Старлинг Борис. Шторм

   – Ну и что? Эта проблема так просто не решается, а дефект незначительный. Кого волнует, что показывает индикатор, если ворота закрыты?
   Фрэнк качает головой и выкладывает свой козырь:
   – А что, если "забрало" не опустилось до конца? Что если это была та же проблема, что и раньше?
   – Невозможно.
   – Отнюдь. Крепления были в хорошем состоянии, их проверили в сухом доке. Следовательно, сорвать "забрало" шторм мог в единственном случае – если оно не было полностью закрыто. Следовательно...
   – Вахтенный офицер увидел бы это с мостика.
   – Ничего подобного. Носовые ворота с мостика не видны.
   – Но Паркер сказал, что они были закрыты. На это указывали индикаторы.
   – Паркер находился на мостике. Находящаяся там контрольная панель ворот не полностью дублирует основную. Туда выведены лишь датчики боковых запоров "забрала" и замыкающего устройства пандуса. О состоянии донного замка "забрала", полностью оно опущено или нет, с мостика узнать невозможно. И дело было в том, что неправильно функционировал вовсе не датчик, а механизм закрытия наружных ворот. Датчик показывал, что ворота полностью не закрыты, по той простой причине, что так оно и было!
   – Вы хотите сказать, что "Амфитрита" три недели плавала с приоткрытым "забралом".
   – Не обязательно. Саттон описал эту неполадку как проявляющуюся спорадически.
   – То, что вы сводите вместе эти две, совершенно не связанные одна с другой, записи в журнале технического состояния, не более чем досужее предположение.
   – Отнюдь. Оно полностью соответствует фактам. И, что более важно, это единственная возможность, которая им соответствует. Рассмотрим следующий сценарий. "Амфитрита" покидает Берген с закрытыми пандусом и "забралом": помните, Саттон отмечал спорадический характер данной проблемы. Даже если "забрало" чуть приоткрыто, на первом этапе плавания, пока море спокойное, а погода хорошая, не должно было возникнуть никаких затруднений. Их и не возникало на протяжении двенадцати часов.
   Потом приходит предупреждение о бомбе. Саттон действует быстро и решительно, как и подобает хорошему капитану, каковым он является. Не убоявшись риска, он лично возглавляет операцию по удалению с борта подозрительного транспортного средства, после чего с главной, внутренней панели управления закрывает ворота. И тут оказывается, что при закрытии не все индикаторы меняют цвет на зеленый. Поставим себя на место капитана: он знает, что такого рода проблема уже возникала, и считает ее связанной с неполадками сенсора. При этом он торопится: судно уже выбилось из графика, и терять время никому не хочется. Думаю, размышлял Саттон не больше нескольких мгновений.
   – Это вы думаете.
   – Но, к несчастью, на самом деле имевшие место неполадки имели отношение не к датчикам, а к самому "забралу", не закрывшемуся полностью. И надо же такому случиться – носовые ворота приоткрыты, а погода, как назло, портится. Дело идет к шторму. На нос "Амфитриты" обрушиваются стотонные штормовые валы. Атакующая судно вода ищет точку наименьшего сопротивления и очень скоро ее находит. Это небольшая, всего в несколько футов, щель в области, близкой к ватерлинии. Правда, небольшим этот зазор остается недолго: под непрекращающимся напором воды щель расширяется, и крепления не выдерживают. "Забрало" начинает отходить от корпуса, принимает напор воды на себя, и волны, скрутив и сорвав крепления, открывают наружные носовые ворота с такой же легкостью, с какой вы сорвали бы со стены плакат. Внутренние ворота остаются закрытыми, однако они, как известно, не являются водонепроницаемыми. Вода просачивается внутрь в местах негерметичных соединений и разливается по автомобильной палубе.
   Фрэнк постукивает пальцами по листку бумаги.
   – Все паромы, рассчитанные на то, что въезд на борт и съезд на берег транспортируемые автомобили осуществляют своим ходом, имеют серьезный конструктивный недостаток. Их уязвимое место – это автомобильная палуба, площадка, превосходящая футбольное поле, но не имеющая никаких внутренних водонепроницаемых переборок. В такой ситуации даже относительно небольшое количество попавшей внутрь воды способно создать серьезную угрозу для плавучести судна. Двух тысяч тонн воды на автомобильной палубе – это слой воды примерно в два с половиной фута – уже достаточно, чтобы существенно увеличить осадку и создать возможность проникновения воды в корпус через другие слабые точки. В случае с "Амфитритой" таким слабым местом оказались кормовые иллюминаторы четвертой палубы. Как только течь обнаружилась и на пассажирском уровне, судно стало стремительно терять равновесие и фактически было обречено. Никакие действия уже не могли ему помочь. Стабилизировать положение не представлялось возможным, поскольку прорвавшаяся внутрь вода заполняла все судно через соединения между палубами, лестничные шахты и двери. На самом деле паромы, рассчитанные на самостоятельный въезд и выезд автомобилей, изначально представляют собой смертельные ловушки. Безопасность приносится в жертву удобству и быстроте загрузки: судну ничего не стоит опрокинуться, поскольку на нем не имеется практически ни одного отсека, который можно было бы герметически изолировать. Поэтому стоит корпусу дать где-то течь, конец наступает с ужасающей быстротой, почти без перехода между повреждением и погружением. "Титаник" после столкновения с айсбергом оставался на плаву около двух часов. "Амфитрита" ушла на дно за пятнадцать минут.
   "Пятнадцать минут".
   – А как насчет взрывов, о которых упоминал Кристиан Паркер? Вы не можете отрицать того, что эти звуки слышало множество людей. Я ведь тоже разговаривал со спасшимися, как и вы.
   – Паркер сказал, что слышал грохот. Два удара, настолько громких, что их было слышно на мостике, то есть на семь палуб выше автомобильного отсека. Будь это на самом деле взрывы, то взрывы такой мощности разнесли бы паром в клочья. Но корпус цел, там вообще нет никаких следов взрыва. Следовательно, грохот, который слышали люди, был вызван чем-то другим.
   – Например?
   – Например, тем, что заполнившая автомобильную палубу вода сорвала крепления машин, и грузовики при качке стало швырять от борта к борту.
   Лавлок развел руками.
   – И опять это всего лишь предположение.
   – Нет. Это логический вывод. Результат дедукции.
   – Похоже, вы считаете, что разобрались во всем.
   – Не во всем. Остался один существенный пункт.
   – Какой?
   – Как известно, носовые ворота открыли для того, чтобы выбросить подозрительное транспортное средство.
   – И?
   – Я хочу знать, что было в том автомобиле.
   – Конечно бомба.
   – Нет. Совсем наоборот.
   Фрэнк берет экземпляр распечатки записи показаний Кристиана Паркера и начинает читать. "Я выбил у него из руки интерком и закричал на него: "Ты выбросил не ту машину, верно?" Мне показалось, что он собирается наброситься на меня. Вид у него был такой, будто он потерял рассудок. Он схватил меня за плечи и крикнул: "Можно сказать и так, Кристиан. Можно сказать и так"".
   – Ну и что из этого следует? – говорит Лавлок. – Если согласиться с вашими уверениями в том, что никакого взрыва на борту не было, – Фрэнк отмечает, что Лавлок впервые допустил возможность того, что морской инспектор может хоть в чем-то быть прав, – то, скорее всего, не было его именно потому, что взрывное устройство выбросили. Саттон ошибался. На самом деле он сбросил за борт именно тот самый автомобиль. Тот, в котором была заложена бомба. Остальное произошло так, как вы сказали.
   – Есть только один способ выяснить.
   Лавлок моментально понимает, к чему клонит его собеседник.
   – Вы спятили!
   – Отнюдь.
   – В этом автомобиле была – и находится поныне! – бомба. Он был выброшен за борт до того, как затонул паром, и, следовательно, к катастрофе отношения не имеет. И вы уже получили письмо, в котором от вас требуют прекратить расследование. Вы что, самоубийца?
   Фрэнка все это чуть ли не смешит: он и помыслить не мог, что доживет до такого дня, когда Лавлок озаботится его безопасностью.
   – А вам что, есть до этого дело? Ни я, ни пилот моего подводного аппарата у вас не работаем.
   – Конечно есть. В этом фургоне чертова бомба.
   – Сомневаюсь. Впрочем, даже если бомба там находится, в настоящее время, после столь длительного пребывания в морской воде, она едва ли может взорваться. Опасность минимальна, а вот расследование без уточнения этого аспекта дела будет неполным.
   – Бросьте вы это. Я вас прошу.
   Фрэнк настолько приноровился к упрямым попыткам оказать давление, что откровенная просьба, почти мольба, повергает его в изумление. Если Лавлок, с его-то норовом, о чем-то просит, тому должна быть весьма веская причина. Настолько веская, что все обстоятельства тем более заслуживают пристальнейшего внимания.
   – Сэр, последние несколько дней вы упорно пытались убедить всех в том, что "Амфитрита" была уничтожена взрывом бомбы, но стоило мне высказать намерение найти и осмотреть автомобиль, в котором помянутая бомба якобы была заложена, вы пытаетесь меня остановить. В этом нет логики. Я твердо намерен, как только местоположение затонувшего автомобиля будет установлено, совершить погружение и произвести осмотр. Обещаю, что бы мы ни обнаружили, вы узнаете об этом первым.

* * *

   Время ланча Алекс проводит под своим письменным столом. Офис пуст, и ему предоставляется возможность урвать хоть малую толику сна, так упорно бежавшего от него ночью. Он лежит, как если бы задремал на траве в парке – на спине, рубашка расстегнута, руки заложены под голову, – и дергается, словно спящая собака. Сновидения его тревожны.
   Он на "Амфитрите", держит Кейт за руку, когда они собираются прыгнуть. Потом они вместе в вертолете, но светит солнце, и он совершенно сухой. Как будто не побывал в воде. Он поворачивается к Кейт, но она смотрит в окно. Проследив за ее взглядом, Алекс видит золотистую гладь моря, усеянную белыми точками света. Вертолет стремительно, как ныряющая чайка, пикирует к поверхности океана, и они оказываются под водой. Он сильно отталкивается ногами и выныривает на поверхность в плавательном бассейне на верхней палубе "Амфитриты". Кейт сидит на бортике бассейна, болтая ногами в воде. Он плывет к ней и в процессе заплыва неожиданно осознает, что все это происходит во сне.
   Образы расплываются, пока не остается ничего, кроме тускло-оранжевой пелены. Внутренней поверхности его век. Он пытается поднять их, но они словно приклеились – ничего не получается. Это не обескураживает: так происходит всякий раз, когда он засыпает днем. Алекс расслабляется и ждет, когда сознание полностью восстановит контроль над телом. Его глаза открываются раз, потом другой, все еще во сне, но наконец они открываются по-настоящему, и он просыпается. А проснувшись, мигом выкатывается из-под стола и вскакивает на ноги, с липким от пота лицом и твердым намерением не позволить сну сморить его снова.
   Синклер, проходя мимо офиса и заглянув внутрь, замечает растрепанного, малость ошалевшего Алекса и заходит.
   – Эй, с тобой все в порядке?
   – Все нормально. Я просто чуток вздремнул.
   – Небось всю ночь кувыркался?
   Алекс улыбается.
   – С чего ты взял?
   – Думаю, ты прекрасно знаешь. Я видел, с кем ты уходил прошлой ночью.
   – Я помогал ей вести расследование.
   Синклер смеется и обнимает Алекса за плечи.
   – Ну и ладно. А во всем остальном? Как ты?
   – Довольно дерьмово. И не уверен, что работа так уж сильно помогает.
   – Ясно, со мной примерно то же самое. Но здесь все же лучше, чем в пустом доме.
   – Я понимаю, что ты имеешь в виду.
   Синклер бросает взгляд на письменный стол Алекса.
   – Над чем ты работаешь?
   – Пара оценок для потенциальных покупателей. Ничего такого, из-за чего пришлось бы особо напрягаться. – Он смотрит на настенные часы. – Аукцион Джейсона только что начался. Не хочешь по-быстрому заглянуть?
   – Спасибо, нет. Мне пора возвращаться.
   Они выходят в коридор и расходятся, каждый в своем направлении.
   Алекс, Синклер и Джейсон предпочли не брать отпуск, а практически сразу же выйти на работу. Коллеги отнеслись к пережившим кораблекрушение товарищам вполне предсказуемо: окружили их подчеркнутым вниманием и преувеличенной заботой. Дошло до того, что Алексу и за кофе не сходить: стоит ему собраться что-то сделать, как четверо-пятеро сослуживцев устремляются на помощь. Он ценит это и признателен за их участие, хотя в данном вопросе и намечается явный перебор.
   Правда, Джейсону приходится труднее, потому что коллеги относятся к нему с куда меньшей симпатией, чем к Алексу и Синклеру, и для него самого это не секрет. Как-то раз он даже спросил Синклера, в чем тут причина, хотя, кажется, сам этот вопрос заключает в себе ответ. Так или иначе, но если бы из них троих могли спастись только двое, по выбору сослуживцев, в том, каков был бы этот выбор, сомнений нет.
   Алекс направляется в аукционный зал и еще на подступах слышит голос ведущего торги Джейсона:
   – Заявка первая – леди в проходе между рядами. Двести. Кто больше? Вы, сэр, в заднем ряду? Двадцать сверху. Сорок. Шестьдесят. Восемьдесят.
   Зал полон. Алекс стоит позади, откуда лучше всего обозревать помещение, и следит за тем, как голос Джейсона мечется от одного участника торгов к другому, как будто аукционист следит за теннисным матчем.
   "В этом, – думает Алекс, – и состоит разница между Джейсоном и Синклером: Джейсон производит впечатление наблюдателя, а Синклер – проводника и соучастника. Торги в исполнении Джейсона – это сугубо функциональное и потому легко забываемое по его окончании действо, Синклер же устраивает настоящее представление. Лавлок как-то назвал Синклера Майклом Джаггером своего аукционного дома, и это нешуточный комплимент. В торги Синклер привносит ту же энергию и творческую изобретательность, какие проявляет в режиссуре, и это делает его популярным и среди продавцов, и среди покупателей. И в самом аукционном доме: когда он проводит торги, большинство лотов уходит с молотка по цене гораздо выше заявленной, и разница эта у него больше, чем у любого другого аукциониста компании".
   – Итак, триста шестьдесят... триста девяносто... четыреста двадцать... Четыреста шестьдесят...
   С ростом цены растет и величина разовой надбавки.
   Дама в проходе качает головой: она прекращает торговаться.
   – Четыреста шестьдесят фунтов раз... два...
   Джейсон обводит взглядом зал. Даже с другого конца Алекс видит пот на его лице.
   – Больше никто не надбавляет? Три! Продано! Терракотовая статуэтка этрусской работы продана участнику торгов, заявленному под... – Джейсон сверяется с номером. – Тридцать два, за четыреста шестьдесят фунтов. Поздравляю с приобретением.
   Леди и джентльмены, торги продолжаются. Лот номер шесть. Прекрасный образчик бронзы...
   Все эти люди здесь, со своими каталогами и надеждами, и для чего? Ради приобретения предметов, которые, по сути, ничего не изменят в их жизни. Кипят страсти, разыгрываются баталии, в которых есть победители и побежденные. Кто-то уходит домой с этрусской терракотой, а кто-то с пустыми руками.
   Кто-то садится на "Амфитриту" и сходит с нее. А кто-то нет.
   Что знают все эти люди на аукционе о бое, настоящем состязании, в котором выигрыш – это жизнь, а проигрыш – смерть. А проигрывают те самые люди, которых ты расталкиваешь, прокладывая себе путь к спасению.
   Резко повернувшись, Алекс быстро идет по коридору к своему офису, выуживает номер мобильного Кейт из своей картотеки и начинает его набирать. Но прерывает вызов, так и не закончив набор.
   Зачем ей звонить? Чем она может ему помочь?
   Прошлой ночью в постели они договорились не обращаться к психологам, а разобраться со своими проблемами вдвоем, помогая друг другу. И надо же было ему заключить столь идиотское соглашение! Нельзя принимать серьезные решения, когда ты только что занимался любовью.
   "Паромные перевозки" предлагают всем пассажирам "Амфитриты" воспользоваться услугами психолога в удобное для них время. Он даже занес в компьютер имя специалиста и номер контактного телефона. Ага, вот. Джейн Бэвин.
   Какое, к черту, значение может иметь этот дурацкий уговор? То, что он делает, вовсе не обман и не измена.
   Алекс снова берет телефон и набирает номер Джейн Бэвин.

* * *

   Никакого прогресса по делу Элизабет Харт не видно. Идет обычная, нудная, утомительная и поглощающая уйму времени работа, и никто не может гарантировать того, что в ее ходе не будет упущено что-то важное. Рутинное однообразие в совокупности с изнуряющей жарой притупляют внимание. Схема действий та же, что и по предыдущему убийству. Проверка транспортных средств и пешеходов, всех, кто мог оказаться в нужное время в районе Толлохилл-Вуд. Проверка магазинов на предмет покупки соответствующего образца ножей. Очередная перетряска лиц, причастных к противоправным деяниям сексуального характера. Все по новой, по второму кругу. Таким манером собака гоняется за своим хвостом.
   Кейт читает отчет о вскрытии Элизабет Харт. Опять то же самое. Вода в легких, вероятно из одного из ближних водоемов. Точечное кровоизлияние под веками. Частицы дубовой древесины в волосах – не иначе как от удара затылком о ствол дерева. Змея той же породы, что и в прошлый раз, и тоже недавно покормленная. Отметины от зубов на брюшной полости. Никаких наркотиков или седативных средств. Следы веревки над линиями отсечения. И совершенно никаких отпечатков пальцев, слюны или волосков.
   Чувствуя, что уже почти ничего не соображает, Кейт собирается выскочить, перехватить сэндвич и глотнуть свежего воздуха, когда звонит телефон.
   – Кейт Бошам.
   – Кейт, это твой отец. Ты свободна на ланч?
   – Ты шутишь?
   – Всего на сэндвич. Полчаса, не больше. Я должен тебе кое-что сказать.
   – Скажи мне сейчас.
   – Я бы предпочел сделать это лицом к лицу.
   – Я...
   – Кейт. Чего ради ты все что угодно пытаешься обернуть конфронтацией?
   Отец и дочь. И он, и она упрямы, как бараны.
   – Ничего такого я не делаю. Сам-то ты...
   – Ты понимаешь, что я имею в виду?
   Осознавая, что невольно улыбается, Кейт раздраженно щелкает языком.
   – Ладно. Я приду.

* * *

   Они берут себе сэндвичи в кафе за углом от Куин-стрит.
   – Ты хочешь знать, почему затонула "Амфитрита"? – спрашивает Фрэнк, когда они садятся.
   – Это то, что ты хотел мне рассказать?
   – Нет. В общем, да, но есть кое-что еще.
   – Что это кое-что еще?
   – Я спросил тебя, хочешь ли ты знать, почему затонул паром?
   Она качает головой, но одновременно произносит: "Да".
   "Ты должна двигаться! – кричала она той женщине на трапе. – Назад, вперед, куда хочешь, но не загораживай путь другим!" Женщина на нее даже не посмотрела.
   Фрэнк рассказывает ей о не закрывшихся до конца наружных воротах и таинственном автомобиле, остающемся на дне моря.
   – Ты хочешь сказать, что "Амфитрита" плавала с открытыми носовыми воротами? – уточняет она, когда он закончил. – И это никого не встревожило?
   – Кейт, почти каждый паром выходит из гавани с открытыми носовыми воротами. Графики настолько плотные, что они едва успевают принять на борт все автомобили, а ворота закрывают уже отчаливая. Если бы каждый паром, который покинул гавань с открытыми дверцами, затонул, ты могла бы пешком добраться до Франции по обломкам. Без шуток.
   Она заинтересовалась, но не особо. Ясно ведь, что позвал он ее ради чего-то другого, более, на его взгляд, важного. Кейт не торопит его, ведь, что бы то ни было, она прожила без этого знания всю жизнь, и еще несколько минут не имеют никакого значения. Кроме того, пусть не воображает, будто его будут о чем-то просить: такого удовольствия ему не видать.
   Конечно, Кейт прекрасно понимает, что это по-детски, но что с того? В конце концов, отец вернулся в ее жизнь в самый неподходящий момент из всех возможных. Расследование двух убийств и попытки преодолеть синдром "Амфитриты" вроде бы не оставляют ей времени беспокоиться о чем-то еще, но вот ведь что странно: чем меньше у нее возможностей разобраться с отцом, тем более уязвимой по отношению к нему она себя чувствует.
   Фрэнк прокашливается.
   – Ты знаешь, почему я оставил твою мать, – говорит он, одновременно спрашивая и утверждая.
   – За этим ты и пришел?
   – Да.
   – Хорошо. Ты завел интрижку и сбежал к любовнице.
   Он качает головой, скорее печалясь, чем желая возразить.
   – Похоже, в этой истории я не единственный, кого водили за нос.
   Кейт чувствует себя так, будто кто-то ударил ее в солнечное сплетение. У нее перехватывает дыхание, в желудке скручивается тошнотворный ком.
   – Чушь собачья.
   – Нет.
   – У мамы была интрижка?
   – С Тони.
   – С Тони? Тони, твоим лучшим другом?
   Он кивает, она качает головой.
   – Я в это не верю.
   – Я застал их вместе в постели.
   – Боже мой.
   Он пожимает плечами.
   – Поэтому я и ушел.

* * *

   Кейт на верхней площадке лестницы, тогда как на нижнем этаже бушуют ссорящиеся родители. Ей пятнадцать лет, на стене ее спальни постеры с поп-звездами, которые поют о любви и разбитых сердцах, но никогда не о том, что происходит здесь: не о брани, криках, взаимных обвинениях, проникнутых злобой и ненавистью. Слов Кейт не разбирает, но это не имеет значения, как язык, на котором исполняется оперная партия. Здесь важны ритм, страсть, чувства.

* * *

   – Но почему ты сказал мне, что это у тебя была связь? Вы пришли ко мне – я хорошо это помню, ты и мама, по очереди – и сказали одно и то же: что ты встретил другую женщину и уходишь, чтобы жить с ней.
   – Мы обговорили эту версию между собой, прежде чем сказать тебе. Ты всегда обожала мать, Кейт. Больше, чем меня, во всяком случае.
   – Но у меня не было неприязни к тебе. Во всяком случае тогда.
   – Может быть, но к ней ты определенно относилась лучше. В какой-то мере это задевало меня, но такое – когда ребенок отдает предпочтение кому-то одному из родителей – случается нередко. Вас с Энджи связывали прочные узы, и, когда произошла вся эта история с Тони, мы встали перед выбором: или мы разрушим твои иллюзии насчет матери, или я возьму вину на себя. Мы могли спасти твои отношения с кем-то из нас, но не с обоими. Вот почему мы сделали вид, что виноват я.
   Кейт опускает глаза и смотрит на отметины собственных зубов на сэндвиче. Аппетита как не бывало. Когда она поднимает взгляд, то видит, что к глазам отца подступили слезы.
   – Это было предпочтительнее, Кейт. Я не был идеальным отцом для тебя, как не был и идеальным мужем для Энджи. Ну а все, что я сделал потом, ты можешь расценить как выбранный мною способ просить прощения.
   Кейт вцепляется в край стола, стараясь встать на якорь реальности. На протяжении двадцати лет она боготворила мать, сперва во плоти, потом в воспоминаниях, и все это время с равной и противоположной страстностью ненавидела отца. И вдруг оказывается, что все это было результатом обмана. Что их роли – коварного изменника и несчастной, обманутой жены – были всего лишь личинами, за которыми скрывалось нечто совершенно иное.
   Потом на нее накатывает слепящая волна ярости.
   "Зачем нужно было возводить все эти песчаные замки лжи, будто бы предназначенные оберегать меня, а потом взять и в одночасье все разрушить?"
   Работа в полиции приучила Кейт к тому, что если уж начал лгать, то не отступайся.
   Черт, у нее теперь новая жизнь, и в ней все не так, как в прежней.
   Она смотрит через столики на отца и по его лицу видит, как трудно было ему столько лет хранить все это в себе. Знать, что его ненавидят незаслуженно, иметь возможность положить этому конец – и не пользоваться этой возможностью. Терпеть и ждать.
   Нахлынувший было гнев отступает. Что поделаешь, если правда приходит в разных обличьях и в самое неожиданное время. Она тянется, касается рукой его плеча.
   – Спасибо, – говорит она. – Спасибо, папа.

* * *

   В отличие от многих психологов-консультантов, привлеченных "Паромными перевозками", Джейн Бэвин постоянно практикует в Абердине. Ее офис выглядит как гостиная: картины в рамах на стене (обычный морской пейзаж Роджера Фишера над каминной доской она поспешно заменила на довольно невзрачный натюрморт), два кресла, софа и кофейный столик посредине.
   – Начинайте, с чего вам удобнее. Говорите все, что считаете нужным. Мы можем подступить к проблеме отовсюду.
   Бэвин заправляет выбившуюся прядь за правое ухо. С недавних пор, а точнее после того, как сестра сказала, что с зачесанными назад волосами она выглядит чересчур строгой, она стала носить их распущенными. Суровость – это вовсе не тот имидж, какой нужен, когда имеешь дело с травмированными клиентами.
   Алекс нервничает, озирается по сторонам, а потом словно головой в омут, бросается в откровенность:
   – Этот самый паром просто доминирует над всей моей жизнью. Что бы я ни делал, решительно все, так или иначе соотносится с тем, что произошло на борту "Амфитриты". Мало того что вся эта история без конца прокручивается у меня в голове, так и окружающие напоминают о ней то своим сочувствием, то любопытством. А мне из-за этого тошно. У меня все это в печенках сидит.
   – И вы хотите узнать, почему вы чувствуете то, что чувствуете?
   Алекс кивает.
   – Хорошо.
   Бэвин тратит полчаса, объясняя ему, что такое стрессовый посттравматический синдром и почему он ему подвержен, а потом рассказывает, как она может ему помочь:
   – Для вас важно понять, что СПТС – это нормальная реакция психики на экстремальные события. Вот почему мы, психотерапевты, призываем людей как можно полнее излагать нам свои впечатления. Делая это, вы постепенно начинаете понимать, что в вашей реакции нет ничего необычного.