Страница:
Дома тоже есть городки типа этого. С гостиницами для рыбаков — десять копеек за ночь. «Сколько, интересно, здесь? И сколько человек в номере?» — подумал Аркадий.
Второй этаж гостиницы нависал над первым, прикрывая тротуар своеобразной крышей, служа защитой от дождя или снега. Хотя, с другой стороны, много ли здесь приезжих — к ноябрю, в конце сезона лова, жителей в городке остается раза в два меньше.
— А дело тут в том, что всю жизнь ты слышишь об одном каком-то месте, и у тебя в воображении оно начинает выглядеть, как в сказке. Дружок мой ездил в Египет. Начитался про фараонов, храмы, пирамиды. А домой приехал с такой болезнью, что и название не выговоришь.
— Тс-с-с, вон идет одна.
К магазину приближалась женщина лет тридцати. Белокурые волосы пышно взбиты, носик задорно вздернут. Несмотря на холод, на ней была только тоненькая кожаная курточка, джинсы и ковбойские сапоги. Тесный кружок советских рыбаков дружно восхищался видом на залив. Пройди мимо них африканский вождь с боевым копьем в руке — и тогда бы не оторвали мужчины своих взглядов от ровной морской глади. Но вот в спину ей смотрели как завороженные.
— Ничего!
— Ничего особенного.
— Вот именно. Так себе.
Говоривший пнул носком сапога ком грязи, глубоко вздохнул и значительным взором окинул мрачное здание гостиницы, окружавшие его холмы, берег залива.
— Мне здесь нравится.
Один за другим мужчины гасили свои сигареты, молча делились, как это предусматривал инструктаж, на группы по три-четыре человека и, подбадривая друг друга кивками головы и пожатиями плеч, возвращались в магазинное нутро.
— Интересно, — спросил один из них, — а ботинки здесь купить можно?
Аркадий вспоминал последние сцены из «Преступления и наказания». Раскольникова на берегу моря. Может, мастерское описание Достоевским интеллигентного следователя подкупило его настолько, что он решил и сам стать им? Но сейчас, в этот переломный в его жизни момент, Аркадий чувствовал себя скорее преступником, чем стражем закона. Его поставили на место обвиняемого, не предъявив ему никакого обвинения. И вот стоит он, как Раскольников, на берегу океана, только на противоположном берегу. Долго он успеет еще так простоять, пока Воловой не затащит его силком на борт? Может, он упадет на землю и вцепится в нее, как краб, когда к нему подойдут? Во всяком случае, и он знал это точно, возвращаться ему не хотелось. Так приятно, так спокойно было стоять здесь, в тени холма, зная, что холм, в отличие от волны, неподвижен, что он не ускользнет из-под ног. И трава, колышущаяся под ветром, завтра будет так же колыхаться на том же склоне. Облака, как и сегодня, соберутся у той же вершины и вновь запламенеют на закате. Даже грязь и та будет замерзать и таять, замерзать и таять, но никуда отсюда она не денется.
— Я увидела тебя и глазам не поверила. — Рядом стояла Сьюзен. Выйдя из гостиницы, она пересекла улицу и подошла к Аркадию. На плече ее болтался бушлат с «Полярной звезды», волосы в беспорядке, глаза широко раскрыты и возбуждены, как будто она плакала.
— А потом я сказала себе: конечно, он должен быть здесь. То есть, я хочу сказать, я была почти уверена в том, что кто-то с конвейера мог быть когда-то, в прошлом, детективом. И знать английский. В конце концов, когда люди попадают в такие неприятности, им вовсе не так просто получить какие-то документы для того, чтобы сойти на берег. Все это было возможно. И тут я выглядываю из двери, и кого же я вижу? Тебя. Стоишь с таким видом, будто ты — хозяин острова.
Сначала ему показалось, что она пьяна. Женщины тоже пьют, даже американки. Краем глаза он заметил, как из гостиницы вышли Гесс и Марчук в сопровождении Джорджа Моргана. Все трое были в рубашках с короткими рукавами, хотя на капитане «Орла» по-прежнему красовалась его шапочка.
— Какова сегодняшняя версия? — спросила Сьюзен. — Какую сказку ты расскажешь сейчас?
— Зина покончила с собой, — ответил ей Аркадий.
— А в награду тебя отпустили на берег? И ты поверил?
— Нет, — признался он.
— Попробуем подойти к этому с другой стороны. — Она наставила на Аркадия свой указательный палец с таким отвращением, будто тыкала карандашом в змею. — Это ты убил ее, и в награду тебя отпустили на берег. Логично, да?
Морган ухватил ее за рукав и потащил прочь от Аркадия.
— Когда ты начнешь думать о том, что говоришь?
— Вы два подонка, — она вырвала руку. — Пожалуй, вы сварганили это вдвоем.
— Все, о чем я тебя прошу, — вновь попытался образумить ее Морган, — это думать, о чем говоришь.
Сьюзен хотела было приблизиться к Аркадию, обойдя Моргана стороной, но тот расставил руки.
— Ну и парочка, — проговорила она.
— Успокойся, — мягко произнес Морган. — Не стоит нести бог весть что, о чем потом все мы будем жалеть. Все это может кончиться очень печально, Сьюзен, и ты знаешь об этом.
— Вы — пара исключительных подонков. — В отвращении она отвернулась и задрала вверх голову, уставившись в небо Аркадию был знаком этот прием — она хотела сдержать слезы.
Морган начал было увещевать ее «Сьюзен…», но она жестом руки остановила его и, не проронив больше ни слова, направилась к гостинице.
С кривой улыбкой Морган повернулся к Аркадию.
— Приношу свои извинения. Не знаю, в чем тут дело.
Сьюзен, решительным шагом приближаясь к дверям, вклинилась между Марчуком и Гессом, растолкав их обоих в стороны. Мужчины поспешили вслед за неторопливо идущими по дороге Аркадием и Морганом. Глаза Марчука блестели, как у человека, успевшего уже пропустить стаканчик-другой. На таком холоде судить об этом по его дыханию было трудно. Выходка Сьюзен оставила у всех чувство какой-то неловкости.
— Понятно, — сказал наконец Морган. — Она только что узнала, что ее замена придет не раньше чем в Сиэтле. Придется ей еще задержаться на «Полярной звезде».
— По-видимому, — ответил Аркадий.
Глава 19
Второй этаж гостиницы нависал над первым, прикрывая тротуар своеобразной крышей, служа защитой от дождя или снега. Хотя, с другой стороны, много ли здесь приезжих — к ноябрю, в конце сезона лова, жителей в городке остается раза в два меньше.
— А дело тут в том, что всю жизнь ты слышишь об одном каком-то месте, и у тебя в воображении оно начинает выглядеть, как в сказке. Дружок мой ездил в Египет. Начитался про фараонов, храмы, пирамиды. А домой приехал с такой болезнью, что и название не выговоришь.
— Тс-с-с, вон идет одна.
К магазину приближалась женщина лет тридцати. Белокурые волосы пышно взбиты, носик задорно вздернут. Несмотря на холод, на ней была только тоненькая кожаная курточка, джинсы и ковбойские сапоги. Тесный кружок советских рыбаков дружно восхищался видом на залив. Пройди мимо них африканский вождь с боевым копьем в руке — и тогда бы не оторвали мужчины своих взглядов от ровной морской глади. Но вот в спину ей смотрели как завороженные.
— Ничего!
— Ничего особенного.
— Вот именно. Так себе.
Говоривший пнул носком сапога ком грязи, глубоко вздохнул и значительным взором окинул мрачное здание гостиницы, окружавшие его холмы, берег залива.
— Мне здесь нравится.
Один за другим мужчины гасили свои сигареты, молча делились, как это предусматривал инструктаж, на группы по три-четыре человека и, подбадривая друг друга кивками головы и пожатиями плеч, возвращались в магазинное нутро.
— Интересно, — спросил один из них, — а ботинки здесь купить можно?
Аркадий вспоминал последние сцены из «Преступления и наказания». Раскольникова на берегу моря. Может, мастерское описание Достоевским интеллигентного следователя подкупило его настолько, что он решил и сам стать им? Но сейчас, в этот переломный в его жизни момент, Аркадий чувствовал себя скорее преступником, чем стражем закона. Его поставили на место обвиняемого, не предъявив ему никакого обвинения. И вот стоит он, как Раскольников, на берегу океана, только на противоположном берегу. Долго он успеет еще так простоять, пока Воловой не затащит его силком на борт? Может, он упадет на землю и вцепится в нее, как краб, когда к нему подойдут? Во всяком случае, и он знал это точно, возвращаться ему не хотелось. Так приятно, так спокойно было стоять здесь, в тени холма, зная, что холм, в отличие от волны, неподвижен, что он не ускользнет из-под ног. И трава, колышущаяся под ветром, завтра будет так же колыхаться на том же склоне. Облака, как и сегодня, соберутся у той же вершины и вновь запламенеют на закате. Даже грязь и та будет замерзать и таять, замерзать и таять, но никуда отсюда она не денется.
— Я увидела тебя и глазам не поверила. — Рядом стояла Сьюзен. Выйдя из гостиницы, она пересекла улицу и подошла к Аркадию. На плече ее болтался бушлат с «Полярной звезды», волосы в беспорядке, глаза широко раскрыты и возбуждены, как будто она плакала.
— А потом я сказала себе: конечно, он должен быть здесь. То есть, я хочу сказать, я была почти уверена в том, что кто-то с конвейера мог быть когда-то, в прошлом, детективом. И знать английский. В конце концов, когда люди попадают в такие неприятности, им вовсе не так просто получить какие-то документы для того, чтобы сойти на берег. Все это было возможно. И тут я выглядываю из двери, и кого же я вижу? Тебя. Стоишь с таким видом, будто ты — хозяин острова.
Сначала ему показалось, что она пьяна. Женщины тоже пьют, даже американки. Краем глаза он заметил, как из гостиницы вышли Гесс и Марчук в сопровождении Джорджа Моргана. Все трое были в рубашках с короткими рукавами, хотя на капитане «Орла» по-прежнему красовалась его шапочка.
— Какова сегодняшняя версия? — спросила Сьюзен. — Какую сказку ты расскажешь сейчас?
— Зина покончила с собой, — ответил ей Аркадий.
— А в награду тебя отпустили на берег? И ты поверил?
— Нет, — признался он.
— Попробуем подойти к этому с другой стороны. — Она наставила на Аркадия свой указательный палец с таким отвращением, будто тыкала карандашом в змею. — Это ты убил ее, и в награду тебя отпустили на берег. Логично, да?
Морган ухватил ее за рукав и потащил прочь от Аркадия.
— Когда ты начнешь думать о том, что говоришь?
— Вы два подонка, — она вырвала руку. — Пожалуй, вы сварганили это вдвоем.
— Все, о чем я тебя прошу, — вновь попытался образумить ее Морган, — это думать, о чем говоришь.
Сьюзен хотела было приблизиться к Аркадию, обойдя Моргана стороной, но тот расставил руки.
— Ну и парочка, — проговорила она.
— Успокойся, — мягко произнес Морган. — Не стоит нести бог весть что, о чем потом все мы будем жалеть. Все это может кончиться очень печально, Сьюзен, и ты знаешь об этом.
— Вы — пара исключительных подонков. — В отвращении она отвернулась и задрала вверх голову, уставившись в небо Аркадию был знаком этот прием — она хотела сдержать слезы.
Морган начал было увещевать ее «Сьюзен…», но она жестом руки остановила его и, не проронив больше ни слова, направилась к гостинице.
С кривой улыбкой Морган повернулся к Аркадию.
— Приношу свои извинения. Не знаю, в чем тут дело.
Сьюзен, решительным шагом приближаясь к дверям, вклинилась между Марчуком и Гессом, растолкав их обоих в стороны. Мужчины поспешили вслед за неторопливо идущими по дороге Аркадием и Морганом. Глаза Марчука блестели, как у человека, успевшего уже пропустить стаканчик-другой. На таком холоде судить об этом по его дыханию было трудно. Выходка Сьюзен оставила у всех чувство какой-то неловкости.
— Понятно, — сказал наконец Морган. — Она только что узнала, что ее замена придет не раньше чем в Сиэтле. Придется ей еще задержаться на «Полярной звезде».
— По-видимому, — ответил Аркадий.
Глава 19
Аркадий и двое его соотечественников пили пиво, сидя за столиком с пластиковой крышкой, имитирующей красное дерево. Опираясь спиной о перегородку, отделяющую столик от помещения бара, Марчук заметил:
— Когда американцы напиваются, они начинают громко разговаривать и шуметь. Русский мужик становится только серьезнее. Он пьет до тех пор, пока не упадет с достоинством, как падает дерева. — На мгновение он задумался над кружкой с пивом. — Ты не собираешься бежать?
— Нет.
— Пойми, одно дело снять человека с конвейера и позволить ему шляться по судну, и совсем другое — позволить ему сойти на берег. Как ты думаешь, что бывает с капитаном, чей матрос бежит? С капитаном, позволившим рыбаку с твоими документами сойти на берег в чужой стране? Скажи мне.
— На вышках в Норильске еще есть место для охранников.
— Я сам тебе скажу. Я найду тебя и убью своими собственными руками. Сердцем же я, конечно, с тобой. Но я хочу, чтобы ты это знал.
— Выпьем. — Аркадию нравились люди прямые и честные.
— Поздравляю! — Подтянув стул, к ним присоединился Джордж Морган, он чокнулся своей бутылкой пива с Аркадием. — Я так понял, что вы разрешили эту загадку? Самоубийство?
— Она оставила записку.
— Вам повезла — Морган уже обрел прежнее спокойствие и невозмутимость. Не этакий чернобородый тигр вроде Марчука или гномик наподобие Гесса, нет: каменное лицо профессионала с пронзительным взглядом голубых глаз.
— Мы говорили о том, какое необычное это место — Датч-Харбор, — сказал Гесс.
— Отсюда ближе до полюса, чем до остальной территории Штатов. Странное места — Морган поддержал тему.
Другое место, подумал Аркадий. Другое. Бар в Союзе — это тихое заведение, где собираются спокойные, усталые мужчины, здесь же стоит неумолчный гам. Вдоль стойки расположилась компания в шерстяных рубашках и клетчатых кепках, крепкие бородатые длинноволосые парни, полные энергии и здоровья — как же им не хлопать друг друга по спине и не пить прямо из бутылок. А зеркало позади стойки бара чуть ли не во всю стену, казалось, удваивало число посетителей, прибавляя, значит, тем самым и шума. В углу группа алеутов играла в пул*. За столами сидели женщины, девицы с размалеванными личиками и неестественно светлыми волосами. На них почти никто не обращал внимания за исключением, пожалуй, Ридли, которого дамы взяли в кольцо. Инженер решил как-то выделить себя из толпы: в бархатной рубашке и с золотой цепью на груди он походил на принца эпохи Возрождения, болтающего с крестьянками. Вот он встал, направился к Аркадию.
></emphasis>
* Разновидность бильярда.
— Дамы желают узнать, не двухголовый ли у тебя?..
— А что здесь считается нормальным?
— Здесь нет ничего нормального. Посмотри вокруг: все эти местные предприниматели целиком и полностью зависят от вас, коммунистов. И это правда. У банкиров в ящиках столов перекатываются не доллары, а яйца наших рыбаков, потому что все деньги брошены на крабовый бум. Когда крабы уходят, народ здесь лишается своих катеров, оборудования, машин, даже домов. Если бы не рыболовство, мы бы качали газ. Но в 78-м сюда пришли русские и стали скупать все, что мы вылавливаем. Хвала Создателю за международное сотрудничество! Если бы о нас заботились Штаты, мы бы давно уже сидели в заднице. Ты скажешь, что это странно? Ты окажешься прав.
— Вы много зарабатываете?
— Десять, двенадцать тысяч в месяц.
Аркадий быстренько прикинул в уме, что по реальному курсу черного рынка он сам зарабатывал около ста долларов в месяц.
— Действительно странно, — вынужденно признал он.
В углу под свисающей с потолка лампой дневного света молча и деловито алеуты играли в пул. На них были шапочки, парки, темные очки, на всех, кроме Майка, палубного матроса с «Орла». Майк разочарованно завопил, когда его шарик, падавший в нужную ямку, столкнулся с другим, направив его прямиком в лунку, а сам упал на стартовую черту. Вдоль стены на одной длинной скамье сидели алеутские девушки в теплых куртках и весело перешептывались. В одиночестве за столиком сидела молодая белая женщина, челюсти ее усердно перемалывали жевательную резинку, глаза настойчиво следовали за каждым движением Майка, других она вокруг себя не замечала.
— Весь остров принадлежит алеутам, — вновь обратился Ридли к Аркадию. — Во время войны моряки вышвырнули их вон, потом Картер вернул им эту землю. Теперь им нет нужды ходить в море за рыбой… Майк — другое дело, он просто влюблен в море.
— А вы? — спросил его Аркадий. — Вы тоже его любите?
Ридли не только собрал свои волосы в конский хвост на затылке, не только завил подобие косичек над ушами, он, похоже, успел перезарядить бешено сверкавшие глаза. Резкая усмешка исказила его губы.
— Я дико ненавижу его. Нет ничего естественного в том, что сталь плавает по воде. Соленая вода — враг человека. От нее даже железо рвется. Жизнь слишком коротка, чтобы любить море.
— Ваш приятель Колетти работал в полиции?
— Простым патрульным, а уж вовсе не следователем-билингвом*, подобно вам. Если, конечно, не считать итальянского.
></emphasis>
* Человек, одинаково свободно говорящий на двух языках.
Принесли виски, Морган разлил.
— Чего мне не хватает в море, — продолжал Ридли, — так это цивилизации. Цивилизация — это женщины, и уж тут «Полярная звезда» одержала над нами верх. Посадите Христа, Фрейда и Карла Маркса месяцев на шесть в одну лодку, и они превратятся в таких же, как мы, примитивных самцов, сыплющих бранью.
— Ваш инженер — настоящий философ, — обратился Гесс к Моргану. — В пятидесятые годы у нас у побережья Камчатки были плавучие консервные заводы, где работало до семисот женщин и около десятка мужчин. Они упаковывали в банки крабов. Технология требовала, чтобы с мясом краба не соприкасался никакой металл, мы использовали тогда специальные линии, купленные у вас же, в Америке. Однако, в конце концов, из политических соображений ваше правительство отказало в поставке новых линий для изготовления коммунистических консервов, и все наше дело с крабами рухнуло.
Аркадий помнил, какие об этом ходили рассказы: восстания и забастовки на консервных заводах, женщины, насилующие мужчин. Не очень-то много там было от цивилизации.
— За совместные предприятия! — Морган поднял свой стакан.
В Советском Союзе в пул не играли, но Аркадий помнил американских солдат в Западной Германии, их одержимость. Похоже, Майку везло, его непрестанно жующая подружка все чаще награждала его поцелуями. А не продай царь Аляску, стал бы алеут сейчас дергать за рычаги игральной машины?
Ридли проследил за его взглядом.
— Алеуты всегда охотились на котиков, продавали их России. Охотились на каланов, моржей, китов. А теперь они зашибают деньгу, сдавая в аренду доки компании «Эксон». Кучка коренных американских капиталистов, не то, что мы.
— «Мы» — это вы и я?
— Именно. Дело в точ что между рыбаками во всем мире куда больше общего, чем среди кого бы то ни было еще. К примеру, на суше люди любят каланов. Я же когда вижу калана, я вижу вора. Если пройти мимо островов Шелихова, то они будут лежать там и ждать вас, целые банды: по тридцать, по сорок штук. И они ничего не боятся, лезут прямо на сеть. Дьявол, а ведь они весят шестьсот — семьсот фунтов каждый, как медведи.
— Он говорит про каланов, — пояснил Гесс Марчуку, крутившему в непонимании глазами.
— И вот что они делают, — гнул свое Ридли, — они не просто выхватывают рыбку из сети и удовлетворяются этим. Нет, они вырывают из ее пуза самый лакомый кусок — один! И если в сети лосось, то таким образом одним укусом они воруют пятьдесят долларов, и это еще не все. Когда эта тварь устает, она хватает последнюю свою рыбину и ныряет. А потом этот сукин сын выкидывает совершенно подлый фокус: он всплывает на поверхность с рыбиной в пасти и машет ею тебе. Как бы говоря: «А мне плевать на тебя, придурок». Вот когда пригодится хорошее ружье. Не думаю, что взрослого самца может остановить что-то кроме «магнума». А из чего стреляете вы?
— Официально они охраняются законом. — Гесс очень тщательно перевел слова Марчука.
— Да, я тоже так говорил. У нас на судне для них приготовлен целый арсенал. Конечно, они должны охраняться — Ридли издевательски кивнул.
У Ридли, как казалось Аркадию, был двойной дар: очаровательного собеседника и хладнокровного убийцы, причем и в том и в ином качестве он был настоящим поэтом. Почувствовав на себе взгляд Аркадия, он тоже вперил в него свой взор.
— Пользуясь вашей терминологией, это убийство, — сказал Ридли.
— Кого? — спросил Аркадий.
— Не кого, а чего. Каланов.
Марчук поднял стакан.
— Самое главное, это то, что мы — советские люди или американцы, — мы рыбаки, и мы заняты делом, которое нам по душе. За счастливых людей!
— Счастье — это отсутствие боли. — Ридли осушил свой стакан и поставил его на стол. — Вот теперь я счастлив. Скажи мне, — он повернулся к Аркадию, — работая на конвейере, в вечной сырости и холоде, с ног до головы в рыбьих кишках и чешуе, ты — счастлив?
— У нас на конвейере другой афоризм, — в тон ему ответил Аркадий, — «счастье — это максимальное согласие между реальностью и желанием».
— Хороший ответ. За это нужно выпить, — произнес Морган. — Толстой?
— Сталин, — ответил Аркадий. — В советской философии полно таких сюрпризов.
— Из твоих уст — пожалуй. — Это была Сьюзен. Аркадий не знал, как давно она уже стояла у их столика. Ее влажные волосы были зачесаны назад, бледные щеки еще хранили следы слез, на их почти белом фоне губы выглядели еще более красными, глаза — более карими. Этот контраст делал ее еще привлекательнее.
Ридли вместе с Колетти ушли искать партнеров в карты. Марчук вернулся на корабль сменить Волового. Как только первый помощник узнал, что Аркадий на берегу, он устремился туда, как палач за своей жертвой. И все же два часа на земле — это лучше, чем ничего. Каждая минута пребывания здесь, пусть даже в баре, была для Аркадия глотком живительного кислорода.
Шум в зале нарастал, но он уже почти не замечал его. Сьюзен сидела, поджав под себя ноги. Лицо в рамке золотистых волос пряталось в тени. Ее обычная по отношению к Аркадию враждебность дала трещину, в которой виднелось что-то более значительное и интересное.
— Мне омерзителен Воловой, но, скорее, я поверю ему, чем тебе.
— Значит, таков уж я.
— С мыслями о правде, справедливости и советском образе жизни?
— С мыслями побыстрее убраться с судна.
— В этом-то вся соль. Нам обоим придется на него вернуться, а ведь я даже не русская.
— Тогда смирись.
— Не могу.
— А тебя-то кто заставляет оставаться? — спросил ее Аркадий.
Она закурила, подлила себе виски — в стакане ее остались только кусочки льда — и ничего не ответила.
— Так что будем страдать вместе, — сказал он.
Джордж Морган и Гесс усердно делили свою бутылку.
— Представь, — говорил Гесс, — если бы все наши отношения строились в рамках совместных предприятий, а?
— Ты имеешь в виду настоящее сотрудничество?
— Если бы мы покончили со всякими подозрениями, отбросили бы попытки посадить друг друга в лужу. Какими бы партнерами мы тогда были!
— Мы берем себе Японию, вы — Китай?
— И делим пополам Германию, пока это возможно.
— Как, по-твоему, выглядит ад? — спросила Сьюзен Аркадия.
Он задумался.
— Как съезд партии. Как четырехчасовой доклад генерального секретаря. Или нет, вечный доклад. Распластанные в креслах, как дохлые рыбы, делегаты слушают доклад, который не имеет конца.
— А для меня это вечер с Воловым. Я смотрю, как он занимается поднятием тяжестей. Кто-то из нас двоих обнажен. Ужасное зрелище, в любом случае.
— Он зовет тебя «Сусан».
— И ты тоже. Какое женское имя тебе нравится больше?
— Ирина.
— Опиши мне ее.
— Светло-каштановые волосы, темно-карие глаза. Высокая. Жизнерадостная и энергичная.
— На «Полярной звезде» ее нет.
— Нет.
— Она дома?
Аркадий сменил тему.
— На судне тебя любят.
— Я тоже люблю русских, но не очень-то приятно, когда твоя каюта утыкана жучками. Если я говорю, почему у нас нет масла, то вдруг мне его приносят целую тарелку. Берни как-то поговорил о политике с каким-то палубным матросом, и на следующий день человека сняли с корабля. Сначала еще пытаешься не говорить ничего такого, что могло бы звучать оскорбительно, но потом, чтобы не сойти с ума окончательно, начинаешь говорить о Воловом и его стукачах. Для меня «Полярная звезда» превратилась в ад. А как ты?
— Для меня это только преддверие ада.
— Все бы было сплошным совместным предприятием, — продолжал между тем Гесс. — Кратчайший морской путь из Европы в Тихий океан лежит через Арктику, мы могли бы предоставить ледоколы. Было бы то же самое, что и сейчас, когда «Полярная звезда» ведет за собой «Орла» через ледяное поле.
— И тот полностью зависит от вас? — подхватил Морган. — Не думаю, что ситуация настолько изменилась.
— Тебе нравилась Зина, — сказал Аркадий. — Ты давала ей свой купальник, свои солнечные очки. А взамен… Что ты получала взамен?
Сьюзен долго молчала, у Аркадия было такое ощущение, что он, сидя в темной комнате, разговаривает с черной кошкой: полнейшая неизвестность и непредсказуемость.
— Это было для меня развлечением, — наконец ответила она.
— Ты рассказывала ей о Калифорнии, она тебе — о Владивостоке, происходил эквивалентный обмен, так?
— Она соединяла в себе невинность и вероломство, этакая русская Норма Джин.
— Не понимаю.
— Норма Джин обесцветила свои волосы и превратилась в Мэрилин Монро. Зина Патиашвили выкрасила свои и осталась Зиной Патиашвили. Те же амбиции, но другой результат.
— Вы же были подругами.
Она налила ему виски так, что жидкость поднялась над краем стакана, так же точно наполнила и свой.
— В Норвегии есть такая игра: кто проливает первым, тот пьет. Если проигрываешь два раза подряд, то противник усаживает тебя на стул и несильными ударами по голове пытается свалить на пол.
— Сыграем, но только без ударов по голове. Итак, вы с Зиной были подругами, — повторил Аркадий.
— «Полярная звезда» — прямо-таки юдоль лишений. Знаешь ведь, как редко удается встретить человека живого и непосредственного по-настоящему. Проблема в том, что у вас, советских, какое-то особенное представление о друзьях. И вы и мы — люди доброй воли, любящие мир, но, видимо, Господь Бог против того, чтобы американец и русский слишком уж сближались. Иначе почему русского списывают с судна тут же и готовы это сделать даже в Новой Зеландии?
— Зину никто не списывал с судна.
— Нет, и все мы знали, что она была осведомителем, в некоторой степени по крайней мере. И я была готова смириться с этим, поскольку она была такой живой, такой наивной, полной веселья, гораздо более интересной, чем любой ваш мужчина.
— С кем из ваших она спала?
— Откуда ты знаешь, что она вообще с кем-то спала?
— Она всегда этим занималась, такая уж была у нее натура. Если на борту было четверо американцев, она спала по крайней мере хоть с одним из них.
— Ланц.
Аркадий помнил Ланца — тощего и апатичного наблюдателя из бани.
— А после этого ты предупредила ее? Ведь не мог же этого сделать Воловой.
Аркадий пригубил.
— Хорошее виски.
Выпуклый краешек жидкости в ее стакане подрагивал, но не переливался. Неоновая лампочка над столиком отражалась в виски, как луна.
— А с кем спал ты сам на «Полярной звезде»?
— Ни с кем.
— Тогда и для тебя «Полярная звезда» — это юдоль лишений. За тебя!
Впервые за все это время Морган поднял свою голову для того, чтобы посмотреть на Сьюзен, и вновь переключился на Гесса, рассказывавшего о новом нашествии на Москву.
— Японцы кругом, они заполонили лучшие гостиницы. В лучших ресторанах сидят японцы, и туда уже не войдешь, потому что все до единого столика заняты ими…
— Зина говорила тебе о себе самой и капитане Марчуке, не так ли? Поэтому-то ты и не хочешь признаться в том, что видела их на корме в то время как все танцевали. Ты не хотела их выдавать? Смущать его?
— Там было темно.
— Ему ведь ничуть не показалось, что она помышляет о самоубийстве. Ты с ней говорила; как, по-твоему, была она чем-нибудь угнетена?
— А ты чем-нибудь угнетен? Размышляешь о самоубийстве?
Опять она его сбила с толку. Разучился он вести допрос, слишком медленно получается, слишком его уводят в сторону ее вопросы.
— Нет. Я скорее беззаботный бродяжка в жизни. А пока я был в партии, я был еще более беззаботным.
— Еще бы.
— Партбилет защитит от многих напастей.
— Да ну. Например?
— Возьмем контрабанду. Без него это трагедия. С ним — фарс.
— Ну-ну.
— Действие разворачивается следующим образом. Скажем, ловят второго помощника. Он идет на собрание и начинает плакать: «Не знаю, что на меня нашло, товарищи. Ничего подобного раньше со мной не было. Дайте мне шанс искупить свою вину».
— И что же? — Сьюзен чуть подалась к свету.
Гесс и Морган замолчали, слушая его слова.
— Собрание голосует, и принимается решение объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. После этого проходит два месяца и созывается новое собрание.
— Да? — с интересом сказала Сьюзен.
— Слово берет капитан. Он говорит: «Второй помощник разочаровал и огорчил нас всех, иногда мне даже казалось, что я никогда больше не окажусь с ним на одном корабле. Однако сейчас его усилия загладить свою вину очевидны каждому».
— Поднимается замполит и… — подсказала ему Сьюзен.
— Поднимается замполит и говорит: «Второй помощник вновь припал к светлому источнику коммунистических идей. Принимая во внимание его второе духовное рождение, я предлагаю снять с него строгий выговор с занесением в учетную карточку». Ты можешь представить себе что-нибудь более нелепое?
— Веселый ты человек, Ренько, — заметила Сьюзен.
— Он злой человек, — подал голос Гесс.
— Вот как все заканчивается, если ты член партии. Но если нет, если ты просто рабочий и тебя поймали с попыткой провезти видеокассеты, или жемчуг, или еще что-нибудь, то последствия уже будут совсем не комичными. Пять лет лагерей.
— Расскажи мне еще про Ирину. Мне это интересно. Где она?
— Не знаю.
— Где-то… — Сьюзен развела руки в стороны. — Там?
— Есть такие люди, — ответил ей Аркадий. — Ты знаешь, есть Северный полюс, и есть Южный полюс. А еще есть такое место, которое называется Полюс Недоступности. Раньше когда-то думали, что все льды арктических морей вращаются вокруг одной какой-то точки, мифического полюса, окруженного вращающимися плавучими льдинами и совершенно недостижимого. Вот там-то, я думаю, они и находятся. — Без всякой паузы он спросил: — В тот вечер с танцами Зина выглядела подавленной?
— Разве я сказала, что разговаривала с ней?
— Когда американцы напиваются, они начинают громко разговаривать и шуметь. Русский мужик становится только серьезнее. Он пьет до тех пор, пока не упадет с достоинством, как падает дерева. — На мгновение он задумался над кружкой с пивом. — Ты не собираешься бежать?
— Нет.
— Пойми, одно дело снять человека с конвейера и позволить ему шляться по судну, и совсем другое — позволить ему сойти на берег. Как ты думаешь, что бывает с капитаном, чей матрос бежит? С капитаном, позволившим рыбаку с твоими документами сойти на берег в чужой стране? Скажи мне.
— На вышках в Норильске еще есть место для охранников.
— Я сам тебе скажу. Я найду тебя и убью своими собственными руками. Сердцем же я, конечно, с тобой. Но я хочу, чтобы ты это знал.
— Выпьем. — Аркадию нравились люди прямые и честные.
— Поздравляю! — Подтянув стул, к ним присоединился Джордж Морган, он чокнулся своей бутылкой пива с Аркадием. — Я так понял, что вы разрешили эту загадку? Самоубийство?
— Она оставила записку.
— Вам повезла — Морган уже обрел прежнее спокойствие и невозмутимость. Не этакий чернобородый тигр вроде Марчука или гномик наподобие Гесса, нет: каменное лицо профессионала с пронзительным взглядом голубых глаз.
— Мы говорили о том, какое необычное это место — Датч-Харбор, — сказал Гесс.
— Отсюда ближе до полюса, чем до остальной территории Штатов. Странное места — Морган поддержал тему.
Другое место, подумал Аркадий. Другое. Бар в Союзе — это тихое заведение, где собираются спокойные, усталые мужчины, здесь же стоит неумолчный гам. Вдоль стойки расположилась компания в шерстяных рубашках и клетчатых кепках, крепкие бородатые длинноволосые парни, полные энергии и здоровья — как же им не хлопать друг друга по спине и не пить прямо из бутылок. А зеркало позади стойки бара чуть ли не во всю стену, казалось, удваивало число посетителей, прибавляя, значит, тем самым и шума. В углу группа алеутов играла в пул*. За столами сидели женщины, девицы с размалеванными личиками и неестественно светлыми волосами. На них почти никто не обращал внимания за исключением, пожалуй, Ридли, которого дамы взяли в кольцо. Инженер решил как-то выделить себя из толпы: в бархатной рубашке и с золотой цепью на груди он походил на принца эпохи Возрождения, болтающего с крестьянками. Вот он встал, направился к Аркадию.
></emphasis>
* Разновидность бильярда.
— Дамы желают узнать, не двухголовый ли у тебя?..
— А что здесь считается нормальным?
— Здесь нет ничего нормального. Посмотри вокруг: все эти местные предприниматели целиком и полностью зависят от вас, коммунистов. И это правда. У банкиров в ящиках столов перекатываются не доллары, а яйца наших рыбаков, потому что все деньги брошены на крабовый бум. Когда крабы уходят, народ здесь лишается своих катеров, оборудования, машин, даже домов. Если бы не рыболовство, мы бы качали газ. Но в 78-м сюда пришли русские и стали скупать все, что мы вылавливаем. Хвала Создателю за международное сотрудничество! Если бы о нас заботились Штаты, мы бы давно уже сидели в заднице. Ты скажешь, что это странно? Ты окажешься прав.
— Вы много зарабатываете?
— Десять, двенадцать тысяч в месяц.
Аркадий быстренько прикинул в уме, что по реальному курсу черного рынка он сам зарабатывал около ста долларов в месяц.
— Действительно странно, — вынужденно признал он.
В углу под свисающей с потолка лампой дневного света молча и деловито алеуты играли в пул. На них были шапочки, парки, темные очки, на всех, кроме Майка, палубного матроса с «Орла». Майк разочарованно завопил, когда его шарик, падавший в нужную ямку, столкнулся с другим, направив его прямиком в лунку, а сам упал на стартовую черту. Вдоль стены на одной длинной скамье сидели алеутские девушки в теплых куртках и весело перешептывались. В одиночестве за столиком сидела молодая белая женщина, челюсти ее усердно перемалывали жевательную резинку, глаза настойчиво следовали за каждым движением Майка, других она вокруг себя не замечала.
— Весь остров принадлежит алеутам, — вновь обратился Ридли к Аркадию. — Во время войны моряки вышвырнули их вон, потом Картер вернул им эту землю. Теперь им нет нужды ходить в море за рыбой… Майк — другое дело, он просто влюблен в море.
— А вы? — спросил его Аркадий. — Вы тоже его любите?
Ридли не только собрал свои волосы в конский хвост на затылке, не только завил подобие косичек над ушами, он, похоже, успел перезарядить бешено сверкавшие глаза. Резкая усмешка исказила его губы.
— Я дико ненавижу его. Нет ничего естественного в том, что сталь плавает по воде. Соленая вода — враг человека. От нее даже железо рвется. Жизнь слишком коротка, чтобы любить море.
— Ваш приятель Колетти работал в полиции?
— Простым патрульным, а уж вовсе не следователем-билингвом*, подобно вам. Если, конечно, не считать итальянского.
></emphasis>
* Человек, одинаково свободно говорящий на двух языках.
Принесли виски, Морган разлил.
— Чего мне не хватает в море, — продолжал Ридли, — так это цивилизации. Цивилизация — это женщины, и уж тут «Полярная звезда» одержала над нами верх. Посадите Христа, Фрейда и Карла Маркса месяцев на шесть в одну лодку, и они превратятся в таких же, как мы, примитивных самцов, сыплющих бранью.
— Ваш инженер — настоящий философ, — обратился Гесс к Моргану. — В пятидесятые годы у нас у побережья Камчатки были плавучие консервные заводы, где работало до семисот женщин и около десятка мужчин. Они упаковывали в банки крабов. Технология требовала, чтобы с мясом краба не соприкасался никакой металл, мы использовали тогда специальные линии, купленные у вас же, в Америке. Однако, в конце концов, из политических соображений ваше правительство отказало в поставке новых линий для изготовления коммунистических консервов, и все наше дело с крабами рухнуло.
Аркадий помнил, какие об этом ходили рассказы: восстания и забастовки на консервных заводах, женщины, насилующие мужчин. Не очень-то много там было от цивилизации.
— За совместные предприятия! — Морган поднял свой стакан.
В Советском Союзе в пул не играли, но Аркадий помнил американских солдат в Западной Германии, их одержимость. Похоже, Майку везло, его непрестанно жующая подружка все чаще награждала его поцелуями. А не продай царь Аляску, стал бы алеут сейчас дергать за рычаги игральной машины?
Ридли проследил за его взглядом.
— Алеуты всегда охотились на котиков, продавали их России. Охотились на каланов, моржей, китов. А теперь они зашибают деньгу, сдавая в аренду доки компании «Эксон». Кучка коренных американских капиталистов, не то, что мы.
— «Мы» — это вы и я?
— Именно. Дело в точ что между рыбаками во всем мире куда больше общего, чем среди кого бы то ни было еще. К примеру, на суше люди любят каланов. Я же когда вижу калана, я вижу вора. Если пройти мимо островов Шелихова, то они будут лежать там и ждать вас, целые банды: по тридцать, по сорок штук. И они ничего не боятся, лезут прямо на сеть. Дьявол, а ведь они весят шестьсот — семьсот фунтов каждый, как медведи.
— Он говорит про каланов, — пояснил Гесс Марчуку, крутившему в непонимании глазами.
— И вот что они делают, — гнул свое Ридли, — они не просто выхватывают рыбку из сети и удовлетворяются этим. Нет, они вырывают из ее пуза самый лакомый кусок — один! И если в сети лосось, то таким образом одним укусом они воруют пятьдесят долларов, и это еще не все. Когда эта тварь устает, она хватает последнюю свою рыбину и ныряет. А потом этот сукин сын выкидывает совершенно подлый фокус: он всплывает на поверхность с рыбиной в пасти и машет ею тебе. Как бы говоря: «А мне плевать на тебя, придурок». Вот когда пригодится хорошее ружье. Не думаю, что взрослого самца может остановить что-то кроме «магнума». А из чего стреляете вы?
— Официально они охраняются законом. — Гесс очень тщательно перевел слова Марчука.
— Да, я тоже так говорил. У нас на судне для них приготовлен целый арсенал. Конечно, они должны охраняться — Ридли издевательски кивнул.
У Ридли, как казалось Аркадию, был двойной дар: очаровательного собеседника и хладнокровного убийцы, причем и в том и в ином качестве он был настоящим поэтом. Почувствовав на себе взгляд Аркадия, он тоже вперил в него свой взор.
— Пользуясь вашей терминологией, это убийство, — сказал Ридли.
— Кого? — спросил Аркадий.
— Не кого, а чего. Каланов.
Марчук поднял стакан.
— Самое главное, это то, что мы — советские люди или американцы, — мы рыбаки, и мы заняты делом, которое нам по душе. За счастливых людей!
— Счастье — это отсутствие боли. — Ридли осушил свой стакан и поставил его на стол. — Вот теперь я счастлив. Скажи мне, — он повернулся к Аркадию, — работая на конвейере, в вечной сырости и холоде, с ног до головы в рыбьих кишках и чешуе, ты — счастлив?
— У нас на конвейере другой афоризм, — в тон ему ответил Аркадий, — «счастье — это максимальное согласие между реальностью и желанием».
— Хороший ответ. За это нужно выпить, — произнес Морган. — Толстой?
— Сталин, — ответил Аркадий. — В советской философии полно таких сюрпризов.
— Из твоих уст — пожалуй. — Это была Сьюзен. Аркадий не знал, как давно она уже стояла у их столика. Ее влажные волосы были зачесаны назад, бледные щеки еще хранили следы слез, на их почти белом фоне губы выглядели еще более красными, глаза — более карими. Этот контраст делал ее еще привлекательнее.
Ридли вместе с Колетти ушли искать партнеров в карты. Марчук вернулся на корабль сменить Волового. Как только первый помощник узнал, что Аркадий на берегу, он устремился туда, как палач за своей жертвой. И все же два часа на земле — это лучше, чем ничего. Каждая минута пребывания здесь, пусть даже в баре, была для Аркадия глотком живительного кислорода.
Шум в зале нарастал, но он уже почти не замечал его. Сьюзен сидела, поджав под себя ноги. Лицо в рамке золотистых волос пряталось в тени. Ее обычная по отношению к Аркадию враждебность дала трещину, в которой виднелось что-то более значительное и интересное.
— Мне омерзителен Воловой, но, скорее, я поверю ему, чем тебе.
— Значит, таков уж я.
— С мыслями о правде, справедливости и советском образе жизни?
— С мыслями побыстрее убраться с судна.
— В этом-то вся соль. Нам обоим придется на него вернуться, а ведь я даже не русская.
— Тогда смирись.
— Не могу.
— А тебя-то кто заставляет оставаться? — спросил ее Аркадий.
Она закурила, подлила себе виски — в стакане ее остались только кусочки льда — и ничего не ответила.
— Так что будем страдать вместе, — сказал он.
Джордж Морган и Гесс усердно делили свою бутылку.
— Представь, — говорил Гесс, — если бы все наши отношения строились в рамках совместных предприятий, а?
— Ты имеешь в виду настоящее сотрудничество?
— Если бы мы покончили со всякими подозрениями, отбросили бы попытки посадить друг друга в лужу. Какими бы партнерами мы тогда были!
— Мы берем себе Японию, вы — Китай?
— И делим пополам Германию, пока это возможно.
— Как, по-твоему, выглядит ад? — спросила Сьюзен Аркадия.
Он задумался.
— Как съезд партии. Как четырехчасовой доклад генерального секретаря. Или нет, вечный доклад. Распластанные в креслах, как дохлые рыбы, делегаты слушают доклад, который не имеет конца.
— А для меня это вечер с Воловым. Я смотрю, как он занимается поднятием тяжестей. Кто-то из нас двоих обнажен. Ужасное зрелище, в любом случае.
— Он зовет тебя «Сусан».
— И ты тоже. Какое женское имя тебе нравится больше?
— Ирина.
— Опиши мне ее.
— Светло-каштановые волосы, темно-карие глаза. Высокая. Жизнерадостная и энергичная.
— На «Полярной звезде» ее нет.
— Нет.
— Она дома?
Аркадий сменил тему.
— На судне тебя любят.
— Я тоже люблю русских, но не очень-то приятно, когда твоя каюта утыкана жучками. Если я говорю, почему у нас нет масла, то вдруг мне его приносят целую тарелку. Берни как-то поговорил о политике с каким-то палубным матросом, и на следующий день человека сняли с корабля. Сначала еще пытаешься не говорить ничего такого, что могло бы звучать оскорбительно, но потом, чтобы не сойти с ума окончательно, начинаешь говорить о Воловом и его стукачах. Для меня «Полярная звезда» превратилась в ад. А как ты?
— Для меня это только преддверие ада.
— Все бы было сплошным совместным предприятием, — продолжал между тем Гесс. — Кратчайший морской путь из Европы в Тихий океан лежит через Арктику, мы могли бы предоставить ледоколы. Было бы то же самое, что и сейчас, когда «Полярная звезда» ведет за собой «Орла» через ледяное поле.
— И тот полностью зависит от вас? — подхватил Морган. — Не думаю, что ситуация настолько изменилась.
— Тебе нравилась Зина, — сказал Аркадий. — Ты давала ей свой купальник, свои солнечные очки. А взамен… Что ты получала взамен?
Сьюзен долго молчала, у Аркадия было такое ощущение, что он, сидя в темной комнате, разговаривает с черной кошкой: полнейшая неизвестность и непредсказуемость.
— Это было для меня развлечением, — наконец ответила она.
— Ты рассказывала ей о Калифорнии, она тебе — о Владивостоке, происходил эквивалентный обмен, так?
— Она соединяла в себе невинность и вероломство, этакая русская Норма Джин.
— Не понимаю.
— Норма Джин обесцветила свои волосы и превратилась в Мэрилин Монро. Зина Патиашвили выкрасила свои и осталась Зиной Патиашвили. Те же амбиции, но другой результат.
— Вы же были подругами.
Она налила ему виски так, что жидкость поднялась над краем стакана, так же точно наполнила и свой.
— В Норвегии есть такая игра: кто проливает первым, тот пьет. Если проигрываешь два раза подряд, то противник усаживает тебя на стул и несильными ударами по голове пытается свалить на пол.
— Сыграем, но только без ударов по голове. Итак, вы с Зиной были подругами, — повторил Аркадий.
— «Полярная звезда» — прямо-таки юдоль лишений. Знаешь ведь, как редко удается встретить человека живого и непосредственного по-настоящему. Проблема в том, что у вас, советских, какое-то особенное представление о друзьях. И вы и мы — люди доброй воли, любящие мир, но, видимо, Господь Бог против того, чтобы американец и русский слишком уж сближались. Иначе почему русского списывают с судна тут же и готовы это сделать даже в Новой Зеландии?
— Зину никто не списывал с судна.
— Нет, и все мы знали, что она была осведомителем, в некоторой степени по крайней мере. И я была готова смириться с этим, поскольку она была такой живой, такой наивной, полной веселья, гораздо более интересной, чем любой ваш мужчина.
— С кем из ваших она спала?
— Откуда ты знаешь, что она вообще с кем-то спала?
— Она всегда этим занималась, такая уж была у нее натура. Если на борту было четверо американцев, она спала по крайней мере хоть с одним из них.
— Ланц.
Аркадий помнил Ланца — тощего и апатичного наблюдателя из бани.
— А после этого ты предупредила ее? Ведь не мог же этого сделать Воловой.
Аркадий пригубил.
— Хорошее виски.
Выпуклый краешек жидкости в ее стакане подрагивал, но не переливался. Неоновая лампочка над столиком отражалась в виски, как луна.
— А с кем спал ты сам на «Полярной звезде»?
— Ни с кем.
— Тогда и для тебя «Полярная звезда» — это юдоль лишений. За тебя!
Впервые за все это время Морган поднял свою голову для того, чтобы посмотреть на Сьюзен, и вновь переключился на Гесса, рассказывавшего о новом нашествии на Москву.
— Японцы кругом, они заполонили лучшие гостиницы. В лучших ресторанах сидят японцы, и туда уже не войдешь, потому что все до единого столика заняты ими…
— Зина говорила тебе о себе самой и капитане Марчуке, не так ли? Поэтому-то ты и не хочешь признаться в том, что видела их на корме в то время как все танцевали. Ты не хотела их выдавать? Смущать его?
— Там было темно.
— Ему ведь ничуть не показалось, что она помышляет о самоубийстве. Ты с ней говорила; как, по-твоему, была она чем-нибудь угнетена?
— А ты чем-нибудь угнетен? Размышляешь о самоубийстве?
Опять она его сбила с толку. Разучился он вести допрос, слишком медленно получается, слишком его уводят в сторону ее вопросы.
— Нет. Я скорее беззаботный бродяжка в жизни. А пока я был в партии, я был еще более беззаботным.
— Еще бы.
— Партбилет защитит от многих напастей.
— Да ну. Например?
— Возьмем контрабанду. Без него это трагедия. С ним — фарс.
— Ну-ну.
— Действие разворачивается следующим образом. Скажем, ловят второго помощника. Он идет на собрание и начинает плакать: «Не знаю, что на меня нашло, товарищи. Ничего подобного раньше со мной не было. Дайте мне шанс искупить свою вину».
— И что же? — Сьюзен чуть подалась к свету.
Гесс и Морган замолчали, слушая его слова.
— Собрание голосует, и принимается решение объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. После этого проходит два месяца и созывается новое собрание.
— Да? — с интересом сказала Сьюзен.
— Слово берет капитан. Он говорит: «Второй помощник разочаровал и огорчил нас всех, иногда мне даже казалось, что я никогда больше не окажусь с ним на одном корабле. Однако сейчас его усилия загладить свою вину очевидны каждому».
— Поднимается замполит и… — подсказала ему Сьюзен.
— Поднимается замполит и говорит: «Второй помощник вновь припал к светлому источнику коммунистических идей. Принимая во внимание его второе духовное рождение, я предлагаю снять с него строгий выговор с занесением в учетную карточку». Ты можешь представить себе что-нибудь более нелепое?
— Веселый ты человек, Ренько, — заметила Сьюзен.
— Он злой человек, — подал голос Гесс.
— Вот как все заканчивается, если ты член партии. Но если нет, если ты просто рабочий и тебя поймали с попыткой провезти видеокассеты, или жемчуг, или еще что-нибудь, то последствия уже будут совсем не комичными. Пять лет лагерей.
— Расскажи мне еще про Ирину. Мне это интересно. Где она?
— Не знаю.
— Где-то… — Сьюзен развела руки в стороны. — Там?
— Есть такие люди, — ответил ей Аркадий. — Ты знаешь, есть Северный полюс, и есть Южный полюс. А еще есть такое место, которое называется Полюс Недоступности. Раньше когда-то думали, что все льды арктических морей вращаются вокруг одной какой-то точки, мифического полюса, окруженного вращающимися плавучими льдинами и совершенно недостижимого. Вот там-то, я думаю, они и находятся. — Без всякой паузы он спросил: — В тот вечер с танцами Зина выглядела подавленной?
— Разве я сказала, что разговаривала с ней?