Страница:
Коридоры, тесные, заполненные аппаратурой комнаты, просторные залы. В глубине гор затаился целый город. Точнее, крепость, заполненная системами экстренного восстановления. Прикрыв глаза, можно было представить, как трясётся пол, воет сигнал тревоги, ползут по стенам трещины, перемигиваются, а потом гаснут кажется навсегда, лампы, осыпается пластик и обнажаются провода. Но вот выползают из ниш ремонтные роботы, пенится и твердеет сочащийся кажется из глубин земли пластик, сращиваются разорванные кабели, и вновь сектор оживает, наполняется энергией. Хоть и с потерями, но он ещё работоспособен. Крепость готова к дальнейшим битвам.
– Вот наша ТЭФ-установка типа «Зенит-ультра», – сказал Герт, указывая в расширившийся проем, открывший уходящий в глубину зал, внизу которого была необычной формы ТЭФ-улитка – такая же, которая даёт энергию Асгарду и сильно отличается в лучшую сторону от стандартных энергетических установок, использующихся на Большой Земле. – Пошли дальше.
Мы вынырнули из гравитоннеля, поднявшись на два уровня.
– Здесь главный транслятор виброзащиты. На расстоянии пятнадцати километров находятся скрытые в толще породы башни. При активизации защиты они как сказочные великаны вырастут из земли, и базу накроет низковибрационный ТЭФ-барьер.
– Что-то слышал об этом, – сказал Шестернев.
– Новосибирская ТЭФ-зона накрыта барьером, что исключает проникновение в неё посторонних, – пояснил я.
– Вы передали эту технологию Большой Земле? – удивился Шестернев.
– Ни в коем случае, – мотнул головой Герт. – Мы смонтировали установки. Как монтируем многие из систем боевых космолётов и глайдеров. В некоторых областях не стоит терять приоритета… А теперь – святая святых. Сам центр управления.
Лифтовая платформа, на которую мы встали, ринулась вниз. Она набирала скорость, по бокам сверкали и змеились световые иероглифы. На секунду нахлынула тьма, а потом платформа мягко опустилась в центре площадки диаметром метров пятнадцать. Лифтовая платформа с шипением ушла вверх, а мы остались стоять… в космосе.
Место – копия рубки космического корабля. Полнейшая иллюзия падения в космическом пространстве. Невесомое покрывало Млечного пути, яркие точки – планеты Солнечной системы, серебряный диск Луны впереди, а сзади – блюдце Солнца, На площадке стояло восемь кресел, два прозрачных пульта. Четыре офицера были заняты своими делами, один из них попытался вскочить и отрапортовать, но Герт жестом велел ему не отвлекаться.
– Это, – Герт сделал широкий жест рукой, – окрестности Земли. Как они видны с точки в горах Памира – то есть с той, где мы находимся.
Герт уселся в кресло и погладил пульт.
– Пока здесь делать нечего. Маловероятно, что рагниты смогут добраться до нас ранее рассчитанного срока.
– Будем надеяться, – сказал я.
– Пока спутники контроля перекрывают только двадцать процентов околоземного пространства. Раньше никому в голову не приходило строить подобную систему контроля – она просто была не нужна. Слишком большие расходы непонятно на что. Когда она будет завершена, ни одна шлюпка не подлетит к Земле.
– Двадцать процентов, – я прищёлкнул пальцами. – Значит, сегодня восемь из десяти, что чужой корабль останется незамеченным системой контроля.
– Меньше, – возразил Герт. – Всё зависит от траектории. Большой шанс, что он выйдет из тёмного сектора в прозрачный. Если хотя бы приблизительно знать траекторию.
– У него достаточно мощные двигатели. Ему не нужно слишком заботиться об экономии энергии А как в атмосфере? Мы не сможем его засечь?
– Если он появиться над Федерацией – засечём. Но системами воздушного оповещения прикрыто лишь десять процентов поверхности Земли. Если он рухнет в Чёрных Штатах, в Африке или в океан – ищи ветра в поле.
– Мы должны его встретить, Герт, – решительно произнёс я. – Мне нужен груз этого космолёта.
– Попробуем. Как повезёт.
– Я должен встретить Индейца честь по чести С украденной им «голубикой».
В пятиметровом цилиндре переливалась какая-то искрящаяся переливающаяся субстанция. Здоровенная конструкция, в переплетениях которой терялся глаз, время от времени озарялась медленно, с, казалось, разумной осторожностью проползающими по серебристому металлу от основания до верхушки молниями. В центре располагался прикрытый силовым полем и наполненный бездонной, космической чернотой бассейн. Что там хранилось – одному Богу да ещё Стивену Диксону, хозяину этих палат, известно. Потолок и стены отливали мерцающим малиновым светом – это означало, что лаборатория заключена в непроницаемый шар силового поля, способного погасить небольшой ядерный взрыв – предосторожность нелишняя, учитывая, каких демонов порой вызывает здесь наш главный «алхимик».
Лика провела нас к противоперегрузочному креслу (зачем оно здесь?!), в котором, вытянув тощие ноги, развалился Диксон. На его голове красовался контактный комп-шлем, обеспечивающий прямую связь с лабораторным компом, а также с главным компом Асгарда.
– Так, так, родимый, – ворковал Диксон. – Дожмем здесь чуток, введём переменную, растянем цепочку на двенадцать процентов… Ох, как ладненько. Ох, как хорошо… Тьфу, чёрт побери!
Он стянул шлем и покачал головой:
– Сорвалась рыбка.
– Привет, Стив, – я протянул руку, и учёный крепко пожал её.
– Привет, костолом.
– Успехи?
– Успехи? Куда же без них, родненьких? А, Лика? – он потянулся к Лике и ущипнул её за мягкое место, за что получил по руке и гнусно захихикал. Невозможный тип. Худой и чёрный, как кочерга, шумливый негр без малейшего намёка на комплексы и на желание следовать установленным правилам поведения. Большинство великих учёных с вывихом – Вот руку и сердце Лике предлагаю. Не хочет
– Ах ты болтун! – возмутилась Лика.
– Ну и болтун. Зато умный.
Тут он прав. Умный. Даже чересчур. Ума у него даже больше, чем нахальства. Главный эксперт нашего научно-исследовательского центра, он без труда ориентировался в самых дремучих дебрях нескольких наук, эдакий Ломоносов широкого профиля. Он обладал потрясающей логикой, стройностью мыслей и способностью выдвигать самые невероятные теории. В сочетании с интуитивными способностями Лики они образовывали дуэт, которому под силу если не все, то очень многое.
– Выкладывай, что надумал по нашему заказу, – велел я.
– Надумал, что эксперты МОБСа и Европола ни на что не годные халтурщики.
Диксон взял со столика стрелку и, прицелившись, кинул её прямо в центр мишени, прилепленной в нескольких метрах к кожуху квантового джеструктора, напоминающего поставленную на горлышко двухметровую бутыль.
– И это всё? – спросил я, когда пауза затянулась непозволительно долго.
Диксон со свистом кинул ещё одну стрелку – на этот раз в девятку, и досадливо прищёлкнул языком.
– Сам-то читал их заключения? – спросил он насмешливо.
– Говорят, новое поколение сверхсложных соединений, типа полученных в конце прошлого века в лаборатории академика Ткачева. Оказывают сильное наркотическое, галлюцигенное воздействие на психику. Ей-Богу, студенты второго курса сделали бы заключение не хуже.
– Они не правы?
– Правы, – вставила слово Лика.
– Правы, – кивнул Диксон. – Как студенты второго курса. Нам лень было провести немного больше времени в лаборатории. Иначе они бы поняли главное – состав вещества неустойчив.
– Неустойчивые молекулярные связи? – спросил я.
– Связи как раз очень устойчивые. Соотношение элементов меняется. Представь себе шахматную доску. Фигуры расставлены в определённой позиции. Они и остаются на своих местах, только пешка вдруг превращается в коня, ферзь в ладью. Там меняются атомы. Одни элементы заменяются на другие.
– Такое возможно?
– Невозможно, Необъяснимо ни с точки зрения стандартных и нестандартных мутаций, ни с точки зрения ряда базовых законов. Но так оно и есть.
– Что это всё значит?
– Это значит… – он взял стрелку и послал её в центр мишени. – Это значит, что в этом твоём зелье присутствует какая-то иная физика.
– Что за чушь? Как может быть иная физика?
– В этих наркотиках есть нечто, что вывалилось к нам из каких-то иных реальностей. Неужели непонятно? Вспомни Страну Заколдованных Дорог, в которой ты побывал.
– Помню.
– В нашу материю, – он кинул ещё одну стрелку, она ударилась в уже торчащую в мишени и упала на пол, – вонзаются стрелы иного мира. Но хуже другое, – он замолчал.
– Продолжай.
– Хуже, что они вонзаются в сознание людей. Человек, употребляя зелье, подвергается не только воздействию наркотических веществ, но и иной физической реальности.
– И что происходит с психикой?
– Можно только гадать. Вопрос трудный. Молено сказать, философский, – он опять потянулся к Лике, чтобы ущипнуть её, на этот раз получил по руке сильнее. – Мы, суперы, имеющие доступ к вселенскому информационному полю, можем ответить на вопрос, откуда берутся в наших головах мысли?
– Не можем.
– Соображаешь, костолом. Одна из идей – мысли есть вселенские вибрации духовной энергии и заполняют все. Мозг и душа, будучи приёмником, настроенным на определённую волну, улавливают определённые передачи.
– Это только теория. Одна из многих, притом с большими дырами, – возразила Лика.
– Не спорь, родная… Ну вот, под воздействием этого кусочка иной физики душа и мозг перенастраиваются. Идёт сбой частот. В принимаемые программы вклиниваются иные, с совершенно другими частотами. Человек входит в разлад с окружающим, Это как ложка перца в торте. Но и это не самое худшее.
– Что самое худшее?
– Эти люди не просто принимают иные программы, но и служат их проводниками Они как лазерными лучами плавят мозги сограждан, вбивают в них иные передачи, Иные вибрации. Они становятся центром зарождающегося циклона И они частично уже не принадлежат человечеству.
– А кому принадлежат?
– Не знаю. Мне тебя надо спросить. Когда ты шёл по следу таинственного незнакомца, что ощущал?
– Ну… На меня повеяло чем-то… Похожее ощущение, как при контакте с Синим Шаром, – вот я и произнёс то, что боялся произнести, будто бы из опасения выкликнуть джинна из бутылки.
– Рагниты, – Диксон хлопнул в ладоши, будто услышал радостную новость. – Что и требовалось доказать.
– Но если рагниты проникли в «транспортёр Динозавров», то это… Это катастрофа.
– Не так страшен черт, как его малютки, – повторил Диксон русскую шутку, которой лет триста, и потянулся за шлемом.
– Пошли, – кивнул я Шестерневу. Дверь отъехала в сторону, и мне упруго ударила в лицо африканская жара.
– Не холодно, – поморщился Шестернев.
– А что ты хочешь? Сорок километров до Каира.
На аэродроме стояли большой «Боинг» и штук восемь самолётов малого класса. Горизонт вздымался тремя золотистыми паутинами антенн космической связи. В километре от аэродрома будто бы из песка вырастал и впивался в небо похожий на изъеденную ветрами скалу, беспорядочный, довольно уродливый и в своей уродливости противоестественно привлекательный шпиль здания Управления Космический Сообщений ОССН – оно было построено девяносто лет назад и воплотило в себе металлом, сталью, бронзой самые безумные идеи в очередной раз вспыхнувшего тогда конструктивистского бума.
Нас поджидал высокий мужчина лет сорока на вид с пышными усами, похожий на киплинговского колониального офицера. На нём была форма капитана третьей ступени УКС.
– Капитан Коллинз, – представился он.
Мы прошли мимо двух охранников. В отделанном натуральным мрамором холле было прохладно и пустынно. Равно как и в коридорах Управления.
– Людей не видать, – сказал я, проходя в пустой лифт.
– Людей здесь полно. Здание – целый город. Просто у каждого своя ниша. А вот и мои владения.
Он пригласил нас жестом пройти вперёд. Мы очутились на площадке, нависшей над лабиринтом. Внизу на десятки метров шли ряды мощных голографических и биокомпьютеров. Сюда сходилась информация от сотен космических кораблей, орбитальных самолётов. Впереди висела звёздная карта, усеянная разноцветными точками орбитальных станций, пунктирами траекторий, слабо светящимися плоскостями эклиптики планет Солнечной системы.
– Моё рабочее место, – Коллинз сел на жёсткий, неудобный стул. – Хорошо, что вы прилетели сами, а не послали запрос. Вместе легче разобраться в этой мешанине. Ну, начали?
– Начали, – кивнул я, усаживаясь на такой же стул.
– Любимый собеседник – Большой компьютер Управления…
Блок по пассажироперевозкам Марс – Земля, – приказал Коллинз, и в СТ-проёме возникли столбцы цифр и значков.
Минут через сорок мы наткнулись на то, что искали.
– Такого я не ожидал, – удивлённо произнёс Коллинз. – Рейс «Марс – Земля» номер восемнадцать дробь два. Лайнер «Фудзи». На пересадочную станцию «Кольцо» прибыло семьдесят пять пассажиров. По данным регистрационного компьютера Американского сектора.
– А на самом деле?
– Есть ещё информационные отвалы. Драгоценные крупинки информации, растворившиеся в тоннах породы. Тут картина другая – пассажиров было семьдесят шесть.
– Некто не хотел, чтобы о нём осталась информация в регистрационном компьютере, – сказал я. – Сможем восстановить его регистрационные данные?
– Попытаемся, – кивнул Коллинз. Он начал колдовать с компьютером. – Как этот лишний пассажир умудрился стереть данные из регистрационного компа?
– Умеет.
– Я думал, это почти невозможно.
– Зазор между «невозможно» и «почти невозможно» достаточно велик, – отделался я ни к чему не обязывающей репликой.
Незачем распространяться, что некоторые люди могут творить и «полностью невозможные» вещи. Вспомнить, как на моём, тогда ещё оперативника класса "А", горизонте возникла Лика – она умудрилась влезть в информационный банк федерального миграционного управления.
Минут через сорок Коллинз приказал:
– Развёртка.
В СТ-проёме поползла мешанина цифр, обрывки слов, какие-то сумбурные линии и световые всплески.
– Что-то не то, – Коллинз вновь принялся за работу, но через четверть часа признал своё поражение. – Ничего больше не вытянуть. Блок данных изуродован. Безвозвратно.
– Это мы ещё посмотрим, – сказал я.
– Где его носит? – недовольно осведомился Шестернев и, скомкав пустую пачку от сигарет, запустил ею в залетевшего с площади перед собором Сан-Марко голубя – там тьма этих нахальных, непуганых и жирных птиц, которых обожают почему-то туристы.
– Ещё три минуты. Он пунктуален, как все тевтоны, – сказал Миклош Маркович – не последняя спица в колесе «Деревянных Ангелов».
Я, Маркович и Шестернев приютились в небольшом уличном кафе, каких здесь сотни, расположилось на тесной площади, затерявшейся в диком переплетении улочек, мостов, каналов. В Венеции очень легко заблудиться, но Дитрих Вольф не заблудится. Перед встречей он наверняка изучил все пути подхода и ухода, все продумал и просчитал. Он привык полагаться только на себя.
Неделю назад, когда мы нашли Марковича в одном из амстердамских сенсорпритонов, у него уже начинались проблемы с психикой после трёхдневного пребывания там и испробования всех видов сенсорнарков. У мафиози были большие проблемы с конкурентами и даже с друзьями, и белый свет ему стал не мил. В притоне он пытался забыть об обрушившихся на него неприятностях и о том, что слишком мало осталось способов для их разрешения. Маркович уже не надеялся жить долго и решил спрятаться от проблем, подобно страусу, только голову он зарывал не в песок, а в сенсоршлем. Пару дней мы пичкали его медикаментами, приводя в приличное состояние. Мы знали, что Маркович может свести нас с кем-нибудь из руководителей «раскольников», которые, по нашим сведениям, занимаются распространением «голубичных» наркотиков. Мы очень популярно разъяснили Марковичу, что он нас перепутал с теми, кто собирается предоставлять ему адвокатов или судей и кого интересуют его гражданские права, а также жизнь и здоровье. Когда мафиози со всей ясностью понял, как он влип, и уяснил, что ему надо бояться нас больше, чем кого бы то ни было, он стал нашим союзником. В знак доброй дружбы он устроил нам встречу с «раскольником» Дитрихом Вольфом.
Обычная для венецианского лета жара сегодня спала, небо хмурилось низкими тучами, повеяло прохладой. Стулья в кафе были из прозрачного пластика, так что казалось, сидящие на них зависли в воздухе, очертания сидений и спинок угадывались по красным пунктирным линиям. Такие же линии очерчивали и стол, намекая, что пицца, кофейник, тарелки и чашки вовсе не левитируют. Кроме нас посетителей больше не было. Быстрый и проворный официант, умело лавируя между невидимой мебелью, подлетел к нам, расставил фужеры со слабыми коктейлями.
– Что ещё желают сеньоры? – широко улыбаясь спросил он.
– Ничего не желают, – недовольно буркнул Маркович.
– Есть и то, что не предусмотрено прейскурантом, – хищно поведя длинным горбатым носом, произнёс официант. – Как насчёт щепотки «птичьего пуха», сеньоры?
– Провались, макаронник поганый! – зарычал Маркович так, что улыбку будто сдёрнуло с лица официанта. Этот клиент и внешне, и по манерам сильно напомнил итальянцу пытавшуюся растянуть титанитовые прутья клетки гориллу из мюнхенского зоо.
– Сеньоры неправильно поняли, – жалко пролепетал он.
– Сеньор сейчас закусит твоей печенью, ублюдок!
Официанта как ветром сдуло. А угрюмое лицо Марковича немного просветлело – он наконец дал хоть небольшой выход своему дикому и необузданному нраву.
– Минута осталась, – сказал я, показывая Марковичу часы. – Где?
– Придёт, вонючий колбасник, – уверенно заявил Маркович, действительно мечтавший, чтобы Дитрих Вольф появился здесь и ему бы досталось на орехи по полной программе.
Воздух вдруг стал упругим, и его стало немножко не хватать. Чья-то мягкая лапа коснулась сердца. Знакомое чувство.
– Придёт, колба…
«Клинок Тюхэ»!
Ударом ноги в падении я сшиб Марковича с сиденья, и он скатился со ступенек на краю площади за мгновение до того, как пули забарабанили по стенам дома четырнадцатого века. Я переместился и нырнул в арку, найдя там укрытие. Шестернев тоже успел уйти из-под обстрела. Грохот – самонаводящаяся мини-ракета не нашла объект и разнесла витрину магазинчика. На мостовую посыпались осколки веницианских карнавальных масок.
Били с двух точек – из окна дома напротив и с крыши церкви. Мы где-то прокололись и угодили прямиком в ловушку. Правда, получилось, что в ловушку попали всё-таки не мы, а те, кто пришли за нашими жизнями.
– А-а, – коротко прокричал киллер, прежде чем шмякнуться всем телом о мостовую. Я начинил его пятком пуль из моего ЭМ-пистолета. За второго мы взялись с Шестерневым вместе. Гангстер исчез в глубине комнаты, из которой вёл обстрел.
– Уходим, – я огляделся. Опасность миновала, но никто не гарантировал, что надолго. Я поднял на ноги ругающегося Марковича, и мы кинулись прочь.
Получасом позже гиперзвуковая «Камбала» оторвалась от взлётной полосы, пробила низкий облачный покров, сверху выглядевший бесконечной арктической пустыней.
– Концы обрублены, – вздохнул я. – Твоими заботами? – осведомился я у Марковича, забившегося в угол самолёта.
– Ну да, – захрипел мафиози. – Они чокнутые, эти «раскольники», я же предупреждал! С ними нельзя иметь никаких дел! Они убирают компаньонов! Они ушли в глубину так сильно, что, по-моему, даже сами наверняка не знают, где прячутся. Недоноски! Я ни при чём!
– Поверим, – кивнул я. Мне казалось, что Маркович не врёт.
Опять мы вытянули пустышку.
Дни проходили за днями, складывались в недели. Мы с Шестерневым неустанно порхали из конца в конец земного шара (тьфу, какие у шара концы?), метались из одной страны в другую, с континента на континент на принадлежащей МОБСу «Камбале». Нас интересовали следы «раскольников» и церкви «Последней ночи». Подтверждались полученные на Марсе данные о том, что именно они связаны с Найдёнышем.
После Гонконгского криза основная штаб-квартира церкви «Последней ночи» была разгромлена силами правопорядка. Но были арестованы и доставлены в заведения психиатрической реабилитации только пешки. Ангел земного воплощения Аграхам Сокрушающий как сквозь землю провалился. Притом не один, а вместе со всеми ближайшими помощниками и помощницами. На их след напасть никак не удавалось. Равно как и на след «раскольников»
Мы выходили на торговцев «голубичными» наркотиками, разгромили несколько сетей торговцев зельем, уничтожили ряд структурных ячеек, но в руки попадались только пешки. «Раскольники», равно как и «ночники», действовали с невероятной изворотливостью и нечеловеческой осторожностью.
Было понятно, что где-то у них есть основные базы, где и творятся основные действа. Хода туда нам не было.
Занятие оказалось далеко небезопасным. Засада в Венеции была не первой. В Мехико нам пришлось куда туже. Там мы сцепились, наверное, с ротой головорезов, пришлось отступать, оставляя за собой трупы и ничего не добившись.
По этим же направлениям работала полиция, спецслужбы.
На «раскольников» и «ночников» была объявлена всемирная охота. Успехи у моих коллег были не лучше. А последствия их действий – куда печальнее. В Мадриде наркодельцы расстреляли трёх сотрудников Европола при попытке накрыть одного из руководителей раскольничьих ячеек. В Санкт-Петербурге группа МОБС из четырёх сотрудников погибла, проникнув в тайный храм «ночников» и напоровшись на объёмную бомбу. В общем противник пока обыгрывал нас. Ещё одна проваленная операция не слишком много добавляла к общему разгромному счету.
По прибытии из Венеции в Москву я соединился с Чаевым и доложил ему о наших «успехах».
– Вы мастера провалов, – оценил шеф нашу работу. – Пора уже молодёжь учить искусству постоянно засыпаться и оставаться живыми.
– Подождём до лучших времён, – буркнул я.
– Вы меня не огорчили, поскольку ничего лучшего я уже и не жду. Брали бы пример с Диксона. Он кое-чего нашёл. Он ждёт тебя.
– Сегодня буду.
– Ох, оперативники, – покачал головой Чаев и отключил связь.
Интересно, что там нашёл наш эксперт? Просто так Чаев не стал бы меня выдёргивать в Асгард, зная, сколько у нас дел.
– Ну что, двигаем в Асгард, – сказал я.
– На ночь глядя? – поморщился Шестернев.
– Ещё напомни, что тебе после провала отдых положен… Вставай.
До Асгарда мы добрались ночью. Ведущего эксперта нашего научного центра я нашёл там, где и ожидал – в его подземной пещере-лаборатории. По-моему, он месяцами не выбирался оттуда на свет божий. Застал я его за странным занятием. Он размешивал деревянным поленом булькающее, вонючее, болотно-зелёного цвета содержимое здоровенного медного котла.
– Вот наша ТЭФ-установка типа «Зенит-ультра», – сказал Герт, указывая в расширившийся проем, открывший уходящий в глубину зал, внизу которого была необычной формы ТЭФ-улитка – такая же, которая даёт энергию Асгарду и сильно отличается в лучшую сторону от стандартных энергетических установок, использующихся на Большой Земле. – Пошли дальше.
Мы вынырнули из гравитоннеля, поднявшись на два уровня.
– Здесь главный транслятор виброзащиты. На расстоянии пятнадцати километров находятся скрытые в толще породы башни. При активизации защиты они как сказочные великаны вырастут из земли, и базу накроет низковибрационный ТЭФ-барьер.
– Что-то слышал об этом, – сказал Шестернев.
– Новосибирская ТЭФ-зона накрыта барьером, что исключает проникновение в неё посторонних, – пояснил я.
– Вы передали эту технологию Большой Земле? – удивился Шестернев.
– Ни в коем случае, – мотнул головой Герт. – Мы смонтировали установки. Как монтируем многие из систем боевых космолётов и глайдеров. В некоторых областях не стоит терять приоритета… А теперь – святая святых. Сам центр управления.
Лифтовая платформа, на которую мы встали, ринулась вниз. Она набирала скорость, по бокам сверкали и змеились световые иероглифы. На секунду нахлынула тьма, а потом платформа мягко опустилась в центре площадки диаметром метров пятнадцать. Лифтовая платформа с шипением ушла вверх, а мы остались стоять… в космосе.
Место – копия рубки космического корабля. Полнейшая иллюзия падения в космическом пространстве. Невесомое покрывало Млечного пути, яркие точки – планеты Солнечной системы, серебряный диск Луны впереди, а сзади – блюдце Солнца, На площадке стояло восемь кресел, два прозрачных пульта. Четыре офицера были заняты своими делами, один из них попытался вскочить и отрапортовать, но Герт жестом велел ему не отвлекаться.
– Это, – Герт сделал широкий жест рукой, – окрестности Земли. Как они видны с точки в горах Памира – то есть с той, где мы находимся.
Герт уселся в кресло и погладил пульт.
– Пока здесь делать нечего. Маловероятно, что рагниты смогут добраться до нас ранее рассчитанного срока.
– Будем надеяться, – сказал я.
– Пока спутники контроля перекрывают только двадцать процентов околоземного пространства. Раньше никому в голову не приходило строить подобную систему контроля – она просто была не нужна. Слишком большие расходы непонятно на что. Когда она будет завершена, ни одна шлюпка не подлетит к Земле.
– Двадцать процентов, – я прищёлкнул пальцами. – Значит, сегодня восемь из десяти, что чужой корабль останется незамеченным системой контроля.
– Меньше, – возразил Герт. – Всё зависит от траектории. Большой шанс, что он выйдет из тёмного сектора в прозрачный. Если хотя бы приблизительно знать траекторию.
– У него достаточно мощные двигатели. Ему не нужно слишком заботиться об экономии энергии А как в атмосфере? Мы не сможем его засечь?
– Если он появиться над Федерацией – засечём. Но системами воздушного оповещения прикрыто лишь десять процентов поверхности Земли. Если он рухнет в Чёрных Штатах, в Африке или в океан – ищи ветра в поле.
– Мы должны его встретить, Герт, – решительно произнёс я. – Мне нужен груз этого космолёта.
– Попробуем. Как повезёт.
– Я должен встретить Индейца честь по чести С украденной им «голубикой».
* * *
Лаборатория занимала треть купола в центре Асгарда. Сводчатый зал метров сто в диаметре был заполнен аппаратурой весьма странного вида и не менее странного назначения. «Головастики» с Большой Земли сломали бы голову, пытаясь разобрать, что тут к чему, но им, не приобщённым к научным достижениям Галактики, это было бы непросто.В пятиметровом цилиндре переливалась какая-то искрящаяся переливающаяся субстанция. Здоровенная конструкция, в переплетениях которой терялся глаз, время от времени озарялась медленно, с, казалось, разумной осторожностью проползающими по серебристому металлу от основания до верхушки молниями. В центре располагался прикрытый силовым полем и наполненный бездонной, космической чернотой бассейн. Что там хранилось – одному Богу да ещё Стивену Диксону, хозяину этих палат, известно. Потолок и стены отливали мерцающим малиновым светом – это означало, что лаборатория заключена в непроницаемый шар силового поля, способного погасить небольшой ядерный взрыв – предосторожность нелишняя, учитывая, каких демонов порой вызывает здесь наш главный «алхимик».
Лика провела нас к противоперегрузочному креслу (зачем оно здесь?!), в котором, вытянув тощие ноги, развалился Диксон. На его голове красовался контактный комп-шлем, обеспечивающий прямую связь с лабораторным компом, а также с главным компом Асгарда.
– Так, так, родимый, – ворковал Диксон. – Дожмем здесь чуток, введём переменную, растянем цепочку на двенадцать процентов… Ох, как ладненько. Ох, как хорошо… Тьфу, чёрт побери!
Он стянул шлем и покачал головой:
– Сорвалась рыбка.
– Привет, Стив, – я протянул руку, и учёный крепко пожал её.
– Привет, костолом.
– Успехи?
– Успехи? Куда же без них, родненьких? А, Лика? – он потянулся к Лике и ущипнул её за мягкое место, за что получил по руке и гнусно захихикал. Невозможный тип. Худой и чёрный, как кочерга, шумливый негр без малейшего намёка на комплексы и на желание следовать установленным правилам поведения. Большинство великих учёных с вывихом – Вот руку и сердце Лике предлагаю. Не хочет
– Ах ты болтун! – возмутилась Лика.
– Ну и болтун. Зато умный.
Тут он прав. Умный. Даже чересчур. Ума у него даже больше, чем нахальства. Главный эксперт нашего научно-исследовательского центра, он без труда ориентировался в самых дремучих дебрях нескольких наук, эдакий Ломоносов широкого профиля. Он обладал потрясающей логикой, стройностью мыслей и способностью выдвигать самые невероятные теории. В сочетании с интуитивными способностями Лики они образовывали дуэт, которому под силу если не все, то очень многое.
– Выкладывай, что надумал по нашему заказу, – велел я.
– Надумал, что эксперты МОБСа и Европола ни на что не годные халтурщики.
Диксон взял со столика стрелку и, прицелившись, кинул её прямо в центр мишени, прилепленной в нескольких метрах к кожуху квантового джеструктора, напоминающего поставленную на горлышко двухметровую бутыль.
– И это всё? – спросил я, когда пауза затянулась непозволительно долго.
Диксон со свистом кинул ещё одну стрелку – на этот раз в девятку, и досадливо прищёлкнул языком.
– Сам-то читал их заключения? – спросил он насмешливо.
– Говорят, новое поколение сверхсложных соединений, типа полученных в конце прошлого века в лаборатории академика Ткачева. Оказывают сильное наркотическое, галлюцигенное воздействие на психику. Ей-Богу, студенты второго курса сделали бы заключение не хуже.
– Они не правы?
– Правы, – вставила слово Лика.
– Правы, – кивнул Диксон. – Как студенты второго курса. Нам лень было провести немного больше времени в лаборатории. Иначе они бы поняли главное – состав вещества неустойчив.
– Неустойчивые молекулярные связи? – спросил я.
– Связи как раз очень устойчивые. Соотношение элементов меняется. Представь себе шахматную доску. Фигуры расставлены в определённой позиции. Они и остаются на своих местах, только пешка вдруг превращается в коня, ферзь в ладью. Там меняются атомы. Одни элементы заменяются на другие.
– Такое возможно?
– Невозможно, Необъяснимо ни с точки зрения стандартных и нестандартных мутаций, ни с точки зрения ряда базовых законов. Но так оно и есть.
– Что это всё значит?
– Это значит… – он взял стрелку и послал её в центр мишени. – Это значит, что в этом твоём зелье присутствует какая-то иная физика.
– Что за чушь? Как может быть иная физика?
– В этих наркотиках есть нечто, что вывалилось к нам из каких-то иных реальностей. Неужели непонятно? Вспомни Страну Заколдованных Дорог, в которой ты побывал.
– Помню.
– В нашу материю, – он кинул ещё одну стрелку, она ударилась в уже торчащую в мишени и упала на пол, – вонзаются стрелы иного мира. Но хуже другое, – он замолчал.
– Продолжай.
– Хуже, что они вонзаются в сознание людей. Человек, употребляя зелье, подвергается не только воздействию наркотических веществ, но и иной физической реальности.
– И что происходит с психикой?
– Можно только гадать. Вопрос трудный. Молено сказать, философский, – он опять потянулся к Лике, чтобы ущипнуть её, на этот раз получил по руке сильнее. – Мы, суперы, имеющие доступ к вселенскому информационному полю, можем ответить на вопрос, откуда берутся в наших головах мысли?
– Не можем.
– Соображаешь, костолом. Одна из идей – мысли есть вселенские вибрации духовной энергии и заполняют все. Мозг и душа, будучи приёмником, настроенным на определённую волну, улавливают определённые передачи.
– Это только теория. Одна из многих, притом с большими дырами, – возразила Лика.
– Не спорь, родная… Ну вот, под воздействием этого кусочка иной физики душа и мозг перенастраиваются. Идёт сбой частот. В принимаемые программы вклиниваются иные, с совершенно другими частотами. Человек входит в разлад с окружающим, Это как ложка перца в торте. Но и это не самое худшее.
– Что самое худшее?
– Эти люди не просто принимают иные программы, но и служат их проводниками Они как лазерными лучами плавят мозги сограждан, вбивают в них иные передачи, Иные вибрации. Они становятся центром зарождающегося циклона И они частично уже не принадлежат человечеству.
– А кому принадлежат?
– Не знаю. Мне тебя надо спросить. Когда ты шёл по следу таинственного незнакомца, что ощущал?
– Ну… На меня повеяло чем-то… Похожее ощущение, как при контакте с Синим Шаром, – вот я и произнёс то, что боялся произнести, будто бы из опасения выкликнуть джинна из бутылки.
– Рагниты, – Диксон хлопнул в ладоши, будто услышал радостную новость. – Что и требовалось доказать.
– Но если рагниты проникли в «транспортёр Динозавров», то это… Это катастрофа.
– Не так страшен черт, как его малютки, – повторил Диксон русскую шутку, которой лет триста, и потянулся за шлемом.
* * *
Гиперзвуковая «Камбала» зашла на посадку и резко рванулась вниз. Она зависла на секунду над посадочной площадкой, качнулась падающим осенним листом, опустилась на резинобетон, неторопливо заскользила вправо и замерла под пятнадцатиметровой «ромашкой» обслуживающего комплекса.– Пошли, – кивнул я Шестерневу. Дверь отъехала в сторону, и мне упруго ударила в лицо африканская жара.
– Не холодно, – поморщился Шестернев.
– А что ты хочешь? Сорок километров до Каира.
На аэродроме стояли большой «Боинг» и штук восемь самолётов малого класса. Горизонт вздымался тремя золотистыми паутинами антенн космической связи. В километре от аэродрома будто бы из песка вырастал и впивался в небо похожий на изъеденную ветрами скалу, беспорядочный, довольно уродливый и в своей уродливости противоестественно привлекательный шпиль здания Управления Космический Сообщений ОССН – оно было построено девяносто лет назад и воплотило в себе металлом, сталью, бронзой самые безумные идеи в очередной раз вспыхнувшего тогда конструктивистского бума.
Нас поджидал высокий мужчина лет сорока на вид с пышными усами, похожий на киплинговского колониального офицера. На нём была форма капитана третьей ступени УКС.
– Капитан Коллинз, – представился он.
Мы прошли мимо двух охранников. В отделанном натуральным мрамором холле было прохладно и пустынно. Равно как и в коридорах Управления.
– Людей не видать, – сказал я, проходя в пустой лифт.
– Людей здесь полно. Здание – целый город. Просто у каждого своя ниша. А вот и мои владения.
Он пригласил нас жестом пройти вперёд. Мы очутились на площадке, нависшей над лабиринтом. Внизу на десятки метров шли ряды мощных голографических и биокомпьютеров. Сюда сходилась информация от сотен космических кораблей, орбитальных самолётов. Впереди висела звёздная карта, усеянная разноцветными точками орбитальных станций, пунктирами траекторий, слабо светящимися плоскостями эклиптики планет Солнечной системы.
– Моё рабочее место, – Коллинз сел на жёсткий, неудобный стул. – Хорошо, что вы прилетели сами, а не послали запрос. Вместе легче разобраться в этой мешанине. Ну, начали?
– Начали, – кивнул я, усаживаясь на такой же стул.
– Любимый собеседник – Большой компьютер Управления…
Блок по пассажироперевозкам Марс – Земля, – приказал Коллинз, и в СТ-проёме возникли столбцы цифр и значков.
Минут через сорок мы наткнулись на то, что искали.
– Такого я не ожидал, – удивлённо произнёс Коллинз. – Рейс «Марс – Земля» номер восемнадцать дробь два. Лайнер «Фудзи». На пересадочную станцию «Кольцо» прибыло семьдесят пять пассажиров. По данным регистрационного компьютера Американского сектора.
– А на самом деле?
– Есть ещё информационные отвалы. Драгоценные крупинки информации, растворившиеся в тоннах породы. Тут картина другая – пассажиров было семьдесят шесть.
– Некто не хотел, чтобы о нём осталась информация в регистрационном компьютере, – сказал я. – Сможем восстановить его регистрационные данные?
– Попытаемся, – кивнул Коллинз. Он начал колдовать с компьютером. – Как этот лишний пассажир умудрился стереть данные из регистрационного компа?
– Умеет.
– Я думал, это почти невозможно.
– Зазор между «невозможно» и «почти невозможно» достаточно велик, – отделался я ни к чему не обязывающей репликой.
Незачем распространяться, что некоторые люди могут творить и «полностью невозможные» вещи. Вспомнить, как на моём, тогда ещё оперативника класса "А", горизонте возникла Лика – она умудрилась влезть в информационный банк федерального миграционного управления.
Минут через сорок Коллинз приказал:
– Развёртка.
В СТ-проёме поползла мешанина цифр, обрывки слов, какие-то сумбурные линии и световые всплески.
– Что-то не то, – Коллинз вновь принялся за работу, но через четверть часа признал своё поражение. – Ничего больше не вытянуть. Блок данных изуродован. Безвозвратно.
– Это мы ещё посмотрим, – сказал я.
* * *
С изобретением силиконовых суперполимерных покрытий Венеция утратила свою привычную обшарпанность, ушли в прошлое влажные потёки на стенах, набухшая, готовая обвалиться штукатурка. Город стал привычно чист и стерилен, каким и положено быть городу двадцать второго века. За полторы тысячи лет своего существования Венеция была свободной республикой, владениями Франции, Австрии, потом Италии. Большой передел мира «тёмных десятилетий» вернул ей независимость и правление Большого Совета во главем с дожем – тогда было модно стряхивать тысячелетнюю пыль со старых понятий, названий и государственных институтов. Здесь сложилось несколько необычное законодательство, делавшее это место притягательным не только для туристов, но и для преступников всех мастей. Большие Кланы обожали проводить в Венеции свои съезды, поскольку в соответствии с местными законами выдача международных преступников была усложнена до предела, а проведение акций совместно с полицией других государств, а также международными полицеиструктурами категорически воспрещалось. Почему-то охрана спокойствия бандитов считалась вопросом государственной чести и предметом национальной гордости. Здесь же пытались установить либеральный режим к наркотикам, включая сильнодействующие, практически легализовали волновые и компьютерные наркотики, после чего сюда было двинули страждущие со всей Земли и начался сущий ад. Продержались эти новшества недолго – ОССН пригрозил широким набором санкций.– Где его носит? – недовольно осведомился Шестернев и, скомкав пустую пачку от сигарет, запустил ею в залетевшего с площади перед собором Сан-Марко голубя – там тьма этих нахальных, непуганых и жирных птиц, которых обожают почему-то туристы.
– Ещё три минуты. Он пунктуален, как все тевтоны, – сказал Миклош Маркович – не последняя спица в колесе «Деревянных Ангелов».
Я, Маркович и Шестернев приютились в небольшом уличном кафе, каких здесь сотни, расположилось на тесной площади, затерявшейся в диком переплетении улочек, мостов, каналов. В Венеции очень легко заблудиться, но Дитрих Вольф не заблудится. Перед встречей он наверняка изучил все пути подхода и ухода, все продумал и просчитал. Он привык полагаться только на себя.
Неделю назад, когда мы нашли Марковича в одном из амстердамских сенсорпритонов, у него уже начинались проблемы с психикой после трёхдневного пребывания там и испробования всех видов сенсорнарков. У мафиози были большие проблемы с конкурентами и даже с друзьями, и белый свет ему стал не мил. В притоне он пытался забыть об обрушившихся на него неприятностях и о том, что слишком мало осталось способов для их разрешения. Маркович уже не надеялся жить долго и решил спрятаться от проблем, подобно страусу, только голову он зарывал не в песок, а в сенсоршлем. Пару дней мы пичкали его медикаментами, приводя в приличное состояние. Мы знали, что Маркович может свести нас с кем-нибудь из руководителей «раскольников», которые, по нашим сведениям, занимаются распространением «голубичных» наркотиков. Мы очень популярно разъяснили Марковичу, что он нас перепутал с теми, кто собирается предоставлять ему адвокатов или судей и кого интересуют его гражданские права, а также жизнь и здоровье. Когда мафиози со всей ясностью понял, как он влип, и уяснил, что ему надо бояться нас больше, чем кого бы то ни было, он стал нашим союзником. В знак доброй дружбы он устроил нам встречу с «раскольником» Дитрихом Вольфом.
Обычная для венецианского лета жара сегодня спала, небо хмурилось низкими тучами, повеяло прохладой. Стулья в кафе были из прозрачного пластика, так что казалось, сидящие на них зависли в воздухе, очертания сидений и спинок угадывались по красным пунктирным линиям. Такие же линии очерчивали и стол, намекая, что пицца, кофейник, тарелки и чашки вовсе не левитируют. Кроме нас посетителей больше не было. Быстрый и проворный официант, умело лавируя между невидимой мебелью, подлетел к нам, расставил фужеры со слабыми коктейлями.
– Что ещё желают сеньоры? – широко улыбаясь спросил он.
– Ничего не желают, – недовольно буркнул Маркович.
– Есть и то, что не предусмотрено прейскурантом, – хищно поведя длинным горбатым носом, произнёс официант. – Как насчёт щепотки «птичьего пуха», сеньоры?
– Провались, макаронник поганый! – зарычал Маркович так, что улыбку будто сдёрнуло с лица официанта. Этот клиент и внешне, и по манерам сильно напомнил итальянцу пытавшуюся растянуть титанитовые прутья клетки гориллу из мюнхенского зоо.
– Сеньоры неправильно поняли, – жалко пролепетал он.
– Сеньор сейчас закусит твоей печенью, ублюдок!
Официанта как ветром сдуло. А угрюмое лицо Марковича немного просветлело – он наконец дал хоть небольшой выход своему дикому и необузданному нраву.
– Минута осталась, – сказал я, показывая Марковичу часы. – Где?
– Придёт, вонючий колбасник, – уверенно заявил Маркович, действительно мечтавший, чтобы Дитрих Вольф появился здесь и ему бы досталось на орехи по полной программе.
Воздух вдруг стал упругим, и его стало немножко не хватать. Чья-то мягкая лапа коснулась сердца. Знакомое чувство.
– Придёт, колба…
«Клинок Тюхэ»!
Ударом ноги в падении я сшиб Марковича с сиденья, и он скатился со ступенек на краю площади за мгновение до того, как пули забарабанили по стенам дома четырнадцатого века. Я переместился и нырнул в арку, найдя там укрытие. Шестернев тоже успел уйти из-под обстрела. Грохот – самонаводящаяся мини-ракета не нашла объект и разнесла витрину магазинчика. На мостовую посыпались осколки веницианских карнавальных масок.
Били с двух точек – из окна дома напротив и с крыши церкви. Мы где-то прокололись и угодили прямиком в ловушку. Правда, получилось, что в ловушку попали всё-таки не мы, а те, кто пришли за нашими жизнями.
– А-а, – коротко прокричал киллер, прежде чем шмякнуться всем телом о мостовую. Я начинил его пятком пуль из моего ЭМ-пистолета. За второго мы взялись с Шестерневым вместе. Гангстер исчез в глубине комнаты, из которой вёл обстрел.
– Уходим, – я огляделся. Опасность миновала, но никто не гарантировал, что надолго. Я поднял на ноги ругающегося Марковича, и мы кинулись прочь.
Получасом позже гиперзвуковая «Камбала» оторвалась от взлётной полосы, пробила низкий облачный покров, сверху выглядевший бесконечной арктической пустыней.
– Концы обрублены, – вздохнул я. – Твоими заботами? – осведомился я у Марковича, забившегося в угол самолёта.
– Ну да, – захрипел мафиози. – Они чокнутые, эти «раскольники», я же предупреждал! С ними нельзя иметь никаких дел! Они убирают компаньонов! Они ушли в глубину так сильно, что, по-моему, даже сами наверняка не знают, где прячутся. Недоноски! Я ни при чём!
– Поверим, – кивнул я. Мне казалось, что Маркович не врёт.
Опять мы вытянули пустышку.
Дни проходили за днями, складывались в недели. Мы с Шестерневым неустанно порхали из конца в конец земного шара (тьфу, какие у шара концы?), метались из одной страны в другую, с континента на континент на принадлежащей МОБСу «Камбале». Нас интересовали следы «раскольников» и церкви «Последней ночи». Подтверждались полученные на Марсе данные о том, что именно они связаны с Найдёнышем.
После Гонконгского криза основная штаб-квартира церкви «Последней ночи» была разгромлена силами правопорядка. Но были арестованы и доставлены в заведения психиатрической реабилитации только пешки. Ангел земного воплощения Аграхам Сокрушающий как сквозь землю провалился. Притом не один, а вместе со всеми ближайшими помощниками и помощницами. На их след напасть никак не удавалось. Равно как и на след «раскольников»
Мы выходили на торговцев «голубичными» наркотиками, разгромили несколько сетей торговцев зельем, уничтожили ряд структурных ячеек, но в руки попадались только пешки. «Раскольники», равно как и «ночники», действовали с невероятной изворотливостью и нечеловеческой осторожностью.
Было понятно, что где-то у них есть основные базы, где и творятся основные действа. Хода туда нам не было.
Занятие оказалось далеко небезопасным. Засада в Венеции была не первой. В Мехико нам пришлось куда туже. Там мы сцепились, наверное, с ротой головорезов, пришлось отступать, оставляя за собой трупы и ничего не добившись.
По этим же направлениям работала полиция, спецслужбы.
На «раскольников» и «ночников» была объявлена всемирная охота. Успехи у моих коллег были не лучше. А последствия их действий – куда печальнее. В Мадриде наркодельцы расстреляли трёх сотрудников Европола при попытке накрыть одного из руководителей раскольничьих ячеек. В Санкт-Петербурге группа МОБС из четырёх сотрудников погибла, проникнув в тайный храм «ночников» и напоровшись на объёмную бомбу. В общем противник пока обыгрывал нас. Ещё одна проваленная операция не слишком много добавляла к общему разгромному счету.
По прибытии из Венеции в Москву я соединился с Чаевым и доложил ему о наших «успехах».
– Вы мастера провалов, – оценил шеф нашу работу. – Пора уже молодёжь учить искусству постоянно засыпаться и оставаться живыми.
– Подождём до лучших времён, – буркнул я.
– Вы меня не огорчили, поскольку ничего лучшего я уже и не жду. Брали бы пример с Диксона. Он кое-чего нашёл. Он ждёт тебя.
– Сегодня буду.
– Ох, оперативники, – покачал головой Чаев и отключил связь.
Интересно, что там нашёл наш эксперт? Просто так Чаев не стал бы меня выдёргивать в Асгард, зная, сколько у нас дел.
– Ну что, двигаем в Асгард, – сказал я.
– На ночь глядя? – поморщился Шестернев.
– Ещё напомни, что тебе после провала отдых положен… Вставай.
До Асгарда мы добрались ночью. Ведущего эксперта нашего научного центра я нашёл там, где и ожидал – в его подземной пещере-лаборатории. По-моему, он месяцами не выбирался оттуда на свет божий. Застал я его за странным занятием. Он размешивал деревянным поленом булькающее, вонючее, болотно-зелёного цвета содержимое здоровенного медного котла.