Соколов Михаил. Гладиатор

   – Мы стоим на пороге новой цивилизации. Впервые люди осознали, что идиотские теории о равенстве и равных правах противоречат не только самой природе, создавшей нас, людей, неравными: одних умнее, других, как эти бойцы внизу, сильнее физически, – они противоречат здравому смыслу. Ценность человека должна определяться пользой для прогресса, а от балласта необходимо постепенно избавляться или загонять его в резервации. Мораль – это тоже шлюха нищих. Они носятся с ней и любятся с ней, пока сами не станут чуть сильнее других. А потом только насилуют эту свою разлюбезную мораль. Надо иметь силы быть честным и признать, что хорошо то, что нам, сильным, доставляет удовольствие. Вроде этих поединков.
   – Но должна быть граница? – не согласился министр, которого этот разговор развлекал больше тем, что невольной слушательницей его была эта ослепительная красавица – дочка Качаури.
   И поэтому министр действительно возражал:
   – Вы не просто зачеркиваете мораль, уважаемый Отари Карлович. Вы зачеркиваете всю историю цивилизации последних двух тысяч лет, которая была направлена на защиту слабых и угнетенных. Она давала возможность выжить самым слабым, нищим и угнетенным слоям общества – женщинам, детям и старикам. Это, возможно, и иррационально, но этим жило человечество. Чтобы изменить это, потребуется уничтожить хотя бы идею бога, религию.
   – Религия уже уничтожена. Кто сейчас всерьез верит в бога? Только наши сирые и убогие. Весь западный мир давно уже только соблюдает форму…
   – Дорогой! Ну что же ты! – донесся снизу голос молодой женщины, обращавшейся к Михаилу Илларионовичу. – Сейчас начнется, а мы еще ничего не поставили.
   – Отари Карлович! – весело крикнула она Качаури. – Вы на кого советуете ставить?
   – Я бы посоветовал на того, кто в красных трусах.
   – А я хотела на собачку.
   – Это дело ваше.
   Он кивнул Михаилу Илларионовичу, который уже спускался к своей подруге.
   В это время раздались крики, сразу перекрывшие общий ровный гул голосов. На арене бело-черный дог огромными прыжками помчался в бой. Качаури, сегодня не особенно интересующийся всем этим цирком внизу, рассеянно обводил глазами зрителей. Взгляд его остановился на Нине.
   Прекрасное лицо ее было бледно и строго. Она, очевидно, ничего и никого не видела, кроме одного.
   Руки ее судорожно сжимали бинокль, она затаила дыхание. Он посмотрел на нее и поспешил отвернуться, оглядывая другие лица.
   Он не хотел смотреть на дочь, но не мог оторвать от нее взгляда. Он снова и снова вглядывался в лицо дочери, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, но против воли своей с ужасом читал то, чего не хотел знать.
   Быстрая победа Николая над догом взволновала всех, и многие, не сдерживая себя, вскакивая с мест, наводили вниз бывшие у каждого бинокли, стараясь рассмотреть подробности. И когда Николай добивал пса, раскручивая его над головой за задние лапы, и шорох восклицаний пронесся по трибунам, Качаури видел, что Нина даже не заметила этого и с трудом поняла, что всех так взволновало. Он все чаще и чаще и с большим упорством вглядывался в нее, и в какой-то момент Нина, поглощенная зрелищем кровавой схватки внизу, почувствовала сбоку устремленный на себя взгляд отца.
   Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка нахмурившись, опять отвернулась. Она устала и больше ни разу не посмотрела на него.
   Поединок, однако, проходил успешно. Публика была захвачена зрелищем, кричала и подбадривала бойцов. Все проходило как надо.
   По мере того, как подробности свирепого действа на арене через окуляры бинокля да и просто так доходили до зрителей, шум и крики, которые сдержать не было никаких сил, возрастали. В этой вакханалии волнение Нины ни в коей мере не бросалось в глаза.
   Обращал внимание лишь сам Отари Карлович, потому что дочь его совершенно потерялась. В какой-то момент (синетрусовый Колян особенно ловко ударил в лицо ногой краснотрусового Казанцева) она стала биться, как пойманная птица: то порывалась встать и уйти, то снова садилась.
   Качаури протянул руку и тронул ее, желая привлечь внимание, но она даже не заметила.
   Она поднесла бинокль к глазам и смотрела на дерущихся. Хотя весь комплекс был спроектирован и построен так, чтобы с любого места трибуны арена просматривалась одинаково хорошо, народ вскакивал со своих мест так резко и так часто, что ей все мешало смотреть. Больше, конечно, страхи.
   Качаури прошел к их ложе, открыл дверь своим ключом и вошел. Подойдя к дочери, положил руку ей на плечо.
   – Ты слишком переживаешь. Это вредно.
   Она с отвращением отстранилась и, не взглянув на него, ответила:
   – Нет, это я так, это нервы.
   На арене между тем Николай сумел победить противника, но, несмотря на требования зрителей, не стал его добивать. Публика, все еще взвинченная этим захватывающим зрелищем, длившимся несколько часов, не могла сразу успокоиться. Нина сидела у самого. барьера, закрыв лицо руками, и Качаури, хорошо знавший дочь, видел, что она с трудом сдерживает рыдания. Все это ему начинало серьезно портить нервы.
   Он сжал ей рукой плечо.
   – Тебе надо успокоиться. Встань. Я провожу тебя.
   Нина испуганно оглянулась, покорно встала и пошла к внутреннему выходу.
   Они молча шли по коридору к лифту. Несмотря на все, что он видел, Отари Карлович все-таки не позволил себе думать о подоплеке волнений дочери. Он только видел внешние признаки. Видел, что Нина вела себя непривычно, поддалась эмоциям, и хотел высказать ей это. Но дело как раз состояло в том, что, не затрагивая глубокий смысл произошедшего, тот смысл, который ему подсознательно был слишком хорошо известен, Качаури не мог ей ничего толком высказать. Если отбросить, перечеркнуть этого милиционера Казанцева, Нина реагировала так, как и должна реагировать впечатлительная, тонко чувствующая девушка. Поэтому Качаури сказал совсем не то, что хотел.
   – На древние Олимпийские игры женщин не пускали.;, – Что? Я не понимаю, – презрительно бросила Нина.
   Он замолчал, боясь ее разозлить.
   Лифт между тем довез их до седьмого этажа, где были их номера. Вышли. Дошли до ее номера. Качаури открыл своим универсальным, подходящим ко всем замкам, ключом.
   В гостиной она быстро подошла к холодильнику, взяла пакет с соком, налила в стакан, жадно выпила.
   – Должен сказать, – начал он, – что мне не нравится последнее время твое поведение.
   Нина испугалась того, что сейчас может произойти.
   Отца она знала очень хорошо. Знала, каким беспощадно жестоким мог он быть, когда кто-то противился его воле.
   – Что? Что тебе не нравится? – она решительно повернулась к нему.
   Нина поставила на столик стакан, вынула из сумочки сигарету, закурила. Она знала, что отцу не нравится, когда она курит, но сейчас она готова была на все… ей не было дела ни до чего, что не касалось Николая.
   Кроме того, она не слышала и половины того, что говорил отец, мешал страх за Николая. А вдруг все-таки он ранен?
   Качаури вдруг замолчал. Ему стало страшно при мысли, что все может как-то перемениться…
   – Может быть, я ошибаюсь, – произнес он наконец, – но мне показалось, ты неравнодушна к этому милиционеру.
   – Нет, ты не ошибаешься, – сказала она медленно, отчаянно и злобно взглянув на его застывшее лицо. – Не ошибаешься. Я все время думаю о нем. Я люблю его, а тебя ненавижу, не выношу. Все равно, все равно когда-нибудь надо кончать.
   И, закрыв лицо руками, как только что в операторской ложе, она зарыдала. Качаури не пошевелился, не изменил направления взгляда. Угрюмое выражение исчезло с его лица. Он подошел к Нине, коснулся ее руки. Она вздрогнула, посмотрела на него.
   – Вот и хорошо, – неожиданно для нее улыбнулся он. – Вот и отлично. А я уже стал беспокоиться, что моя дочурка никак не взрослеет. Очень хорошо. Мы с тобой поужинаем и обо всем поговорим.
   Он как-то взволнованно-торопливо выговаривал слова, словно боясь, что она его прервет.
   Нина сквозь слезы удивленно посмотрела на отца и отвела взгляд. Ей было безразлично, что он испытывает в этот момент.
   Качаури вышел, запер за собой дверь и поспешил к себе.
   Оставшись одна, Нина взглянула на часы. Девятый час. Надо увидеть Николая. Вновь воспоминание о нем, уже по-другому, зажгло ее кровь. Как он?
   Нина, сорвавшись с места, бросилась к двери.
   Дверь не открылась. Она была так ошеломлена, что не сразу поняла, в чем дело.
   Сняла телефонную трубку. Аппарат был отключен.
   Только сейчас ей стало все ясно. Отец!

Глава 32
МАНИПУЛЯТОР

   Николай в одном халате сидел в кресле и медленно приходил в себя. Избитое тело болело, но не очень сильно. "Вообще легко отделался", – думал он.
   В одной руке он держал стакан с "Кровавой Мэри", приготовленной по всем правилам, так что прозрачный слой водки, не смешиваясь, висел над колыхавшимся красным соком. В другой руке была зажженная сигарета. Когда раздался стук в дверь, он как раз поднес стакан к губам. Выпил, после чего сунул сигарету в рот, чувствуя, как спиртное проваливается внутрь, разливаясь теплом по телу.
   – Открыто! – крикнул он, ожидая увидеть Нину.
   Но ошибся.
   Вошел Качаури, а следом за ним Крокодил.
   Качаури сразу сел в кресло, положив на колени огромные кулаки. Крокодил, сложив губы в полуулыбке, сел, как обычно, в угол на стул. Николай, щурясь, переводил взгляд с одного на другого.
   – А вы счастливчик, – вдруг заявил Качаури, – криво усмехаясь, от чего его черные усы дрогнули над ядовито-пухлой губой.
   – И дог, и эти шипы на перчатках – и ни одной царапины. Только укус на шее, но это чепуха. На бедного Кравчука нельзя без слез смотреть, так вы его обработали. Как вам это удается, уважаемый Николай Иванович?
   – Профессионализм, – ухмыльнулся Николай, густо выдувая дым в потолок. – Я, знаете ли, с детства не люблю всех этих царапин, всех этих ранений.
   Спиртное начало действовать, после пережитого было приятно расслабиться и каждая затяжка вызывала в груди волну теплого удовольствия.
   – А у вас, Геннадий Иванович, ничего не болит? – с улыбкой обратился Николай к Крокодилу. – Вас, помнится, на днях так неловко ударили пару раз. Все зажило?
   Крокодил со своей полуулыбкой повернул к нему лицо. Внимательно поглядел. Усмехнулся еще заметнее.
   – В чем дело? – спросил Качаури. – В чем дело?
   Тебя что, кто-то посмел тронуть? – в недоумении обратился он к Крокодилу. Ухмыльнулся. – Не верю.
   Если только этот человек не сумасшедший. И не пришлый.
   Он снова ухмыльнулся и перевел взгляд на Николая.
   – Ума не приложу, откуда у вас такая прыть? Нормальный человек сто раз подумает, прежде чем решиться на поступок, а у вас какой-то калейдоскоп: не успеешь осмыслить один ваш прыжок, а вы уже десяток других наворочаете.
   Николай встал и пошел готовить себе еще один коктейль. Сейчас Качаури с этим ублюдочным длинным пугалом Крокодилом были ему особенно неприятны. Во-первых, сегодняшний цирк произвел на него отвратительнейшее впечатление. Из всех этих схваток он сделал единственный вывод: поток приключений, в которые бездумно ныряешь, как и благие намерения (странно как возникла косвенная связь между активным отдыхом, в данном случае, и благими намерениями!), несущие прямехонько в ад – по сути одно и то же. Кроме того, масштабы проходящих в этом доме отдыха развлекательных мероприятий, как и люди, занятые в них, вызывали беспокойство, недоумение и омерзение. Должны же быть у нормального человека хоть какие-то иллюзии?! Мир, замешенный на сладострастии, любовании чужой болью, на чужой крови, оказался не очень-то хорош даже для него, начисто, как он был уверен, лишенного иллюзий. В общем, эти двое были ему сейчас решительно неприятны.
   Николай вернулся к своему креслу, сел, вытянул ноги. Неторопливо поправил полу нескромно распахнувшегося халата.
   – Плевать! – сказал он, отвечая больше своим мыслям.
   – Может, этим все и объясняется, – весело ухмыльнулся Качаури и хлопнул себя кулаком по колену.
   Однако к делу, – переменил он тон и полез рукой во внутренний карман. – Я пришел расплатиться с вами. Вы блестяще себя показали сегодня, так что вот ваши деньги.
   Он протянул Николаю пухлый пакет. Николай взял его и бросил на столик. Выпил содержимое стакана и вновь закурил.
   – Вам даже неинтересно, сколько здесь?
   – Думаю, в чем в чем, но в такой чепухе, как деньги, вы обманывать меня не будете, – лениво ответил Николай.
   Качаури в деланом изумлении округлил глаза:
   – Крокодил! Нет, ты послушай! Деньги, оказывается, чепуха. И это речь идет о долларах!
   Крокодил вежливо усмехнулся, так и не повернув ни головы, ни взгляда.
   – Все-таки посчитайте, – с нажимом сказал Качаури.
   – Ну как угодно, – согласился Николай.
   Он вскрыл пакет и пальцем разбросал пачки. Там было пять стандартных пачек по сто бумажек в упаковке. Итого пятьдесят тысяч. Он удивленно поднял глаза на Качаури.
   – Остальное вы уже взяли авансом из кейса Упыря, – с наслаждением проговорил Качаури.
   И отвечая на невысказанный вопрос, охотно пояснил:
   – Милиционер оказался прытким и жадным. Не хотел отдавать чужие деньги. Правда, Крокодил? – Повернулся было в сторону телохранителя и тут же, словно боясь расплескать торжество и удовольствие от своего сообщения, вновь обратился к Николаю:
   – Девчонку тоже пришлось успокоить. Она не только много знала, – это иногда прощается, – но она спятила, понимаешь. Когда пристрелили ее кавалера, кидаться стала, как сумасшедшая. Кричала, что вы сами им портфель отдали. Мол, подарили. Этому уж точно поверить нельзя. Вы не производите впечатление дурака или сумасшедшего. Эти пятьдесят тысяч долларов и те, что висят за луком вместе с паспортом, ну и те, что при вас, как раз и составляют заработанную сегодня вами сумму.
   – Все? – спросил Николай, чувствуя, как после ошеломления от услышанного приходит настоящая ненависть. – Если все, то не смею вас больше задерживать.
   Освобожденная злоба начала бушевать в нем. Он еще сдерживался, но уже испытывал мстительную радость при мысли, что бы он сделал с этими двумя, если бы!..
   Качаури и Крокодил незаметно подобрались. Крокодил неторопливо, не скрываясь, отвел полу пиджака и нацелил на Николая пистолет.
   Все равно.
   – Возможно, завтра с утра мне не захочется уже испытывать ваше гостеприимство, – злобно продолжил Николай. – Скорее всего я вынужден буду уехать.
   И конечно же, можете вечером сами сразиться с вашим Гоблином. То-то будет зрелище! – громко захохотал Николай, думая о том, что, если прыгнуть к Крокодилу, можно успеть до того, как тот среагирует. Вряд ли, но, может быть, успеет.
   – Вы откажетесь от полумиллиона долларов? – удивленно спросил Качаури. – Полмиллиона! Пятьсот тысяч долларов! И даже не захотите попрощаться с Ниной? Она будет огорчена, что никогда больше вас не увидит.
   Впрочем, – поднялся он. – Мы никого не принуждаем. Как хотите, так и поступайте. У вас еще почти сутки в запасе, можете все хорошенько обдумать.
   Пойдем, Крокодил.

Глава 33
ВОНЮЧАЯ АТМОСФЕРА

   Качаури и Крокодил вышли. Николай схватил стакан и бросил им вслед. Звон разбитого стакана чуть-чуть отрезвил. Не надо было этого делать! Не надо было! Что? Он забыл о стакане. Он злобно прикусил руку. Манипулятор хренов! А телохранителя взял с собой. Один не решился к нему прийти.
   Он глубоко вздохнул. Смял окурок в пепельнице и зажег новую сигарету. Подошел к холодильнику, вытащил бутылку коньяка и сделал большой глоток прямо из горлышка. Глотку ожгло, но немного отпустило.
   Значит, Нину они спрятали. Его они теперь будут шантажировать. Сволочи!
   Он метнулся к телефону. Откликнувшейся девушке-оператору приказал соединить с Ниной Отариевной. Оказалось, ее телефон не отвечает. Мелькнула мысль, что она может быть у папаши. Сам Качаури, видимо, еще не добрался к себе. Приказал соединить с номером Отари Карловича. Номер тоже не отвечал.
   Он взглянул на часы: десять двадцать пять. Надо успокоиться. Несмотря на собственные переживания, почувствовал сильный голод. Позвонил в столовую и приказал принести чего-нибудь посытнее.
   Через полчаса в дверь постучали, и трое посыльных (среди них оказалась смазливая девица), к тому же знавших, к кому идут, принесли небольшую севрюгу, омара, трех жареных перепелов, половину гуся и – здесь, видно, фирменное блюдо – крошечного коричневого поросенка. Это только мясные блюда. Были также салаты, фрукты, еще кое-что.
   – Куда столько?!
   Посыльные, ссылаясь на занятость, отказались присоединяться к трапезе. Попросили автограф и, очень собой довольные, ушли.
   Приход этих ребят немного его смягчил. Он, вновь чувствуя сильный голод, стал быстро и без разбора есть.
   Наевшись, запил все бутылкой пива, закурил и стал думать.
   И вдруг вскочил. Что это ему понадобилось набивать брюхо? Надо идти, бежать, искать!
   Вновь сел. Попробовал еще раз позвонить Нине.
   Вновь номер не отвечал. Может, она на пляже?
   Он оделся. Машинально повесил на пояс нож, закрепил наплечную кобуру с пистолетом. Торопливо вышел.
   На пляже народу было много, и его сразу узнавали.
   Он рассеянно отвечал на приветствия, спрашивал этих незнакомых и смутно знакомых людей о Нине – никто не видел! – шел дальше.
   Когда обошел огороженный проволочной оградой и охраняемый пляж, его вдруг осенило: Нина наверняка пошла на тот дикий пляж, в ту маленькую бухточку. Конечно, поздно, но разве ночь способна остановить ее? Она сама дивное порождение ночи!
   Не было там никого. Он постоял наверху, над тропой, всматриваясь в сереющий пустой песок внизу, в мелко сверкающую, успокоившуюся к ночи воду.
   Неподвижно темнели деревья вокруг, протягивая ветки на фоне серебряного, поднимающегося к небу моря. На горизонте было сумрачно, зловеще, а вокруг звон, непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон ночных тварей, аккомпанирующих тьме и зловещей шрапнели летучих мышей наверху…
   Он повернулся и пошел обратно. Охранник у калитки молча пропустил внутрь, хотел что-то сказать, но чутьем оставленного в одиночестве человека поняв, что Николаю не до бесед, замялся, смолк.
   Николай подошел к лифту. Здесь тоже были люди.
   Он нацарапал еще несколько автографов. Вышел на седьмом этаже и, найдя дверь Качаури, где был уже в тот первый раз, постучал.
   Никого.
   Повернулся и пошел прочь. Прошел мимо лифта и открыл дверь на лестничный пролет. Медленно спустился вниз. Потом еще на один этаж. Столовая. Вошел. Здесь, несмотря на поздний час, было многолюдно. В основном молодежь. Наверное, взяли на работу весь выпуск местного кулинарного техникума. Он писал девчонкам в блокноты автограф, отшучивался.
   Спросил, не заходила ли Нина Отариевна? Нет, не заходила.
   Заторопился. Пошел к лифту. Лифта долго не было.
   Наконец возник, раскрыл створки. Николай зашел и нажал самую верхнюю кнопку.
   Когда лифт довез его наверх, он уже приготовился.
   Опыт, а главное, полное пренебрежение вежливой условностью, которой он и прежде особенно не страдал, а сейчас о ней и речь не шла, подсказывали, как действовать.
   Дверь распахнулась.
   – Ваш пропуск! – сказал знакомый охранник, сразу увидевший ствол пистолета, нацеленный ему в лоб, но еще не до конца связавший угрозу с собой лично.
   – Тихо, тихо, парень, тихо! – негромко говорил Николай. – Автомат опусти, он у тебя на предохранителе, а я стреляю сразу, зачем же нам шум, а главное, зачем тебе умирать? Глупо это.
   Он снял автомат с плеча охранника, тоже, видимо, узнавшего его. Повернул парня к стене, обыскал. Мобильный телефон… Забрал. Пара наручников… Тоже забрал. Продолжая обыскивать, огляделся.
   Они находились в большом круглом зале, диаметром метров десять. Посередине зала, местонахождением отмечая центр, располагалось крутящееся кресло. Вокруг него, так и не замыкаясь с окружностью, – дуга стола с тремя мониторами. "Везде мониторы", – подумал он.
   Николай высмотрел метрах в двух спускающуюся с потолка трубу, другим концом исчезающую в полу.
   Стволом пистолета надавливая в затылок, довел охранника к трубе и приковал наручниками.
   – Постоишь так, потом отпущу, – предупредил он.
   Николай зашел за стол. Один монитор работал по тому же принципу, что и внизу: показывал внутренность лифта, уже скользившего вместе с людьми между четвертым и пятым этажами. На другом показан был главный вход, на третьем – ворота на въезде от заповедника.
   Эта комната скорее всего располагалась в верхнем куполе дома отдыха.
   – Это последний этаж? – спросил он.
   – Да. Наверху только вертолетная площадка.
   – Вертолетная? – заинтересовался Николай, вспомнив обстрел джипа с воздуха.
   – Да, – подтвердил охранник. – Там только два вертолета.
   – Кто ими пользуется?
   – Обычно Крокод… Геннадий Иванович. Он здесь пилот. Если Отари Карловичу куда надо слетать, то пилотирует он.
   – А Крокодил один может взять вертолет?
   – Конечно. Это его епархия.
   – Ладно, значит, Крокодил, – заметил Николай, оглядываясь.
   Сзади, за креслом, на противоположной от лифта стене, была единственная дверь.
   – Что там? – спросил Николай, указывая на дверь.
   – – Операторская.
   – Я заметил, здесь много операторских, – сказал Николай.
   – Не знаю… Это главная.
   – Что там?
   – Как что? Записывающая техника, компьютеры.
   Зачем тебе? Может, ты от конкурентных фирм? А драки – предлог? Ловко.
   – Заткнись! – бросил Николай. – Там есть люди?
   – Только дежурный. Крыса.
   – Крыса?
   – Фамилия Крысько, так мы Крысой зовем.
   – Кто мы?
   – Не знаю, все.
   – Ладно. Ключ есть? Или эта ваша Крыса уже нас видит?
   – Нет. Чего ему здесь наблюдать. Ключ в столе.
   Левый нижний ящик.
   Николай выдвинул пустой ящик и действительно нашел ключ.
   – Не пытайся кого-нибудь вызывать, – предупредил он охранника. – Убью.
   Тот поверил.
   Николай открыл дверь и вошел.
   Чувствовалась организация труда. Все здесь было чисто и функционально. Компьютеры располагались на столах. Столы, соединенные в единый длинный стол, стелились по периметру внешней стены, большие окна, смахивающие на иллюминаторы, прикрывали пластиковые решетки, сейчас от внешней темноты, а днем от солнца, дабы не портить ярким светом лучевые трубки мониторов, конечно.
   Николай пошел вдоль столов. Свет горел достаточно ярко, чтобы не портить глаза этим множеством экранов, работающих сейчас вовсю. На каждом из мониторов показывали внутренность какого-либо номера. И люди скорее всего не догадывались, что за ними ведется слежка.
   "Ну Отари Карлович! Ну ты и жук!" – подумал Николай. Если Качаури записывает все интересное, то какой же компромат у него собран!
   Крысу он нашел достаточно далеко от входной двери. Был он действительно похож на крысу острой мордочкой, на которой остро поблескивали за толстыми стеклами очков глазки сумасшедшего компьютерного хакера. Крыса с увлечением разглядывал на экране драку голого пузатого мужчины с голой девицей. При ближайшем рассмотрении оказалось, что девица чем попало бьет старичка и что все это тому ужасно нравится.
   – Чего это они? – спросил Николай Крысу, уже зная, впрочем, ответ.
   Крыса, видно решив, что это охрана зашла к нему в нарушение инструкций, ответил:
   – Помнишь, я тебе говорил? Это тот самый мазохист. Он так любовью занимается. Балдеет, зараза.
   Ему бы в камере пыток работать пытаемым.
   – А ты что тут? – он оглянулся, всматриваясь сквозь толстые линзы очков. – Кто вы? Здесь нельзя.
   – Заткнись! – приказал Николай. – Здесь я говорю, что можно и чего нельзя. Понял? – он подвигал стволом "Калашникова".
   Крыса кивнул.
   – Ну-ка, отвечай, вы тут все подряд номера освящаете своим вниманием или только выборочно?
   Всю систему изложи вкратце. Тогда тебе ничего не будет.
   – Но я не имею права…
   – Нет, ты понял? – Николай вложил в вопрос убийственную для данного хакерского типа интонацию и добился своего: парень понял.
   – Что? Что вам нужно?
   – Повторяю вопрос: для чего вся эта музыка? И все ли номера просматриваются?
   Крыса заговорил.
   Как Николай и предвидел, эта служба безопасности занималась всем, чем угодно, кроме безопасности. Во всяком случае, непосредственной безопасностью она не занималась. Здесь отслеживали все, что происходило и говорилось в номерах. Запись велась непрерывно, как только в комнаты заходили люди. На экранах появлялись избранные или случайные номера. Каждый компьютер следил за десятком номеров. Потом записи просматривались, большая часть стиралась, но кое-что надежно сохранялось.
   – Было, было у меня сразу же предчувствие, что это гадюшник, было… А ну-ка!.. Ты меня узнаешь? – внезапно спросил он.
   – Да, вы новый гладиатор. Вы сегодня Коляна замочили…
   – Меня тоже записывали?
   – Всех записывали. Если вы были в номере, то записывали.
   – А ночью?
   – Тоже. Если в номере кто-то был.
   – Где вчерашние записи?
   – Отосланы на обработку.
   – Куда?
   – Точно не знаю, кажется, в Москву.
   – А Барону уже докладывали?