у Сторожева?
Мне очень хотелось услышать, что скажет этот страшный человек, с головы до ног залитый кровью невинных людей, о крушении всех своих планов. И хотя указаний допрашивать Сторожева не было, я получил разрешение уездного уполномоченного ОГПУ поговорить с ним перед отправкой в Тамбов.
Против ожидания, Волк не уклонился от разговора. Наоборот, стремился высказаться.
— Надоело бродяжничать, устал, — признался Сторожев. — Куда ни пойду — везде один. Даже близкие друзья-приятели шарахаются, как от чумы. А ведь, бывало, из моих рук пили-ели, по-собачьи в глаза заглядывали…
— Теперь иначе?
— Мразь! Рады, что уцелели.
— Вы не боялись, что они могут вас выдать?
— Где им… За свою шкуру трясутся. Хуже с теми, кто и раньше на меня косо поглядывал. Этих приходилось опасаться. Каждый готов за горло схватить, скрутить по рукам и ногам.
— Значит, напрасно надеялись найти опору у крестьян?
— А кто на неё надеялся, на эту опору? — Сторожев поморщился. — Разве что выскочка и горлопан Антонов. Его я давно знал — каким был авантюристом, таким до конца и остался. Братец Антонова вообще ничтожество, захудалый стихоплёт. Лучше бы оставался аптекарем, чем лезть со своим свиным рылом в калашный ряд… Знал я и заправил «Союза трудового крестьянства» — Гришку Плужникова и Ивана Ишина. Проходимцы они, а никакие не представители крестьян. Болтуны, в демократию играли. А мужика в кулаке держать надо!
Волк и теперь оставался все тем же деспотом, готовым подмять под себя всех.
Подумав об этом, я спросил:
— Почему же вы, лично, не попытались удержать этого самого мужика в кулаке? Правили внутренними делами, наводили свои порядки, суд и расправу чинили. Вам бы и карты в руки…
Сторожев сверкнул налитыми тоской и злобой глазами:
— Что я? Кончилась наша песня. Сколько ещё можно было мужика обманывать?.. Представителей тамбовских крестьян принимал сам Ленин. И хотя они знали, что могут поплатиться головой, все равно рассказывали об этом приёме. Антонов и эсеры врали, ничего не давая. А Ленин, что пообещал, то и сделал. За кем же трудовым крестьянам идти, как не за Советами?
И то ли жалуясь на свою судьбу, то ли в порыве внезапной откровенности Сторожев признался:
— Я был уверен, что вам меня не найти. В какую деревню ни сунусь, всюду свои. Но чувствовал, что вы неотступно идёте по следу. Это и не давало покоя. Вздохнуть нельзя, глаза на ночь смежить боязно… Ладно бы только вы, а то и свой мужик норовит с ног сбить! Тот же Яшка Санфиров против нас пошёл, полк сдал, вместе с вами брал Антоновых. Впрочем, Якову с нами было не по пути. Мужик он не глупый, вот и разобрался, что к чему. Одного не могу до сих пор понять: откуда у вас такая необоримая сила?
— Силу, как вы говорите, необоримую, нам народ даёт, — ответил я. — У нас с народом одна правда — та, которую услышали тамбовские ходоки от Ленина. В этой правде и есть причина вашей гибели. А вот как и почему вы оказались в Борисоглебске?
Сторожев улыбнулся:
— Хотел убраться подальше от родных мест, где меня каждая собака знает. И вас, чекистов, надеялся со следа сбить. Вот и вспомнил хорошую знакомую, ещё по молодым годам. Эта, думал, не выдаст. Укроет и покормит. Не ошибся… А что толку? Вы и её сумели перехитрить. Теперь — конец!
Бросив это короткое слово, Сторожев опустил голову и умолк. Разговаривать больше не о чем было. Я посмотрел на ближайшего подручного Антонова. Волк был уже во многом не тот, каким мы его представляли. И дело, конечно, не в том, что на нем не было синей, тонкого сукна, ладно сшитой поддёвки, которую он когда-то надевал по престольным праздникам, и после, при Керенском, когда был волостным комиссаром.
Весь его облик стал другим. Он очень похудел, стал длинным, сутулым и каким-то неуклюжим. Очень поредели его волосы. Когда-то надменное лицо стало морщинистым и измождённым. Чёрные глаза, в прошлом с дерзким взглядом, казались теперь усталыми, выцветшими. Единственное, что в них ещё оставалось — ненависть к людям, над которыми он когда-то властвовал и которые потом отвернулись от него. Обращала на себя внимание походка. Она была тяжёлой, как у человека после длинной дороги.
Вскоре под усиленным конвоем мы отправили Волка в Тамбов, в губернский отдел ОГПУ.
Это был его последний путь.
А волки помельче все ещё продолжали бродить по советской земле, творя свои гнусные дела. В осенние дни 1926 года в Борисоглебске появились три бандита, пробравшиеся в город из Новохоперского уезда, где их чуть было не схватили местные чекисты. По следу преступников к нам прибыл новохоперский уездный уполномоченный ОГПУ Анатолий Васильевич Гассельбаум, от которого мы и услышали подробности о грабительской шайке.
— Парни это молодые, здоровые, — рассказывал Гассельбаум, — с немалой бандитской практикой. Вооружены, стреляют метко, не останавливаются и перед убийствами. Терять им нечего. Знают, что пощады не будет. Поэтому считаю необходимым предупредить: взять залётную троицу будет нелегко.
Нелегко… А разве бывает у чекистов «лёгкая работа»?
Недолго осматривались непрошеные гости в новой обстановке. После первого же ограбления Гассельбаум узнал их «работу» по своеобразному бандитскому почерку. Последовали ещё грабежи. Правда, пока обходилось без убийств.
— Надо полагать, что у вас они долго не задержатся, — задумчиво сказал Гассельбаум. — Город небольшой, на крупную добычу надежды мало, вот и промышляют по мелочам. А тем временем, я уверен, нащупывают объект побогаче и побольше: хапнут куш и — ходу.
— Попробуют банк ограбить? — высказали мы предположение.
— Едва ли на банк пойдут: не любят возни с сейфами, да и охрана солидная. Есть у вас крупные склады, оптовые базы с дорогими товарами?
— Несколько.
— Излюбленный приём этих молодцов — неожиданный налёт. Стараются взять поменьше, но поценнее. И унести легче, и покупателя можно быстро найти среди спекулянтов и нэпманов. На каком складе хранятся самые дорогие дефицитные товары?
— На городской базе, — не задумываясь ответил Болдырев. — Кстати, она в стороне от центральных улиц. И подходы удобные.
— Туда и надо ждать гостей, — уверенно кивнул Гассельбаум. — Ждать в самые ближайшие дни: бандитам у вас задерживаться не с руки.
Новохоперский чекист не ошибся: осторожная проверка показала, что «гастролёры» уже успели установить наблюдение за городской базой. Правда, не сами, а подослали своих соглядатаев из местного жулья, и те несколько дней отирались вокруг складов, присматриваясь к тамошнему распорядку. Разгадать замысел бандитов было нетрудно: пробраться на базу в субботний вечер, убить единственного старика-сторожа и, прихватив наиболее ценное, с ночным поездом уехать из Борисоглебска. По воскресеньям база не работает. Обнаружат ограбление и убийство только в понедельник утром. А к тому времени налётчики успеют замести следы.
Пришлось немало поломать голову над тем, как предотвратить неизбежный налёт. Можно было, конечно, расставить на базе усиленные милицейские посты. В драку с милицией бандиты не полезут. Но в таком случае и в городе не станут задерживаться. А нам во что бы то ни стало надо их взять. Можно устроить скрытую чекистскую засаду на территории базы. А есть ли гарантия, что соглядатаи не обнаружат её и не предупредят бандитов?
Да и нет смысла вступать в перестрелку — ещё неизвестно, чем она кончится.
— А что, если взять прямо на улице? — предложил Болдырев. — В то время, когда они будут идти к базе?