…ветру «Веселый Роджер»…
 
   Он нажал на «стоп».
   — Извините меня, — сказал он.
   Да, певец был тот же самый.
 
   Звучный голос полковника Павлова-Залыгина пробился до него по телефонным проводам и радиоволнам из далекой Одессы. Его бархатный, неторопливый баритон напомнил Аркадию, что в то самое время, как ледяное поле медленно продвигается в южные районы Берингова моря, где-нибудь в Грузии люди давят виноград, а на берегу Черного моря теплоходы развозят туда и сюда последних в этом году туристов.
   Полковник был рад оказать помощь коллеге, находящемуся далеко в море, хотя для этого и потребовалось бы рыться в пыльных папках.
   — Патиашвили? Я помню ее дело. Но сейчас все начальство превратилось в таких ярых защитников закона. Повсюду суют свой нос юристы, обвиняют нас в насилии, оспаривают абсолютно законные и оправданные приговоры. Поверь, в море сейчас лучше. Я просмотрю ее дело и перезвоню тебе.
   Аркадий помнил о том, что если американцы их прослушивают, то они могут услышать поступающую на «Полярную звезду» информацию. Чем меньше, значит, звонков, тем лучше, даже если и допустить, что у него будет возможность связаться с Одессой еще раз. Николай следил за стрелкой на шкале рации: сигнал был не очень устойчивый.
   — Погода, — шепнул он Аркадию. — Прием ухудшается.
   — У нас совсем нет времени, — проговорил Аркадий в трубку.
   — Преступники публикуют свои письма в газетах! — продолжал полковник. — Почитай «Литературку»!
   — Она мертва, — перебил его Аркадий.
   — А! Ну дай мне подумать.
   Неудобства доставляла и четырехсекундная задержка каждой фразы. В отличие от микрофона, трубка телефонной связи была по-старинному украшена специальной вороночкой, в которую нужно было говорить. Аркадий лишний раз вспомнил, что вся современная аппаратура «Полярной звезды» находилась у самого днища судна, в безраздельном владении Гесса.
   — Проблема в том, что у нас фактически ничего против нее не было, — с какой-то неохотой выговорил Павлов-Залыгин. — Ничего такого, с чем можно было бы идти в суд. Обыскивали ее квартиру, продержали в КПЗ, но обвинить ни в чем не смогли. А все дело закончилось громким успехом.
   — Какое дело?
   — Это было в газетах, даже «Правда» печатала. — В голосе полковника звучала законная гордость. — Международная операция. Пять тонн грузинского гашиша были отправлены из Одессы на нашем сухогрузе в Монреаль. В брикетах, высшего качества, внутри тюков с шерстью. Таможня обнаружила. В таких случаях мы тут же налагаем арест на груз, но тут решили скооперироваться с канадцами и проследить цепочку в оба конца.
   — Так сказать, совместное предприятие.
   — Вот-вот. Операция завершилась полным успехом, ты должен был… о ней…
   — Да. Какую роль играла Зина Патиашвили?
   — Глава нашей цепочки оказался ее дружком. Она полгода работала на камбузе сухогруза, это было единственное судно, на котором она действительно работала. Ее видели на палубе, когда началась погрузка но…
   Разряды атмосферного электричества заглушали его голос.
   — …к прокурору. Но мы все же выслали ее из города.
   — Остальные соучастники все еще в лагере?
   — Все до одного в лагерях строгого режима. Я знаю, была амнистия, но это не то, что при Хрущеве, когда выпускали всех подряд. Нет, когда…
   — Мы теряем его, — обратился к Аркадию Николай.
   — Она проработала на сухогрузе шесть месяцев, но из ее трудовой книжки явствует, что в общей сложности она работала на Черном море в течение трех лет, — скороговоркой произнес Аркадий.
   — Но не на камбузе. Она… с… рекомендациями и обычными процедурами…
   — Чем она занималась?
   — Плавала. — Голос полковника опять стал отчетливо слышен. — Она выступала за сборную черноморской флотилии на различных соревнованиях. А до этого — за команду своего профессионального училища. Поговаривали, что она могла бы принять участие и в Олимпийских играх, если бы не вопрос дисциплины.
   — Небольшого роста, крашеная блондинка? — Аркадий не мог поверить, что они говорят об одном и том же человеке.
   — Да, но тогда ее волосы были еще темными. Довольно привлекательно выглядела в дешевом… импортном… Алло! Ре…
   Голос полковника пропал, как лодочка, затерявшаяся в волнах.
   — Все, потеряли, — Николай ткнул пальцем в зашкалившую стрелку.
   Аркадий выдохнул и откинулся на спинку кресла; лейтенант следил за ним встревоженным взглядом. У него были основания беспокоиться. Одно дело, когда молодой мужественный радист проводит на секретную разведстанцию честную советскую девушку для того, чтобы соблазнить ее, и совсем другое — доверить военные тайны какому-то преступнику.
   — Мне очень жаль. — Николай не мог более вынести напряженной атмосферы. — Я хотел позвать вас сюда пораньше, когда условия приема были лучше, но тут поднялся такой шум по поводу потерянного трала, пошли переговоры с Сиэтлом и Управлением… На «Веселой Джейн» это была последняя сеть.
   — Торвальд?
   — Да, норвежец. Он обвиняет нас, а мы его: он переборщил с максимальным весом. Потерял трал и все навесное оборудование. В таких льдах его не выловишь, вот ему и приходится возвращаться в Датч-Харбор.
   — Значит, с нами остается только «Орел»?
   — Компания уже направила к нам три рыболовецкие шхуны. Там не могут оставить такой плавзавод, как наш, с одним-единственным вспомогательным судном.
   — Зина говорила тебе, что она пловчиха?
   Николай закашлялся.
   — Она говорила только, что умеет плавать.
   — А сейчас на судне есть кто-нибудь еще, кого бы ты встречал в «Золотом Роге»?
   — Нет. Послушайте, можно я задам вам вопрос? Что вы будете писать в вашем рапорте обо мне? Похоже, что вы все знаете.
   — Если бы я знал все, я не стал бы задавать вопросы.
   — Да-да, но все же, вы обязательно упомянете и мое имя? — Николай придвинулся поближе, Аркадию подумалось, что он из тех юношей, которые в школе пытались из-за плеча учителя подсмотреть, какую оценку он им ставит в журнал. — У меня нет никакого права вас спрашивать, но я хочу попросить вас об одном: подумайте, что со мной будет, если все это будет изложено в вашем рапорте. Это не ради меня! Моя мать работает на консервной фабрике. Я постоянно шлю ей отрезы флотского сукна, она шьет из него юбки и брюки, а потом продает друзьям — денег-то не хватает. Она живет только ради меня, и какая-нибудь дурная весть просто убьет ее.
   — Не хочешь ли ты сказать, что я буду отвечать, если в результате твоего предательства твоя мать умрет от горя?
   — Конечно нет, ничего подобного!
   Владивосток будет прослушивать Зинины записи вне зависимости от того, что может случиться с Аркадием. При условии, что Зина сама очутилась в каморке у самого днища, лейтенанту светит, самое большое, гауптвахта.
   — Прежде, чем мы сойдем на берег, советую тебе поговорить с Гессом. — Ему хотелось побыстрее уйти из радиорубки. — А там видно будет.
   — Я вспомнил еще одну вещь, относительно денег. Зина никогда их не просила. Она хотела только, чтобы я принес ей игральную карту, даму червей. Не в качестве платы, а…
   — Сувенира?
   — Я отправился к офицеру, ответственному за культурные мероприятия, чтобы попросить колоду. Вы не поверите, но у нас здесь на всех всего одна колода карт. И по его улыбке я понял, что он знает.
   — Кто же был этим офицером? — Аркадий спросил, отдавая себе отчет в том, что, поскольку должность эта была низшей во всей корабельной иерархии, из всего экипажа на нее подходил только один человек.
   — Слава Буковский.
   Ну кто же еще?

Глава 25

   Аркадий обнаружил Славу сидящим на верхней койке в наушниках рядом с валяющимся на одеяле плеером. Во рту у Славы был мундштук саксофона, босые ступни дергались в такт музыке. Аркадий уселся за стол с таким видом, будто, проходя мимо, решил заглянуть на концерт. В каюте горела только одна забранная плафоном лампочка, но и в ее неярком свете можно было разглядеть обстановку офицерской каюты: рабочий стол, книжные полки, довольно большой холодильник, часы в водозащитном корпусе; неужели вода в случае чего ринется именно к Славе Буковскому, подумал Аркадий. Он напомнил себе о необходимости сдерживаться, ведь до настоящего момента Слава успешно скрывал свою связь с Зиной. На книжной полке стояли обычные для культработника книги: сборники песен, популярные в народе игры, несколько жутких томов ленинской мысли и какие-то справочники по дизельным двигателям: его сосед по каюте, второй помощник, готовился к экзамену на должность первого.
   Щеки Славы надувались, веки прикрывали глаза, тело конвульсивно извивалось в такт исторгаемым инструментом печальным звукам. На стене висел календарь и фото, на котором была изображена группа парней вокруг мотоцикла со Славой, сидящим в коляске, рядом помещался отпечатанный листок с текстом призыва № 14 к празднику международной солидарности трудящихся 1 Мая: «Труженики агропромышленного комплекса! Ваш патриотический долг — полностью обеспечить страну продовольствием в кратчайшие сроки!» Каждая строчка была подчеркнута карандашом.
   Третий помощник потянул с головы наушники. Выдул из саксофона последнюю протяжную ноту, дал ей смолкнуть в воздухе и только после этого посмотрел на Аркадия.
   — «Бэк ин зэ ЮЭсЭсАр», — сказал он, — «Битлз».
   — Я узнал.
   — Я могу играть на чем угодно, только назови.
   — Цитра.
   — Нет, обычный инструмент.
   — Лютня, лира, цимбалы, ситар, свирель Пана, формозская чунчай?
   — Ты знаешь, что я имею в виду.
   — Аккордеон?
   — Могу. Синтезатор, ударные, гитара. — Слава с подозрением посмотрел на Аркадия. — Что тебе нужно?
   — Помнишь ту коробочку с личными вещами, что ты унес из Зининой каюты? Ты, случаем, не листал ее тетрадь?
   — Нет, времени не было — мне ведь нужно было опросить в тот день сотню людей.
   — Коробочка до сих пор в лазарете. Я еще раз взял с тетради отпечатки пальцев, поаккуратнее, чем в прошлый раз. Отпечатки там Зинины и твои. Я сравнил их с теми, что были на предсмертной записке, которую ты обнаружил.
   — Значит, я все-таки раскрывал ее тетрадку. Зря ты так, тебе бы надо было задать мне этот вопрос в чьем-нибудь присутствии. Ну ладно, а вот что ты делаешь, бегая по всему судну и не думая даже объявиться на своем рабочем месте?
   — Там не так уж много рыбы. Вряд ли там меня кто-то хватится.
   — И как это капитан тебя не остановит?
   Аркадий тоже об этом думал.
   — Это немножко похоже на гоголевского «Ревизора». Ты помнишь: в городок приезжает какой-то полудурок, а его принимают за важного чиновника. Ну а потом, убийство тоже многое меняет. Никто не знает, что делать, особенно если поблизости нет Волового. А я, поскольку я не спорю с приказами, значит, могу какое-то время игнорировать их. Во всяком случае, до того момента, пока, люди не начнут понимать, как много я знаю. Тогда они начинают пугаться.
   — Так это все твой блеф?
   — По большей части.
   Слава сел прямо.
   — В таком случае я отправляюсь на капитанский мостик и докладываю, что некий матрос второго класса увиливает от работы и смущает членов команды вопросами, которые его никто не уполномочивал задавать.
   — Не забудь обуться.
   — Не беспокойся.
   Слава сунул мундштук в карманчик рубашки и легко спрыгнул с койки вниз. В то время как он надевал ботинки, Аркадий протянул руку к пепельнице.
   — Хочешь подождать здесь? — спросил он Аркадия.
   — Именно так.
   Буковский набросил на плечи свой китель.
   — Что-нибудь передать ему от тебя?
   — Расскажи ему о себе самом и Зине.
   За вышедшим из каюты третьим помощником хлопнула дверь.
   Аркадий вытащил сигарету, оглянулся в поисках спичек и увидел коробок в стаканчике с карандашами. Взял в руки, посмотрел на этикетку, там красовалась надпись «ПРОДИНТОРГ», увитая геральдическими лентами. Насколько Аркадий помнил, «Продинторг» имел дело с товарами, поставляемыми богатой фауной страны: рыба, крабы, икра, скаковые лошади, домашний скот и звери для зоопарков. Так сказать, оптовая торговля чудесами природы. Он едва успел прикурить, как Слава уже вернулся и захлопнул дверь, привалившись к ней спиной.
   — Что там такое опять о Зине?
   — Зина и ты.
   — Опять гадаешь.
   — Нет.
   Рано или поздно авторитеты следует признавать. Слава сел на нижнюю койку и закрыл лицо руками.
   — Господи, что скажет отец, когда узнает?
   — Может, он и не узнает ничего. Но ты должен рассказать мне все.
   Слава поднял голову, глядя перед собой пустыми, невидящими глазами и тяжело дыша.
   — Он убьет меня.
   Аркадию пришлось поторопить его.
   — Думаю, что ты раз или два пытался сказать мне, но мне не хватило тогда сообразительности понять тебя. К примеру, я никак не мог разобраться, каким же образом Зина попала именно сюда. Что-то непохоже, чтобы у нее были такие могущественные знакомые в Управлении флотилии.
   — О, по-своему он очень старался помочь.
   — Твой отец?
   — Замминистра. — На мгновение Слава смолк. — Зина настаивала на том, чтобы быть рядом со мной на этом судне. Какая насмешка! Как только мы вышли из порта, все между нами было кончено, как будто мы и не знали друг друга.
   — Он позвонил, чтобы тебя назначили на «Полярную звезду», а затем, по твоей просьбе, приказал, чтобы сюда же устроили и Зину?
   — Он никогда не отдавал приказов, он просто звонил начальнику порта и спрашивал, есть ли какие-нибудь объективные причины для того, чтобы отказать некоему человеку в чем-то. Он говорил, что в этом заинтересовано министерство, и все всё прекрасно понимали. У меня было все: и нужная школа, и нужный учитель, и министерский автомобиль, который отвозил меня домой. Знаешь, первым признаком перестройки стало то, что он не смог устроить меня на Балтику — только Тихий! Вот поэтому-то Марчук и ненавидит меня. — Слава уставился в полутемную каюту с таким видом, будто за столом с батареей телефонов сидело привидение. — У тебя никогда не было такого отца.
   — Был, но я разочаровал его еще в юношестве, полностью и окончательно, — разуверил его Аркадий. — Все мы совершаем ошибки. Ты же не мог знать, что до того, как ты обнаружил ее записку, я уже осматривал постель. Правильнее будет сказать, до того, как ты подложил туда записку. Ты написал ее на листке, вырванном из Зининой тетради, которую ты же и унес из ее каюты. Сразу я этого не сообразил. В тетради было что-нибудь, чего я не видел?
   На третьего помощника напал нервный смех.
   — Только еще пара-тройка других предсмертных записок. Я вырвал их и выбросил: сколько раз человек может сам себя убить?
   — Значит, ты руководил ансамблем и наблюдал в это самое время, как девушка, которой ты помог устроиться на судно, отплясывала с американскими рыбаками, не обращая на тебя ни малейшего внимания?
   — Но об этом никто не знал.
   — Ты же знал.
   — Мне было противно. В перерыве я вышел покурить на камбуз, чтобы не встретиться с ней. Но она все же вошла и тут же вышла, не посмотрев даже в мою сторону. Использовать меня она уже больше не могла, а значит, я и не существовал для нее больше.
   — Ничего этого в твоем рапорте не было.
   — Нас никто не видел. Однажды я попытался поговорить с ней, в кают-компании, но она пообещала пожаловаться капитану, если я хоть раз еще подойду к ней. Вот тогда-то я только начал замечать, что происходит между Зиной и главным капитаном флотилии. А что, если он знал обо мне? Я был не настолько глуп, чтобы заявить, что я, по всей видимости, был последним, кто видел ее живой.
   — Это и в самом деле так?
   Буковский осторожно развинтил мундштук от саксофона и стал внимательно изучать трость.
   — Треснула. Уж на что трудно купить хороший саксофон, а когда ты становишься наконец его владельцем, оказывается, что невозможно достать трости. В любом случае, они держат тебя под контролем.
   Так же осторожно он поставил трость на место, так опытный ювелир вставил бы камень в оправу.
   — Не знаю. Она из какой-то кастрюли вытащила пластиковый пакет, заклеенный скотчем, спрятала его под своим жакетом и вышла. Я думал, люди на палубе видели ее после меня, но никто ничего не сказал ни о жакете, ни о свертке под ним. Детектив из меня никудышный.
   — Пакет был большой? Какого цвета?
   — Довольно большой, черный.
   — Смотри-ка, запомнил! Как движется дело с Воловым?
   — Над ним-то я и размышлял, когда ты вошел.
   — Во тьме?
   — Какое это имеет значение? Что я могу сказать такого, чтобы мне все поверили? Ведь можно исследовать его легкие, чтобы выяснить, действительно ли он погиб в огне. — Он горько рассмеялся. — Марчук говорит, что если я все сделаю правильно, то он поможет мне с поступлением в партийную школу, а это равносильно тому, что он сказал бы: тебе никогда не быть капитаном.
   — Может, тебе и в самом деле не стоило бы. А как насчет министерства?
   — Быть в подчинении у собственного отца?
   — Музыка?
   — Перед тем, как переехать в Москву, мы жили в Ленинграде, — не сразу ответил Слава. — Ты знаешь Ленинград?
   До этого момента Аркадию как-то и в голову не приходила мысль о том, насколько Слава был одинок. Этому мягкому молодому человеку судьбой было предназначено сидеть в кабинете с окном на Неву, а вовсе не мыкаться в суровых условиях тихоокеанского севера.
   — Да.
   — Баскетбольные залы неподалеку от Невского? Нет? Ну так вот, мне было лет пять, когда я увидел, как там играли какие-то негры из Америки. Ничего подобного я не видел ни до, ни после, казалось, они прилетели с другой планеты. Все они делали не так: броски легкие, смех оглушительный, я даже уши прикрывал ладонями, когда они смеялись. Вообще-то они не были баскетболистами, они были музыканты, приехали выступить в доме культуры, но представление отменили, потому что они играли джаз. Вот они и отправились вместо концерта сыграть в баскетбол. Но я могу себе представить, как они играют музыку — наверное, как черные ангелы.
   — А что обычно играл ты?
   — Рок. В институте у нас был свой ансамбль. Писали свои песни, но цензура в лице дома творчества их не пропускала.
   — Должно быть, вы были популярны.
   — Да, мы же, вроде бы, бросали вызов властям. Я всегда был либералом. Скопище идиотов на нашем корыте никак не может этого понять.
   — Ты и с Зиной так познакомился? На танцах? Или в ресторане?
   — Нет. Владивосток тебе тоже знаком?
   — Примерно так же, как и Ленинград.
   — Я ненавижу Владивосток. Неподалеку от стадиона есть пляж, где летом все загорают и купаются. Можешь себе представить: пирс, покрытый полотенцами, надувными матрасами, всюду шахматы, бутылочки из-под лосьона для загара и изобилие обнаженных тел, которого ты уже давно не видел.
   — Но все это не для тебя.
   — Нет, благодарю покорно. Я брал лодку с парусом, метров шести, и уходил в залив. Из-за близкого соседства с военными моряками далеко от берега заходить и заплывать нельзя. Конечно, большинство людей держатся на глубине метра в полтора, не дальше, чем линия буйков, и уж почти никто не заплывает за лодки со спасателями. Уже одни звуки их весел, свистки наблюдателя могут свести человека с ума. Парус давал мне возможность спрятаться от них всех. Так вот, однажды я просто не мог ее не заметить — так далеко она заплыла, и с такой легкостью. Значительный отрезок пути ей пришлось проплыть под водой — чтобы миновать спасателей. Я так увлекся, что забыл про парус. С одного борта лодки свисал кусок веревки, она вцепилась в него и вскарабкалась на борт. Как будто мы с ней так и договаривались. Она вытянулась, чтобы перевести дыхание, сняла свою шапочку. Волосы у нее тогда были темными, почти черными. Капельки воды под солнцем на ее теле сверкали, как бриллианты. Она звонко рассмеялась, как будто для нее не было ничего более привычного, как впрыгнуть из-под воды в лодку человека, которого она впервые видит. Мы катались под парусом до самого вечера. Она сказала, что хочет, чтобы я сводил ее на дискотеку, но что мы должны встретиться на берегу, так как ей будет неприятно, чтобы я заходил за ней. Потом она нырнула и поплыла к берегу.
   После танцев мы полезли на сопки. Ни разу не позволила она мне зайти к себе или хотя бы проводить до ее квартиры. Я еще подумал, что она просто стесняется своих условий. По говору ее было ясно, что она грузинка, но мне это как-то безразлично. Я мог сказать ей все, что думал, и она, казалось, понимала меня. Задним умом до меня сейчас дошло, что она никогда не говорила о себе самой, за исключением, пожалуй, того, что у нее есть билет матроса и она хочет отправиться на «Полярной звезде» вместе со мной. Она держала меня за дурака, которым я на самом деле и был. Она всех держала за дураков.
   — Кто, по-твоему, ее убил?
   — Кто угодно. Я боялся, что расследование убийства рано или поздно вдруг укажет на меня, из чего можно заключить, что я не только дурак, но и трус. Или я не прав?
   — Ты прав. — Аркадий не мог не согласиться. — А вода в заливе была холодная?
   — Там, где она плавала? Ледяная. — В темноте Аркадию показалось, что его собеседник даже вздрогнул.
   — До этого ты как-то говорил, что уже второй раз выходишь в море.
   — Да.
   — Оба раза с капитаном Марчуком?
   — Да.
   — А есть ли на борту еще кто-нибудь, с кем тебе уже приходилось ходить в море?
   — Нет. — Буковский задумался. — Во всяком случае, ни с кем из офицеров. А так — только Павел и Карп. У меня какие-то неприятности?
   — Боюсь, что да.
   — У меня никогда не было серьезных неприятностей, я ни разу до них не доводил, не хватало смелости. Что ты собираешься делать?
   — Пойти лечь спать.
   — Сейчас слишком рано.
   — Когда у тебя неприятности, то даже сон служит известным развлечением.
   Выйдя на палубу, Аркадий понял по изменившемуся направлению ветра, что Марчук доставил «Веселую Джейн» к краю ледяного поля и вновь повернул на север, во льды. В непрекращающемся дожде лед вокруг «Полярной звезды» отдавал синевой, как при свете электрической дуги. Аркадий отступил в тень, чтобы дать глазам время привыкнуть.
   Третий помощник ровным счетом ничего не знал о «Золотом Роге» или о квартире Зины, где побывали Николай и Марчук, значит, к нему она с самого начала отнеслась совсем по-другому. Никаких шумных матросских кабаков, никаких квартир с арсеналом оружия, которое только напугало бы деликатного третьего помощника. Может, она и не видела Буковского никогда до того самого дня, как взобралась на борт его лодки. А вот тралмастер его знал.
   Карп в любой момент мог появиться откуда-нибудь из-под винтов или из какого-нибудь люка. Успокойся, сам себе сказал Аркадий. Интересно, почему тралмастер до сих пор еще не убил его? Вовсе не потому, что Аркадий так умен или ему дико везет, нет. Во владениях офицеров на «Полярной звезде» была только рулевая рубка, ничего другого они вокруг себя не замечали, и все остальные плохо освещенные закоулки плавзавода, все скользкие палубы находились в безраздельном владении тралмастера. Аркадий мог исчезнуть в любой угодный Карпу момент. Каждый прожитый после Датч-Харбора день был подарком судьбы. Он был жив только благодаря тому, что третья смерть на борту судна переполнит чашу терпения владивостокского начальства. «Полярную звезду» в этом случае тут же развернут домой. Как только она покажется на рейде, ее тут же окружат пограничные катера, и никто из команды не сойдет на берег до тех пор, пока все судно не будет обыскано самым тщательным образом. И все же Карп будет вынужден избавиться от него. Сейчас перед тралмастером стояла одна проблема: как устранить Аркадия. Пока еще он размышлял о том, что мог Аркадий рассказать капитану такого, что указывало бы на Карпа больше, чем на кого-то другого. Карп знал, где находился Аркадий в момент смерти первого помощника. Поэтому-то, несмотря на свое «Успокойся!», Аркадий пробирался по палубе с величайшей оглядкой и осторожностью.
   Команда уже спала в своих койках, в каюте бодрствовал только Обидин.
   — Говорят, нам навстречу идет судно, чтобы забрать тебя, Аркадий. Говорят, что ты из Чека — «Чека» было старым, заслуженным названием того карающего органа, который теперь звался КГБ. — Поговаривают, что ты и сам не знаешь, кто ты есть такой. — От бороды Обидина шел запах самогона, похожий на терпкий аромат чертополоха.
   Аркадий снял сапоги, забрался в койку.
   — А сам ты что думаешь?
   — Дураки. Таинство человеческих поступков не может быть определено политическими терминами.
   — Тебе не нравится политика. — Аркадий зевнул.
   — Бесконечный мрак, царящий в душе политикана, ничем не измеришь. Скоро уже Кремль сольется с другим демоном.
   — С каким? Американцы? Китайцы, евреи?
   — С папой.
   — Заткнитесь, — раздался в темноте голос Гурия. — Все хотят спать.
   Слава Богу, подумал Аркадий.
   — Аркадий, — послышался через минуту голос Коли, — ты не спишь?
   — Что такое?
   — А ты не заметил, как вдруг похорошела Наташа?

Глава 26

   Во сне Аркадий видел, как Зина Патиашвили плывет от владивостокского пляжа, выглядевшего именно так, как описал его Слава, за исключением лишь того, что загорали на нем только котики, усердно подставлявшие свои морды и узкие, в пушистых ресницах глаза солнцу, — плывет от пляжа в открытое море. На ней был тот же купальник, в котором она выходила на палубу в погожий денек. Те же темные очки, и волосы были светлыми до самых корней. День стоял ослепительно яркий. Вокруг детского лягушатника торчали высокие буйки, наподобие длинных леденцов. От близлежащей верфи течение несло бревна, мальчишки сидели на них верхом, воображая себя индейцами в каноэ.