Смоленский Вадим. Записки гайдзина

   – Ты ниже звучишь, – сказал Федька. – Давай так: секунду я, секунду ты. Устроим сирену. А еще окна откроем, и музыку на полную катушку.
   Я опустил оба стекла и прибавил громкости. В магнитофоне крутилось третье действие «Хованщины». Шакловитый тянул свою арию:
   – Ни-и-спо-о-шли-и ты-ы ра-а-зума све-ет благода-а-атный на Ру-у-у-усь!..
   Федька подрулил справа. В его магнитофоне во всю дурь пиликал ресторанный электроорган. Допиликав положенное, он уступил место пропитому голосу шансонье:
   – Сидел я в Омске!.. Сидел в Иркутске!.. Эх мне бы водки!.. Да мне б закуски!..
   – Пошла сирена! – заорал Федька и вдавил клаксон. Я несколько замешкался со своим полупериодом, и сирена едва не захлебнулась, не успев родиться. Кособокая и спотыкающаяся, она поплыла через перекресток – сквозь шансон, снегопад и хованщину.
   – БИИ- ПУУ- БИИ- ПУУ-злосча-а-а-а- БИИ- ПУУ- БИИ-цидивист- ПУУ- БИИ- ПУУ- БИИ-страда-а-а- БИИ- ПУУ- БПИУ-окурор!- ПУУБИУУУ-...
   – Давай, пошел! – Федька дотянулся головой до левого окна и призывно ею подергивал. Я осторожно тронулся, забирая чуть вправо. Автомобильный поток оттуда все тянулся, плохо реагируя на дикие звуки из-за сугробов. Подобравшись к потоку вплотную, я перестал сигналить, высунулся в окно, изогнулся шеей как бы кланяясь и стал мелко-мелко рубить воздух ребром ладони. Две машины проигнорировали этот классический жест, а третья затормозила. Я изобразил два глубоких поклона, газанул, перегородил ряд и стал ждать Федьку. Он тоже выключил свою половину сирены, тронулся, поравнялся со мной теперь уже слева, обошел на полкузова – и заглох.
   Причиной тому была кучка снега, оставленная грейдером посреди перекрестка, этакий длинноватый бугор высотой с нетолстое бревно. Преодоление сего барьера оказалось для подержанного и видавшего виды драндулета задачей не из простых. Федька снова завел двигатель, произвел несколько пробных газований и принялся заново штурмовать каверзную преграду.
   Ресторанный певун еле пробивался сквозь рев мотора:
   – Колыма... ВЖЖЖЖ...спомина... ВЖЖЖЖЖ...рушку ма... ВЖЖЖЖЖЖ...
   У меня запел хор стрельцов:
   – Гой, гой, прибодрись!!! Гой, гой, поднимись!!!...
   Поток слева остановился и тоже стал болеть за Федьку. Уткнувшиеся в меня справа недовольно бибикали. Решив тогда и следующий ряд миновать первым, я тронулся, наехал передними колесами на бугор и тут же затормозил – потому что от потока слева отделилась белая Тойота и пошла вперед. Ее водитель, видимо, пришел к выводу о нескором завершении федькиных стараний. Но тут драндулет собрал последние лошадиные силы, заревел тремя белугами, перевалил через бугор, как Суворов через Альпы, – и с треском врезался Тойоте прямо в бок.
   – Ах, окаянные пропойцы! – заголосил хор стрелецких жен. – Ах, колобродники отпетые!..
   Искореженная дверь Тойоты приоткрылась и судорожно замолотила по федькиному бамперу, желая распахнуться. Федька сдал назад. Из Тойоты выпрыгнул водитель, присел на корточки и принялся сканировать вмятину носом. Я поставил машину на ручник и тоже выбрался наружу. Пострадавший обернулся, увидел одного, увидел второго, изменился в лице и пробормотал:
   – Иностранные люди...
   Поднявшись с корточек, он не очень уверенно произнес:
   – Но ведь вы ехали на красный свет, не правда ли?
   – Что он говорит? – спросил Федька.
   – Говорит, мы ехали на красный.
   Федька растерянно посмотрел куда-то вбок и вдруг выпалил, схватив меня за локоть:
   – Гляди!!!
   Наш светофор горел зеленым.
   – Грин! – закричал Федька, обращаясь к пострадавшему и тыча пальцем в светофор. – Лук! Итыс грин!
   Пострадавший в недоумении перевел взгляд с иностранных людей на зеленый кружок. Потом обратно на иностранных людей. Потом до него дошло.
   – Ноу, – твердо сказал он и помахал перед носом ладонью влево-вправо. – Ноу! Ай гоу грин! Ю гоу рэддо!
   – Лук! Лук! – твердил Федька и пронзал пальцем летящие снежинки.
   – Ноу! Ноу! – повторял незнакомец и разгонял снежинки ладонью.
   Упершиеся в нас машины встречного потока возмущенно сигналили, требуя дорогу.
   – Давайте отъедем вон туда, – предложил я, кивнув на продуктовый магазин с широкой площадкой, который был у нас слева по курсу.
   – Вы можете по-японски?! – обрадовано воскликнул пострадавший, мигом запрыгнул в свою Тойоту и стал крутить руль влево. Миновав высокие ворота, прокопанные в снежной горе, мы въехали друг за другом на площадку. Она была пуста – лишь одинокий торговый работник колупался на ней с портативной снегоуборочной техникой.
   – Маэда! – представился нам водитель Тойоты и выдал обоим по визитной карточке.
   – Репейников! – ответно представился Федька. – Профессор.
   – Пожалуйте сюда, – сказал господин Маэда и подвел нас к правому боку своей машины. – Это след от столкновения. Ремонт будет стоить очень дорого.
   – Правильно, – сказал Федька, когда я перевел. – А столкновение оттого, что вы ехали на красный.
   – Давайте вызовем полицию.
   – Вызывайте.
   Скрипя снегом, наш новый знакомый направился к телефону-автомату.
   – Слушай, Федор, – сказал я. – А оно тебе вообще надо? Сейчас приедут, будут тебя час мурыжить, потом штраф выпишут...
   – За что штраф?
   – За нарушение правил.
   – Я не нарушал!.. Ты сам видел – нам зеленый горел.
   – Не видел я никакого зеленого.
   – А я видел! Он все равно не докажет, у него свидетелей нет. А у меня есть.
   – Кто у тебя есть?
   – Ты, кто еще...
   Маэда что-то говорил в телефон. Федька нагнулся и пощупал бампер своего драндулета.
   – Гляди, ту всю сплющило, а моей хоть бы что. Зверь машина! Никто не верит, что я ее за сорок тыщ взял.
   – Почему никто? Я верю...
   – А вот Абрамыч не верит. Завидует, наверно.
   Маэда повесил трубку и подошел к нам.
   – Полиция выезжает. Нужно подождать.
   Он обозначил легкий поклон и скрылся в своей мятой Тойоте.
   – Ну, подождем, – сказал Федька. – Подышим воздухом.
   Я побродил минуту по площадке, подошел к снежным воротам и стал смотреть на ползущие мимо машины. Им опять горел зеленый.
   – Знать бы тогда, – раздалось у меня за плечом. – И как это, интересно, они его зажгли?
   – В полиции узнали, наверное, – предположил я. – Переключили на другой режим. Такие вещи наверняка продуманы.
   – Ты как Абрамыч прямо. Ах-ах, у них все продумано!..
   – Может, и не все, но многое...
   – Лучше б они центральное отопление продумали. И двойные рамы.
   – На Хоккайдо двойные...
   – У тебя обогреватель в машине хорошо греет?
   – Хорошо.
   – Пошли залезем, посидим...
   – Залезай, сиди. Я подышу еще. В магазин зайду...
   – Ну, пошли в магазин.
   В магазине я добросовестно изучил весь ассортимент и купил себе тюбик зубной пасты. Федор тем временем пролистал пять или шесть толстенных журналов с полуголыми девицами снаружи и рекламой внутри. Когда мы вышли, Маэда опять сидел на корточках перед своей Тойотой и водил носом по вмятине. Увидев нас, он встал, неловко потоптался и сказал:
   – Никак полиция не едет. Пойду еще раз позвоню.
   И опять заскрипел снегом, спеша к телефону.
   – Мда, – сказал Федька. – Что-то непохож он на самурая...
   Я достал из кармана визитную карточку.
   – «Маэда Кохэй. Амэ-но пурадза. Тэнтё. Накабяку дори». Ну конечно, какой он самурай...
   – А по-русски?
   – «Кохэй Маэда. Дворец Рисовой Тянучки. Начальник. Улица Накабяку».
   – На начальника, я бы сказал, тоже непохож.
   – «Амэ-но пурадза», – повторил я. – Да, помню. Мы там с Шишкиной торт заказывали. Приятный такой магазинчик.
   Маэда опять повесил трубку. Подошел.
   – Говорят, уже выехали, но из-за погодных условий могут задержаться. Придется еще подождать.
   – Ну что ж, – сказал я. – Мы же сами видим, какое движение.
   – Да-да, – закивал Маэда. – Сплошной затор. Очень жаль...
   Он глубоко вздохнул, опустился на корточки и снова уперся носом в помятый автомобильный бок.
   Я присел рядом.
   – Обе двери придется менять, да?
   – Совершенно верно, обе. А может быть, еще и крыло.
   – Тысяч двести, не меньше.
   – Думаю, больше...
   – Хорошо, что страховка есть.
   – Конечно...
   – Мой друг тоже застрахован. Думаю, все уладится.
   – Будем надеяться...
   – Можно было бы и без полиции, но раз уж у вас разногласия...
   – Да, к сожалению...
   – Эй, мужик, – послышалось сзади. – Пошли греться!
   В машине было тепло. Кассета с «Хованщиной» только что докрутилась до конца и перевернулась обратно на третье действие.
   – Пререкохом никоньянцев и препрехом! – пел хор чернорясцев. – Победихом, посрамихом ересь!
   – Что за хренотень играет? – спросил Федька. – Поставил бы что-нибудь человеческое.
   – Это Мусоргский, – сказал я. – Это поют раскольники. Старообрядцы.
   – А-а-а, – протянул Федька. – Тогда ладно. Пусть поют. Уважаю.
   Немного помолчав, он добавил:
   – Это правильное искусство. Полезное!
   У моего уха раздался стук по стеклу. Маэда-сан наклонился к окну и делал какие-то знаки. Я открыл дверь.
   – Вот, – сказал он, протягивая нам две банки. – Ждать долго, холодно... Попейте кофе.
   – Спасибо, – сказал я. – Вы очень добры.
   – Уже скоро должны подъехать. Давайте еще чуть-чуть подождем.
   – Давайте.
   Баночный кофе из автомата был сладок и горяч. Он будил детские воспоминания о лыжных походах с термосом. Я пил его маленькими глотками.
   – Ну точно начальник тянучки, – сказал Федька, опорожнив свою банку. – Столько ждать я не собирался. Пойти, что ли, домой позвонить...
   Он порылся в карманах, нашел десять иен, вылез и пошагал к автомату. Минуту разговаривал, а потом повернулся в мою сторону и призывно замахал рукой. Пришлось выбираться наружу.
   – Подтверди, что я целый, – сказал он и сунул мне к уху трубку.
   – Вадичек, – послышался усталый голос. – Что там мое горе опять натворило?
   – Ничего особенного, – сказал я. – Легкое столкновение. Жертв нет. Страховка все покрывает, вопрос только в проценте – кто насколько виноват. Поэтому ждем полицию.
   – Вадичек, ты уж там побудь с ним, ладно? Вдруг чего непонятное. А потом заходи, я пельменей налепила. Зайдешь?
   – Зайду.
   – И еще тут Ваня какую-то бумагу принес, которую сам прочитать не может. Теряемся в догадках. Попробуешь разобрать, что там написано?
   – Попробую.
   – Что б мы без тебя делали. Давай мне Федора обратно.
   – Алё! – вступил Федька. – Я ж говорил... Чего?.. Не остынут, подогреем... Не мог я в полшестого... У меня запарка, я плазму моделирую... Ага... Пока...
   Он повесил трубку.
   – С Ванькой не позанимался сегодня. Вот так вечно – заиграешься в тетрис, потом тебя готовы пополам распилить.
   – А чем ты с ним занимаешься?
   – Физикой, чем еще... В школе-то у них известно какая физика... А еще недавно географию с ним начали учить.
   – Физическую?
   – Отечественную. Изучаем родные рубежи. Начиная с восточных. Первое занятие посвятили Южным Курилам. Я ему объяснил, что это исконно русские земли.
   – Ну-ну...
   – А он на следующий день из школы приходит и говорит: папа, у нас в классе карта висит, так на ней показано, что это японские земли!
   Федька ткнул меня локтем в бок, приглашая посмеяться.
   – Ты понял, да? Удивился парень. Эти земли, говорит, в японский цвет закрашены. Шок случился у пацана.
   Из магазина, неся что-то в охапке, вышел господин Маэда.
   – Вы, наверное, проголодались, – сказал он, подойдя к нам. – Вот вам сэндвичи. Подкрепите силы.
   Я сопроводил свой поклон витиевато-учтивой грамматической конструкцией. Федька выдавил из себя аригато. Развернув целлофан, мы вонзили зубы в белый хлебный мякиш, проложенный листьями салата и консервированным тунцом.
   – А нельзя ли узнать, из какой вы страны? – спросил господин Маэда, дожевав и проглотив свой сэндвич.
   – Мы из России, – проговорил я с набитым ртом.
   – О-о-о-о-о, – сказал он. – Э-э-э-э-э... М-м-м-м... В России холодно, да?
   – Не холодней, чем тут у вас.
   – Ха-ха-ха!.. Это вы правильно заметили. Очень суровая зима. Но я слышал, что в России все-таки холоднее. Поэтому там пьют водку и едят пир?сики. Вы любите пиросики?
   – Смотря с чем. С капустой люблю.
   – Как это «с капустой»? Внутри капуста? Я думал, внутри всегда мясо...
   – Разные бывают. С картошкой, с рисом, с яйцом, с изюмом...
   – Что вы говорите! Никогда не знал.
   – С чем угодно можно сделать. Хоть с рисовой тянучкой.
   – Вы умеете?!
   – Увы. Я очень плохой кулинар.
   – Жаль. Вы знаете, у нас кое-где делают, но ведь это совсем не то... А так хочется попробовать хотя бы один настоящий русский пиросики!..
   – Если у нас будет, мы вас угостим.
   – Спасибо, спасибо, – он поклонился. – Буду очень признателен.
   Я выбросил целлофан в мусорный бак и взглянул на часы.
   – Да, – сказал господин Маэда. – Это уже никуда не годится. Скоро час, как мы их ждем, а они все не едут. Пойду еще раз позвоню.
   – О чем это ты с ним трепался? – осведомился Федька, когда мы остались вдвоем.
   – Как обычно, о еде. О вечных ценностях.
   – Значит, пошел на попятный. Мы его дожмем. В принципе, меня и пополам устроило бы.
   Маэда снова подошел.
   – Я позвонил, – сказал он. – Случилась неприятность. Они проехали только половину дороги и попали в аварию. Их сейчас вытаскивают из сугроба. Нас спрашивают, не разберемся ли мы сами.
   – Конечно разберемся, – сказал Федька. – Фифти-фифти, и дело с концом.
   Маэда вопросительно смотрел на меня, ожидая перевода.
   – Мне кажется, – сказал я, – дело нужно передать страховым компаниям. Пусть разбираются они.
   – Да, – произнес он. – Пусть разбираются. Но ведь картина... Ведь вы считаете, что... Хотя...
   Он глубоко вздохнул. Посмотрел на небо. Посмотрел на землю. И сказал:
   – Сёганай.
   – А? – вырвалось у Федьки.
   – Он согласен передать дело страховикам, – сказал я. – Он говорит: делать нечего. Классический ответ на классический вопрос.
   – Он в самом деле так решил? Или это азиатская хитрость? Как думаешь?
   – Тебе правда интересно, что я думаю?
   – Нет, я просто спросил... А делать нечего– это у них классический ответ?
   – Почему «у них»? Вспомни Иванушку-дурачка. Или «Капитанскую дочку».
   – Ну, разве что дурачка... А вдруг мне страховики вломят по полной?
   – Не разоришься. На то и страховка.
   – Тут не в деньгах дело, – очень серьезно сказал Федька. – Тут дело в принципах. Если под каждого стелиться, то сам станешь, как Иванушка-дурачок. Только без царевны и без полцарства. Потому что не в сказке живем. Короче, ты ему скажи: на страховиков я согласен – но на красный свет все равно ехал он.
   – Мой друг очень сожалеет о случившемся, – перевел я. – Он приносит вам свои извинения. Он надеется, что страховые служащие все сделают наилучшим образом.
   – Ничего, ничего, – ответил Маэда. – Это вы меня извините, что я вас столько времени здесь продержал. Завтра я сделаю калькуляцию ремонта и свяжусь со своим страховым агентом. А ваш друг пусть свяжется со своим. Потом созвонимся. Телефоны знаем. Договорились?
   – Договорились. Всего доброго.
   – Подождите! – Маэда-сан кинулся к своей Тойоте, открыл багажник и вернулся с круглой коробочкой. – К сожалению, с собой у меня только одна. Это фирменный товар нашего магазина. Кушайте на здоровье.
   Он прижал руки к бокам, согнулся перед нами в поклоне, сделал два шажочка назад – потом распрямился, прыгнул в автомобиль, газанул, выбросил из-под колес снежные фонтанчики и исчез за ледяной горой.
   Федька открыл коробочку и смотрел на аккуратные кубики рисовой тянучки.
   – Мда... – сказал он наконец. – Я не устаю им поражаться. Ему бы нас сразу мечом на куски порубать – а он нас конфетами кормит. Что все это значит? Где логика? Куда они катятся?
   – Восток! – сказал я. – Очень тонкое дело.
   – Нет, я понимаю, – продолжал Федька. – Это реклама, это пиар, сейчас весь университет кинется скупать у него тянучку, и он разбогатеет... Но ведь еще шестьдесят лет назад вся нация кричала «банзай» и записывалась в камикадзе! Куда все это ушло? Почему так быстро? Мой сын учится у них в школе. Чему он там научится? Бить поклоны? Продавать рисовую тянучку?
   – А лучше бы он стал камикадзе?
   – Я хочу, чтобы он стал мужиком! Чтобы мог постоять за себя.
   – Но ты же отдал его в каратэ?
   – Отдал. Он занимается. Но сама атмосфера, вот я о чем...
   – Тогда возвращайся.
   Федька весь ссутулился. Помолчал.
   – Поехали, – сказал он. – Пельмени ждут.
   Я подошел к своей Хонде. Открыл дверь. Оттуда раздалось:
   – Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы !!!
   – Что это?! – дернулся Федька.
   – Князя Хованского зарезали.

* * *

   На плите булькала кастрюля с пельменями. Татьяна смешивала йогурт со сливками – получаемый эрзац служил у нас сметаной. Федька достал из холодильника бутылку «Столичной» и наполнил рюмки.
   – К зубам прилипает, – сказала Татьяна, проглотив рисовую тянучку. – А так ничего, съедобно.
   – Только мы его ничем не отдарили, – сказал я. – Это неправильно.
   – А чем я его отдарю? – возразил Федька. – Виртуальной плазмой? Ему-то хорошо – он что продает, то всем и дарит.
   – Он пирожки хотел попробовать. Напекли бы ему пирожков – глядишь, смягчил бы позицию.
   – Так у него позиция и без пирожков мягкая, куда еще смягчать. Я ведь не зря говорю: они народ очень безобидный, и когда-нибудь их это погубит. Но нашему брату оно только на пользу. Выпьем же за японскую безобидность!
   – Ваня, иди ужинать! – позвала Татьяна и принялась вылавливать пельмени шумовкой. Когда Ваня вышел к столу, я закусывал огурцом.
   – Привет, каратист!
   – Здрасте.
   – Как в школе дела?
   – Ой, Вадичек, пока не забыла! – Татьяна поставила передо мной тарелку пельменей, достала со шкафа какой-то бумажный лист и положила рядом. – Вот, принес и не может объяснить. А нам интересно, что это такое красивое дали.
   – Грамотей! – сказал я. – Читать до сих пор не научился?
   – Да я могу... – засмущался Ваня. – Тут просто эти сложные, как их...
   – Они не сложные, они просто очень рукописные. Я тоже неважно такие разбираю. Хотя основное уже ясно – это почетная грамота.
   – Я так сразу и подумал! – обрадовался Федька и сунул мне в руку вторую рюмку. – За наши победы!
   Закусив пельменем, я потащил мизинец вниз по прихотливым закорючкам, каллиграфически выведенным черной тушью.
   – Ну вот: «Иван Репейников». Фамилию-то разобрал?
   – Разобрал. А дальше не могу.
   – «...награждается за второе место на турнире...»
   – Это каратэ! – сообразил Федька. – Тогда еще лучше. Сейчас отдельно выпьем за боевые победы.
   – «...посвященном славной годовщине...»
   – Подставляй рюмку.
   – «...взятия Порт-Артура.»
   Бутылочное горлышко подпрыгнуло, стукнуло по рюмке и опрокинуло всю водку мне в пельмени. Следом из стеклянного сосуда вылетело еще полста нечаянных грамм, распределясь по всему столу и частично по документу.
   – ГДЕ?!?!– Федька вскочил, схватил грамоту, стряхнул с нее алкоголь. – Где это написано?
   – Да вот. «Рёдзюн». По-китайски «Люйшунь». По-русски «Порт-Артур»...
   Федька обвел нас непонимающим взглядом.
   – Это они что, серьезно?
   – Ну, а чего такого? Годовщина славная, разве нет?
   Он перевел взгляд на сына.
   – И ты там занял второеместо?
   – Да... – пролепетал Ваня. Он весь съёжился и, казалось, готов был сейчас же бежать исправлять роковую оплошность – только еще не понял, какое место от него требовалось взамен: первое или последнее.
   – Федя, ешь пельмешки! – напомнила Татьяна. – Вадичек, давай я тебе других положу.
   – Да ладно, – сказал я. – Всё в один живот. Какая разница, по очереди или сразу? Тем более, что и тост уже произнесен.
   Облизав ложку из-под сметаны, я зачерпнул ей водки пополам с пельменной жижей.
   – За боевые победы, Федор!
   Федька поморщился. Сел. Налил. Выпил. Опять поморщился. И сказал:
   – Ну, в общем, да... Чего, собственно... Дело давнее... Только все равно, пусть не думают... А то мы силенок поднакопим, да и заберем у них обратно.
   – У нихуже не заберем. Он давно уже не у них.
   – Ну, заберем чего-нибудь другое... Мало ли... С работы чего-нибудь утащим...
   В моей тарелке плавали два захмелевших пельменя.
   – И с Дармоедой разберемся. Ирисками он нас не купит. Пусть собирает своих страховиков. Я скажу все, как было. Ты переведешь...
   – Переведу... Легко... Все, как было...
   Оставался один пельмень. Он злостно ускользал от моей вилки.
   – Давай по последней, и начнем культурную программу.
   – Нет, Федор, я уже пойду.
   – Куда?! Сейчас кино будем смотреть! «Полицейская академия три».
   – Мне кина на сегодня хватит... Дома стирка, уборка... На посошок, и все.
   Я зачерпнул непослушный пельмень ложкой и поднял рюмку.
   – За крейсер «Варяг»! – сказал Федька.
   – Правильно, – кивнул я. – За честное и своевременное открытие кингстонов.
   – Ты пораженец.
   – Наверно.
   – Тебе не стыдно?
   – Стыдно...
 
   От Репейниковых я обычно возвращался двором, но сейчас двор между блоками университетских квартир был непроходим. Выбравшись на узенькую расчищенную улочку, я двинулся в обход, мимо двухэтажных домиков за невысокими каменными заборами. У некоторых калиток срабатывали фотоэлементы – тогда загорался фонарь, и становился виден заваленный снегом садик: торчащие из сугробов низкие деревца и белые бугры над камнями. На одном крыльце стояла молодая женщина с зонтиком – она стряхивала с него снег, чтобы сложить. За спиной у нее, уронив набок черную голову, спал младенец в кенгурушнике. В желтом свете фонаря розовели голые пяточки.
   Наверное, тоже из гостей, – подумал я.

О вечных вопросах

   Большинство религий и этических систем возводят невозмутимость и спокойствие в ранг высокой добродетели. Гневаться грешно. Праведник всегда благостен и невозмутим. Религиям согласно вторят врачи и психологи. Не накручивайте себя! – говорят они. – Избегайте лишних стрессов! Легче вовремя предупредить, чем ликвидировать последствия!
   Пишущий эти строки вполне солидарен с таким подходом. Более того – такой подход стал частью его натуры. Путем длительного и упорного самовоспитания мне удалось в значительной мере обуздать холерическое начало в моем темпераменте. На многие вопросы я приучился смотреть философски, и вывести меня из состояния душевного равновесия теперь не так-то легко.
   Я давно не посыпаю голову пеплом, когда сборная моей страны проигрывает очередной футбольный матч. Я не поминаю лихом гаишника, оштрафовавшего меня даже на значительную сумму. Я готов прощать занудство, своекорыстие, необязательность и плохой запах изо рта. Убежавшее молоко, порванные штаны, протекающий потолок, гиперинфляция – ничто из этого ряда не способно нарушить моей внутренней гармонии.
   Но есть одно слабое место. Есть ахиллесова пята в броне моей психики. Может быть, не единственная, но самая болезненная. И очень необычная.
   Я не могу оставаться спокойным, когда японские слова пишут по-русски через букву «ша».
   Все эти «суши», «маваши», «такеши» и прочие «митсубиши» серьезно подрывают мое психическое здоровье и укорачивают век. Когда я вижу или слышу что-нибудь вроде «с Шинагавы на Шибую через Шинджуку», со мной делается адреналиновая атака, дыхательный спазм, охладевание конечностей и запотевание кожи. В такие моменты я могу потерять контроль над собой. И иногда его теряю.
   Это началось у меня не сразу. Поначалу, когда я верил в убеждающую силу логических построений и полагал слуховые центры устроенными у всех одинаково, я находился в плену розовых иллюзий. Мне казалось, что короткой лекции о фонетическом строе трех языков должно быть достаточно, чтобы сколь угодно далекий от лингвистики человек навсегда перестал шикать. Чтобы он понял, что оригинальный слог, по-английски отображаемый как SHI, ни в коем случае нельзя переиначивать в русское ШИ, которое искажает японский звук непозволительно грубо. Что давно существует классическая система кириллической транслитерации, рекомендующая использовать слог СИ. Что, принимая это правило, мы жертвуем некоторой шепелявостью, которая действительно присутствует в японском звуке, но сохраняем его мягкость, которую английское SHI теряет более чем вполовину, а русское ШЫ убивает вовсе. Что мягкость важнее!
   Увы и ах. Мои товарищи по диаспоре, зачастую даже готовые теоретически согласиться, продолжали напропалую шикать на практике. Им было так удобнее. Иероглифической письменности они не разбирали и воспринимали японские слова исключительно в латинском написании – а уж его преобразовывали в русские буквы так, как им казалось проще. Коммуникативных проблем это не вызывало, поскольку по-японски они все равно не говорили, а общение на «международном английском» прощало им еще и не такие фонетические вывихи. Шикать выходило эргономичнее.
   Я примирился с этим. В конце концов, сказал я себе, это касается горстки людей в чужой стране. Они не породят никакой тенденции. В любой диаспоре язык деформируется, но это проблема диаспоры. В метрополии все будет хорошо.
   Я заблуждался. Метрополия была теперь гораздо более открыта как Западу, так и Востоку. Языковые потоки из-за рубежа уже не фильтровались. Всяк берущийся за перо транскрибировал иностранные слова на свой лад, не вникая в тонкости. Досужий газетчик расписывал достижения концерна Матсушита, спортивные комментаторы вели репортажи из городов Шызуока и Шымизу, а Нормальные Пацаны, тряся растопыренными пальцами, бросились открывать