Страница:
– Носите палочку в руках, палочку, вот вам и знак учительского звания, – посоветовал Богданов, покачивая головою.
– Помилуйте, Сергей Потапыч, – с обидою в голосе сказал Мачигин, – что же палочка! Палочку всякий может, а кокарда для престижа.
– Для какого престижа, а? для какого, какого престижа? – накинулся на юношу Богданов, – какой вам нужен престиж, а? Вы разве начальник!
– Помилуйте, Сергей Потапыч, – рассудительно доказывал Мачигин, – в крестьянском малокультурном сословии это сразу возбуждает прилив почтения, – сейгод гораздо ниже кланяются.
Мачигин самодовольно погладил рыженькие усики.
– Да нельзя, юноша, никак нельзя, – скорбно покачивая головою, сказал Богданов.
– Помилуйте, Сергей Потапыч, учитель без кокарды – все равно что британский лев без хвоста, – уверял Мачигин, – одна карикатура.
– При чем тут хвост, а? какой тут хвост, а? – с волнением заговорил Богданов. – Куда вы в политику заехали, а? Разве это ваше дело о политике рассуждать, а? Нет, уж вы, юноша, кокарду снимите, сделайте божескую милость. Нельзя, как же можно, сохрани бог, мало ли кто может узнать!
Мачигин пожал плечами, хотел еще что-то возразить, но Богданов перебил его, – в его голове мелькнула блистательная по его разуменю мысль.
– Ведь вот вы ко мне без кокарды пришли, а? без кокарды? Сами чувствуете, что нельзя.
Мачигин замялся было, но нашел и на этот раз возражение:
– Так как мы – сельские учителя, то нам и нужна сельская привилегия, а в городе мы состоим зауряд-интеллигентами.
– Нет, уж вы, юноша, знайте, – сердито сказал Богданов, – что это нельзя, и если я еще услышу, тогда мы вас уволим.
Вот была такая вечеринка. Гости собрались рано.
На стенах в гостиной у Грушиной висели картинки, закрытые плотно кисеею. Впрочем, неприличного в них ничего не было. Когда Грушина подымала, с лукавою и нескромною усмешечкою, кисейные занавесочки, гости любовались голыми бабами, написанными плохо.
– Что же это, баба кривая? – угрюмо сказал Передонов.
– Ничего не кривая, – горячо заступилась Грушина за картинку, – это она изогнулась так.
– Кривая, – повторил Передонов. – И глаза разные, как у вас.
– Ну, много вы пониматете! – обиженно сказала Грушина, – эти картинки очень хорошие и дорогие. Художникам без таких нельзя.
Передонов внезапно захохотал: он вспомнил совет, данный им на-днях Владе.
– Чего вы заржали? – спросила Грушина.
– Нартанович, гимназист, своей сестре Марфе платье подпалит, – объяснил он, – я ему посоветовал это сделать.
– Станет он палить, нашли дурака! – возразила Грушина.
– Конечно, станет, – уверенно сказал Передонов, – братья с сестрами всегда ссорятся. Когда я маленьким был, так всегда своим сестрам пакостил: маленьких бил, а старшим одежду портил.
– Не все же ссорятся, – сказал Рутилов, – вот я с сестрами не ссорюсь.
– Что ж ты с ними, целуешься, что ли? – спросил Передонов.
– Ты, Ардальон Борисыч, свинья и подлец, и я тебе оплеуху дам, – очень спокойно сказал Рутилов.
– Ну, я не люблю таких шуток, – ответил Передонов и отодвинулся от Рутилова.
“А то еще, – думал он, – и в самом деле даст, что-то зловещее у него лицо”.
– У нее, – продолжал он о Марте – только и есть одно платье черное.
– Вершина ей новое сошьет, – с завистливою злостью сказала Варвара. – К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются, – проворчала она тихо и злорадно посмотрела на Мурина.
– Пора и вам венчаться, – сказала Преполовенская. – Чего ждете, Ардальон Борисыч?
Преполовенские уже видели, что после второго письма Передонов твердо решил жениться на Варваре. Они и сами поверили письму. Стали говорить, что всегда были за Варвару. Ссориться с Передоновым им не было расчета: выгодно с ним играть в карты. А Геня, делать нечего, пусть подождет, – другого жениха придется поискать.
Преполовенский заговорил:
– Конечно, венчаться вам надо: и доброе дело сделаете да и княгине угодите; княгине приятно будет, что вы женитесь, так что вы и ей угодите и доброе дело сделаете, вот и хорошо будет, а то так-то что же, а тут все же доброе дело сделаете да и княгине приятно.
– Вот и я то же говорю, – сказала Преполовенская.
А Преполовенский не мог остановиться и, видя, что от него уже все отходят, сел рядом с молодым чиновником и принялся ему растолковывать то же самое.
– Я решился венчаться, – сказал Передонов, – только мы с Варварой не знаем, как надо венчаться. Что-то надо сделать, а я не знаю что.
– Вот, дело нехитрое, – сказала Преполовенская, – да если хотите, мы с мужем вам все устроим, вы только сидите, и ни о чем не думайте.
– Хорошо, – сказал Передонов, – я согласен. Только, чтобы все было хорошо и прилично. Мне денег не жалко.
– Уж все будет хорошо, не беспокойтесь, – уверяла Преполовенская.
Передонов продолжал ставить свои условия:
– Другие из скупости покупают тонкие обручальные кольца, серебряные вызолоченные, а я так не хочу, а чтоб были настоящие золотые. И я даже хочу вместо обручальных колец заказать обручальные браслеты, – это и дороже, и важнее.
Все засмеялись.
– Нельзя браслеты, – сказала Преполовенская, легонько усмехаясь, – кольца надо.
– Отчего нельзя? – с досадою спросил Передонов.
– Да уж так, не делают.
– А может быть, и делают, – недоверчиво сказал Передонов. – Это еще я у попа спрошу. Он лучше знает.
Рутилов, хихикая, советовал:
– Уж ты лучше, Ардальон Борисыч, обручальные пояса закажи.
– Ну, на это у меня и денег не хватит, – ответил Передонов, не замечая насмешки, – я не банкир. А только я на-днях во сне видел, что венчаюсь, а на мне атласный фрак, и у нас с Варварою золотые браслеты. А сзади два директора стоят, над нами венцы держат, и аллилую поют.
– Я сегодня тоже интересный сон видел, – объявил Володин, – а к чему он, не знаю. Сижу это я будто на троне, в золотой короне, а передо мною травка, а на травке барашки, все барашки, все барашки, бе-бе-бе. Так вот все барашки ходят, и так головой делают, и все этак бе-бе-бе.
Володин прохаживался по комнатам, тряс лбом, выпячивал губы и блеял. Гости смеялись. Володин сел на место, блаженно глядя на всех, щуря глаза от удовольствия, и смеялся тоже бараньим, блеющим смехом.
– Ну, что же дальше? – спросила Грушина, подмигивая гостям.
– Ну, и все барашки, все барашки, а тут я и проснулся, – кончил Володин.
– Барану и сны бараньи, – ворчал Передонов, – важное кушанье – бараний царь.
– А я сон видела, – с нахальною усмешкою сказала Варвара, – так его при мужчинах нельзя рассказывать, ужо вам одной расскажу.
– Ах, матушка Варвара Дмитриевна, вот-то в одно слово, и у меня то же, – хихикая и подмигивая всем, отвечала Грушина.
– Расскажите, мы – мужчины скромные, в роде дам, – сказал Рутилов.
И прочие мужчины просили Варвару и Грушину рассказать сны. Но те переглядывались, погано смеялись и не рассказывали.
Сели играть в карты. Рутилов уверял, что Передонов отлично играет. Передонов верил. Но сегодня, как и всегда, он проигрывал. Рутилов был в выигрыше. От этого он пришел в большую радость и говорил оживленнее обыкновенного.
Передонова дразнила недотыкомка. Она пряталась где-то близко, – покажется иногда, высунется из-за стола или из-за чьей-нибудь спины и спрячется. Казалось, она ждала чего-то. Было страшно. Самый вид карт страшил Передонова. Дамы – по две вместе.
“А где же третья?” – думал Передонов.
Он тупо разглядывал пиковую даму, потом повернул ее другою стороною, – третья, может быть, спряталась за рубашкою.
Рутилов сказал:
– Ардальон Борисыч своей даме за рубашку смотрит.
Все захохотали.
Между тем, в стороне два молоденьких полицейских чиновника сели играть в дурачки. Партии разыгрывались у них живо. Выигравший хохотал от радости и показывал другому длинный нос. Проигравший сердился.
Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толкаясь и жеманясь. Расселись кое-как.
– Кушайте, господа, – угощала Грушина. – Ешьте, дружки, набивайте брюшки по самые ушки.
– Пирог ешь, хозяйку тешь, – кричал радостно Мурин. Ему было весело смотреть на водку и думать, что он в выигрыше.
Усерднее всех угощались Володин и два молоденьких чиновника, – они выбирали кусочки получше и подороже и с жадностью пожирали икру. Грушина сказала, принужденно смеясь:
– Павел-то Васильевич пьян да призорок, через хлеб да за пирог.
Нешто она для него икру покупала! И под предлогом угостить дам она отставила от него все, что было получше. Но Володин не унывал и довольствовался тем, что осталось: он успел съесть много хорошего с самого начала, и теперъ ему было все равно.
Передонов смотрел на жующих, и ему казалось, что все смеются над ним. С чего? над чем? Он с остервенением ел все, что попадалось, ел неряшливо и жадно.
После ужина опять играли. Но скоро Передонову надоело. Он бросил карты и сказал:
– Ну вас к чорту! не везет. Надоело! Варвара, пойдем домой.
И другие гости поднялись за ним.
В передней Володин увидел, что у Передонова новая тросточка. Осклабясь, он поворачивал ее перед собою и спрашивал:
– Ардаша, отчего же тут пальчики калачиком свернуты? Что же это обозначает?
Передонов сердито взял у него из рук тросточку, приблизил ее набалдашником, с кукишем из черного дерева, к носу Володина и сказал:
– Шиш тебе с маслом. Володин сделал обиженное лицо.
– Позвольте, Ардальон Борисыч, – сказал он, – я с маслом хлебец изволю кушать, а шиша с маслам я не хочу кушать.
Передонов, не слушая его, заботливо кутал шею шарфом и застегивал пальто на все пуговицы. Рутилов говорил со смехом:
– Чего ты кутаешься, Ардальон Борисыч? Тепло.
– Здоровье всего дороже, – ответил Передонов.
На улице было тихо, – улица улеглась во мраке и тихонько похрапывала. Темно было, тоскливо и сыро. На небе бродили тяжелые тучи. Передонов ворчал:
– Напустили темени, а к чему?
Он теперь не боялся, – шел с Варварою, а не один.
Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, – невнятные, скучные, тоскливые речи.
Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, – той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только и создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал дионисических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас.
– Помилуйте, Сергей Потапыч, – с обидою в голосе сказал Мачигин, – что же палочка! Палочку всякий может, а кокарда для престижа.
– Для какого престижа, а? для какого, какого престижа? – накинулся на юношу Богданов, – какой вам нужен престиж, а? Вы разве начальник!
– Помилуйте, Сергей Потапыч, – рассудительно доказывал Мачигин, – в крестьянском малокультурном сословии это сразу возбуждает прилив почтения, – сейгод гораздо ниже кланяются.
Мачигин самодовольно погладил рыженькие усики.
– Да нельзя, юноша, никак нельзя, – скорбно покачивая головою, сказал Богданов.
– Помилуйте, Сергей Потапыч, учитель без кокарды – все равно что британский лев без хвоста, – уверял Мачигин, – одна карикатура.
– При чем тут хвост, а? какой тут хвост, а? – с волнением заговорил Богданов. – Куда вы в политику заехали, а? Разве это ваше дело о политике рассуждать, а? Нет, уж вы, юноша, кокарду снимите, сделайте божескую милость. Нельзя, как же можно, сохрани бог, мало ли кто может узнать!
Мачигин пожал плечами, хотел еще что-то возразить, но Богданов перебил его, – в его голове мелькнула блистательная по его разуменю мысль.
– Ведь вот вы ко мне без кокарды пришли, а? без кокарды? Сами чувствуете, что нельзя.
Мачигин замялся было, но нашел и на этот раз возражение:
– Так как мы – сельские учителя, то нам и нужна сельская привилегия, а в городе мы состоим зауряд-интеллигентами.
– Нет, уж вы, юноша, знайте, – сердито сказал Богданов, – что это нельзя, и если я еще услышу, тогда мы вас уволим.
* * *
Грушина время от времени устраивала вечеринки для молодых людей, из числа которых надеялась выудить мужа. Для отвода глаз приглашала и семейных знакомых.Вот была такая вечеринка. Гости собрались рано.
На стенах в гостиной у Грушиной висели картинки, закрытые плотно кисеею. Впрочем, неприличного в них ничего не было. Когда Грушина подымала, с лукавою и нескромною усмешечкою, кисейные занавесочки, гости любовались голыми бабами, написанными плохо.
– Что же это, баба кривая? – угрюмо сказал Передонов.
– Ничего не кривая, – горячо заступилась Грушина за картинку, – это она изогнулась так.
– Кривая, – повторил Передонов. – И глаза разные, как у вас.
– Ну, много вы пониматете! – обиженно сказала Грушина, – эти картинки очень хорошие и дорогие. Художникам без таких нельзя.
Передонов внезапно захохотал: он вспомнил совет, данный им на-днях Владе.
– Чего вы заржали? – спросила Грушина.
– Нартанович, гимназист, своей сестре Марфе платье подпалит, – объяснил он, – я ему посоветовал это сделать.
– Станет он палить, нашли дурака! – возразила Грушина.
– Конечно, станет, – уверенно сказал Передонов, – братья с сестрами всегда ссорятся. Когда я маленьким был, так всегда своим сестрам пакостил: маленьких бил, а старшим одежду портил.
– Не все же ссорятся, – сказал Рутилов, – вот я с сестрами не ссорюсь.
– Что ж ты с ними, целуешься, что ли? – спросил Передонов.
– Ты, Ардальон Борисыч, свинья и подлец, и я тебе оплеуху дам, – очень спокойно сказал Рутилов.
– Ну, я не люблю таких шуток, – ответил Передонов и отодвинулся от Рутилова.
“А то еще, – думал он, – и в самом деле даст, что-то зловещее у него лицо”.
– У нее, – продолжал он о Марте – только и есть одно платье черное.
– Вершина ей новое сошьет, – с завистливою злостью сказала Варвара. – К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются, – проворчала она тихо и злорадно посмотрела на Мурина.
– Пора и вам венчаться, – сказала Преполовенская. – Чего ждете, Ардальон Борисыч?
Преполовенские уже видели, что после второго письма Передонов твердо решил жениться на Варваре. Они и сами поверили письму. Стали говорить, что всегда были за Варвару. Ссориться с Передоновым им не было расчета: выгодно с ним играть в карты. А Геня, делать нечего, пусть подождет, – другого жениха придется поискать.
Преполовенский заговорил:
– Конечно, венчаться вам надо: и доброе дело сделаете да и княгине угодите; княгине приятно будет, что вы женитесь, так что вы и ей угодите и доброе дело сделаете, вот и хорошо будет, а то так-то что же, а тут все же доброе дело сделаете да и княгине приятно.
– Вот и я то же говорю, – сказала Преполовенская.
А Преполовенский не мог остановиться и, видя, что от него уже все отходят, сел рядом с молодым чиновником и принялся ему растолковывать то же самое.
– Я решился венчаться, – сказал Передонов, – только мы с Варварой не знаем, как надо венчаться. Что-то надо сделать, а я не знаю что.
– Вот, дело нехитрое, – сказала Преполовенская, – да если хотите, мы с мужем вам все устроим, вы только сидите, и ни о чем не думайте.
– Хорошо, – сказал Передонов, – я согласен. Только, чтобы все было хорошо и прилично. Мне денег не жалко.
– Уж все будет хорошо, не беспокойтесь, – уверяла Преполовенская.
Передонов продолжал ставить свои условия:
– Другие из скупости покупают тонкие обручальные кольца, серебряные вызолоченные, а я так не хочу, а чтоб были настоящие золотые. И я даже хочу вместо обручальных колец заказать обручальные браслеты, – это и дороже, и важнее.
Все засмеялись.
– Нельзя браслеты, – сказала Преполовенская, легонько усмехаясь, – кольца надо.
– Отчего нельзя? – с досадою спросил Передонов.
– Да уж так, не делают.
– А может быть, и делают, – недоверчиво сказал Передонов. – Это еще я у попа спрошу. Он лучше знает.
Рутилов, хихикая, советовал:
– Уж ты лучше, Ардальон Борисыч, обручальные пояса закажи.
– Ну, на это у меня и денег не хватит, – ответил Передонов, не замечая насмешки, – я не банкир. А только я на-днях во сне видел, что венчаюсь, а на мне атласный фрак, и у нас с Варварою золотые браслеты. А сзади два директора стоят, над нами венцы держат, и аллилую поют.
– Я сегодня тоже интересный сон видел, – объявил Володин, – а к чему он, не знаю. Сижу это я будто на троне, в золотой короне, а передо мною травка, а на травке барашки, все барашки, все барашки, бе-бе-бе. Так вот все барашки ходят, и так головой делают, и все этак бе-бе-бе.
Володин прохаживался по комнатам, тряс лбом, выпячивал губы и блеял. Гости смеялись. Володин сел на место, блаженно глядя на всех, щуря глаза от удовольствия, и смеялся тоже бараньим, блеющим смехом.
– Ну, что же дальше? – спросила Грушина, подмигивая гостям.
– Ну, и все барашки, все барашки, а тут я и проснулся, – кончил Володин.
– Барану и сны бараньи, – ворчал Передонов, – важное кушанье – бараний царь.
– А я сон видела, – с нахальною усмешкою сказала Варвара, – так его при мужчинах нельзя рассказывать, ужо вам одной расскажу.
– Ах, матушка Варвара Дмитриевна, вот-то в одно слово, и у меня то же, – хихикая и подмигивая всем, отвечала Грушина.
– Расскажите, мы – мужчины скромные, в роде дам, – сказал Рутилов.
И прочие мужчины просили Варвару и Грушину рассказать сны. Но те переглядывались, погано смеялись и не рассказывали.
Сели играть в карты. Рутилов уверял, что Передонов отлично играет. Передонов верил. Но сегодня, как и всегда, он проигрывал. Рутилов был в выигрыше. От этого он пришел в большую радость и говорил оживленнее обыкновенного.
Передонова дразнила недотыкомка. Она пряталась где-то близко, – покажется иногда, высунется из-за стола или из-за чьей-нибудь спины и спрячется. Казалось, она ждала чего-то. Было страшно. Самый вид карт страшил Передонова. Дамы – по две вместе.
“А где же третья?” – думал Передонов.
Он тупо разглядывал пиковую даму, потом повернул ее другою стороною, – третья, может быть, спряталась за рубашкою.
Рутилов сказал:
– Ардальон Борисыч своей даме за рубашку смотрит.
Все захохотали.
Между тем, в стороне два молоденьких полицейских чиновника сели играть в дурачки. Партии разыгрывались у них живо. Выигравший хохотал от радости и показывал другому длинный нос. Проигравший сердился.
Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толкаясь и жеманясь. Расселись кое-как.
– Кушайте, господа, – угощала Грушина. – Ешьте, дружки, набивайте брюшки по самые ушки.
– Пирог ешь, хозяйку тешь, – кричал радостно Мурин. Ему было весело смотреть на водку и думать, что он в выигрыше.
Усерднее всех угощались Володин и два молоденьких чиновника, – они выбирали кусочки получше и подороже и с жадностью пожирали икру. Грушина сказала, принужденно смеясь:
– Павел-то Васильевич пьян да призорок, через хлеб да за пирог.
Нешто она для него икру покупала! И под предлогом угостить дам она отставила от него все, что было получше. Но Володин не унывал и довольствовался тем, что осталось: он успел съесть много хорошего с самого начала, и теперъ ему было все равно.
Передонов смотрел на жующих, и ему казалось, что все смеются над ним. С чего? над чем? Он с остервенением ел все, что попадалось, ел неряшливо и жадно.
После ужина опять играли. Но скоро Передонову надоело. Он бросил карты и сказал:
– Ну вас к чорту! не везет. Надоело! Варвара, пойдем домой.
И другие гости поднялись за ним.
В передней Володин увидел, что у Передонова новая тросточка. Осклабясь, он поворачивал ее перед собою и спрашивал:
– Ардаша, отчего же тут пальчики калачиком свернуты? Что же это обозначает?
Передонов сердито взял у него из рук тросточку, приблизил ее набалдашником, с кукишем из черного дерева, к носу Володина и сказал:
– Шиш тебе с маслом. Володин сделал обиженное лицо.
– Позвольте, Ардальон Борисыч, – сказал он, – я с маслом хлебец изволю кушать, а шиша с маслам я не хочу кушать.
Передонов, не слушая его, заботливо кутал шею шарфом и застегивал пальто на все пуговицы. Рутилов говорил со смехом:
– Чего ты кутаешься, Ардальон Борисыч? Тепло.
– Здоровье всего дороже, – ответил Передонов.
На улице было тихо, – улица улеглась во мраке и тихонько похрапывала. Темно было, тоскливо и сыро. На небе бродили тяжелые тучи. Передонов ворчал:
– Напустили темени, а к чему?
Он теперь не боялся, – шел с Варварою, а не один.
Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, – невнятные, скучные, тоскливые речи.
Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, – той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только и создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал дионисических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас.
XXIII
Преполовенские взяли на себя устройство венчания. Венчаться решили в деревне, верстах в шести от города: Варваре неловко было итти под венец в городе после того как прожили столько лет, выдавая себя за родных. День, назначенный для венчания, скрыли: Преполовенские распустили слух, что венчаться будут в пятницу, а на самом деле свадьба была в среду днем. Это сделали, чтобы не наехали любопытные из города. Варвара не раз повторяла Передонову:
– Ты, Ардальон Борисыч, не проговорись, когда венец-то будет, а то еще помешают.
Деньги на расход по свадьбе Передонов выдавал неохотно, с издевательствами над Варварою. Иногда он приносил свою палку с набалдашником-кукишем и говорил Варваре:
– Поцелуй мой кукиш – дам денег, не поцелуешь – не дам.
Варвара целовала кукиш.
– Что ж такое, губы не треснут, – говорила она.
Срок свадьбы таили до самого назначенного дня даже от шаферов, чтоб не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и Володина, – оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота. Володину было лестно играть такую значительную роль при таком выдающемся событии в жизни такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало одного шафера. Он сказал:
– Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне одного мало: надо мной трудно венец держать, я – большой человек.
И Передонов пригласил вторым шафером Фаластова. Варвара ворчала:
– Куда его к чорту, два есть, чего еще?
– У него очки золотые, важнее с ним, – сказал Передонов.
Утром в день свадьбы Передонов помылся теплою водою, как всегда, чтобы не застудить себя, и затем потребовал румян, объясняя:
– Мне надо теперь каждый день подкрашиваться, а то еще подумают – дряхлый, и не назначат инспектором.
Варваре жаль было своих румян, но пришлось уступить, – и Передонов подкрасил себе щеки. Он бормотал:
“Сам Верига красится, чтобы моложе быть. Не могу же я с белыми щеками венчаться”.
Затем, запершись, в спальне, он решил наметить себя, чтобы Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на разных местах намазал он чернилами букву П.
“Надо было бы наметить и Володина, да как его наметишь? Увидит, сотрет”, – тоскливо думал Передонов.
Затем пришла ему в голову мысль, что не худо бы надеть корсет, а то за старика примут, если невзначай согнешься. Он потребовал от Варвары корсет. Но Варварины корсеты оказались ему тесны, ни один не сходился.
– Надо было раньше купить, – сердито ворчал он. – Ничего не подумают.
– Да кто же мужчины носят корсет? – возражала Варвара, – никто не носит.
– Верига носит, – сказал Передонов.
– Так Верига – старик, а ты Ардальон Борисыч, слава богу, мужчина в соку.
Передонов самодовольно улыбнулся, посмотрел в зеркало и сказал:
– Конечно, я еще лет полтораста проживу. Кот чихнул под кроватью. Варвара сказала, ухмыляясь:
– Вот и кот чихает, значит – верно.
Но Передонов вдруг нахмурился. Кот уже стал ему страшен, и чиханье его показалось ему злою хитростью.
“Начихает тут чего не надо”, – подумал он, полез под кровать и принялся гнать кота. Кот дико мяукал, прижимался к стене и вдруг, с громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж рук у Передонова и выскочил из горницы.
– Чорт голландский! – сердито обругал его Передонов.
– Чорт и есть, – поддакивала Варвара, – совсем одичал кот, погладить не дается, ровно в него чорт вселился.
Преполовенские послали за шаферами с раннего утра. Часам к десяти все собрались у Передонова. Пришли Грушина и Софья с мужем. Подали водку и закуску. Передонов ел мало и тоскливо думал, чем бы ему отличить себя еще больше от Володина.
“Барашком завился”, – злобно думал он и вдруг сообразил, что ведь и он может причесаться по-особенному. Он встал из-за стола и сказал:
– Вы тут ешьте и пейте, мне не жалко, а я пойду к парикмахеру, причешусь по-испански.
– Как же это по-испански? – спросил Рутилов.
– А вот увидишь.
Когда Передонов ушел стричься, Варвара сказала:
– Все придумки разные придумывает. Черти ему все мерещатся. Поменьше бы сивухи трескал, опитоха проклятый!
Преполовенская сказала с хитрою усмешечкою:
– Вот повенчаетесь, Ардальон Борисыч получит место и успокоится.
Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да так, чтобы самой не быть замешанною. Она под рукою шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего слесаренка, дала ему пятачок и подговорила к вечеру ждать за городом проезда новобрачных и накидать в их повозку сору да бумажек. Слесаренок радостно согласился и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему:
– А Черепнина-то выдали, как вас пороть стали.
– Дураки мы были, – сказал слесаренок, – а теперь хоть пусть повесят, все равно.
И слесаренок, в подтверждение своей клятвы, съел горсточку земли. За это Грушина прибавила ему еще три копейки.
В парикмахерской Передонов потребовал самого хозяина. Хозяин, молодой человек, окончивший недавно городское училище и почитывавший книги из земской библиотеки, кончил стричь какого-то незнакомого Передонову помещика. Скоро кончил и подошел к Передонову.
– Сперва его отпусти, – сердито сказал Передонов.
Помещик расплатился и ушел. Передонов уселся перед зеркалом.
– Мне постричься и прическу надо сделать, – сказал он. – У меня сегодня важное дело есть, совсем особенное, – так ты мне сделай прическу по-испански.
Стоявший у двери мальчик-ученик смешливо фыркнул. Хозяин строго посмотрел на него. По-испански стричь ему не приходилось, и он не знал, что это за прическа испанская, и есть ли такая прическа. Но если господин требует, то, надо полагать, он знает, чего хочет. Молодой парикмахер не пожелал обнаружить своего невежества. Он почтительно сказал:
– Из ваших волос, господин, никак нельзя-с.
– Это почему нельзя? – обиженно спросил Передонов.
– Вашим волосам плохое питание, – объяснил парикмахер.
– Что же, мне их пивом поливать, что ли? – проворчал Передонов.
– Помилуйте, зачем же пивом! – любезно улыбаясь, отвечал парикмахер, – а только возьмите то, что если постричь сколько-нибудь и притом же так как у вас на голове уже солидность обозначается, то никак не хватает на испанскую прическу.
Передонов чувствовал себя сраженным невозможностью остричься по-испански. Он уныло сказал:
– Ну, стриги как хочешь.
“Уж не подговорили ли этого парикмахера, – думал он, – чтобы не стричь на отличку. Не надо было говорить дома”. Очевидно, что пока Передонов шел чинно и степенно по улицам, Володин барашком побежал задворками и снюхался с парикмахером.
– Прикажете спрыснуть? – спросил парикмахер, окончив свое дело.
– Спрысни меня резедой, да побольше, – потребовал Передонов, – а то обчекрыжил кое-как, хоть резедой сдобри.
– Резеды, извините, не держим, – смущенно сказал парикмахер, – не угодно ли оппопонаксом?
– Ничего-то ты не можешь, как следует, – горестно сказал Передонов, – уж прыскай что есть.
Он в досаде возвращался домой. День стоял ветреный. Ворота от ветра хлопали, зевали и смеялись. Передонов смотрел на них тоскливо. Как тут ехать ? Но уже все делалось само собой.
Поданы были три тарантаса, – надо было садиться и ехать, а то повозки привлекут внимание, соберутся любопытные, приедут и прибегут смотреть на свадьбу. Разместились и поехали: Передонов с Варварою, Преполовенские с Рутиловым, Грушина с остальными шаферами.
На площади поднялась пыль. Стучали, слышалось Передонову, топоры. Еле видная сквозь пыль, подымалась, росла деревянная стена. Рубили крепость. Мелькали мужики в красных рубахах, свирепые и молчаливые.
Тарантасы пронеслись мимо, – страшное видение мелькнуло и скрылось. Передонов оглядывался в ужасе, но уже ничего не было видно, – и никому не решился он сказать о своем видении.
Всю дорогу грусть томила Передонова. Враждебно все смотрело на него, все веяло угрожающими приметами. Небо хмурилось. Ветер дул навстречу и вздыхал о чем-то. Деревья не хотели давать тени, – всю себе забрали. Зато поднималась пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце с чего-то пряталось за тучи, – подсматривало, что ли?
Дорога шла мажарами, – неожиданные из-за невысоких холмов вставали кусты, рощи, поляны, ручьи под гулкими деревянными мостами-трубами.
– Глаз-птица пролетела, – угрюмо сказал Передонов, всматриваясь в белесовато-туманную даль небес. – Один глаз и два крыла, а больше ничего нету.
Варвара усмехнулась. Она думала, что Передонов пьян с утра. Но она не спорила с ним: а то еще, – думала она, – рассердится и не пойдет под венец.
В церкви уже стояли в уголке, прячась за колонною, все четыре сестры Рутиловы. Передонов их не видел сначала, но потом, уже во время самого венчания, когда они вышли из своей засады и подвинулись вперед, он увидел их и испугался. Впрочем, они ничего худого не сделали, не потребовали, – чего он боялся сперва, – чтобы он Варвару прогнал, а взял одну из них, а только все время смеялись. И смех их, сначала тихий, все громче и злее отдавался в его ушах, как смех неукротимых фурий.
Посторонних в церкви почти не было, только две-три старушки пришли откуда-то. И хорошо: Передонов вел себя глупо и странно. Он зевал, бормотал, толкал Варвару, жаловался, что воняет ладаном, воском, мужичьем.
– Твои сестры все смеются, – бормотал он, обернувшись к Рутилову, – печенку смехом просверлят.
Кроме того, тревожила его недотыкомка. Она была грязная и пыльная и все пряталась под ризу к священнику.
И Варваре, и Грушиной церковные обряды казались смешными. Они беспрестанно хихикали. Слова о том, что жена должна прилепиться к своему мужу, вызвали у них особенную веселость. Рутилов тоже хихикал, – он считал своею обязанностью всегда и везде смешить дам.
Володин же вел себя степенно и крестился, сохраняя на лице глубокомысленное выражение. Он не связывал с церковными обрядами никакого иного представления, кроме того, что все это установлено, подлежит исполнению и что исполнение всех обрядов ведет к некоторому внутренному удобству: сходил в праздник в церковь, помолился – и прав, нагрешил, покаялся – и опять прав. Хорошо и удобно, тем удобнее, что вне церкви обо всем церковном не надо было и думать, а руководиться следовало совсем иными житейскими правилами.
Только что кончилось венчанье, не успели еще выйти из церкви, вдруг – неожиданность. В церковь шумно ввалилась пьяная компания – Мурин со своими приятелями.
Мурин, растрепанный и серый, как всегда, облапил Передонова и закричал:
– От нас, брат, не скроешь! Такие приятели, водой не разольешь, а он, штукарь, скрыл.
Слышались восклицания:
– Злодей, не позвал!
– А мы тут как тут!
– Да, мы-таки зазнали!
Вновь прибывшие обнимали и поздравляли Передонова. Мурин говорил:
– По пьяному делу заблудились немножко, а то бы мы к началу потрафили.
Передонов хмуро смотрел и не отвечал на поздравления. Злоба и страх томили его.
“Везде выследят”, – тоскливо думал он.
– Вы бы лбы перекрестили, – сказал он злобно, – а то, может быть, вы злоумышляете.
Гости крестились, хохотали, кощунствовали. Особенно отличались молоденькие чиновники. Дьякон укоризненно унимал их.
Среди гостей был один, с рыжими усами, молодой человек, которого даже и не знал Передонов. Необычайно похож на кота. Не их ли это кот обернулся человеком? Недаром этот молодой человек все фыркает, – не забыл кошачьих ухваток.
– Кто вам сказал? – злобно спрашивала новых гостей Варвара.
– Добрые люди, молодайка, – отвечал Мурин, – а кто, уж мы и позабыли.
Грушина вертелась и подмигивала. Новые гости посмеивались, но ее не выдали. Мурин говорил:
– Уж как хошь, Ардальон Борисыч, а мы к тебе, а ты нам шампанею ставь, не будь жомой. Как же можно, такие приятели, водой не разольешь, а ты тишком удумал.
Когда Передоновы возвращались из-под венца, солнце заходило, а небо все было в огне и в золоте. Но не нравилось это Передонову. Он бормотал:
– Наляпали золота кусками, аж отваливается. Где это видано, чтобы столько тратить!
Слесарята встретили их за городом с толпою других уличных мальчишек, бежали и гукали. Передонов дрожал от страха. Варвара ругалась, плевала на мальчишек, казала им кукиши. Гости и шаферы хохотали.
Приехали. Вся компания ввалилась к Передоновым с гамом, гвалтом и свистом. Пили шампанское, потом принялись за водку и сели играть в карты. Пьянствовали всю ночь. Варвара напилась, плясала и ликовала. Ликовал и Передонов, – его-таки не подменили. С Варварой гости, как всегда, обращались цинично и неуважительно; ей казалось это в порядке вещей.
“Надо быть настороже”, – думал он.
А Варвара торжествовала. Она вместе с мужем делала визиты городским дамам, даже и мало знакомым. При этом она проявляла смешную гордость и неумелость. Везде ее принимали, хотя во многих домах с удивлением. Для визитов Варвара заблаговременно заказала шляпу лучшей местной модистке. Яркие цветы, крупные, насаженные в изобилии, восторгали Варвару.
Свои визиты Передоновы начали с директорши. Потом поехали к жене предводителя дворянства.
В тот день, когда Передоновы собирались делать визиты, – что у Рутиловых, конечно, было заранее известно, – сестры отправились к Варваре Николаевне Хрипач, из любопытства посмотреть, как-то Варвара поведет себя здесь. Скоро пришли и Передоновы. Варвара сделала реверанс директорше и больше обыкновенного дребезжащим голосом сказала:
– Вот и мы к вам. Прошу любить и жаловать.
– Очень рада, – с принуждением ответила директорша и усадила Варвару на диван.
– Ты, Ардальон Борисыч, не проговорись, когда венец-то будет, а то еще помешают.
Деньги на расход по свадьбе Передонов выдавал неохотно, с издевательствами над Варварою. Иногда он приносил свою палку с набалдашником-кукишем и говорил Варваре:
– Поцелуй мой кукиш – дам денег, не поцелуешь – не дам.
Варвара целовала кукиш.
– Что ж такое, губы не треснут, – говорила она.
Срок свадьбы таили до самого назначенного дня даже от шаферов, чтоб не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и Володина, – оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота. Володину было лестно играть такую значительную роль при таком выдающемся событии в жизни такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало одного шафера. Он сказал:
– Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне одного мало: надо мной трудно венец держать, я – большой человек.
И Передонов пригласил вторым шафером Фаластова. Варвара ворчала:
– Куда его к чорту, два есть, чего еще?
– У него очки золотые, важнее с ним, – сказал Передонов.
Утром в день свадьбы Передонов помылся теплою водою, как всегда, чтобы не застудить себя, и затем потребовал румян, объясняя:
– Мне надо теперь каждый день подкрашиваться, а то еще подумают – дряхлый, и не назначат инспектором.
Варваре жаль было своих румян, но пришлось уступить, – и Передонов подкрасил себе щеки. Он бормотал:
“Сам Верига красится, чтобы моложе быть. Не могу же я с белыми щеками венчаться”.
Затем, запершись, в спальне, он решил наметить себя, чтобы Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на разных местах намазал он чернилами букву П.
“Надо было бы наметить и Володина, да как его наметишь? Увидит, сотрет”, – тоскливо думал Передонов.
Затем пришла ему в голову мысль, что не худо бы надеть корсет, а то за старика примут, если невзначай согнешься. Он потребовал от Варвары корсет. Но Варварины корсеты оказались ему тесны, ни один не сходился.
– Надо было раньше купить, – сердито ворчал он. – Ничего не подумают.
– Да кто же мужчины носят корсет? – возражала Варвара, – никто не носит.
– Верига носит, – сказал Передонов.
– Так Верига – старик, а ты Ардальон Борисыч, слава богу, мужчина в соку.
Передонов самодовольно улыбнулся, посмотрел в зеркало и сказал:
– Конечно, я еще лет полтораста проживу. Кот чихнул под кроватью. Варвара сказала, ухмыляясь:
– Вот и кот чихает, значит – верно.
Но Передонов вдруг нахмурился. Кот уже стал ему страшен, и чиханье его показалось ему злою хитростью.
“Начихает тут чего не надо”, – подумал он, полез под кровать и принялся гнать кота. Кот дико мяукал, прижимался к стене и вдруг, с громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж рук у Передонова и выскочил из горницы.
– Чорт голландский! – сердито обругал его Передонов.
– Чорт и есть, – поддакивала Варвара, – совсем одичал кот, погладить не дается, ровно в него чорт вселился.
Преполовенские послали за шаферами с раннего утра. Часам к десяти все собрались у Передонова. Пришли Грушина и Софья с мужем. Подали водку и закуску. Передонов ел мало и тоскливо думал, чем бы ему отличить себя еще больше от Володина.
“Барашком завился”, – злобно думал он и вдруг сообразил, что ведь и он может причесаться по-особенному. Он встал из-за стола и сказал:
– Вы тут ешьте и пейте, мне не жалко, а я пойду к парикмахеру, причешусь по-испански.
– Как же это по-испански? – спросил Рутилов.
– А вот увидишь.
Когда Передонов ушел стричься, Варвара сказала:
– Все придумки разные придумывает. Черти ему все мерещатся. Поменьше бы сивухи трескал, опитоха проклятый!
Преполовенская сказала с хитрою усмешечкою:
– Вот повенчаетесь, Ардальон Борисыч получит место и успокоится.
Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да так, чтобы самой не быть замешанною. Она под рукою шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего слесаренка, дала ему пятачок и подговорила к вечеру ждать за городом проезда новобрачных и накидать в их повозку сору да бумажек. Слесаренок радостно согласился и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему:
– А Черепнина-то выдали, как вас пороть стали.
– Дураки мы были, – сказал слесаренок, – а теперь хоть пусть повесят, все равно.
И слесаренок, в подтверждение своей клятвы, съел горсточку земли. За это Грушина прибавила ему еще три копейки.
В парикмахерской Передонов потребовал самого хозяина. Хозяин, молодой человек, окончивший недавно городское училище и почитывавший книги из земской библиотеки, кончил стричь какого-то незнакомого Передонову помещика. Скоро кончил и подошел к Передонову.
– Сперва его отпусти, – сердито сказал Передонов.
Помещик расплатился и ушел. Передонов уселся перед зеркалом.
– Мне постричься и прическу надо сделать, – сказал он. – У меня сегодня важное дело есть, совсем особенное, – так ты мне сделай прическу по-испански.
Стоявший у двери мальчик-ученик смешливо фыркнул. Хозяин строго посмотрел на него. По-испански стричь ему не приходилось, и он не знал, что это за прическа испанская, и есть ли такая прическа. Но если господин требует, то, надо полагать, он знает, чего хочет. Молодой парикмахер не пожелал обнаружить своего невежества. Он почтительно сказал:
– Из ваших волос, господин, никак нельзя-с.
– Это почему нельзя? – обиженно спросил Передонов.
– Вашим волосам плохое питание, – объяснил парикмахер.
– Что же, мне их пивом поливать, что ли? – проворчал Передонов.
– Помилуйте, зачем же пивом! – любезно улыбаясь, отвечал парикмахер, – а только возьмите то, что если постричь сколько-нибудь и притом же так как у вас на голове уже солидность обозначается, то никак не хватает на испанскую прическу.
Передонов чувствовал себя сраженным невозможностью остричься по-испански. Он уныло сказал:
– Ну, стриги как хочешь.
“Уж не подговорили ли этого парикмахера, – думал он, – чтобы не стричь на отличку. Не надо было говорить дома”. Очевидно, что пока Передонов шел чинно и степенно по улицам, Володин барашком побежал задворками и снюхался с парикмахером.
– Прикажете спрыснуть? – спросил парикмахер, окончив свое дело.
– Спрысни меня резедой, да побольше, – потребовал Передонов, – а то обчекрыжил кое-как, хоть резедой сдобри.
– Резеды, извините, не держим, – смущенно сказал парикмахер, – не угодно ли оппопонаксом?
– Ничего-то ты не можешь, как следует, – горестно сказал Передонов, – уж прыскай что есть.
Он в досаде возвращался домой. День стоял ветреный. Ворота от ветра хлопали, зевали и смеялись. Передонов смотрел на них тоскливо. Как тут ехать ? Но уже все делалось само собой.
Поданы были три тарантаса, – надо было садиться и ехать, а то повозки привлекут внимание, соберутся любопытные, приедут и прибегут смотреть на свадьбу. Разместились и поехали: Передонов с Варварою, Преполовенские с Рутиловым, Грушина с остальными шаферами.
На площади поднялась пыль. Стучали, слышалось Передонову, топоры. Еле видная сквозь пыль, подымалась, росла деревянная стена. Рубили крепость. Мелькали мужики в красных рубахах, свирепые и молчаливые.
Тарантасы пронеслись мимо, – страшное видение мелькнуло и скрылось. Передонов оглядывался в ужасе, но уже ничего не было видно, – и никому не решился он сказать о своем видении.
Всю дорогу грусть томила Передонова. Враждебно все смотрело на него, все веяло угрожающими приметами. Небо хмурилось. Ветер дул навстречу и вздыхал о чем-то. Деревья не хотели давать тени, – всю себе забрали. Зато поднималась пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце с чего-то пряталось за тучи, – подсматривало, что ли?
Дорога шла мажарами, – неожиданные из-за невысоких холмов вставали кусты, рощи, поляны, ручьи под гулкими деревянными мостами-трубами.
– Глаз-птица пролетела, – угрюмо сказал Передонов, всматриваясь в белесовато-туманную даль небес. – Один глаз и два крыла, а больше ничего нету.
Варвара усмехнулась. Она думала, что Передонов пьян с утра. Но она не спорила с ним: а то еще, – думала она, – рассердится и не пойдет под венец.
В церкви уже стояли в уголке, прячась за колонною, все четыре сестры Рутиловы. Передонов их не видел сначала, но потом, уже во время самого венчания, когда они вышли из своей засады и подвинулись вперед, он увидел их и испугался. Впрочем, они ничего худого не сделали, не потребовали, – чего он боялся сперва, – чтобы он Варвару прогнал, а взял одну из них, а только все время смеялись. И смех их, сначала тихий, все громче и злее отдавался в его ушах, как смех неукротимых фурий.
Посторонних в церкви почти не было, только две-три старушки пришли откуда-то. И хорошо: Передонов вел себя глупо и странно. Он зевал, бормотал, толкал Варвару, жаловался, что воняет ладаном, воском, мужичьем.
– Твои сестры все смеются, – бормотал он, обернувшись к Рутилову, – печенку смехом просверлят.
Кроме того, тревожила его недотыкомка. Она была грязная и пыльная и все пряталась под ризу к священнику.
И Варваре, и Грушиной церковные обряды казались смешными. Они беспрестанно хихикали. Слова о том, что жена должна прилепиться к своему мужу, вызвали у них особенную веселость. Рутилов тоже хихикал, – он считал своею обязанностью всегда и везде смешить дам.
Володин же вел себя степенно и крестился, сохраняя на лице глубокомысленное выражение. Он не связывал с церковными обрядами никакого иного представления, кроме того, что все это установлено, подлежит исполнению и что исполнение всех обрядов ведет к некоторому внутренному удобству: сходил в праздник в церковь, помолился – и прав, нагрешил, покаялся – и опять прав. Хорошо и удобно, тем удобнее, что вне церкви обо всем церковном не надо было и думать, а руководиться следовало совсем иными житейскими правилами.
Только что кончилось венчанье, не успели еще выйти из церкви, вдруг – неожиданность. В церковь шумно ввалилась пьяная компания – Мурин со своими приятелями.
Мурин, растрепанный и серый, как всегда, облапил Передонова и закричал:
– От нас, брат, не скроешь! Такие приятели, водой не разольешь, а он, штукарь, скрыл.
Слышались восклицания:
– Злодей, не позвал!
– А мы тут как тут!
– Да, мы-таки зазнали!
Вновь прибывшие обнимали и поздравляли Передонова. Мурин говорил:
– По пьяному делу заблудились немножко, а то бы мы к началу потрафили.
Передонов хмуро смотрел и не отвечал на поздравления. Злоба и страх томили его.
“Везде выследят”, – тоскливо думал он.
– Вы бы лбы перекрестили, – сказал он злобно, – а то, может быть, вы злоумышляете.
Гости крестились, хохотали, кощунствовали. Особенно отличались молоденькие чиновники. Дьякон укоризненно унимал их.
Среди гостей был один, с рыжими усами, молодой человек, которого даже и не знал Передонов. Необычайно похож на кота. Не их ли это кот обернулся человеком? Недаром этот молодой человек все фыркает, – не забыл кошачьих ухваток.
– Кто вам сказал? – злобно спрашивала новых гостей Варвара.
– Добрые люди, молодайка, – отвечал Мурин, – а кто, уж мы и позабыли.
Грушина вертелась и подмигивала. Новые гости посмеивались, но ее не выдали. Мурин говорил:
– Уж как хошь, Ардальон Борисыч, а мы к тебе, а ты нам шампанею ставь, не будь жомой. Как же можно, такие приятели, водой не разольешь, а ты тишком удумал.
Когда Передоновы возвращались из-под венца, солнце заходило, а небо все было в огне и в золоте. Но не нравилось это Передонову. Он бормотал:
– Наляпали золота кусками, аж отваливается. Где это видано, чтобы столько тратить!
Слесарята встретили их за городом с толпою других уличных мальчишек, бежали и гукали. Передонов дрожал от страха. Варвара ругалась, плевала на мальчишек, казала им кукиши. Гости и шаферы хохотали.
Приехали. Вся компания ввалилась к Передоновым с гамом, гвалтом и свистом. Пили шампанское, потом принялись за водку и сели играть в карты. Пьянствовали всю ночь. Варвара напилась, плясала и ликовала. Ликовал и Передонов, – его-таки не подменили. С Варварой гости, как всегда, обращались цинично и неуважительно; ей казалось это в порядке вещей.
* * *
После свадьбы в житье-бытье у Передоновых мало что изменилось. Только обращение Варвары с мужем становилось увереннее и независимее. Она как будто поменьше бегала перед мужем, но все еще, по закоренелой привычке, побаивалась его. Передонов, тоже по привычке, попрежнему покрикивал на нее, даже иногда поколачивал. Но уж и он чуял ее большую в своем положении уверенность. И это наводило на него тоску. Ему казалось, что если она не как прежде боится его, то это потому, что она укрепилась в своем преступном замысле отделаться от него и подменить его Володиным.“Надо быть настороже”, – думал он.
А Варвара торжествовала. Она вместе с мужем делала визиты городским дамам, даже и мало знакомым. При этом она проявляла смешную гордость и неумелость. Везде ее принимали, хотя во многих домах с удивлением. Для визитов Варвара заблаговременно заказала шляпу лучшей местной модистке. Яркие цветы, крупные, насаженные в изобилии, восторгали Варвару.
Свои визиты Передоновы начали с директорши. Потом поехали к жене предводителя дворянства.
В тот день, когда Передоновы собирались делать визиты, – что у Рутиловых, конечно, было заранее известно, – сестры отправились к Варваре Николаевне Хрипач, из любопытства посмотреть, как-то Варвара поведет себя здесь. Скоро пришли и Передоновы. Варвара сделала реверанс директорше и больше обыкновенного дребезжащим голосом сказала:
– Вот и мы к вам. Прошу любить и жаловать.
– Очень рада, – с принуждением ответила директорша и усадила Варвару на диван.