Страница:
Полуботок, Савич и Черныш, приехавши в Петербург, подали императору челобитную о содержании Малороссии при прежних правах. Но Малороссия двоилась, и скоро явились в Петербурге козаки Сухота и Ламака, присланные от Стародубовского полка, да священник любецкий и подали государю челобитную, в которой жаловались на обиды.старшин и просили великороссийских полковников и великороссийского суда. По словам Полуботка с товарищами, Сухота и Ламака и священник были подосланы Малороссийскою коллегией. Получивши эту челобитную, Петр отправил в Малороссию доверенного человека, Румянцева, для осмотра городов, а под тем предлогом велел ему осведомиться: 1) коллегии и судов великороссийских все ли малороссияне желают? 2) Полковников русских все ли хотят? 3) О челобитной, которая от старшины подана, ведают ли старшина и козаки? 4) От постоев ли драгунских или от притеснений владельцев и старшины люди расходятся? 5) Какие починены обиды от старшины козакам в отнятии земель и мельниц?
Но Полуботок, Савич и Черныш не дремали. Они подкупили сенатских подьячих, а те сообщили им инструкцию Румянцева. Тогда они отправили в Малороссию наказ малороссийским правителям, как действовать, а именно внушать народу, чтоб на спрос Румянцева все единогласно отвечали требованием сохранения старины и никто бы не отвечал в смысле челобитной, привезенной Сухотою и Ламакою; для этого полковники должны были предложить полковой старшине, сотникам, чтоб они вознаградили обиженных ими для предупреждения жалоб Румянцеву, чтоб все ему отвечали: «Кто был обижен, тот уже получил вознаграждение, а если вперед будут обиды, то могут и у своего суда удовлетворение получить»; представить Румянцеву письма, присланные полковниками в генеральную канцелярию, что народ расходится от драгунских постоев. Также должны были объявить Румянцеву, что Ламака с Сухотою и поп любецкий не сами собою в Петербург приехали и челобитную не сами сочинили, но сочинена она в Малороссийской коллегии и переписана малороссийским письмом; подписались под нею дьячки и другие люди, державшиеся в коллегии за преступления, и с этою челобитною Ламаку, Сухоту и попа прислал бригадир Вельяминов на ямских подводах, давши им на прогоны и на проезд деньги. С таким наказом отправлен был в Малороссию человек Полуботка, Лагович, который должен был словесно приказать сыну Полуботка, Андрею, отцовским именем призвать к себе сотника любецкого и обнадежить его, что старик Полуботок по возвращении из Петербурга даст ему полное удовлетворение, если только он не допустит до челобитья людей своей сотни, да и сам не будет бить челом на него, Полуботка.
Но не хотели довольствоваться одною борьбой с Малороссийскою коллегией в Малороссии, написали две челобитные и отправили с ними в Петербург канцеляриста Ивана Романовича. 10 ноября 1723 года, когда Петр выходил из церкви св. Троицы, Романович подал ему челобитные. Государь пошел в светлицы (дом, называемый Четыре Фрегата) и там распечатал полученные бумаги, а между тем Полуботок, Савич и Черныш вместе со многими другими малороссиянами стояли у дома, дожидаясь, что скажет им Петр по выходе. Но они не дождались его: найдя в бумагах «неосновательные и противные прошения», государь велел взять за арест Романовича, старшину и всех малороссиян, бывших в Петербурге, и захватить их бумаги, как находившиеся при них в Петербурге, так и в домах их в Малороссии, что должен был сделать Румянцев. В этих бумагах найдена была черновая промемория отправлявшемуся в Малороссию посланцу насчет ответов Румянцеву. 15 декабря старшине был сделан допрос: «От кого уведомились вы о посылке г. Румянцева в Малороссию и о содержании его комиссии? В вашей промемории написано: „Предложить господам правителям, что если они претерпели и претерпевают поношения и укоризны от бригадира Вельяминова, то писали бы жалобу в Сенат — так советуют лица высокие; кто эти люди?“ Старшина отвечала: „Промемория сочинена по общему их совету и согласию старшим канцеляристом Николаем Ханенком; узнали они через румянцевского бандуриста, что Румянцев посылается для розыску о коллегии, хотят ли ее и полковников русских, а Петр Андреевич Толстой с приезду их в августе-месяце объявлял, что для розыску в обидах и взятках пошлется в Малую Россию особа. О совете высоких особ канцелярист написал сам, а не по их приказу“.
Но потом старшина объявила, что узнала о поездке Румянцева не от бандуриста, а от подкупленных ею подьячих, вследствие чего Петр в январе 1724 года дал указ господам Сенату: «Самим вам ведомо, что секретные дела вынесены от подьячих черкасам, и зело удивительно, что как ординарные, так и секретные дела в Сенате по повытьям: того ради, получа сие, учините по примеру Иностранной коллегии, чтоб секретные дела были особливо у надежных людей, что впредь такого скаредства не учинилось». Между тем Румянцев дал знать из Малороссии, что, согласно инструкции из Петербурга, от старшины из генеральной канцелярии разосланы по городам внушительные письма; дал знать, что в Малороссии известно о тайных делах, делавшихся в Петербурге, что в захваченных им бумагах мало сыскано относящегося к делу. Петр отвечал ему: «Которые (люди) из канцелярии писали пункты по городам научительные и прочие к тому делу, кто в важности явился, пришли сюды немедленно, также и писаря Валкевича, а на их место выберете добрых людей, которые к нынешнему их делу не приставали и желали быть коллегии. Что же пишешь, что они про все дела, которые тайно деланы, ведают, и то здесь сыскано таким образом: когда взяты за арест, то найдены в письмах их копии, о которых сказали, что давали им подьячие из Сената, которых нашлось трое и винились. Что же в цыдуле пишешь, что мало сыскалось, и то, конечно, утаено, понеже в черных их письмах найдено, что они писали в домы свои, чтоб убирались: того ради можете постращать домашних их; також надлежит публиковать, кто их пожитки скажет, дать довольную часть из оных; какое доношение Валкевич подал на Полуботка и прочих, такие сысканы здесь в черных их письмах; прочее чините по указу, а что сделали, тем мы довольны. Оставьте место нарочитое уряда Даниле Забеле, который прежде доносил на старшину, которое тогда не поверено, а ныне все сбылось, и оный впредь отправится на Украйну по окончании розыску». Через несколько дней другое письмо: «В прошлом году писал сюда черниговский архиерей к псковскому архиерею, что в доме у него Борковский говорил при свидетелях о переписках от Полуботка с Орликом, и по тому письму послан был указ к губернатору киевскому из Тайной канцелярии, дабы розыскал о том, и оный губернатор прислал сюды розыск, в котором не найдено конца, а может быть, что и есть подлинно известие о том деле, да за страхом от Полуботка не объявляют правды, а понеже он, Полуботок, и прочие ныне здесь явились в великих преступлениях, того для по приложенной при сем росписи збери тех людей, которые в розыску были, и обнадежь их, чтоб они безо всякой опасности ехали сюды для обличения Полуботка, и отправь их сюды не за арестом, но токмо с офицером для провожания»
Дело Полуботка с товарищами отдано было в Вышний суд. Прежде всего они были спрошены, зачем без согласия Вельяминова разослали универсалы устрашительные для простого народа. Они отвечали, что от самого Вельяминова запрещения не слыхали, и в свою очередь жаловались на бригадира, что он послал во все полки с офицерами универсал, чтоб подданные своих владельцев и старшин ни в чем не боялись, шли бы с челобитьем на них в коллегию, и по тем универсалам от подданных начались к владельцам и старшинам противности: владельца Забелу побили и волосы выдрали, старосту села Погребков били смертным боем. Второе обвинение: когда у них бывают советы о важных делах, тогда они должны давать знать Вельяминову, которому надобно присутствовать при таких советах, но они ему об них не объявляли. На это был уклончивый ответ, что важные дела случаются у них не часто. Третье обвинение: кроме генерального суда в Глухове собственный суд учредили, не объявив об этом Вельяминову. На это отвечали, что объявляли, и он сказал «хорошо». Но по следствию в Малороссии оказалось, что челобитная, поданная Полуботком, Савичем и Чернышом от имени всего малороссийского народа, этому народу неизвестна, что Полуботок с товарищами принудил некоторую старшину, бывшую в Глухове, приложить руки к белому листу, на котором после написал челобитную, чтоб Малороссийской коллегии не быть, а вместо нее быть генеральному суду из семи особ. Полуботок с товарищами объясняли дело так, что первая челобитная написана была у них в Глухове малороссийским письмом, к которой и руки были приложены, а на бланкете прикладывали руки для того, чтоб челобитную переписать письмом великорусским, что и было сделано ими по приезде в Петербург; но они признались, что внесли в челобитную без ведома рукоприкладывателей пункт о генеральном суде из семи особ. Всех полков полковая старшина, сотники, бунчуковые товарищи и от каждого полка по нескольку сот козаков единогласно отвечали перед Румянцевым и засвитедельствовали протестациями за своими руками, что они об этой челобитной не знают, а подавали челобитные о сбавке с них положенных сборов. На очной ставке с Лаговичем Полуботок, Савич и Черныш признались, что давали ему упомянутую выше инструкцию. Старосенжаровские жители показали на сотника своего Выблого, что он уговаривал их требовать единогласно отмены Малороссийской коллегии и сборов. Узнано было, что когда в Малороссии узнали об аресте Полуботка, то домовая его служанка Марья сожгла его письма, что отставной кат (палач) Игнатов вместе со вдовою Натальею Кривкою ворожили, чтоб быть Полуботку гетманом, что по приказанию Полуботка убита была краморка Марья Матвеиха; кат Игнатов объявил, что Полуботок приказывал ему убить значкового козака Загоровского и других людей, чтоб на него не доносили; стародубские мещане подали жалобу на Полуботка, что пограбил у них деньги. Попался и Апостол: наказной полковник Шемет не давал жалованья козакам, бывшим в Персидском походе и оставленным за болезнями в Терском городке; на эти деньги куплены были для Апостола верблюд и пять лошадей. Петру дали знать также, что Полуботок с товарищами посылал письмо в Запорожье; это особенно было для него важно, что видно из письма его к Румянцеву от 14 марта 1724 года: «Потщитесь послать кого в Запорожье (а лучше б из таких, которые гораздо озлоблены от старшин), дабы то письмо достать, которое писала старшин к ним, и денег можете за то употребить до 5000 из взятых старшинских, и, чаю, за сию сумму сие получить можно». Русский резидент в Константинополе Неплюев доносил: «Из Крыма приехал французский консул, который сказывал мне в секрете, что этим годом в разные времена приезжали из Украйны от некоторых козацких командиров, которых татары зовут барабашами, люди к татарскому главному мурзе Жантемир-бею с жалобами, что у них все прежние привилегии отняты, о чем они били челом в Петербурге, но ничего не успели; поэтому они, украинские жители, желают поддаться под турецкую протекцию, но без помощи турецкой сделать того не могут, потому что на Украйне у них русского войска много. Мурза советовал хану Сайдет-Гирею вступиться в эти козацкие Дела, но хан не согласился, во-первых, потому, что Порта строго наказала ему сохранять дружбу с Россиею, а, во-вторых, особенно потому, что он человек миролюбивый. Петр сам должен был присутствовать в Вышнем суде, потому что Черныш подговорил камергера Чевкина ходатайствовать за них перед императрицею; Чевкин советовал поднести Екатерине в подарок 500 червонцев, завернувши их в бумажку или спрятавши в стакане. Полуботок умер в крепости; судьбу товарищей его увидим в следующее царствование.
В другой стране козаков, на Дону, старые формы быта мирно уступали место новым отношениям к государству, непреоборимое могущество которого было сознано после неудачи Булавинского бунта. Еще в ноябре 1716 года атаман Максим Фролов писал князю Меншикову: «Пожалуй, государь мой и батко, светлейший князь Александр Данилович, подай руку помощии заступи великому государю о самых моих нынешних крайных нуждах, дабы мне быть в Войску Донском войсковым атаманом по вся годы без перемены за мою службу и за старость имянным его величества государя указом на писме, такожде как и бывший войсковой атаман Петр Емельянов был пожалован; а ныне я выбран войсковым атаманом с общего войскового согласия». В 1722 году атаман Василий Фролов, брат Максима, прислал в Москву сына и племянника «ради изучения в школе книг латинского и немецкого писания и других политических наук». Василий Фролов умер в следующем году; на его место выбрали Ивана Матвеева; но комиссия, назначенная для разбора турецких жалоб на козацкие разбои, приговорила его к уплате денег за разбитые им турецкие арбы. На Дон пришел императорский указ, что поэтому Матвеев не может быть атаманом, а назначается атаманом впредь до указу из старшин Андрей Иванов Лопатин. Козаки отвечали, что Лопатин «удовольствован, войсковым атаманством почтен».
На Востоке инородцы продолжали волноваться. Мы видели, что в 1720 году для успокоения башкирцев и вывода от них пленных отправлен был Сенатом полковник граф Головкин. Весною 1722 года он возвратился, привез чертеж Башкирской земли и объявил, что выслал беглых с 7 июня 1720 по 1 марта 722 года 4965 семей, а людей обоего пола — 19815. Но в 1724 году опять началось бегство к башкирцам, которые выходили против сыщиков боем. Отправлен был новокрещенин тайно, будто беглый, разведать, что делается у башкирцев. Башкирцы приняли его и сказали: «Для чего тебе жить в Казанском уезде: будет скоро война с Русью, и будет война не такая, что прежде была; снами будут сибирские и яицкие козаки». Приходили известия, что новокрещены чистят копья и стрелы точат, ясачные татары отказывались платить подушное и давать рекрут. У башкирцев было собрание в Уфимском уезде, на озере Берсевен; приехал батырь Алдарко с 700 человек, приехал сын изменника Сеитка, бежавший в 1707 году к киргизам, с ним приехало киргиз 500 человек; собирались башкирцы и татары отовсюду на это озеро, хотели осадить Уфу, потому что на Уфе трое судей, а они требовали, чтоб оставлен был один, а двоих отдать им, прибыльщики им не надобны.
Но при этих беспокойствах со стороны степной Азии внимание Петра не переставало обращаться на самую отдаленную азиатскую границу, к берегам Восточного океана: здесь нужно было удовлетворить требованию науки, выставленному Лейбницем, узнать, соединяется ли Азия с Америкою. 2 января 1719 года написана была инструкция геодезистам из навигаторов Ивану Евреинову и Федору Лужину: «Ехать вам до Тобольска и от Тобольска, взяв провожатых, ехать до Камчатки и далее, куды вам указано, и описать тамошние места, сошлася ль Америка с Азиею, что надлежит зело тщательно сделать». Евреинов и Лужин не узнали, сошлася ли Америка с Азией, они только доставили Петру карту Курильских островов в 1722 году. Петр, разумеется, не удовлетворился этим и в 1725 году написал инструкцию капитану Берингу: «1) Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами. 2) На оных ботах (плыть) возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля — часть Америки. 3) И для того искать, где оная сошлася с Америкою (с Азиею), и чтоб доехать до какого города европейских владений и самим побывать на берегу, и взять подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды».
Такова была новая странная империя, на западе прислонившаяся к Балтийскому морю, а на восточных границах своих решавшая вопрос: соединяется ли Азия с Америкою? Но немало людей в России и за границею должна была занимать мысль о будущем этой империи, мысль о том, кто будет преемником великого человека, давшего новое значение своему народу. Старший сын был принесен в жертву этому новому значению; младший, царевич Петр, на котором сосредоточились надежды отца, скоро потом умер; оставался внук, сын Алексея, Петр; но о характере этого шестилетнего ребенка нельзя было сделать никакого удовлетворительного вывода, как нельзя было сделать его и впоследствии; притом объявить маленького Петра наследником престола значило возбудить надежды людей, жалевших об отце его как представителе известного порядка вещей, возбудить опасение людей, которые высказались против Алексея, а на этих-то людей император всего более рассчитывал для поддержания своего дела. В начале 1722 года, во время торжеств Ништадтского мира, происходивших в древней столице, Петр издал устав о наследии престола: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей и что не раскаянием его оное намерение, но милостию божиею всему нашего отечеству пресеклось, а сие не для чего иното у него взросло, токмо от обычая старого, что большему сыну наследство давали, к тому ж один он тогда мужеска пола нашей фамилии был, и для того ни на какое отеческое наказание смотреть не хотел. Сей недобрый обычай не знаю чего для так был затвержден, ибо не точию в людях по рассуждению умных родителей бывали отмены, но и в св. писании видим; еще ж и в наших предках оное видим (пример Иоанна III). В таком же рассуждении в прошлом, 1714 году, милосердуя мы о наших подданных, что партикулярные их домы не приходили от недостойных наследников в разорение, хотя и учинили мы устав, чтоб недвижимое имение отдавать одному сыну, однакож отдали то в волю родительскую, которому сыну похотят отдать, усмотря достойного, хотя и меньшому мимо больших, признавая удобного, который бы не расточил наследства. Кольми же паче должны мы иметь попечение о целости всего нашего государства, которое с помощию божиею ныне паче распространено, как всем видимо есть; чего для заблагорассудили сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле правительствующего государя: кому оный хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имею сию узду на себе» Не довольствуясь побуждениями, высказанными в этом манифесте, Петр поручил Феофану Прокоповичу написать подробное оправдание меры; сочинение Феофана вышло под заглавием Правда воли монаршей.
Петр хотел, чтоб подданные присягнули в признании этой воли. В некоторых местах оказалось сопротивление. Раскольники толковали: «Взял за себя шведку, и та царица детей не родит, и он сделал указ, чтоб за предбудущего государя крест целовать, и крест целуют за шведа, Одноконечно станет царствовать швед». Монахи говорили: «Видишь, государь выбирает на свое место немчина, знамо к царевне, а внука своего сослал, и никто про него не ведает, а ныне прикладывают руки, кого он, государь, изволит выбрать». Тарские жители не пошли к присяге; возмутили их полковник Иван Немчинов, козак Иван Подуша, Петр Богачов, Дмитрий Вихорев, Василий Исецкий. В Тару для розыску приехал из Тобольска полковник Батасов, в инструкции которого было сказано, чтоб не ожесточать сопротивляющихся, не заставить их разбежаться. Вследствие этого Батасой освободил Подушу из заключения, отдав на поруки. Но кротость не помогла. Богачов, первый заводчик смуты, ушел, а Немчинов с 60 человеками заперся в хоромах; 49 человек он выпустил, а с остальными поджег под собою порох, но неудачно; все были взяты живые; Немчинов и четыре человека, наиболее пострадавшие от взрыва, умерли, но остальные выздоровели.
Манифест отнимал право у великого князя Петра Алексеевича, который мог быть преемником только по воле деда, если успеет понравиться ему. Но если не понравится, не изберет же Петр совершенно чужого? В церквах поминали царскую фамилию так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». Великий князь Петр стоял ниже теток своих, цесаревен, и потому, естественно, обращали внимание на дочерей Петра, тем более что знали влияние императрицы Екатерины на мужа, и вопрос о браке цесаревен был, следовательно, вопросом первой важности. Беспокоились не в одной России; беспокоились в Вене, где считали своим интересом и своею обязанностью поддерживать права великого князя Петра, родного племянника императрицы римской по матери Австрийский посол вошел с представлениями к петербургскому двору, что великий князь Петр не получает достойного воспитания, живет во дворце окруженный женщинами, вследствие чего может оказаться ни к чему не способным; из этого видно, что его императорское величество не хочет объявить его наследником престола; но может ли отсюда произойти что-нибудь доброе, кроме нарушения союза между двумя империями? Посол объявил при этом, что слышал, будто цесаревна Анна Петровна будет выдана замуж за Александра Нарышкина, которого император объявит своим наследником, а цесаревна Елисавета выйдет замуж за герцога голштинского.
Слух о браке цесаревны Анны с Александром Нарышкиным, попавший, как мы видели, и в иностранные газеты, оказался ложным. Петр, сильно хлопоча, чтоб младшая цесаревна вышла замуж за французского короля, долго медлил дать свое согласие на брак старшей с герцогом голштинским. После Ништадтского мира герцог остался в России, но Петр молчал о свадьбе. Император сбирался в далекий Персидский поход, с ним уезжала и Екатерина, особенно расположенная к герцогу, а тот все не объявлялся женихом. Бассевич обратился к Петру с письмом: «Ваше императорское величество, милостивейше рассудить изволите, как доволен и сердечно рад я был, когда его королевское высочество поручил мне свои дела и ваше величество обнадежили меня в Вене чрез генерала Ягужинского. А теперь с особенною печалию вижу, как его королевское высочество сердечно сокрушается, что ваше величество так затрудняетесь выдать за него одну из государынь цесаревен. Что может ваше императорское величество удерживать от заключения этого союза? Род его между владетельными домами один из самых знаменитых; он, слава богу, достаточно умен, никакого лукавства в нем нет, а богобоязливость и скромность его обещают цесаревне жизнь самую желанную. Права его на короны и княжества явны. Цесарь никогда не отступится от своей гарантии насчет Шлезвига; несомненно, что цесарь лучше желает видеть шведскую корону на голове его королевского высочества, чем принца гессенского. Если бы возможно было вашему императорскому величеству примириться с королем английским, то Англия за согласие на уступку Бремена и Вердена всячески помогла бы его королевскому высочеству в делах шлезвигском и шведском. Прусский двор исполнит желание герцога, который дал свое согласие насчет Померании. Голландия желает помочь герцогу, король польский также. Кардинал Дюбуа посланнику герцогову обещал, что когда ваше величество своим министрам указ дадите, то Франция помогать герцогу готова. Любовь шведской нации к его королевскому высочеству во Франции довольно известна, а когда бы узнали, что герцог стал зятем вашего величества, то еще сильнее стали бы помогать в надежде на будущую дружбу, и таким образом большая часть государств и знатные люди в Швеции, которые, может быть, еще не склонны к герцогу, возьмут его сторону; а ваше императорское величество такое важное и славное дело без войны совершите. Вашему величеству, как прозорливому монарху, довольно известно, что все государства завидуют вашему увеличивающемуся могуществу, которое они по смерти вашего величества будут стараться подорвать; но если ваше величество или ваш наследник будет в союзе с Шведским государством, то враждебные действия всего света будут напрасны, а союз с Швециею всего лучше сможет состояться посредством герцога, ибо он многих там имеет на своей стороне; другие очень многие будут бояться, что ваше величество в опасное время зятя своего не оставите, а из истории известно, что маленькое войско достаточно для низвержения противников в такой стране, где имеется много доброжелательного народа. На сейме сто тысяч рублей могут много сделать, а эту сумму выдать готовы с охотою. Лифляндские и эстляндские жители обязаны всегда поступать по воле вашего величества. Если, ваше императорское величество, его королевскому высочеству одну цесаревну пожалуете, то в Швеции люди, преданные герцогу, свободнее станут обнаруживать свою преданность. Если вашему величеству не угодно будет старшую цесаревну выдать, то герцог будет доволен и младшею. Сколько я мог усмотреть, герцог обеих государынь цесаревен квалитеты сердечно любит. А способнее и лучше бы, по летам, жениться ему на старшей цесаревне». Сам герцог написал: «Так как до настоящего времени по многократному нашему исканию не имел я счастия получить ваше отеческое соизволение на брачный союз с ее высочеством цесаревною, то снова покорнейше представляю возрастающее в себе чувствительное беспокойство. Надеюсь милостивейшего и скорейшего выслушания, потому что от продолжительнейшего молчания принужден опасаться невозвратимого убытка и мне более в такой неизвестности быть невозможно». Петр отвечал: «Светлейший герцог, дружелюбно любезный племянник! Два ваши письма, единое от вас самих, другое от министра вашего Бассевича, я принял, в которых содержание двух дел, первое о свойстве чрез вас с домом моим; другое, чтоб вам помочь в ваших делах, к чему многие потентаты охоту имеют, ежели мы приступим, на что ответствую, что я с оными потентатами со всею моею охотою вступить готов и трудиться по всякой возможности в том деле. Что же принадлежит о супружестве, то и в том я отдален не был, ниже хочу быть, понеже ваше доброе состояние довольно знаю и от сердца вас люблю; но прежде, нежели ваши дела в лучшее состояние действительно приведены будут, в том обязаться не могу, ибо ежели б ныне то я учинил, то б иногда и против воли и пользы своего отечества делать принужден бы был, которое мне паче живота моего есть».
Но Полуботок, Савич и Черныш не дремали. Они подкупили сенатских подьячих, а те сообщили им инструкцию Румянцева. Тогда они отправили в Малороссию наказ малороссийским правителям, как действовать, а именно внушать народу, чтоб на спрос Румянцева все единогласно отвечали требованием сохранения старины и никто бы не отвечал в смысле челобитной, привезенной Сухотою и Ламакою; для этого полковники должны были предложить полковой старшине, сотникам, чтоб они вознаградили обиженных ими для предупреждения жалоб Румянцеву, чтоб все ему отвечали: «Кто был обижен, тот уже получил вознаграждение, а если вперед будут обиды, то могут и у своего суда удовлетворение получить»; представить Румянцеву письма, присланные полковниками в генеральную канцелярию, что народ расходится от драгунских постоев. Также должны были объявить Румянцеву, что Ламака с Сухотою и поп любецкий не сами собою в Петербург приехали и челобитную не сами сочинили, но сочинена она в Малороссийской коллегии и переписана малороссийским письмом; подписались под нею дьячки и другие люди, державшиеся в коллегии за преступления, и с этою челобитною Ламаку, Сухоту и попа прислал бригадир Вельяминов на ямских подводах, давши им на прогоны и на проезд деньги. С таким наказом отправлен был в Малороссию человек Полуботка, Лагович, который должен был словесно приказать сыну Полуботка, Андрею, отцовским именем призвать к себе сотника любецкого и обнадежить его, что старик Полуботок по возвращении из Петербурга даст ему полное удовлетворение, если только он не допустит до челобитья людей своей сотни, да и сам не будет бить челом на него, Полуботка.
Но не хотели довольствоваться одною борьбой с Малороссийскою коллегией в Малороссии, написали две челобитные и отправили с ними в Петербург канцеляриста Ивана Романовича. 10 ноября 1723 года, когда Петр выходил из церкви св. Троицы, Романович подал ему челобитные. Государь пошел в светлицы (дом, называемый Четыре Фрегата) и там распечатал полученные бумаги, а между тем Полуботок, Савич и Черныш вместе со многими другими малороссиянами стояли у дома, дожидаясь, что скажет им Петр по выходе. Но они не дождались его: найдя в бумагах «неосновательные и противные прошения», государь велел взять за арест Романовича, старшину и всех малороссиян, бывших в Петербурге, и захватить их бумаги, как находившиеся при них в Петербурге, так и в домах их в Малороссии, что должен был сделать Румянцев. В этих бумагах найдена была черновая промемория отправлявшемуся в Малороссию посланцу насчет ответов Румянцеву. 15 декабря старшине был сделан допрос: «От кого уведомились вы о посылке г. Румянцева в Малороссию и о содержании его комиссии? В вашей промемории написано: „Предложить господам правителям, что если они претерпели и претерпевают поношения и укоризны от бригадира Вельяминова, то писали бы жалобу в Сенат — так советуют лица высокие; кто эти люди?“ Старшина отвечала: „Промемория сочинена по общему их совету и согласию старшим канцеляристом Николаем Ханенком; узнали они через румянцевского бандуриста, что Румянцев посылается для розыску о коллегии, хотят ли ее и полковников русских, а Петр Андреевич Толстой с приезду их в августе-месяце объявлял, что для розыску в обидах и взятках пошлется в Малую Россию особа. О совете высоких особ канцелярист написал сам, а не по их приказу“.
Но потом старшина объявила, что узнала о поездке Румянцева не от бандуриста, а от подкупленных ею подьячих, вследствие чего Петр в январе 1724 года дал указ господам Сенату: «Самим вам ведомо, что секретные дела вынесены от подьячих черкасам, и зело удивительно, что как ординарные, так и секретные дела в Сенате по повытьям: того ради, получа сие, учините по примеру Иностранной коллегии, чтоб секретные дела были особливо у надежных людей, что впредь такого скаредства не учинилось». Между тем Румянцев дал знать из Малороссии, что, согласно инструкции из Петербурга, от старшины из генеральной канцелярии разосланы по городам внушительные письма; дал знать, что в Малороссии известно о тайных делах, делавшихся в Петербурге, что в захваченных им бумагах мало сыскано относящегося к делу. Петр отвечал ему: «Которые (люди) из канцелярии писали пункты по городам научительные и прочие к тому делу, кто в важности явился, пришли сюды немедленно, также и писаря Валкевича, а на их место выберете добрых людей, которые к нынешнему их делу не приставали и желали быть коллегии. Что же пишешь, что они про все дела, которые тайно деланы, ведают, и то здесь сыскано таким образом: когда взяты за арест, то найдены в письмах их копии, о которых сказали, что давали им подьячие из Сената, которых нашлось трое и винились. Что же в цыдуле пишешь, что мало сыскалось, и то, конечно, утаено, понеже в черных их письмах найдено, что они писали в домы свои, чтоб убирались: того ради можете постращать домашних их; також надлежит публиковать, кто их пожитки скажет, дать довольную часть из оных; какое доношение Валкевич подал на Полуботка и прочих, такие сысканы здесь в черных их письмах; прочее чините по указу, а что сделали, тем мы довольны. Оставьте место нарочитое уряда Даниле Забеле, который прежде доносил на старшину, которое тогда не поверено, а ныне все сбылось, и оный впредь отправится на Украйну по окончании розыску». Через несколько дней другое письмо: «В прошлом году писал сюда черниговский архиерей к псковскому архиерею, что в доме у него Борковский говорил при свидетелях о переписках от Полуботка с Орликом, и по тому письму послан был указ к губернатору киевскому из Тайной канцелярии, дабы розыскал о том, и оный губернатор прислал сюды розыск, в котором не найдено конца, а может быть, что и есть подлинно известие о том деле, да за страхом от Полуботка не объявляют правды, а понеже он, Полуботок, и прочие ныне здесь явились в великих преступлениях, того для по приложенной при сем росписи збери тех людей, которые в розыску были, и обнадежь их, чтоб они безо всякой опасности ехали сюды для обличения Полуботка, и отправь их сюды не за арестом, но токмо с офицером для провожания»
Дело Полуботка с товарищами отдано было в Вышний суд. Прежде всего они были спрошены, зачем без согласия Вельяминова разослали универсалы устрашительные для простого народа. Они отвечали, что от самого Вельяминова запрещения не слыхали, и в свою очередь жаловались на бригадира, что он послал во все полки с офицерами универсал, чтоб подданные своих владельцев и старшин ни в чем не боялись, шли бы с челобитьем на них в коллегию, и по тем универсалам от подданных начались к владельцам и старшинам противности: владельца Забелу побили и волосы выдрали, старосту села Погребков били смертным боем. Второе обвинение: когда у них бывают советы о важных делах, тогда они должны давать знать Вельяминову, которому надобно присутствовать при таких советах, но они ему об них не объявляли. На это был уклончивый ответ, что важные дела случаются у них не часто. Третье обвинение: кроме генерального суда в Глухове собственный суд учредили, не объявив об этом Вельяминову. На это отвечали, что объявляли, и он сказал «хорошо». Но по следствию в Малороссии оказалось, что челобитная, поданная Полуботком, Савичем и Чернышом от имени всего малороссийского народа, этому народу неизвестна, что Полуботок с товарищами принудил некоторую старшину, бывшую в Глухове, приложить руки к белому листу, на котором после написал челобитную, чтоб Малороссийской коллегии не быть, а вместо нее быть генеральному суду из семи особ. Полуботок с товарищами объясняли дело так, что первая челобитная написана была у них в Глухове малороссийским письмом, к которой и руки были приложены, а на бланкете прикладывали руки для того, чтоб челобитную переписать письмом великорусским, что и было сделано ими по приезде в Петербург; но они признались, что внесли в челобитную без ведома рукоприкладывателей пункт о генеральном суде из семи особ. Всех полков полковая старшина, сотники, бунчуковые товарищи и от каждого полка по нескольку сот козаков единогласно отвечали перед Румянцевым и засвитедельствовали протестациями за своими руками, что они об этой челобитной не знают, а подавали челобитные о сбавке с них положенных сборов. На очной ставке с Лаговичем Полуботок, Савич и Черныш признались, что давали ему упомянутую выше инструкцию. Старосенжаровские жители показали на сотника своего Выблого, что он уговаривал их требовать единогласно отмены Малороссийской коллегии и сборов. Узнано было, что когда в Малороссии узнали об аресте Полуботка, то домовая его служанка Марья сожгла его письма, что отставной кат (палач) Игнатов вместе со вдовою Натальею Кривкою ворожили, чтоб быть Полуботку гетманом, что по приказанию Полуботка убита была краморка Марья Матвеиха; кат Игнатов объявил, что Полуботок приказывал ему убить значкового козака Загоровского и других людей, чтоб на него не доносили; стародубские мещане подали жалобу на Полуботка, что пограбил у них деньги. Попался и Апостол: наказной полковник Шемет не давал жалованья козакам, бывшим в Персидском походе и оставленным за болезнями в Терском городке; на эти деньги куплены были для Апостола верблюд и пять лошадей. Петру дали знать также, что Полуботок с товарищами посылал письмо в Запорожье; это особенно было для него важно, что видно из письма его к Румянцеву от 14 марта 1724 года: «Потщитесь послать кого в Запорожье (а лучше б из таких, которые гораздо озлоблены от старшин), дабы то письмо достать, которое писала старшин к ним, и денег можете за то употребить до 5000 из взятых старшинских, и, чаю, за сию сумму сие получить можно». Русский резидент в Константинополе Неплюев доносил: «Из Крыма приехал французский консул, который сказывал мне в секрете, что этим годом в разные времена приезжали из Украйны от некоторых козацких командиров, которых татары зовут барабашами, люди к татарскому главному мурзе Жантемир-бею с жалобами, что у них все прежние привилегии отняты, о чем они били челом в Петербурге, но ничего не успели; поэтому они, украинские жители, желают поддаться под турецкую протекцию, но без помощи турецкой сделать того не могут, потому что на Украйне у них русского войска много. Мурза советовал хану Сайдет-Гирею вступиться в эти козацкие Дела, но хан не согласился, во-первых, потому, что Порта строго наказала ему сохранять дружбу с Россиею, а, во-вторых, особенно потому, что он человек миролюбивый. Петр сам должен был присутствовать в Вышнем суде, потому что Черныш подговорил камергера Чевкина ходатайствовать за них перед императрицею; Чевкин советовал поднести Екатерине в подарок 500 червонцев, завернувши их в бумажку или спрятавши в стакане. Полуботок умер в крепости; судьбу товарищей его увидим в следующее царствование.
В другой стране козаков, на Дону, старые формы быта мирно уступали место новым отношениям к государству, непреоборимое могущество которого было сознано после неудачи Булавинского бунта. Еще в ноябре 1716 года атаман Максим Фролов писал князю Меншикову: «Пожалуй, государь мой и батко, светлейший князь Александр Данилович, подай руку помощии заступи великому государю о самых моих нынешних крайных нуждах, дабы мне быть в Войску Донском войсковым атаманом по вся годы без перемены за мою службу и за старость имянным его величества государя указом на писме, такожде как и бывший войсковой атаман Петр Емельянов был пожалован; а ныне я выбран войсковым атаманом с общего войскового согласия». В 1722 году атаман Василий Фролов, брат Максима, прислал в Москву сына и племянника «ради изучения в школе книг латинского и немецкого писания и других политических наук». Василий Фролов умер в следующем году; на его место выбрали Ивана Матвеева; но комиссия, назначенная для разбора турецких жалоб на козацкие разбои, приговорила его к уплате денег за разбитые им турецкие арбы. На Дон пришел императорский указ, что поэтому Матвеев не может быть атаманом, а назначается атаманом впредь до указу из старшин Андрей Иванов Лопатин. Козаки отвечали, что Лопатин «удовольствован, войсковым атаманством почтен».
На Востоке инородцы продолжали волноваться. Мы видели, что в 1720 году для успокоения башкирцев и вывода от них пленных отправлен был Сенатом полковник граф Головкин. Весною 1722 года он возвратился, привез чертеж Башкирской земли и объявил, что выслал беглых с 7 июня 1720 по 1 марта 722 года 4965 семей, а людей обоего пола — 19815. Но в 1724 году опять началось бегство к башкирцам, которые выходили против сыщиков боем. Отправлен был новокрещенин тайно, будто беглый, разведать, что делается у башкирцев. Башкирцы приняли его и сказали: «Для чего тебе жить в Казанском уезде: будет скоро война с Русью, и будет война не такая, что прежде была; снами будут сибирские и яицкие козаки». Приходили известия, что новокрещены чистят копья и стрелы точат, ясачные татары отказывались платить подушное и давать рекрут. У башкирцев было собрание в Уфимском уезде, на озере Берсевен; приехал батырь Алдарко с 700 человек, приехал сын изменника Сеитка, бежавший в 1707 году к киргизам, с ним приехало киргиз 500 человек; собирались башкирцы и татары отовсюду на это озеро, хотели осадить Уфу, потому что на Уфе трое судей, а они требовали, чтоб оставлен был один, а двоих отдать им, прибыльщики им не надобны.
Но при этих беспокойствах со стороны степной Азии внимание Петра не переставало обращаться на самую отдаленную азиатскую границу, к берегам Восточного океана: здесь нужно было удовлетворить требованию науки, выставленному Лейбницем, узнать, соединяется ли Азия с Америкою. 2 января 1719 года написана была инструкция геодезистам из навигаторов Ивану Евреинову и Федору Лужину: «Ехать вам до Тобольска и от Тобольска, взяв провожатых, ехать до Камчатки и далее, куды вам указано, и описать тамошние места, сошлася ль Америка с Азиею, что надлежит зело тщательно сделать». Евреинов и Лужин не узнали, сошлася ли Америка с Азией, они только доставили Петру карту Курильских островов в 1722 году. Петр, разумеется, не удовлетворился этим и в 1725 году написал инструкцию капитану Берингу: «1) Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами. 2) На оных ботах (плыть) возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля — часть Америки. 3) И для того искать, где оная сошлася с Америкою (с Азиею), и чтоб доехать до какого города европейских владений и самим побывать на берегу, и взять подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды».
Такова была новая странная империя, на западе прислонившаяся к Балтийскому морю, а на восточных границах своих решавшая вопрос: соединяется ли Азия с Америкою? Но немало людей в России и за границею должна была занимать мысль о будущем этой империи, мысль о том, кто будет преемником великого человека, давшего новое значение своему народу. Старший сын был принесен в жертву этому новому значению; младший, царевич Петр, на котором сосредоточились надежды отца, скоро потом умер; оставался внук, сын Алексея, Петр; но о характере этого шестилетнего ребенка нельзя было сделать никакого удовлетворительного вывода, как нельзя было сделать его и впоследствии; притом объявить маленького Петра наследником престола значило возбудить надежды людей, жалевших об отце его как представителе известного порядка вещей, возбудить опасение людей, которые высказались против Алексея, а на этих-то людей император всего более рассчитывал для поддержания своего дела. В начале 1722 года, во время торжеств Ништадтского мира, происходивших в древней столице, Петр издал устав о наследии престола: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей и что не раскаянием его оное намерение, но милостию божиею всему нашего отечеству пресеклось, а сие не для чего иното у него взросло, токмо от обычая старого, что большему сыну наследство давали, к тому ж один он тогда мужеска пола нашей фамилии был, и для того ни на какое отеческое наказание смотреть не хотел. Сей недобрый обычай не знаю чего для так был затвержден, ибо не точию в людях по рассуждению умных родителей бывали отмены, но и в св. писании видим; еще ж и в наших предках оное видим (пример Иоанна III). В таком же рассуждении в прошлом, 1714 году, милосердуя мы о наших подданных, что партикулярные их домы не приходили от недостойных наследников в разорение, хотя и учинили мы устав, чтоб недвижимое имение отдавать одному сыну, однакож отдали то в волю родительскую, которому сыну похотят отдать, усмотря достойного, хотя и меньшому мимо больших, признавая удобного, который бы не расточил наследства. Кольми же паче должны мы иметь попечение о целости всего нашего государства, которое с помощию божиею ныне паче распространено, как всем видимо есть; чего для заблагорассудили сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле правительствующего государя: кому оный хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имею сию узду на себе» Не довольствуясь побуждениями, высказанными в этом манифесте, Петр поручил Феофану Прокоповичу написать подробное оправдание меры; сочинение Феофана вышло под заглавием Правда воли монаршей.
Петр хотел, чтоб подданные присягнули в признании этой воли. В некоторых местах оказалось сопротивление. Раскольники толковали: «Взял за себя шведку, и та царица детей не родит, и он сделал указ, чтоб за предбудущего государя крест целовать, и крест целуют за шведа, Одноконечно станет царствовать швед». Монахи говорили: «Видишь, государь выбирает на свое место немчина, знамо к царевне, а внука своего сослал, и никто про него не ведает, а ныне прикладывают руки, кого он, государь, изволит выбрать». Тарские жители не пошли к присяге; возмутили их полковник Иван Немчинов, козак Иван Подуша, Петр Богачов, Дмитрий Вихорев, Василий Исецкий. В Тару для розыску приехал из Тобольска полковник Батасов, в инструкции которого было сказано, чтоб не ожесточать сопротивляющихся, не заставить их разбежаться. Вследствие этого Батасой освободил Подушу из заключения, отдав на поруки. Но кротость не помогла. Богачов, первый заводчик смуты, ушел, а Немчинов с 60 человеками заперся в хоромах; 49 человек он выпустил, а с остальными поджег под собою порох, но неудачно; все были взяты живые; Немчинов и четыре человека, наиболее пострадавшие от взрыва, умерли, но остальные выздоровели.
Манифест отнимал право у великого князя Петра Алексеевича, который мог быть преемником только по воле деда, если успеет понравиться ему. Но если не понравится, не изберет же Петр совершенно чужого? В церквах поминали царскую фамилию так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». Великий князь Петр стоял ниже теток своих, цесаревен, и потому, естественно, обращали внимание на дочерей Петра, тем более что знали влияние императрицы Екатерины на мужа, и вопрос о браке цесаревен был, следовательно, вопросом первой важности. Беспокоились не в одной России; беспокоились в Вене, где считали своим интересом и своею обязанностью поддерживать права великого князя Петра, родного племянника императрицы римской по матери Австрийский посол вошел с представлениями к петербургскому двору, что великий князь Петр не получает достойного воспитания, живет во дворце окруженный женщинами, вследствие чего может оказаться ни к чему не способным; из этого видно, что его императорское величество не хочет объявить его наследником престола; но может ли отсюда произойти что-нибудь доброе, кроме нарушения союза между двумя империями? Посол объявил при этом, что слышал, будто цесаревна Анна Петровна будет выдана замуж за Александра Нарышкина, которого император объявит своим наследником, а цесаревна Елисавета выйдет замуж за герцога голштинского.
Слух о браке цесаревны Анны с Александром Нарышкиным, попавший, как мы видели, и в иностранные газеты, оказался ложным. Петр, сильно хлопоча, чтоб младшая цесаревна вышла замуж за французского короля, долго медлил дать свое согласие на брак старшей с герцогом голштинским. После Ништадтского мира герцог остался в России, но Петр молчал о свадьбе. Император сбирался в далекий Персидский поход, с ним уезжала и Екатерина, особенно расположенная к герцогу, а тот все не объявлялся женихом. Бассевич обратился к Петру с письмом: «Ваше императорское величество, милостивейше рассудить изволите, как доволен и сердечно рад я был, когда его королевское высочество поручил мне свои дела и ваше величество обнадежили меня в Вене чрез генерала Ягужинского. А теперь с особенною печалию вижу, как его королевское высочество сердечно сокрушается, что ваше величество так затрудняетесь выдать за него одну из государынь цесаревен. Что может ваше императорское величество удерживать от заключения этого союза? Род его между владетельными домами один из самых знаменитых; он, слава богу, достаточно умен, никакого лукавства в нем нет, а богобоязливость и скромность его обещают цесаревне жизнь самую желанную. Права его на короны и княжества явны. Цесарь никогда не отступится от своей гарантии насчет Шлезвига; несомненно, что цесарь лучше желает видеть шведскую корону на голове его королевского высочества, чем принца гессенского. Если бы возможно было вашему императорскому величеству примириться с королем английским, то Англия за согласие на уступку Бремена и Вердена всячески помогла бы его королевскому высочеству в делах шлезвигском и шведском. Прусский двор исполнит желание герцога, который дал свое согласие насчет Померании. Голландия желает помочь герцогу, король польский также. Кардинал Дюбуа посланнику герцогову обещал, что когда ваше величество своим министрам указ дадите, то Франция помогать герцогу готова. Любовь шведской нации к его королевскому высочеству во Франции довольно известна, а когда бы узнали, что герцог стал зятем вашего величества, то еще сильнее стали бы помогать в надежде на будущую дружбу, и таким образом большая часть государств и знатные люди в Швеции, которые, может быть, еще не склонны к герцогу, возьмут его сторону; а ваше императорское величество такое важное и славное дело без войны совершите. Вашему величеству, как прозорливому монарху, довольно известно, что все государства завидуют вашему увеличивающемуся могуществу, которое они по смерти вашего величества будут стараться подорвать; но если ваше величество или ваш наследник будет в союзе с Шведским государством, то враждебные действия всего света будут напрасны, а союз с Швециею всего лучше сможет состояться посредством герцога, ибо он многих там имеет на своей стороне; другие очень многие будут бояться, что ваше величество в опасное время зятя своего не оставите, а из истории известно, что маленькое войско достаточно для низвержения противников в такой стране, где имеется много доброжелательного народа. На сейме сто тысяч рублей могут много сделать, а эту сумму выдать готовы с охотою. Лифляндские и эстляндские жители обязаны всегда поступать по воле вашего величества. Если, ваше императорское величество, его королевскому высочеству одну цесаревну пожалуете, то в Швеции люди, преданные герцогу, свободнее станут обнаруживать свою преданность. Если вашему величеству не угодно будет старшую цесаревну выдать, то герцог будет доволен и младшею. Сколько я мог усмотреть, герцог обеих государынь цесаревен квалитеты сердечно любит. А способнее и лучше бы, по летам, жениться ему на старшей цесаревне». Сам герцог написал: «Так как до настоящего времени по многократному нашему исканию не имел я счастия получить ваше отеческое соизволение на брачный союз с ее высочеством цесаревною, то снова покорнейше представляю возрастающее в себе чувствительное беспокойство. Надеюсь милостивейшего и скорейшего выслушания, потому что от продолжительнейшего молчания принужден опасаться невозвратимого убытка и мне более в такой неизвестности быть невозможно». Петр отвечал: «Светлейший герцог, дружелюбно любезный племянник! Два ваши письма, единое от вас самих, другое от министра вашего Бассевича, я принял, в которых содержание двух дел, первое о свойстве чрез вас с домом моим; другое, чтоб вам помочь в ваших делах, к чему многие потентаты охоту имеют, ежели мы приступим, на что ответствую, что я с оными потентатами со всею моею охотою вступить готов и трудиться по всякой возможности в том деле. Что же принадлежит о супружестве, то и в том я отдален не был, ниже хочу быть, понеже ваше доброе состояние довольно знаю и от сердца вас люблю; но прежде, нежели ваши дела в лучшее состояние действительно приведены будут, в том обязаться не могу, ибо ежели б ныне то я учинил, то б иногда и против воли и пользы своего отечества делать принужден бы был, которое мне паче живота моего есть».