Короче, Антон растил пацана действительно как тигра в клетке. Что удивительно — ведь не так уж часто у Мишки возникала необходимость куда-то выйти за пределы разрешенной территории В ОДИНОЧКУ. Но при этом он уже несколько раз попадал в опасные переделки. А ведь городок был, в общем, тихий. Скажем, на Митьку никто не нападал… кроме знакомых. Складывалось впечатление, что на Мишку специально охотятся. Невидимые разбойники.
— Вы боитесь за него? — спросил Митька дядю Антона.
— Боюсь? Конечно, боюсь. Сын же.
— Потому и не выпускаете?
— Вовсе не поэтому. Просто не хочу, чтобы он жил по омерте.
— А надо же общаться с ребятами, — сказал Митька. — љ Ему же надо.
— А зачем?
— Ну, он же вырастет. Придется все равно общаться с людьми.
— Так он и общается с людьми. В Церкви полно людей.
— Все взрослые же. А с ребятами?
— А зачем ему с ребятами? Когда он вырастет, ему придется общаться не с ребятами, а как раз-таки — со взрослыми.
Митька затруднился с ответом.
— Вовсе и не надо ему общаться ни с какими ребятами, — сказал Антон уверенно. — љ Пусть с Богом общается. А если и правда надо — с ребятами, то Господь Сам устроит. Вот с тобой же он, к примеру, общается. Ты молишься — значит, свой.
Нетрудно было догадаться, что Антону не понравилось бы, узнай он, что Митька познакомил его сына с магией. Потому что детская магия — это омерта. Потому Митька эту тему развивать далее что-то расхотел.
— Понимаешь, — добавил Антон, — я хочу, чтобы он был цельный. Любить — так любить как себя самого. Драться — так драться до смерти. А твои ребята устроили себе серенький мирок, где все — наполовину. Это не жизнь, а цирк. Я хочу, чтобы Мишка жил не наполовину, а на всю катушку. А с вашей трусливой омертой это невозможно.
Ну, что тут скажешь? Правда глаза режет. Наполовину — этого Митька сам не любил. Но как это — жить на всю катушку! — это было Митьке непонятно. Потому что много в жизни несовместимого. Оттого-то люди и живут наполовину, что… как совместить несовместимое? никак. Выбирают часть. Половину. И живут.
— Мишка живет в другом мире, — объяснил Волшебник. — Он — воин, и живет в мире воина. Для тебя этот город — своя территория. Тут нет опасностей… а которые есть, давно изучены и хорошо знакомы. Это привычная головная боль. От которой тебе и надо исцелиться, чтобы стать белым магом. А Мишка тут — чужой. И город для него чужой. Он живет в крепости. Церковь — это крепость. Для него выход наружу — это вылазка. Понятно, что на него нападают!
— Так это же плохо, — сказал Митька.
— Почему — плохо?
— Мир у него плохой. Злой.
— Это просто мир воина. Он не злой, просто враждебный.
Митька поежился.
— Так ведь плохо так жить, когда мир — враждебный.
— Плохо, если нет оружия. А у Мишки полно оружия. Молитва за врагов — љ его главное оружие. Сама судьба на Его стороне. Сам Бог, Который судит судьбу. Потому что Мишка за них молится, а они за него — не молятся. Бог не предаст его им. Это, если вдуматься, страшное оружие. В любом случае действенное, чем бы враг ни был вооружен… сколько бы их ни было. Мишкина жизнь — это приключение. Разве он недоволен?
— Да нет, вполне доволен…
Митька не понимал.
— Я знаю, что тебя смущает, — сказал Волшебник. — Ты не понимаешь, как это совместить с верой в Бога. Но вспомни, что Он Сам говорил: "Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Но мужайтесь: я победил мир."
— Н… не знаю. Наверное, не это, — сказал Митька задумчиво. — Я просто не понимаю, чего же мы с Вами хотим: чтобы мир был хорошим, или чтобы — враждебным.
— Мы с тобой? Мы-то, если мы ищем белой магии, мы хотим, чтобы мир был хорошим. Не враждебным.
— А тогда как же со Христом? Его-то мир возненавидел.
— Ну, и что. Он победил мир. Он Воин. Он применил Свое оружие — и победил. Пасха — это победа. Он воскрес и будет судить Своих врагов.
Митька обеими руками почесал голову.
— Не понимаю. Совсем не понимаю.
— Что тут непонятного? Просто молитва — это не магия. Это совсем другой путь. Сравни меня и твоего Монаха. Мы с тобой хотим, чтобы мир был хорошим. Чтобы не было войны. А монах и Антон… они идут путем войны. Но если они хорошо вооружены, то у них мир тоже хороший, хотя и враждебный. Война ведь тоже приключение… для тех, кто жив-здоров останется.
Митькаљ неопределенно кивнул.
— В конце концов будет Воскресение, понимаешь? — сказал Волшебник. — Так что война, в конце концов, для всех — приключение. Так что разница не в этом. Не в том, хороший мир или плохой.
— А в чем?
— Мы хотим, чтобы было хорошо теперь, сейчас же. Чтобы теперь же не было сираданий. А у них план более глобальный.
— А это ж хорошо, когда глобальный, — вопросительно произнес Митька.
— Хорошо, — Волшебник кивнул. — Зато у нас все хорошо уже сегодня. А у них весь рассчет на будущую жизнь. Есть разница?
Митька кивнул. Конечно, хорошо бы прямо сейчас. Есть разница.
— Зато у них предлагается всемогущество, — сказал Митька. — Прямо сейчас.
Волшебник кивнул.
— Естественно. Есть минусы — есть и плюсы. Тебе выбирать, что лучше. Я свой выбор тебе не навязываю. Молитва — это хороший путь. — У нас есть общий враг. Это невидимые разбойники, бесы. Против них эффективнее всего именно молитва, вот и все. Дьявол сильнее нас, поэтому тут нам тоже необходимо всемогущество. Тут мы сходимся. Но сходимся лишь на время, как союзники, для совместных боевых действий. Но цели у нас — разные. Потому я и говорю: найди свою меру.
— Выбирать… — задумчиво сказал Митька. — А хочется все сразу.
Волшебник засмеялся.
— А вот Вы, — сказал Митька, — лично Вы, когда надо сотворить чудо, просто Богу молитесь, и все? И в этом вся магия?
— Нет, не так. Молиться действительно необходимо только когда делаешь что-то необычное… особенно в первый раз. Чтобы поверить, что мир еще лучше, чем до сих пор казалось. А потом просто, как в Евангелии, помнишь? Господь говорит: если скажешь горе: перейди отсюда туда и не усомнишься в сердце своем, будет тебе. Помнишь? Он не говорит: попроси Меня, и Я сделаю. А просто говорит: если скажешь горе и не усомнишься. Я просто говорю — и не сомневаюсь. И в этом — вся магия.
— Это здорово! — сказал Митька искренне. — Просто говорить — и не сомневаться — это здорово!
— Конечно. Это очень просто. И естественно — в моем мире. Перебирайся ко мне!
— Пока я даже представить себе не могу, как — перебираться.
Волшебник опять засмеялся.
— Представишь! Это, дружок, не проблема. Главное — мы тебя сдвинули с мертвой точки.
Митька кивнул. Но уточнил:
— Но в принципе — в принципе! — можно просто каждый раз молиться о чуде?
— Можно. В принципе. Только это — из пушки по воробьям. Молитва — дело серьезное. Спроси у Монаха!
— Но вначале-то все равно надо — молиться.
— Вначале — обязательно.
— А меня-то на ковре первый раз заставили лететь безо всякой молитвы!
— Так я же рядом был, — сказал Волшебник. — Я и так был уверен, что получится.
Митька почесал в затылке.
— Получается, что Вы мне были вместо Бога?
Этот вопрос произвел необыкновенное действие.
Волшебник задрал брови и ничего не сказал в ответ.
— Ну, Вы где берете веру? от Бога. А я от Вас, — объяснил Митька.
— Неудачно сформулировал, — сказал Волшебник, помолчав. — Я ж не антихрист.
Митька смутился. Впервые ему показалось, что он обидел Волшебника. Странно, а Митька-то думал, что его ничем не проймешь, можно расслабиться и говорить все, что в голову взбредет.
— Я ж не сказал "против Бога", — нашелся Митька. — Я сказал "вместо".
— Ну, так что ж, — заметил Волшебник. — «Вместо» по-гречески тоже "анти".
— Простите, — сказал Митька, испугавшись. — Я не хотел Вас обидеть.
— Я одного не понимаю, — сказал Митька Монаху. — Почему вы так настроены против магии?
— А ты сам что думаешь?
— Я думаю, это просто предвзятость, — сказал Митька честно. — Узость мышления. Я понимаю: черная магия — это от лукавого. А Белая-то что? Он же так же молится. Только не все время.
— Цель другая, — сказал Монах.
Митька кивнул. Это было то же самое, что сказал Волшебник.
— Мы ищем Бога, — сказал Монах. — А они ищут счастья без Бога.
— Почему — без Бога?… — запротестовал Митька.
— Они хотят получить от Бога все необходимое, а дальше — до свидания.
Ну, что ж. Это звучало неприятно, но похоже на правду. Волшебник почти те же слова сказал: молиться необходимо первый раз…
— Волшебник то же самое сказал, — заметил Митька. — Временные союзники.
— Никакие не союзники. Это они нуждаются в Боге, потому и — в Церкви. А Церковь в них не нуждается. Нам достаточно Самого Бога.
— Цель другая, — повторил Мтька задумчиво. — љ А какая?
— Наша цель — Бог. А их цель — Сказка. Бог — это не сказка.
— А нам зачем Бог? — спросил Митька.
— Ничего не понял, — сказал Митька дяде Антону про мастера Ли.
— А признайся, что ты читал с конца.
— М-м… Не совсем. Про житие я прочел.
— А потом сразу кинулся читать про пальцы, так?…
Митька развел руками.
— Ты как все мальчишки. Да это невозможно разобрать по книге!
— А зачем писать?
— Ну, не для того же, чтобы кого-то научить драться. Это написано для специалистов, для тех, кто и так умеет.
— А почему Вы сказали «секретно»? Шутка?
— В каждой шутке, знаешь ли… Почитай-ка ты другую главу, про философию Ли. Там, где "Суворов против Сунь Цзы".
— Да Вы лучше скажите так, своими словами. Мне что-то трудно читать монографии.
— Ты молишься? За врагов.
— Молюсь.
— Так. И как ты понимаешь смысл этой молитвы?
Митька как мог пересказал мысли Волшебника.
— Неплохо, — одобрил Антон. — Но у тебя выходит, что молитва за врагов — это как бы профилактика против боя, так? Чтобы драка не состоялась.
— Ну, да.
— А если все-таки будет дело?
— Чтобы у них ничего не вышло… Чтобы они ничего не могли со мной сделать — я же молюсь за них. Если они что-то сделают со мной — им будет кара от Бога. Для них же лучше, если у них ничего не получится. Об этом и молюсь.
— Хорошо, хорошо… Ну, вот ты почти что и постиг основную идею мастера Ли.
— ??
— Но я бы хотел, чтобы ты сам вник в текст. Потрудись, почитай.
— А зачем? — Митьке было тяжело разбираться в антоновской монографии.
— А я хочу понять, что я там объяснил плохо. Что надо исправить.
— Ну, хорошо… Но вы по крайней мере своими словами объясните главное.
— Главное? А что для тебя главное?
— Как драться-то. Как защититься от врага.
Антон покачал головой.
— Ты не понимаешь. Главного не понимаешь.
— Чего — главного?
— Да Ли вообще не волновала идея защиты. Он вообще не об этом думал.
— А о чем же?
— Читай, постарайся понять.
— Но вы-то, вы-то мне можете объяснить, как надо драться? По-простому.
Антон сдался.
— Ладно. Тебе хочется чего попроще. Для этого не обязательно вникать в "миссию Ли". Это-то как раз нетрудно и общеизвестно. Этому тебя не только Ли научит. Но и он, конечно, тоже мог бы научить.
Наконец-то разговор стал дельным. Митька сел поудобнее.
— Он, видишь ли, пришел в Православие будучи мастером жей ши. Жей ши — это искусство прерывания боя. Заметь — не ведения боя, а прерывания боя. Слыхал про такое?
Митька пожал плечами.
— Что-то слыхал…
— Его еще называют "грязное ушу". Еще говорят, что это система самообороны для женщин, детей и слабаков. Но это все — неточно.
— Интересно, — вставил Митька. — Как раз для меня. Я ребенок и слабак. И Мишка.
— И я, — сказал Антон. — Я с трудом выкарабкался из могилы и к долгому бою теперь не способен. Я — инвалид. Мой шанс — это прервать бой в первые же секунды.
Теперь Митька начал смутно понимать Сашку. Сашка был красавец мужина в самом расцвете сил. На слабака, ребенка или женщину он совсем не тянул. Сашке явно нравилось драться; он любил бой, понимал его и ничуть не боялся, даже растягивал удовольствие, страраясь победить с запасом, не пуская в ход весь свой арсенал. Зачем бы вдруг Сашке прерывать бой?
— А как прервать бой? — спросил Митька. — Научите меня прерывать бой.
— Проще пареной репы, — заявил Антон. — Настолько просто, что научится этому очень трудно.
— Вы говорите проще, — попросил Митька. — А то мне трудно понять.
Антон удивился и засмеялся. Митька нравился ему чем дальше, тем больше.
— Слушай: бой возможен, только если шансы равны или почти равны. При явном превосходстве одного из соперников, получается уже не бой. Это называют по-другому: избиение, казнь, пытка, охота… Не бой. На самом деле в реальной жизни боя почти никогда и не бывает. Бой бывает в спорте. Чтобы устроить бой, приходится вводить правила — это раз. Но этого мало. Приходится вводить категории — например, весовые. Разделять мужчин и женщин, взрослых и мальцов. Но и этого мало. Приходится вводить разряды и так далее — и все это только для того, чтобы получить в результате — бой.
— Ага, — сказал Митька, начиная что-то улавливать. Это было похоже на детектив. Сейчас наступит развязка… и Митька сразу поймет, как вздуть банду разбойников.
— Но даже если удается организовать настоящий бой — долгий, интересный, захватывающий. Так? Чем он кончается? Кто-то пропустит сильный удар, поймается на прием — и все. Силы опять не равны. Бой кончается. Смысл боя — в прерывании боя.
Митька кивнул одобрительно. Это было просто… как лапша. На какой-то миг Митьке вдруг стало жалко Антона. И еще подумалось что-то ласковое про Мишку. Это было мимолетное чувство; Митька не понял, откуда оно пришло и куда ушло. Или не ушло, а спряталось.
— А реальный бой — там силы никогда не равны. Потому что там нет правил. Слишком рискованно ввязываться в реальный бой, когда шансы почти равны. Потому в реальности — как правило! — боя и не бывает. Пытка, казнь, охота, избиение. Так?
— Так, — сказал Митька. Это-то он уже успел прочувствовать на своей шкуре.
— Потому те, кто обучаются спортивным системам, в реальном бою частенько наталкиваются на неприятные неожиданности. Бокс, карате, дзюдо — это все можно использовать… фрагменты, приемы оттуда. Но как система, как принцип — для реального боя это не годится. Игра — она и есть игра. Она основана на правилах. А настоящее боевое — боевое! — искусство — это не игра, это искусство прерывать игру. Искусство нарушать правила. Ни с какой спортивной системой это не совместимо в принципе, в самой основе.
— Понял, — сказал Митька. — Интересно.
— К слову, задача полководца — в идеале! — избавить своих солдат от необходимости боя. Дать им решающий перевес над противником в каждый конкретный момент, в каждой конкретной схватке. Чтобы получался не бой, а избиение. Похоже на жей ши?
— Ну, — сказал Митька нетерпеливо. — Ну?
— Ну вот, идея жей ши в том и заключается, чтобы, не ввязываясь в бой, создать себе решающее преимущество.
— А как?
— А как попало. Простор для фантазии.
Митьке это понравилось… и не понравилось.
— Ну, научите меня чему-нибудь конкретному.
— Конкретное в каждом случае свое.
— А есть что-то пригодное в моем случае?
Антон, не задумываясь, подошел поближе.
— Вот, смотри. Прием, удобный всегда, если у противника в руках нет ножа или заточки… вообще острого. Это называется — терминальная дистанция. В таком положении можно делать так, так или так. Или сразу вот так и так. Попробуй.
— Так ведь неудобно, — сказал Митька. — Невозможно же так драться. Опасно же.
— Неудобно. Опасно, — согласился Антон. — Но и противнику тоже неудобно и опасно. А драться так и невозможно. Я же тебе говорю: это дистанция терминальная, на этой дистанции бой прекращается. На этой дистанции не дерутся, а калечат.
— Так ведь и меня могут покалечить.
— Если на тебя наехал тот, кто сильнее, кто лучше дерется, то с обычной дистанции… как обычно дерутся… у тебя мало шансов нанести ему какой-то вред. А на терминальной — пятьдесят на пятьдесят. Шансы практически равны. Либо ты, либо тебя. Против здоровенного и тренированного мужика пятьдесят на пятьдесят — это для тебя, необученного ребенка, совсем неплохо.
Митька почесал голову.
— Страшно, — признался он.
— Правильно. Должно быть страшно. И врагу должно быть страшно. Если ему нестрашно, то он глубоко заблуждается.
С дракой ситуация начала проясняться. А со всемогуществом пока было неясно.
— А все-таки, — спросил Митька Монаха. — Если просить и просить, то получишь то, что просишь? или вообще что-нибудь… хорошее.
— То, что просишь, — сказал Монах.
— А если прошу что-то, что Богу неугодно?
— А зачем тебе это?
— Я хочу понять — в принципе. Как это — "просите — и дастся вам".
— А что тут непонятного? Проси — и дастся.
— Не верится, — сказал Митька. — Я чего-то не понимаю.
— А чего?
— Главное непонятно, — признался Митька.-љ Какой смысл вообще молиться? Если Бог хочет дать, так Он и так даст. А если не хочет… Тогда опять-таки: зачем? Какой смысл?
— Чтобы ты мог получить все, что захочешь.
— Подождите. Как это — что захочу? А если Бог не хочет? Его же не заставишь.
— Не заставишь. Но раз ты молишься, значит, Он что-то собирается тебе дать.
— Вот именно. "Что-то"!.. Не что я хочу, а что Он хочет. Потому я и спрашиваю. Какой смысл просить тогда?
— Проси, что хочешь. И будет тебе, чего ни захочешь… если только не бросишь просить, — терпеливо повторил Монах.
Митька покачал головой.
— Какая-то чепуха. Если Бог не хочет, Его же не заставишь. Что, молитва Его переменит?! Бога?!
— Чепуха, — согласился Монах. — Бог не меняется. Но обстоятельства меняются. Ты меняешься.
— Ну, и что?
— Когда молишься о том, что Богу угодно, молиться легко. И получаешь быстро. А когда трудно молиться — это жертва Богу. Труд молитвенный — это жертва. Как и любой труд.
— А бывает любовь к труду, — заметил Митька.
— Бывает. Но когда трудно молиться — это не напрасный труд.
— Я и хочу понять — почему не напрасный? Если я прошу одно, а Бог хочет другое. Бесполезно же.
— Да нет, небесполезно, — Монах покачал головой. — Если бы бесполезно, то никто бы и не молился… подолгу.
— Ну, да. Или скоро даст, или вообще не даст.
— Нет, нет, брат.
Монах вздохнул.
— Давай по-порядку.
— Давайте, — давно бы так, подумал Митька. Технарь, понимаешь. Митька на самом деле любил обстоятельность.
— Например. Человеку чего-то хочется. Он этого просит, а Бог пока что не дает.
— Например. Приведите пример.
— Мальчик просит у Господа машину. Не игрушечную, а настоящую. Он не понимает, что пока у него нету прав, машина для него бесполезна. Но если он не перестанет просить, то получит и машину, и права. Понимаешь?
— А, — сказал Митька. — Подрастет, и получит. А какой смысл тогда молиться. Он бы и так получил.
— Не обязательно. Вдруг у него будет какая-то серьезная болезнь, и ему не дадут права. Вдруг начнется большая война, и станет не до машины. Может, просто денег не хватит. В конце концов, он может не дожить до совершеннолетия.
— А если будет все время молиться о настоящей машине, то наверняка доживет? Здорово.
— И доживет, и здоровье будет, и война не начнется, и денег хватит. Его детская молитва о взаправдашней машине все это в себе заключает. Поэтому когда он начнет молиться, то вместо машины поначалу получит от Бога какие-то непонятные вещи, на первый взгляд не связанные с машиной.
— Услышит о каких-то переговорах, о разоружении…
— Например. Или его родители вдруг решат эмигрировать. И еще он попадет в больницу по пустяковому поводу, и там у него обнаружат серьезное заболевание — и вылечат. Для него, мальчика, не видно связи между машиной и больницей. Но молитва его не пропадет даром.
— А если он подрастет, и бросит молиться о машине. Надоест. Увлечется чем-нибудь другим.
— Например?
— Ковром-самолетом.
— Это и будет ответ на его детскую моливу. Просил машину, получил ковер-самолет. Сам виноват, оставил молитву — получил не то, что просил.
— А Бог же может сделать так, что он будет ездить без прав, и милиция никогда его не остановит, — заметил Митька.
— Может. Пусть молится. Получит он свою машину. Главное — пойми. Не бывает молитвы, не приносящей плода. Главный плод — не машина. А что-то другое. Здоровье. Мир. Даже это не главное. Главный плод молитвы — примирение с Богом.
— Здорово. Я понимаю. Но Вы мне скажите простыми словами, для головы: если Бог не хочет чего-то, для чего дает молитву об этом?
— Если молитва неотступная — это знак того, что просимое БУДЕТ угодно Богу… после того, как Бог изменит обстоятельства.
— Значит, молитва меняет мир? Трудная молитва.
— Ну, да. Можно так сказать. Главное, тебя самого меняет. Потому-то и трудно молиться.
Опять Монах говорил то же самое, что и Волшебник. "Изменить мир" на языке Волшебника означало почти то же, что "изменить себя" на языке Монаха. Но теперь Митьку простые совпадения не радовали. Он хотел понять разницу.
— Это-то я понимаю, — сказал Митька. — Это мне знакомо. Волшебник то же самое говорил. Изменить мир.
— Хорошо, если понятно. Тогда о чем мы говорим?
— Просто хочется, чтобы сразу давалось. Может, и не нужно, но хочется.
— Это самообман. На уровне искренности так не бывает. Да — да, нет — нет. Хочется то, что нужно. Нужно то, что хочется. Это одно и то же. А не нужно — но хочется… Там так не бывает.
— В жизни так бывает, — заметил Митька. — Хочется, но не надо бы. И наоборот.
— Ты просто сам себя не знаешь. Бог тебя знает лучше, чем ты сам себя знаешь.
— Ну… наверное. Наверняка. Но как получить то, что хочется? Сразу. Даже если не нужно…
— Сразу — не знаю как. Проси много раз, в конце концов получишь… или поймешь сам себя. Это главное. Главный результат молитвы — это искренность. Будет искренность перед Богом — тогда все будет.
Волшебник тоже говорил про искренность.
— Я не понимаю, что значит «искренность». Я и так говорю то, что думаю.
— Богу?
— Ну, и Богу…
— Настоящая искренность — это самого себя не обманывать. Не другого, а себя.
— Ну, я и не обманываю… Наверное.
— Ты просто плохо себя знаешь. У тебя есть своеволие?
— Наверное. Конечно, есть.
— Ты сам решаешь: вот, я хочу то, а этого не хочу.
— Ну, да. Конечно. Хотя, не всегда. Бывает, ничего не решаю. Просто хочется — и все.
— Это ближе к истине. Но ты не знаешь всего, что у тебя на сердце. Ты просто сам выбираешь: это — мое, а этого я и знать не знаю.
Митька пожал плечами:
— А как по-другому?
— Пока мы своевольны — никак. Своевольный человек не может сам себя знать до конца, потому что он должен выбирать. Что-то выбирать, что-то отбрасывать. Если он попытается поглядеть в глубину своего сердца, то как сороконожка — не сможет и шагу ступить. Потому что страсти спорят между собой. Они несовместимы друг с другом и с жизнью. Каждая страсть хочет овладеть твоим умом. Ей безразлична реальность. И другие страсти ей тоже безразличны. В глубине сердца у страстного человека — сорок безжалостных диктаторов. Естественно, ум предпочитает всего этого просто не знать. Жить-то надо.
— Да ну? — не поверил Митька, — неужто сорок? Антон говорил — жить наполовину…
— Не сорок. Больше. Знать себя может только тот, кто отказался от идеи удовлетворять свои страсти… подчиняться своим желаниям. Своевольный человек знает о себе только малую часть того, что есть на сердце.
— А как не подчиняться желаниям? Не подчиняться желаниям — это тоже желание. Если нет желания — так ничего и не сделаешь.
— Служить Богу — это тоже желание. Не своего искать, а служить Богу. Делать то, что Он повелит. Тогда появляется возможность спокойно, объективно осознать, что у тебя на сердце. Подчинить все одному желанию — познать Бога. Истину.
Митька наморщился.
— А как же другие желания? Хочется же.
— "Даст тебе Господь по сердцу твоему", — сказал Монах. — Бог умеет совместить несовместимое. Только Бог может насытить твое сердце. А пока ты пытаешься сам жить по своим желаниям, ты себя обманываешь. Ты сам не знаешь, что у тебя на сердце. А просто обманывешь себя: хочу то, и все тут. А на самом деле не все, а только малость… Ты выбираешь что-то одно, а остальное подавляешь. А как по-другому?
Монах помолчал.
— Сердце человека — глубоко. Думать, что ты сам можешь жить по своему сердцу — это наивность. Наше сердце ненасытимо.
— Ну, ладно, — сказал Митька. — Допустим. А как быть? Получается, нельзя жить на всю катушку?
— А молись. Молитва — это служение Богу. А по своей воле, независимо от Бога, действуй поменьше. И тогда Господь тебе все откроет. Постепенно.
— И что тогда? Что откроет?
— И тогда ты поймешь, что Он прав.
— Да я и так знаю, что Он прав.
— Не знаешь, а веришь. Если бы ты ЗНАЛ, ты бы ничего не искал, кроме Бога. Потому что в Нем все совмещается.
Митька пожал плечами.
— Наверное, так.
— А пока мы и Бога не знаем, и себя не знаем. Одно с другим связано. Если бы человек понял сам себя и с полной искренностью обратился к Богу — Бог тут же бы ответил. Тут же!
— Да я вроде обращался. Бывало такое.
— Нет, нет… Это самообман. Ты просто сам себя не знаешь… То, что нам приходится столько трудиться над молитвой — это только по неискренности.
— Вы боитесь за него? — спросил Митька дядю Антона.
— Боюсь? Конечно, боюсь. Сын же.
— Потому и не выпускаете?
— Вовсе не поэтому. Просто не хочу, чтобы он жил по омерте.
— А надо же общаться с ребятами, — сказал Митька. — љ Ему же надо.
— А зачем?
— Ну, он же вырастет. Придется все равно общаться с людьми.
— Так он и общается с людьми. В Церкви полно людей.
— Все взрослые же. А с ребятами?
— А зачем ему с ребятами? Когда он вырастет, ему придется общаться не с ребятами, а как раз-таки — со взрослыми.
Митька затруднился с ответом.
— Вовсе и не надо ему общаться ни с какими ребятами, — сказал Антон уверенно. — љ Пусть с Богом общается. А если и правда надо — с ребятами, то Господь Сам устроит. Вот с тобой же он, к примеру, общается. Ты молишься — значит, свой.
Нетрудно было догадаться, что Антону не понравилось бы, узнай он, что Митька познакомил его сына с магией. Потому что детская магия — это омерта. Потому Митька эту тему развивать далее что-то расхотел.
— Понимаешь, — добавил Антон, — я хочу, чтобы он был цельный. Любить — так любить как себя самого. Драться — так драться до смерти. А твои ребята устроили себе серенький мирок, где все — наполовину. Это не жизнь, а цирк. Я хочу, чтобы Мишка жил не наполовину, а на всю катушку. А с вашей трусливой омертой это невозможно.
Ну, что тут скажешь? Правда глаза режет. Наполовину — этого Митька сам не любил. Но как это — жить на всю катушку! — это было Митьке непонятно. Потому что много в жизни несовместимого. Оттого-то люди и живут наполовину, что… как совместить несовместимое? никак. Выбирают часть. Половину. И живут.
— Мишка живет в другом мире, — объяснил Волшебник. — Он — воин, и живет в мире воина. Для тебя этот город — своя территория. Тут нет опасностей… а которые есть, давно изучены и хорошо знакомы. Это привычная головная боль. От которой тебе и надо исцелиться, чтобы стать белым магом. А Мишка тут — чужой. И город для него чужой. Он живет в крепости. Церковь — это крепость. Для него выход наружу — это вылазка. Понятно, что на него нападают!
— Так это же плохо, — сказал Митька.
— Почему — плохо?
— Мир у него плохой. Злой.
— Это просто мир воина. Он не злой, просто враждебный.
Митька поежился.
— Так ведь плохо так жить, когда мир — враждебный.
— Плохо, если нет оружия. А у Мишки полно оружия. Молитва за врагов — љ его главное оружие. Сама судьба на Его стороне. Сам Бог, Который судит судьбу. Потому что Мишка за них молится, а они за него — не молятся. Бог не предаст его им. Это, если вдуматься, страшное оружие. В любом случае действенное, чем бы враг ни был вооружен… сколько бы их ни было. Мишкина жизнь — это приключение. Разве он недоволен?
— Да нет, вполне доволен…
Митька не понимал.
— Я знаю, что тебя смущает, — сказал Волшебник. — Ты не понимаешь, как это совместить с верой в Бога. Но вспомни, что Он Сам говорил: "Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Но мужайтесь: я победил мир."
— Н… не знаю. Наверное, не это, — сказал Митька задумчиво. — Я просто не понимаю, чего же мы с Вами хотим: чтобы мир был хорошим, или чтобы — враждебным.
— Мы с тобой? Мы-то, если мы ищем белой магии, мы хотим, чтобы мир был хорошим. Не враждебным.
— А тогда как же со Христом? Его-то мир возненавидел.
— Ну, и что. Он победил мир. Он Воин. Он применил Свое оружие — и победил. Пасха — это победа. Он воскрес и будет судить Своих врагов.
Митька обеими руками почесал голову.
— Не понимаю. Совсем не понимаю.
— Что тут непонятного? Просто молитва — это не магия. Это совсем другой путь. Сравни меня и твоего Монаха. Мы с тобой хотим, чтобы мир был хорошим. Чтобы не было войны. А монах и Антон… они идут путем войны. Но если они хорошо вооружены, то у них мир тоже хороший, хотя и враждебный. Война ведь тоже приключение… для тех, кто жив-здоров останется.
Митькаљ неопределенно кивнул.
— В конце концов будет Воскресение, понимаешь? — сказал Волшебник. — Так что война, в конце концов, для всех — приключение. Так что разница не в этом. Не в том, хороший мир или плохой.
— А в чем?
— Мы хотим, чтобы было хорошо теперь, сейчас же. Чтобы теперь же не было сираданий. А у них план более глобальный.
— А это ж хорошо, когда глобальный, — вопросительно произнес Митька.
— Хорошо, — Волшебник кивнул. — Зато у нас все хорошо уже сегодня. А у них весь рассчет на будущую жизнь. Есть разница?
Митька кивнул. Конечно, хорошо бы прямо сейчас. Есть разница.
— Зато у них предлагается всемогущество, — сказал Митька. — Прямо сейчас.
Волшебник кивнул.
— Естественно. Есть минусы — есть и плюсы. Тебе выбирать, что лучше. Я свой выбор тебе не навязываю. Молитва — это хороший путь. — У нас есть общий враг. Это невидимые разбойники, бесы. Против них эффективнее всего именно молитва, вот и все. Дьявол сильнее нас, поэтому тут нам тоже необходимо всемогущество. Тут мы сходимся. Но сходимся лишь на время, как союзники, для совместных боевых действий. Но цели у нас — разные. Потому я и говорю: найди свою меру.
— Выбирать… — задумчиво сказал Митька. — А хочется все сразу.
Волшебник засмеялся.
— А вот Вы, — сказал Митька, — лично Вы, когда надо сотворить чудо, просто Богу молитесь, и все? И в этом вся магия?
— Нет, не так. Молиться действительно необходимо только когда делаешь что-то необычное… особенно в первый раз. Чтобы поверить, что мир еще лучше, чем до сих пор казалось. А потом просто, как в Евангелии, помнишь? Господь говорит: если скажешь горе: перейди отсюда туда и не усомнишься в сердце своем, будет тебе. Помнишь? Он не говорит: попроси Меня, и Я сделаю. А просто говорит: если скажешь горе и не усомнишься. Я просто говорю — и не сомневаюсь. И в этом — вся магия.
— Это здорово! — сказал Митька искренне. — Просто говорить — и не сомневаться — это здорово!
— Конечно. Это очень просто. И естественно — в моем мире. Перебирайся ко мне!
— Пока я даже представить себе не могу, как — перебираться.
Волшебник опять засмеялся.
— Представишь! Это, дружок, не проблема. Главное — мы тебя сдвинули с мертвой точки.
Митька кивнул. Но уточнил:
— Но в принципе — в принципе! — можно просто каждый раз молиться о чуде?
— Можно. В принципе. Только это — из пушки по воробьям. Молитва — дело серьезное. Спроси у Монаха!
— Но вначале-то все равно надо — молиться.
— Вначале — обязательно.
— А меня-то на ковре первый раз заставили лететь безо всякой молитвы!
— Так я же рядом был, — сказал Волшебник. — Я и так был уверен, что получится.
Митька почесал в затылке.
— Получается, что Вы мне были вместо Бога?
Этот вопрос произвел необыкновенное действие.
Волшебник задрал брови и ничего не сказал в ответ.
— Ну, Вы где берете веру? от Бога. А я от Вас, — объяснил Митька.
— Неудачно сформулировал, — сказал Волшебник, помолчав. — Я ж не антихрист.
Митька смутился. Впервые ему показалось, что он обидел Волшебника. Странно, а Митька-то думал, что его ничем не проймешь, можно расслабиться и говорить все, что в голову взбредет.
— Я ж не сказал "против Бога", — нашелся Митька. — Я сказал "вместо".
— Ну, так что ж, — заметил Волшебник. — «Вместо» по-гречески тоже "анти".
— Простите, — сказал Митька, испугавшись. — Я не хотел Вас обидеть.
— Я одного не понимаю, — сказал Митька Монаху. — Почему вы так настроены против магии?
— А ты сам что думаешь?
— Я думаю, это просто предвзятость, — сказал Митька честно. — Узость мышления. Я понимаю: черная магия — это от лукавого. А Белая-то что? Он же так же молится. Только не все время.
— Цель другая, — сказал Монах.
Митька кивнул. Это было то же самое, что сказал Волшебник.
— Мы ищем Бога, — сказал Монах. — А они ищут счастья без Бога.
— Почему — без Бога?… — запротестовал Митька.
— Они хотят получить от Бога все необходимое, а дальше — до свидания.
Ну, что ж. Это звучало неприятно, но похоже на правду. Волшебник почти те же слова сказал: молиться необходимо первый раз…
— Волшебник то же самое сказал, — заметил Митька. — Временные союзники.
— Никакие не союзники. Это они нуждаются в Боге, потому и — в Церкви. А Церковь в них не нуждается. Нам достаточно Самого Бога.
— Цель другая, — повторил Мтька задумчиво. — љ А какая?
— Наша цель — Бог. А их цель — Сказка. Бог — это не сказка.
— А нам зачем Бог? — спросил Митька.
— Ничего не понял, — сказал Митька дяде Антону про мастера Ли.
— А признайся, что ты читал с конца.
— М-м… Не совсем. Про житие я прочел.
— А потом сразу кинулся читать про пальцы, так?…
Митька развел руками.
— Ты как все мальчишки. Да это невозможно разобрать по книге!
— А зачем писать?
— Ну, не для того же, чтобы кого-то научить драться. Это написано для специалистов, для тех, кто и так умеет.
— А почему Вы сказали «секретно»? Шутка?
— В каждой шутке, знаешь ли… Почитай-ка ты другую главу, про философию Ли. Там, где "Суворов против Сунь Цзы".
— Да Вы лучше скажите так, своими словами. Мне что-то трудно читать монографии.
— Ты молишься? За врагов.
— Молюсь.
— Так. И как ты понимаешь смысл этой молитвы?
Митька как мог пересказал мысли Волшебника.
— Неплохо, — одобрил Антон. — Но у тебя выходит, что молитва за врагов — это как бы профилактика против боя, так? Чтобы драка не состоялась.
— Ну, да.
— А если все-таки будет дело?
— Чтобы у них ничего не вышло… Чтобы они ничего не могли со мной сделать — я же молюсь за них. Если они что-то сделают со мной — им будет кара от Бога. Для них же лучше, если у них ничего не получится. Об этом и молюсь.
— Хорошо, хорошо… Ну, вот ты почти что и постиг основную идею мастера Ли.
— ??
— Но я бы хотел, чтобы ты сам вник в текст. Потрудись, почитай.
— А зачем? — Митьке было тяжело разбираться в антоновской монографии.
— А я хочу понять, что я там объяснил плохо. Что надо исправить.
— Ну, хорошо… Но вы по крайней мере своими словами объясните главное.
— Главное? А что для тебя главное?
— Как драться-то. Как защититься от врага.
Антон покачал головой.
— Ты не понимаешь. Главного не понимаешь.
— Чего — главного?
— Да Ли вообще не волновала идея защиты. Он вообще не об этом думал.
— А о чем же?
— Читай, постарайся понять.
— Но вы-то, вы-то мне можете объяснить, как надо драться? По-простому.
Антон сдался.
— Ладно. Тебе хочется чего попроще. Для этого не обязательно вникать в "миссию Ли". Это-то как раз нетрудно и общеизвестно. Этому тебя не только Ли научит. Но и он, конечно, тоже мог бы научить.
Наконец-то разговор стал дельным. Митька сел поудобнее.
— Он, видишь ли, пришел в Православие будучи мастером жей ши. Жей ши — это искусство прерывания боя. Заметь — не ведения боя, а прерывания боя. Слыхал про такое?
Митька пожал плечами.
— Что-то слыхал…
— Его еще называют "грязное ушу". Еще говорят, что это система самообороны для женщин, детей и слабаков. Но это все — неточно.
— Интересно, — вставил Митька. — Как раз для меня. Я ребенок и слабак. И Мишка.
— И я, — сказал Антон. — Я с трудом выкарабкался из могилы и к долгому бою теперь не способен. Я — инвалид. Мой шанс — это прервать бой в первые же секунды.
Теперь Митька начал смутно понимать Сашку. Сашка был красавец мужина в самом расцвете сил. На слабака, ребенка или женщину он совсем не тянул. Сашке явно нравилось драться; он любил бой, понимал его и ничуть не боялся, даже растягивал удовольствие, страраясь победить с запасом, не пуская в ход весь свой арсенал. Зачем бы вдруг Сашке прерывать бой?
— А как прервать бой? — спросил Митька. — Научите меня прерывать бой.
— Проще пареной репы, — заявил Антон. — Настолько просто, что научится этому очень трудно.
— Вы говорите проще, — попросил Митька. — А то мне трудно понять.
Антон удивился и засмеялся. Митька нравился ему чем дальше, тем больше.
— Слушай: бой возможен, только если шансы равны или почти равны. При явном превосходстве одного из соперников, получается уже не бой. Это называют по-другому: избиение, казнь, пытка, охота… Не бой. На самом деле в реальной жизни боя почти никогда и не бывает. Бой бывает в спорте. Чтобы устроить бой, приходится вводить правила — это раз. Но этого мало. Приходится вводить категории — например, весовые. Разделять мужчин и женщин, взрослых и мальцов. Но и этого мало. Приходится вводить разряды и так далее — и все это только для того, чтобы получить в результате — бой.
— Ага, — сказал Митька, начиная что-то улавливать. Это было похоже на детектив. Сейчас наступит развязка… и Митька сразу поймет, как вздуть банду разбойников.
— Но даже если удается организовать настоящий бой — долгий, интересный, захватывающий. Так? Чем он кончается? Кто-то пропустит сильный удар, поймается на прием — и все. Силы опять не равны. Бой кончается. Смысл боя — в прерывании боя.
Митька кивнул одобрительно. Это было просто… как лапша. На какой-то миг Митьке вдруг стало жалко Антона. И еще подумалось что-то ласковое про Мишку. Это было мимолетное чувство; Митька не понял, откуда оно пришло и куда ушло. Или не ушло, а спряталось.
— А реальный бой — там силы никогда не равны. Потому что там нет правил. Слишком рискованно ввязываться в реальный бой, когда шансы почти равны. Потому в реальности — как правило! — боя и не бывает. Пытка, казнь, охота, избиение. Так?
— Так, — сказал Митька. Это-то он уже успел прочувствовать на своей шкуре.
— Потому те, кто обучаются спортивным системам, в реальном бою частенько наталкиваются на неприятные неожиданности. Бокс, карате, дзюдо — это все можно использовать… фрагменты, приемы оттуда. Но как система, как принцип — для реального боя это не годится. Игра — она и есть игра. Она основана на правилах. А настоящее боевое — боевое! — искусство — это не игра, это искусство прерывать игру. Искусство нарушать правила. Ни с какой спортивной системой это не совместимо в принципе, в самой основе.
— Понял, — сказал Митька. — Интересно.
— К слову, задача полководца — в идеале! — избавить своих солдат от необходимости боя. Дать им решающий перевес над противником в каждый конкретный момент, в каждой конкретной схватке. Чтобы получался не бой, а избиение. Похоже на жей ши?
— Ну, — сказал Митька нетерпеливо. — Ну?
— Ну вот, идея жей ши в том и заключается, чтобы, не ввязываясь в бой, создать себе решающее преимущество.
— А как?
— А как попало. Простор для фантазии.
Митьке это понравилось… и не понравилось.
— Ну, научите меня чему-нибудь конкретному.
— Конкретное в каждом случае свое.
— А есть что-то пригодное в моем случае?
Антон, не задумываясь, подошел поближе.
— Вот, смотри. Прием, удобный всегда, если у противника в руках нет ножа или заточки… вообще острого. Это называется — терминальная дистанция. В таком положении можно делать так, так или так. Или сразу вот так и так. Попробуй.
— Так ведь неудобно, — сказал Митька. — Невозможно же так драться. Опасно же.
— Неудобно. Опасно, — согласился Антон. — Но и противнику тоже неудобно и опасно. А драться так и невозможно. Я же тебе говорю: это дистанция терминальная, на этой дистанции бой прекращается. На этой дистанции не дерутся, а калечат.
— Так ведь и меня могут покалечить.
— Если на тебя наехал тот, кто сильнее, кто лучше дерется, то с обычной дистанции… как обычно дерутся… у тебя мало шансов нанести ему какой-то вред. А на терминальной — пятьдесят на пятьдесят. Шансы практически равны. Либо ты, либо тебя. Против здоровенного и тренированного мужика пятьдесят на пятьдесят — это для тебя, необученного ребенка, совсем неплохо.
Митька почесал голову.
— Страшно, — признался он.
— Правильно. Должно быть страшно. И врагу должно быть страшно. Если ему нестрашно, то он глубоко заблуждается.
С дракой ситуация начала проясняться. А со всемогуществом пока было неясно.
— А все-таки, — спросил Митька Монаха. — Если просить и просить, то получишь то, что просишь? или вообще что-нибудь… хорошее.
— То, что просишь, — сказал Монах.
— А если прошу что-то, что Богу неугодно?
— А зачем тебе это?
— Я хочу понять — в принципе. Как это — "просите — и дастся вам".
— А что тут непонятного? Проси — и дастся.
— Не верится, — сказал Митька. — Я чего-то не понимаю.
— А чего?
— Главное непонятно, — признался Митька.-љ Какой смысл вообще молиться? Если Бог хочет дать, так Он и так даст. А если не хочет… Тогда опять-таки: зачем? Какой смысл?
— Чтобы ты мог получить все, что захочешь.
— Подождите. Как это — что захочу? А если Бог не хочет? Его же не заставишь.
— Не заставишь. Но раз ты молишься, значит, Он что-то собирается тебе дать.
— Вот именно. "Что-то"!.. Не что я хочу, а что Он хочет. Потому я и спрашиваю. Какой смысл просить тогда?
— Проси, что хочешь. И будет тебе, чего ни захочешь… если только не бросишь просить, — терпеливо повторил Монах.
Митька покачал головой.
— Какая-то чепуха. Если Бог не хочет, Его же не заставишь. Что, молитва Его переменит?! Бога?!
— Чепуха, — согласился Монах. — Бог не меняется. Но обстоятельства меняются. Ты меняешься.
— Ну, и что?
— Когда молишься о том, что Богу угодно, молиться легко. И получаешь быстро. А когда трудно молиться — это жертва Богу. Труд молитвенный — это жертва. Как и любой труд.
— А бывает любовь к труду, — заметил Митька.
— Бывает. Но когда трудно молиться — это не напрасный труд.
— Я и хочу понять — почему не напрасный? Если я прошу одно, а Бог хочет другое. Бесполезно же.
— Да нет, небесполезно, — Монах покачал головой. — Если бы бесполезно, то никто бы и не молился… подолгу.
— Ну, да. Или скоро даст, или вообще не даст.
— Нет, нет, брат.
Монах вздохнул.
— Давай по-порядку.
— Давайте, — давно бы так, подумал Митька. Технарь, понимаешь. Митька на самом деле любил обстоятельность.
— Например. Человеку чего-то хочется. Он этого просит, а Бог пока что не дает.
— Например. Приведите пример.
— Мальчик просит у Господа машину. Не игрушечную, а настоящую. Он не понимает, что пока у него нету прав, машина для него бесполезна. Но если он не перестанет просить, то получит и машину, и права. Понимаешь?
— А, — сказал Митька. — Подрастет, и получит. А какой смысл тогда молиться. Он бы и так получил.
— Не обязательно. Вдруг у него будет какая-то серьезная болезнь, и ему не дадут права. Вдруг начнется большая война, и станет не до машины. Может, просто денег не хватит. В конце концов, он может не дожить до совершеннолетия.
— А если будет все время молиться о настоящей машине, то наверняка доживет? Здорово.
— И доживет, и здоровье будет, и война не начнется, и денег хватит. Его детская молитва о взаправдашней машине все это в себе заключает. Поэтому когда он начнет молиться, то вместо машины поначалу получит от Бога какие-то непонятные вещи, на первый взгляд не связанные с машиной.
— Услышит о каких-то переговорах, о разоружении…
— Например. Или его родители вдруг решат эмигрировать. И еще он попадет в больницу по пустяковому поводу, и там у него обнаружат серьезное заболевание — и вылечат. Для него, мальчика, не видно связи между машиной и больницей. Но молитва его не пропадет даром.
— А если он подрастет, и бросит молиться о машине. Надоест. Увлечется чем-нибудь другим.
— Например?
— Ковром-самолетом.
— Это и будет ответ на его детскую моливу. Просил машину, получил ковер-самолет. Сам виноват, оставил молитву — получил не то, что просил.
— А Бог же может сделать так, что он будет ездить без прав, и милиция никогда его не остановит, — заметил Митька.
— Может. Пусть молится. Получит он свою машину. Главное — пойми. Не бывает молитвы, не приносящей плода. Главный плод — не машина. А что-то другое. Здоровье. Мир. Даже это не главное. Главный плод молитвы — примирение с Богом.
— Здорово. Я понимаю. Но Вы мне скажите простыми словами, для головы: если Бог не хочет чего-то, для чего дает молитву об этом?
— Если молитва неотступная — это знак того, что просимое БУДЕТ угодно Богу… после того, как Бог изменит обстоятельства.
— Значит, молитва меняет мир? Трудная молитва.
— Ну, да. Можно так сказать. Главное, тебя самого меняет. Потому-то и трудно молиться.
Опять Монах говорил то же самое, что и Волшебник. "Изменить мир" на языке Волшебника означало почти то же, что "изменить себя" на языке Монаха. Но теперь Митьку простые совпадения не радовали. Он хотел понять разницу.
— Это-то я понимаю, — сказал Митька. — Это мне знакомо. Волшебник то же самое говорил. Изменить мир.
— Хорошо, если понятно. Тогда о чем мы говорим?
— Просто хочется, чтобы сразу давалось. Может, и не нужно, но хочется.
— Это самообман. На уровне искренности так не бывает. Да — да, нет — нет. Хочется то, что нужно. Нужно то, что хочется. Это одно и то же. А не нужно — но хочется… Там так не бывает.
— В жизни так бывает, — заметил Митька. — Хочется, но не надо бы. И наоборот.
— Ты просто сам себя не знаешь. Бог тебя знает лучше, чем ты сам себя знаешь.
— Ну… наверное. Наверняка. Но как получить то, что хочется? Сразу. Даже если не нужно…
— Сразу — не знаю как. Проси много раз, в конце концов получишь… или поймешь сам себя. Это главное. Главный результат молитвы — это искренность. Будет искренность перед Богом — тогда все будет.
Волшебник тоже говорил про искренность.
— Я не понимаю, что значит «искренность». Я и так говорю то, что думаю.
— Богу?
— Ну, и Богу…
— Настоящая искренность — это самого себя не обманывать. Не другого, а себя.
— Ну, я и не обманываю… Наверное.
— Ты просто плохо себя знаешь. У тебя есть своеволие?
— Наверное. Конечно, есть.
— Ты сам решаешь: вот, я хочу то, а этого не хочу.
— Ну, да. Конечно. Хотя, не всегда. Бывает, ничего не решаю. Просто хочется — и все.
— Это ближе к истине. Но ты не знаешь всего, что у тебя на сердце. Ты просто сам выбираешь: это — мое, а этого я и знать не знаю.
Митька пожал плечами:
— А как по-другому?
— Пока мы своевольны — никак. Своевольный человек не может сам себя знать до конца, потому что он должен выбирать. Что-то выбирать, что-то отбрасывать. Если он попытается поглядеть в глубину своего сердца, то как сороконожка — не сможет и шагу ступить. Потому что страсти спорят между собой. Они несовместимы друг с другом и с жизнью. Каждая страсть хочет овладеть твоим умом. Ей безразлична реальность. И другие страсти ей тоже безразличны. В глубине сердца у страстного человека — сорок безжалостных диктаторов. Естественно, ум предпочитает всего этого просто не знать. Жить-то надо.
— Да ну? — не поверил Митька, — неужто сорок? Антон говорил — жить наполовину…
— Не сорок. Больше. Знать себя может только тот, кто отказался от идеи удовлетворять свои страсти… подчиняться своим желаниям. Своевольный человек знает о себе только малую часть того, что есть на сердце.
— А как не подчиняться желаниям? Не подчиняться желаниям — это тоже желание. Если нет желания — так ничего и не сделаешь.
— Служить Богу — это тоже желание. Не своего искать, а служить Богу. Делать то, что Он повелит. Тогда появляется возможность спокойно, объективно осознать, что у тебя на сердце. Подчинить все одному желанию — познать Бога. Истину.
Митька наморщился.
— А как же другие желания? Хочется же.
— "Даст тебе Господь по сердцу твоему", — сказал Монах. — Бог умеет совместить несовместимое. Только Бог может насытить твое сердце. А пока ты пытаешься сам жить по своим желаниям, ты себя обманываешь. Ты сам не знаешь, что у тебя на сердце. А просто обманывешь себя: хочу то, и все тут. А на самом деле не все, а только малость… Ты выбираешь что-то одно, а остальное подавляешь. А как по-другому?
Монах помолчал.
— Сердце человека — глубоко. Думать, что ты сам можешь жить по своему сердцу — это наивность. Наше сердце ненасытимо.
— Ну, ладно, — сказал Митька. — Допустим. А как быть? Получается, нельзя жить на всю катушку?
— А молись. Молитва — это служение Богу. А по своей воле, независимо от Бога, действуй поменьше. И тогда Господь тебе все откроет. Постепенно.
— И что тогда? Что откроет?
— И тогда ты поймешь, что Он прав.
— Да я и так знаю, что Он прав.
— Не знаешь, а веришь. Если бы ты ЗНАЛ, ты бы ничего не искал, кроме Бога. Потому что в Нем все совмещается.
Митька пожал плечами.
— Наверное, так.
— А пока мы и Бога не знаем, и себя не знаем. Одно с другим связано. Если бы человек понял сам себя и с полной искренностью обратился к Богу — Бог тут же бы ответил. Тут же!
— Да я вроде обращался. Бывало такое.
— Нет, нет… Это самообман. Ты просто сам себя не знаешь… То, что нам приходится столько трудиться над молитвой — это только по неискренности.