Страница:
Участь Шеина объясняется легко. Военная история Московского государства давно уже обнаружила несостоятельность русского войска в борьбе со шведами и поляками, по недостатку искусства ратного; правительство очень хорошо понимало это и старалось помочь беде; призваны были иностранцы, русских стали учить иностранному строю; но эти первые слабые шаги в деле, разумеется, не могли тотчас же повести к важным результатам. Собравши войско и деньги, нанявши немцев, отправили под Смоленск воеводу, знаменитого защитою этого города; но защищать город и осаждать — две вещи разные; Шеин не успел голодом заставить сдаться Смоленск и скоро сам был осажден королем Владиславом; а тут положение его было совершенно иное, чем прежде в Смоленске: не говорим уже о том, что острожек его не был так укреплен и так выгодно поставлен, как Смоленск, так защищен от убийственных выстрелов Сковронковской батареи, — прежде в Смоленске Шеин был окружен ратными людьми и гражданами, готовыми биться до смерти за священные интересы, а тут в острожке иноземцы дерзко нарушали в его глазах дисциплину, не хотели признавать над собою его власти, не хотели переносить голода, холода, требовали соглашений с неприятелем; русские люди толкуют: где московскому плюгавству сражаться с литовским королем и его людьми? а из Москвы одно обещанье, что идут со всех сторон воеводы на помощь, и в три месяца никакого исполнения обещаний. Измены со стороны Шеина не видно никакой. Но почему же в Москве постарались обвинить Шеина в измене? Причина ясна: Шеин своею выходкою у руки государевой смертельно оскорбил многих сильных людей; тут, как наивно говорит приговор, ему промолчали, потому что имели в нем нужду, да, вероятно, и Филарет не выдал бы своего сострадальца людям, которые за печью сидели: но теперь неудача Шеина затмила его прежние заслуги; Филарета не было в живых, и сильные люди спешили отомстить за свое бесчестье.
Хронограф, который неблагосклонно отзывается о Филарете Никитиче, так объясняет причины неудачи Шеина: «Царь, по совету, или, лучше сказать, по приказанию патриархову, призывает из Датской и из других немецких земель на помощь себе полковников, именитых людей и храбрых, а с ними множество солдат, отверзает царские свои сокровища, жалует немецких людей нещадно и дает русских вольных людей немцам в научение ратному делу. Сам государь не изволил на поляков идти, потому что был муж милостивый, кроткий, крови нежелательный; если бы возложил упование на вседержителя бога и пошел сам, то думаю, что успел бы в деле. Послали Шеина: тот брал города как птичьи гнезда, потому что поляки не ждали прихода русских людей. Но Шеина бог наказал за то, что, отправляясь из плена, дал королю клятву не воевать против Литвы, и это было известно и царю, и патриарху. Когда боярин Михайла пришел к Смоленску, то поставил острожки близ самого города, туры перед пушками землею наполняет, всякие стенобитные козни устроивает, между воеводами и полковниками рассуждает и немало городской каменной стены из пушек пробивает; немецкие полковники подкопом городские стены взрывают, словом сказать, все к нашему строению делается. Но вот царь и патриарх впадают в кручину и недоверие насчет крестного целования Шеина королю: бояре московские, уязвляемые завистию, начали клеветать на него, а Шеину дают знать в полки, что в Москве на него много наветов: в полках воздвигается на него ропот великий за гордость и нерадение, он же от гордости своей на воевод и на немецких полковников пуще злобился, их бесчестил, ратных людей оскорблял, для конских кормов по селам не велел отпускать, в Москву начал грубо отписывать, а из Москвы к нему грамоты приходили только с осуждением да с опалою; он от этого пуще злобился, и если бы не Артемий Измайлов с сыном Васильем удерживали его от гнева, то он бы в кручине и гордости своей скоро умер. Пришел под Смоленск король Владислав не в очень большой силе, но в промысле усердном, и посылает к Михайле Шеину, напоминает ему крестное целование: Шеин опять унывает, опять на ратных людей гневается и никакого промысла не чинит многое время, а русские люди в острожках от тесноты и скудости в пище оцинжали, и сделался мор большой, из Москвы же им помощи не дают и запасов не присылают».
Выпустивши Шеина из-под Смоленска, король двинулся к Белой, надеясь легко взять этот город; но вышло иначе. Польское войско пришло под Белую полумертвое от голода и холода; король поместился в Михайловском монастыре в двух милях от города и послал к воеводе с требованием сдачи, указывая на пример Шеина; воевода отвечал, что шеиновский пример внушает ему отвагу, а не боязнь. Король велел опоясать город шанцами и вести мины; но от этих мин была беда только полякам; передовых ротмистров завалило землею так, что едва их откопали; стрельба также не причиняла никакого вреда осажденным. Надменные смоленским успехом, поляки отложили всякую осторожность; этим воспользовались русские, сделали вылазку на полк Вейгера и схватили 8 знамен прежде, нежели поляки успели взяться за оружие. Как тяжка была осада Белой полякам, видно из того, что канцлер Радзивилл советует называть этот город не Белою, а Красною, по причине сильного кровопролития. Голод доходил до такой степени, что сам король половину курицы съедал за обедом, а другую половину откладывал до ужина, другим же кусок хлеба с холодною водою был лакомством; от такой скудости начались болезни и смертность в войске. А с другой стороны приходили вести, что турецкое войско приближается к границам Польши. В таких обстоятельствах королю нужно было как можно скорее заключить мир с Москвою, мир вечный, который бы упрочил за Литвою приобретения Сигизмундовы. Паны первые прислали к боярам предложение о мире; понятно, что это предложение было принято очень охотно, и в марте 1634 года назначены были Федор Иванович Шереметев и князь Алексей Михайлович Львов великими послами на съезд с польскими комиссарами, Якубом Жадиком, бискупом хелминским с товарищами; съезд был назначен на речке Поляновке, там же, где был прежде съезд для размена пленных. Король стоял невдалеке, скрытно.
Переговоры начались по-прежнему — долгим перекариванием и напоминанием старых дел. Поляки настаивали, что король Владислав имеет право на престол московский и что русские нарушили Деулинское перемирие, пославши Шеина под Смоленск до истечения перемирного срока. Между прочим поляки говорили: «Знаем мы подлинно, что война началась от патриарха Филарета Никитича, он ее начал и вас всех благословил». Московские послы объявили, что если Владислав не откажется от московского титула, то они ни о чем говорить не станут. «У нас, — говорили они, — у всех людей великих российских государств начальное и главное дело государскую честь оберегать, и за государя все мы до одного человека умереть готовы». Тогда поляки, соглашаясь на требования московских послов, предложили вечный мир на условиях мира, заключенного королем Казимиром с великим князем Василием Васильевичем Темным, причем королю Владиславу за отказ от московского престола и титула царь должен давать ежегодно по сто тысяч рублей и заплатить за издержки последней войны. Московские послы отвечали, что эти слова непригожие: «Мы вам отказываем, что нам о таких запросах с вами вперед не говорить; несбыточное то дело, что нам такие запросы вам давать, чего никогда не бывало и вперед не будет, за то нам, всем людям Московского государства, стоять и головы свои положить». Поляки возражали, что Михаил Федорович Густаву-Адольфу дал города и деньги не ведомо за что, а Владиславу даст за отреченье от Московского государства.
После продолжительных споров поляки сказали: «Когда учиним мирное постановление на вечное докончанье, то королю будем бить челом, чтоб он крестное целованье с вас снял и титул свой государю вашему уступил, а вы объявите, чем вы за то государя нашего станете дарить?» Московские послы отвечали: «Нам этого в уступку и в дар не ставьте, что король хочет титул московский с себя сложить, дарить нам государя вашего за это не за что, потому что великий государь наш на Московском государстве царствует по дару и воле всемогущего бога, по древней своей царской чести предков своих, великих государей, а наше московских людей крестное целованье от государя вашего короля и от ваших неправд в московское разоренье омылось кровью, и мы от него чисты». Наконец стали говорить о настоящем деле: поляки объявили, что без уступки в королевскую сторону всех городов, которые были отданы до Деулинскому перемирию и взяты москвичами при разрыве его, они не станут ни о чем говорить. На каждом съезде московские послы уступали по городу или по два, поляки постоянно требовали всех; из Москвы пришел наказ: за города Дорогобуж, Новгородок, Серпейск и Трубчевск и за уступку титула дать королю денег именно 10000 рублей и надбавлять до 70000, а по конечной неволе дать 100000. В то же время бискуп Жадик прислал сказать Шереметеву, что король отправил уже полк к Можайску, а уговорил короля послать полк Христоф Радзивилл, ибо приехал из Москвы к королю сын боярский с вестями, что на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за это учинилась в людях рознь великая, да на Москве же были пожары большие, выгорела Москва мало не вся; в Можайске ратные люди также погорели и разъехались; король хотел над Можайском промышлять и под Москву идти, но он, бискуп, литовских ратных людей остановил, короля от войны удержал, и стал король на реке Вязьме от Семлева в 20 верстах.
На следующем съезде польские комиссары требовали всех городов, уступленных в Деулине, да еще нескольких новых за освобождение царя и народа московского от присяги Владиславу; московские послы отвечали, что за освобождение царя платить не для чего, царь Михаил креста Владиславу не целовал, потому что в то время он совершенного возраста еще не достиг. Комиссары за уступку титула начали требовать уже не городов, а денег; московские послы отказали; тогда поляки поднялись с шумом и хотели порвать переговоры: московские послы начали предлагать деньги по наказу; поляки остановились: начали между собою толковать, некоторые из них ходили от шатра, где происходили переговоры, к речке Поляновке и, пришедши, начали с товарищами своими опять толковать, а государевым послам сказывали дворяне, что польские комиссары ходили к королю, который лежал на берегу речки Поляновки на траве. Поговорив между собою, поляки не согласились на предложение московских послов; те тоже отказали, что городов не уступят: поляки начали сердиться, опять встали с своих мест, государевы послы тоже встали и из шатра хотели выйти. Больше трех часов говорили послы стоя, то говорили с большим шумом, то покрывали гладостью, как бы к доброму сходству повести, поговоривши с шумом, расходились розно, выговаривали и вычитали с обеих сторон всякие прежние ссоры и неправды; поляки вышли наконец из шатра, давая знать, что хотят разорвать. Тогда московские послы уступили им Дорогобуж, поляки не согласились; уступили Новгород Северский — не согласились; комиссары вышли из шатра, остались только Жадик и Радзивилл, воевода виленский, и продолжали переговоры: из всех городов, отданных по Деулинскому перемирию, они уступали один Серпейск, но требовали Трубчевска и 100000 рублей денег; потом начали спускать деньги и спустили до 20000. На этом и порешили, с условием, однако, чтоб деньги отдать королю тайно, в записи их не писать и в речах не упоминать, будут знать об этом только бискуп Жадик да Радзивилл, а товарищам их не сказывать, и как договор крестным целованием закрепят, то деньги возьмет бискуп один и распишется. Комиссары согласились называть Михаила Феодоровича царем, потому что польское правительство признало этот титул прежде, называя Владислава царем; но не споря о царском титуле, комиссары спорили о титуле всея Руси , они говорили боярам: «Великий государь ваш пишется всея Руси , а Русь и в Московском и в Польском государстве есть: так написать бы в польскую докончальную запись великого государя вашего царем своея Руси , чтоб титулом всея Руси к польской Руси причитанья не иметь, а в московской докончальной записи и вперед в грамотах царских к королям польским писать по-прежнему всея Руси …» Московские послы отказали: «Этого начинать непригоже: ваша Малая Русь, которая принадлежит к Польше и Литве, к тому царского величества именованью всея Руси нейдет, применять вам этой своей Руси ко всея Руси нечего». Покончивши спор о титуле, послы ударили по рукам на вечном докончании . Это было 17 мая.
Когда надобно было писать условия вечного докончания, то комиссары возобновили попытку Льва Сапеги при Годунове, предложили следующие статьи: 1) быть в вечной приязни, как людям одной веры христианской, одного языка и народа славянского. Московские послы прибавили сюда условие: описывать великого государя с его полными титулами. 2) Иметь общих врагов. Московские послы отвечали: написать именно, кто королю неприятель, по тому и договор будет. 3) С другими народами ко вреду друг другу не соединяться, но сноситься с ними вместе, по совету; если был прежде заключен союз с кем-нибудь ко вреду нового союзника, то его разорвать. 4) В случае неприятельского нападения друг друга оборонять. Ответ: у государя нашего только и пограничных государств, что Швеция да Крым, и с обоими государь в докончании, так помогать на них ему не доведется. 5) Подданным обоих государств вольно ездить к государям на службу при дворе, в войсках и землях, и выезжать назад. Ответ: как государь изволит. 6) Чтоб вольно им было жениться и сродствоваться , вотчины и поместья выслуживать и покупать, по женах и иным всяким обычаем наживать. Ответ: как русским людям у польских людей, так польским у русских жениться за разницею вер нельзя, отчин продавать из государства в государство не годится, да и прежде этого никогда не бывало. 7) Чтоб вольно было подданным обоих государств посылать детей своих на службу или для науки. Ответ: об этом великие государи перешлются между собою. 8) Чтоб поляки, которые будут служить московскому государю, могли ставить церкви своей веры в своих поместьях: чтоб в Москве и других городах были церкви католические. Ответ: церквей иных вер в Московском государстве прежде не бывало, и вперед этому быть нельзя. 9) Король и великий государь московский должны вместе стараться, чтоб был у них наряд пушечный, корабли и люди воинские на море Ливонском и на море Великом, для расширения границ своих. Ответ: государевых воинских кораблей на море Ливонском и на море Великом прежде не бывало и вперед быть негде да и не для чего; а если это понадобится королю, то пусть он обошлется с нашим государем. 10) В знак совершенного соединения должны быть две короны: одна в Польше, ее посол московский возлагает на польского короля при коронации, а другая в Москве, ее польский посол возлагает на голову московского государя. II) По смерти короля паны советуются об избрании нового с государем и со всеми чинами московскими. 12) Если будет избран царь в короли, то два года должен жить в Польше и Литве и один год в Москве. 13) Если у царя не будет сына, то царем становится король польский. На все эти статьи один ответ: пусть государи перешлются между собою.
В образцовой царской грамоте было написано: «Которые люди начнут перебегать на обе стороны, тех не отдавать для того: только перебежчиков отдавать, то в этом будет большая ссора, душевредство, и исполнить этой статьи никак нельзя, потому что Московское государство и Польское велики и пространны, перебежчики станут жить в дальних и украинских городах тайно, так что не только их самих, и мест их сыскать будет нельзя». Вследствие этого уполномоченные уговорились статью о перебежчиках из докончальной записи вычеркнуть, а постановить: воровских людей, которые от воровства станут перебегать, тех на обе стороны сыскивать и отдавать. Польские комиссары требовали, чтоб патриарх за настоящего государя, за будущих и за всю землю крест целовал на вечном докончании, а притом должны еще целовать крест по два человека из порубежных городов. Московские послы отвечали: «Великий господин святейший патриарх правит церковь божию, а до царственных, до градских (политических) и ни до каких мирских дел он не касается; также и порубежных городов людям крест целовать не для чего, потому что вечное докончанье крепко будет нашим посольским крестным целованьем, да сверх того великие государи сами закрепят, а городские люди без воли государя нашего ничего сделать не могут». Польские комиссары настаивали, чтоб целовать крест патриарху, властям духовным, боярам и изо всех чинов людям за себя, за детей, внучат и за всю землю; говорили, что и у них в Польше все крест целовать будут; московские послы отвечали: «Ваш архиепископ и епископы должны целовать крест, потому что они вместе и сенаторы, а наш патриарх и духовенство ни в каких делах креста не целуют. Да и того в Московском государстве никогда не бывало, чтоб вместе с великим государем боярам или иным людям крест целовать, и теперь тому быть нельзя, крепко будет докончанье государскими душами, а за бояр и за всяких людей мы, великие послы, закрепим». Польские комиссары возражали, что сенаторам и боярам нужно крест целовать на случай смерти королевской или царской; московские послы отвечали: «То дело нестаточное, что боярам вместе с государем нашим крест целовать: все мы холопи великого государя нашего и во всей его царской воле, и нам без царского повеленья браться за это нельзя». Поляки все настаивали, чтоб патриарх целовал крест; московские послы отвечали: «Патриарху тут быть нельзя, потому что по закону нашей греческой веры не повелось, чтоб у крестного целованья быть патриарху: они чин духовный, великие слуги христовы первейшие, всем архиепископам и епископам вышние, и ни у какой клятвы человеческой быть им невозможно». Московские послы отговорили также не целовать креста боярам и порубежным людям.
Уговорились, что царь и король пошлют к пограничным христианским и бусурманским государям объявить о своем вечном докончании; уговорились насчет посольских провожатых; послы с обеих сторон должны приезжать со 100 провожатыми, посланники с 30, гонцы с 6; послов и посланников больше двух месяцев не держать. Польские комиссары требовали, чтоб обоим государям вольно было нанимать ратных людей — королю в Московском государстве, а царю в Польше; московские послы отложили эту статью до обсылки с государем, потому что дело новое. Поляки требовали, чтоб запорожским козакам шло жалованье от государя ежегодно, как им на то грамота дана и на самом деле в прошлых годах бывало. Московские послы отвечали: «Козакам запорожским какое жалованье и за какую службу давалось и какая у них грамота есть, — того не упомним; думаем, что то могло быть, когда запорожские козаки великим государям служили, и теперь если начнут служить, то им государево жалованье будет по службе».
Во время переговоров к послам пришла из Москвы грамота, чтоб они потребовали у польских комиссаров наряда, взятого у Шеина под Смоленском, потребовали бы этого в знак любви государской: «За то бы стояли и говорили не торопко, потому что полякам разорвать переговоров уже нельзя: ведомо государю подлинно, что турский салтан наступил на Польшу, в Польше и Литве от турского великое страхованье и король пошел назад к себе в Литву; если б государь об этом знал вовремя, то он бы им, послам, с такою уступкою на стольких городах делать не велел. Главные послы, боярин и окольничий, должны говорить сердито, а остальные унимать и покрывать гладостью и разговором, чтоб договора не разорвать и бесславными не быть же». Исполняя наказ, московские послы стали говорить комиссарам о возвращении пушек, сказали и о тех двенадцати пушках, которые король отдал Шеину, но тот не взял изменою своему государю. Комиссары отвечали, что донесут об этом королю, причем гетман литовский Радзивилл прибавил: «Вы нам говорили о двенадцати пушках, которых не взял Шеин, будто бы изменою своему государю: так вам бы такого слова не говорить и в письме не писать, потому взял весь наряд государь наш своею ратною силою, а не по чьей-нибудь измене, двенадцать же пушек, которые были Шеину отданы, он подарил мне по любви, а не по неволе, и те пушки у меня, а не у короля, и отдать их назад непригоже, потому что Шеин ими меня подарил». Польские комиссары требовали, чтоб купцам их можно было торговать в Москве и в замосковных городах, но московские послы согласились только позволить им торговать в пограничных городах: что же касается до торговли в Москве и других городах, то это дело отложили до тех пор, пока польские послы будут у царя в Москве. Уговорились — пленников всех отпустить с обеих сторон без ограничения, причем поляки не согласились на требование московских послов, чтоб не отпускать тех, которые приняли православную веру или женились в России. В образцовой докончальной грамоте, присланной из Москвы, было внесено условие, чтоб в уступленных Польше городах не трогать православия. Польские комиссары говорили об этом с великою досадою: «Какое вы в нас безверство узнали? всякий человек себя остерегает, а чужого дома строить не замышляет; у нас никакому человеку свою веру держать не запрещают, мы обещаем это под клятвою, а в докончальную запись это внести зазорно, королю и нам это будет в стыд, как будто мы разорители вер». И отказали с шумом. Образцовая грамота московская начиналась укоризнами, что поляки нарушили перемирие и т.п.; комиссары объявили, что они такой грамоты допустить не могут. «Заключен вечный мир, — говорили они, — а в начале грамоты будут укоризны! мы вас укорять не хотим, и вы нас не укоряйте». Два часа спорили об этом и наконец порешили оставить укорительные слова.
Все было окончено 4 июня. На прощанье польские комиссары говорили: «Такое дело великое и славное сделалось, чего прежние государи сделать не могли; так на том бы месте, где такое великое и славное дело совершилось, где стояли шатры, для вечного воспоминанья насыпать два больших кургана и сделать на них два столпа каменных, один на московской, а другой на королевской стороне, и на тех столпах написать государские имена, также год и месяц, каким образом и посредством каких послов такое великое дело учинилось». Шереметев с товарищами не согласились на предложение, они отвечали: «В Московском государстве таких обычаев не повелось и делать этого не для чего; все сделалось волею божиею и с повеления великих государей и написано будет в посольских книгах». Шереметев дал знать об этом в Москву и получил такой ответ: «Государевы послы сделали хорошо, что у литовских послов отговаривали, потому что они начинают дело новое, и впредь литовским послам отказывать, что дело нестаточное бугры насыпать и столпы ставить, быть тому непригоже и не для чего, потому что доброе дело учинилось по божией воле, а не для столпов и бугров бездушных».
В начале 1635 года для закрепления вечного мира присягою королевскою отправлены были в Польшу великие послы, боярин князь Алексей Михайлович Львов-Ярославский с товарищами; ему дан был наказ: «Непременно за то стоять накрепко, чтоб король поцеловал в крест, а не в блюдо». Еще любопытнее вторая статья наказа: «Когда король велит положить на запись крест, то послам смотреть, чтоб этот королевский крест был с распятием, а если король закона люторского, то ему целовать евангелие, разведать подлинно, какой веры король». Если будут настаивать, продолжает наказ, чтоб польские купцы ездили торговать в Москву и замосковные города свободно, то отвечать: «Это дело нестаточное, потому что многие польские и литовские купцы станут приезжать в Москву и в другие города, станут привозить с собою учителей римской веры и приводить людей в свою веру, а наша истинная православная христианская вера греческого закона до сих пор стоит крепко и непоколебимо и вперед также стоять будет, богом хранима и соблюдаема вовеки, и других никаких вер у нас не принимают. Да в Московское же государство приезжают иноземцы — торговые люди люторского и кальвинского закона, а у римлян с ними за ту веру рознь: так их римской веры купцам с люторами и кальвинами будет ссора, и без брани между ними за веру не обойдется. Но, стояв накрепко, согласиться, чтоб польские купцы приезжали в Москву».
Хронограф, который неблагосклонно отзывается о Филарете Никитиче, так объясняет причины неудачи Шеина: «Царь, по совету, или, лучше сказать, по приказанию патриархову, призывает из Датской и из других немецких земель на помощь себе полковников, именитых людей и храбрых, а с ними множество солдат, отверзает царские свои сокровища, жалует немецких людей нещадно и дает русских вольных людей немцам в научение ратному делу. Сам государь не изволил на поляков идти, потому что был муж милостивый, кроткий, крови нежелательный; если бы возложил упование на вседержителя бога и пошел сам, то думаю, что успел бы в деле. Послали Шеина: тот брал города как птичьи гнезда, потому что поляки не ждали прихода русских людей. Но Шеина бог наказал за то, что, отправляясь из плена, дал королю клятву не воевать против Литвы, и это было известно и царю, и патриарху. Когда боярин Михайла пришел к Смоленску, то поставил острожки близ самого города, туры перед пушками землею наполняет, всякие стенобитные козни устроивает, между воеводами и полковниками рассуждает и немало городской каменной стены из пушек пробивает; немецкие полковники подкопом городские стены взрывают, словом сказать, все к нашему строению делается. Но вот царь и патриарх впадают в кручину и недоверие насчет крестного целования Шеина королю: бояре московские, уязвляемые завистию, начали клеветать на него, а Шеину дают знать в полки, что в Москве на него много наветов: в полках воздвигается на него ропот великий за гордость и нерадение, он же от гордости своей на воевод и на немецких полковников пуще злобился, их бесчестил, ратных людей оскорблял, для конских кормов по селам не велел отпускать, в Москву начал грубо отписывать, а из Москвы к нему грамоты приходили только с осуждением да с опалою; он от этого пуще злобился, и если бы не Артемий Измайлов с сыном Васильем удерживали его от гнева, то он бы в кручине и гордости своей скоро умер. Пришел под Смоленск король Владислав не в очень большой силе, но в промысле усердном, и посылает к Михайле Шеину, напоминает ему крестное целование: Шеин опять унывает, опять на ратных людей гневается и никакого промысла не чинит многое время, а русские люди в острожках от тесноты и скудости в пище оцинжали, и сделался мор большой, из Москвы же им помощи не дают и запасов не присылают».
Выпустивши Шеина из-под Смоленска, король двинулся к Белой, надеясь легко взять этот город; но вышло иначе. Польское войско пришло под Белую полумертвое от голода и холода; король поместился в Михайловском монастыре в двух милях от города и послал к воеводе с требованием сдачи, указывая на пример Шеина; воевода отвечал, что шеиновский пример внушает ему отвагу, а не боязнь. Король велел опоясать город шанцами и вести мины; но от этих мин была беда только полякам; передовых ротмистров завалило землею так, что едва их откопали; стрельба также не причиняла никакого вреда осажденным. Надменные смоленским успехом, поляки отложили всякую осторожность; этим воспользовались русские, сделали вылазку на полк Вейгера и схватили 8 знамен прежде, нежели поляки успели взяться за оружие. Как тяжка была осада Белой полякам, видно из того, что канцлер Радзивилл советует называть этот город не Белою, а Красною, по причине сильного кровопролития. Голод доходил до такой степени, что сам король половину курицы съедал за обедом, а другую половину откладывал до ужина, другим же кусок хлеба с холодною водою был лакомством; от такой скудости начались болезни и смертность в войске. А с другой стороны приходили вести, что турецкое войско приближается к границам Польши. В таких обстоятельствах королю нужно было как можно скорее заключить мир с Москвою, мир вечный, который бы упрочил за Литвою приобретения Сигизмундовы. Паны первые прислали к боярам предложение о мире; понятно, что это предложение было принято очень охотно, и в марте 1634 года назначены были Федор Иванович Шереметев и князь Алексей Михайлович Львов великими послами на съезд с польскими комиссарами, Якубом Жадиком, бискупом хелминским с товарищами; съезд был назначен на речке Поляновке, там же, где был прежде съезд для размена пленных. Король стоял невдалеке, скрытно.
Переговоры начались по-прежнему — долгим перекариванием и напоминанием старых дел. Поляки настаивали, что король Владислав имеет право на престол московский и что русские нарушили Деулинское перемирие, пославши Шеина под Смоленск до истечения перемирного срока. Между прочим поляки говорили: «Знаем мы подлинно, что война началась от патриарха Филарета Никитича, он ее начал и вас всех благословил». Московские послы объявили, что если Владислав не откажется от московского титула, то они ни о чем говорить не станут. «У нас, — говорили они, — у всех людей великих российских государств начальное и главное дело государскую честь оберегать, и за государя все мы до одного человека умереть готовы». Тогда поляки, соглашаясь на требования московских послов, предложили вечный мир на условиях мира, заключенного королем Казимиром с великим князем Василием Васильевичем Темным, причем королю Владиславу за отказ от московского престола и титула царь должен давать ежегодно по сто тысяч рублей и заплатить за издержки последней войны. Московские послы отвечали, что эти слова непригожие: «Мы вам отказываем, что нам о таких запросах с вами вперед не говорить; несбыточное то дело, что нам такие запросы вам давать, чего никогда не бывало и вперед не будет, за то нам, всем людям Московского государства, стоять и головы свои положить». Поляки возражали, что Михаил Федорович Густаву-Адольфу дал города и деньги не ведомо за что, а Владиславу даст за отреченье от Московского государства.
После продолжительных споров поляки сказали: «Когда учиним мирное постановление на вечное докончанье, то королю будем бить челом, чтоб он крестное целованье с вас снял и титул свой государю вашему уступил, а вы объявите, чем вы за то государя нашего станете дарить?» Московские послы отвечали: «Нам этого в уступку и в дар не ставьте, что король хочет титул московский с себя сложить, дарить нам государя вашего за это не за что, потому что великий государь наш на Московском государстве царствует по дару и воле всемогущего бога, по древней своей царской чести предков своих, великих государей, а наше московских людей крестное целованье от государя вашего короля и от ваших неправд в московское разоренье омылось кровью, и мы от него чисты». Наконец стали говорить о настоящем деле: поляки объявили, что без уступки в королевскую сторону всех городов, которые были отданы до Деулинскому перемирию и взяты москвичами при разрыве его, они не станут ни о чем говорить. На каждом съезде московские послы уступали по городу или по два, поляки постоянно требовали всех; из Москвы пришел наказ: за города Дорогобуж, Новгородок, Серпейск и Трубчевск и за уступку титула дать королю денег именно 10000 рублей и надбавлять до 70000, а по конечной неволе дать 100000. В то же время бискуп Жадик прислал сказать Шереметеву, что король отправил уже полк к Можайску, а уговорил короля послать полк Христоф Радзивилл, ибо приехал из Москвы к королю сын боярский с вестями, что на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за это учинилась в людях рознь великая, да на Москве же были пожары большие, выгорела Москва мало не вся; в Можайске ратные люди также погорели и разъехались; король хотел над Можайском промышлять и под Москву идти, но он, бискуп, литовских ратных людей остановил, короля от войны удержал, и стал король на реке Вязьме от Семлева в 20 верстах.
На следующем съезде польские комиссары требовали всех городов, уступленных в Деулине, да еще нескольких новых за освобождение царя и народа московского от присяги Владиславу; московские послы отвечали, что за освобождение царя платить не для чего, царь Михаил креста Владиславу не целовал, потому что в то время он совершенного возраста еще не достиг. Комиссары за уступку титула начали требовать уже не городов, а денег; московские послы отказали; тогда поляки поднялись с шумом и хотели порвать переговоры: московские послы начали предлагать деньги по наказу; поляки остановились: начали между собою толковать, некоторые из них ходили от шатра, где происходили переговоры, к речке Поляновке и, пришедши, начали с товарищами своими опять толковать, а государевым послам сказывали дворяне, что польские комиссары ходили к королю, который лежал на берегу речки Поляновки на траве. Поговорив между собою, поляки не согласились на предложение московских послов; те тоже отказали, что городов не уступят: поляки начали сердиться, опять встали с своих мест, государевы послы тоже встали и из шатра хотели выйти. Больше трех часов говорили послы стоя, то говорили с большим шумом, то покрывали гладостью, как бы к доброму сходству повести, поговоривши с шумом, расходились розно, выговаривали и вычитали с обеих сторон всякие прежние ссоры и неправды; поляки вышли наконец из шатра, давая знать, что хотят разорвать. Тогда московские послы уступили им Дорогобуж, поляки не согласились; уступили Новгород Северский — не согласились; комиссары вышли из шатра, остались только Жадик и Радзивилл, воевода виленский, и продолжали переговоры: из всех городов, отданных по Деулинскому перемирию, они уступали один Серпейск, но требовали Трубчевска и 100000 рублей денег; потом начали спускать деньги и спустили до 20000. На этом и порешили, с условием, однако, чтоб деньги отдать королю тайно, в записи их не писать и в речах не упоминать, будут знать об этом только бискуп Жадик да Радзивилл, а товарищам их не сказывать, и как договор крестным целованием закрепят, то деньги возьмет бискуп один и распишется. Комиссары согласились называть Михаила Феодоровича царем, потому что польское правительство признало этот титул прежде, называя Владислава царем; но не споря о царском титуле, комиссары спорили о титуле всея Руси , они говорили боярам: «Великий государь ваш пишется всея Руси , а Русь и в Московском и в Польском государстве есть: так написать бы в польскую докончальную запись великого государя вашего царем своея Руси , чтоб титулом всея Руси к польской Руси причитанья не иметь, а в московской докончальной записи и вперед в грамотах царских к королям польским писать по-прежнему всея Руси …» Московские послы отказали: «Этого начинать непригоже: ваша Малая Русь, которая принадлежит к Польше и Литве, к тому царского величества именованью всея Руси нейдет, применять вам этой своей Руси ко всея Руси нечего». Покончивши спор о титуле, послы ударили по рукам на вечном докончании . Это было 17 мая.
Когда надобно было писать условия вечного докончания, то комиссары возобновили попытку Льва Сапеги при Годунове, предложили следующие статьи: 1) быть в вечной приязни, как людям одной веры христианской, одного языка и народа славянского. Московские послы прибавили сюда условие: описывать великого государя с его полными титулами. 2) Иметь общих врагов. Московские послы отвечали: написать именно, кто королю неприятель, по тому и договор будет. 3) С другими народами ко вреду друг другу не соединяться, но сноситься с ними вместе, по совету; если был прежде заключен союз с кем-нибудь ко вреду нового союзника, то его разорвать. 4) В случае неприятельского нападения друг друга оборонять. Ответ: у государя нашего только и пограничных государств, что Швеция да Крым, и с обоими государь в докончании, так помогать на них ему не доведется. 5) Подданным обоих государств вольно ездить к государям на службу при дворе, в войсках и землях, и выезжать назад. Ответ: как государь изволит. 6) Чтоб вольно им было жениться и сродствоваться , вотчины и поместья выслуживать и покупать, по женах и иным всяким обычаем наживать. Ответ: как русским людям у польских людей, так польским у русских жениться за разницею вер нельзя, отчин продавать из государства в государство не годится, да и прежде этого никогда не бывало. 7) Чтоб вольно было подданным обоих государств посылать детей своих на службу или для науки. Ответ: об этом великие государи перешлются между собою. 8) Чтоб поляки, которые будут служить московскому государю, могли ставить церкви своей веры в своих поместьях: чтоб в Москве и других городах были церкви католические. Ответ: церквей иных вер в Московском государстве прежде не бывало, и вперед этому быть нельзя. 9) Король и великий государь московский должны вместе стараться, чтоб был у них наряд пушечный, корабли и люди воинские на море Ливонском и на море Великом, для расширения границ своих. Ответ: государевых воинских кораблей на море Ливонском и на море Великом прежде не бывало и вперед быть негде да и не для чего; а если это понадобится королю, то пусть он обошлется с нашим государем. 10) В знак совершенного соединения должны быть две короны: одна в Польше, ее посол московский возлагает на польского короля при коронации, а другая в Москве, ее польский посол возлагает на голову московского государя. II) По смерти короля паны советуются об избрании нового с государем и со всеми чинами московскими. 12) Если будет избран царь в короли, то два года должен жить в Польше и Литве и один год в Москве. 13) Если у царя не будет сына, то царем становится король польский. На все эти статьи один ответ: пусть государи перешлются между собою.
В образцовой царской грамоте было написано: «Которые люди начнут перебегать на обе стороны, тех не отдавать для того: только перебежчиков отдавать, то в этом будет большая ссора, душевредство, и исполнить этой статьи никак нельзя, потому что Московское государство и Польское велики и пространны, перебежчики станут жить в дальних и украинских городах тайно, так что не только их самих, и мест их сыскать будет нельзя». Вследствие этого уполномоченные уговорились статью о перебежчиках из докончальной записи вычеркнуть, а постановить: воровских людей, которые от воровства станут перебегать, тех на обе стороны сыскивать и отдавать. Польские комиссары требовали, чтоб патриарх за настоящего государя, за будущих и за всю землю крест целовал на вечном докончании, а притом должны еще целовать крест по два человека из порубежных городов. Московские послы отвечали: «Великий господин святейший патриарх правит церковь божию, а до царственных, до градских (политических) и ни до каких мирских дел он не касается; также и порубежных городов людям крест целовать не для чего, потому что вечное докончанье крепко будет нашим посольским крестным целованьем, да сверх того великие государи сами закрепят, а городские люди без воли государя нашего ничего сделать не могут». Польские комиссары настаивали, чтоб целовать крест патриарху, властям духовным, боярам и изо всех чинов людям за себя, за детей, внучат и за всю землю; говорили, что и у них в Польше все крест целовать будут; московские послы отвечали: «Ваш архиепископ и епископы должны целовать крест, потому что они вместе и сенаторы, а наш патриарх и духовенство ни в каких делах креста не целуют. Да и того в Московском государстве никогда не бывало, чтоб вместе с великим государем боярам или иным людям крест целовать, и теперь тому быть нельзя, крепко будет докончанье государскими душами, а за бояр и за всяких людей мы, великие послы, закрепим». Польские комиссары возражали, что сенаторам и боярам нужно крест целовать на случай смерти королевской или царской; московские послы отвечали: «То дело нестаточное, что боярам вместе с государем нашим крест целовать: все мы холопи великого государя нашего и во всей его царской воле, и нам без царского повеленья браться за это нельзя». Поляки все настаивали, чтоб патриарх целовал крест; московские послы отвечали: «Патриарху тут быть нельзя, потому что по закону нашей греческой веры не повелось, чтоб у крестного целованья быть патриарху: они чин духовный, великие слуги христовы первейшие, всем архиепископам и епископам вышние, и ни у какой клятвы человеческой быть им невозможно». Московские послы отговорили также не целовать креста боярам и порубежным людям.
Уговорились, что царь и король пошлют к пограничным христианским и бусурманским государям объявить о своем вечном докончании; уговорились насчет посольских провожатых; послы с обеих сторон должны приезжать со 100 провожатыми, посланники с 30, гонцы с 6; послов и посланников больше двух месяцев не держать. Польские комиссары требовали, чтоб обоим государям вольно было нанимать ратных людей — королю в Московском государстве, а царю в Польше; московские послы отложили эту статью до обсылки с государем, потому что дело новое. Поляки требовали, чтоб запорожским козакам шло жалованье от государя ежегодно, как им на то грамота дана и на самом деле в прошлых годах бывало. Московские послы отвечали: «Козакам запорожским какое жалованье и за какую службу давалось и какая у них грамота есть, — того не упомним; думаем, что то могло быть, когда запорожские козаки великим государям служили, и теперь если начнут служить, то им государево жалованье будет по службе».
Во время переговоров к послам пришла из Москвы грамота, чтоб они потребовали у польских комиссаров наряда, взятого у Шеина под Смоленском, потребовали бы этого в знак любви государской: «За то бы стояли и говорили не торопко, потому что полякам разорвать переговоров уже нельзя: ведомо государю подлинно, что турский салтан наступил на Польшу, в Польше и Литве от турского великое страхованье и король пошел назад к себе в Литву; если б государь об этом знал вовремя, то он бы им, послам, с такою уступкою на стольких городах делать не велел. Главные послы, боярин и окольничий, должны говорить сердито, а остальные унимать и покрывать гладостью и разговором, чтоб договора не разорвать и бесславными не быть же». Исполняя наказ, московские послы стали говорить комиссарам о возвращении пушек, сказали и о тех двенадцати пушках, которые король отдал Шеину, но тот не взял изменою своему государю. Комиссары отвечали, что донесут об этом королю, причем гетман литовский Радзивилл прибавил: «Вы нам говорили о двенадцати пушках, которых не взял Шеин, будто бы изменою своему государю: так вам бы такого слова не говорить и в письме не писать, потому взял весь наряд государь наш своею ратною силою, а не по чьей-нибудь измене, двенадцать же пушек, которые были Шеину отданы, он подарил мне по любви, а не по неволе, и те пушки у меня, а не у короля, и отдать их назад непригоже, потому что Шеин ими меня подарил». Польские комиссары требовали, чтоб купцам их можно было торговать в Москве и в замосковных городах, но московские послы согласились только позволить им торговать в пограничных городах: что же касается до торговли в Москве и других городах, то это дело отложили до тех пор, пока польские послы будут у царя в Москве. Уговорились — пленников всех отпустить с обеих сторон без ограничения, причем поляки не согласились на требование московских послов, чтоб не отпускать тех, которые приняли православную веру или женились в России. В образцовой докончальной грамоте, присланной из Москвы, было внесено условие, чтоб в уступленных Польше городах не трогать православия. Польские комиссары говорили об этом с великою досадою: «Какое вы в нас безверство узнали? всякий человек себя остерегает, а чужого дома строить не замышляет; у нас никакому человеку свою веру держать не запрещают, мы обещаем это под клятвою, а в докончальную запись это внести зазорно, королю и нам это будет в стыд, как будто мы разорители вер». И отказали с шумом. Образцовая грамота московская начиналась укоризнами, что поляки нарушили перемирие и т.п.; комиссары объявили, что они такой грамоты допустить не могут. «Заключен вечный мир, — говорили они, — а в начале грамоты будут укоризны! мы вас укорять не хотим, и вы нас не укоряйте». Два часа спорили об этом и наконец порешили оставить укорительные слова.
Все было окончено 4 июня. На прощанье польские комиссары говорили: «Такое дело великое и славное сделалось, чего прежние государи сделать не могли; так на том бы месте, где такое великое и славное дело совершилось, где стояли шатры, для вечного воспоминанья насыпать два больших кургана и сделать на них два столпа каменных, один на московской, а другой на королевской стороне, и на тех столпах написать государские имена, также год и месяц, каким образом и посредством каких послов такое великое дело учинилось». Шереметев с товарищами не согласились на предложение, они отвечали: «В Московском государстве таких обычаев не повелось и делать этого не для чего; все сделалось волею божиею и с повеления великих государей и написано будет в посольских книгах». Шереметев дал знать об этом в Москву и получил такой ответ: «Государевы послы сделали хорошо, что у литовских послов отговаривали, потому что они начинают дело новое, и впредь литовским послам отказывать, что дело нестаточное бугры насыпать и столпы ставить, быть тому непригоже и не для чего, потому что доброе дело учинилось по божией воле, а не для столпов и бугров бездушных».
В начале 1635 года для закрепления вечного мира присягою королевскою отправлены были в Польшу великие послы, боярин князь Алексей Михайлович Львов-Ярославский с товарищами; ему дан был наказ: «Непременно за то стоять накрепко, чтоб король поцеловал в крест, а не в блюдо». Еще любопытнее вторая статья наказа: «Когда король велит положить на запись крест, то послам смотреть, чтоб этот королевский крест был с распятием, а если король закона люторского, то ему целовать евангелие, разведать подлинно, какой веры король». Если будут настаивать, продолжает наказ, чтоб польские купцы ездили торговать в Москву и замосковные города свободно, то отвечать: «Это дело нестаточное, потому что многие польские и литовские купцы станут приезжать в Москву и в другие города, станут привозить с собою учителей римской веры и приводить людей в свою веру, а наша истинная православная христианская вера греческого закона до сих пор стоит крепко и непоколебимо и вперед также стоять будет, богом хранима и соблюдаема вовеки, и других никаких вер у нас не принимают. Да в Московское же государство приезжают иноземцы — торговые люди люторского и кальвинского закона, а у римлян с ними за ту веру рознь: так их римской веры купцам с люторами и кальвинами будет ссора, и без брани между ними за веру не обойдется. Но, стояв накрепко, согласиться, чтоб польские купцы приезжали в Москву».