Страница:
– Что скажешь, Володя? – осведомился я, когда СТ-проем закрылся.
– Что-то есть.
– Что именно?
– Как он держится. Его воспоминания о том, что он чувствовал после «голубики», чем-то неуловимо похожи на то, что говорят активные участники кризов.
– Действительно.
– Значит, всё же мы имеем дело с нарковоздействием нового вида и в невиданных масштабах? – Шестернев подобрался, глаза его заблестели, как и у любого порядочного опера, почувствовавшего, что в деле появилась зацепка.
– Не так все просто. Двести тысяч участников Нью-Йоркского криза второй степени не могли быть накачаны неизвестным наркотиком, притом тем, который не может быть определён меддиагностами. Тут нечто более глобальное. Каким-то образом открываются шлюзы в душах людей и из них вырывается дьявол.
– Звучит романтично, – скривился Шестернев. – А наш ли это, человеческий дьявол, Володя, а?
– Что ты имеешь в виду?
– Неважно. Есть идея, но не буду пока забивать тебе голову… Надо идти по этой тропинке Пускай оперативники отрабатывают иные линии. Мы займёмся этой. А значит…
– На Марс?
– На Марс…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
– Что-то есть.
– Что именно?
– Как он держится. Его воспоминания о том, что он чувствовал после «голубики», чем-то неуловимо похожи на то, что говорят активные участники кризов.
– Действительно.
– Значит, всё же мы имеем дело с нарковоздействием нового вида и в невиданных масштабах? – Шестернев подобрался, глаза его заблестели, как и у любого порядочного опера, почувствовавшего, что в деле появилась зацепка.
– Не так все просто. Двести тысяч участников Нью-Йоркского криза второй степени не могли быть накачаны неизвестным наркотиком, притом тем, который не может быть определён меддиагностами. Тут нечто более глобальное. Каким-то образом открываются шлюзы в душах людей и из них вырывается дьявол.
– Звучит романтично, – скривился Шестернев. – А наш ли это, человеческий дьявол, Володя, а?
– Что ты имеешь в виду?
– Неважно. Есть идея, но не буду пока забивать тебе голову… Надо идти по этой тропинке Пускай оперативники отрабатывают иные линии. Мы займёмся этой. А значит…
– На Марс?
– На Марс…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАРС. ПОГОНЯ ЗА ПРИЗРАКОМ
Марс – четвёртая планета Солнечной системы, среднее расстояние от солнца 228 миллионов километров, год равен двум земным, сутки на час больше, масса – в девять раз меньше массы Земли. Два естественных спутника – Фобос и Деймос. Собственная биосфера погибла много миллионов лет назад. В подземных пустотах хранятся огромные запасы замёрзшей воды. Существует три археологических комплекса – открытый в двадцатом веке "Марсианский сфинкс" и два лабиринта, датируемых от миллиона до двух миллионов лет. Создатели – неизвестны. Скорее всего не марсианская цивилизация, а пришельцы, названные условно «реликтами». Территория планеты – вне государственная зона, находящаяся под контролем Всемирного Совета Внешних Поселений. Население – восемь миллионов человек. Промышленность в основном добывающая – редкие металлы, только здесь встречающиеся природные соединения. Вместе с тем имеется несколько крупных биоинженерных комплексов, подчиняющихся самому мощному исследовательско-производственному объединению Совета Земли – институту «Биореконструкции». Все эти сведения, если они не вбиты намертво со школьной скамьи, нетрудно почерпнуть в любой книге по астрономии или в самом завалящем банке данных.
Как быстро необычное становится обыденным Пару тысяч лет назад налитая кровью звезда на небосклоне наводила поэтов и астрологов на мрачные мысли. Древние римляне дали ей имя бога войны. До последних веков мало кто верил, что когда-нибудь на те земли ступит нога человека. Девятнадцатый-двадцатый века – сенсации о марсианских каналах, попытки и проекты связи с тамошними аборигенами, бесчисленные фантазии по этому поводу, книги с описанием путешествий по марсианским лесам и борьбы с кровожадными туземцами. Чего только не по навыдумывали про Марс, пока не пришли первые фотографии безжизненной каменистой поверхности. 1975 год – две американские станции опустились на поверхность Марса и выдали вердикт – планета безжизненна и пуста. И сразу что-то ушло, завяло в сердцах многих людей. Неоправдавшиеся надежды на новые сказочные миры, на расширение горизонтов. На стремление встретить чудо.
Хотя поверхность Марса меряли марсоходы-автоматы, а в воздухе парили аэростаты, передававшие данные о составе атмосферы и о процессах в ней, но ничто не шло ни в какое сравнение с моментом, когда рифлёная подошва человека впервые коснулась почвы в бескрайней красной пустыне. Это был разгар чёрных десятилетий, когда все трещало по швам и всем казалось, что цивилизация доживает последние годы. Русско-американо-европейскую экспедицию воспринимали как некий последний бросок, лебединую песню, но в ней виделся и отблеск надежды человечества на лучшее.
«Чуть не навернулся», – был первый возглас первого ступившего на поверхность Марса космонавта Дмитрия Селезнева, едва не подвернувшего ногу.
В этот мистический миг власть человечества, его пределы простёрлись на расстояние марсианской орбиты.
Вслед за первопроходцами, учёными и романтиками идут промышленники. ТЭФ-двигатели в течение десятка лет сделали Марс таким же доступным, как, например, в двадцатом веке была доступна Антарктида. Началось активное освоение планеты. Заработали строительные комплексы, застучали тележки в рудниках, засияли дуги плазменных плавок маталлургических заводов. Марс начал обживаться. С промышленниками пришли торговцы. Человечество несёт в дальние края не только доблесть и страсть к расширению горизонтов, но грязь и порок. Из предела безнадёжных мечтаний Марс постепенно превращался в промышленное захолустье. Помимо научных сотрудников, промышленников и высококвалифицированных специалистов, сюда двинули те, кому было тесно на Земле – бежавшие от врагов и конкурентов авантюристы, бежавшие от себя неудачники, прилетевшие за лёгкими деньгами шуты, воры, проститутки, бандиты.
Конечно, типичным захолустьем Марс стать не мог. Он явился объектом самого гигантского и амбициозного проекта из тех, которых рождало человечество. Людям захотелось сравняться с творцами. Оживить безнадёжно и давно мёртвый мир. Естественно, при атмосфере с давлением в сто семьдесят раз меньше, чем на Земле, ни один живой организм существовать не может. Равно как и при перепадах температуры в сотню-другую градусов. Марсу нужна была кислородная оболочка. Щит.
Никакая техника с подобной задачей справиться не в состоянии. Любимые фантастами прошлых веков гигантские воздуходобывающие установки – просто ерунда. Единственный реальный путь – бактерии, перерабатывающие имеющиеся на Марсе вещества, углекислоту полярных шапок в кислород. С развитием генной инженерии эта невероятная задача оказалась вполне разрешимой. Почти сто лет назад заработал на Марсе институт «Биореконструкция», С того времени плотность атмосферы выросла в десяток раз. Начала формироваться биосфера. Марс оживал.
Но произошло и то, чего не ожидал никто. Не только люди приспосабливали планету под себя. Марс начал приспосабливать людей. Полсотни лет назад было впервые произнесено пугающее слово – М-мутанты…
Магнитные ботинки липли к металлопластовому прозрачному полу. Возникло ощущение, что идёшь по пустоте. Можно было бы потерять ориентацию, если бы не синие линии, очерчивающие дорожку. Стопятидесятиметровый переход соединял рейсовый лайнер «Янцзы» с орбитальной пересадочной станцией «Манхэттен». Остановившись в центре перехода, можно было рассмотреть и огромный жёлтый блин станции, и матово-зелёный суперлайнер, похожий на гигантский фужер с закрученной улиткой ножкой – ТЭФ-установкой.
Я преодолел последние метры и оказался в зоне искусственной гравитации станции. Рядом со мной шагал Шестернев. Наша цель – Марс, и мы остаёмся, а суперлайнер «Янцзы», к которому мы привыкли за почти двухмесячный перелёт, после дозаправки и профилактической проверки через восемнадцать часов унесёт к Земле новый экипаж и новых пассажиров.
Мы устроились в просторном зале ожидания. Кто-то из пассажиров развалился в кресле, смотря на звёздное небо и красную глыбу Марса наверху. Кто-то, зевая и не обращая внимания ни на планету, ни на окружающих, цедил коктейль. Кто-то настукивал на клавиатуре заказ – встречаются люди, умудряющиеся неустанно есть в любой обстановке. Кто-то, уставший от общества, отдыхал в звуко – и светонепроницаемых коконах.
Шестернев относился к пялящимся в окно. Зрелище действительно завораживало.
– Первый раз на Марсе, – сказал Шестернев. – Даже Луна – это совершенно другое. Тут – другая планета.
– Да, ты прав. Иная точка отсчёта. Иная энергетика.
– Вы правда можете странствовать между звёздами? – неожиданно спросил он. Для него вопросы о суперах были табу. Он привык не проявлять излишнего любопытства. Но сейчас не выдержал
– Да.
– Рассказы о боях на Акаре сильно отдают «клюквой».
– Всё так и было.
– Ты знаешь кого-нибудь из тех, кто был там?
– Я был.
Шестернев бросил на меня быстрый взгляд.
– Но на Марсе я тоже в первый раз, – добавил я. – Акара. Такая даль. Уму непостижимо.
Больше он этой темы не касался.
«Янцзы» начал отдаляться от станции. Его тараканами облепили роботы службы технического обеспечения. Через полчаса одна из звёзд разрослась в сияюще-белый орбитальный челнок – почти плоский, с большим – специально для разряженной марсианской атмосферы – размахом крыльев, придававших ему сходство с камбалой.
– Пассажиров, прибывших рейсом двести пять с Земли, просим пройти в пересадочную зону, – полился из динамиков мелодичный женский голос.
– Как будто здесь есть другие пассажиры, – заворчал Шестернев.
– Отвечай быстро, – я решил проверить одну идею. – Модель челнока?
– ТУ-765-ОМ.
– Назначение?
– Челночные перелёты «планета – орбита».
– Что означает ОМ?
– Орбита, Марс.
– Сколько человек на борту?
– Пять.
– Верно, – кивнул я.
Шестернев удивлённо посмотрел на меня.
– Случайно сорвалось, – сказал он. – Экипаж самолёта – четыре человека.
– Значит, один лишний. Ты назвал правильное число. Интуиция, Саша. Часто бывает так?
– Бывает.
– Ладно, обсудим ещё. А сейчас – в дорогу…
По пологой траектории челнок входил в атмосферу планеты, сбавляя скорость и снова выпрыгивая вверх, как резко брошенный плоский камешек скачет по воде. Постепенно он опускался всё ниже, сбрасывая скорость до обычной самолётной. Наконец внизу замаячили посадочные указатели «Космопорта-Марса-один», вырванного из бесконечной каменистой пустыни ровного, покрытого резинобетоном участка, по краям которого раскинулись купола и приземистые строения. Стук – шасси коснулись посадочной полосы. Зашуршали тормоза, самолёт начал замедлять скорость, пока не встал около похожего лайнера, около которого суетились киберсистемы и пара человек в зелёных скафах техперсонала.
Привычная суета. По выдвижному коридору мы проникли из самолёта в здание космопорта. А там – получение вещей, таможенные хлопоты. Китаец-контрабандист был абсолютно прав – местные таможенники не походили на хорошо обученных псов с отличным нюхом, да и аппаратура была далека от совершенства, сильно уступая оборудованию таможенных пунктов в ведущих аэропортах Земли. Значит, китайца действительно взяли по наводке.
За суетой ушло на второй план чувство, что я на другой планете. Хотя смешно воспринимать это слишком серьёзно после путешествия на Акару. Только оно было так давно.
Я протянул чиновнику местного Управления по миграции, проверявшему личности прибывающих, карточку на имя Александра Артемьева. У Шестернева был документ Владимира Валуева. Мы значились как представители Комитета социологических проблем ОССН Земли.
– Нас предупредили о вашем прибытии, – сказал чиновник по-английски. – На автобусной остановке в зелёном секторе вас ждёт машина – синий «Песчаный леопард» номер 22\116. Она запрограммирована на доставку вас к месту назначения.
– Благодарю вас.
– Желаю хорошо провести время на Марсе и решить все дела.
– Обязательно…
Все преграды пройдены. Вот она, автобусная остановка, о которой рассказывал китаец.
Вот зелёный сектор. Вот синий «Песчаный леопард» – каплевидный, новенький скоростной марсоход.
– Двадцать два-шестнадцать, – сказал Шестернев. – Наш.
Я провёл по гнезду детектора идентификационной карточкой. Дверь марсохода съехала в бок, открывая проход.
– Садись, – кивнул я Шестерневу.
Тот устроился на переднем сиденье. Я же на миг задержался. На меня нахлынуло какое-то неопределённое, трудноуловимое чувство. Предчувствие опасности? Не пойму. Меня отучили легкомысленно относиться к движениям своей души – она воспринимает волны, идущее из будущего. Итак, есть опасность или нет? Не могу понять… Я прикрыл глаза. Вроде чисто… А, была не была.
Я устроился в кресле. Оно не было жёстким и неуютным, как то, что досталось китайцу-контрабандисту.
– Добро пожаловать, – послышался голос бортового компьютера. – По программе администрации внешних поселений Марса вы будете доставлены в Олимпик-полис. Расчётное время в пути – три часа тридцать минут. Температура поверхности за бортом – минус тридцать пять градусов. Ветер – пятнадцать метров в секунду. Вероятность пыльной бури – два процента.
Незначительная. Однако вы можете ждать в космопорту более благоприятного прогноза.
– Сколько ждать?
– От пяти часов. Дальнейшее прогнозирование затруднено.
– Поехали, – сказал я.
– Просьба надеть защитные скафандры.
Только после того, как мы облачились в стандартные марсианские скафы, машина двинулась с места…
Красный и чёрный – главные цвета на Марсе. Свой кровавый, пугающий многие поколения землян цвет Марс получил благодаря изобилию гидратированных окислов железа. Чёрный базальт и серый снег придавали пейзажу только большую мрачность. Вдоль дороги из стеклобетона, очерченной светящимися линиями, шли трещины, кратеры, скальные обломки. На горизонте маячил гигантский горный хребет.
Вскоре смотреть на однообразный ландшафт надоело. Действительно, привыкаешь ко всему моментально. В том числе и к мысли, что находишься на другой планете.
– Резкое осложнение метеорологической обстановки, – проинформировал бортовой комп. – Мы с вероятностью в восемьдесят процентов войдём в зону пыльной бури.
– Вот чёрт!
Марсианская пыльная буря – это нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, раньше они были обычными бурями, но с изменениями плотности атмосферы стали просто ужасающими.
– Буря – семь баллов по восьмибалльной шкале Годунова-Базеля, – продолжал радовать комп.
– Где можно переждать бурю?
– Посёлок «Рудник-никель». Находится на расстоянии часа тридцати пяти минут езды с максимально-возможной для данных дорожных условий скоростью. В случае расчётной динамики бури вероятность достижения посёлка – восемьдесят шесть процентов.
– Рискнём…
Однако вскоре стало ясно, что нам достаются те самые несчастливые четырнадцать процентов. Буря развивалась совершенно не так, как прогнозировали метеостанции Марса. Впрочем, что они твердили, мы вскоре перестали узнавать – связь намертво заглохла. Чёрная стена, надвигавшаяся справа, теперь была с двух сторон. Она менялась очень быстро. Что-то от конца света было в этой пляске огромных масс камня, песка и снега. Квантовый увеличитель показал, как вместе с пылинками буря без труда катит огромные валуны, будто они бумажные.
– Красный ифрит, – произнёс я. Это же надо случиться – попасть в первый день пребывания на планете в поле «красного ифрита».
Так поселенцы называли наиболее разрушительные, непредсказуемые, возникающие, будто джинны из бутылки, и пропадающие так же неожиданно бури.
– Влипли, – выдохнул Шестернев.
– Теперь только держись, – приказал я бортовому компу.
– Остановка. Закрепление…
Красная тьма навалилась мигом – будто разъярённое гигантское животное прыгнуло на жертву, подминая её под себя, рвя когтями и клыками.
– Сожми зубы, – крикнул я.
Болтало совершенно немилосердно. Волны вибрации пробирали насквозь, миксером взбивали каждую частичку тела. Из желудка поднималась тошнота. Зубы, казалось, сотрутся в порошок. Пыль отвратно скрежетала по корпусу, будто какой-то гигант решил протереть ею броню марсохода насквозь. Сила напора не спадала, а только росла.
Марсоход тряхнуло, и эласторемни так впились в мои плечи, что, казалось, они острыми лезвиями пронзят меня.
Дзин… Лопнула высокая струна. Тонкий такой звук. Стоп, какая такая струна? Это не струна. Кое-что другое.
– Разрушена опора "Б", – уведомил бортовой комп – таким голосом на фуршетах предлагают шампанское. – Самовосстановлению не подлежит. Рост нагрузок на остальные опоры – двенадцать процентов.
Я предусмотрительно опустил шлем скафандра, и теперь голос компа звучал из динамика в шлеме.
Титанокерамическая опора разлетелась, как перетянутая струна гитары. Бог мой, вот так выглядит ад. Я понимал, почему бури назвали «красными ифритами». Мистический кошмар марсианских красных пустынь. Неуёмная сила. Если напор не ослабнет в ближайшее время – нам конец.
Марсоход тряхнуло покрепче. Куда там стихать? «Ифрит» только входил во вкус. Он набросился с новой силой.
Дзинь… Лопнула вторая струна – очередной аккорд похоронного марша. Когда я услышу последний, «ифрит» сорвёт вездеход с места и покатит его по камням, как фольгу ломая и корёжа броневое покрытие.
Дзинь… Третья опора. Слетела к чертям собачьим! Осталось две опоры. Последняя – базовая, самая основательная, продержится дольше всех. Но не намного.
Скрежет достиг немыслимых высот. Так, наверное, хохочут черти в аду. Скрежет проникал сквозь скафандр, терзал жилы и нервы. Он пел какую-то свою, дикую песню. И вместе с ним приходило что-то неописуемое, вне звуковых волн, вне диких всплесков электромагнитных волн, мелькавших в моих глазах кроваво-красными полосами. Из недр планеты вырывалась первозданная, неумная, не знающая удержу сила. Сила, более мощная, чем хлещущий по броне воздух с песком…
Дзинь… Предпоследняя опора попрощалась с нами.
– Опора "Д" разрушена, – вежливо уведомил комп.
– Заткнись!
– Ресурс опоры "А" – семьдесят секунд, – закончил комп.
Господи спаси. Что остаётся мне, кроме как молиться Богу. Сделать я не в силах ничего. Все удивительные способности супера не значат ничего перед лицом разошедшихся стихий. Что супер, что грудной ребёнок в этом кресле – исход один.
– Напряжение критичес…
Голос компа захлебнулся. На этот раз лопнула базовая струна…
Сознание я не потерял. Я оказался в баскетбольном мяче в разгар матча.
– Системы обеспечения вы… – что-то хотел сообщить комп, но вновь отключился. Теперь, похоже, навсегда.
Где верх, где низ? Что происходит? По «Леопарду» будто палили из крупнокалиберных орудий. Кракк!.. По куполу пробежала трещина, и воздух вырвался из кабины. Бух. Марсоход налетел на скалу. Скольжение в никуда прекратилось. Сверху что-то рушилось на нас… Ещё некоторое время вездеход трясло. А потом явилась оглушительная тишина.
«Ифрит» ушёл от нас. Будто и не было его.
Некоторое время я сидел, боясь двинуться и глубоко вздохнуть. Кажется, жив. Уже подарок судьбы. Потом пошевелил пальцами. Рукой. Повернул голову – это движение отдалось болью в спине и руке… Точно, живой. Прикрыл глаза, попробовал оценить своё состояние. Не такое плохое, как могло бы быть.
– Володя, – произнёс я.
Нет ответа.
С трудом я повернулся. Шестернев висел на ремнях без сознания. С трудом я стянул с себя ремни. Марсоход был наклонён носом вперёд, снаружи была тьма.
– Володя, живой?
Я тряхнул его за плечо, и голова за шлемом мотнулась, лоб бессильно ткнулся в стекло.
Я взял его за руку. Индикатор внутреннего диагноста скафандра работал. Пульс – ноль. Дыхания – нет. Моего напарника прибрала смерть.
– Володя, дружище, – прошептал я, сжал его руку под перчаткой скафа и откинулся в кресле. Нет, костлявая, мы ещё побьёмся с тобой.
Жизнь ещё теплилась в теле Шестернева. Мне нужно было раздуть затухающую искорку. Я мог это сделать. Но мне самому плохо. Ох как плохо. Мне хочется откинуться в кресле и лежать, прикрыв глаза. Но надо работать. Глубокий вздох. Теперь собраться. Почувствовать биение внутренней энергии.
Войти в резонанс с биополем Шестернева. Что же с тобой, Володя? Внутренних повреждений, переломов нет. Нет ничего, от чего может умереть человек. И всё-таки ты умираешь. Мне это очень напоминает нечто. Да что там напоминает – так оно и есть!..
Моё сознание уплывает. Я стою на краю пропасти. Того и гляди – сам рухну в неё. Искра жизни, того, в чём заключена сущность Володи Шестернева, ускользает от меня вдаль. Я шагаю за ней. Это опасно. Я вторгаюсь в царство смерти. Ничего, не впервой…
Хрустальная прозрачность запредельности. Движения рук и ног заменяет движение силы неуничтожимого "Я".
Я начинаю овладевать ситуацией. Приноравливаюсь к течениям властвующих здесь потоков… Ну же, Вова, помогай мне. Один я не смогу.
Он делает рывок навстречу. Но неумело, не так. И срывается в адову пропасть…
Во мне находятся силы. Я трачу последние их запасы и вырываю его оттуда. В критический момент он наконец понимает, что от него надо, и помогает мне…
Я очнулся в кресле в неудобной позе. Рука страшно затекла. Я несколько раз сжал кулак, восстанавливая кровообращение.
Индикатор диагноста на скафе Шестернева светился малиновым светом. Это означало жизнь. Но я и так знал, что он выжил. Эх, что ему пришлось преодолеть! Мне предстоит объяснить ему это. Он поймёт. Но не сразу. Сначала не поверит. Потом – шаг за шагом – пойдёт по тернистому пути. Потом… Точнее, если. Если мы останемся живы. Пока у меня были все основания считать, что это нам не удастся.
Мы выдержали удар «красного ифрита». Остались живы. Ну и что? Надолго ли продлили своё существование? Марсоход – искорёженная жестянка, зарывшаяся носом в завал из камней Бортовой комп мёртв. Рация – тоже. Но все бы ничего – можно было бы спокойно сидеть здесь и ждать спасательной экспедиции. Специальные марсианские скафы позволяют существовать на поверхности планеты довольно долго без опасения, что закончится воздух. Концентратор скафа сгущает кислород из атмосферы, разлагает углекислый газ, которого в атмосфере Марса большинство, и делает ненужными кислородные баллоны. Вот только для концентратора нужна энергия Аккумуляторы марсохода были безнадёжно искалечены, а запасы энергии скафов были почти полностью исчерпаны. Кстати, когда мы покидали космопорт, они были заполнены под завязку, иначе нас бы просто не выпустили на поверхность. Какие загадочные явления сопровождали бурю – не знаю, но будто какая-то губка высосала энергию.
Впрочем, оставшихся запасов хватит где-то на час. Если пользоваться экономно – на полтора. Потом я смогу выдержать в марсианской атмосфере ещё полчаса, используя свои возможности. Шестернев – нет. Он погибнет. На полчаса раньше, чем я.
Надо идти. Двигаться вперёд – в направлении, куда гнал комп марсоход. Там человеческое поселение. Там – спасение. Как далеко до него? А чёрт знает,.. Я попробовал инсайдсканирование – глухо. У меня не осталось сил на это. Слишком много их истрачено на вызволение Шестернева из бездны.
Могу дойти? С находящимся без сознания Шестерневым на плечах? А ведь он в ближайшие часы в себя не придёт – это я представлял со всей определённостью. Не знаю. Но буря, шуршащая теперь в нескольких милях от нас, хотя и уходила в сторону, но не собиралась заканчиваться. Это значит, что спасательные экспедиции посланы не будут – поиски во время бурь категорически запрещены.
Решено. Вперёд. Володя, дружище, пошли.
Пришлось повозиться, прежде чем удалось вытащить бесчувственное тело из «Леопарда». Марсоход во время бури уткнулся в каменную насыпь, и его до кормы засыпало песком и булыжниками. Кроме того, слева двигательный отсек протаранил отколовшийся кусок скалы. Скользни он чуть дальше – и от нас бы осталось мокрое место.
Ох, плохо. Совсем не осталось сил… Ничего, собраться, как учили… Расслабиться, почувствовать биение энергии в своём теле, её токи по меридианам. Уже полегче. Теперь взвалить на плечи Шестернева. И вперёд. Шаг за шагом, метр за метром.
Ноги тяжелеют с каждым шагом. Дыхание становится прерывистым. Начинает казаться, что воздухоконцентратор садится… Нет, энергии ещё достаточно… Передохнем полминуты – не больше. Пошли. Шаг за шагом.
Конечно, одному было бы легче. Имея свои запасы энергии и запасы скафа Шестернева, у меня были бы гораздо более высокие шансы. Но есть нечто, что не позволяло мне даже думать всерьёз об этом. Нечто дороже собственной шкуры И я знал, что если нам суждено умереть сегодня, то только вместе. Если выживем – тоже оба.
Минуты текли за минутами. Вся электроника скафа – та, естественно, которая уцелела, – отключена, кроме часов, индикатора воздуха и воздухоконцентратора. Минута течёт за минутой. Глоток воздуха за глотком. Я дышу неглубоким серединным дыханием. Мне нужно воздуха гораздо меньше, чем обычному человеку. Но всё равно достаточно много Шаг. Ещё шаг…
Как быстро необычное становится обыденным Пару тысяч лет назад налитая кровью звезда на небосклоне наводила поэтов и астрологов на мрачные мысли. Древние римляне дали ей имя бога войны. До последних веков мало кто верил, что когда-нибудь на те земли ступит нога человека. Девятнадцатый-двадцатый века – сенсации о марсианских каналах, попытки и проекты связи с тамошними аборигенами, бесчисленные фантазии по этому поводу, книги с описанием путешествий по марсианским лесам и борьбы с кровожадными туземцами. Чего только не по навыдумывали про Марс, пока не пришли первые фотографии безжизненной каменистой поверхности. 1975 год – две американские станции опустились на поверхность Марса и выдали вердикт – планета безжизненна и пуста. И сразу что-то ушло, завяло в сердцах многих людей. Неоправдавшиеся надежды на новые сказочные миры, на расширение горизонтов. На стремление встретить чудо.
Хотя поверхность Марса меряли марсоходы-автоматы, а в воздухе парили аэростаты, передававшие данные о составе атмосферы и о процессах в ней, но ничто не шло ни в какое сравнение с моментом, когда рифлёная подошва человека впервые коснулась почвы в бескрайней красной пустыне. Это был разгар чёрных десятилетий, когда все трещало по швам и всем казалось, что цивилизация доживает последние годы. Русско-американо-европейскую экспедицию воспринимали как некий последний бросок, лебединую песню, но в ней виделся и отблеск надежды человечества на лучшее.
«Чуть не навернулся», – был первый возглас первого ступившего на поверхность Марса космонавта Дмитрия Селезнева, едва не подвернувшего ногу.
В этот мистический миг власть человечества, его пределы простёрлись на расстояние марсианской орбиты.
Вслед за первопроходцами, учёными и романтиками идут промышленники. ТЭФ-двигатели в течение десятка лет сделали Марс таким же доступным, как, например, в двадцатом веке была доступна Антарктида. Началось активное освоение планеты. Заработали строительные комплексы, застучали тележки в рудниках, засияли дуги плазменных плавок маталлургических заводов. Марс начал обживаться. С промышленниками пришли торговцы. Человечество несёт в дальние края не только доблесть и страсть к расширению горизонтов, но грязь и порок. Из предела безнадёжных мечтаний Марс постепенно превращался в промышленное захолустье. Помимо научных сотрудников, промышленников и высококвалифицированных специалистов, сюда двинули те, кому было тесно на Земле – бежавшие от врагов и конкурентов авантюристы, бежавшие от себя неудачники, прилетевшие за лёгкими деньгами шуты, воры, проститутки, бандиты.
Конечно, типичным захолустьем Марс стать не мог. Он явился объектом самого гигантского и амбициозного проекта из тех, которых рождало человечество. Людям захотелось сравняться с творцами. Оживить безнадёжно и давно мёртвый мир. Естественно, при атмосфере с давлением в сто семьдесят раз меньше, чем на Земле, ни один живой организм существовать не может. Равно как и при перепадах температуры в сотню-другую градусов. Марсу нужна была кислородная оболочка. Щит.
Никакая техника с подобной задачей справиться не в состоянии. Любимые фантастами прошлых веков гигантские воздуходобывающие установки – просто ерунда. Единственный реальный путь – бактерии, перерабатывающие имеющиеся на Марсе вещества, углекислоту полярных шапок в кислород. С развитием генной инженерии эта невероятная задача оказалась вполне разрешимой. Почти сто лет назад заработал на Марсе институт «Биореконструкция», С того времени плотность атмосферы выросла в десяток раз. Начала формироваться биосфера. Марс оживал.
Но произошло и то, чего не ожидал никто. Не только люди приспосабливали планету под себя. Марс начал приспосабливать людей. Полсотни лет назад было впервые произнесено пугающее слово – М-мутанты…
Магнитные ботинки липли к металлопластовому прозрачному полу. Возникло ощущение, что идёшь по пустоте. Можно было бы потерять ориентацию, если бы не синие линии, очерчивающие дорожку. Стопятидесятиметровый переход соединял рейсовый лайнер «Янцзы» с орбитальной пересадочной станцией «Манхэттен». Остановившись в центре перехода, можно было рассмотреть и огромный жёлтый блин станции, и матово-зелёный суперлайнер, похожий на гигантский фужер с закрученной улиткой ножкой – ТЭФ-установкой.
Я преодолел последние метры и оказался в зоне искусственной гравитации станции. Рядом со мной шагал Шестернев. Наша цель – Марс, и мы остаёмся, а суперлайнер «Янцзы», к которому мы привыкли за почти двухмесячный перелёт, после дозаправки и профилактической проверки через восемнадцать часов унесёт к Земле новый экипаж и новых пассажиров.
Мы устроились в просторном зале ожидания. Кто-то из пассажиров развалился в кресле, смотря на звёздное небо и красную глыбу Марса наверху. Кто-то, зевая и не обращая внимания ни на планету, ни на окружающих, цедил коктейль. Кто-то настукивал на клавиатуре заказ – встречаются люди, умудряющиеся неустанно есть в любой обстановке. Кто-то, уставший от общества, отдыхал в звуко – и светонепроницаемых коконах.
Шестернев относился к пялящимся в окно. Зрелище действительно завораживало.
– Первый раз на Марсе, – сказал Шестернев. – Даже Луна – это совершенно другое. Тут – другая планета.
– Да, ты прав. Иная точка отсчёта. Иная энергетика.
– Вы правда можете странствовать между звёздами? – неожиданно спросил он. Для него вопросы о суперах были табу. Он привык не проявлять излишнего любопытства. Но сейчас не выдержал
– Да.
– Рассказы о боях на Акаре сильно отдают «клюквой».
– Всё так и было.
– Ты знаешь кого-нибудь из тех, кто был там?
– Я был.
Шестернев бросил на меня быстрый взгляд.
– Но на Марсе я тоже в первый раз, – добавил я. – Акара. Такая даль. Уму непостижимо.
Больше он этой темы не касался.
«Янцзы» начал отдаляться от станции. Его тараканами облепили роботы службы технического обеспечения. Через полчаса одна из звёзд разрослась в сияюще-белый орбитальный челнок – почти плоский, с большим – специально для разряженной марсианской атмосферы – размахом крыльев, придававших ему сходство с камбалой.
– Пассажиров, прибывших рейсом двести пять с Земли, просим пройти в пересадочную зону, – полился из динамиков мелодичный женский голос.
– Как будто здесь есть другие пассажиры, – заворчал Шестернев.
– Отвечай быстро, – я решил проверить одну идею. – Модель челнока?
– ТУ-765-ОМ.
– Назначение?
– Челночные перелёты «планета – орбита».
– Что означает ОМ?
– Орбита, Марс.
– Сколько человек на борту?
– Пять.
– Верно, – кивнул я.
Шестернев удивлённо посмотрел на меня.
– Случайно сорвалось, – сказал он. – Экипаж самолёта – четыре человека.
– Значит, один лишний. Ты назвал правильное число. Интуиция, Саша. Часто бывает так?
– Бывает.
– Ладно, обсудим ещё. А сейчас – в дорогу…
По пологой траектории челнок входил в атмосферу планеты, сбавляя скорость и снова выпрыгивая вверх, как резко брошенный плоский камешек скачет по воде. Постепенно он опускался всё ниже, сбрасывая скорость до обычной самолётной. Наконец внизу замаячили посадочные указатели «Космопорта-Марса-один», вырванного из бесконечной каменистой пустыни ровного, покрытого резинобетоном участка, по краям которого раскинулись купола и приземистые строения. Стук – шасси коснулись посадочной полосы. Зашуршали тормоза, самолёт начал замедлять скорость, пока не встал около похожего лайнера, около которого суетились киберсистемы и пара человек в зелёных скафах техперсонала.
Привычная суета. По выдвижному коридору мы проникли из самолёта в здание космопорта. А там – получение вещей, таможенные хлопоты. Китаец-контрабандист был абсолютно прав – местные таможенники не походили на хорошо обученных псов с отличным нюхом, да и аппаратура была далека от совершенства, сильно уступая оборудованию таможенных пунктов в ведущих аэропортах Земли. Значит, китайца действительно взяли по наводке.
За суетой ушло на второй план чувство, что я на другой планете. Хотя смешно воспринимать это слишком серьёзно после путешествия на Акару. Только оно было так давно.
Я протянул чиновнику местного Управления по миграции, проверявшему личности прибывающих, карточку на имя Александра Артемьева. У Шестернева был документ Владимира Валуева. Мы значились как представители Комитета социологических проблем ОССН Земли.
– Нас предупредили о вашем прибытии, – сказал чиновник по-английски. – На автобусной остановке в зелёном секторе вас ждёт машина – синий «Песчаный леопард» номер 22\116. Она запрограммирована на доставку вас к месту назначения.
– Благодарю вас.
– Желаю хорошо провести время на Марсе и решить все дела.
– Обязательно…
Все преграды пройдены. Вот она, автобусная остановка, о которой рассказывал китаец.
Вот зелёный сектор. Вот синий «Песчаный леопард» – каплевидный, новенький скоростной марсоход.
– Двадцать два-шестнадцать, – сказал Шестернев. – Наш.
Я провёл по гнезду детектора идентификационной карточкой. Дверь марсохода съехала в бок, открывая проход.
– Садись, – кивнул я Шестерневу.
Тот устроился на переднем сиденье. Я же на миг задержался. На меня нахлынуло какое-то неопределённое, трудноуловимое чувство. Предчувствие опасности? Не пойму. Меня отучили легкомысленно относиться к движениям своей души – она воспринимает волны, идущее из будущего. Итак, есть опасность или нет? Не могу понять… Я прикрыл глаза. Вроде чисто… А, была не была.
Я устроился в кресле. Оно не было жёстким и неуютным, как то, что досталось китайцу-контрабандисту.
– Добро пожаловать, – послышался голос бортового компьютера. – По программе администрации внешних поселений Марса вы будете доставлены в Олимпик-полис. Расчётное время в пути – три часа тридцать минут. Температура поверхности за бортом – минус тридцать пять градусов. Ветер – пятнадцать метров в секунду. Вероятность пыльной бури – два процента.
Незначительная. Однако вы можете ждать в космопорту более благоприятного прогноза.
– Сколько ждать?
– От пяти часов. Дальнейшее прогнозирование затруднено.
– Поехали, – сказал я.
– Просьба надеть защитные скафандры.
Только после того, как мы облачились в стандартные марсианские скафы, машина двинулась с места…
Красный и чёрный – главные цвета на Марсе. Свой кровавый, пугающий многие поколения землян цвет Марс получил благодаря изобилию гидратированных окислов железа. Чёрный базальт и серый снег придавали пейзажу только большую мрачность. Вдоль дороги из стеклобетона, очерченной светящимися линиями, шли трещины, кратеры, скальные обломки. На горизонте маячил гигантский горный хребет.
Вскоре смотреть на однообразный ландшафт надоело. Действительно, привыкаешь ко всему моментально. В том числе и к мысли, что находишься на другой планете.
– Резкое осложнение метеорологической обстановки, – проинформировал бортовой комп. – Мы с вероятностью в восемьдесят процентов войдём в зону пыльной бури.
– Вот чёрт!
Марсианская пыльная буря – это нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, раньше они были обычными бурями, но с изменениями плотности атмосферы стали просто ужасающими.
– Буря – семь баллов по восьмибалльной шкале Годунова-Базеля, – продолжал радовать комп.
– Где можно переждать бурю?
– Посёлок «Рудник-никель». Находится на расстоянии часа тридцати пяти минут езды с максимально-возможной для данных дорожных условий скоростью. В случае расчётной динамики бури вероятность достижения посёлка – восемьдесят шесть процентов.
– Рискнём…
Однако вскоре стало ясно, что нам достаются те самые несчастливые четырнадцать процентов. Буря развивалась совершенно не так, как прогнозировали метеостанции Марса. Впрочем, что они твердили, мы вскоре перестали узнавать – связь намертво заглохла. Чёрная стена, надвигавшаяся справа, теперь была с двух сторон. Она менялась очень быстро. Что-то от конца света было в этой пляске огромных масс камня, песка и снега. Квантовый увеличитель показал, как вместе с пылинками буря без труда катит огромные валуны, будто они бумажные.
– Красный ифрит, – произнёс я. Это же надо случиться – попасть в первый день пребывания на планете в поле «красного ифрита».
Так поселенцы называли наиболее разрушительные, непредсказуемые, возникающие, будто джинны из бутылки, и пропадающие так же неожиданно бури.
– Влипли, – выдохнул Шестернев.
– Теперь только держись, – приказал я бортовому компу.
– Остановка. Закрепление…
* * *
Марсоход плавно опустился на относительно ровную каменистую площадку. По салону пошла вибрация. Сделанные из сверхпрочного состава вибробуры вгрызались в камень, чтобы пробить его на три метра и превратить «Леопард» во вросшую в землю неприступную крепость, способную выдержать любой удар стихии. Почти любой…Красная тьма навалилась мигом – будто разъярённое гигантское животное прыгнуло на жертву, подминая её под себя, рвя когтями и клыками.
– Сожми зубы, – крикнул я.
Болтало совершенно немилосердно. Волны вибрации пробирали насквозь, миксером взбивали каждую частичку тела. Из желудка поднималась тошнота. Зубы, казалось, сотрутся в порошок. Пыль отвратно скрежетала по корпусу, будто какой-то гигант решил протереть ею броню марсохода насквозь. Сила напора не спадала, а только росла.
Марсоход тряхнуло, и эласторемни так впились в мои плечи, что, казалось, они острыми лезвиями пронзят меня.
Дзин… Лопнула высокая струна. Тонкий такой звук. Стоп, какая такая струна? Это не струна. Кое-что другое.
– Разрушена опора "Б", – уведомил бортовой комп – таким голосом на фуршетах предлагают шампанское. – Самовосстановлению не подлежит. Рост нагрузок на остальные опоры – двенадцать процентов.
Я предусмотрительно опустил шлем скафандра, и теперь голос компа звучал из динамика в шлеме.
Титанокерамическая опора разлетелась, как перетянутая струна гитары. Бог мой, вот так выглядит ад. Я понимал, почему бури назвали «красными ифритами». Мистический кошмар марсианских красных пустынь. Неуёмная сила. Если напор не ослабнет в ближайшее время – нам конец.
Марсоход тряхнуло покрепче. Куда там стихать? «Ифрит» только входил во вкус. Он набросился с новой силой.
Дзинь… Лопнула вторая струна – очередной аккорд похоронного марша. Когда я услышу последний, «ифрит» сорвёт вездеход с места и покатит его по камням, как фольгу ломая и корёжа броневое покрытие.
Дзинь… Третья опора. Слетела к чертям собачьим! Осталось две опоры. Последняя – базовая, самая основательная, продержится дольше всех. Но не намного.
Скрежет достиг немыслимых высот. Так, наверное, хохочут черти в аду. Скрежет проникал сквозь скафандр, терзал жилы и нервы. Он пел какую-то свою, дикую песню. И вместе с ним приходило что-то неописуемое, вне звуковых волн, вне диких всплесков электромагнитных волн, мелькавших в моих глазах кроваво-красными полосами. Из недр планеты вырывалась первозданная, неумная, не знающая удержу сила. Сила, более мощная, чем хлещущий по броне воздух с песком…
Дзинь… Предпоследняя опора попрощалась с нами.
– Опора "Д" разрушена, – вежливо уведомил комп.
– Заткнись!
– Ресурс опоры "А" – семьдесят секунд, – закончил комп.
Господи спаси. Что остаётся мне, кроме как молиться Богу. Сделать я не в силах ничего. Все удивительные способности супера не значат ничего перед лицом разошедшихся стихий. Что супер, что грудной ребёнок в этом кресле – исход один.
– Напряжение критичес…
Голос компа захлебнулся. На этот раз лопнула базовая струна…
Сознание я не потерял. Я оказался в баскетбольном мяче в разгар матча.
– Системы обеспечения вы… – что-то хотел сообщить комп, но вновь отключился. Теперь, похоже, навсегда.
Где верх, где низ? Что происходит? По «Леопарду» будто палили из крупнокалиберных орудий. Кракк!.. По куполу пробежала трещина, и воздух вырвался из кабины. Бух. Марсоход налетел на скалу. Скольжение в никуда прекратилось. Сверху что-то рушилось на нас… Ещё некоторое время вездеход трясло. А потом явилась оглушительная тишина.
«Ифрит» ушёл от нас. Будто и не было его.
Некоторое время я сидел, боясь двинуться и глубоко вздохнуть. Кажется, жив. Уже подарок судьбы. Потом пошевелил пальцами. Рукой. Повернул голову – это движение отдалось болью в спине и руке… Точно, живой. Прикрыл глаза, попробовал оценить своё состояние. Не такое плохое, как могло бы быть.
– Володя, – произнёс я.
Нет ответа.
С трудом я повернулся. Шестернев висел на ремнях без сознания. С трудом я стянул с себя ремни. Марсоход был наклонён носом вперёд, снаружи была тьма.
– Володя, живой?
Я тряхнул его за плечо, и голова за шлемом мотнулась, лоб бессильно ткнулся в стекло.
Я взял его за руку. Индикатор внутреннего диагноста скафандра работал. Пульс – ноль. Дыхания – нет. Моего напарника прибрала смерть.
– Володя, дружище, – прошептал я, сжал его руку под перчаткой скафа и откинулся в кресле. Нет, костлявая, мы ещё побьёмся с тобой.
Жизнь ещё теплилась в теле Шестернева. Мне нужно было раздуть затухающую искорку. Я мог это сделать. Но мне самому плохо. Ох как плохо. Мне хочется откинуться в кресле и лежать, прикрыв глаза. Но надо работать. Глубокий вздох. Теперь собраться. Почувствовать биение внутренней энергии.
Войти в резонанс с биополем Шестернева. Что же с тобой, Володя? Внутренних повреждений, переломов нет. Нет ничего, от чего может умереть человек. И всё-таки ты умираешь. Мне это очень напоминает нечто. Да что там напоминает – так оно и есть!..
Моё сознание уплывает. Я стою на краю пропасти. Того и гляди – сам рухну в неё. Искра жизни, того, в чём заключена сущность Володи Шестернева, ускользает от меня вдаль. Я шагаю за ней. Это опасно. Я вторгаюсь в царство смерти. Ничего, не впервой…
Хрустальная прозрачность запредельности. Движения рук и ног заменяет движение силы неуничтожимого "Я".
Я начинаю овладевать ситуацией. Приноравливаюсь к течениям властвующих здесь потоков… Ну же, Вова, помогай мне. Один я не смогу.
Он делает рывок навстречу. Но неумело, не так. И срывается в адову пропасть…
Во мне находятся силы. Я трачу последние их запасы и вырываю его оттуда. В критический момент он наконец понимает, что от него надо, и помогает мне…
Я очнулся в кресле в неудобной позе. Рука страшно затекла. Я несколько раз сжал кулак, восстанавливая кровообращение.
Индикатор диагноста на скафе Шестернева светился малиновым светом. Это означало жизнь. Но я и так знал, что он выжил. Эх, что ему пришлось преодолеть! Мне предстоит объяснить ему это. Он поймёт. Но не сразу. Сначала не поверит. Потом – шаг за шагом – пойдёт по тернистому пути. Потом… Точнее, если. Если мы останемся живы. Пока у меня были все основания считать, что это нам не удастся.
Мы выдержали удар «красного ифрита». Остались живы. Ну и что? Надолго ли продлили своё существование? Марсоход – искорёженная жестянка, зарывшаяся носом в завал из камней Бортовой комп мёртв. Рация – тоже. Но все бы ничего – можно было бы спокойно сидеть здесь и ждать спасательной экспедиции. Специальные марсианские скафы позволяют существовать на поверхности планеты довольно долго без опасения, что закончится воздух. Концентратор скафа сгущает кислород из атмосферы, разлагает углекислый газ, которого в атмосфере Марса большинство, и делает ненужными кислородные баллоны. Вот только для концентратора нужна энергия Аккумуляторы марсохода были безнадёжно искалечены, а запасы энергии скафов были почти полностью исчерпаны. Кстати, когда мы покидали космопорт, они были заполнены под завязку, иначе нас бы просто не выпустили на поверхность. Какие загадочные явления сопровождали бурю – не знаю, но будто какая-то губка высосала энергию.
Впрочем, оставшихся запасов хватит где-то на час. Если пользоваться экономно – на полтора. Потом я смогу выдержать в марсианской атмосфере ещё полчаса, используя свои возможности. Шестернев – нет. Он погибнет. На полчаса раньше, чем я.
Надо идти. Двигаться вперёд – в направлении, куда гнал комп марсоход. Там человеческое поселение. Там – спасение. Как далеко до него? А чёрт знает,.. Я попробовал инсайдсканирование – глухо. У меня не осталось сил на это. Слишком много их истрачено на вызволение Шестернева из бездны.
Могу дойти? С находящимся без сознания Шестерневым на плечах? А ведь он в ближайшие часы в себя не придёт – это я представлял со всей определённостью. Не знаю. Но буря, шуршащая теперь в нескольких милях от нас, хотя и уходила в сторону, но не собиралась заканчиваться. Это значит, что спасательные экспедиции посланы не будут – поиски во время бурь категорически запрещены.
Решено. Вперёд. Володя, дружище, пошли.
Пришлось повозиться, прежде чем удалось вытащить бесчувственное тело из «Леопарда». Марсоход во время бури уткнулся в каменную насыпь, и его до кормы засыпало песком и булыжниками. Кроме того, слева двигательный отсек протаранил отколовшийся кусок скалы. Скользни он чуть дальше – и от нас бы осталось мокрое место.
Ох, плохо. Совсем не осталось сил… Ничего, собраться, как учили… Расслабиться, почувствовать биение энергии в своём теле, её токи по меридианам. Уже полегче. Теперь взвалить на плечи Шестернева. И вперёд. Шаг за шагом, метр за метром.
Ноги тяжелеют с каждым шагом. Дыхание становится прерывистым. Начинает казаться, что воздухоконцентратор садится… Нет, энергии ещё достаточно… Передохнем полминуты – не больше. Пошли. Шаг за шагом.
Конечно, одному было бы легче. Имея свои запасы энергии и запасы скафа Шестернева, у меня были бы гораздо более высокие шансы. Но есть нечто, что не позволяло мне даже думать всерьёз об этом. Нечто дороже собственной шкуры И я знал, что если нам суждено умереть сегодня, то только вместе. Если выживем – тоже оба.
Минуты текли за минутами. Вся электроника скафа – та, естественно, которая уцелела, – отключена, кроме часов, индикатора воздуха и воздухоконцентратора. Минута течёт за минутой. Глоток воздуха за глотком. Я дышу неглубоким серединным дыханием. Мне нужно воздуха гораздо меньше, чем обычному человеку. Но всё равно достаточно много Шаг. Ещё шаг…