Страница:
Одна из таких шаек орудовала между Липецком и железнодорожной станцией Грязи. Действовали бандиты дерзко и нагло, среди бела дня налетали на товарные поезда с хлебом и сахаром, обувью и мануфактурой. Остановив состав, они подчистую выгребали из вагонов все самое ценное и исчезали так же внезапно, как появлялись. Исчезнут, словно сквозь землю провалятся — следа не найти!
Было над чем поломать голову чекистам.
Сотни различных догадок не давали покоя аппарату ЧК. Где, например, базируются налётчики, куда скрываются с награбленным добром? Много ли их и местная ли это шайка? Как и откуда узнают, с какими грузами отправляется со станции поезд? Кто, наконец, помогает им, наводит грабителей точно на вагоны с наиболее ценным добром?
Не сразу удалось выяснить, что в скопищах люда, который вечно толпится на станции Грязи, дежурят члены банды, выполняющие функции разведчиков.
Не знали первое время мы и то, что наводчиками бандитов являются некоторые станционные служащие, польстившиеся на денежную мзду.
Подготовив эшелон к отправке, они передавали своим сообщникам, в каких вагонах какой груз находится, и тем оставалось вскочить на тормозные площадки и взобраться на крыши отходящего поезда, чтобы все остальное завершить в пути.
В нескольких километрах от станции начинался подъем, где поездам поневоле приходилось двигаться медленнее. Здесь-то бандиты и вскрывали вагоны, на ходу выбрасывали из них ящики и мешки с заранее облюбованными грузами. А после этого оставалось только спрыгнуть на полотно, присоединиться к подоспевшей на подводах банде и вместе со всеми быстрее собрать и увезти богатую добычу.
Увезти, но куда?
Ведь не ящик-другой, а десятки пудов грузов исчезали бесследно при каждом налёте. Не могли же они провалиться сквозь землю!
И след нашёлся: оказалось, что большая часть награбленного оседала в селе Таволожанка, расположенном неподалёку от Грязинского железнодорожного узла, а оттуда незаметно и скрытно расползалась по дальним и ближним деревням и сёлам. Но схватить бандитов с поличным, на месте преступления, или обнаружить у них награбленное никак не удавалось, хотя железнодорожная милиция не раз пыталась сделать это.
Стоило добыче попасть в село, как она мгновенно растекалась по избам, закромам, клетям и тайникам. А сами бандиты так же мгновенно превращались в обыкновенных мирных крестьян, ни малейшего понятия не имеющих ни о каких налётах и грабежах…
Таволожанка — большое село, обвинять или хотя бы подозревать всех жителей в участии в банде у милиции и у чекистов не было никаких оснований. Но и не знать, кто из их односельчан занимается систематическими грабежами, честные крестьяне тоже не могли. Почему же они молчали? Почему так упорно отказывались помочь чекистам?
Решили начать с выяснения главного: почему крестьяне боятся бандитов? Некоторое время спустя причина их боязни стала ясна — грабители так запугали односельчан расплатой, что тем оставалось только молчать.
Кто же запугивает крестьян, кто им угрожает?
Мы привлекли к себе в помощь сотрудников уголовного розыска, поселковую и железнодорожную милицию. И после очень тщательного, осторожного расследования выяснили кое-что конкретное, что позволяло действовать более определённо.
Подозрение пало на зажиточного хозяина из Таволожанки Емельяна Дятлова, многочисленная родня которого составляла едва ли не половину крестьянских семей села.
Рослый, геркулесовского сложения, вспыльчивый и крутой на расправу, он держал своих родичей в таком беспрекословном повиновении, что никто из них и слова сказать против Емельяна не смел. Нет, такого ничем не запугаешь, сам любого в бараний рог согнёт. Значит, что же, выходит, Емельян Дятлов с помощью своих родичей и держит односельчан в подчинении, в кулаке?
Выходит, так…
Но Емельян Дятлов ни разу, никогда и ни в чем предосудительном не был замечен. Ни один человек в селе не говорил, что слышал от него хотя бы единственную угрозу. Так могли ли быть у нас основания не то что арестовывать, а хотя бы допрашивать его?
— Оснований нет, и тревожить этого геркулеса мы не имеем права, — сказал уездный уполномоченный И.Г.Кондратьев. — Чтобы получить основание и право, придётся «пожертвовать» ещё одним эшелоном. Но — последним, и только ради того, чтобы навсегда покончить с бандой Емельяна.
В назначенный для операции день по станции Грязи поползли и начали быстро шириться слухи о том, что товарный состав, который в этот день уходит со станции, кроме хлеба и промтоваров повезёт какой-то очень ценный груз. «Осведомлённые» люди называли и баснословную стоимость этого груза, и даже номер вагона, в котором он уже находится. К вагону этому один за другим потянулись бандитские соглядатаи — «наводчики». Вагон как вагон: запломбированная теплушка. И что особенно удобно — с тормозной площадкой. Вскакивай, когда поезд со станции тронется, и поезжай.
Расчёт оказался правильным: едва поезд замедлил ход, как по крышам его забегали, заметались «рыцари» лёгкой наживы. Из ближайшего леса выкатились и на полном скаку помчались к железнодорожному полотну с полдесятка конных подвод, и на передней из них, нахлёстывая кнутом вороного жеребца, во весь рост стоял Емельян Дятлов.
Но через минуту все изменилось.
Обнаружив, что заветный вагон с «драгоценным грузом» пуст, и догадавшись о ловушке, бандиты также стремительно бросились наутёк. Наткнувшись на первую чекистскую засаду, грабители повернули лошадей в сторону, но из леса показалась красноармейская цепь. Загремели выстрелы. Дороги были перерезаны, и налётчикам во главе с их атаманом оставалось только поднять руки…
План уездного уполномоченного оказался верным.
Однако вскоре выяснилось, что сидящий в подследственной тюрьме Емельян Дятлов не считает свою участь предрешённой, а положение безнадёжным.
В дни следствия ко мне и второму следователю зачастила смазливая, лет двадцати пяти женщина, сестра главаря бандитской шайки Евдокия Дятлова. Она со слезами умоляла пожалеть невиноватого, близкого ей человека, опору и кормильца всей семьи. Просила разрешить ему передачу, уговаривая дать ей одно-единственное свидание с братом.
— Ни о какой жалости не может быть и речи, — без обиняков заявили мы назойливой просительнице. — Свидание не можем разрешить до тех пор, пока не закончится следствие. Что же касается передач, это ваше право. Возражать или запрещать их у нас нет оснований.
Несмотря на такую отповедь, визиты сердобольной сестрицы не прекратились. То она беспокоилась о здоровье брата, то наведывалась узнать, как идёт и скоро ли закончится следствие. А то принималась христом-богом клясться, что Емельянушка всего лишь выполнял чужую волю, поехал к поезду впервые в жизни. Как-то, словно бы мимоходом, Евдокия пригласила меня к ним в село «на чашечку чаю»… В другой раз намекнула, что и сама она, и её родственники сумеют щедро отблагодарить человека, который согласится «проявить милосердие» к невинно страдающему братцу…
Кончилось все это тем, что мы строго-настрого запретили вахтёру впускать Евдокию Дятлову в служебное помещение.
Но попытки выгородить главаря банды не прекратились.
Когда следствие уже близилось к концу, ко мне в кабинет неожиданно явился известный в городе адвокат Устинов. Адвокатской практикой он занимался ещё в дореволюционные времена, когда мастерски умел выпутывать из щекотливого положения своих подзащитных — городских купцов-толстосумов. А свершилась Октябрьская революция, и тот же Устинов превратился в ходатая по судебным делам привлечённых к ответственности воров, мошенников и спекулянтов. Вот почему появление его в ЧК не вызвало ни у кого удивления: чуть где запахнет крупным гонораром, туда и этот защитник нарушителей советских законов жалует собственной персоной.
Предчувствие не обмануло. Прямо с порога Устинов заявил, что по поручению коллегии адвокатов он принимает на себя защиту Емельяна Дятлова на предстоящем судебном процессе.
— Надеюсь, с вашей стороны возражений не последует? — любезно осведомился он.
— Мы не вмешиваемся в функции коллегии адвокатов. Их дело, кого назначать. Какие же могут быть возражения с нашей стороны?
— Вот и отлично. — Посетитель уселся на стул. — Разрешите задать вам несколько вопросов по делу моего подзащитного?
— Пожалуйста.
Интерес адвоката был вполне закономерен, и нам не оставалось ничего иного, как в пределах допустимых норм отвечать ему. Но чем дальше, тем вопросы Устинова приобретали все более определённый, бьющий в одну точку характер: он старался нащупать наиболее слабые, выгодные для защитника места в ходе следствия. Для чего бы он тогда интересовался, какие именно свидетели дают показания против главаря шайки, как ведёт себя Дятлов в тюрьме, нельзя ли ускорить следствие за счёт исключения несущественных и второстепенных материалов…
Стараясь ничем не показать, что мне понятна причина его повышенного интереса к подсудимому, я отвечал хоть и вежливо, но без подробностей, а тем более откровений.
На том мы и расстались.
Но Устинов стал приходить регулярно. И всякий раз у него возникали все новые вопросы. Наконец, в воскресенье, в нерабочий день адвокат пожаловал прямо ко мне домой.
Хотелось, отбросив церемонии, выгнать его из дома, но я удержался: а что, собственно, ему надо? Зачем пришёл? И, пригласив гостя в наш маленький палисадничек, приготовился слушать.
Начал адвокат издалека. Сначала поговорил о жаре, о засушливом лете, о том, как бы на полях не выгорели хлеба. Потом — о тяжёлых временах, о трудностях, которые испытывают буквально все, какие бы должности и посты они ни занимали. И лишь под конец осторожненько намекнул на то, как сложна и неблагодарна следственная работа.
— Раньше следователи могли жить гораздо обеспеченнее и лучше, — сказал он, — ведь от них нередко зависела судьба весьма состоятельных людей, готовых щедро отблагодарить за небольшие услуги.
— Раньше? — сделал я вид, будто не понимаю прозрачного намёка. — Это когда же?
— Ах, конечно во времена проклятого самодержавия. — Устинов даже поморщился, вспомнив те «проклятые» времена. Крякнул в кулак и помолчал. — Я, учтите, не собираюсь хвалить прежние порядки, но на правах старшего товарища, который много пережил, берусь утверждать, что тогда любой следователь чувствовал себя гораздо увереннее, чем теперь.
— В каком смысле?
— Хотя бы в смысле материальных благ. Вот вы, например: ни костюма у вас выходного нет, ни приличной квартиры, а работаете за десятерых. Разве это жизнь?
Продолжая, он явно хотел мне польстить:
— Способный работник, отличный следователь, к тому же ещё часто рискуете жизнью… Тот же Дятлов мог застрелить вас во время стычки! А где благодарность за такую работу? В чем она проявилась?
Я пожал плечами:
— Ни в какой благодарности, простите, не нуждаюсь…
— Напрасно, молодой человек! — Голос адвоката зазвучал решительнее, твёрже. — Родные Емельяна Дятлова очень богатые люди. И стоит вам до окончания следствия в какой-то мере облегчить его участь, как это не останется без самого щедрого вознаграждения.
Меня так и подмывало схватить его за шиворот, и — вон со двора! Но нет, нельзя. Пусть выговорится до конца, пускай выложит все, чтобы потом коллегия адвокатов смогла освободиться от «услуг» этого хапуги. И, делая вид, будто готов принять предложение, но колеблюсь, я не очень уверенно сказал:
— Над вашими словами стоит подумать… Сюда больше не приходите, это может вызвать подозрение… Жду вас послезавтра у себя на работе…
Расстались мы вполне довольные уговором. А на следующее утро я подробно рассказал о визите Устинова уездному уполномоченному ГПУ. Рассказ, очевидно, не был для него неожиданным, и он, не задумываясь, решил:
— Взятку придётся принять.
— Как принять?!
— Очень просто. Я уверен, что Устинов сумел хапнуть у Дятловых солидный куш для подкупа следователей. Большую часть денег он, конечно, присвоил, а энную толику хочет всучить тебе. Не возьмёшь, он и эти себе загребёт, а Дятловым скажет, что ты принял, но сделать для их бандюги ничего не мог или не захотел. Не полезут же они к нам выяснять, так это или не так. И получится, что адвокат чист, как ангел, а ты, даже мы все, проходимцы и хапуги.
— Но как же можно…
— Не спеши. Даёт — бери, да тут же и оформи «сделку» соответствующим актом, понял? При свидетеле. Так и подлеца на белый свет выведем, и деньги в государственную казну сдадим. Кого бы тебе в помощники дать? Может, Богданова?
— Мне все равно.
— Значит, вместе с Богдановым и действуйте. Желаю удачи!
Видимо, адвокат был настолько уверен в моем согласии, что явился в назначенное время со свёртком под мышкой. Смутило его только присутствие в кабинете ещё одного, незнакомого человека, но я поспешил представить его адвокату:
— Знакомьтесь. Это наш сотрудник Василий Михайлович Богданов.
— Член коллегии защитников Устинов, — поклонился пришелец.
— Можете говорить откровенно. Василий Михайлович знает все и согласен принять участие в нашем деле. Ведь мне одному могут и не поверить, — проговорил я.
— Совершенно верно, — адвокат снова отвесил Богданову вежливый поклон, — заранее благодарю за помощь.
И, аккуратно положив свёрток на край стола, добавил:
— Родственники Емельяна Дятлова убедительно просят вас принять небольшой подарок…
В свёртке даже по тем временам оказалась очень значительная сумма денег.
— Если не трудно, напишите расписочку, — учтиво попросил Устинов. — Придётся, знаете ли, отчитываться за расход средств. Честному слову теперь, к сожалению, никто не верит…
«Подлец! — хотелось крикнуть. — Ещё смеешь о честном слове говорить. Или решил меня распиской окончательно к рукам прибрать?» Но не крикнул, наоборот, с готовностью согласился:
— О, пожалуйста, пока Василий Михайлович будет пересчитывать деньги, я успею написать расписку. Вдвоём мы справимся быстро.
Считал Богданов не торопясь, основательно, перекладывая бумажку за бумажкой и время от времени поплёвывая на кончики пальцев.
А я тем временем быстро писал так необходимый адвокату документ. «Мы, нижеподписавшиеся…» — начинался он, и дальше перо выводило все, что полагалось.
Устинов был явно доволен ходом оформления сделки. Сидя на стуле, он поглядывал то на меня, то на Богданова, и на губах его играла чуть покровительственная улыбочка: кто, мол, не рад неожиданно свалившемуся богатству…
— Готово! — произнёс Богданов первое за всю эту процедуру слово и прижал пачку денег широкой ладонью.
— И у меня готово! — подхватил я и вывел в документе последнюю букву. — Придётся и вам подписать, гражданин адвокат. Прошу.
Побледневшее лицо Устинова перекосилось от страха:
— Вы что… чего хотите?
— Ничего особенного. Подпишите акт о том, что пытались дать нам от имени Дятловых взятку.
— Но я причём? — вскочил со стула Устинов. — Я только принёс деньги, и больше ничего. Можете сами объясняться с Дятловыми, оставьте меня в покое!
— Не-ет, — покачал Богданов головой, — объясняться не нам, а вам придётся. И не с Дятловыми, а перед судом. Довольно болтать, подписывайте! Деньги мы сдадим в государственный банк.
Ничего не поделаешь, пришлось Устинову подписать акт: понял, что влип. А потом пришлось признаться и в том, что взял у родственников Емельяна Дятлова в два с лишним раза больше, чем пытался всучить нам.
Вскоре хапуга с треском вылетел из коллегии защитников.
А вслед за ним сполна получил и главарь бандитской шайки.
ЦЕНА СЛУЧАЙНОЙ ОШИБКИ
Было над чем поломать голову чекистам.
Сотни различных догадок не давали покоя аппарату ЧК. Где, например, базируются налётчики, куда скрываются с награбленным добром? Много ли их и местная ли это шайка? Как и откуда узнают, с какими грузами отправляется со станции поезд? Кто, наконец, помогает им, наводит грабителей точно на вагоны с наиболее ценным добром?
Не сразу удалось выяснить, что в скопищах люда, который вечно толпится на станции Грязи, дежурят члены банды, выполняющие функции разведчиков.
Не знали первое время мы и то, что наводчиками бандитов являются некоторые станционные служащие, польстившиеся на денежную мзду.
Подготовив эшелон к отправке, они передавали своим сообщникам, в каких вагонах какой груз находится, и тем оставалось вскочить на тормозные площадки и взобраться на крыши отходящего поезда, чтобы все остальное завершить в пути.
В нескольких километрах от станции начинался подъем, где поездам поневоле приходилось двигаться медленнее. Здесь-то бандиты и вскрывали вагоны, на ходу выбрасывали из них ящики и мешки с заранее облюбованными грузами. А после этого оставалось только спрыгнуть на полотно, присоединиться к подоспевшей на подводах банде и вместе со всеми быстрее собрать и увезти богатую добычу.
Увезти, но куда?
Ведь не ящик-другой, а десятки пудов грузов исчезали бесследно при каждом налёте. Не могли же они провалиться сквозь землю!
И след нашёлся: оказалось, что большая часть награбленного оседала в селе Таволожанка, расположенном неподалёку от Грязинского железнодорожного узла, а оттуда незаметно и скрытно расползалась по дальним и ближним деревням и сёлам. Но схватить бандитов с поличным, на месте преступления, или обнаружить у них награбленное никак не удавалось, хотя железнодорожная милиция не раз пыталась сделать это.
Стоило добыче попасть в село, как она мгновенно растекалась по избам, закромам, клетям и тайникам. А сами бандиты так же мгновенно превращались в обыкновенных мирных крестьян, ни малейшего понятия не имеющих ни о каких налётах и грабежах…
Таволожанка — большое село, обвинять или хотя бы подозревать всех жителей в участии в банде у милиции и у чекистов не было никаких оснований. Но и не знать, кто из их односельчан занимается систематическими грабежами, честные крестьяне тоже не могли. Почему же они молчали? Почему так упорно отказывались помочь чекистам?
Решили начать с выяснения главного: почему крестьяне боятся бандитов? Некоторое время спустя причина их боязни стала ясна — грабители так запугали односельчан расплатой, что тем оставалось только молчать.
Кто же запугивает крестьян, кто им угрожает?
Мы привлекли к себе в помощь сотрудников уголовного розыска, поселковую и железнодорожную милицию. И после очень тщательного, осторожного расследования выяснили кое-что конкретное, что позволяло действовать более определённо.
Подозрение пало на зажиточного хозяина из Таволожанки Емельяна Дятлова, многочисленная родня которого составляла едва ли не половину крестьянских семей села.
Рослый, геркулесовского сложения, вспыльчивый и крутой на расправу, он держал своих родичей в таком беспрекословном повиновении, что никто из них и слова сказать против Емельяна не смел. Нет, такого ничем не запугаешь, сам любого в бараний рог согнёт. Значит, что же, выходит, Емельян Дятлов с помощью своих родичей и держит односельчан в подчинении, в кулаке?
Выходит, так…
Но Емельян Дятлов ни разу, никогда и ни в чем предосудительном не был замечен. Ни один человек в селе не говорил, что слышал от него хотя бы единственную угрозу. Так могли ли быть у нас основания не то что арестовывать, а хотя бы допрашивать его?
— Оснований нет, и тревожить этого геркулеса мы не имеем права, — сказал уездный уполномоченный И.Г.Кондратьев. — Чтобы получить основание и право, придётся «пожертвовать» ещё одним эшелоном. Но — последним, и только ради того, чтобы навсегда покончить с бандой Емельяна.
В назначенный для операции день по станции Грязи поползли и начали быстро шириться слухи о том, что товарный состав, который в этот день уходит со станции, кроме хлеба и промтоваров повезёт какой-то очень ценный груз. «Осведомлённые» люди называли и баснословную стоимость этого груза, и даже номер вагона, в котором он уже находится. К вагону этому один за другим потянулись бандитские соглядатаи — «наводчики». Вагон как вагон: запломбированная теплушка. И что особенно удобно — с тормозной площадкой. Вскакивай, когда поезд со станции тронется, и поезжай.
Расчёт оказался правильным: едва поезд замедлил ход, как по крышам его забегали, заметались «рыцари» лёгкой наживы. Из ближайшего леса выкатились и на полном скаку помчались к железнодорожному полотну с полдесятка конных подвод, и на передней из них, нахлёстывая кнутом вороного жеребца, во весь рост стоял Емельян Дятлов.
Но через минуту все изменилось.
Обнаружив, что заветный вагон с «драгоценным грузом» пуст, и догадавшись о ловушке, бандиты также стремительно бросились наутёк. Наткнувшись на первую чекистскую засаду, грабители повернули лошадей в сторону, но из леса показалась красноармейская цепь. Загремели выстрелы. Дороги были перерезаны, и налётчикам во главе с их атаманом оставалось только поднять руки…
План уездного уполномоченного оказался верным.
Однако вскоре выяснилось, что сидящий в подследственной тюрьме Емельян Дятлов не считает свою участь предрешённой, а положение безнадёжным.
В дни следствия ко мне и второму следователю зачастила смазливая, лет двадцати пяти женщина, сестра главаря бандитской шайки Евдокия Дятлова. Она со слезами умоляла пожалеть невиноватого, близкого ей человека, опору и кормильца всей семьи. Просила разрешить ему передачу, уговаривая дать ей одно-единственное свидание с братом.
— Ни о какой жалости не может быть и речи, — без обиняков заявили мы назойливой просительнице. — Свидание не можем разрешить до тех пор, пока не закончится следствие. Что же касается передач, это ваше право. Возражать или запрещать их у нас нет оснований.
Несмотря на такую отповедь, визиты сердобольной сестрицы не прекратились. То она беспокоилась о здоровье брата, то наведывалась узнать, как идёт и скоро ли закончится следствие. А то принималась христом-богом клясться, что Емельянушка всего лишь выполнял чужую волю, поехал к поезду впервые в жизни. Как-то, словно бы мимоходом, Евдокия пригласила меня к ним в село «на чашечку чаю»… В другой раз намекнула, что и сама она, и её родственники сумеют щедро отблагодарить человека, который согласится «проявить милосердие» к невинно страдающему братцу…
Кончилось все это тем, что мы строго-настрого запретили вахтёру впускать Евдокию Дятлову в служебное помещение.
Но попытки выгородить главаря банды не прекратились.
Когда следствие уже близилось к концу, ко мне в кабинет неожиданно явился известный в городе адвокат Устинов. Адвокатской практикой он занимался ещё в дореволюционные времена, когда мастерски умел выпутывать из щекотливого положения своих подзащитных — городских купцов-толстосумов. А свершилась Октябрьская революция, и тот же Устинов превратился в ходатая по судебным делам привлечённых к ответственности воров, мошенников и спекулянтов. Вот почему появление его в ЧК не вызвало ни у кого удивления: чуть где запахнет крупным гонораром, туда и этот защитник нарушителей советских законов жалует собственной персоной.
Предчувствие не обмануло. Прямо с порога Устинов заявил, что по поручению коллегии адвокатов он принимает на себя защиту Емельяна Дятлова на предстоящем судебном процессе.
— Надеюсь, с вашей стороны возражений не последует? — любезно осведомился он.
— Мы не вмешиваемся в функции коллегии адвокатов. Их дело, кого назначать. Какие же могут быть возражения с нашей стороны?
— Вот и отлично. — Посетитель уселся на стул. — Разрешите задать вам несколько вопросов по делу моего подзащитного?
— Пожалуйста.
Интерес адвоката был вполне закономерен, и нам не оставалось ничего иного, как в пределах допустимых норм отвечать ему. Но чем дальше, тем вопросы Устинова приобретали все более определённый, бьющий в одну точку характер: он старался нащупать наиболее слабые, выгодные для защитника места в ходе следствия. Для чего бы он тогда интересовался, какие именно свидетели дают показания против главаря шайки, как ведёт себя Дятлов в тюрьме, нельзя ли ускорить следствие за счёт исключения несущественных и второстепенных материалов…
Стараясь ничем не показать, что мне понятна причина его повышенного интереса к подсудимому, я отвечал хоть и вежливо, но без подробностей, а тем более откровений.
На том мы и расстались.
Но Устинов стал приходить регулярно. И всякий раз у него возникали все новые вопросы. Наконец, в воскресенье, в нерабочий день адвокат пожаловал прямо ко мне домой.
Хотелось, отбросив церемонии, выгнать его из дома, но я удержался: а что, собственно, ему надо? Зачем пришёл? И, пригласив гостя в наш маленький палисадничек, приготовился слушать.
Начал адвокат издалека. Сначала поговорил о жаре, о засушливом лете, о том, как бы на полях не выгорели хлеба. Потом — о тяжёлых временах, о трудностях, которые испытывают буквально все, какие бы должности и посты они ни занимали. И лишь под конец осторожненько намекнул на то, как сложна и неблагодарна следственная работа.
— Раньше следователи могли жить гораздо обеспеченнее и лучше, — сказал он, — ведь от них нередко зависела судьба весьма состоятельных людей, готовых щедро отблагодарить за небольшие услуги.
— Раньше? — сделал я вид, будто не понимаю прозрачного намёка. — Это когда же?
— Ах, конечно во времена проклятого самодержавия. — Устинов даже поморщился, вспомнив те «проклятые» времена. Крякнул в кулак и помолчал. — Я, учтите, не собираюсь хвалить прежние порядки, но на правах старшего товарища, который много пережил, берусь утверждать, что тогда любой следователь чувствовал себя гораздо увереннее, чем теперь.
— В каком смысле?
— Хотя бы в смысле материальных благ. Вот вы, например: ни костюма у вас выходного нет, ни приличной квартиры, а работаете за десятерых. Разве это жизнь?
Продолжая, он явно хотел мне польстить:
— Способный работник, отличный следователь, к тому же ещё часто рискуете жизнью… Тот же Дятлов мог застрелить вас во время стычки! А где благодарность за такую работу? В чем она проявилась?
Я пожал плечами:
— Ни в какой благодарности, простите, не нуждаюсь…
— Напрасно, молодой человек! — Голос адвоката зазвучал решительнее, твёрже. — Родные Емельяна Дятлова очень богатые люди. И стоит вам до окончания следствия в какой-то мере облегчить его участь, как это не останется без самого щедрого вознаграждения.
Меня так и подмывало схватить его за шиворот, и — вон со двора! Но нет, нельзя. Пусть выговорится до конца, пускай выложит все, чтобы потом коллегия адвокатов смогла освободиться от «услуг» этого хапуги. И, делая вид, будто готов принять предложение, но колеблюсь, я не очень уверенно сказал:
— Над вашими словами стоит подумать… Сюда больше не приходите, это может вызвать подозрение… Жду вас послезавтра у себя на работе…
Расстались мы вполне довольные уговором. А на следующее утро я подробно рассказал о визите Устинова уездному уполномоченному ГПУ. Рассказ, очевидно, не был для него неожиданным, и он, не задумываясь, решил:
— Взятку придётся принять.
— Как принять?!
— Очень просто. Я уверен, что Устинов сумел хапнуть у Дятловых солидный куш для подкупа следователей. Большую часть денег он, конечно, присвоил, а энную толику хочет всучить тебе. Не возьмёшь, он и эти себе загребёт, а Дятловым скажет, что ты принял, но сделать для их бандюги ничего не мог или не захотел. Не полезут же они к нам выяснять, так это или не так. И получится, что адвокат чист, как ангел, а ты, даже мы все, проходимцы и хапуги.
— Но как же можно…
— Не спеши. Даёт — бери, да тут же и оформи «сделку» соответствующим актом, понял? При свидетеле. Так и подлеца на белый свет выведем, и деньги в государственную казну сдадим. Кого бы тебе в помощники дать? Может, Богданова?
— Мне все равно.
— Значит, вместе с Богдановым и действуйте. Желаю удачи!
Видимо, адвокат был настолько уверен в моем согласии, что явился в назначенное время со свёртком под мышкой. Смутило его только присутствие в кабинете ещё одного, незнакомого человека, но я поспешил представить его адвокату:
— Знакомьтесь. Это наш сотрудник Василий Михайлович Богданов.
— Член коллегии защитников Устинов, — поклонился пришелец.
— Можете говорить откровенно. Василий Михайлович знает все и согласен принять участие в нашем деле. Ведь мне одному могут и не поверить, — проговорил я.
— Совершенно верно, — адвокат снова отвесил Богданову вежливый поклон, — заранее благодарю за помощь.
И, аккуратно положив свёрток на край стола, добавил:
— Родственники Емельяна Дятлова убедительно просят вас принять небольшой подарок…
В свёртке даже по тем временам оказалась очень значительная сумма денег.
— Если не трудно, напишите расписочку, — учтиво попросил Устинов. — Придётся, знаете ли, отчитываться за расход средств. Честному слову теперь, к сожалению, никто не верит…
«Подлец! — хотелось крикнуть. — Ещё смеешь о честном слове говорить. Или решил меня распиской окончательно к рукам прибрать?» Но не крикнул, наоборот, с готовностью согласился:
— О, пожалуйста, пока Василий Михайлович будет пересчитывать деньги, я успею написать расписку. Вдвоём мы справимся быстро.
Считал Богданов не торопясь, основательно, перекладывая бумажку за бумажкой и время от времени поплёвывая на кончики пальцев.
А я тем временем быстро писал так необходимый адвокату документ. «Мы, нижеподписавшиеся…» — начинался он, и дальше перо выводило все, что полагалось.
Устинов был явно доволен ходом оформления сделки. Сидя на стуле, он поглядывал то на меня, то на Богданова, и на губах его играла чуть покровительственная улыбочка: кто, мол, не рад неожиданно свалившемуся богатству…
— Готово! — произнёс Богданов первое за всю эту процедуру слово и прижал пачку денег широкой ладонью.
— И у меня готово! — подхватил я и вывел в документе последнюю букву. — Придётся и вам подписать, гражданин адвокат. Прошу.
Побледневшее лицо Устинова перекосилось от страха:
— Вы что… чего хотите?
— Ничего особенного. Подпишите акт о том, что пытались дать нам от имени Дятловых взятку.
— Но я причём? — вскочил со стула Устинов. — Я только принёс деньги, и больше ничего. Можете сами объясняться с Дятловыми, оставьте меня в покое!
— Не-ет, — покачал Богданов головой, — объясняться не нам, а вам придётся. И не с Дятловыми, а перед судом. Довольно болтать, подписывайте! Деньги мы сдадим в государственный банк.
Ничего не поделаешь, пришлось Устинову подписать акт: понял, что влип. А потом пришлось признаться и в том, что взял у родственников Емельяна Дятлова в два с лишним раза больше, чем пытался всучить нам.
Вскоре хапуга с треском вылетел из коллегии защитников.
А вслед за ним сполна получил и главарь бандитской шайки.
ЦЕНА СЛУЧАЙНОЙ ОШИБКИ
Разное бывало, да и теперь бывает в сложной и многообразной работе чекистов. Но что бы ни произошло, любой сотрудник органов государственной безопасности не остаётся и не может оставаться равнодушным к делу, которое доверяет ему партия, народ.
Радуешься каждому успеху, добытому тобой и твоими товарищами путём длительного, кропотливого, а зачастую опасного труда. Твой успех — это успех всего коллектива, всех чекистов, всего народа. Схвачен за руку валютчик, подспудными путями переправляющий золото и драгоценности за границу, — это ты и твои товарищи не дали ему грабить и разорять родную страну. Разоблачён диверсант — это чекисты спасли от гибели важную для экономики всей страны фабрику или завод, мост на важной железнодорожной магистрали или жизнь драгоценного для отечественной науки учёного. Пойман шпион, агент иностранной разведки, — удалось предотвратить зорким часовым великих завоеваний революции рассекречивание строжайших государственных и военных тайн.
Большую горечь приносят с собой любые, пусть самые незначительные, промахи и ошибки в чекистской работе. А если эти ошибки приводят к тяжёлым, непоправимым последствиям?..
Иногда случается и такое…
Всего лишь одна-единственная ошибка в обращении с главарём грабительской шайки Афанасием Сахаровым стоила несколько человеческих жизней.
Был этот Сахаров родом из села Двуречки Фащевской волости Липецкого уезда. До революции работал на шахтах Донбасса, где и выпить любил, и покуралесить, а при случае и могучие кулаки в ход пустить. Забулдыгой и хулиганом остался он и после Великого Октября. Работать? Нет. «Пускай теперь мироеды да богатей на нас работают». Пойти в Красную Армию, защищать от белогвардейцев и интервентов Советскую власть? Тоже нет. «Нашли дураков свой лоб под беляцкую пулю подставлять…»
Так и катился Афанасий под уклон: сначала — дезертирство, потом — уголовщина. Пить-гулять хочется, а чем, как не грабежами, раздобыть для этого средства? После первого, может быть случайного, убийства Сахаров вовсе отрезал себе пути возвращения к честной жизни. Сколотив из таких же, как сам, отпетых бандюг связанную круговой порукой шайку, он «развернулся» во всю ширь.
Главным помощником Сахарова в банде стал его земляк и давнишний приятель, тоже дезертир и уголовник Илья Пронин, отличавшийся особенно зверским характером.
Первым от рук бандитов пал партийный организатор Ленинской волости большевик Лихоперский. Вскоре после этого мерзавцы убили партийного организатора в селе Двуречки Василия Сунтеева и по настоянию Пронина повесили труп убитого на дереве посреди села. Поймав однажды участкового милиционера, Пронин приказал привязать его к хвосту своей лошади и до тех пор носился галопом на коне, пока тело несчастного не превратилось в бездыханную груду окровавленного мяса…
Много сил и труда пришлось потратить чекистам и работникам милиции на ликвидацию этой бандитской шайки. Наконец одного из бандитов, Пронина, нам удалось арестовать.
Он как будто и не думал, не пытался скрывать на допросах свои преступления. Наоборот, рассказывал о них с нескрываемым удовольствием и мельчайшими подробностями, глядя при этом прямо мне в глаза, словно надеясь увидеть, какое впечатление производит все это на ненавистного ему чекиста. Тяжко было слушать признания закоренелого врага советского народа, но приходилось сдерживаться: суд воздаст ему по заслугам.
Рассказал Пронин и об убийствах других коммунистов и местных активистов, и о зверских преступлениях главаря банды, Афанасия Сахарова. С лютой злобой вспомнил, как однажды какой-то «подлец» угнал у бандитов всех лошадей.
— Жаль, не удалось поймать конокрада, — скрипнул он зубами, — мы бы с него с живого шкуру сняли!
И невдомёк было кровавому садисту, что «спешил» банду в ночное время не кто иной, как наш чекист Дмитрий Андреевич Сычиков с небольшой группой красноармейцев…
Допрашивая Пронина, я все более явственно ощущал, что он надеется каким-то образом спасти свою жизнь. Но — каким образом, как?
Вскоре это выяснилось.
После очередного допроса, поздно вечером, я вызвал двоих конвоиров для сопровождения бандита в камеру. Спускаясь по парадной лестнице, Пронин вдруг бросился в открытую дверь и дальше — через дорогу, к неосвещённым складским помещениям. Но его тут же догнали меткие пули конвоиров.
А банда Сахарова все ещё продолжала разбой. Очень ловок был её главарь, смел до отчаянности, до дерзости, уходил, казалось бы, из самых хитроумных ловушек. А там, где были его лихость и удача, там и легенды о неуловимом атамане росли, как снежный ком. Одни боялись Афанасия и помалкивали, другие не прочь были дать щедрому на расплату бандиту временное пристанище. Лучше, мол, пачка денег, чем бандитская пуля в лоб.
Конечно, больше было таких, которые ненавидели грабителей, старались помочь чекистам расправиться с ними. На них-то, на честных советских людей, и опирались работники ЧК.
Ясно было одно: прежде всего следовало найти и взять главаря банды. Остальных выловить легче.
Но где и как его поймать?
Вёл поиски наш липецкий оперативный сотрудник Степан Самарин, бывший рабочий Сокольского завода. Ему первому и удалось нащупать место, где отсиживается и кутит главарь в перерывах от налёта до налёта — в родном селе, в Двуречках, у родичей и дружков. Бандит настолько верил в свой счастливый «фарт», что даже и мысли не допускал о возможном провале. Ну кто решится сообщить о нем чекистам, кто посмеет выдать, если все люди в селе стоят за него горой?
Степан Самарин посмеивался:
— Дурак этот Афонька, при всей его смелости и наглости чистый дурак. Да мне же каждый его шаг в Двуречках известен. Там, видно, и брать придётся: спокоен, не ждёт нас. А мы возьмём…
Взяла оперативная чекистская группа Афанасия Сахарова поздней ночью, в доме знакомой бандиту самогонщицы. У неё он, гуляя напропалую, частенько пропивал добычу. Пришлось подождать, пока нагуляется, напьётся, а потом Самарин со своими помощниками связали его и вывезли из села. Пришёл в себя бандит только на следующее утро, в камере предварительного заключения, и долго не мог понять, какими судьбами в ней очутился.
Начал догадываться, когда увидел зашедшего к нему Самарина с синяком под глазом, с распухшим носом, с дырой в верхнем ряду зубов. Да и у самого бандита порядком болели бока и разбитые до кровоподтёков кулаки.
— Твоя работа? — угрюмо спросил он.
Самарин кивнул:
— Моя.
— А выдал меня кто?
— Люди.
— Не скажешь?
— Нет.
— Сам найду, — бандит скрипнул зубами. — Ни одному башки не сносить!
— Попробуй.
На том разговор и кончился. Следствие продолжалось, и все новые преступления Сахарова выплывали наружу. Он вёл себя спокойно, без запирательств отвечал на вопросы следователя, и складывалось впечатление, что отпетый бандит поневоле смирился со своей участью.
Под камеру предварительного заключения был приспособлен склад-лабаз, находившийся под одной крышей с домом бывшего купца Терпугова, в котором теперь размещалась Чрезвычайная Комиссия.
Было воскресенье. На свидание с арестованными пришли родственники с узелками в руках.
Принимали передачи дежурные надзиратели.
Один из них впопыхах, а может быть от невнимательности, принял для Сахарова продукты, почему-то завёрнутые в пушистый женский полушалок. Принял и передал. Не подумал для чего мужчине понадобился женский платок.
А Сахаров, как позднее выяснилось, его-то и ждал. И когда на следующий день в комнату, отведённую для приёма передач, полно набилось женщин, пришедших на свидание с арестованными мужьями, в дверь камеры начали колотить кулаками:
— Открой! Надо парашу вынести, до краёв полна.
Что ж, так всегда бывало: заключённые выносят параши из камеры в комнату приёма передач, а оттуда красноармейцы охраны — во двор. Вынесли её Сахаров ещё с одним арестованным. Дежурному надзирателю было не до них — со всех сторон наседали посетительницы со своими просьбами и уговорами. И он не заметил, вернулись ли в камеру оба заключённые, захлопнул дверь и задвинул засов. Будь надзиратель чуточку повнимательнее, он непременно удивился бы, увидев, что в комнате стало на одну женщину больше. Высокая, в полушубке, с широким лицом, по самые глаза закутанным в полушалок, она пробиралась сквозь толпу к выходной двери.
Ещё минута, всего несколько шагов, и дверь за ней закроется.
Но часовой-красноармеец возле выхода был бдительнее. Он сразу заметил высокую особу, которая неизвестно откуда появилась у дверей. И когда та поравнялась с ним, боец неожиданно рванул полушалок с её головы. Женщина вскинула голову, и часовой невольно отпрянул, увидев злое лицо с успевшими отрасти усами: Сахаров!
Бандита тут же сфотографировали в женском обличье, для приобщения фотографии к следственному делу, и водворили назад в камеру. Он и на этот раз не стал отпираться перед следователем, признался, что давно задумал бежать. Для этого и переправил на волю с одним из освобождённых записку родственникам — попросил прислать ему женский платок или полушалок.
— Того недотёпу-надзирателя я приметил раньше, — пояснил Афанасий. — Другой полушалок ни за что бы не пропустил в камеру. Пришлось подметить, в какие дни он дежурит. Зато и получил, как по почте: в самые руки.
Он даже посмеивался, этот негодяй, предвкушая, какая суровая кара ожидает невнимательного надзирателя. А следователю сказал, сокрушённо покачав головой:
— Спета моя песенка, отгулял на этом свете. Одного остаётся ждать: скорей бы конец…
Радуешься каждому успеху, добытому тобой и твоими товарищами путём длительного, кропотливого, а зачастую опасного труда. Твой успех — это успех всего коллектива, всех чекистов, всего народа. Схвачен за руку валютчик, подспудными путями переправляющий золото и драгоценности за границу, — это ты и твои товарищи не дали ему грабить и разорять родную страну. Разоблачён диверсант — это чекисты спасли от гибели важную для экономики всей страны фабрику или завод, мост на важной железнодорожной магистрали или жизнь драгоценного для отечественной науки учёного. Пойман шпион, агент иностранной разведки, — удалось предотвратить зорким часовым великих завоеваний революции рассекречивание строжайших государственных и военных тайн.
Большую горечь приносят с собой любые, пусть самые незначительные, промахи и ошибки в чекистской работе. А если эти ошибки приводят к тяжёлым, непоправимым последствиям?..
Иногда случается и такое…
Всего лишь одна-единственная ошибка в обращении с главарём грабительской шайки Афанасием Сахаровым стоила несколько человеческих жизней.
Был этот Сахаров родом из села Двуречки Фащевской волости Липецкого уезда. До революции работал на шахтах Донбасса, где и выпить любил, и покуралесить, а при случае и могучие кулаки в ход пустить. Забулдыгой и хулиганом остался он и после Великого Октября. Работать? Нет. «Пускай теперь мироеды да богатей на нас работают». Пойти в Красную Армию, защищать от белогвардейцев и интервентов Советскую власть? Тоже нет. «Нашли дураков свой лоб под беляцкую пулю подставлять…»
Так и катился Афанасий под уклон: сначала — дезертирство, потом — уголовщина. Пить-гулять хочется, а чем, как не грабежами, раздобыть для этого средства? После первого, может быть случайного, убийства Сахаров вовсе отрезал себе пути возвращения к честной жизни. Сколотив из таких же, как сам, отпетых бандюг связанную круговой порукой шайку, он «развернулся» во всю ширь.
Главным помощником Сахарова в банде стал его земляк и давнишний приятель, тоже дезертир и уголовник Илья Пронин, отличавшийся особенно зверским характером.
Первым от рук бандитов пал партийный организатор Ленинской волости большевик Лихоперский. Вскоре после этого мерзавцы убили партийного организатора в селе Двуречки Василия Сунтеева и по настоянию Пронина повесили труп убитого на дереве посреди села. Поймав однажды участкового милиционера, Пронин приказал привязать его к хвосту своей лошади и до тех пор носился галопом на коне, пока тело несчастного не превратилось в бездыханную груду окровавленного мяса…
Много сил и труда пришлось потратить чекистам и работникам милиции на ликвидацию этой бандитской шайки. Наконец одного из бандитов, Пронина, нам удалось арестовать.
Он как будто и не думал, не пытался скрывать на допросах свои преступления. Наоборот, рассказывал о них с нескрываемым удовольствием и мельчайшими подробностями, глядя при этом прямо мне в глаза, словно надеясь увидеть, какое впечатление производит все это на ненавистного ему чекиста. Тяжко было слушать признания закоренелого врага советского народа, но приходилось сдерживаться: суд воздаст ему по заслугам.
Рассказал Пронин и об убийствах других коммунистов и местных активистов, и о зверских преступлениях главаря банды, Афанасия Сахарова. С лютой злобой вспомнил, как однажды какой-то «подлец» угнал у бандитов всех лошадей.
— Жаль, не удалось поймать конокрада, — скрипнул он зубами, — мы бы с него с живого шкуру сняли!
И невдомёк было кровавому садисту, что «спешил» банду в ночное время не кто иной, как наш чекист Дмитрий Андреевич Сычиков с небольшой группой красноармейцев…
Допрашивая Пронина, я все более явственно ощущал, что он надеется каким-то образом спасти свою жизнь. Но — каким образом, как?
Вскоре это выяснилось.
После очередного допроса, поздно вечером, я вызвал двоих конвоиров для сопровождения бандита в камеру. Спускаясь по парадной лестнице, Пронин вдруг бросился в открытую дверь и дальше — через дорогу, к неосвещённым складским помещениям. Но его тут же догнали меткие пули конвоиров.
А банда Сахарова все ещё продолжала разбой. Очень ловок был её главарь, смел до отчаянности, до дерзости, уходил, казалось бы, из самых хитроумных ловушек. А там, где были его лихость и удача, там и легенды о неуловимом атамане росли, как снежный ком. Одни боялись Афанасия и помалкивали, другие не прочь были дать щедрому на расплату бандиту временное пристанище. Лучше, мол, пачка денег, чем бандитская пуля в лоб.
Конечно, больше было таких, которые ненавидели грабителей, старались помочь чекистам расправиться с ними. На них-то, на честных советских людей, и опирались работники ЧК.
Ясно было одно: прежде всего следовало найти и взять главаря банды. Остальных выловить легче.
Но где и как его поймать?
Вёл поиски наш липецкий оперативный сотрудник Степан Самарин, бывший рабочий Сокольского завода. Ему первому и удалось нащупать место, где отсиживается и кутит главарь в перерывах от налёта до налёта — в родном селе, в Двуречках, у родичей и дружков. Бандит настолько верил в свой счастливый «фарт», что даже и мысли не допускал о возможном провале. Ну кто решится сообщить о нем чекистам, кто посмеет выдать, если все люди в селе стоят за него горой?
Степан Самарин посмеивался:
— Дурак этот Афонька, при всей его смелости и наглости чистый дурак. Да мне же каждый его шаг в Двуречках известен. Там, видно, и брать придётся: спокоен, не ждёт нас. А мы возьмём…
Взяла оперативная чекистская группа Афанасия Сахарова поздней ночью, в доме знакомой бандиту самогонщицы. У неё он, гуляя напропалую, частенько пропивал добычу. Пришлось подождать, пока нагуляется, напьётся, а потом Самарин со своими помощниками связали его и вывезли из села. Пришёл в себя бандит только на следующее утро, в камере предварительного заключения, и долго не мог понять, какими судьбами в ней очутился.
Начал догадываться, когда увидел зашедшего к нему Самарина с синяком под глазом, с распухшим носом, с дырой в верхнем ряду зубов. Да и у самого бандита порядком болели бока и разбитые до кровоподтёков кулаки.
— Твоя работа? — угрюмо спросил он.
Самарин кивнул:
— Моя.
— А выдал меня кто?
— Люди.
— Не скажешь?
— Нет.
— Сам найду, — бандит скрипнул зубами. — Ни одному башки не сносить!
— Попробуй.
На том разговор и кончился. Следствие продолжалось, и все новые преступления Сахарова выплывали наружу. Он вёл себя спокойно, без запирательств отвечал на вопросы следователя, и складывалось впечатление, что отпетый бандит поневоле смирился со своей участью.
Под камеру предварительного заключения был приспособлен склад-лабаз, находившийся под одной крышей с домом бывшего купца Терпугова, в котором теперь размещалась Чрезвычайная Комиссия.
Было воскресенье. На свидание с арестованными пришли родственники с узелками в руках.
Принимали передачи дежурные надзиратели.
Один из них впопыхах, а может быть от невнимательности, принял для Сахарова продукты, почему-то завёрнутые в пушистый женский полушалок. Принял и передал. Не подумал для чего мужчине понадобился женский платок.
А Сахаров, как позднее выяснилось, его-то и ждал. И когда на следующий день в комнату, отведённую для приёма передач, полно набилось женщин, пришедших на свидание с арестованными мужьями, в дверь камеры начали колотить кулаками:
— Открой! Надо парашу вынести, до краёв полна.
Что ж, так всегда бывало: заключённые выносят параши из камеры в комнату приёма передач, а оттуда красноармейцы охраны — во двор. Вынесли её Сахаров ещё с одним арестованным. Дежурному надзирателю было не до них — со всех сторон наседали посетительницы со своими просьбами и уговорами. И он не заметил, вернулись ли в камеру оба заключённые, захлопнул дверь и задвинул засов. Будь надзиратель чуточку повнимательнее, он непременно удивился бы, увидев, что в комнате стало на одну женщину больше. Высокая, в полушубке, с широким лицом, по самые глаза закутанным в полушалок, она пробиралась сквозь толпу к выходной двери.
Ещё минута, всего несколько шагов, и дверь за ней закроется.
Но часовой-красноармеец возле выхода был бдительнее. Он сразу заметил высокую особу, которая неизвестно откуда появилась у дверей. И когда та поравнялась с ним, боец неожиданно рванул полушалок с её головы. Женщина вскинула голову, и часовой невольно отпрянул, увидев злое лицо с успевшими отрасти усами: Сахаров!
Бандита тут же сфотографировали в женском обличье, для приобщения фотографии к следственному делу, и водворили назад в камеру. Он и на этот раз не стал отпираться перед следователем, признался, что давно задумал бежать. Для этого и переправил на волю с одним из освобождённых записку родственникам — попросил прислать ему женский платок или полушалок.
— Того недотёпу-надзирателя я приметил раньше, — пояснил Афанасий. — Другой полушалок ни за что бы не пропустил в камеру. Пришлось подметить, в какие дни он дежурит. Зато и получил, как по почте: в самые руки.
Он даже посмеивался, этот негодяй, предвкушая, какая суровая кара ожидает невнимательного надзирателя. А следователю сказал, сокрушённо покачав головой:
— Спета моя песенка, отгулял на этом свете. Одного остаётся ждать: скорей бы конец…