Страница:
Урусов завязал дело под Брестом в то время, когда уже шли деятельные мирные переговоры. Гетман польный литовский Гонсевский прислал к князю Якову Куденетовичу Черкасскому с вопросом: изволит государь с королем мирное постановление учинить? Государь послал к Гонсевскому любимца своего — стольника Федора Михайловича Большого-Ртищева. Посланный нигде не нашел Гонсевского, посаженного, как ему сказали, под стражу Радзивиллом, а в Бресте в конце сентября нашел нового гетмана литовского — Павла Сапегу, назначенного на место Радзивилла. Ртищев объявил Сапеге, что государь соизволяет на мирное постановление. Сапега отвечал, что он именем всего собрания бьет челом великому государю, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, о покое, покорно бьет челом за объявленное пожалование христианское. Ртищев, как посланный к Гонсевскому, а не к Сапеге, не объявил последнему присланных с ним мирных условий, говоря: «Что один начал, другой не может совершить потому: что человек, то разум». Он требовал, чтоб Сапега объявил ему свои мирные условия; тот отвечал, что им трудно дать статьи, не доложа королю. Положили до съезда великих послов прекратить неприятельские действия с обеих сторон. Ртищев привез к государю от Сапеги посланника Глядовицкого, с которым велено говорить о делах окольничему князю Семену Романовичу Пожарскому да думному дьяку Лопухину. Глядовицкий от имени гетмана Сапеги и сенаторов бил челом, чтоб государь 1) велел кровь утолить; 2) велел назначить место, куда король тотчас отправит послов своих; 3) удержал от войны гетмана Хмельницкого и киевских воевод; 4) чтоб шляхте и другим людям вольно было на пепелища свои возвратиться; 5) чтоб учинена была размена пленных. Принявши статьи, Пожарский сказал посланнику, чтоб он, когда будет у государя, отнюдь не называл Сапегу гетманом Великого княжества Литовского, а если назовет, то его вышлют с великим бесчестьем и отпуску ему не будет: так он бы гордость свою отложил, да и то ему говорено, за какие гордости смирил бог короля их и панов радных, как посыланы были от великого государя великие и полномочные послы и посланники к королю, и король ни в чем не исправился, и за то, сами видите, как бог его смирил: покинувши все, с немногими людьми убежал в венгерские горы, но и там ему места нет; сенаторам бы вашим и вам всем давно поискать государской милости, ехать самим к великому государю и милости просить не пересылкою. «Ты говоришь, что королю присылать о мире к государю, но где вашего короля сыскать?» Глядовицкий отвечал: «Воля божия совершилась; кто бывает на коне, тот бывает и под конем, а уж без пана нам не быть, не тот пан, так другой». Пожарский: «Время вам бить челом великому государю, а не искать другого государя, и великий государь вас пожалует каждого по вашему достоинству; скажи нам последнее: как тебе гетмана назвать?» Глядовицкий: «Изговоря государское именованье и титло, скажу: посланный от Павла Сапеги, гетмана великих войск литовских». Пожарский: «Говори: гетмана великих войск, а литовских говорить тебе непристойно». Глядовицкий не согласился. 25 ноября он был у бояр и думных людей. Бояре отвечали Сапеге и сенаторам: «Вы в своей грамоте просите нас бить челом за вас великому государю, а Яна Казимира, короля польского, пишете великим князем литовским, и гетман подписался гетманом Великого княжества Литовского; но вам подлинно известно, что даровал бог великому государю нашему взять у его королевского величества всю Белую Русь и стольный город Вильну, и государь наш учинился на всей Белой России, и на Великом княжестве Литовском, и на Волыни, и на Подолии великим государем. Вам так писать непристойно; лучше бы вам просить милости у его царского величества и быть под его высокою рукою, а государь веры, прав и вольностей ваших нарушить ни в чем не велит». То же писал и сам царь Сапеге. Если великий государь царь хотел быть великим князем литовским, то великий государь патриарх был честолюбивее: 29 июля он писал Алексею Михайловичу, чтоб тот не только оставил за собою Вильну, но доискивался Варшавы, Кракова и всей Польши, 1 сентября прислал он государю благословение писаться великим князем литовским.
Но, в то время как Алексей Михайлович считал несомненным, что все завоевания его останутся за ним, и называл себя всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем, литовским, волынским и подольским, явился ему опасный соперник: то был не Ян Казимир польский, но энергический преемник Христины шведской, Карл Х Густав. Видя затруднительное положение Польши, он напал на нее под пустыми предлогами и овладел всею Великою Польшею, которая признала его своим королем; потом овладел Варшавою и Краковом; Ян Казимир бежал в Силезию. Но Карл Х не хотел довольствоваться одною Польшею: он обратил свои взоры и на Литву, где гетман Радзивилл, потерявши Вильну, поддался шведскому королю, к чему особенно склоняло его единоверие: Радзивилл был протестант; принимая под свою руку Радзивилла и других панов литовских. Карл обещал возвратить им все их владения, занятые русскими. Легко понять то раздражение, какое обнаружилось против шведского короля в стане царя московского. Еще в июле приехал к царю в Смоленск шведский посланник Розенлинд и подал грамоту, в которой король извещал о начатии войны с Польшею, потому что Ян Казимир в грамоте своей писал короля шведского не по достоинству и чинил ему убытки, сколько ему возможно; поэтому королевское величество причину имеет с оружием на Яна Казимира наступить и достать его земли, которые поближе к Швеции; ожидает король, что такие его достойные умыслы у царского величества хорошо приняты и истолкованы будут, ибо клонятся к тому, чтоб стоять против недруга, который с своими помощниками ищет обоим государям, и московскому, и шведскому, вреда и разорения. Царское величество изволил бы указать своим боярам и воеводам с шведскими генералами всякую дружбу держать. Царь отвечал: «За многие злые неправды к нам королей Владислава и Яна Казимира дал бог нам взять всю Белую Русь и многие воеводства, города и места с уездами Великого княжества Литовского, да наш же боярин Бутурлин с запорожским гетманом Хмельницким в Короне Польской, на Волыни и в Подолии, побрал многие воеводства, города и места, и мы учинились на всей Белой Руси, и на Великом княжестве Литовском, и на Волыни, и на Подолии великим государем». Этим царь ясно показывал, чего Карл не должен был трогать, если хотел остаться в мире с Москвою.
Тщетные предосторожности! Столкновение было необходимо. Радзивилл величал себя великим гетманом шведского короля и Великого княжества Литовского, воеводою виленским. 18 августа отправлен был к нему дворянин Лихарев. Он нашел гетмана под Кайданами и говорил ему: «Писал ты к боярам царского величества и в грамоте своей написался шведского короля и Великого княжества Литовского великим гетманом, виленским воеводою. Царского величества бояре и воеводы удивляются, что ты так написал, потому что Великое княжество Литовское и город Вильна никогда не бывали за шведским королем. Вильна была польского короля, а за его неправды взял этот город государь наш, и теперь Вильна и литовские города за государем нашим. Так ты даришь шведского короля чужим, а у государя нашего с шведским королем вечное докончание. Ближний боярин и воевода — князь Яков Куденетович Черкасский велел тебе говорить: если ты хочешь быть виленским воеводою, то поищи государской милости к тебе и будь в подданстве у царского величества: государь тебя пожалует гетманством литовским, воеводством Виленским, всеми твоими маетностями, да, сверх того, пожалует тебя великим своим царским жалованьем, а вольности вашей и веры нарушить не велит». Радзивилл отвечал: «Хотим мы быть у великого государя в подданстве, но посланцев наших задержали, и в уезде около Вильны ратные государевы люди крестьян, женок и малых ребят посекают всех и домы палят; видя, что посланцев задержали, а польский король нас покинул, я отдался в подданство шведскому королю». Гонсевский отвечал: «Государь показал бы милость, взял у польского короля к своему краю что хочет, а нас под польским королем не трогал». В другое свидание с Лихаревым Радзивилл сказал: «У нас мысль наша вся розно пошла, у всех наших людей мысль врознь». Сношения с Радзивиллом начаты были вопреки желанию Никона, который 19 июля писал государю: «Радзивилла не призывать: его и так бог предаст».
В сентябре князь Яков Куденетович Черкасский отправил дворянина Нестерова к шведскому генералу, графу Делагарди, который дал знать боярину, что город Друя сдался шведам. Нестеров доносил: шляхта, которая поддалась шведскому королю, тужит и говорит: «Не знаем, как вперед будем жить, не привыкнуть нам жить в подданстве у шведского короля, мы шведского языка не знаем, а шведы нашего языка не знают, к русским же людям были мы привычны: с ними жили вместе и язык у нас один был». Представленный Делагарди, Нестеров говорил ему: «Тебе известно, что в 1654 году боярин Василий Петрович Шереметев взял города Друю, Дрису, Глубокое и людей привел ко кресту служить великому государю; а теперь Друю заняли шведы! Шведы приходят также к Ковно, занятому русскими; Радзивилл пишется воеводою виленским и гетманом Великого княжества Литовского, тогда как Вильну бог дал великому государю нашему. А когда в 1654 году московские воеводы пошли было на владения курляндского князя и шведский король прислал просить государя, чтоб курляндского князя не воевать, то государь его просьбу исполнил». Делагарди отвечал: «Если по сыску окажется, что русские прежде шведов заняли Друю и Дрису, то король за эти города стоять не будет, а без ведома королевского я об них ничего решить не смею. Не знаю, как шведы приезжали в Ковно, а если и приезжали, то царским людям вреда не сделали. С Радзивиллом я увижусь скоро и буду ему говорить, чтоб он воеводою виленским и гетманом не писался». Делагарди обещался также освободить всех московских пленников, находившихся у Радзивилла. Но эти учтивости не помогали; скоро явилась новая причина к досаде: узнали, что Карл переписывался с Хмельницким и Золотаренком.
Но чем сильнее было раздражение против шведов, тем охотнее склоняли слух к предложениям мира с Польшею, истерзанною, бессильною, уступчивою и неопасною. В октябре явились в Москве давно небывалые гости, цесарские послы Аллегретти и Лорбах. Опасно было для Австрии падение союзной католической Польши и усиление на ее развалинах враждебной, протестантской Швеции, и вот Фердинанд III поспешил явиться посредником между царем и Яном Казимиром, чтоб освободить Польшу от московской войны и, если можно, обратить царское оружие против Швеции. С самого приезда в разговоре с приставами послы уже начали толковать о коварстве шведов, о необходимости мира с поляками и всеми средствами задабривать русских, льстить им, зная, что каждое слово, сказанное приставам, будет донесено царю. «Едва ли бог потерпит шведам, — говорил Аллегретти приставам. — Не дождавшись исхода перемирных урочных лет, они напали на поляков в то время, когда царское величество изволил наступить на Литву с своими ратными людьми. Издавна у шведов такой лукавый умысел, что они нападают на того, кто бессилен. А нам известно, какие неправды польского короля Яна Казимира к царскому величеству; поляки уклонились на гордость и никакого исправления во всех неправдах не учинили». Но потом Аллегретти начал делать намеки на то, что надобно защищать только свое, а не желать чужого: «У цесарского величества была война с Шведским королевством и с иными государствами тридцать три года, с обеих сторон людям учинилась погибель великая, государствам запустение и убытки; но сколько война ни велась, теперь успокоена миром, и стало это богу любо и людям годно. За правду стоять надобно, это не грех пред богом, но кто чужого захочет, то, думаем мы, это не будет прочно вперед». Боясь, однако, рассердить этим намеком, Аллегретти поспешил прибавить: «Мы это говорим с вами не договором, беседною речью, по приятельской дружбе». Потом Аллегретти начал речь о необходимости всем христианским государям соединиться против неверных: «Мне случилось быть в Царе-граде у турского султана в послах от короля испанского, и видел я там, как татары продают русских и поляков в работу. Прослезился я, видя, что такое мучение чинили христианам. Мы надивиться не можем, как такие великие государи до сих пор терпят бусурманам? Мало того, что продают христиан в работы, на каторги: псы, ведомые враги божии, жиды покупают младенцев и в жидовство приводят! Как можно христианам терпеть такие злые беды и досады?» Приставы возразили: «Крымские татары берут много людей и из немецких государств, также продают в работы и на каторги». Аллегретти отвечал: «Дай, боже, нам слышать и видеть, чтоб совокупились христианские государи, бусурман покорили и власть их разорили». Въезжая в Москву, послы удивлялись церковному строению, хвалили стройство ратных людей; но не понравилось им на квартире, хотя и велено было в ней поставить столы и скамьи, перекрыть горницу, которая капала, послать 10 тарелок оловянных да 36 тарелок деревянных. Аллегретти говорил приставам: «У нас послам отводят жилые дворы, на дворах постели и одеяла изготовлены бывают стройные, скатерти и сосуды всякие, все готовое. Мы, думая, что и у царского величества будет нам так же, постели и сосудов с собою не взяли, и теперь нам без них быть нельзя». Приставы отвечали: «У великих государей наших того не повелось, чтоб ставить послов на посадских дворах, для них устроены посольские дворы, а сосуды всякие и постели послы привозят с собою».
В ноябре возвратился из похода государь и имел торжественный въезд в Москву: пришедши на Лобное место, Алексей Михайлович поклонился образу, поцеловал крест из рук патриарха, указал спросить о здоровье весь мир, всех, которые стояли тут, около Лобного места; весь мир в землю челом ударил и царскому величеству многолетствовали. 15 декабря Аллегретти с товарищами представлялся государю, которому поднес в двух стклянках миро чудотворца Николая, два кувшинца золотых с жемчугами, две объяри цветные, объярь серебряную, часы золоченые, две коробки аромату, две коробки сахара составного. 17 числа послы были в ответе у бояр — князей Алексея Никитича Трубецкого, Григорья Семеновича Куракина, Юрья Алексеевича Долгорукого. Аллегретти говорил: «Цесарское величество прислал нас к царскому величеству поздравить великого государя на его преславных государствах и обновить прежнюю дружбу предков. Царское величество желает и того, чтоб укротилось кровопролитие между царским величеством и королем польским, и оружие их обратилось бы на общих христианских неприятелей, на бусурман. Всякой войне бывает конец — мир, а к миру приводят посредники, и если царское величество не изволит заключить мир с польским королем посредством цесарского величества, а потом заключит мир посредством другого какого-нибудь государя, то цесарскому величеству будет это бесчестье». 20 декабря был другой съезд, на котором бояре отвечали послам, что государь принимает в любовь доброхотный совет цесаря и для братской дружбы к нему соглашается на мир с Польшею, но требует, чтоб ему немедленно дано было знать, на каких статьях быть миру, потому что у государя войска собраны многие и без дела держать их убыточно. Послы отвечали, чтоб государь назначил пограничное место для посольского съезда, они дадут знать об этом императору, а тот в свою очередь даст знать королю Яну Казимиру, и что пересылка эта больше двух месяцев не продлится. Бояре спросили: где теперь король Ян Казимир, паны радные при нем ли и нет ли между ними розни? Аллегретти отвечал: «Король Ян Казимир еще не сгинул, а при нем есть и паны радные и Речь Посполитая; теперь он стоит от Кракова близко, в Силезии. Цесарь с ним в близком свойстве — брат двоюродный, а что теперь отстали от польского короля Радзивилл да подканцлер Радзиевский, и это дело небольшое: тут не вся земля. А которые вместе с ними поддались шведскому королю, то дело это не может надолго состояться, потому что у поляков владеют всем сперва духовные люди, и им, католикам, с лютеранами и кальвинами как ужиться? И папа, и цесарь, и короли испанские и французский, и другие государи католической веры вступятся и самой вере сгинуть не дадут. Хотя теперь король польский и Кракова лишен, но и Москва была за поляками, а потом русские люди собрались и поляков из Москвы выгнали».
На съезде 24 декабря бояре спросили послов: «Если шведы Польшею завладеют, то цесарь польскому королю будет ли помогать против шведов?» Аллегретти отвечал: «Если польский король будет в крайности, т.е. если царское величество помириться с ним не изволит и цесаря в посредники не возьмет, то за польского короля не один цесарь, но и папа, и французский, и другие государи двинутся». Потом Аллегретти спросил: «Хмельницкий царскому величеству верен ли и вперед от него шатости в какую-нибудь сторону не чаять ли?» Бояре спросили: «Зачем он это спрашивает?» Посол отвечал: «У шведов речь несется, будто Хмельницкий хочет поддаться под шведскую корону». Бояре отвечали: «Черкасы никогда от царского величества не отступят, нельзя этому быть».
В Москве хотели удостовериться, действительно ли Ян Казимир еще имеет какие-нибудь средства, узнать, как велика может быть надежда для царя удержать не только Великое княжество Литовское, но приобрести и Корону Польскую. В феврале 1656 года отправлен был дворянин Лихарев к литовскому гетману Павлу Сапеге и коронным — Станиславу Потоцкому и Станиславу Лянцкорнскому. В апреле Лихарев нашел Сапегу в Люблине, который по уходе русского войска занят был шведами, а теперь сдался литовскому гетману на имя Яна Казимира. На слова Лихарева, призывавшего его под высокую руку великого государя, Сапега отвечал: «На государевом жалованье челом бью: если бы я не слыхал про пана своего короля, если б он к нам не вернулся, то я бы со всею литвою к царскому величеству пошел в подданство; не мы его покинули, а он нас покинул. А теперь слышу, что он к нам возвратился, приехал во Львов и идет на шведа, так я своего пана короля, своей веры и своего сапежинского дома и права не могу покинуть, изменником быть не хочу; государь же меня назовет изменником, скажет: изменил ты королю, изменишь и мне; скорее горло свое дам, а так не сделаю. Княжество Литовское все хотело к царскому величеству, но Урусов нас задрал и домы наши запустошил. И теперь все княжество Литовское хочет миру с государем, а Польша хочет больше мира с шведским королем». Из Люблина Лихарев поехал во Львов. Здесь Потоцкий дал такой же ответ: «Неслыханное дело, чтоб королю покинуть государство свое или нам от него отступить: он тут родился, природный государь нам, на время отъезжал да и опять приехал».
Но в то время как Лихарев вел эти переговоры с гетманами, в апреле приехал в Москву польский посланник Петр Галинский. Государь указал посольскому думному дьяку Алмазу Иванову ехать к Галинскому и расспросить, с чем он приехал? Посланник объявил, что он привез статьи, на которых становить мир между королем и великим государем, и если царское величество согласится, то должен быть назначен пограничный съезд уполномоченных для окончательного постановленья. Да он же, посланник, должен объявить о замыслах шведского короля против Московского государства: Карл Х не только обещал Радзивиллу с товарищами возвратить земли, занятые царскими войсками, но и хотел идти с войском прямо под Москву, обещал, что из Смоленска ни один кирпич не пропадет; все эти договоры и обязательства за рукою и печатями короля и графа Магнуса Делагарди у короля Яна Казимира и у полковников есть, и с этих подлинных листов присланы с ним, Галинским, списки. Без представления государю Галинского позвали в ответ к окольничему Богдану Матвеевичу Хитрову и дьяку Алмазу Иванову, несмотря на то что посланник со слезами просил позволения сперва поднести королевскую грамоту самому царю. Галинский объявил следующие статьи: 1) король желает мира; 2) чтоб государь уступил королю все завоеванное. На замечание, что это дело нестаточное, Галинский сказал: «Если мало попросить, так незачем и уговору быть, а как много попросить, так есть из чего убавить, а все это в воле великого государя». Галинский больше всего старался произвести раздражение против шведов. «Королю и народу, — говорил он, — не так досадно на царское величество, хотя у них государство опустошено, как досадно на шведов, которые, видя их упадок и разоренье, не выждав перемирных семи лет, напали на них невинно и, сговорясь с еретиками венграми, разоренье сделали большое; мириться со шведами король и сенаторы без воли царского величества не будут, в том я дам письмо за своею рукою».
После этих объяснений Галинский был представлен государю и позван в другой раз в ответ к тем же Хитрову и Алмазу. Дьяк объявил, что хотя великому государю за многие грубости и досады к миру склонности учинить и не довелось, однако по прошенью цесаря Фердинанда на то изволяет. Галинский дал запись, что король без воли царской, до съезда великих послов, со шведским королем мириться не будет; Хитров же со своей стороны объявил, что если шведский король докончанье нарушит и на царские города наступит, то государь отпор ему давать велит. Условились, что до посольского съезда, который должен быть в одном из пограничных городов, с обеих сторон неприятельские действия прекращаются. С этим Галинский и отправился из Москвы.
Но, в то время как Алексей Михайлович считал несомненным, что все завоевания его останутся за ним, и называл себя всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем, литовским, волынским и подольским, явился ему опасный соперник: то был не Ян Казимир польский, но энергический преемник Христины шведской, Карл Х Густав. Видя затруднительное положение Польши, он напал на нее под пустыми предлогами и овладел всею Великою Польшею, которая признала его своим королем; потом овладел Варшавою и Краковом; Ян Казимир бежал в Силезию. Но Карл Х не хотел довольствоваться одною Польшею: он обратил свои взоры и на Литву, где гетман Радзивилл, потерявши Вильну, поддался шведскому королю, к чему особенно склоняло его единоверие: Радзивилл был протестант; принимая под свою руку Радзивилла и других панов литовских. Карл обещал возвратить им все их владения, занятые русскими. Легко понять то раздражение, какое обнаружилось против шведского короля в стане царя московского. Еще в июле приехал к царю в Смоленск шведский посланник Розенлинд и подал грамоту, в которой король извещал о начатии войны с Польшею, потому что Ян Казимир в грамоте своей писал короля шведского не по достоинству и чинил ему убытки, сколько ему возможно; поэтому королевское величество причину имеет с оружием на Яна Казимира наступить и достать его земли, которые поближе к Швеции; ожидает король, что такие его достойные умыслы у царского величества хорошо приняты и истолкованы будут, ибо клонятся к тому, чтоб стоять против недруга, который с своими помощниками ищет обоим государям, и московскому, и шведскому, вреда и разорения. Царское величество изволил бы указать своим боярам и воеводам с шведскими генералами всякую дружбу держать. Царь отвечал: «За многие злые неправды к нам королей Владислава и Яна Казимира дал бог нам взять всю Белую Русь и многие воеводства, города и места с уездами Великого княжества Литовского, да наш же боярин Бутурлин с запорожским гетманом Хмельницким в Короне Польской, на Волыни и в Подолии, побрал многие воеводства, города и места, и мы учинились на всей Белой Руси, и на Великом княжестве Литовском, и на Волыни, и на Подолии великим государем». Этим царь ясно показывал, чего Карл не должен был трогать, если хотел остаться в мире с Москвою.
Тщетные предосторожности! Столкновение было необходимо. Радзивилл величал себя великим гетманом шведского короля и Великого княжества Литовского, воеводою виленским. 18 августа отправлен был к нему дворянин Лихарев. Он нашел гетмана под Кайданами и говорил ему: «Писал ты к боярам царского величества и в грамоте своей написался шведского короля и Великого княжества Литовского великим гетманом, виленским воеводою. Царского величества бояре и воеводы удивляются, что ты так написал, потому что Великое княжество Литовское и город Вильна никогда не бывали за шведским королем. Вильна была польского короля, а за его неправды взял этот город государь наш, и теперь Вильна и литовские города за государем нашим. Так ты даришь шведского короля чужим, а у государя нашего с шведским королем вечное докончание. Ближний боярин и воевода — князь Яков Куденетович Черкасский велел тебе говорить: если ты хочешь быть виленским воеводою, то поищи государской милости к тебе и будь в подданстве у царского величества: государь тебя пожалует гетманством литовским, воеводством Виленским, всеми твоими маетностями, да, сверх того, пожалует тебя великим своим царским жалованьем, а вольности вашей и веры нарушить не велит». Радзивилл отвечал: «Хотим мы быть у великого государя в подданстве, но посланцев наших задержали, и в уезде около Вильны ратные государевы люди крестьян, женок и малых ребят посекают всех и домы палят; видя, что посланцев задержали, а польский король нас покинул, я отдался в подданство шведскому королю». Гонсевский отвечал: «Государь показал бы милость, взял у польского короля к своему краю что хочет, а нас под польским королем не трогал». В другое свидание с Лихаревым Радзивилл сказал: «У нас мысль наша вся розно пошла, у всех наших людей мысль врознь». Сношения с Радзивиллом начаты были вопреки желанию Никона, который 19 июля писал государю: «Радзивилла не призывать: его и так бог предаст».
В сентябре князь Яков Куденетович Черкасский отправил дворянина Нестерова к шведскому генералу, графу Делагарди, который дал знать боярину, что город Друя сдался шведам. Нестеров доносил: шляхта, которая поддалась шведскому королю, тужит и говорит: «Не знаем, как вперед будем жить, не привыкнуть нам жить в подданстве у шведского короля, мы шведского языка не знаем, а шведы нашего языка не знают, к русским же людям были мы привычны: с ними жили вместе и язык у нас один был». Представленный Делагарди, Нестеров говорил ему: «Тебе известно, что в 1654 году боярин Василий Петрович Шереметев взял города Друю, Дрису, Глубокое и людей привел ко кресту служить великому государю; а теперь Друю заняли шведы! Шведы приходят также к Ковно, занятому русскими; Радзивилл пишется воеводою виленским и гетманом Великого княжества Литовского, тогда как Вильну бог дал великому государю нашему. А когда в 1654 году московские воеводы пошли было на владения курляндского князя и шведский король прислал просить государя, чтоб курляндского князя не воевать, то государь его просьбу исполнил». Делагарди отвечал: «Если по сыску окажется, что русские прежде шведов заняли Друю и Дрису, то король за эти города стоять не будет, а без ведома королевского я об них ничего решить не смею. Не знаю, как шведы приезжали в Ковно, а если и приезжали, то царским людям вреда не сделали. С Радзивиллом я увижусь скоро и буду ему говорить, чтоб он воеводою виленским и гетманом не писался». Делагарди обещался также освободить всех московских пленников, находившихся у Радзивилла. Но эти учтивости не помогали; скоро явилась новая причина к досаде: узнали, что Карл переписывался с Хмельницким и Золотаренком.
Но чем сильнее было раздражение против шведов, тем охотнее склоняли слух к предложениям мира с Польшею, истерзанною, бессильною, уступчивою и неопасною. В октябре явились в Москве давно небывалые гости, цесарские послы Аллегретти и Лорбах. Опасно было для Австрии падение союзной католической Польши и усиление на ее развалинах враждебной, протестантской Швеции, и вот Фердинанд III поспешил явиться посредником между царем и Яном Казимиром, чтоб освободить Польшу от московской войны и, если можно, обратить царское оружие против Швеции. С самого приезда в разговоре с приставами послы уже начали толковать о коварстве шведов, о необходимости мира с поляками и всеми средствами задабривать русских, льстить им, зная, что каждое слово, сказанное приставам, будет донесено царю. «Едва ли бог потерпит шведам, — говорил Аллегретти приставам. — Не дождавшись исхода перемирных урочных лет, они напали на поляков в то время, когда царское величество изволил наступить на Литву с своими ратными людьми. Издавна у шведов такой лукавый умысел, что они нападают на того, кто бессилен. А нам известно, какие неправды польского короля Яна Казимира к царскому величеству; поляки уклонились на гордость и никакого исправления во всех неправдах не учинили». Но потом Аллегретти начал делать намеки на то, что надобно защищать только свое, а не желать чужого: «У цесарского величества была война с Шведским королевством и с иными государствами тридцать три года, с обеих сторон людям учинилась погибель великая, государствам запустение и убытки; но сколько война ни велась, теперь успокоена миром, и стало это богу любо и людям годно. За правду стоять надобно, это не грех пред богом, но кто чужого захочет, то, думаем мы, это не будет прочно вперед». Боясь, однако, рассердить этим намеком, Аллегретти поспешил прибавить: «Мы это говорим с вами не договором, беседною речью, по приятельской дружбе». Потом Аллегретти начал речь о необходимости всем христианским государям соединиться против неверных: «Мне случилось быть в Царе-граде у турского султана в послах от короля испанского, и видел я там, как татары продают русских и поляков в работу. Прослезился я, видя, что такое мучение чинили христианам. Мы надивиться не можем, как такие великие государи до сих пор терпят бусурманам? Мало того, что продают христиан в работы, на каторги: псы, ведомые враги божии, жиды покупают младенцев и в жидовство приводят! Как можно христианам терпеть такие злые беды и досады?» Приставы возразили: «Крымские татары берут много людей и из немецких государств, также продают в работы и на каторги». Аллегретти отвечал: «Дай, боже, нам слышать и видеть, чтоб совокупились христианские государи, бусурман покорили и власть их разорили». Въезжая в Москву, послы удивлялись церковному строению, хвалили стройство ратных людей; но не понравилось им на квартире, хотя и велено было в ней поставить столы и скамьи, перекрыть горницу, которая капала, послать 10 тарелок оловянных да 36 тарелок деревянных. Аллегретти говорил приставам: «У нас послам отводят жилые дворы, на дворах постели и одеяла изготовлены бывают стройные, скатерти и сосуды всякие, все готовое. Мы, думая, что и у царского величества будет нам так же, постели и сосудов с собою не взяли, и теперь нам без них быть нельзя». Приставы отвечали: «У великих государей наших того не повелось, чтоб ставить послов на посадских дворах, для них устроены посольские дворы, а сосуды всякие и постели послы привозят с собою».
В ноябре возвратился из похода государь и имел торжественный въезд в Москву: пришедши на Лобное место, Алексей Михайлович поклонился образу, поцеловал крест из рук патриарха, указал спросить о здоровье весь мир, всех, которые стояли тут, около Лобного места; весь мир в землю челом ударил и царскому величеству многолетствовали. 15 декабря Аллегретти с товарищами представлялся государю, которому поднес в двух стклянках миро чудотворца Николая, два кувшинца золотых с жемчугами, две объяри цветные, объярь серебряную, часы золоченые, две коробки аромату, две коробки сахара составного. 17 числа послы были в ответе у бояр — князей Алексея Никитича Трубецкого, Григорья Семеновича Куракина, Юрья Алексеевича Долгорукого. Аллегретти говорил: «Цесарское величество прислал нас к царскому величеству поздравить великого государя на его преславных государствах и обновить прежнюю дружбу предков. Царское величество желает и того, чтоб укротилось кровопролитие между царским величеством и королем польским, и оружие их обратилось бы на общих христианских неприятелей, на бусурман. Всякой войне бывает конец — мир, а к миру приводят посредники, и если царское величество не изволит заключить мир с польским королем посредством цесарского величества, а потом заключит мир посредством другого какого-нибудь государя, то цесарскому величеству будет это бесчестье». 20 декабря был другой съезд, на котором бояре отвечали послам, что государь принимает в любовь доброхотный совет цесаря и для братской дружбы к нему соглашается на мир с Польшею, но требует, чтоб ему немедленно дано было знать, на каких статьях быть миру, потому что у государя войска собраны многие и без дела держать их убыточно. Послы отвечали, чтоб государь назначил пограничное место для посольского съезда, они дадут знать об этом императору, а тот в свою очередь даст знать королю Яну Казимиру, и что пересылка эта больше двух месяцев не продлится. Бояре спросили: где теперь король Ян Казимир, паны радные при нем ли и нет ли между ними розни? Аллегретти отвечал: «Король Ян Казимир еще не сгинул, а при нем есть и паны радные и Речь Посполитая; теперь он стоит от Кракова близко, в Силезии. Цесарь с ним в близком свойстве — брат двоюродный, а что теперь отстали от польского короля Радзивилл да подканцлер Радзиевский, и это дело небольшое: тут не вся земля. А которые вместе с ними поддались шведскому королю, то дело это не может надолго состояться, потому что у поляков владеют всем сперва духовные люди, и им, католикам, с лютеранами и кальвинами как ужиться? И папа, и цесарь, и короли испанские и французский, и другие государи католической веры вступятся и самой вере сгинуть не дадут. Хотя теперь король польский и Кракова лишен, но и Москва была за поляками, а потом русские люди собрались и поляков из Москвы выгнали».
На съезде 24 декабря бояре спросили послов: «Если шведы Польшею завладеют, то цесарь польскому королю будет ли помогать против шведов?» Аллегретти отвечал: «Если польский король будет в крайности, т.е. если царское величество помириться с ним не изволит и цесаря в посредники не возьмет, то за польского короля не один цесарь, но и папа, и французский, и другие государи двинутся». Потом Аллегретти спросил: «Хмельницкий царскому величеству верен ли и вперед от него шатости в какую-нибудь сторону не чаять ли?» Бояре спросили: «Зачем он это спрашивает?» Посол отвечал: «У шведов речь несется, будто Хмельницкий хочет поддаться под шведскую корону». Бояре отвечали: «Черкасы никогда от царского величества не отступят, нельзя этому быть».
В Москве хотели удостовериться, действительно ли Ян Казимир еще имеет какие-нибудь средства, узнать, как велика может быть надежда для царя удержать не только Великое княжество Литовское, но приобрести и Корону Польскую. В феврале 1656 года отправлен был дворянин Лихарев к литовскому гетману Павлу Сапеге и коронным — Станиславу Потоцкому и Станиславу Лянцкорнскому. В апреле Лихарев нашел Сапегу в Люблине, который по уходе русского войска занят был шведами, а теперь сдался литовскому гетману на имя Яна Казимира. На слова Лихарева, призывавшего его под высокую руку великого государя, Сапега отвечал: «На государевом жалованье челом бью: если бы я не слыхал про пана своего короля, если б он к нам не вернулся, то я бы со всею литвою к царскому величеству пошел в подданство; не мы его покинули, а он нас покинул. А теперь слышу, что он к нам возвратился, приехал во Львов и идет на шведа, так я своего пана короля, своей веры и своего сапежинского дома и права не могу покинуть, изменником быть не хочу; государь же меня назовет изменником, скажет: изменил ты королю, изменишь и мне; скорее горло свое дам, а так не сделаю. Княжество Литовское все хотело к царскому величеству, но Урусов нас задрал и домы наши запустошил. И теперь все княжество Литовское хочет миру с государем, а Польша хочет больше мира с шведским королем». Из Люблина Лихарев поехал во Львов. Здесь Потоцкий дал такой же ответ: «Неслыханное дело, чтоб королю покинуть государство свое или нам от него отступить: он тут родился, природный государь нам, на время отъезжал да и опять приехал».
Но в то время как Лихарев вел эти переговоры с гетманами, в апреле приехал в Москву польский посланник Петр Галинский. Государь указал посольскому думному дьяку Алмазу Иванову ехать к Галинскому и расспросить, с чем он приехал? Посланник объявил, что он привез статьи, на которых становить мир между королем и великим государем, и если царское величество согласится, то должен быть назначен пограничный съезд уполномоченных для окончательного постановленья. Да он же, посланник, должен объявить о замыслах шведского короля против Московского государства: Карл Х не только обещал Радзивиллу с товарищами возвратить земли, занятые царскими войсками, но и хотел идти с войском прямо под Москву, обещал, что из Смоленска ни один кирпич не пропадет; все эти договоры и обязательства за рукою и печатями короля и графа Магнуса Делагарди у короля Яна Казимира и у полковников есть, и с этих подлинных листов присланы с ним, Галинским, списки. Без представления государю Галинского позвали в ответ к окольничему Богдану Матвеевичу Хитрову и дьяку Алмазу Иванову, несмотря на то что посланник со слезами просил позволения сперва поднести королевскую грамоту самому царю. Галинский объявил следующие статьи: 1) король желает мира; 2) чтоб государь уступил королю все завоеванное. На замечание, что это дело нестаточное, Галинский сказал: «Если мало попросить, так незачем и уговору быть, а как много попросить, так есть из чего убавить, а все это в воле великого государя». Галинский больше всего старался произвести раздражение против шведов. «Королю и народу, — говорил он, — не так досадно на царское величество, хотя у них государство опустошено, как досадно на шведов, которые, видя их упадок и разоренье, не выждав перемирных семи лет, напали на них невинно и, сговорясь с еретиками венграми, разоренье сделали большое; мириться со шведами король и сенаторы без воли царского величества не будут, в том я дам письмо за своею рукою».
После этих объяснений Галинский был представлен государю и позван в другой раз в ответ к тем же Хитрову и Алмазу. Дьяк объявил, что хотя великому государю за многие грубости и досады к миру склонности учинить и не довелось, однако по прошенью цесаря Фердинанда на то изволяет. Галинский дал запись, что король без воли царской, до съезда великих послов, со шведским королем мириться не будет; Хитров же со своей стороны объявил, что если шведский король докончанье нарушит и на царские города наступит, то государь отпор ему давать велит. Условились, что до посольского съезда, который должен быть в одном из пограничных городов, с обеих сторон неприятельские действия прекращаются. С этим Галинский и отправился из Москвы.