огромное массирование ракетно-ядерных сил.
В реальности основным средством поражения, которым располагал вермахт
летом 1941 года, была артиллерия. Основные калибры: 75, 105, 150, 210 мм.
Максимальная дальность стрельбы - от 10 до 20 километров. Именно этими
цифрами и определяется возможная в принципе глубина первого удара. Девять
десятых советских полков и дивизий находились утром 22 июня вне этой зоны,
за 50-500-1 500 км от границы, и потому ни в первый, ни во второй, ни в
третий день войны не могли быть уничтожены даже теоретически.
Стоит отметить и то, что даже бесноватый фюрер не требовал от своей
армии такой сверхэффективности. Плановая продолжительность „блицкрига"
в России все-таки измерялась месяцами, а не днями, да и разгромить Красную
Армию предполагалось „смелым выдвижением танковых клиньев", а вовсе не
одним лихим налетом „Юнкерсов".
Тем не менее, концепция Суворова очень удачно вписалась в ту
„матрицу", которая уже была сформирована в сознании его читателей
многолетней коммунистической пропагандой.
Да, при всей внешней несовместимости и версия Суворова и версия
Сталина-Хрущева едины в главном: ПРИЧИНУ ВОЕННОЙ КАТАСТРОФЫ ОНИ ИЩУТ СРЕДИ
ТАНКОВ И САМОЛЕТОВ, старательно обходя при этом все, что связано с
действиями (или бездействием) танкистов, артиллеристов, летчиков,
пулеметчиков и их командиров.
Трудно сказать, был ли „ложный след", по которому Виктор Суворов
направил толпы своих последователей, результатом добросовестного заблуждения
или мы все-таки имеем дело с преднамеренной литературной мистификацией. Как
бы то ни было, но в последние годы в исторической литературе самое широкое
хождение получили обе „суворовские" легенды: и о „первом
обезоруживающем ударе вермахта", и о том, что разгром Красной Армии был
обусловлен тем, что войска, которые обучались, вооружались и готовились для
ведения наступательных операций, были 22 июня 1941 г. вынуждены перейти к
обороне.
Многочисленные „суворовцы" уже успели выстроить целую теорию о
том, что армия, готовая наступать, и армия, способная успешно обороняться -
это две разные армии, что бывают, оказывается, какие-то особые
„наступательные" танки и самолеты и что только в силу однозначно
наступательного характера своих планов и вооружений РККА оказалась
неспособна к ведению стратегической обороны.
Абсурдность (если только не преднамеренная анекдотичность) теории про
Армию, Умеющую Только Наступать, достаточно очевидна и сама по себе не
требует многостраничного опровержения. Совсем не обязательно заканчивать
Академию Генерального штаба для того, чтобы понять, что наступление является
гораздо более сложным видом боевых действий, нежели оборона. Сложным именно
потому, что наступление предъявляет более высокие требования к системе
управления и связи, от которых в этом случае требуется гибкое, быстрое,
нешаблонное реагирование на динамично развивающуюся обстановку.
Представить себе командование, способное к организации успешного,
стремительного наступления, но при этом не умеющее организовать позиционную
оборону на собственной, знакомой до каждой тропинки территории, так же
невозможно, как невозможно найти виртуозного джазового пианиста, который не
может сыграть по нотам „Собачий вальс".
Наконец, так называемая „наступательная" армия, вооруженная
лучшими в мире „наступательными" танками, всегда может воспользоваться
именно тем способом ведения обороны, который во все века считался наилучшим
- самой перейти в контрнаступление. Тому в истории мы тьму примеров сыщем,
но самым ярким, на наш взгляд, является опыт Армии Обороны Израиля.
Эта армия никогда даже и не пыталась стать в самоубийственную при
географических условиях Израиля (минимальная ширина территории в границах
резолюции ООН 1947 г. составляет 18 км) позиционную оборону. И в 1967, и в
1973 годах стратегическая задача обороны страны от многократно превосходящих
сил противника была решена переходом в контрнаступление, причем в октябре
1973 г. такой переход пришлось осуществить безо всякой оперативной паузы,
сразу же после того, как попытки сдержать наступление египетской армии на
рубеже Суэцкого канала оказались безуспешными.
Пыталась ли Красная Армия действовать летом 1941 г. подобным образом?
Безусловно - ДА.
Даже официальная историческая наука уже готова признать, что
„фашистской стратегии блицкрига была противопоставлена не оборона, в
том числе и маневренная, с широким применением внезапных и хорошо
подготовленных контрударов, а, по существу, стратегия молниеносного разгрома
вторгшегося противника" [3].
Как всегда ярко и образно выразил эту же мысль В. Суворов:
„...реакция Красной Армии на германское вторжение - это не реакция
ежа, который ощетинился колючками, но реакция огромного крокодила, который,
истекая кровью, пытается атаковать".
Точнее и не скажешь.
На Северо-Западном направлении череда контрударов Красной Армии (под
Шяуляем, Даугавпилсом, Островом, Великими Луками, Старой Руссой)
продолжалась с первых дней войны вплоть до середины августа 1941 года.
На главном, западном стратегическом направлении, на линии
Минск-Смоленск-Москва, многократные, практически безостановочные попытки
перейти в решительное контрнаступление продолжались все лето, до 10
сентября, когда, наконец, войска Западного, Резервного и Брянского фронтов
по приказу Ставки перешли к обороне.
Подробный разбор всех этих наступательных операций выходит за рамки
данной книги. С другой стороны, конечный результат этих контрударов должен
быть известен даже добросовестному школьнику. Ничего, кроме потери сотен
кадровых дивизий, десятков тысяч танков и самолетов, все эти попытки перейти
в наступление не принесли. Красная Армия оказалась неспособна к наступлению
точно так же, как она оказалась неспособна к созданию устойчивой позиционной
обороны на таких мощнейших естественных рубежах, какими являются реки Неман,
Днепр, Днестр, Южный Буг, Западная Двина.
На этой констатации всю дискуссию с „суворовцами" в принципе
можно закончить, даже не начиная. И тем не менее, кропотливый и детальный
анализ первых контрударов Красной Армии может подвести нас как к важным
выводам о подлинных причинах ее разгрома. Вот почему автор решил построить
книгу на тщательном разборе трех наступательных операций, причем именно тех,
по поводу которых можно, не погрешив против истины, сказать, что это были
наиболее мощные и наиболее обеспеченные боевой техникой и кадровым командным
составом контрудары Красной Армии.
Служенье муз не терпит суеты. Тем более не терпит суетливой поспешности
военная история. Читателю стоит набраться терпения. Быстрых ответов на
сложнейшие вопросы не будет. Не будет и столь популярных в последние годы
„сенсационных документов", потрясающих „откровений" бывших
сталинских холуев и прочей бульварщины.
Впереди у нас сотни страниц сложного, пересыщенного цифрами, датами,
номерами дивизий и калибрами танковых пушек текста. Раз за разом будем мы
останавливаться перед каждым „общеизвестным", „само собой
разумеющимся", ставшим привычным, как растоптанные тапочки, утверждением для
того, чтобы узнать - а что же на самом деле скрывается за этими устоявшимися
мифами?
В том году день 17 июня пришелся на вторник. Обычный летний рабочий
день. Заголовки центральных газет дышали безмятежностью, весьма близкой к
скуке. Передовица в „Известиях" под названием: „О колхозном
ширпотребе и местной инициативе". Далее идут статьи „Итоги реализации
нового займа" и „Профсоюзно-комсомольский кросс начался". Некоторое
оживление обнаруживалось только на последней странице. Там, где был
опубликован страстный призыв Главконсерва: „Возвращайте порожние
стеклянные банки и бутылки!"
На фоне этой мирной благодати особенно контрастно выглядели заголовки
второй полосы номера, посвященной событиям заграничной жизни: „Война в
Европе", „Война в Сирии" (уважаемый читатель, Вы помните - кто и с кем
воевал в Сирии в июне 1941 года?), „Война в Африке",
„Бомбардировки Кипра и Гибралтара", „Военные мероприятия
Соединенных Штатов". Каждый читатель „Известий" мог таким образом
наглядно оценить плоды мудрой, неизменно миролюбивой внешней политики
Советского Союза.
И только несколько десятков человек во всей огромной стране знали, что
первый из большой серии могучих сталинских ударов, запланированных на лето
1941 года, уже начался. В тот самый день 17 июня, когда командир 1-го
механизированного корпуса генерал-майор Чернявский получил от начальника
штаба Ленинградского военного округа генерал-майора Никишева приказ поднять
по боевой тревоге 1-ю танковую дивизию.
Кстати, автор совсем не уверен в том, что он правильно указал название
штаба, которым 17 июня 1941 года руководил генерал-майор Никишев. Был ли это
все еще штаб Ленинградского военного округа или уже штаб Северного фронта?
Правильный ответ на этот вопрос имеет огромное диагностическое значение.
Фронты в Советском Союзе никогда не создавались в мирное время
(развернутый с конца 30-х годов Дальневосточный фронт может служить только
примером „исключения, подтверждающего правило" - граница с
оккупированным Японией Китаем непрерывно вспыхивала то большими, то малыми
вооруженными конфликтами). Развертывание фронтов у западных границ СССР
всегда предшествовало скорому началу боевых действий.
11 сентября 1939 г. на базе Белорусского и Киевского особых военных
округов были сформированы два фронта - Белорусский и Украинский. Через шесть
дней началось вторжение в Польшу, закончившееся в конце сентября 1939 г.
„воссоединением" с Советским Союзом 51% территории довоенной Польши. В
скобках заметим, что между Польшей и СССР в 1932 г. был заключен Договор о
ненападении, и с этого момента Советский Союз никогда не оспаривал
законность и „справедливость" восточных границ Польши.
Война закончилась - и 14 ноября приказом наркома обороны No 0177 фронты
были вновь преобразованы в военные округа с прежними названиями [1, c. 328].
9 июня 1940 г. на базе управления Киевского округа был создан Южный
фронт, в состав которого были включены части и соединения как Киевского, так
и Одесского округов. Через девятнадцать дней, в 14-00 28 июня войска Южного
фронта перешли границу с Румынией и к исходу дня 1 июля 1940 г. заняли всю
Бессарабию и Северную Буковину. После чего 10 июля 1940 г. Южный фронт был
расформирован [1, с. 218].
А вот Финляндию товарищ Сталин сначала оценил гораздо ниже Польши или
Румынии, поэтому к началу первой советско-финской войны (30 ноября 1939 г.)
фронтов не создавал. А кто же из нас не ошибался? Но как только выяснилось,
что „сокрушительный удар по финляндской козявке" (именно таким слогом
изъяснялась в номере от 1 декабря 1939 года газета с хорошим названием
„Правда") затягивается на неопределенный срок, ошибку быстро
исправили.
7 января 1940 г. действующие на Карельском перешейке войска были
объединены в Северо-Западный фронт. После трехнедельной передышки и
значительного наращивания сил 1 февраля 1940 г. войска фронта перешли в
решительное наступление, завершившееся прорывом „линии Маннергейма" и
штурмом Выборга. Затем, после того, как 12 марта в Москве был подписан
мирный договор, Северо-Западный фронт был расформирован (приказ наркома
обороны No 0013 от 26 марта 1940 г.).
Доподлинно известно, что летом 1941 года три фронта (Северо-Западный,
Западный и Юго-Западный были развернуты ДО ТОГО, как началось вторжение
гитлеровских войск на советскую территорию, вторжение, в реальность которого
товарищ Сталин не сразу поверил даже тогда, когда оно фактически началось.
Уже 19 июня 1941 года нарком обороны СССР маршал Тимошенко отдал приказ
No 0042 о выведении к 22-23 июня штабов этих трех фронтов на полевые
командные пункты (соответственно в Паневежисе, станции Обус-Лесна и в
Тарнополе), причем строительство самих полевых КП началось по приказу
Тимошенко от 27 мая 1941 г. [2, с. 180; 1, с. 330].
Примечательно, что уже 19 июня понятия „фронт" и „округ" в
этих документах совершенно четко разделялись. Так, в шифротелеграмме,
которую Г. К. Жуков отправил 19 июня 1941 г. командующему войсками
Юго-Западного фронта, указывалось:
„Народный комиссар обороны приказал: к 22.06.1941 г. управлению
выйти в Тарнополь, оставив в Киеве подчиненное Вам управление округа...
Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне..."
(подчеркнуто авт.).
Текст этой телеграммы был приведен в самом что ни на есть официальном
труде отечественных военных историков: монографии „1941 год - уроки и
выводы", выпущенной в 1992 году Генеральным штабом тогда еще Объединенных
вооруженных сил СНГ [3]. Впрочем, еще в старые советские времена, в
прошедшей все виды цензуры книге воспоминаний маршала Баграмяна (перед
войной - заместителя начальника штаба Киевского округа) сообщалось, что на
командный пункт в Тарнополь они выехали 21 июня, имея приказ прибыть на
место назначения к утру 22 июня [110].
Полностью оценить эту сенсационную информацию стало возможно только
после того, как в 1996 году Военно-исторический журнал (печатный орган
Министерства Обороны) опубликовал ранее совершенно секретные (с грифом
„Особой важности", выполненные в двух экземплярах каждый) планы
действий войск западных округов по прикрытию мобилизации и оперативного
развертывания Красной Армии [ВИЖ.- 1996.- NoNo 2-6].
Так вот, в этих документах выведение штабов на командные пункты в
Паневежисе, Обус-Лесна и Тарнополе планировалось провести в день М-3, т. е.
на третий день мобилизации. Из чего следует, что В. Суворов не только не
переоценил, а скорее всего недооценил намерения и настойчивость товарища
Сталина. Есть серьезное основание предположить, что полномасштабное
оперативное развертывание Красной Армии для вторжения в Европу фактически
началось 19 или 20 июня 1941 г.
В исторической и мемуарной литературе рассыпано множество упоминаний о
весьма примечательных событиях, произошедших в эти дни.
19 июня в авиационные части Прибалтийского Особого военного округа
(ПрибОВО) поступил приказ о переходе в состояние повышенной боевой
готовности и рассредоточении самолетов по оперативным аэродромам [2, с.
175]. 18 июня начштаба ПрибОВО генерал-лейтенант Кленов отдал следующее
распоряжение: „частям зоны ПВО и средствам ПВО войсковых соединений
принять готовность No 2... части ПВО, находящиеся в лагерях, немедленно
вернуть в пункты постоянной дислокации... срок готовности - к 18-00 19 июня"
[ВИЖ.- 1989.- No 5].
19 июня штаб ВВС Западного фронта по указанию командующего фронтом
генерала армии Д. Г. Павлова был выделен из состава штаба ВВС Западного
Особого военного округа (ЗапОВО) и направлен из Минска на запад, в район
Слонима [4].
Контр-адмирал А. Г. Головко, в те дни - командующий Северным флотом, в
своей книге воспоминаний „Вместе с флотом" пишет, что именно 19 июня
им была получена „директива от Главного морского штаба - готовить к
выходу в море подводные лодки".
20 июня командующий Краснознаменного Балтфлота вице-адмирал Трибуц
доложил о том, что „части флота с 19.06.41 приведены в боевую
готовность по плану No 2" [ВИЖ.- 1989.- No 5]. Жаль только, что даже в 1989
году Военно-исторический журнал не дал никаких пояснений по поводу того, что
это за „план No 2"...
Генерал-полковник П. П. Полубояров, бывший перед войной начальником
автобронетанкового управления войск ПрибОВО, пишет, что „16 июня 1941
г. командование 12-го мк (механизированного корпуса) получило директиву о
приведении соединений в боевую готовность... 18 июня командир корпуса поднял
соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные
районы. В течение 19 и 20 июня это было сделано...
16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й
мк, который в такие же сроки сосредоточился в указанном районе" [ВИЖ.-
1989.- No 5].
18 июня командующий 8-й армией генерал-майор Собенников получил приказ
командующего войсками ПрибОВО о выводе войск армии на указанные им участки
прикрытия государственной границы. На следующий день, 19 июня вышла
директива штаба ПрибОВО, в которой, в частности, говорилось:
„...минные поля установить по плану оборонительного
строительства, обратив внимание на полную секретность для противника..."
[ВИЖ.- 1989.- No 5].
Кстати, о минах. Главный советский историк начального периода войны,
академик, доктор и профессор В. А. Анфилов в своей последней по счету книжке
горестно воздыхает:
„...у нас не было налажено производство противотанковых мин. К 22
июня во всех приграничных округах имелось всего лишь (подчеркнуто автором)
494 тысячи противотанковых мин..." [40, с. 218].
Забота о „полной секретности для противника" дошла до того, что
даже начальник управления политпропаганды ПрибОВО товарищ Рябчий вечером 21
июня распорядился:
„...отделам политпропаганды корпусов и дивизий письменных
директив в части не давать, задачи политработы ставить устно через своих
представителей..." [61].
Конспирация, конспирация и еще раз конспирация... Неужто нельзя было
доверить бумаге такие задачи, как „быть готовыми защитить мирный
созидательный труд советских людей", „земли чужой мы не хотим ни
пяди"?
Генерал-майор С. Иовлев (в те дни - командир героической 64-й
стрелковой дивизии) в своих воспоминаниях пишет:
„...части 64-й стрелковой дивизии в начале лета 1941 г. стояли в
лагерях в Дорогобуже... 15 июня 41 года командующий Западным Особым военным
округом генерал армии Д. Г. Павлов приказал дивизиям нашего корпуса
подготовиться к передислокации в полном составе. Погрузку требовалось начать
18 июня. Станция назначения нам не сообщалась, о ней знали только органы
военных сообщений..." [ВИЖ.- 1960.- No 9].
Да, конечно, советские нормы секретности сильно отличались от
общечеловеческих. Но чтобы командир дивизии в генеральском звании, как зэк
на пересылке, не знал, куда везут его и вверенные ему полки „в полном
составе"?
Полковник Новичков, бывший в начале войны начальником штаба 62-й
стрелковой дивизии 5-й армии КОВО, сообщает, что „...части дивизии
выступили из лагеря в Киверцы (около 80 км от границы) и, совершив два
ночных перехода, к утру 19 июня вышли в полосу обороны, однако
оборонительный рубеж не заняли, а сосредоточились в лесах вблизи него"
[ВИЖ.- 1989.- No 5].
Странно все это. Очень странно. Почему ночью? Местность на Волыни
лесисто-болотистая, в ночной темени легко и пушку в болоте утопить и людей
без толку намочить. Да и ночи в июне самые короткие, далеко за 5-6 часов не
уйдешь. И зачем тогда строили бетонные доты на новой границе, деньги
народные два года в землю зарывали, если после выхода к границе 62-я дивизия
„оборонительный рубеж не заняла", а зачем-то спряталась в лесу?
Ходят слухи (размножающиеся делением в бумажных трудах советских
историков), что Сталин изо всех сил старался „оттянуть" нападение
Гитлера на Советский Союз. Так ведь для того, чтобы „оттянуть"
получше, надо было не прятать дивизии по лесам, не бродить по болотам в ночь
глухую, а ярким солнечным июньским днем вызвать в Киверцы фотокоров
центральных газет и приказать им снять марширующие колонны, да еще и под
таким ракурсом, чтобы казались они на снимках несметным воинством. И на
первую газетную полосу - под общей рубрикой „Граница на замке"! И при
постановке минных полей заботиться надо было бы не о „полной
секретности для противника", а о том, чтобы сам факт минирования в тот же
день стал известен всей немецкой агентуре.
„Имея дело с опасным врагом, следует, наверное, показывать ему
прежде всего свою готовность к отпору. Если бы мы продемонстрировали Гитлеру
нашу подлинную мощь, он, возможно, воздержался бы от войны с СССР в тот
момент" - пишет в своих мемуарах [45] генерал армии С. П. Иванов,
многоопытный штабист, один из главных отечественных историков начального
периода войны. Именно так, как советует профессионал столь высокого уровня,
и надо было действовать.
Если Сталин думал о том, как „оттянуть", а не о том, как бы не
спугнуть...
Да, много странных событий происходило в те дни, когда газеты писали
про ширпотреб и стеклотару, но мы вернемся к тому вопросу, с которого и
начали эту главу - когда же был сформирован Северный фронт?
Указанная в большинстве книжек дата 24 июня 1941 г. является явной
дезинформацией. Вечером 22 июня нарком обороны Тимошенко и начальник
Генерального штаба РККА Жуков в тексте своей известной Директивы No 3 (мы
еще не один раз вернемся к обсуждению этого важнейшего документа), в пункте
3-а, ставят задачи „армиям Северного фронта" [5, с. 353].
Но не могли же они (и готовившие эту директиву многоопытные штабисты
Ватутин и Василевский) отдавать приказы пустому месту!
Накануне, в субботу 21 июня, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было
решено „...поручить т. Мерецкову общее руководство Северным
фронтом...", а также принято решение о назначении членом Военного Совета
Северного фронта секретаря Ленинградского горкома товарища Кузнецова [6, с.
358].
Точная дата и номер документа об образовании Северного фронта автору
неизвестны.
Точно так же, у автора нет и документального подтверждения (кроме
опубликованных еще в 1987 г. воспоминаний командира 1-й танковой дивизии В.
И. Баранова) того важнейшего обстоятельства, что в приказе, который 17 июня
получил командир 1-го мехкорпуса, были использованы слова „боевой",
„боевая тревога" и т. п. Зато доподлинно известно, как этот приказ был
выполнен.
В соответствии с приказом предстояло погрузить в железнодорожные
эшелоны и отправить в район новой дислокации 1-ю танковую дивизию. А в
дивизии числилось: 370 танков, 53 пушечных бронеавтомобиля, сотни орудий и
минометов (в том числе новейшие, на тот момент - лучшие в мире 152-мм
пушки-гаубицы МЛ-20 весом по семь тонн каждая), сотни гусеничных тягачей,
полторы тысячи автомобилей разного назначения. А также тысячи людей, сотни
тонн горючего и боеприпасов [7, 8].
Трудно сказать, сколько времени заняла бы такая масштабная работа в
наше время. Надо полагать, только на составление „комплексного плана
погрузки" ушла бы неделя. Но не случайно 1-я танковая была уже
Краснознаменной, а на груди ее нового командира - участника войны в Испании
и Финляндии генерала В. И. Баранова - сияла золотая звезда Героя Советского
Союза. Ветеранами боев в Испании и финской войны были и командиры танковых
полков дивизии: Герой Советского Союза полковник Д. Д. Погодин и майор П. С.
Житнев. Невероятно, но факт - в ночь на 19 июня последние эшелоны 1-й
танковой ушли со станции Березки (северо-западнее Пскова).
Слово „элитный" было в те времена не в ходу, но именно оно как
нельзя лучше подходит к описанию 1-й танковой дивизии, да и всего 1-го
мехкорпуса в целом. Корпус был сформирован летом 1940 года на базе танковых
бригад, отличившихся во время финской войны: 13-й Краснознаменной, 20-й
Краснознаменной тяжелой танковой им. С. М. Кирова и 1-й легкотанковой.
Управление корпуса было сформировано на базе управления 20-й Краснознаменной
танковой бригады - именно это соединение в феврале 1940 г. прорывало
„линию Маннергейма" на самом страшном ее участке - в районе
„высоты 65,5", проложив дорогу наступающей советской пехоте через 45
(сорок пять) рядов заминированных проволочных заграждений [8].
Указом президиума Верховного Совета СССР в апреле 1940 года 20-я
танковая бригада была награждена орденом Боевого Красного Знамени, 613
человек получили ордена и медали, 21 танкист был удостоен звания Героя
Советского Союза. Столь же велики были и заслуги 13-й Краснознаменной
бригады, за успешное руководство которой комбриг В. И. Баранов был 21 марта
1940 г. удостоен звания Героя Советского Союза [8].
Однозначно преступный и подлый характер той войны отнюдь не умаляет
значение уникального опыта прорыва укрепленной оборонительной полосы в
тяжелейших природных условиях, который приобрели на Карельском перешейке
советские танкисты. А было их (танкистов) там совсем немало: уже к началу
боевых действий группировка советских войск насчитывала 2289 танков, и в
дальнейшем это число непрерывно росло [1, с. 153].
Наглядной иллюстрацией богатого боевого опыта советских танкистов могла
служить картина того, как 1-я танковая покинула место своей постоянной
дислокации в поселке Струги Красные под Псковом.
Генерал-полковник И. М. Голушко (в те дни - только что окончивший
Киевское танковое училище лейтенант) описывает в своих мемуарах, что он
увидел, приехав в бывший лагерь 1-й танковой дивизии: „...кроме
старшины, представившегося начальником танкового парка, здесь никого уже не
было... Оставшиеся танки - 20 единиц БТ-5 и БТ-7 - считались на консервации.
В реальности основным средством поражения, которым располагал вермахт
летом 1941 года, была артиллерия. Основные калибры: 75, 105, 150, 210 мм.
Максимальная дальность стрельбы - от 10 до 20 километров. Именно этими
цифрами и определяется возможная в принципе глубина первого удара. Девять
десятых советских полков и дивизий находились утром 22 июня вне этой зоны,
за 50-500-1 500 км от границы, и потому ни в первый, ни во второй, ни в
третий день войны не могли быть уничтожены даже теоретически.
Стоит отметить и то, что даже бесноватый фюрер не требовал от своей
армии такой сверхэффективности. Плановая продолжительность „блицкрига"
в России все-таки измерялась месяцами, а не днями, да и разгромить Красную
Армию предполагалось „смелым выдвижением танковых клиньев", а вовсе не
одним лихим налетом „Юнкерсов".
Тем не менее, концепция Суворова очень удачно вписалась в ту
„матрицу", которая уже была сформирована в сознании его читателей
многолетней коммунистической пропагандой.
Да, при всей внешней несовместимости и версия Суворова и версия
Сталина-Хрущева едины в главном: ПРИЧИНУ ВОЕННОЙ КАТАСТРОФЫ ОНИ ИЩУТ СРЕДИ
ТАНКОВ И САМОЛЕТОВ, старательно обходя при этом все, что связано с
действиями (или бездействием) танкистов, артиллеристов, летчиков,
пулеметчиков и их командиров.
Трудно сказать, был ли „ложный след", по которому Виктор Суворов
направил толпы своих последователей, результатом добросовестного заблуждения
или мы все-таки имеем дело с преднамеренной литературной мистификацией. Как
бы то ни было, но в последние годы в исторической литературе самое широкое
хождение получили обе „суворовские" легенды: и о „первом
обезоруживающем ударе вермахта", и о том, что разгром Красной Армии был
обусловлен тем, что войска, которые обучались, вооружались и готовились для
ведения наступательных операций, были 22 июня 1941 г. вынуждены перейти к
обороне.
Многочисленные „суворовцы" уже успели выстроить целую теорию о
том, что армия, готовая наступать, и армия, способная успешно обороняться -
это две разные армии, что бывают, оказывается, какие-то особые
„наступательные" танки и самолеты и что только в силу однозначно
наступательного характера своих планов и вооружений РККА оказалась
неспособна к ведению стратегической обороны.
Абсурдность (если только не преднамеренная анекдотичность) теории про
Армию, Умеющую Только Наступать, достаточно очевидна и сама по себе не
требует многостраничного опровержения. Совсем не обязательно заканчивать
Академию Генерального штаба для того, чтобы понять, что наступление является
гораздо более сложным видом боевых действий, нежели оборона. Сложным именно
потому, что наступление предъявляет более высокие требования к системе
управления и связи, от которых в этом случае требуется гибкое, быстрое,
нешаблонное реагирование на динамично развивающуюся обстановку.
Представить себе командование, способное к организации успешного,
стремительного наступления, но при этом не умеющее организовать позиционную
оборону на собственной, знакомой до каждой тропинки территории, так же
невозможно, как невозможно найти виртуозного джазового пианиста, который не
может сыграть по нотам „Собачий вальс".
Наконец, так называемая „наступательная" армия, вооруженная
лучшими в мире „наступательными" танками, всегда может воспользоваться
именно тем способом ведения обороны, который во все века считался наилучшим
- самой перейти в контрнаступление. Тому в истории мы тьму примеров сыщем,
но самым ярким, на наш взгляд, является опыт Армии Обороны Израиля.
Эта армия никогда даже и не пыталась стать в самоубийственную при
географических условиях Израиля (минимальная ширина территории в границах
резолюции ООН 1947 г. составляет 18 км) позиционную оборону. И в 1967, и в
1973 годах стратегическая задача обороны страны от многократно превосходящих
сил противника была решена переходом в контрнаступление, причем в октябре
1973 г. такой переход пришлось осуществить безо всякой оперативной паузы,
сразу же после того, как попытки сдержать наступление египетской армии на
рубеже Суэцкого канала оказались безуспешными.
Пыталась ли Красная Армия действовать летом 1941 г. подобным образом?
Безусловно - ДА.
Даже официальная историческая наука уже готова признать, что
„фашистской стратегии блицкрига была противопоставлена не оборона, в
том числе и маневренная, с широким применением внезапных и хорошо
подготовленных контрударов, а, по существу, стратегия молниеносного разгрома
вторгшегося противника" [3].
Как всегда ярко и образно выразил эту же мысль В. Суворов:
„...реакция Красной Армии на германское вторжение - это не реакция
ежа, который ощетинился колючками, но реакция огромного крокодила, который,
истекая кровью, пытается атаковать".
Точнее и не скажешь.
На Северо-Западном направлении череда контрударов Красной Армии (под
Шяуляем, Даугавпилсом, Островом, Великими Луками, Старой Руссой)
продолжалась с первых дней войны вплоть до середины августа 1941 года.
На главном, западном стратегическом направлении, на линии
Минск-Смоленск-Москва, многократные, практически безостановочные попытки
перейти в решительное контрнаступление продолжались все лето, до 10
сентября, когда, наконец, войска Западного, Резервного и Брянского фронтов
по приказу Ставки перешли к обороне.
Подробный разбор всех этих наступательных операций выходит за рамки
данной книги. С другой стороны, конечный результат этих контрударов должен
быть известен даже добросовестному школьнику. Ничего, кроме потери сотен
кадровых дивизий, десятков тысяч танков и самолетов, все эти попытки перейти
в наступление не принесли. Красная Армия оказалась неспособна к наступлению
точно так же, как она оказалась неспособна к созданию устойчивой позиционной
обороны на таких мощнейших естественных рубежах, какими являются реки Неман,
Днепр, Днестр, Южный Буг, Западная Двина.
На этой констатации всю дискуссию с „суворовцами" в принципе
можно закончить, даже не начиная. И тем не менее, кропотливый и детальный
анализ первых контрударов Красной Армии может подвести нас как к важным
выводам о подлинных причинах ее разгрома. Вот почему автор решил построить
книгу на тщательном разборе трех наступательных операций, причем именно тех,
по поводу которых можно, не погрешив против истины, сказать, что это были
наиболее мощные и наиболее обеспеченные боевой техникой и кадровым командным
составом контрудары Красной Армии.
Служенье муз не терпит суеты. Тем более не терпит суетливой поспешности
военная история. Читателю стоит набраться терпения. Быстрых ответов на
сложнейшие вопросы не будет. Не будет и столь популярных в последние годы
„сенсационных документов", потрясающих „откровений" бывших
сталинских холуев и прочей бульварщины.
Впереди у нас сотни страниц сложного, пересыщенного цифрами, датами,
номерами дивизий и калибрами танковых пушек текста. Раз за разом будем мы
останавливаться перед каждым „общеизвестным", „само собой
разумеющимся", ставшим привычным, как растоптанные тапочки, утверждением для
того, чтобы узнать - а что же на самом деле скрывается за этими устоявшимися
мифами?
В том году день 17 июня пришелся на вторник. Обычный летний рабочий
день. Заголовки центральных газет дышали безмятежностью, весьма близкой к
скуке. Передовица в „Известиях" под названием: „О колхозном
ширпотребе и местной инициативе". Далее идут статьи „Итоги реализации
нового займа" и „Профсоюзно-комсомольский кросс начался". Некоторое
оживление обнаруживалось только на последней странице. Там, где был
опубликован страстный призыв Главконсерва: „Возвращайте порожние
стеклянные банки и бутылки!"
На фоне этой мирной благодати особенно контрастно выглядели заголовки
второй полосы номера, посвященной событиям заграничной жизни: „Война в
Европе", „Война в Сирии" (уважаемый читатель, Вы помните - кто и с кем
воевал в Сирии в июне 1941 года?), „Война в Африке",
„Бомбардировки Кипра и Гибралтара", „Военные мероприятия
Соединенных Штатов". Каждый читатель „Известий" мог таким образом
наглядно оценить плоды мудрой, неизменно миролюбивой внешней политики
Советского Союза.
И только несколько десятков человек во всей огромной стране знали, что
первый из большой серии могучих сталинских ударов, запланированных на лето
1941 года, уже начался. В тот самый день 17 июня, когда командир 1-го
механизированного корпуса генерал-майор Чернявский получил от начальника
штаба Ленинградского военного округа генерал-майора Никишева приказ поднять
по боевой тревоге 1-ю танковую дивизию.
Кстати, автор совсем не уверен в том, что он правильно указал название
штаба, которым 17 июня 1941 года руководил генерал-майор Никишев. Был ли это
все еще штаб Ленинградского военного округа или уже штаб Северного фронта?
Правильный ответ на этот вопрос имеет огромное диагностическое значение.
Фронты в Советском Союзе никогда не создавались в мирное время
(развернутый с конца 30-х годов Дальневосточный фронт может служить только
примером „исключения, подтверждающего правило" - граница с
оккупированным Японией Китаем непрерывно вспыхивала то большими, то малыми
вооруженными конфликтами). Развертывание фронтов у западных границ СССР
всегда предшествовало скорому началу боевых действий.
11 сентября 1939 г. на базе Белорусского и Киевского особых военных
округов были сформированы два фронта - Белорусский и Украинский. Через шесть
дней началось вторжение в Польшу, закончившееся в конце сентября 1939 г.
„воссоединением" с Советским Союзом 51% территории довоенной Польши. В
скобках заметим, что между Польшей и СССР в 1932 г. был заключен Договор о
ненападении, и с этого момента Советский Союз никогда не оспаривал
законность и „справедливость" восточных границ Польши.
Война закончилась - и 14 ноября приказом наркома обороны No 0177 фронты
были вновь преобразованы в военные округа с прежними названиями [1, c. 328].
9 июня 1940 г. на базе управления Киевского округа был создан Южный
фронт, в состав которого были включены части и соединения как Киевского, так
и Одесского округов. Через девятнадцать дней, в 14-00 28 июня войска Южного
фронта перешли границу с Румынией и к исходу дня 1 июля 1940 г. заняли всю
Бессарабию и Северную Буковину. После чего 10 июля 1940 г. Южный фронт был
расформирован [1, с. 218].
А вот Финляндию товарищ Сталин сначала оценил гораздо ниже Польши или
Румынии, поэтому к началу первой советско-финской войны (30 ноября 1939 г.)
фронтов не создавал. А кто же из нас не ошибался? Но как только выяснилось,
что „сокрушительный удар по финляндской козявке" (именно таким слогом
изъяснялась в номере от 1 декабря 1939 года газета с хорошим названием
„Правда") затягивается на неопределенный срок, ошибку быстро
исправили.
7 января 1940 г. действующие на Карельском перешейке войска были
объединены в Северо-Западный фронт. После трехнедельной передышки и
значительного наращивания сил 1 февраля 1940 г. войска фронта перешли в
решительное наступление, завершившееся прорывом „линии Маннергейма" и
штурмом Выборга. Затем, после того, как 12 марта в Москве был подписан
мирный договор, Северо-Западный фронт был расформирован (приказ наркома
обороны No 0013 от 26 марта 1940 г.).
Доподлинно известно, что летом 1941 года три фронта (Северо-Западный,
Западный и Юго-Западный были развернуты ДО ТОГО, как началось вторжение
гитлеровских войск на советскую территорию, вторжение, в реальность которого
товарищ Сталин не сразу поверил даже тогда, когда оно фактически началось.
Уже 19 июня 1941 года нарком обороны СССР маршал Тимошенко отдал приказ
No 0042 о выведении к 22-23 июня штабов этих трех фронтов на полевые
командные пункты (соответственно в Паневежисе, станции Обус-Лесна и в
Тарнополе), причем строительство самих полевых КП началось по приказу
Тимошенко от 27 мая 1941 г. [2, с. 180; 1, с. 330].
Примечательно, что уже 19 июня понятия „фронт" и „округ" в
этих документах совершенно четко разделялись. Так, в шифротелеграмме,
которую Г. К. Жуков отправил 19 июня 1941 г. командующему войсками
Юго-Западного фронта, указывалось:
„Народный комиссар обороны приказал: к 22.06.1941 г. управлению
выйти в Тарнополь, оставив в Киеве подчиненное Вам управление округа...
Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне..."
(подчеркнуто авт.).
Текст этой телеграммы был приведен в самом что ни на есть официальном
труде отечественных военных историков: монографии „1941 год - уроки и
выводы", выпущенной в 1992 году Генеральным штабом тогда еще Объединенных
вооруженных сил СНГ [3]. Впрочем, еще в старые советские времена, в
прошедшей все виды цензуры книге воспоминаний маршала Баграмяна (перед
войной - заместителя начальника штаба Киевского округа) сообщалось, что на
командный пункт в Тарнополь они выехали 21 июня, имея приказ прибыть на
место назначения к утру 22 июня [110].
Полностью оценить эту сенсационную информацию стало возможно только
после того, как в 1996 году Военно-исторический журнал (печатный орган
Министерства Обороны) опубликовал ранее совершенно секретные (с грифом
„Особой важности", выполненные в двух экземплярах каждый) планы
действий войск западных округов по прикрытию мобилизации и оперативного
развертывания Красной Армии [ВИЖ.- 1996.- NoNo 2-6].
Так вот, в этих документах выведение штабов на командные пункты в
Паневежисе, Обус-Лесна и Тарнополе планировалось провести в день М-3, т. е.
на третий день мобилизации. Из чего следует, что В. Суворов не только не
переоценил, а скорее всего недооценил намерения и настойчивость товарища
Сталина. Есть серьезное основание предположить, что полномасштабное
оперативное развертывание Красной Армии для вторжения в Европу фактически
началось 19 или 20 июня 1941 г.
В исторической и мемуарной литературе рассыпано множество упоминаний о
весьма примечательных событиях, произошедших в эти дни.
19 июня в авиационные части Прибалтийского Особого военного округа
(ПрибОВО) поступил приказ о переходе в состояние повышенной боевой
готовности и рассредоточении самолетов по оперативным аэродромам [2, с.
175]. 18 июня начштаба ПрибОВО генерал-лейтенант Кленов отдал следующее
распоряжение: „частям зоны ПВО и средствам ПВО войсковых соединений
принять готовность No 2... части ПВО, находящиеся в лагерях, немедленно
вернуть в пункты постоянной дислокации... срок готовности - к 18-00 19 июня"
[ВИЖ.- 1989.- No 5].
19 июня штаб ВВС Западного фронта по указанию командующего фронтом
генерала армии Д. Г. Павлова был выделен из состава штаба ВВС Западного
Особого военного округа (ЗапОВО) и направлен из Минска на запад, в район
Слонима [4].
Контр-адмирал А. Г. Головко, в те дни - командующий Северным флотом, в
своей книге воспоминаний „Вместе с флотом" пишет, что именно 19 июня
им была получена „директива от Главного морского штаба - готовить к
выходу в море подводные лодки".
20 июня командующий Краснознаменного Балтфлота вице-адмирал Трибуц
доложил о том, что „части флота с 19.06.41 приведены в боевую
готовность по плану No 2" [ВИЖ.- 1989.- No 5]. Жаль только, что даже в 1989
году Военно-исторический журнал не дал никаких пояснений по поводу того, что
это за „план No 2"...
Генерал-полковник П. П. Полубояров, бывший перед войной начальником
автобронетанкового управления войск ПрибОВО, пишет, что „16 июня 1941
г. командование 12-го мк (механизированного корпуса) получило директиву о
приведении соединений в боевую готовность... 18 июня командир корпуса поднял
соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные
районы. В течение 19 и 20 июня это было сделано...
16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й
мк, который в такие же сроки сосредоточился в указанном районе" [ВИЖ.-
1989.- No 5].
18 июня командующий 8-й армией генерал-майор Собенников получил приказ
командующего войсками ПрибОВО о выводе войск армии на указанные им участки
прикрытия государственной границы. На следующий день, 19 июня вышла
директива штаба ПрибОВО, в которой, в частности, говорилось:
„...минные поля установить по плану оборонительного
строительства, обратив внимание на полную секретность для противника..."
[ВИЖ.- 1989.- No 5].
Кстати, о минах. Главный советский историк начального периода войны,
академик, доктор и профессор В. А. Анфилов в своей последней по счету книжке
горестно воздыхает:
„...у нас не было налажено производство противотанковых мин. К 22
июня во всех приграничных округах имелось всего лишь (подчеркнуто автором)
494 тысячи противотанковых мин..." [40, с. 218].
Забота о „полной секретности для противника" дошла до того, что
даже начальник управления политпропаганды ПрибОВО товарищ Рябчий вечером 21
июня распорядился:
„...отделам политпропаганды корпусов и дивизий письменных
директив в части не давать, задачи политработы ставить устно через своих
представителей..." [61].
Конспирация, конспирация и еще раз конспирация... Неужто нельзя было
доверить бумаге такие задачи, как „быть готовыми защитить мирный
созидательный труд советских людей", „земли чужой мы не хотим ни
пяди"?
Генерал-майор С. Иовлев (в те дни - командир героической 64-й
стрелковой дивизии) в своих воспоминаниях пишет:
„...части 64-й стрелковой дивизии в начале лета 1941 г. стояли в
лагерях в Дорогобуже... 15 июня 41 года командующий Западным Особым военным
округом генерал армии Д. Г. Павлов приказал дивизиям нашего корпуса
подготовиться к передислокации в полном составе. Погрузку требовалось начать
18 июня. Станция назначения нам не сообщалась, о ней знали только органы
военных сообщений..." [ВИЖ.- 1960.- No 9].
Да, конечно, советские нормы секретности сильно отличались от
общечеловеческих. Но чтобы командир дивизии в генеральском звании, как зэк
на пересылке, не знал, куда везут его и вверенные ему полки „в полном
составе"?
Полковник Новичков, бывший в начале войны начальником штаба 62-й
стрелковой дивизии 5-й армии КОВО, сообщает, что „...части дивизии
выступили из лагеря в Киверцы (около 80 км от границы) и, совершив два
ночных перехода, к утру 19 июня вышли в полосу обороны, однако
оборонительный рубеж не заняли, а сосредоточились в лесах вблизи него"
[ВИЖ.- 1989.- No 5].
Странно все это. Очень странно. Почему ночью? Местность на Волыни
лесисто-болотистая, в ночной темени легко и пушку в болоте утопить и людей
без толку намочить. Да и ночи в июне самые короткие, далеко за 5-6 часов не
уйдешь. И зачем тогда строили бетонные доты на новой границе, деньги
народные два года в землю зарывали, если после выхода к границе 62-я дивизия
„оборонительный рубеж не заняла", а зачем-то спряталась в лесу?
Ходят слухи (размножающиеся делением в бумажных трудах советских
историков), что Сталин изо всех сил старался „оттянуть" нападение
Гитлера на Советский Союз. Так ведь для того, чтобы „оттянуть"
получше, надо было не прятать дивизии по лесам, не бродить по болотам в ночь
глухую, а ярким солнечным июньским днем вызвать в Киверцы фотокоров
центральных газет и приказать им снять марширующие колонны, да еще и под
таким ракурсом, чтобы казались они на снимках несметным воинством. И на
первую газетную полосу - под общей рубрикой „Граница на замке"! И при
постановке минных полей заботиться надо было бы не о „полной
секретности для противника", а о том, чтобы сам факт минирования в тот же
день стал известен всей немецкой агентуре.
„Имея дело с опасным врагом, следует, наверное, показывать ему
прежде всего свою готовность к отпору. Если бы мы продемонстрировали Гитлеру
нашу подлинную мощь, он, возможно, воздержался бы от войны с СССР в тот
момент" - пишет в своих мемуарах [45] генерал армии С. П. Иванов,
многоопытный штабист, один из главных отечественных историков начального
периода войны. Именно так, как советует профессионал столь высокого уровня,
и надо было действовать.
Если Сталин думал о том, как „оттянуть", а не о том, как бы не
спугнуть...
Да, много странных событий происходило в те дни, когда газеты писали
про ширпотреб и стеклотару, но мы вернемся к тому вопросу, с которого и
начали эту главу - когда же был сформирован Северный фронт?
Указанная в большинстве книжек дата 24 июня 1941 г. является явной
дезинформацией. Вечером 22 июня нарком обороны Тимошенко и начальник
Генерального штаба РККА Жуков в тексте своей известной Директивы No 3 (мы
еще не один раз вернемся к обсуждению этого важнейшего документа), в пункте
3-а, ставят задачи „армиям Северного фронта" [5, с. 353].
Но не могли же они (и готовившие эту директиву многоопытные штабисты
Ватутин и Василевский) отдавать приказы пустому месту!
Накануне, в субботу 21 июня, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было
решено „...поручить т. Мерецкову общее руководство Северным
фронтом...", а также принято решение о назначении членом Военного Совета
Северного фронта секретаря Ленинградского горкома товарища Кузнецова [6, с.
358].
Точная дата и номер документа об образовании Северного фронта автору
неизвестны.
Точно так же, у автора нет и документального подтверждения (кроме
опубликованных еще в 1987 г. воспоминаний командира 1-й танковой дивизии В.
И. Баранова) того важнейшего обстоятельства, что в приказе, который 17 июня
получил командир 1-го мехкорпуса, были использованы слова „боевой",
„боевая тревога" и т. п. Зато доподлинно известно, как этот приказ был
выполнен.
В соответствии с приказом предстояло погрузить в железнодорожные
эшелоны и отправить в район новой дислокации 1-ю танковую дивизию. А в
дивизии числилось: 370 танков, 53 пушечных бронеавтомобиля, сотни орудий и
минометов (в том числе новейшие, на тот момент - лучшие в мире 152-мм
пушки-гаубицы МЛ-20 весом по семь тонн каждая), сотни гусеничных тягачей,
полторы тысячи автомобилей разного назначения. А также тысячи людей, сотни
тонн горючего и боеприпасов [7, 8].
Трудно сказать, сколько времени заняла бы такая масштабная работа в
наше время. Надо полагать, только на составление „комплексного плана
погрузки" ушла бы неделя. Но не случайно 1-я танковая была уже
Краснознаменной, а на груди ее нового командира - участника войны в Испании
и Финляндии генерала В. И. Баранова - сияла золотая звезда Героя Советского
Союза. Ветеранами боев в Испании и финской войны были и командиры танковых
полков дивизии: Герой Советского Союза полковник Д. Д. Погодин и майор П. С.
Житнев. Невероятно, но факт - в ночь на 19 июня последние эшелоны 1-й
танковой ушли со станции Березки (северо-западнее Пскова).
Слово „элитный" было в те времена не в ходу, но именно оно как
нельзя лучше подходит к описанию 1-й танковой дивизии, да и всего 1-го
мехкорпуса в целом. Корпус был сформирован летом 1940 года на базе танковых
бригад, отличившихся во время финской войны: 13-й Краснознаменной, 20-й
Краснознаменной тяжелой танковой им. С. М. Кирова и 1-й легкотанковой.
Управление корпуса было сформировано на базе управления 20-й Краснознаменной
танковой бригады - именно это соединение в феврале 1940 г. прорывало
„линию Маннергейма" на самом страшном ее участке - в районе
„высоты 65,5", проложив дорогу наступающей советской пехоте через 45
(сорок пять) рядов заминированных проволочных заграждений [8].
Указом президиума Верховного Совета СССР в апреле 1940 года 20-я
танковая бригада была награждена орденом Боевого Красного Знамени, 613
человек получили ордена и медали, 21 танкист был удостоен звания Героя
Советского Союза. Столь же велики были и заслуги 13-й Краснознаменной
бригады, за успешное руководство которой комбриг В. И. Баранов был 21 марта
1940 г. удостоен звания Героя Советского Союза [8].
Однозначно преступный и подлый характер той войны отнюдь не умаляет
значение уникального опыта прорыва укрепленной оборонительной полосы в
тяжелейших природных условиях, который приобрели на Карельском перешейке
советские танкисты. А было их (танкистов) там совсем немало: уже к началу
боевых действий группировка советских войск насчитывала 2289 танков, и в
дальнейшем это число непрерывно росло [1, с. 153].
Наглядной иллюстрацией богатого боевого опыта советских танкистов могла
служить картина того, как 1-я танковая покинула место своей постоянной
дислокации в поселке Струги Красные под Псковом.
Генерал-полковник И. М. Голушко (в те дни - только что окончивший
Киевское танковое училище лейтенант) описывает в своих мемуарах, что он
увидел, приехав в бывший лагерь 1-й танковой дивизии: „...кроме
старшины, представившегося начальником танкового парка, здесь никого уже не
было... Оставшиеся танки - 20 единиц БТ-5 и БТ-7 - считались на консервации.