— Как?
— Как захочет. На то он и Господь. Мы не можем предсказывать Его действия. Никто не способен предсказывать Его действия. Он Господь.
— А что тогда делать?
— Молиться. Только молиться. Стараться непрестанно молиться, вот и все. Других секретов тут нет. Ты молись, и Господь Сам все устроит.
— А пока?
— А пока посоветуйся с Антонием. Он обо всем этом думал-передумал. А я тебе могу сказать только одно: пока мы не вымолим у Бога чистоту сердца, перед нами снова и снова будут вставать неразрешимые проблемы.
— Почему?
— Потому что наши желания — страстные, они спорят друг с другом. Они несовместимы.
— Это я уже понял. Но Бог-то, Бог может их совместить! Он же все может.
— Может. Молись — и все пойдет как надо.
— А почему молиться трудно?
— Потому что сказка нас прельщает. Она не дает нам видеть Бога. А пока ты не видишь Бога, ты — во тьме. Не знаешь, куда идешь. И спотыкаешься. Путаешься в противоречиях. А Бог — свет. Там нет противоречий, там все совместимо.
— А Волшебник — тоже свет? Он вроде знает, куда идет. Он-то укротил сказку.
— Нет, нет! Волшебник просто обманут сказкой. Он только думает, что укротил сказку, а на самом деле просто вошел с ней в сговор. Незаметно для себя.
Митька и Монаху тоже рассказал про малыша из песочницы.
— А куда родители-то делись? — спросил Монах. В точности, как Антон.
— Ему не повезло с родителями, — сказал Митька.
— Пусть приходит в храм, — сказал Монах. — Мы его покрестим, и будут у него новые родители.
— Крестные, что ли? — не понял Митька.
— Да нет, я не о том. Бог будет ему Отцом, а Церковь — Матерью.
— А с крещеными детьми то же самое бывает, — заметил Митька.
— С крещеными, но немолящимися. А мы его научим молиться. Если будет молиться — с ним все будет по-другому.
— Точно?
— Точно.
— Это точно, — сказал Антон. — Именно чистоты сердца я и ищу. Настоящий воин должен иметь чистое сердце, чтобы он мог получать от Бога ответы на вопросы.
Митька подумал и возразил:
— Мне кажется, я и так получаю. Только не сразу.
— А воин должен быть готов сразу. Притом ты не знаешь точно, где ответы от Бога, где просто твои догадки, а где демонские подсказки. Не знаешь?
— Не знаю, — признался Митька.
— А должен знать. Иначе будешь бить не тех.
— А Вы знаете?
— До сих пор не знаю. Кое что очевидно, а остальное — в потемках.
— А Монах знает?
— Я его спрашивал. Он тоже не имеет чистоты сердца. Тоже не знает.
— А кто знает?
— Давид знал. У него было чистое сердце. И мастер Ли знал.
— А кто имеет чистое сердце, тот не может ошибиться?
— Да что ты! Конечно, может ошибаться, он же не Бог! Просто он может спрашивать у Бога — и знает точно, что Бог ему отвечает. А если не спрашивает — сплошь и рядом ошибается. Вспомни того же Давида. Ты же читал Библию?
Библию-то Митька читал. И Книги Царств любил больше всего в Библии. Только вот все это выглядело в глазах Митьки трудным, как Эверест. Пока вскарабкаешся туда, годы пройдут. И даже там — придется без конца спрашивать Бога, чтобы не ошибаться. Митька вздохнул.
— А другого пути нет? Полегче.
— Нет, — Антон покачал головой. — Другие пути — прельщение.
— А как узнать, что у тебя уже чистое сердце? Чтобы не ошибиться?
— Если ты молишься внимательно и непрестанно, и молитва от тебя не ускользает — значит, все. Это уже верх.
— Дальше некуда?
— Дальше только Бог может вести. Человек тут уже ничего от себя не скажет.
Митька почесал в затылке.
— Н-да… Перспективы… — сказал он. — А пока-то, пока кого бить?
Антон засмеялся и обнял Митьку за плечи.
— Вот я — лично я! — сижу тут при храме, чтобы очистить сердце. Именно для этого. И ты давай-давай, молись не ленись.
— Не ленюсь. Буду, — сказал Митька серьезно.
— Будь, — Антон тоже стал серьезным и отодвинулся. — А пока делай как Мишка.
— А как Мишка?
— Он выполняет три инструкции.
— Давайте мне все три, — сказал Митька решительно. — Буду выполнять, как Мишка.
— Прежде, всего молись за врагов и не лезь не рожон. Избегай опасных ситуаций. Уклоняйся от боя — это самое эффективное жей ши. А если все-таки случится неприятная история — вот тебе три инструкции.
— Давайте, — повторил Митька.
— Даю. Первое. Перед тем, кто для тебя опасен, а ты для него не опасен, смиряйся.
Митька скривился, но промолчал.
— Не кривись. По отношению к тому, кто явно сильнее, у тебя выбор: либо послушание, либо мученичество, так?
— Ну.
— Так вот, не лезь в мученики почем зря. Не становись мучеником за кошелек или ради дурацкой гордости. Жди момента, когда от тебя начнут требовать сделать что-то греховное. Что-то против Бога. Тогда перекрестись и откажись. И Бог тебе поможет, что бы там ни вышло. Все будет хорошо. В этом хитрость борьбы против сильного: надо столкнуть его с Господом. Тогда он об тебя все зубы обломает. Если ты не оставишь молитву. Главное — не оставить молитву.
Митька поежился. Мученичество его давно уже не вдохновляло. Когда-то в детстве он даже любил читать жития мучеников, и, кажется, мечтал о таком подвиге. Но став постарше, уже в школе, несколько раз испытав настоящую боль, что-то передумал.
С другой стороны, а что делать-то останется? Притом Антон и говорит: не лезь в мученики почем зря. Ладно, подумал Митька, пойдет.
— Давайте, — сказал он. — Буду. Давайте второе.
— Значит, первое понял? Второе. Если шансы вроде бы равны, если вы оба друг для друга опасны, если… главное! если противник ведет себя осторожно, готовится к бою, на такого не лезь. И с таким не состязайся. Уклоняйся от боя. Если надо, сбеги.
Митька опять скривился. Н-да, это вам не магия. Правда жизни, понимаешь.
— Почему?
— Потому что там, где действует Бог, не бывает боя на равных. А где не действует Бог, тебе делать нечего. Сбеги. Ни с кем никогда не соревнуйся! Пацаны любят соревноваться, кто сильнее. Это глупость. В реальном бою всякое бывает. Там не имеет значения, кто побеждал на соревнованиях. Бегай от всяких таких соревнований. Они притупляют боевую интуицию. Они основаны на правилах, а ты учишся биться без правил. Что, не нравится?
— Ну вот Вы же не бегали… от осторожных.
— Не бегал. Но тогда у меня был приказ. Если есть приказ — нет вопроса, кого бить. Тогда все ясно. Мы с тобой сейчас говорим о другом: кого бить, если приходится решать самому.
Митька подумал.
— Ладно. Логично. А что, от сильного нельзя сбегать? Только от равного?
Антон удивился.
— Ой, прости. Ты не понял, а я не объяснил. Если от сильного можно сбежать, то он не особо сильный. Значит, он сильнее только на этом участке пространства и времени. Вообще, сила — понятие относительное. Один и тот же противник в течение одной минуты может быть сначала равным, потом сильным, потом слабым — все это зависит от тонкостей, от ситуации. Как он стоит, что у тебя под рукой… Я думал, ты это уже понял.
— Пока не понял, — честно сказал Митька.
— Сильный — это кто для тебя опасен, а ты для него неопасен. Это от кого не сбежишь. Это — власть. А власти надобно повиноваться, потому что нет власти не от Бога. Читай про Давида. Вообще, читай Псалмы Давида и Книги Царств. Это в Библии.
- љ Я знаю. Читал, даже много раз. Когда маленький был.
— Еще читай. Воин должен это читать и перечитывать, пока не выучит наизусть. Псалтирь и про древних патриархов. Особенно про Давида. Особенно Псалтирь.
— Буду.
— В течение минуты можно сначала уклоняться от боя, потом смиряться перед силой, потом сразить наповал.
— Ну, понял. А третье?
— Третье. Бей того, кто опасен, кто лезет, но — подставляется! Решительно бей.
— А кто ж подставляется?
— Почти все почти всегда подставляются. Ты начал учиться реальному бою. Скоро очень многие люди во многих ситуациях начнут быть слабыми. В твоих глазах. Ты научишься видеть слабые стороны тех, кто сейчас тебе кажется непобедимым. Но эти слабые стороны непостоянны. Сейчас одно, через мгновение — другое. Ты поразишься, насколько слабая штука — человек. Как легко его ранить, даже убить. Как легко напугать, причинить боль. Вначале тебе будет даже не по себе, потому что ты уразумеешь, насколько слаб ты сам. Наша жизнь висит на волоске.
Митька удивился. Ему даже показалось, что Антон преувеличивает.
— Чем больше человек постигает все тонкости реального боя, тем больше он ценит мир. Мы хрупкие, ломкие существа. Непобедимость — миф. Любой там мастер еще жив только по милости Божией. Настоящий, не из кино, мастер реального, неигрового боя — человек скромный, без следа крутизны. Он очень осторожен, потому что хорошо осознает свою слабость. И слабость всех вокруг.
Митька подумал.
— Это понятно, — сказал он. — Это как оружие. Если я вооружен, то все вокруг — слабые.
— Да-да. И все вокруг вооружены. Хотя сами не знают об этом.
Антон на минуту замолчал, задумался о чем-то своем.
Митька терпеливо ждал.
— Да, — наконец сказал Антон, очнувшись. — Мы живы только по милости Божией. Единственный шанс уцелеть в серьезном бою — это убить первым. Убить человека легко, победить его — трудно.
— Убить — легко, победить — трудно, — повторил Митька завороженно. Антиномия.
— Потому-то солдата учат убивать. Не побеждать, а просто убивать. Это эффективнее.
Митька кивнул. Не потому, что он это понимал.
— И третье, — сказал Антон. — Будешь бить того, кто лезет внаглую и подставляется. Бей уверенно, не сомневаясь. Это твой случай.
Митька нахмурился и с сомнением покачал головой.
— В том-то и вопрос, — сказал он. — А вдруг все-таки это неугодно Богу? У меня же нечистое сердце, откуда я возьму эту самую уверенность?
— Из молитвы. Из молитвы за врагов. В этом самая суть. Ты же молишься за них. Чтобы они не лезли — не подставлялись.
— Ну, вот. Чтобы не подставлялись. Значит, Бог не услышал мою молитву, если он подставляется.
— Не так. Бог всегда слышит молитвы. Ты просишь милости — и будет твоему врагу милость. Ты молишься, и Господь непременно даст ему какой-то знак: вот этого — не трожь. Он молится за тебя, лезть на него вредно для тебя. Не лезь.
Митька кивнул.
— Если же он все-таки полезет, пренебрежет предчувствием, то он будет действовать нагло, неосторожно. И подставится. Потому что будь он чуть осторожнее — он бы послушался Бога, и вообще бы не полез.
Митька прислушался к своим ощущениям.
— Все-таки не уверен.
— Молись. Ты еще мало молился за врагов. Вот Мишка — он не сомневается. Он за твоего Липочку, еще не зная его, молился столько, сколько — я уверен — за этого несчастного Липочку ни папа, ни мама не молились.
— Да уж, наверное…
— Наверняка. Если бы молились, он не стал бы разбойничать. Так что молись, прилежно молись за своих будущих врагов. Стань их ангелом-хранителем. Пусть они пользуются плодами твоего молитвенного труда, пусть их удача зависит от тебя. Тогда им останется только уклолняться от боя с тобой. Или получить сполна за дерзость. Кто дерзнет драться со своим ангелом? Только безумный и обреченный. Поверь мне — в этом секрет воинской славы Суворова. Он молился за своих врагов — и они шли от победы к победе. А об него ломали зубы. Ты не поленись, почитай про Суворова. Знаешь, говорится, нет пророка в своем отечестве? Где мальчишки только не ищут учения об искусстве боя — на Востоке и на Западе. А один из трех самых великих воинов в истории был все-таки русский. Ты почитай сам.
— Почитаю, — пообещал Митька.
Митька решил пытать Монаха и сравнить его ответ с ответом Волшебника.
— Почему Бог сразу не дает? Может, но не хочет. Почему не хочет?
— Потому что ты не того просишь. Ты хочешь не того, что тебе надо. Это болезнь такая: нечистота сердца.
— А как очистить сердце?
— Молитва и очищает. Потому и не сразу, — сказал Монах. — Бог использует твою молитву о том, что тебе не нужно, чтобы заодно дать тебе все, что нужно. А больше всего нужна чистота сердца. Потому так трудно молиться.
— Почему — потому?
— Потому, что ты просишь, чего тебе хочется, а тебе приходится трудиться над тем, чего тебе не хочется.
— Почему не хочется? Мне хочется чистоты сердца.
— Тогда тебе легче молиться. Но тебе много всякого разного хочется. Нечистого в том числе. А кто не ищет чистоты сердца — тому еще труднее молиться.
— А Волшебник говорит: молитва — путь хороший, только очень уж трудный.
— Я тебе и говорю: он обманут.
— Обманут?
— Он думает, что победил бесов, а на самом деле незаметно вступил с ними в сделку: они не мешают ему верить в добро, а он — не молится.
— Значит, Монах полагает, что я вступил со сказкой в сговор? — Волшебник улыбнулся. — Что ж, можно понимать и так. Тут каждый сам выбирает, как понимать. И верит в свое понимание.
— А Вы как понимаете? — спросил Митька.
— А я никак не понимаю. Я просто живу, понимаешь? Живу верой.
— Не понимаю, — признался Митька.
— Вот-вот, и я не понимаю, — сказал Волшебник. — Я только знаю, что все дело в вере. Вера в Бога — это очень сильное оружие в войне.
— Это-то я понимаю, — сказал Митька.
— Нет, вот этого-то ты и не понимаешь.
Митька пожал плечами.
— Ну, объясните.
— Объясняю. Если тебя побеждают, то побеждают по каким-то правилам. Тебе навязывают правила, и ты не можешь нарушить их.
— Могу, — сказал Митька, — я этому-то и учусь.
— Вот и прекрасно, — сказал Волшебник. — љ Значит, ты понимаешь: чтобы победить, когда ты потерпел поражение, надо верить, что есть Некто, для Кого никакой закон не писан. Никакие правила не имеют значения.
— Я и так знаю, что Он есть.
— Э, нет! Ты не ЗНАЕШЬ, а именно ВЕРИШЬ. А знать этого нельзя.
— Почему нельзя? Можно, — сказал Монах, — можно верить в Бога, а можно и знать Бога. Смысл-то Православия в чем? В том, чтобы познать Бога. Не по существу, а по благодати. Бога может знать только Бог. Мы призваны стать богами по благодати. А иначе какой смысл терпеть? Все остальное можно получить и без страданий.
— А познать Бога нельзя без страданий?
— Можно. Богу все возможно.
— А зачем тогда страдания?
— Если у тебя нет других целей, кроме как познать Бога, то для тебя нет ничего обязательного. А если есть другие цели — обязательно будут и страдания.
— Почему?
— Потому, что ты создан, чтобы познать Бога. Остальное несовместимо с этим. Другие цели.
— Познать Бога? Именно для этого?
— Именно.
— А зачем тогда все остальное? Весь мир зачем тогда? Если несовместимо.
— Это один Бог знает. Я — не знаю. А у Бога — все совместимо. Там нет противоречий.
— Это самообман, — сказал Волшебник. — Бога знать нельзя. Все, что мы знаем — это что есть вера в Бога. Такая крепкая, что можно и горы переставлять. Вера такая есть. А знать этого — нельзя. Твой Монах просто так крепко верит, что ему кажется, будто он ЗНАЕТ. Но на самом деле это — только вера.
— Да нет, я-то не ЗНАЮ, а только верю. Просто я верю, что есть люди, которые знают Бога. Не просто верят, а знают. Святые. А я — не святой.
Монах помолчал.
— А он на самом деле, может, и не верит в Бога, этот Волшебник, — сказал он. — Он просто привык свободно распоряжаться своей верой: во что захотел, в то и поверил. А ты спроси его прямо: есть ли Бог на самом деле?
— Спрошу.
— А если нельзя познать Бога, то единственный путь избавиться от страданий — это избавление от антиномий, — задумчиво произнес Монах.
Митька ничего не понял, но кивнул. Он думал о другом. С того дня, как Митька чуть не попался волкам, его встревожила мысль о мальчике из песочницы.
— А если он немолящийся. Тот мальчик из песочницы. Не повезло с родителями. В чем он виноват? За что страдает? За родителей?
Монах на мгновение гланул Митьке в глаза и сказал:
— Да за тебя.
— !?
— Ты же его придумал. Ты его автор. Вот и реши сам: для чего он страдает?
— Нет, не я придумал.
— Спроси того, кто придумал.
— Да такое и в жизни бывает. Это ж не из головы придумано!
— А ты знаком с таким мальчиком? С его родителями.
— М… Не знаком. Читал что-то такое, — у Митьки всплыл в голове какой-то антонов рассказ. Там, правда, был не мальчик уже… и не в песочнице…
— Тут лучше рассуждать конкретно. Ответ разный в разных случаях.
— А общий есть? На все случаи.
— Общий ответ: человек страдает за грехи. За свои грехи и за грехи своих благодетелей.
— За благодетелей?
— Конечно. В первую очередь — за родителей. Они же — родили. Дали тело. Какая вещь в этой жизни ценнее тела? Только — душа. Потому кто ближе родителей? Никто. Еще кто учит духовному. Духовные родители. За их грехи человек тоже страдает сильно — если они грешники. И вообще за грехи своих благодетелей. Потому от кого что берешь — молись за этого человека. Чтобы Христос понес за тебя его грехи.
— А Христос за что пострадал? Он не грешит.
— За нас. Человек может страдать еще за тех, кого он любит. Но это — только добровольно.
— А за благодетелей — невольно?
— Да, это закон.
— Тогда лучше ни у кого ничего не брать, — сказал Митька.
— Лишнего — не бери. А за необходимое — молись за них, чтобы Христос Себе взял их грехи. С тебя чтобы снял.
Митька покивал головой и вдруг повторил свой детский вопрос:
— Зачем вообще Бог допускает грехи? Может не допускать…
— Ради свободы, — сказал Монах.
Это был простой, обычный ответ, который Митька слышал не раз. Но сегодня что-то произошло.
У Митьки вдруг упала с глаз пелена.
— Ради НАСТОЯЩЕЙ свободы?!. - проговорил он.
До Митьки вдруг дошло, что если бы Бог не давал нам Своего ВСЕмогущества, то Он никогда не допустил бы греха! Зачем Благому допускат грех, кроме как ради НАСТОЯЩЕЙ свободы?! Вот где нашлось ДОКАЗАТЕЛЬСТВО. Вот где нашлась ГАРАНТИЯ! Если бы кто-то не получил просимого, сколько ни проси, то он и НЕ МОГ бы согрешить. Потому что Бог допускает возможность греха только — только! — ради НАСТОЯЩЕЙ свободы. Ради всемогущества. Чтобы человек мог ВСЕ. Вообще все, в принципе. Даже отказаться от настоящей свободы! То, что Бог допустил грех — это доказывало, что Он дает человеку настоящую своброду. Доказательство от противного, как я и обещал. Но Митькин ум этого не умел этого назвать, а только ощущал. Зато ощущал гораздо больше, чем сказано.
Монах видел, что Митьку осенило, но что осенило — этого он понять не мог. Он молился за Митьку и ждал.
— А как же тогда остальные? — сказал наконец Митька.
— Кто? — осторожно переспросил Монах.
— Те, кто не молится? Они-то за что страдают? Мы — за то, что мало молимся. А они — вообще без вины?
Монах покивал головой.
— За нас, — сказал он скорбно. — За то, что мы не молимся. За них не молимся… и вообще. Не молимся.
— Все — за меня?! — ужаснулся Митька.
— Да нет. Все, о ком ты знаешь. Все, кому сострадаешь. Они — на твоей совести. А другие — нет…
Митька был ошарашен тем, что он вдруг получил ответ на ВСЕ свои вопросы. А что дальше тогда делать? Чем жить? Ясное дело — молиться. Но Митька был взволнован — и не молился. Он — думал. И скоро ясность исчезла.
Не доехав до дома, Митька опять вернулся на Заречный. К Монаху. Надеясь снова пережить то, что пережил.
— Я же не благодетель. Для них. Чего они за меня страдают? Где справедливость?
— Они страдают не за тебя. А за свои собственные грехи.
— А я при чем? Вы же сами только что сказали: за нас. За Вас и за меня.
— Ты спрашивал, для чего Бог допускает грешить немолящимся. Тем, кто все равно не пользуется ДАРОМ молитвы. Допускает. Не вынуждает же. И мы тоже — мы не виноваты, что они грешат. Мы виноваты, что — допускаем это. Не молимся. Если бы мы за них молились, Господь не допускал бы их грешить.
— А! Да, — сказал Митька. И поехал опять к себе на Туневку. Но опять вернулся с полдороги.
— Подожди, брат! — сказал Монах. — Не суетись. Ты в этом не разберешься за один вечер. Спокойно езжай домой — и молись. Эти вопросы будут возвращаться снова и снова — молись, и все будет проясняться. Бог не оставит тебя в недоумении. Я же не учитель — нет смысла снова и снова возвращаться ко мне!
— Подождите, — взмолился Митька. — Ответьте еще раз! Для чего грех — это я понял.
— Нет-нет. Не понял. Не грех, а возможность греха. И не для чего, а почему.
— Да. Да. Я просто неточно говорю.
— Говори точно — это важно. Тогда все само прояснится. Через молитву. Точность слова — важна.
— Подождите. Для чего страдания? Ну, согрешили. Бог же может и так простить — для чего же страдания? Вы говорили — за грех. Но Бог же может и допустить грех — но так, чтобы не страдать. Может же? В Нем же совмещается несовместимое.
— Может. Совмещается.
— Тогда — для чего?! — недоумевал Митька. — Страдания же. Больно же. Зачем?
— А в тех случаях, когда Богу угодно и так простить, без страданий, то для чего запрещать? В таких случаях Он и не запрещает. Это и не грех тогда, — ответил Монах.
— А что же такое грех? Когда же это Ему не угодно простить?
— Когда отказываются от благодати. От настоящей свободы. От Него, Бога, в Котором все совмещается.
— А! Да, — и Митька пошел. Но тут же повернулся опять.
— Тогда получается, если это действительно грех, то Ему точно, наверняка неугодно простить! А как же тогда исповедь? И вообще — Бог же прощает? Прощает же?
— Конечно.
— Так неугодно же. Без страданий. Вот, Он простил — зачем же тогда Он запрещал, если заранее знал, что простит?
— Не без страданий. Христос же пострадал. Для этого самого. Без страданий не бывает греха. За страдания Искупителя прощается.
— А! И запрещалось, чтобы Христос не страдал?…
— Вот именно.
— А если я за кого-то молюсь, чтобы он не грешил, то я его лишаю свободы?
— В каком-то смысле, да.
— А Бог же дал свободу. Ему же угодно так. Что — не молиться?
— Да нет, конечно, молиться! Молитва совмещает несовместимое. Поэтому так трудно молиться за того, кто грешит. Он грешит — ты трудишься.
— А если не грешит?
— Тогда наоборот — помогает. Легче молиться. Ты молишься — он трудится. Во славу Божию.
— А может Христос всех спасти?
— Конечно. Если не будет других целей, кроме познания Бога.
— А у Него же все совмещается. Несовместимое.
— Ну, да. Потому и труд, потому и страдания. Несовместимое же…
— А! Да… — сказал Митька. И заставил себя ехать домой.
Митьку поразило это состояние ума, когда множество различных ответов на различные слились в какой-то одной тонкой, невыразимой словами мысли. Сама мысль оставалась неуловимой, но все вопросы находили в ней ответ. Митька догадался, что эта мысль всякий раз ускользает от него именно тогда, когда он пытается овладеть ею, усвоить ее. Выразить словами, чтобы запомнить — и пользоваться. Она не хотела, чтобы Митька ее усваивал. А надо было просто — благоговеть. Молиться, и гарантированно пользоваться даром. Безо всяких гарантий пользоваться, потому что мысль оставалась неуловимой. Могла уйти в любой момент. Но если опять просить и просить неотступно — опять дастся. С гарантией.
Это сладко поражало ум.
Единственное, что уяснил для своего ума Митька в этот вечер: что труд и страдание — это совмещение несовместимого. Жертва. Это Митька усвоил. Но там, в ясности, было много еще сразу… несовместимого. Трудно удержать.
Потому в остатке осталась неясность: почему же для нас труд, если в Нем все совместимо? Опять — потому что есть другие цели, помимо Него? но ведь — ВСЕ совместимо… И Митька уснул, запутавшись.
Наутро Митька спросил у Волшебника, есть ли Бог на самом деле.
— Я верю, что Бог есть, — торжественно сказал Волшебник.
— На самом деле?
— Верю, что на самом деле.
Митька все-таки чувствовал какую-то недосказанность.
— Так Вы верите, или на самом деле? — спросил он в упор.
— Знать этого я не могу, — сказал Волшебник, — и никто не может.
— Вот видишь, — сказал Монах. — Для Волшебника вера — это только прием. И молитва — тоже прием, как ковер-самолет или сапоги-скороходы.
Митька кивал головой. Он чувствовал, что в споре Монаха с Волшебником Монах явно одолевает. Одну часть митькиного сердца это тревожило, а другую — радовало. После пережитого вчера Митька явно склонялся на сторону Монаха. Но того, что вдруг понял вчера, сегодня он опять не понимал. И как бы позабыл, будто никогда не понимал! И стал искать потерянного по новой. А Монаха это ничуть не смутило: он еще вчера понял, что сверхъестественная ясность ума у Митьки пока — ненадолго. И спокойно начал все сначала.
— Для него Бог — это просто Всемогущество, — сказал Монах. — А Бог — это не только всемогущество.
— А что еще?
— Всемогущество есть у всякого, кто стяжал Бога в своем сердце. Это обязательный дар любому святому. Любой святой может ВСЕ. Абсолютно все, безо всяких правил.
— Стоп-стоп, — сказал Митька. — Почему «святой». Ведь всякий просящий получает. А теперь говорите "святой".
— Неправильно говорю. Прости. По маловерию.
— А какая тогда разница? Что дает святость?
— Святой знает Бога. А Бог знает, что делать со всемогуществом. А без Бога непонятно, что делать со всемогуществом.
— А что непонятного? Что хочешь, то и делать.
— Что хочешь, то и делать… Мало, чего мы захотим. Бывают желания страстные… Молиться о том, что не соответствует Его воле — это тяжкий труд. Всемогущество — это слишком тяжелая артиллерия.
— Как захочет. На то он и Господь. Мы не можем предсказывать Его действия. Никто не способен предсказывать Его действия. Он Господь.
— А что тогда делать?
— Молиться. Только молиться. Стараться непрестанно молиться, вот и все. Других секретов тут нет. Ты молись, и Господь Сам все устроит.
— А пока?
— А пока посоветуйся с Антонием. Он обо всем этом думал-передумал. А я тебе могу сказать только одно: пока мы не вымолим у Бога чистоту сердца, перед нами снова и снова будут вставать неразрешимые проблемы.
— Почему?
— Потому что наши желания — страстные, они спорят друг с другом. Они несовместимы.
— Это я уже понял. Но Бог-то, Бог может их совместить! Он же все может.
— Может. Молись — и все пойдет как надо.
— А почему молиться трудно?
— Потому что сказка нас прельщает. Она не дает нам видеть Бога. А пока ты не видишь Бога, ты — во тьме. Не знаешь, куда идешь. И спотыкаешься. Путаешься в противоречиях. А Бог — свет. Там нет противоречий, там все совместимо.
— А Волшебник — тоже свет? Он вроде знает, куда идет. Он-то укротил сказку.
— Нет, нет! Волшебник просто обманут сказкой. Он только думает, что укротил сказку, а на самом деле просто вошел с ней в сговор. Незаметно для себя.
Митька и Монаху тоже рассказал про малыша из песочницы.
— А куда родители-то делись? — спросил Монах. В точности, как Антон.
— Ему не повезло с родителями, — сказал Митька.
— Пусть приходит в храм, — сказал Монах. — Мы его покрестим, и будут у него новые родители.
— Крестные, что ли? — не понял Митька.
— Да нет, я не о том. Бог будет ему Отцом, а Церковь — Матерью.
— А с крещеными детьми то же самое бывает, — заметил Митька.
— С крещеными, но немолящимися. А мы его научим молиться. Если будет молиться — с ним все будет по-другому.
— Точно?
— Точно.
— Это точно, — сказал Антон. — Именно чистоты сердца я и ищу. Настоящий воин должен иметь чистое сердце, чтобы он мог получать от Бога ответы на вопросы.
Митька подумал и возразил:
— Мне кажется, я и так получаю. Только не сразу.
— А воин должен быть готов сразу. Притом ты не знаешь точно, где ответы от Бога, где просто твои догадки, а где демонские подсказки. Не знаешь?
— Не знаю, — признался Митька.
— А должен знать. Иначе будешь бить не тех.
— А Вы знаете?
— До сих пор не знаю. Кое что очевидно, а остальное — в потемках.
— А Монах знает?
— Я его спрашивал. Он тоже не имеет чистоты сердца. Тоже не знает.
— А кто знает?
— Давид знал. У него было чистое сердце. И мастер Ли знал.
— А кто имеет чистое сердце, тот не может ошибиться?
— Да что ты! Конечно, может ошибаться, он же не Бог! Просто он может спрашивать у Бога — и знает точно, что Бог ему отвечает. А если не спрашивает — сплошь и рядом ошибается. Вспомни того же Давида. Ты же читал Библию?
Библию-то Митька читал. И Книги Царств любил больше всего в Библии. Только вот все это выглядело в глазах Митьки трудным, как Эверест. Пока вскарабкаешся туда, годы пройдут. И даже там — придется без конца спрашивать Бога, чтобы не ошибаться. Митька вздохнул.
— А другого пути нет? Полегче.
— Нет, — Антон покачал головой. — Другие пути — прельщение.
— А как узнать, что у тебя уже чистое сердце? Чтобы не ошибиться?
— Если ты молишься внимательно и непрестанно, и молитва от тебя не ускользает — значит, все. Это уже верх.
— Дальше некуда?
— Дальше только Бог может вести. Человек тут уже ничего от себя не скажет.
Митька почесал в затылке.
— Н-да… Перспективы… — сказал он. — А пока-то, пока кого бить?
Антон засмеялся и обнял Митьку за плечи.
— Вот я — лично я! — сижу тут при храме, чтобы очистить сердце. Именно для этого. И ты давай-давай, молись не ленись.
— Не ленюсь. Буду, — сказал Митька серьезно.
— Будь, — Антон тоже стал серьезным и отодвинулся. — А пока делай как Мишка.
— А как Мишка?
— Он выполняет три инструкции.
— Давайте мне все три, — сказал Митька решительно. — Буду выполнять, как Мишка.
— Прежде, всего молись за врагов и не лезь не рожон. Избегай опасных ситуаций. Уклоняйся от боя — это самое эффективное жей ши. А если все-таки случится неприятная история — вот тебе три инструкции.
— Давайте, — повторил Митька.
— Даю. Первое. Перед тем, кто для тебя опасен, а ты для него не опасен, смиряйся.
Митька скривился, но промолчал.
— Не кривись. По отношению к тому, кто явно сильнее, у тебя выбор: либо послушание, либо мученичество, так?
— Ну.
— Так вот, не лезь в мученики почем зря. Не становись мучеником за кошелек или ради дурацкой гордости. Жди момента, когда от тебя начнут требовать сделать что-то греховное. Что-то против Бога. Тогда перекрестись и откажись. И Бог тебе поможет, что бы там ни вышло. Все будет хорошо. В этом хитрость борьбы против сильного: надо столкнуть его с Господом. Тогда он об тебя все зубы обломает. Если ты не оставишь молитву. Главное — не оставить молитву.
Митька поежился. Мученичество его давно уже не вдохновляло. Когда-то в детстве он даже любил читать жития мучеников, и, кажется, мечтал о таком подвиге. Но став постарше, уже в школе, несколько раз испытав настоящую боль, что-то передумал.
С другой стороны, а что делать-то останется? Притом Антон и говорит: не лезь в мученики почем зря. Ладно, подумал Митька, пойдет.
— Давайте, — сказал он. — Буду. Давайте второе.
— Значит, первое понял? Второе. Если шансы вроде бы равны, если вы оба друг для друга опасны, если… главное! если противник ведет себя осторожно, готовится к бою, на такого не лезь. И с таким не состязайся. Уклоняйся от боя. Если надо, сбеги.
Митька опять скривился. Н-да, это вам не магия. Правда жизни, понимаешь.
— Почему?
— Потому что там, где действует Бог, не бывает боя на равных. А где не действует Бог, тебе делать нечего. Сбеги. Ни с кем никогда не соревнуйся! Пацаны любят соревноваться, кто сильнее. Это глупость. В реальном бою всякое бывает. Там не имеет значения, кто побеждал на соревнованиях. Бегай от всяких таких соревнований. Они притупляют боевую интуицию. Они основаны на правилах, а ты учишся биться без правил. Что, не нравится?
— Ну вот Вы же не бегали… от осторожных.
— Не бегал. Но тогда у меня был приказ. Если есть приказ — нет вопроса, кого бить. Тогда все ясно. Мы с тобой сейчас говорим о другом: кого бить, если приходится решать самому.
Митька подумал.
— Ладно. Логично. А что, от сильного нельзя сбегать? Только от равного?
Антон удивился.
— Ой, прости. Ты не понял, а я не объяснил. Если от сильного можно сбежать, то он не особо сильный. Значит, он сильнее только на этом участке пространства и времени. Вообще, сила — понятие относительное. Один и тот же противник в течение одной минуты может быть сначала равным, потом сильным, потом слабым — все это зависит от тонкостей, от ситуации. Как он стоит, что у тебя под рукой… Я думал, ты это уже понял.
— Пока не понял, — честно сказал Митька.
— Сильный — это кто для тебя опасен, а ты для него неопасен. Это от кого не сбежишь. Это — власть. А власти надобно повиноваться, потому что нет власти не от Бога. Читай про Давида. Вообще, читай Псалмы Давида и Книги Царств. Это в Библии.
- љ Я знаю. Читал, даже много раз. Когда маленький был.
— Еще читай. Воин должен это читать и перечитывать, пока не выучит наизусть. Псалтирь и про древних патриархов. Особенно про Давида. Особенно Псалтирь.
— Буду.
— В течение минуты можно сначала уклоняться от боя, потом смиряться перед силой, потом сразить наповал.
— Ну, понял. А третье?
— Третье. Бей того, кто опасен, кто лезет, но — подставляется! Решительно бей.
— А кто ж подставляется?
— Почти все почти всегда подставляются. Ты начал учиться реальному бою. Скоро очень многие люди во многих ситуациях начнут быть слабыми. В твоих глазах. Ты научишься видеть слабые стороны тех, кто сейчас тебе кажется непобедимым. Но эти слабые стороны непостоянны. Сейчас одно, через мгновение — другое. Ты поразишься, насколько слабая штука — человек. Как легко его ранить, даже убить. Как легко напугать, причинить боль. Вначале тебе будет даже не по себе, потому что ты уразумеешь, насколько слаб ты сам. Наша жизнь висит на волоске.
Митька удивился. Ему даже показалось, что Антон преувеличивает.
— Чем больше человек постигает все тонкости реального боя, тем больше он ценит мир. Мы хрупкие, ломкие существа. Непобедимость — миф. Любой там мастер еще жив только по милости Божией. Настоящий, не из кино, мастер реального, неигрового боя — человек скромный, без следа крутизны. Он очень осторожен, потому что хорошо осознает свою слабость. И слабость всех вокруг.
Митька подумал.
— Это понятно, — сказал он. — Это как оружие. Если я вооружен, то все вокруг — слабые.
— Да-да. И все вокруг вооружены. Хотя сами не знают об этом.
Антон на минуту замолчал, задумался о чем-то своем.
Митька терпеливо ждал.
— Да, — наконец сказал Антон, очнувшись. — Мы живы только по милости Божией. Единственный шанс уцелеть в серьезном бою — это убить первым. Убить человека легко, победить его — трудно.
— Убить — легко, победить — трудно, — повторил Митька завороженно. Антиномия.
— Потому-то солдата учат убивать. Не побеждать, а просто убивать. Это эффективнее.
Митька кивнул. Не потому, что он это понимал.
— И третье, — сказал Антон. — Будешь бить того, кто лезет внаглую и подставляется. Бей уверенно, не сомневаясь. Это твой случай.
Митька нахмурился и с сомнением покачал головой.
— В том-то и вопрос, — сказал он. — А вдруг все-таки это неугодно Богу? У меня же нечистое сердце, откуда я возьму эту самую уверенность?
— Из молитвы. Из молитвы за врагов. В этом самая суть. Ты же молишься за них. Чтобы они не лезли — не подставлялись.
— Ну, вот. Чтобы не подставлялись. Значит, Бог не услышал мою молитву, если он подставляется.
— Не так. Бог всегда слышит молитвы. Ты просишь милости — и будет твоему врагу милость. Ты молишься, и Господь непременно даст ему какой-то знак: вот этого — не трожь. Он молится за тебя, лезть на него вредно для тебя. Не лезь.
Митька кивнул.
— Если же он все-таки полезет, пренебрежет предчувствием, то он будет действовать нагло, неосторожно. И подставится. Потому что будь он чуть осторожнее — он бы послушался Бога, и вообще бы не полез.
Митька прислушался к своим ощущениям.
— Все-таки не уверен.
— Молись. Ты еще мало молился за врагов. Вот Мишка — он не сомневается. Он за твоего Липочку, еще не зная его, молился столько, сколько — я уверен — за этого несчастного Липочку ни папа, ни мама не молились.
— Да уж, наверное…
— Наверняка. Если бы молились, он не стал бы разбойничать. Так что молись, прилежно молись за своих будущих врагов. Стань их ангелом-хранителем. Пусть они пользуются плодами твоего молитвенного труда, пусть их удача зависит от тебя. Тогда им останется только уклолняться от боя с тобой. Или получить сполна за дерзость. Кто дерзнет драться со своим ангелом? Только безумный и обреченный. Поверь мне — в этом секрет воинской славы Суворова. Он молился за своих врагов — и они шли от победы к победе. А об него ломали зубы. Ты не поленись, почитай про Суворова. Знаешь, говорится, нет пророка в своем отечестве? Где мальчишки только не ищут учения об искусстве боя — на Востоке и на Западе. А один из трех самых великих воинов в истории был все-таки русский. Ты почитай сам.
— Почитаю, — пообещал Митька.
Митька решил пытать Монаха и сравнить его ответ с ответом Волшебника.
— Почему Бог сразу не дает? Может, но не хочет. Почему не хочет?
— Потому что ты не того просишь. Ты хочешь не того, что тебе надо. Это болезнь такая: нечистота сердца.
— А как очистить сердце?
— Молитва и очищает. Потому и не сразу, — сказал Монах. — Бог использует твою молитву о том, что тебе не нужно, чтобы заодно дать тебе все, что нужно. А больше всего нужна чистота сердца. Потому так трудно молиться.
— Почему — потому?
— Потому, что ты просишь, чего тебе хочется, а тебе приходится трудиться над тем, чего тебе не хочется.
— Почему не хочется? Мне хочется чистоты сердца.
— Тогда тебе легче молиться. Но тебе много всякого разного хочется. Нечистого в том числе. А кто не ищет чистоты сердца — тому еще труднее молиться.
— А Волшебник говорит: молитва — путь хороший, только очень уж трудный.
— Я тебе и говорю: он обманут.
— Обманут?
— Он думает, что победил бесов, а на самом деле незаметно вступил с ними в сделку: они не мешают ему верить в добро, а он — не молится.
— Значит, Монах полагает, что я вступил со сказкой в сговор? — Волшебник улыбнулся. — Что ж, можно понимать и так. Тут каждый сам выбирает, как понимать. И верит в свое понимание.
— А Вы как понимаете? — спросил Митька.
— А я никак не понимаю. Я просто живу, понимаешь? Живу верой.
— Не понимаю, — признался Митька.
— Вот-вот, и я не понимаю, — сказал Волшебник. — Я только знаю, что все дело в вере. Вера в Бога — это очень сильное оружие в войне.
— Это-то я понимаю, — сказал Митька.
— Нет, вот этого-то ты и не понимаешь.
Митька пожал плечами.
— Ну, объясните.
— Объясняю. Если тебя побеждают, то побеждают по каким-то правилам. Тебе навязывают правила, и ты не можешь нарушить их.
— Могу, — сказал Митька, — я этому-то и учусь.
— Вот и прекрасно, — сказал Волшебник. — љ Значит, ты понимаешь: чтобы победить, когда ты потерпел поражение, надо верить, что есть Некто, для Кого никакой закон не писан. Никакие правила не имеют значения.
— Я и так знаю, что Он есть.
— Э, нет! Ты не ЗНАЕШЬ, а именно ВЕРИШЬ. А знать этого нельзя.
— Почему нельзя? Можно, — сказал Монах, — можно верить в Бога, а можно и знать Бога. Смысл-то Православия в чем? В том, чтобы познать Бога. Не по существу, а по благодати. Бога может знать только Бог. Мы призваны стать богами по благодати. А иначе какой смысл терпеть? Все остальное можно получить и без страданий.
— А познать Бога нельзя без страданий?
— Можно. Богу все возможно.
— А зачем тогда страдания?
— Если у тебя нет других целей, кроме как познать Бога, то для тебя нет ничего обязательного. А если есть другие цели — обязательно будут и страдания.
— Почему?
— Потому, что ты создан, чтобы познать Бога. Остальное несовместимо с этим. Другие цели.
— Познать Бога? Именно для этого?
— Именно.
— А зачем тогда все остальное? Весь мир зачем тогда? Если несовместимо.
— Это один Бог знает. Я — не знаю. А у Бога — все совместимо. Там нет противоречий.
— Это самообман, — сказал Волшебник. — Бога знать нельзя. Все, что мы знаем — это что есть вера в Бога. Такая крепкая, что можно и горы переставлять. Вера такая есть. А знать этого — нельзя. Твой Монах просто так крепко верит, что ему кажется, будто он ЗНАЕТ. Но на самом деле это — только вера.
— Да нет, я-то не ЗНАЮ, а только верю. Просто я верю, что есть люди, которые знают Бога. Не просто верят, а знают. Святые. А я — не святой.
Монах помолчал.
— А он на самом деле, может, и не верит в Бога, этот Волшебник, — сказал он. — Он просто привык свободно распоряжаться своей верой: во что захотел, в то и поверил. А ты спроси его прямо: есть ли Бог на самом деле?
— Спрошу.
— А если нельзя познать Бога, то единственный путь избавиться от страданий — это избавление от антиномий, — задумчиво произнес Монах.
Митька ничего не понял, но кивнул. Он думал о другом. С того дня, как Митька чуть не попался волкам, его встревожила мысль о мальчике из песочницы.
— А если он немолящийся. Тот мальчик из песочницы. Не повезло с родителями. В чем он виноват? За что страдает? За родителей?
Монах на мгновение гланул Митьке в глаза и сказал:
— Да за тебя.
— !?
— Ты же его придумал. Ты его автор. Вот и реши сам: для чего он страдает?
— Нет, не я придумал.
— Спроси того, кто придумал.
— Да такое и в жизни бывает. Это ж не из головы придумано!
— А ты знаком с таким мальчиком? С его родителями.
— М… Не знаком. Читал что-то такое, — у Митьки всплыл в голове какой-то антонов рассказ. Там, правда, был не мальчик уже… и не в песочнице…
— Тут лучше рассуждать конкретно. Ответ разный в разных случаях.
— А общий есть? На все случаи.
— Общий ответ: человек страдает за грехи. За свои грехи и за грехи своих благодетелей.
— За благодетелей?
— Конечно. В первую очередь — за родителей. Они же — родили. Дали тело. Какая вещь в этой жизни ценнее тела? Только — душа. Потому кто ближе родителей? Никто. Еще кто учит духовному. Духовные родители. За их грехи человек тоже страдает сильно — если они грешники. И вообще за грехи своих благодетелей. Потому от кого что берешь — молись за этого человека. Чтобы Христос понес за тебя его грехи.
— А Христос за что пострадал? Он не грешит.
— За нас. Человек может страдать еще за тех, кого он любит. Но это — только добровольно.
— А за благодетелей — невольно?
— Да, это закон.
— Тогда лучше ни у кого ничего не брать, — сказал Митька.
— Лишнего — не бери. А за необходимое — молись за них, чтобы Христос Себе взял их грехи. С тебя чтобы снял.
Митька покивал головой и вдруг повторил свой детский вопрос:
— Зачем вообще Бог допускает грехи? Может не допускать…
— Ради свободы, — сказал Монах.
Это был простой, обычный ответ, который Митька слышал не раз. Но сегодня что-то произошло.
У Митьки вдруг упала с глаз пелена.
— Ради НАСТОЯЩЕЙ свободы?!. - проговорил он.
До Митьки вдруг дошло, что если бы Бог не давал нам Своего ВСЕмогущества, то Он никогда не допустил бы греха! Зачем Благому допускат грех, кроме как ради НАСТОЯЩЕЙ свободы?! Вот где нашлось ДОКАЗАТЕЛЬСТВО. Вот где нашлась ГАРАНТИЯ! Если бы кто-то не получил просимого, сколько ни проси, то он и НЕ МОГ бы согрешить. Потому что Бог допускает возможность греха только — только! — ради НАСТОЯЩЕЙ свободы. Ради всемогущества. Чтобы человек мог ВСЕ. Вообще все, в принципе. Даже отказаться от настоящей свободы! То, что Бог допустил грех — это доказывало, что Он дает человеку настоящую своброду. Доказательство от противного, как я и обещал. Но Митькин ум этого не умел этого назвать, а только ощущал. Зато ощущал гораздо больше, чем сказано.
Монах видел, что Митьку осенило, но что осенило — этого он понять не мог. Он молился за Митьку и ждал.
— А как же тогда остальные? — сказал наконец Митька.
— Кто? — осторожно переспросил Монах.
— Те, кто не молится? Они-то за что страдают? Мы — за то, что мало молимся. А они — вообще без вины?
Монах покивал головой.
— За нас, — сказал он скорбно. — За то, что мы не молимся. За них не молимся… и вообще. Не молимся.
— Все — за меня?! — ужаснулся Митька.
— Да нет. Все, о ком ты знаешь. Все, кому сострадаешь. Они — на твоей совести. А другие — нет…
Митька был ошарашен тем, что он вдруг получил ответ на ВСЕ свои вопросы. А что дальше тогда делать? Чем жить? Ясное дело — молиться. Но Митька был взволнован — и не молился. Он — думал. И скоро ясность исчезла.
Не доехав до дома, Митька опять вернулся на Заречный. К Монаху. Надеясь снова пережить то, что пережил.
— Я же не благодетель. Для них. Чего они за меня страдают? Где справедливость?
— Они страдают не за тебя. А за свои собственные грехи.
— А я при чем? Вы же сами только что сказали: за нас. За Вас и за меня.
— Ты спрашивал, для чего Бог допускает грешить немолящимся. Тем, кто все равно не пользуется ДАРОМ молитвы. Допускает. Не вынуждает же. И мы тоже — мы не виноваты, что они грешат. Мы виноваты, что — допускаем это. Не молимся. Если бы мы за них молились, Господь не допускал бы их грешить.
— А! Да, — сказал Митька. И поехал опять к себе на Туневку. Но опять вернулся с полдороги.
— Подожди, брат! — сказал Монах. — Не суетись. Ты в этом не разберешься за один вечер. Спокойно езжай домой — и молись. Эти вопросы будут возвращаться снова и снова — молись, и все будет проясняться. Бог не оставит тебя в недоумении. Я же не учитель — нет смысла снова и снова возвращаться ко мне!
— Подождите, — взмолился Митька. — Ответьте еще раз! Для чего грех — это я понял.
— Нет-нет. Не понял. Не грех, а возможность греха. И не для чего, а почему.
— Да. Да. Я просто неточно говорю.
— Говори точно — это важно. Тогда все само прояснится. Через молитву. Точность слова — важна.
— Подождите. Для чего страдания? Ну, согрешили. Бог же может и так простить — для чего же страдания? Вы говорили — за грех. Но Бог же может и допустить грех — но так, чтобы не страдать. Может же? В Нем же совмещается несовместимое.
— Может. Совмещается.
— Тогда — для чего?! — недоумевал Митька. — Страдания же. Больно же. Зачем?
— А в тех случаях, когда Богу угодно и так простить, без страданий, то для чего запрещать? В таких случаях Он и не запрещает. Это и не грех тогда, — ответил Монах.
— А что же такое грех? Когда же это Ему не угодно простить?
— Когда отказываются от благодати. От настоящей свободы. От Него, Бога, в Котором все совмещается.
— А! Да, — и Митька пошел. Но тут же повернулся опять.
— Тогда получается, если это действительно грех, то Ему точно, наверняка неугодно простить! А как же тогда исповедь? И вообще — Бог же прощает? Прощает же?
— Конечно.
— Так неугодно же. Без страданий. Вот, Он простил — зачем же тогда Он запрещал, если заранее знал, что простит?
— Не без страданий. Христос же пострадал. Для этого самого. Без страданий не бывает греха. За страдания Искупителя прощается.
— А! И запрещалось, чтобы Христос не страдал?…
— Вот именно.
— А если я за кого-то молюсь, чтобы он не грешил, то я его лишаю свободы?
— В каком-то смысле, да.
— А Бог же дал свободу. Ему же угодно так. Что — не молиться?
— Да нет, конечно, молиться! Молитва совмещает несовместимое. Поэтому так трудно молиться за того, кто грешит. Он грешит — ты трудишься.
— А если не грешит?
— Тогда наоборот — помогает. Легче молиться. Ты молишься — он трудится. Во славу Божию.
— А может Христос всех спасти?
— Конечно. Если не будет других целей, кроме познания Бога.
— А у Него же все совмещается. Несовместимое.
— Ну, да. Потому и труд, потому и страдания. Несовместимое же…
— А! Да… — сказал Митька. И заставил себя ехать домой.
Митьку поразило это состояние ума, когда множество различных ответов на различные слились в какой-то одной тонкой, невыразимой словами мысли. Сама мысль оставалась неуловимой, но все вопросы находили в ней ответ. Митька догадался, что эта мысль всякий раз ускользает от него именно тогда, когда он пытается овладеть ею, усвоить ее. Выразить словами, чтобы запомнить — и пользоваться. Она не хотела, чтобы Митька ее усваивал. А надо было просто — благоговеть. Молиться, и гарантированно пользоваться даром. Безо всяких гарантий пользоваться, потому что мысль оставалась неуловимой. Могла уйти в любой момент. Но если опять просить и просить неотступно — опять дастся. С гарантией.
Это сладко поражало ум.
Единственное, что уяснил для своего ума Митька в этот вечер: что труд и страдание — это совмещение несовместимого. Жертва. Это Митька усвоил. Но там, в ясности, было много еще сразу… несовместимого. Трудно удержать.
Потому в остатке осталась неясность: почему же для нас труд, если в Нем все совместимо? Опять — потому что есть другие цели, помимо Него? но ведь — ВСЕ совместимо… И Митька уснул, запутавшись.
Наутро Митька спросил у Волшебника, есть ли Бог на самом деле.
— Я верю, что Бог есть, — торжественно сказал Волшебник.
— На самом деле?
— Верю, что на самом деле.
Митька все-таки чувствовал какую-то недосказанность.
— Так Вы верите, или на самом деле? — спросил он в упор.
— Знать этого я не могу, — сказал Волшебник, — и никто не может.
— Вот видишь, — сказал Монах. — Для Волшебника вера — это только прием. И молитва — тоже прием, как ковер-самолет или сапоги-скороходы.
Митька кивал головой. Он чувствовал, что в споре Монаха с Волшебником Монах явно одолевает. Одну часть митькиного сердца это тревожило, а другую — радовало. После пережитого вчера Митька явно склонялся на сторону Монаха. Но того, что вдруг понял вчера, сегодня он опять не понимал. И как бы позабыл, будто никогда не понимал! И стал искать потерянного по новой. А Монаха это ничуть не смутило: он еще вчера понял, что сверхъестественная ясность ума у Митьки пока — ненадолго. И спокойно начал все сначала.
— Для него Бог — это просто Всемогущество, — сказал Монах. — А Бог — это не только всемогущество.
— А что еще?
— Всемогущество есть у всякого, кто стяжал Бога в своем сердце. Это обязательный дар любому святому. Любой святой может ВСЕ. Абсолютно все, безо всяких правил.
— Стоп-стоп, — сказал Митька. — Почему «святой». Ведь всякий просящий получает. А теперь говорите "святой".
— Неправильно говорю. Прости. По маловерию.
— А какая тогда разница? Что дает святость?
— Святой знает Бога. А Бог знает, что делать со всемогуществом. А без Бога непонятно, что делать со всемогуществом.
— А что непонятного? Что хочешь, то и делать.
— Что хочешь, то и делать… Мало, чего мы захотим. Бывают желания страстные… Молиться о том, что не соответствует Его воле — это тяжкий труд. Всемогущество — это слишком тяжелая артиллерия.