Смит Мартин Круз. Полярная звезда

   Пламя оставляло после себя клубы синего, фиолетового и, в конце концов, густого черного дыма. На стене под термопарой слой льда начал таять, размораживаться, влага поползла вниз, где опять замерзала Аркадий сидел на корточках, держа сложенные ладони рук над самым огнем. Он вспомнил пикник, на который его пригласили в Сибири: строганина, полоски мороженой оленины, мороженые ягоды и бутылка «Сибирской», которую было необходимо постоянно крутить вверх дном и обратно над пламенем костра. За год до этого пикника какой-то экскурсовод из «Интуриста» вывел американцев в тайгу на еще более роскошную трапезу, но совсем забыл про бутылку. После множества тостов с горячим чаем за дружбу народов, взаимоуважение и взаимопонимание гид разлил по стаканам почти уже замерзшую водку и показал своим гостям, как ее пьют залпом.
   — Вот так, — сказал он.
   Он поднес стакан к губам, вылил его в себя и упал замертво. Гид забыл о том, что в «Сибирской» почти пятьдесят градусов, что она остается текучей при такой температуре, которая замораживает желудок и останавливает сердце. Один только болевой шок сам по себе мог убить. Это, конечно, грустно, но ведь могло бы быть и хуже: представьте себе бедных американцев, замерших у костра с пустыми стаканами в руках и невысказанным вопросом в глазах: вот это и есть сибирский пикник?
   Слабый огонек все еще вел неравную борьбу с холодом жуткой ледяной пещеры. Язычки пламени превращались в маленькие цветочки, те — в совсем уже крошечные светлячки, а после того, как погасли и они, от буйства огня осталась только кучка золы. Деревянные планки едва закоптились, даже не начав обугливаться.
   Керосин оказался чем-то сродни водке. С каждым уходящим мгновением Аркадий ощущал себя все больше сибиряком. Наконец-то, отплывая от берегов Америки, он оказался в этом блаженном состоянии, в статусе истинного сибиряка. Мороз уже почти намертво сковал его брюки и рукава. Он усиленно моргал глазами, стараясь не дать им окоченеть, смотрел на облачко собственного дыхания: оно успевало чуть подняться вверх, а затем с сухим шорохом опадало. Как же иначе мог дышать настоящий сибиряк? А какой бы гид мог из него получиться! Но для кого?
   Пора прилечь. Со стоявшей рядом тележки он сорвал кусок брезента побольше, чтобы укрыться. Взору его открылось тело Зины Патиашвили, лежавшее в прозрачном пластиковом пакете. Прозрачном, но покрытом изнутри замечательной красоты длинными кристаллами льда. Как покрывало из бриллиантов. Зина была белее снега, с волосами, припорошенными инеем. Одним глазом она смотрела на Аркадия, как бы спрашивая, кто это готовился присоединиться к ней.
   Аркадий бросился прочь, в самый дальний угол. Маховик запора вдруг начал поворачиваться. Аркадий, ошеломленный, не веря своим глазам, следил за ним до тех пор, пока дверь не распахнулась настежь. На пороге стояла Наташа Чайковская с отвисшей нижней челюстью и широко раскрытыми глазами, устремленными на остатки костра, на Зину, на него, Аркадия. Она бросилась в камеру и подхватила его на руки, очень нежно, чтобы не порвать замерзшую кожу, и только мгновениями позже уже с напряжением, как тяжелоатлет, выжимающий непосильный вес. Никогда прежде женщины не носили его на руках. Наташе такой комплимент, наверное, не пришелся бы по вкусу.
   — Я разжег костер, — сказал он ей.
   Видимо, это его и спасло: он согрел термопару, и чуткая аппаратура передала на пульт сигнал.
   — Ты услышала сигнал тревоги?
   — Нет, нет. Не было никакой тревоги. Я просто проходила мимо и услышала, что внутри кто-то есть.
   — Крики? — Аркадий ничего не помнил.
   — Смех.
   Наташа перехватила его поудобнее, вынося из камеры. Она испытывала страх и отвращение, как и любой в обществе пьяного.
   — Ты хохотал, как сумасшедший.

Глава 14

   Израиль Израилевич мягкими движениями растирал пальцы рук Аркадия, а пальцами ног занималась Наташа. Директор фабрики с презрением и разочарованием смотрел в его красные от дыма глаза.
   — Ладно уж другие, — проговорил он, — но от тебя я не ожидал, что ты окажешься пропойцей и нюхальщиком. До чего же ты довел себя, чтобы влезть в морозильник и закоченеть там чуть ли не до смерти.
   Чувствительность восстанавливалась. Хуже было то, что вместе с нею приходило мучительное ощущение того, что кожа в огне, что кровеносные сосуды рвутся. По телу проходили судороги. Слава Богу, никого из соседей по каюте не было, когда Израиль и Наташа внесли и уложили его на нижнюю койку. Закутанный в одеяла, одно прикосновение которых к коже было подобно пытке, Аркадий чувствовал себя так, как если бы его всего завернули в битое стекло.
   На свитере и в бороде директора поблескивали рыбьи чешуйки. Он прибежал на зов Наташи прямо от конвейера.
   — Нам что теперь, закрывать под замок весь керосин, краску и растворитель? Как заморские деликатесы?
   — Все мужчины — слабаки, — отозвалась Наташа.
   У Израиля была своя точка зрения.
   — Русские похожи на губку: никогда не знаешь, что за человек перед тобой, пока ты его не намочишь. Мне казалось, что Ренько другой.
   Наташа согревала своим дыханием каждый палец на ноге, массировала его едва ощутимыми движениями, Аркадию же казалось, что ему под ногти загоняют раскаленные иглы.
   — Может, его отнести к доктору Вайну? — предложила она.
   — Нет, — выговорил Аркадий. Губы его были как резиновые.
   Заговорил Израиль Израилевич:
   — Я позволил тебе отойти от конвейера, так как ты вроде бы вел какое-то расследование для капитана, а вовсе не для того, чтобы ты сходил с ума.
   — В холодильнике была Зина, — сказала ему Наташа.
   — А куда еще мы можем ее положить? Ты сказала, он разжег костер? — Голос директора стал вдруг тревожным. — Много рыбы оттаяло?
   — Он не смог даже сам согреться. — Наташа занялась очередным пальцем, совсем синим.
   — Если он только попортил рыбу…
   — А пошли вы со своей рыбой на… извините меня.
   — Я только хочу сказать, что, если вы хотите покончить с собой, не нужно делать это в моем холодильнике, — обратился директор к Аркадию, жизнерадостно потрепав его по руке.
   Внезапно Наташу осенило, лоб перечеркнула морщинка, заметная, как борозда на свежевыпавшем снегу.
   — Это как-то связано с Зиной?
   — Нет, — солгал Аркадий.
   «Убирайтесь!» — хотелось ему еще добавить, но он не нашел сил выговорить такое длинное слово за один раз.
   — Ты искал что-то? Или кого-то? — продолжала она.
   — Нет.
   Мог ли он объяснить им что-либо о лейтенанте, которого, вполне вероятно, вообще не существовало? Сначала ему нужно было прекратить трястись, дать успокоиться нервам, а уж потом, позже, он снова сможет задавать вопросы.
   — Может, позвать капитана? — вызвался директор.
   — Нет. — Аркадий попытался подняться.
   — Лежи, лежи. Ты, кажется, только это слово и помнишь. Но я не удивлюсь, если на тебя напали. Я вовсе не разделяю их отношения к этому, но могу сказать точно, что вся команда не в восторге от слухов о том, что нам отказали в заходе в Датч-Харбор исключительно благодаря тебе. Зачем, как ты думаешь, они пришли на эту плавучую бочку с дерьмом? Рыбу ловить? Ты хочешь послать коту под хвост долгие месяцы их труда, и только ради того, чтобы выяснить, что произошло с Зиной? Да на судне полно этих дур. Какое тебе дело?
 
   Тряска пошла на убыль, Аркадий провалился в полубессознательную дрему. Он чувствовал только, как с него сняли промерзшую одежду, заменив ее сухой. По-видимому, этим занимались Наташа и директор, но вряд ли эта процедура могла возбудить женщину, во всяком случае, не больше, чем чистка мороженой рыбы. Ему снилось, что лента конвейера несет его навстречу зубьям огромной пилы.
   В каюту заходили Обидин и Коля, видимо, в поисках чего-то; на него они не обратили ни малейшего внимания, хотя он лежал на чужой койке. На судне был порядок: не мешать человеку спать.
 
   Когда Аркадий вновь пришел в себя, на койке напротив сидела Наташа. Заметив, что он проснулся, она тут же обратилась к лежащему:
   — Израиль Израилевич спрашивал, почему тебя так интересует Зина. Ты знал ее?
   Он почувствовал себя до смешного беспомощным, как будто во время сна его избили, да еще положили под солнцем, чтобы он хорошенечко обгорел. Но говорить он уже мог, во всяком случае, в промежутках между продолжавшими содрогать его тело конвульсиями.
   — Ты знаешь, что нет.
   — Мне так и казалось, что нет, а потом я вдруг подумала: что же это тебя тогда так взволновало? — Она бросила на него взгляд, но тут же отвела его. — Наверное, когда начинаешь принимать близко к сердцу, это помогает тебе в деле?
   — Да, это профессиональная уловка. Что ты здесь делаешь, Наташа?
   — Я подумала, что они могут вернуться.
   — Кто?
   Она скрестила на груди руки, как бы говоря, что в такие детские игры играть не собирается.
   — Глаза у тебя превратились в красные щелочки.
   — Спасибо.
   — И все расследования таковы?
   Во сне его мучила отрыжка, и в каюте теперь стоял удушливый запах бензиновых паров, как в загазованном гараже. Когда Наташа открыла иллюминатор, чтобы впустить свежий воздух, вместе с ним в помещение ворвались звуки мрачной песни.
 
   Где вы, волки, былое лесное зверье?
   Где же ты, желтоглазое племя мое?
 
   Еще одна воровская песня, снова про волков, звучащая так сентиментально в исполнении загрубевших рыбаков. А может, ее пел механик в засаленном комбинезоне, а может, блестящий офицер, вроде Славы Буковского? Наедине с собой каждый поет воровские песни. Но рабочие их почему-то особенно любят, их примитивно настроенные гитары знают всего три аккорда.
 
   Это — псы, отдаленная наша родня,
   Мы их раньше считали добычей.
 
   В Европе и Америке на русских смотрят, как на медведей. Сами же русские считают себя волками, поджарыми и бешеными, с трудом сдерживающими себя. Трудно было понять это, видя их стоящими в часовых очередях за пивом, трудно до тех пор, пока вдруг советский человек не раскрывался изнутри. Песню эту написал Высоцкий. Для большинства своих сограждан Высоцкий был близок именно своими пороками, своим пьянством и лихаческой ездой. Поговаривали, что он ходил с зашитой в задницу «торпедой». «Торпеда» — это такая капсула с антабусом. Предполагалось, что эта штука заставит человека выблевать все спиртное, что он только что выпил. А Высоцкий все-таки пил!
 
   Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу,
   Обнажаю гнилые осколки,
   А на татуированном кровью снегу
   Тает роспись: «Мы больше не волки».
 
   В тот момент, когда Наташа закрыла иллюминатор, Аркадий окончательно проснулся.
   — Открой.
   — Там холодно.
   — Открой.
   Слишком поздно. Песня кончилась. Теперь до него доносились лишь тяжелые вздохи волн. Пел, похоже, тот же голос, что был и на Зининой пленке. Похоже. Если бы он запел вновь, решить было бы проще.
   Аркадия опять начало трясти, и Наташа закрыла иллюминатор.
 
   Дверь каюты распахнулась, и Аркадий рывком сел в постели, сжимая в руке нож. Наташа включила свет и с беспокойством обратилась к нему.
   — Ты кого-то ждал?
   — Никого.
   — Вот и хорошо. В твоем состоянии ты не обидел бы и цыпленка. — Она начала разжимать его пальцы, стиснувшие рукоятку ножа. — А потом, тебе не нужно ни с кем драться. С твоими мозгами ты победишь любого.
   — А не помогут ли мне мозги убраться с этого судна?
   — Хорошо обставленный чердак — прекрасная штука, — ответила она, кладя нож в сторону.
   — Я бы предпочел обратный билет. Я долго спал?
   — Час, может, два. Расскажи мне о Зине.
   Она вытерла пот с его лба, помогла вновь улечься на подушки. Державшие нож пальцы так окончательно и не расслабились, она начала их массировать.
   — Даже когда ты ошибаешься, мне интересно слушать, как ты рассуждаешь.
   — Да ну?
   — Это все равно что слушать, как кто-то играет на пианино. Зачем она пришла на «Полярную звезду»? Чтобы провезти те камни?
   — Нет, то была дешевка Наташа, мне нужен нож.
   — Но для нее самой этих камешков могло и хватить.
   — Наш преступник редко действует один. Не может такого быть, чтобы в доке орудовал только один. Там будут работать пять, десять, двадцать человек сразу.
   — Если это был не несчастный случай, а я ни на секунду не сомневаюсь, что это именно так, то, может быть, здесь произошло убийство из ревности?
   — Слишком уж чисто все сделано. И тщательно спланировано. Если натекла такая лужа крови, то это значит, что тело пролежало по меньшей мере полдня, прежде чем его бросили в воду. А это, в свою очередь, означает, что его нужно было перенести, чтобы спрятать, а позже перенести, чтобы бросить за борт. А ведь в тот день все были заняты, на палубе кругом находились люди.
   Аркадий остановился, чтобы перевести дух. Массаж немногим отличался от пытки.
   — Продолжай, — услышал он Наташу.
   — Зина все время крутилась около американцев, это она могла делать только с разрешения Волового. Она была его информатором. И вряд ли об этом судачили на камбузе, скорее всего, их предупредили, чтобы не ставили ей палки в колеса, а она к тому же, по-видимому, угощала Олимпиаду шоколадом и бренди. Но почему она все время шла на корму, когда «Орел» передавал нам рыбу? Не другое судно, а именно «Орел»? Чтобы махнуть рукой знакомому, с которым она могла раз в три месяца сходить на танцы? Или оркестр у Славы такой уж хороший? А может, следует задать вопрос по-другому? Что было нужно американцам, когда они доставляли нам рыбу?
   Аркадий не упомянул о том, что на «Полярной звезде», возможно, была оборудована разведстанция. На пленке лейтенант приглашал Зину зайти в помещение станции в тот момент, когда на борт судна поступала рыба. Может ли быть так, чтобы станция работала только в то время, когда два судна обменивались сетями? В сетях тут вопрос или в американцах?
   — В любом случае, — сказал он, — американцы, множество любовников, Воловой — ее использовали очень многие. Или она ими пользовалась. Большого ума тут и не требуется, достаточно просто раскрыть глаза.
   Он вспомнил ее голос на пленке: «Он считает, что это он говорит мне, что делать. Потом другой начинает думать, что это он мне отдает команды». Аркадий подсчитал: таких мужчин набралось четверо, даже ей было понятно, что один из них — убийца.
   — Что это за люди? — спросила Наташа.
   — Один, видимо, офицер. Мог оказаться скомпрометированным.
   — Кто именно? — Она казалась встревоженной.
   Он покачал головой. Ладони его были ярко-розовыми, как будто их только что вытащили из кипятка. И ощущение было таким же.
   — А как ты думаешь?
   — Насчет первого помощника Волового я не согласна. Американцы должны отвечать за себя сами. Что касается Олимпиады и шоколада, то тут ты, может быть, и прав.
 
   В очередной раз пробудившись ото сна, Аркадий увидел Наташу, вносившую в каюту огромный самовар, сияющий начищенными боками, пышущий уютным жаром. Они принялись пить чай из запотевших стаканов, Наташа отрезала от каравая ломти хлеба.
   — Моя мать водила грузовики. Помнишь, какие грузовики мы тогда выпускали? Основным показателем выполнения плана считалось количество угробленного на них металла, и наши грузовики весили раза в два больше, чем еще где-нибудь в мире. Попробуй-ка справиться с таким снежной зимой.
   …Их дорога проходила по замерзшему озеру. Мать была ударницей коммунистического труда, ее грузовик всегда возглавлял колонну. Она была известна. У нее был фотоальбом, она показывала мне фотографию моего отца, тоже шофера. Никогда не поверишь, но он выглядел таким образованным. Читал все подряд, мог спорить с кем угодно по любым вопросам. Носил очки. Волосы у него были светлые, но в целом он немножко походил на тебя. Мать говорила, что он слишком большой романтик и из-за этого у него всегда куча проблем с начальством. Они уже собирались пожениться, но весной, когда лед уже начал таять, его машина ушла в полынью.
   Я росла в окружении плотин и дамб. На земле нет ничего более прекрасного и необходимого для человечества. Одноклассникам хотелось в разные институты, а я, как только закончила школу, тут же рванула на стройку, на бетономешалку. Женщина может это делать не хуже, чем мужчина. Лучше всего работать по ночам, при свете ламп, ток для которых дает вот эта самая, построенная твоими руками ГЭС. Тогда ты начинаешь понимать, что ты — личность. Много мужиков идут сюда, на траулеры; конечно, здесь же так хорошо платят. И тут встает вопрос: а куда их тратить? На выпивку, или летом на побережье Черного моря, или на первую попавшуюся бабу, такую, как Зинка. Семей они не заводят, и не их в этом вина. Это все бессовестные директора, которые ради выполнения плана готовы на все. Естественно, мужики говорят, зачем торчать на одном месте, когда где-нибудь можно продать себя за хорошие деньги? Вот что такое Сибирь сегодня.
 
   Сеть лениво ползла вверх, на корму, под яркий свет прожекторов, с нее стекала вода, свисали водоросли, она напоминала живое существо. Сорок или пятьдесят тонн рыбы, а может, и больше! Половина ночной нормы, и это с первого раза. По палубе начали расползаться крабы. Прочные тросы стонали от нагрузки, пока тралмастер не вскрыл огромный провисавший живот сети. Вся верхняя палуба моментально оказалась заполненной живым шевелящимся серебром, молочно-голубоватым в лунном свете…
   Аркадий внезапно проснулся, отбросил в сторону одеяла, сунул ноги в ботинки, нащупал нож и рванулся к двери. Это был не приступ клаустрофобии, им двигало такое чувство, будто его хоронят заживо; не было никакого смысла покидать койку, если он по-прежнему находился внизу, под палубами.
   Слепящий свет фонарей был ослаблен туманом, густым, как дым пожара. Значит, он проспал до самого вечера, значит, прошло уже полтора дня с того момента, когда он впервые увидел мертвое тело Зины Патиашвили. Он и себя самого чувствовал полуживым. В его распоряжении оставалось всего двенадцать часов для того, чтобы прийти к каким-то выводам, которые смогли бы, к всеобщему облегчению, объяснить загадочную смерть Зины и позволить команде судна сойти на берег. Вцепившись рукой в леер, Аркадий медленно пробирался с траловой палубы к носу судна. Спасательные шлюпки куда-то исчезли, звезд видно не было, по глазам больно бил свет прожекторов «Полярной звезды».
   Палуба была пуста: видимо, люди сейчас ужинали. Теперь, когда плавучая фабрика прекратила забор рыбы и на всех парах устремлялась к порту, вся команда начинала действовать как один. Он еще крепче сжал в руке поручень. Сейчас ему предстояла не просто коротенькая прогулка по палубе. Времени были достаточно для того, чтобы хорошенько подумать о бездонной пучине под ногами, о страхе, который мокрой и липкой завесой окутывал душу. Он медленно приближался к машинному отделению, а дальше, размытые туманом, виднелись очертания капитанского мостика…
   — Влюбленный поэт.
   На голос Сьюзен Аркадий обернулся. Он не услышал, как она подошла.
   — Вышел подышать? — спросила она.
   — Люблю морской воздух.
   — Очень похоже.
   Она облокотилась на поручень рядом с ним, резким движением головы скинула капюшон, закурила, поднесла горящую спичку к его глазам.
   — Господи!
   — Красные, да?
   — Что с тобой случилось?
   Мышцы все еще продолжали ныть, его бросало то в жар, то в холод. Он схватился за поручень, надеясь, что со стороны жест будет выглядеть более или менее небрежным. Он ушел бы, если б мог положиться на свои ноги, если бы был уверен, что походка его не выдаст.
   — Просто попытался посмотреть на вещи под другим углом зрения. Переутомился.
   — Ага, до меня начинает доходить, — ответила она, окидывая взглядом палубу. — Здесь-то все и произошло. Ты решил еще раз посмотреть на место своими глазами. Несчастный случай, так?
   — Совершенно необъяснимый.
   — Я так и знала, что ты найдешь ему грамотное наименование. Тебя и на борт не взяли бы, если бы ты не смог этого сделать.
   — Приятно слышать. — Он почувствовал, что колени предательски подгибаются. Что же она не уходит, если так уж презирает его?
   — Интересно, — сказала Сьюзен.
   — Что интересно?
   — Ну вот ты опрашивал рыбаков. Но ведь никого из них не было на борту, когда все это случилось с Зиной. Они же все сидели в лодках.
   — Это только кажется так.
   Похоже, ей и в самом деле хочется знать, подумал Аркадий.
   — Ты и вправду так считаешь, да? Я слышала, как Слава бегал повсюду в поисках ее предсмертной записки, как будто это было самоубийство, ты же ходил с таким видом, будто хотел дать понять: ты должен разобраться, что произошло. В чем тут дело?
   — Это загадка для всех нас.
   Аркадию казалось, что рот его превратился в бензобак, но тем не менее страшно хотелось курить. Он похлопал себя по карманам.
   — Держи.
   Сьюзен вставила меж его губ сигарету и вдруг отпрянула от поручней. Сначала ему подумалось, что отшатнулась она от него, но тут же он увидел, как сквозь туман к их борту чуть ли не вплотную подошел «Орел». По мере приближения траулера, он уже мог различить на его мостике фигуру Джорджа Моргана. На освещенной палубе два рыбака в непромокаемых плащах связывали порванные сети и сбрасывали за борт мусор. Аркадий узнал угрюмый взгляд Колетти и открытую улыбку Майка. Алеут выглядел именно так, как на Зининой фотографии: невинным агнцем без всякого намека на суровость.
   Палуба под ногами двух мужчин была мокрой, тут и там на ней можно было увидеть камбалу и ползающих крабов. Хотя «Орел» качало больше, чем «Полярную звезду», американцы стояли на палубе не шелохнувшись, чуть согнув ноги в коленях, подав корпус тела вперед. Между судами откуда ни возьмись появилась целая туча птиц: темноголовые крачки с хвостами, как у ласточек, неброские по окраске буревестники и белоснежные чайки проносились над головами людей. Выглядело это так, будто кто-то опорожнил над двумя судами корзинку бумаг, и белые листочки теперь беззаботно порхали в воздухе. Нырок одной птицы вызывал у сородичей желание повторить его, и вся стая начинала чуть ли не в унисон взмахивать крыльями и пронзительно кричать.
   Майк приветственно взмахнул рукой, и Аркадий понял, что кроме него и Сьюзен на палубе появился кто-то третий. Незаметно подошедшая Наташа проговорила ему прямо в ухо:
   — Я нашла человека, который хочет побеседовать с тобой. Пошла к тебе в каюту, а тебя там след простыл. Зачем ты поднялся с постели?
   Пустившись в объяснения преимуществ свежего воздуха, Аркадий вдруг закашлялся, да так, что не мог выпрямиться. Как будто в легкие ему попали замерзшие кусочки морозного воздуха, которые, начав таять, выстужали все вокруг себя.
   Кося глазом на Сьюзен, Наташа продолжала говорить с таким видом, будто они втроем сидели за столом, накрытым для чая.
   — А теперь пора идти на мою лекцию. Потом нас будет ждать мой друг.
   — Твою лекцию? — Сьюзен постаралась дать ясно понять, что она едва удерживается от смеха.
   — Я являюсь представителем Всесоюзного общества «Знание» на борту.
   — Как же я могла об этом забыть?! — изумилась Сьюзен.
   Лучше бы она рассмеялась в полный голос, это было бы не так жестоко, поскольку Наташа чувствовала, что над ней просто издеваются. Как женщина, у которой сзади из-под платья виднеется полоска комбинации, смутно ощущает, что стала объектом насмешек, но никак не может понять почему. Испытывая непонятное раздражение, она вырвала сигарету из его рта.
   — В таком состоянии тебе сейчас она нужна меньше всего. — И повернулась к Сьюзен. — Наиболее отвратительная привычка наших мужиков. Что может быть противоестественнее курения?
   Она швырнула окурок в стаю птиц. Сложив крылья, на него камнем упала чайка, но тут же разжала клюв. Дымящуюся все еще сигарету подхватил буревестник, сожрал половину, отказавшись от фильтра. Тот упал на воду, где его внимательным взглядом изучила крачка, но тоже не соблазнилась.
   — Похоже, что это советские птицы, — заметила Сьюзен.
   Когда Аркадий прокашлялся, неожиданная идея мелькнула в его мозгу. На Сьюзен был рыбацкий бушлат, на Наташе тоже — единственное, что их хоть как-то объединяло. А где же Зинин бушлат? Он не вспоминал о нем раньше, так как на танцы в бушлате не ходил никто, а в перерывах пару минут можно было постоять на палубе и так, вдыхая полной грудью субарктический воздух. А уж женщина тем более не стала бы кутаться в бушлат — вдруг он помешает страстным объятиям? В их крепко сбитых, натруженных телах томились романтические души, и малейшего дуновения ветерка было достаточно для того, чтобы души эти взвились ввысь подобно трепетным голубкам.
   В тот момент, когда Аркадий, громко рыгнув, наконец выпрямился, Сьюзен прикурила новую сигарету, для себя.
   — Послушай, Ренько, ты следователь или жертва?
   — Он знает, что делает, — ответила за него Наташа.
   — Поэтому-то он и выглядит, как проглоченный и извергнутый акулой обед?
   — У него свой метод работы.
   «Интересно, каков же он?» — подумалось Аркадию.
   Из кармана Сьюзен, в котором лежала маленькая рация, раздался голос Моргана:
   — Спроси Ренько, что случилось с Зиной. Мы все хотим знать.
   Стоя на палубе, Майк снова махнул Наташе, как бы приглашая ее вниз, к ним в гости. Щеки Наташи налились румянцем, но она повернулась к рыбаку плечом, как бы давая понять, что прошлого не вернуть.