Страница:
В два года многое может измениться, думал Лефорт. Действительно, многое изменилось, и на Лефорта указывают как на виновника этих изменений; на него указывают как на человека, уговорившего Петра предпринять поход под Азов. Потехам пора была кончиться. В народе шел ропот: царь связался с немцами, и какое же из этого добро? Одни потехи, от которых понапрасну гибнут и страдают люди. Для собственной выгоды Лефорт должен был настаивать на прекращении потех и на какое-нибудь важное предприятие, которое могло бы выставить в выгодном свете царя и компанию, иначе рождались очень неприятные сравнения с свергнутым правительством: если при Софье походы в Крым были неудачны, то все же русские рати искали врагов в их жилищах, а теперь татары приходят на Украйну. Союзники упрекают в бездействии, гетман Мазепа пишет, что необходимо начать наступательное движение; этого желает народ, это особенно нужно, чтоб дать упражнение беспокойным силам, собранным на Запорожье. Лефорт хотел, чтоб Петр предпринял путешествие за границу, в Западную Европу; но как показаться в Европе, не сделавши ничего, не принявши деятельного участия в священной войне против турок. Не забудем, что тотчас по взятии Азова предпринимается путешествие за границу: эти два события состоят в тесной связи.
Были увещания к деятельному продолжению войны и с той стороны, с которой, по прежнему опыту, трудно было ожидать их. В сентябре 1691 года была получена грамота от иерусалимского патриарха Досифея от 18 марта. «Пришел в Адрианополь посол французский, — извещал патриарх, — принес от короля своего грамоту насчет св. мест, случился тогда там и хан крымский; подарили французы визирю 70000 золотых червонных, а хану 10000 и настаивали, что турки должны отдать св. места французам, потому что москали приходили воевать Крым; хан толковал о том же. Взяли у нас св. гроб и отдали служить в нем французам, дали нам только 24 лампады, взяли у нас французы половину Голгофы, всю церковь Вифлеемскую, св. пещеру, разорили все деисусы, раскопали всю трапезу, где раздаем св. свет, и хуже наделали в Иерусалиме, чем персы и арабы, и какие беды старцам нашим тамошним причинили — кто может рассказать? Кстати, были и синайские старцы и просили у визиря некоторого повышения чести, заступились за них французы, чтоб нас одолеть, однако визирь не послушался; только упрямится, св. мест нам не отдает, народ турецкий кричит, что москали были смирны, а теперь из-за Иерусалима войну начнут, но визирь это ни во что ставит. Теперь просят французы вновь указу, чтоб обновить им в Иерусалиме своды церковные и таким образом явиться старыми владетелями. Если вы, божественные самодержцы, оставите святую церковь, то какая вам похвала будет? Если вы отправите сюда посла, то прежде всего он должен стараться о нашем деле, о возвращении нам св. мест, и без этого не должен заключать мира; ибо если вы заключите мир без этого, то лучше уже ничего не предлагайте об Иерусалиме, ибо иначе турки поймут, что у вас нет об нем попечения, и тогда французы завладеют св. местами навеки, и нам вперед нельзя будет подавать на них челобитья. Так, если хотите предлагать об Иерусалиме, то в случае отказа уже не заключайте мира, а начинайте войну. Теперь время очень удобное; возьмите прежде Украйну, потом требуйте Молдавии и Валахии, также Иерусалим возьмите и тогда заключайте мир. Нам лучше жить с турками, чем с французами, но вам не полезно, если турки останутся жить на севере от Дуная, или в Подолии, или на Украйне, или если Иерусалим оставите в их руках: худой это будет мир! потому что ни одному государству турки так не враждебны, как вам. Тому 18 лет, как я писал письмецо из Адрианополя блаженной памяти отцу вашему государю царю кир Алексею Михайловичу и советовал: покиньте поляков и усмирите прежде турок, потому что непременно хотят придти к Днепру: он не послушал, не поверил, а потом случилось все так, как мы писали. И теперь советую, если хотите мириться, так миритесь, чтоб Украйна была освобождена, Иерусалим был отдан и турки отступили за Дунай, а не так, лучше воюйте вместе с соседями, гоните и смиряйте нечестивых, а о поляках нечего заботиться: когда захотите смирить их, тогда и смирите. Нынешний визирь — человек достойный, взял Нису и Белград, а причиною вы, потому что татары были с ним вместе, а если бы татары были вами сдержаны, то турки ничего бы не сделали. Однако они никакой благодарности вам не воздают, потому что, думать надобно, доброта ваша от неразумия. Теперь визирь вместе с ханом хочет вас обмануть; победит немцев, а потом и за людей вас не. станет почитать, потому что очень он глубок и лукав. Победивши немцев, станут воевать с великим гневом по многим причинам. Поэтому опять пишу: если не будет освобождена Украйна и Иерусалим и если турки не будут изгнаны из Подолии, не заключайте мира с ними, но стойте крепко. Будете заключать мир и станете вначале требовать Иерусалима, и если они его вам не отдадут, то не заключайте мира, турки убьют визиря за напрасную войну. Если будут отдавать вам весь Иерусалим, а Украйны не поступятся и из Подолии не выйдут — не заключайте мира, потому что если засядут они в Подолии, то сыщут удобное время и не будут молчать. Помогайте полякам и иным, пока здешние погибнут. Если татары погибнут, то и турки с ними, и дойдет ваша власть до Дуная, а если татары останутся целы, то они вас обманут. Вперед такого времени не сыщете, как теперь. Мы желали взять Иерусалим от французов чрез вас, и не для Иерусалима только; мы хотим, чтоб вы не позволяли туркам жить по сю сторону Дуная и за Дунаем, чтоб вы разорили татар, тогда и Иерусалим будет ваш. Александр Великий не ради бога, но ради единоплеменных своих на персов великою войною ходил; а вы ради святых мест и единого православия для чего не бодрствуете, не трудитесь, не отгоняете от себя злых соседей? Вы упросили у бога, чтоб у турок была война с немцами; теперь такое благополучное время, и вы не радеете! В досаду вам турки отдали Иерусалим французам и вас ни во что ставят; смотрите, как смеются над вами: ко всем государям послали грамоты, что воцарился новый султан, а к вам не пишут ничего. Татары — горсть людей, и хвалятся, что берут у вас дань, а так как татары — подданные турецкие, то выходит, что и вы турецкие подданные. Много раз вы хвалились, что хотите сделать и то и другое, и все оканчивалось одними словами, а дела не явилось никакого». Патриарх счел нужное приписать: «Чтоб греки, живущие в Москве, ничего не знали о моем письме, кроме Николая Спафари».
2 сентября 1691 года Досифей писал другую грамоту к царям, которая дошла в Москву не ранее начала 1693 года. Патриарх был сильно озабочен тем, что французы добыли себе позволение возобновить свод церковный в Иерусалиме, и просил царей начать мирные переговоры с турками, причем требовать, чтоб св. места отданы были грекам по-прежнему, ибо англичане и голландцы хлопочут о мире между Австриею и Турциею, и австрийцы по наущению папы могут внести в договор, чтоб св. места остались за католиками. «Мы надеемся, — писал Досифей, — что турки исполнят вашу просьбу, потому что вы ничего нового не будете просить; не просите, чтоб вам самим владеть св. местами, но только чтоб они были под властию греков, как прежде; так как греки — турецкие подданные, то султану от этого никакого бесчестья не будет».
Кожуховский поход был последнею потехою. «Как осенью, — писал Петр, — трудились мы под Кожуховым в марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на уме не было; однако ж эта игра стала предвестником настоящего дела». Опыт Голицына показывал, что степные походы не могут обещать успеха, и потому решено было направить поход на Азов, путь к которому облегчался Доном и близкими к городу поселениями донских козаков. Взятие важной турецкой крепости могло произвести сильнейшее впечатление в Европе, чем война с татарами; Шкипера должна была прельщать мысль, что Азов был ключ к Азовскому морю. Хотели оплошить турок, напасть нечаянно на Азов, и в начале 1695 года объявлен был поход — только на Крым. И действительно, огромное войско, старая дворянская конница, под начальством боярина Бориса Петровича Шереметева отправилась к низовьям Днепра, взявши с собою и малороссийских козаков; но войско нового строя, полки: Преображенский, Семеновский, Бутырский и Лефортов, вместе с московскими стрельцами, городовыми солдатами и царедворцами всего 31000, выступило под Азов под начальством трех генералов — Автамона Головина, Лефорта и Гордона; бомбардирскую роту вел бомбардир Петр Алексеев. В апреле месяце передовой Гордонов отряд собрался в Тамбове и отправился сухим путем через Черкасск к Азову. Войска Головина и Лефорта сели на суда и Москве и поплыли Москвою-рекою, Окою и Волгою. «Шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть идем», — писал бомбардир в Архангельск к Апраксину; дьякон Петр приписывал: «Про твое здоровье пьем водку и ренское, а паче пиво». Поход был не без препятствий. Бомбардир из Нижнего писал к своему потешному генералиссимусу и королю Ромодановскому: «Min Her Kenich! Письмо вашего превосходительства, государя моего милостивого, в стольном граде Прешбурге писанное, мне отдано, за которую вашу государскую милость должны до последней капли крови своей про лить, для чего и ныне посланы, и чаем за ваши многие и теплые к богу молитвы, вашим посланием, а нашими трудами и кровьми оное совершить. А о здешнем возвещаю, что холопи ваши, генералы Автамон Михайлович и Франц Яковлевич, со всеми войски дал бог здорово, и намерены завтрашнего дня иттить в путь, а мешкали для того, что иные суды в три дня насилу пришли, и из тех многие, небрежением глупых кормщиков, также и суды, которые делали гости, гораздо худы, иные насилу пришли». К Виниусу Bombardir Piter писал: «Min Her! Ветры нас крепко держали в Дединове два дни, да в Муроме три дни; а больше всех задержка была от глупых кормщиков и работников, которые именем словут мастера, а дело от них, что земля от неба».
Войско плыло Волгою до Царицына; отсюда до козачьего городка Паншина на Дону шло сухим путем с большою нуждою, потому что ратные люди, и без того уставшие от гребли, должны были теперь тащить на себе орудия и пушечные припасы, по недостатку лошадей. В Паншине новая беда: подрядчики не поставили нужное количество съестных припасов. Из Паншина войско поплыло Доном, отдохнуло три дня в Черкасске и 29 июня приблизилось к Азову, под которым уже стоял Гордон. «Min Her, — писал Петр Виниусу, — в день св. апостол Петра и Павла пришли на реку Койсу, верст за 10 от Азова, и на молитвах св. апостол, яко на камени утвердясь, несомненно веруем, яко сыны адские не одолеют нас». Между тем в Москве сильно беспокоились насчет судьбы царя и войска, и начинали ходить разные зловещие слухи; поэтому приведенное письмо к Виниусу произвело большую радость; Виниус отвечал: «Та почта такую всем радость принесла, что мнозии и в церквах божиих и в домах своих того ж часа молебствовали, прияв сию радостную почту, яже яко солнце тму многие лжи разогнала и повсюду, даже и в стрелецких слободах , великую радость принесла». 8 июля начали действовать русские батареи. На одной батарее бомбардир Петр Алексеев сам начинял гранаты и бомбы и сам стрелял в продолжение двух недель и потом записал о своей службе: «Зачал служить с первого азовского походу бомбардиром».
Турки еще 6 числа получили подкрепление морем, а к русским водою нельзя было доставлять съестных припасов: препятствовали две турецкие каланчи, построенные по обоим берегам Дона, между каланчами протянуты были железные цепи и набиты сваи. Кликнули клич по охотниках из донских козаков — кто пойдет на каланчу? Каждому обещано по 10 рублей. Козаки взяли одну каланчу. Осажденным представился случай отмстить: к ним перебежал вступивший в русскую службу и перекрестившийся голландский матрос Яков Янсен и указал слабое место в русском стане, рассказал, что русские спят в полдень, во время самого сильного зноя. Турки вышли в это время из Азова, пустивши перед собою одного из кубанских или аграханских раскольников, который, окликнутый часовыми, сказался по-русски козаком и, высмотревши, что русские беспечно отдыхают, дал знак туркам. Те стремительно ворвались в лагерь, побили сонных, и хотя были выгнаны с большим уроном, однако успели увезти 9 полевых орудий и перепортить все осадные. Зато ночью турки, сидевшие в другой каланче, ушли из нее, покинув свои пушки, и утром козаки заняли каланчу. Это произвело большую радость в русском войске, Петр писал: «Теперь зело свободны стали, и разъезд со всякими живностями в обозы наши, и будары с запасами воинскими съестными с реки Койсы сюда пришли, которые преж сего в обоз зело с великою провожены были трудностию от татар сухим путем. И слава богу, по взятии оных, яко врата к Азову счастия отворились».
Надежды эти, однако, не исполнились; Петр увидал, что под Азовом нельзя «играть». «Пешие наклонясь ходим, — писал он Кревету — потому что подошли к гнезду близко и шершней раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются, однако и гнездо их помаленьку сыплется». Труды понадобились сильные, чтоб рассыпать гнездо, а уменья и единства было мало. В Москве стали беспокоиться, что письма из-под Азова начали запаздывать; Петр должен был ободрять. «Писать изволишь, — отвечал он Ромодановскому, — что почты урочным днем не бывали и тому учинися препоною недосужество, потому что многие знатные в воинских трудах люди за оными писем своих писать не успели; также и отец ваш государев и богомолец (Зотов) был в непрестанных же трудах письменных расспрашиванием многих языков и иными делами. А здесь, государь, милостию божию и вашими государскими молитвами и счастием все, дал бог, здорово. — Для бога, не сомневайтеся о почтах, что замешкиваются; истинно за недосужеством, а не для того, храни боже! чтоб за какою бедою. И сам можешь рассудить, что если б что учинилось, как бы то утаить возможно? И сие выразумев, донести кому пристойно». К Виниусу Петр писал: «В Марсовом ярме непрестанно труждаемся. Здесь, слава богу? все здорово и в городе Марсовым плугом все испахано и насеяно, и не токмо в городе, но и во рву. И ныне ожидаем доброго рождения, в чем, господи, помози нам, в славу имени своего святого».
На этот год ничего не взошло из насеянного. Два штурма не удались. 27 сентября решено отступить от Азова, занявши только каланчи. С большим успехом действовало войско, посланное на маленькие турецкие городки в низовьях Днепра: Шереметев и Мазепа взяли приступом два из них — Кази-Кермень и Таган, два другие были оставлены турками.
22 ноября царь вступил с торжеством в Москву; но неудачу было трудно скрыть: тяжкий и дальний поход с самим царем, большие потери не окупались взятием двух каланчей, которые не могли получить большей важности от того, что их окрестили громким именем Новосергиевского города, по примеру царя Алексея Михайловича, который взятые в Ливонии города называл по именам русских святых. Неудача страшная: первое дело молодого царя не было благословено успехом! Это, видно, не кораблики строить, не под Кожуховым потешаться, не с немцами пировать! Но тут-то благодаря этой неудаче и произошло явление великого человека Петр не упал духом, но вдруг вырос от беды и обнаружил изумительную деятельность, чтоб загладить неудачу, упрочить успех второго похода. С неудачи азовской начинается царствование Петра Великого.
На молодого царя роптали за то, что он сблизился с иностранцами; многим после неудачи азовской должны были приходить на память слова покойного патриарха Иоакима, что не может быть успеха, божьего благословения, если русскими полками будут предводительствовать иностранцы-еретики. Что же царь? Тотчас по возвращении из похода хлопочет, чтоб прислано было ему еще больше иностранцев, посылает в Австрию и Пруссию за инженерами и подкопными мастерами. До сих пор царь строил кораблики с иностранными мастерами для своей потехи; теперь вызывает еще из-за границы новых мастеров, вызывает из Архангельска иностранных корабельных плотников, хочет строить суда, которые должны плыть к Азову и запереть его от турецких судов, чтоб они не могли доставить осажденным помощи. Корабли должны быть готовы к весне будущего 1696 года; возможно ли это! Мы знаем, как медленно строился корабль при царе Алексее Михайловиче, но сын царя Алексея сам корабельный плотник, при нем дело пойдет иначе.
Галера, которую строили в Голландии, предназначая ее для Волги и Каспийского моря, привезена была в Москву, в Преображенское, на лесопильную мельницу; здесь по ее образцу начали строить суда, и к концу февраля 1696 года срублены были из сырого, мерзлого леса части 22 галер и 4 брандеров; работали преображенские и семеновские солдаты, работали плотники, взятые из разных мест, как обыкновенно в старину сгоняли рабочих в Москву к государеву делу, работали иностранцы. В лесных местах, ближайших к Дону, в Воронеже, Козлове, Добром и Сокольске, 26000 работников должны были к весне срубить 1300 стругов, 300 лодок, 100 плотов. Адмиралом зачинавшегося флота был назначен Лефорт. Шкипер и бомбардир Петр Алексеев носил теперь звание капитана. 27 ноября был сказан поход и сухопутному войску, главным начальником которого был назначен боярин Алексей Семенович Шеин.
Среди этой небывалой деятельности, поднятой вторым царем, умер первый, Иван Алексеевич, умер незаметно, как жил, 29 января 1696 года. Первым делом единовластителя Петра было ехать в Воронеж, несмотря на больную ногу: надобно было к вскрытию рек перевести галеры в Воронеж, собрать их и пустить на воду. Шкипер, бомбардир и капитан должен был сам быть на месте, чтоб дело шло быстро и порядочно. А препятствий много к быстроте и порядку. У главного заводчика дела больная нога, препятствующая скорому переезду из Москвы в Воронеж. Адмирал Лефорт болен, остался в Москве, не может ехать в Воронеж. Тысячи работников не являются к работе, на указные места, тысячи бегут с работы: солдаты, отправленные в Воронеж для флота, так дуруют дорогою, что Лефорт должен писать об этом из Москвы в Воронеж к государю: «Покладаюсь на твою милость, чтоб ты пожаловал, приказал капитанам, чтоб они учили солдат и надсматривали, чтоб от них дуровства не было, дорогою много они дуровали». Лефорт, несмотря на болезнь, спешил в Воронеж. «Путь такой, — писал он к царю от 20 марта, — что ни в санях, ни в телеге, морозы и ветры великие, однако же на той неделе поеду. День места, другой, приму лекарство и не буду мешкать, каков ни будет путь, жить дале не стану. Лекарства всякого круг себя наставлю, и морозы меня не проймут, такожде и лекарев со мною будет. По письму от милости твоей слышу, что тебе дал бог лучше, и чаю, что мне в дороге лучше будет. Сего числа князь Борис Алексеевич у меня будет кушать и про ваше здоровье станем пить, а с Москвы мой первый ночлег будет в Добровицах, и там мы милость вашу не забудем. Чаю, что у милости вашей пиво доброго нет на Воронеже, я к милости твоей привезу с собою и мушкателенвейн и пива доброго. Доски многие посланы к милости вашей, сам изволишь рассудить, какой нужный путь, что по се число не бывали; а веревки готовые есть и посланы, а ныне делать великая трудность в такие морозы. Изволишь от меня поклониться всем капитанам, которые каторги свои делают и готовят, а с теми, которые не бывали с каторгами, я с ними справлюсь».
Эти люди, члены компании, все тут в своих письмах: болезнь и пир, управа с нерадивыми капитанами, отсылка, досок и веревок и мушкателенвейн — все вместе. Чтоб сохранить этих людей живыми в истории, а не мумиями, не должно представлять их ни только менторами, ни только собутыльниками.
Лефорт выехал из Москвы и с дороги из Ельца писал Петру: «На Ефремове новоприезжие лекари, которые три человека со мною идут, а достальные 9 человек особо сошлися вместе, стали пить, всякий стал свое вино хвалить; после того учинился у них спор о лекарствах, и дошло у них до шпаг, и три человека из них ранены, однако ж не тяжелые раны».
Лекаря режут друг друга, подводчики бегут с дороги, бросая перевозимые вещи. Новая, страшная беда — леса горят именно там, где рубят струги, и «струговому делу чинится великое порушение и морскому воинскому походу остановка». Капитаны в Воронеже жалуются и кричат, что в кузнице уголья нет: «За тем дело наше стало!» Погода также чинит порушение и остановку. Капитан Питер пишет к Стрешневу в Москву от 23 марта: «Здесь, слава богу, все здорово, а суды делаются без мешкоты, только после великого дождя был великий мороз так крепкий, что вновь реки стали, за которым морозом дней с пять не работали». В другом письме, от 7 апреля, к Виниусу пишет: «Здесь, слава богу, все здорово, только сегодня поутру ост-винт великую стужу, снег и бурю принес».
Несмотря на все порушения, все было, слава богу, здорово, и дело шло с поспешением, потому что «мы, — писал Петр Стрешневу, — по приказу божию к прадеду нашему Адаму, в поте лица своего едим хлеб свой». Этот хлеб ел он в маленьком домике, состоявшем из двух горниц с сенями и крыльцом, бани и поварни.
Флот был построен: 2 корабля, 23 галеры и 4 брандера. С первых чисел апреля начали спускать суда на воду; в этом занятии прошла Святая неделя. Петр поздравил с праздником всех своих, оставшихся в Москве, в одном письме к Виниусу «не для лени, но великих ради недосужек и праздника». Король Ромодановский прислал выговор капитану, что получил поздравление вместе с другими; Piter отвечал: «Изволишь писать про вину мою, что я ваши государские лица вместе написал с иными, и в том прошу прощения, потому что корабельщики, наши братья, в чинах неискусны». Между тем еще в марте пришли один за другим в Воронеж и полки, которые должны были садиться здесь на струга. 23 апреля суда с войском двинулись, 3 мая поплыл и «морской караван», как тогда называли флот; впереди, начальствуя осьмью галерами, плыл капитан Петр Алексеев, на галере Principium, которую сам строил.
Труды, употребленные на постройку флота, были не напрасны: русский флот загородил дорогу турецкому в устьях Дона, и Азов остался без помощи. Большое нападение татар на русский лагерь было отбито, после чего происходили с ними почти ежедневные сшибки, удачные для русских, кроме одного раза, когда, по словам Петра, русские позабыли свою оборону — воинский строй и гнались по прадедовскому обычаю без порядка за неприятелем, вследствие чего и потеряли несколько людей, но потом оправились. Начались осадные работы. На увещания сестры Натальи, чтоб был осторожнее, Петр отвечал: «По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако хотя и ходят, только по ся поры вежливо. Турки на помочь пришли, да к нам нейдут, и чаю, что желают нас к себе». Обстреливание города началось 16 июня с большим успехом: осажденные не могли оставаться в своих разбитых домах, укрывались в землянках; но городские укрепления оставались нетронутыми, и осаждающие не знали, что делать? Выписанные австрийские инженеры, артиллеристы и минеры еще не приезжали; по желанию войска приступили к работе по прадедовскому обычаю: стали насыпать огромный вал в уровень с валом неприятельским и засыпать ров; приехали наконец иностранные мастера, и городские укрепления тронулись от выстрелов, направленных искусным артиллеристом Граге. 2000 малороссийских и донских козаков — первые под начальством наказного гетмана Якова Лизогуба, вторые — атамана своего Фрола Минаева пошли на штурм, были выбиты из внутренних укреплений, но засели на валу, откуда турки никак не могли сбить их. После этого всем войскам велено было готовиться к приступу; но турки не стали дожидаться его и 18 июля объявили готовность сдаться, выговаривая себе позволение выйти из города в полном вооружении, с женами, детьми и пожитками. Условие было принято.
«Min Her Kenich, — писал Петр Ромодановскому, — известно вам, государю, буди, что благословил господь бог оружие ваше государское: понеже вчерашнего дня, молитвою и счастием вашим государским, азовцы, видя конечную тесноту, сдались». К Виниусу писал: «Ныне со святым Павлом радуйтеся всегда о господе, и паки реку: радуйтеся! Ныне же радость наша исполнися: понеже господь бог двалетние труды и крови наши милостию своею наградил; вчерашнего дня азовцы, видя конечную свою беду, сдались. Изменника Якушку (Янсена) отдали жива в руки наши».
И в Москве сильно обрадовались, 31 июля все значительнейшие люди в управлении сидели у «первого министра», Льва Кирилловича Нарышкина, когда получено было известие о сдаче Азова; Виниуса сейчас же послали к патриарху, святейший заплакал от радости и велел ударить в большой колокол к молебну, на который сошлось бесчисленное множество народа; думный дьяк Емельян Украинцев читал царскую грамоту к патриарху: «По прежде писанному нашему извещению вашему святейшеству о целости здравия нашего и о военных наших трудах довольно предложено, а ныне извествуем: егда по повелению нашему промыслом и усердно радетельными трудами боярина нашего Алексея Семеновича Шеина великороссийские и малороссийские наши войска земляной вал к неприятельскому рву отовсюду равномерно привалили, и из-за того валу ров заметав и заровняв, тем же валом через тот ров до неприятельского валу дошли, и валы сообщили толь близко, еже возможно было с неприятели, кроме оружия, едиными руками терзатися; уже и земля за их вал метанием в город сыпалась. И сего же настоящего июля месяца 17 числа, в пяток, малороссийские наши войска, по жребию своему в тех трудех пребывающие, при которых неотступно пребывая муж в добродетели и в военных трудех искусный гетман наказный Яков Лизогуб, обще донского нашего войска с атаманом Фролом Миняевым и с донскими козаками предварили неприятельской раскат подкопать, и на него мужески взойтить, и с неприятели бившись довольно, и тем раскатом овладели и, дождався ночи, с того раската четыре пушки стащили; а в 18 числе, в субботу, о полудни, неприятели, азовские сидельцы, видя войск наших крепкое на град наступление и промысл радетельный, а свою конечную погибель, замахали шапками и знамена приклонили и выслали для договора от себя двух человек знатных людей, и били челом, чтоб даровать животом и отпустить бы их с женами и с детьми, а на знак уверения в твердости и в праве оставили двух человек аманатов и отдали немчина Якушку, который, изменя, из войск наших ушел к ним в Азов и обусурманился прошлого году. А в 19 числе азовские сидельцы город Азов со всем, что в нем было, отдали».
Были увещания к деятельному продолжению войны и с той стороны, с которой, по прежнему опыту, трудно было ожидать их. В сентябре 1691 года была получена грамота от иерусалимского патриарха Досифея от 18 марта. «Пришел в Адрианополь посол французский, — извещал патриарх, — принес от короля своего грамоту насчет св. мест, случился тогда там и хан крымский; подарили французы визирю 70000 золотых червонных, а хану 10000 и настаивали, что турки должны отдать св. места французам, потому что москали приходили воевать Крым; хан толковал о том же. Взяли у нас св. гроб и отдали служить в нем французам, дали нам только 24 лампады, взяли у нас французы половину Голгофы, всю церковь Вифлеемскую, св. пещеру, разорили все деисусы, раскопали всю трапезу, где раздаем св. свет, и хуже наделали в Иерусалиме, чем персы и арабы, и какие беды старцам нашим тамошним причинили — кто может рассказать? Кстати, были и синайские старцы и просили у визиря некоторого повышения чести, заступились за них французы, чтоб нас одолеть, однако визирь не послушался; только упрямится, св. мест нам не отдает, народ турецкий кричит, что москали были смирны, а теперь из-за Иерусалима войну начнут, но визирь это ни во что ставит. Теперь просят французы вновь указу, чтоб обновить им в Иерусалиме своды церковные и таким образом явиться старыми владетелями. Если вы, божественные самодержцы, оставите святую церковь, то какая вам похвала будет? Если вы отправите сюда посла, то прежде всего он должен стараться о нашем деле, о возвращении нам св. мест, и без этого не должен заключать мира; ибо если вы заключите мир без этого, то лучше уже ничего не предлагайте об Иерусалиме, ибо иначе турки поймут, что у вас нет об нем попечения, и тогда французы завладеют св. местами навеки, и нам вперед нельзя будет подавать на них челобитья. Так, если хотите предлагать об Иерусалиме, то в случае отказа уже не заключайте мира, а начинайте войну. Теперь время очень удобное; возьмите прежде Украйну, потом требуйте Молдавии и Валахии, также Иерусалим возьмите и тогда заключайте мир. Нам лучше жить с турками, чем с французами, но вам не полезно, если турки останутся жить на севере от Дуная, или в Подолии, или на Украйне, или если Иерусалим оставите в их руках: худой это будет мир! потому что ни одному государству турки так не враждебны, как вам. Тому 18 лет, как я писал письмецо из Адрианополя блаженной памяти отцу вашему государю царю кир Алексею Михайловичу и советовал: покиньте поляков и усмирите прежде турок, потому что непременно хотят придти к Днепру: он не послушал, не поверил, а потом случилось все так, как мы писали. И теперь советую, если хотите мириться, так миритесь, чтоб Украйна была освобождена, Иерусалим был отдан и турки отступили за Дунай, а не так, лучше воюйте вместе с соседями, гоните и смиряйте нечестивых, а о поляках нечего заботиться: когда захотите смирить их, тогда и смирите. Нынешний визирь — человек достойный, взял Нису и Белград, а причиною вы, потому что татары были с ним вместе, а если бы татары были вами сдержаны, то турки ничего бы не сделали. Однако они никакой благодарности вам не воздают, потому что, думать надобно, доброта ваша от неразумия. Теперь визирь вместе с ханом хочет вас обмануть; победит немцев, а потом и за людей вас не. станет почитать, потому что очень он глубок и лукав. Победивши немцев, станут воевать с великим гневом по многим причинам. Поэтому опять пишу: если не будет освобождена Украйна и Иерусалим и если турки не будут изгнаны из Подолии, не заключайте мира с ними, но стойте крепко. Будете заключать мир и станете вначале требовать Иерусалима, и если они его вам не отдадут, то не заключайте мира, турки убьют визиря за напрасную войну. Если будут отдавать вам весь Иерусалим, а Украйны не поступятся и из Подолии не выйдут — не заключайте мира, потому что если засядут они в Подолии, то сыщут удобное время и не будут молчать. Помогайте полякам и иным, пока здешние погибнут. Если татары погибнут, то и турки с ними, и дойдет ваша власть до Дуная, а если татары останутся целы, то они вас обманут. Вперед такого времени не сыщете, как теперь. Мы желали взять Иерусалим от французов чрез вас, и не для Иерусалима только; мы хотим, чтоб вы не позволяли туркам жить по сю сторону Дуная и за Дунаем, чтоб вы разорили татар, тогда и Иерусалим будет ваш. Александр Великий не ради бога, но ради единоплеменных своих на персов великою войною ходил; а вы ради святых мест и единого православия для чего не бодрствуете, не трудитесь, не отгоняете от себя злых соседей? Вы упросили у бога, чтоб у турок была война с немцами; теперь такое благополучное время, и вы не радеете! В досаду вам турки отдали Иерусалим французам и вас ни во что ставят; смотрите, как смеются над вами: ко всем государям послали грамоты, что воцарился новый султан, а к вам не пишут ничего. Татары — горсть людей, и хвалятся, что берут у вас дань, а так как татары — подданные турецкие, то выходит, что и вы турецкие подданные. Много раз вы хвалились, что хотите сделать и то и другое, и все оканчивалось одними словами, а дела не явилось никакого». Патриарх счел нужное приписать: «Чтоб греки, живущие в Москве, ничего не знали о моем письме, кроме Николая Спафари».
2 сентября 1691 года Досифей писал другую грамоту к царям, которая дошла в Москву не ранее начала 1693 года. Патриарх был сильно озабочен тем, что французы добыли себе позволение возобновить свод церковный в Иерусалиме, и просил царей начать мирные переговоры с турками, причем требовать, чтоб св. места отданы были грекам по-прежнему, ибо англичане и голландцы хлопочут о мире между Австриею и Турциею, и австрийцы по наущению папы могут внести в договор, чтоб св. места остались за католиками. «Мы надеемся, — писал Досифей, — что турки исполнят вашу просьбу, потому что вы ничего нового не будете просить; не просите, чтоб вам самим владеть св. местами, но только чтоб они были под властию греков, как прежде; так как греки — турецкие подданные, то султану от этого никакого бесчестья не будет».
Кожуховский поход был последнею потехою. «Как осенью, — писал Петр, — трудились мы под Кожуховым в марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на уме не было; однако ж эта игра стала предвестником настоящего дела». Опыт Голицына показывал, что степные походы не могут обещать успеха, и потому решено было направить поход на Азов, путь к которому облегчался Доном и близкими к городу поселениями донских козаков. Взятие важной турецкой крепости могло произвести сильнейшее впечатление в Европе, чем война с татарами; Шкипера должна была прельщать мысль, что Азов был ключ к Азовскому морю. Хотели оплошить турок, напасть нечаянно на Азов, и в начале 1695 года объявлен был поход — только на Крым. И действительно, огромное войско, старая дворянская конница, под начальством боярина Бориса Петровича Шереметева отправилась к низовьям Днепра, взявши с собою и малороссийских козаков; но войско нового строя, полки: Преображенский, Семеновский, Бутырский и Лефортов, вместе с московскими стрельцами, городовыми солдатами и царедворцами всего 31000, выступило под Азов под начальством трех генералов — Автамона Головина, Лефорта и Гордона; бомбардирскую роту вел бомбардир Петр Алексеев. В апреле месяце передовой Гордонов отряд собрался в Тамбове и отправился сухим путем через Черкасск к Азову. Войска Головина и Лефорта сели на суда и Москве и поплыли Москвою-рекою, Окою и Волгою. «Шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть идем», — писал бомбардир в Архангельск к Апраксину; дьякон Петр приписывал: «Про твое здоровье пьем водку и ренское, а паче пиво». Поход был не без препятствий. Бомбардир из Нижнего писал к своему потешному генералиссимусу и королю Ромодановскому: «Min Her Kenich! Письмо вашего превосходительства, государя моего милостивого, в стольном граде Прешбурге писанное, мне отдано, за которую вашу государскую милость должны до последней капли крови своей про лить, для чего и ныне посланы, и чаем за ваши многие и теплые к богу молитвы, вашим посланием, а нашими трудами и кровьми оное совершить. А о здешнем возвещаю, что холопи ваши, генералы Автамон Михайлович и Франц Яковлевич, со всеми войски дал бог здорово, и намерены завтрашнего дня иттить в путь, а мешкали для того, что иные суды в три дня насилу пришли, и из тех многие, небрежением глупых кормщиков, также и суды, которые делали гости, гораздо худы, иные насилу пришли». К Виниусу Bombardir Piter писал: «Min Her! Ветры нас крепко держали в Дединове два дни, да в Муроме три дни; а больше всех задержка была от глупых кормщиков и работников, которые именем словут мастера, а дело от них, что земля от неба».
Войско плыло Волгою до Царицына; отсюда до козачьего городка Паншина на Дону шло сухим путем с большою нуждою, потому что ратные люди, и без того уставшие от гребли, должны были теперь тащить на себе орудия и пушечные припасы, по недостатку лошадей. В Паншине новая беда: подрядчики не поставили нужное количество съестных припасов. Из Паншина войско поплыло Доном, отдохнуло три дня в Черкасске и 29 июня приблизилось к Азову, под которым уже стоял Гордон. «Min Her, — писал Петр Виниусу, — в день св. апостол Петра и Павла пришли на реку Койсу, верст за 10 от Азова, и на молитвах св. апостол, яко на камени утвердясь, несомненно веруем, яко сыны адские не одолеют нас». Между тем в Москве сильно беспокоились насчет судьбы царя и войска, и начинали ходить разные зловещие слухи; поэтому приведенное письмо к Виниусу произвело большую радость; Виниус отвечал: «Та почта такую всем радость принесла, что мнозии и в церквах божиих и в домах своих того ж часа молебствовали, прияв сию радостную почту, яже яко солнце тму многие лжи разогнала и повсюду, даже и в стрелецких слободах , великую радость принесла». 8 июля начали действовать русские батареи. На одной батарее бомбардир Петр Алексеев сам начинял гранаты и бомбы и сам стрелял в продолжение двух недель и потом записал о своей службе: «Зачал служить с первого азовского походу бомбардиром».
Турки еще 6 числа получили подкрепление морем, а к русским водою нельзя было доставлять съестных припасов: препятствовали две турецкие каланчи, построенные по обоим берегам Дона, между каланчами протянуты были железные цепи и набиты сваи. Кликнули клич по охотниках из донских козаков — кто пойдет на каланчу? Каждому обещано по 10 рублей. Козаки взяли одну каланчу. Осажденным представился случай отмстить: к ним перебежал вступивший в русскую службу и перекрестившийся голландский матрос Яков Янсен и указал слабое место в русском стане, рассказал, что русские спят в полдень, во время самого сильного зноя. Турки вышли в это время из Азова, пустивши перед собою одного из кубанских или аграханских раскольников, который, окликнутый часовыми, сказался по-русски козаком и, высмотревши, что русские беспечно отдыхают, дал знак туркам. Те стремительно ворвались в лагерь, побили сонных, и хотя были выгнаны с большим уроном, однако успели увезти 9 полевых орудий и перепортить все осадные. Зато ночью турки, сидевшие в другой каланче, ушли из нее, покинув свои пушки, и утром козаки заняли каланчу. Это произвело большую радость в русском войске, Петр писал: «Теперь зело свободны стали, и разъезд со всякими живностями в обозы наши, и будары с запасами воинскими съестными с реки Койсы сюда пришли, которые преж сего в обоз зело с великою провожены были трудностию от татар сухим путем. И слава богу, по взятии оных, яко врата к Азову счастия отворились».
Надежды эти, однако, не исполнились; Петр увидал, что под Азовом нельзя «играть». «Пешие наклонясь ходим, — писал он Кревету — потому что подошли к гнезду близко и шершней раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются, однако и гнездо их помаленьку сыплется». Труды понадобились сильные, чтоб рассыпать гнездо, а уменья и единства было мало. В Москве стали беспокоиться, что письма из-под Азова начали запаздывать; Петр должен был ободрять. «Писать изволишь, — отвечал он Ромодановскому, — что почты урочным днем не бывали и тому учинися препоною недосужество, потому что многие знатные в воинских трудах люди за оными писем своих писать не успели; также и отец ваш государев и богомолец (Зотов) был в непрестанных же трудах письменных расспрашиванием многих языков и иными делами. А здесь, государь, милостию божию и вашими государскими молитвами и счастием все, дал бог, здорово. — Для бога, не сомневайтеся о почтах, что замешкиваются; истинно за недосужеством, а не для того, храни боже! чтоб за какою бедою. И сам можешь рассудить, что если б что учинилось, как бы то утаить возможно? И сие выразумев, донести кому пристойно». К Виниусу Петр писал: «В Марсовом ярме непрестанно труждаемся. Здесь, слава богу? все здорово и в городе Марсовым плугом все испахано и насеяно, и не токмо в городе, но и во рву. И ныне ожидаем доброго рождения, в чем, господи, помози нам, в славу имени своего святого».
На этот год ничего не взошло из насеянного. Два штурма не удались. 27 сентября решено отступить от Азова, занявши только каланчи. С большим успехом действовало войско, посланное на маленькие турецкие городки в низовьях Днепра: Шереметев и Мазепа взяли приступом два из них — Кази-Кермень и Таган, два другие были оставлены турками.
22 ноября царь вступил с торжеством в Москву; но неудачу было трудно скрыть: тяжкий и дальний поход с самим царем, большие потери не окупались взятием двух каланчей, которые не могли получить большей важности от того, что их окрестили громким именем Новосергиевского города, по примеру царя Алексея Михайловича, который взятые в Ливонии города называл по именам русских святых. Неудача страшная: первое дело молодого царя не было благословено успехом! Это, видно, не кораблики строить, не под Кожуховым потешаться, не с немцами пировать! Но тут-то благодаря этой неудаче и произошло явление великого человека Петр не упал духом, но вдруг вырос от беды и обнаружил изумительную деятельность, чтоб загладить неудачу, упрочить успех второго похода. С неудачи азовской начинается царствование Петра Великого.
На молодого царя роптали за то, что он сблизился с иностранцами; многим после неудачи азовской должны были приходить на память слова покойного патриарха Иоакима, что не может быть успеха, божьего благословения, если русскими полками будут предводительствовать иностранцы-еретики. Что же царь? Тотчас по возвращении из похода хлопочет, чтоб прислано было ему еще больше иностранцев, посылает в Австрию и Пруссию за инженерами и подкопными мастерами. До сих пор царь строил кораблики с иностранными мастерами для своей потехи; теперь вызывает еще из-за границы новых мастеров, вызывает из Архангельска иностранных корабельных плотников, хочет строить суда, которые должны плыть к Азову и запереть его от турецких судов, чтоб они не могли доставить осажденным помощи. Корабли должны быть готовы к весне будущего 1696 года; возможно ли это! Мы знаем, как медленно строился корабль при царе Алексее Михайловиче, но сын царя Алексея сам корабельный плотник, при нем дело пойдет иначе.
Галера, которую строили в Голландии, предназначая ее для Волги и Каспийского моря, привезена была в Москву, в Преображенское, на лесопильную мельницу; здесь по ее образцу начали строить суда, и к концу февраля 1696 года срублены были из сырого, мерзлого леса части 22 галер и 4 брандеров; работали преображенские и семеновские солдаты, работали плотники, взятые из разных мест, как обыкновенно в старину сгоняли рабочих в Москву к государеву делу, работали иностранцы. В лесных местах, ближайших к Дону, в Воронеже, Козлове, Добром и Сокольске, 26000 работников должны были к весне срубить 1300 стругов, 300 лодок, 100 плотов. Адмиралом зачинавшегося флота был назначен Лефорт. Шкипер и бомбардир Петр Алексеев носил теперь звание капитана. 27 ноября был сказан поход и сухопутному войску, главным начальником которого был назначен боярин Алексей Семенович Шеин.
Среди этой небывалой деятельности, поднятой вторым царем, умер первый, Иван Алексеевич, умер незаметно, как жил, 29 января 1696 года. Первым делом единовластителя Петра было ехать в Воронеж, несмотря на больную ногу: надобно было к вскрытию рек перевести галеры в Воронеж, собрать их и пустить на воду. Шкипер, бомбардир и капитан должен был сам быть на месте, чтоб дело шло быстро и порядочно. А препятствий много к быстроте и порядку. У главного заводчика дела больная нога, препятствующая скорому переезду из Москвы в Воронеж. Адмирал Лефорт болен, остался в Москве, не может ехать в Воронеж. Тысячи работников не являются к работе, на указные места, тысячи бегут с работы: солдаты, отправленные в Воронеж для флота, так дуруют дорогою, что Лефорт должен писать об этом из Москвы в Воронеж к государю: «Покладаюсь на твою милость, чтоб ты пожаловал, приказал капитанам, чтоб они учили солдат и надсматривали, чтоб от них дуровства не было, дорогою много они дуровали». Лефорт, несмотря на болезнь, спешил в Воронеж. «Путь такой, — писал он к царю от 20 марта, — что ни в санях, ни в телеге, морозы и ветры великие, однако же на той неделе поеду. День места, другой, приму лекарство и не буду мешкать, каков ни будет путь, жить дале не стану. Лекарства всякого круг себя наставлю, и морозы меня не проймут, такожде и лекарев со мною будет. По письму от милости твоей слышу, что тебе дал бог лучше, и чаю, что мне в дороге лучше будет. Сего числа князь Борис Алексеевич у меня будет кушать и про ваше здоровье станем пить, а с Москвы мой первый ночлег будет в Добровицах, и там мы милость вашу не забудем. Чаю, что у милости вашей пиво доброго нет на Воронеже, я к милости твоей привезу с собою и мушкателенвейн и пива доброго. Доски многие посланы к милости вашей, сам изволишь рассудить, какой нужный путь, что по се число не бывали; а веревки готовые есть и посланы, а ныне делать великая трудность в такие морозы. Изволишь от меня поклониться всем капитанам, которые каторги свои делают и готовят, а с теми, которые не бывали с каторгами, я с ними справлюсь».
Эти люди, члены компании, все тут в своих письмах: болезнь и пир, управа с нерадивыми капитанами, отсылка, досок и веревок и мушкателенвейн — все вместе. Чтоб сохранить этих людей живыми в истории, а не мумиями, не должно представлять их ни только менторами, ни только собутыльниками.
Лефорт выехал из Москвы и с дороги из Ельца писал Петру: «На Ефремове новоприезжие лекари, которые три человека со мною идут, а достальные 9 человек особо сошлися вместе, стали пить, всякий стал свое вино хвалить; после того учинился у них спор о лекарствах, и дошло у них до шпаг, и три человека из них ранены, однако ж не тяжелые раны».
Лекаря режут друг друга, подводчики бегут с дороги, бросая перевозимые вещи. Новая, страшная беда — леса горят именно там, где рубят струги, и «струговому делу чинится великое порушение и морскому воинскому походу остановка». Капитаны в Воронеже жалуются и кричат, что в кузнице уголья нет: «За тем дело наше стало!» Погода также чинит порушение и остановку. Капитан Питер пишет к Стрешневу в Москву от 23 марта: «Здесь, слава богу, все здорово, а суды делаются без мешкоты, только после великого дождя был великий мороз так крепкий, что вновь реки стали, за которым морозом дней с пять не работали». В другом письме, от 7 апреля, к Виниусу пишет: «Здесь, слава богу, все здорово, только сегодня поутру ост-винт великую стужу, снег и бурю принес».
Несмотря на все порушения, все было, слава богу, здорово, и дело шло с поспешением, потому что «мы, — писал Петр Стрешневу, — по приказу божию к прадеду нашему Адаму, в поте лица своего едим хлеб свой». Этот хлеб ел он в маленьком домике, состоявшем из двух горниц с сенями и крыльцом, бани и поварни.
Флот был построен: 2 корабля, 23 галеры и 4 брандера. С первых чисел апреля начали спускать суда на воду; в этом занятии прошла Святая неделя. Петр поздравил с праздником всех своих, оставшихся в Москве, в одном письме к Виниусу «не для лени, но великих ради недосужек и праздника». Король Ромодановский прислал выговор капитану, что получил поздравление вместе с другими; Piter отвечал: «Изволишь писать про вину мою, что я ваши государские лица вместе написал с иными, и в том прошу прощения, потому что корабельщики, наши братья, в чинах неискусны». Между тем еще в марте пришли один за другим в Воронеж и полки, которые должны были садиться здесь на струга. 23 апреля суда с войском двинулись, 3 мая поплыл и «морской караван», как тогда называли флот; впереди, начальствуя осьмью галерами, плыл капитан Петр Алексеев, на галере Principium, которую сам строил.
Труды, употребленные на постройку флота, были не напрасны: русский флот загородил дорогу турецкому в устьях Дона, и Азов остался без помощи. Большое нападение татар на русский лагерь было отбито, после чего происходили с ними почти ежедневные сшибки, удачные для русских, кроме одного раза, когда, по словам Петра, русские позабыли свою оборону — воинский строй и гнались по прадедовскому обычаю без порядка за неприятелем, вследствие чего и потеряли несколько людей, но потом оправились. Начались осадные работы. На увещания сестры Натальи, чтоб был осторожнее, Петр отвечал: «По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако хотя и ходят, только по ся поры вежливо. Турки на помочь пришли, да к нам нейдут, и чаю, что желают нас к себе». Обстреливание города началось 16 июня с большим успехом: осажденные не могли оставаться в своих разбитых домах, укрывались в землянках; но городские укрепления оставались нетронутыми, и осаждающие не знали, что делать? Выписанные австрийские инженеры, артиллеристы и минеры еще не приезжали; по желанию войска приступили к работе по прадедовскому обычаю: стали насыпать огромный вал в уровень с валом неприятельским и засыпать ров; приехали наконец иностранные мастера, и городские укрепления тронулись от выстрелов, направленных искусным артиллеристом Граге. 2000 малороссийских и донских козаков — первые под начальством наказного гетмана Якова Лизогуба, вторые — атамана своего Фрола Минаева пошли на штурм, были выбиты из внутренних укреплений, но засели на валу, откуда турки никак не могли сбить их. После этого всем войскам велено было готовиться к приступу; но турки не стали дожидаться его и 18 июля объявили готовность сдаться, выговаривая себе позволение выйти из города в полном вооружении, с женами, детьми и пожитками. Условие было принято.
«Min Her Kenich, — писал Петр Ромодановскому, — известно вам, государю, буди, что благословил господь бог оружие ваше государское: понеже вчерашнего дня, молитвою и счастием вашим государским, азовцы, видя конечную тесноту, сдались». К Виниусу писал: «Ныне со святым Павлом радуйтеся всегда о господе, и паки реку: радуйтеся! Ныне же радость наша исполнися: понеже господь бог двалетние труды и крови наши милостию своею наградил; вчерашнего дня азовцы, видя конечную свою беду, сдались. Изменника Якушку (Янсена) отдали жива в руки наши».
И в Москве сильно обрадовались, 31 июля все значительнейшие люди в управлении сидели у «первого министра», Льва Кирилловича Нарышкина, когда получено было известие о сдаче Азова; Виниуса сейчас же послали к патриарху, святейший заплакал от радости и велел ударить в большой колокол к молебну, на который сошлось бесчисленное множество народа; думный дьяк Емельян Украинцев читал царскую грамоту к патриарху: «По прежде писанному нашему извещению вашему святейшеству о целости здравия нашего и о военных наших трудах довольно предложено, а ныне извествуем: егда по повелению нашему промыслом и усердно радетельными трудами боярина нашего Алексея Семеновича Шеина великороссийские и малороссийские наши войска земляной вал к неприятельскому рву отовсюду равномерно привалили, и из-за того валу ров заметав и заровняв, тем же валом через тот ров до неприятельского валу дошли, и валы сообщили толь близко, еже возможно было с неприятели, кроме оружия, едиными руками терзатися; уже и земля за их вал метанием в город сыпалась. И сего же настоящего июля месяца 17 числа, в пяток, малороссийские наши войска, по жребию своему в тех трудех пребывающие, при которых неотступно пребывая муж в добродетели и в военных трудех искусный гетман наказный Яков Лизогуб, обще донского нашего войска с атаманом Фролом Миняевым и с донскими козаками предварили неприятельской раскат подкопать, и на него мужески взойтить, и с неприятели бившись довольно, и тем раскатом овладели и, дождався ночи, с того раската четыре пушки стащили; а в 18 числе, в субботу, о полудни, неприятели, азовские сидельцы, видя войск наших крепкое на град наступление и промысл радетельный, а свою конечную погибель, замахали шапками и знамена приклонили и выслали для договора от себя двух человек знатных людей, и били челом, чтоб даровать животом и отпустить бы их с женами и с детьми, а на знак уверения в твердости и в праве оставили двух человек аманатов и отдали немчина Якушку, который, изменя, из войск наших ушел к ним в Азов и обусурманился прошлого году. А в 19 числе азовские сидельцы город Азов со всем, что в нем было, отдали».