Старлинг Борис. Шторм

   – И что же случилось, что изменило планы? Почему их выбросили?
   – Не имею ни малейшего представления. Я говорил – тому, с кем контактировал, – чтобы он держался настороже, вот и все. А он, видимо, запаниковал.
   – Решение выбросить фургон не имело к вам никакого отношения?
   – Никакого.
   – Нет?
   – Нет.
   – Саттон был причастен к этому?
   – Да. Его задачей было проследить за правильным размещением фургона. Мы хотели, чтобы он стоял ближе к воротам: таможенники при выборочной проверке редко досматривают машины, стоящие в первых рядах. Попросите кого-нибудь выбрать карту из развернутой веером колоды игральных карт: он почти наверняка выберет ту, что ближе к середине. Верно? Кроме того, такое расположение фургона позволяло быстрее избавиться от него – если дела пойдут не так.
   – Как и случилось.
   – Да.
   – Таким образом, Саттон и ваш соучастник придумали предупреждение о мифической бомбе.
   – Да. Это был единственный предлог, который мог бы оправдать остановку судна и избавление от фургона. Разумеется, эта версия предназначалась для командного состава на мостике, а не для пассажиров. Пассажирам сообщили что-то про неполадку с винтами, но морякам-то так голову не задуришь. Выдумка с бомбой подходила идеально: такое сообщение нельзя ни проверить, ни проигнорировать.
   – А Саттон знал, что находится в фургоне, когда его сбрасывал?
   – Нет, тогда не знал. Ему сунули пятьсот фунтов и велели не задавать вопросов. Скорее всего, решил, что там наркотики или оружие. Правда, после того как фургон пошел ко дну, ему сказали, что там находилось, – чтобы гарантировать его молчание. Он бы не пикнул, после того как так замарался.
   Ренфру вспоминает утро вторника. Он, Лавлок и Фрэнк разговаривают в кондиционированном офисе "Паромных перевозок", а не в душной полицейской комнате для допросов, и Фрэнк говорит, что Саттон запаниковал и повернул "Амфитриту" прямо в шторм, а не прочь от него. Теперь понятно, что случилось с опытным капитаном. Он был не в себе не потому, что сбросил не ту машину – машину как раз он сбросил ту, – а потому, что узнал, что именно было отправлено им на дно Северного моря.
   На то, чтобы выбросить машину, ушло время, Саттон выбился из графика, прикидывает, насколько ему необходимо увеличить скорость, чтобы наверстать упущенное, но тут в его планы вмешивается шторм. Капитану необходимо скорректировать расчеты, что вроде бы совсем не трудно, – но в голове у него возникает путаница. Почему? Уж не потому ли, что, глядя на цифры, он видит несчастных детей, умирающих в металлической душегубке.
   – Я спрашиваю вас снова. Кто организовал погрузку детей в фургон в Бергене?
   Лавлок качает головой.
   – От меня вы этого не узнаете.
   – Это кто-то из трех – Синклер Ларсен, Алекс Мелвилл или Джейсон Дюшен. Скажите мне, который из них. Скажите, и я облегчу ваше положение, насколько это возможно в тюрьме.
   Лавлок снова качает головой.

* * *

   Комната для встреч, в которой Кейт и Фрэнк смотрели отснятое со "Старски" видео, спешно превращена в совещательную. Пяти офицерам поручается проверить банковские счета и кредитные карты Лавлока, трансферты, переводы, выплаты. Они действуют в тесном контакте с тремя группами, работающими в аукционном доме, "Паромных перевозках" и у Лавлока дома.
   Вся его жизнь рассматривается как под микроскопом. Жизнь, строившаяся десятилетия и разрушенная в считанные часы.

* * *

   С отъездом Реда настроение Фергюсона улучшается. Они уже подняли дела о трех нераскрытых убийствах женщин: одну женщину закололи в Банффе в 1984 году, еще одна предположительно стала жертвой поджога в Глэмисе в 1991 году, а одну забили дубинкой до смерти в Арброуте в прошлом году. Каждый из этих случаев тщательно изучается.
   Проводятся перекрестные допросы всех работников Паркового хозяйства с криминальным прошлым и, разумеется, поднимаются все дела о нераскрытых убийствах. Проверяются центры садоводства в поисках тех, кто мог покупать такой инвентарь. И опять-таки, если Черный Аспид платил наличными, все это может оказаться бесполезным, но пренебречь возможностью того, что кто-то из продавцов что-то заметил или запомнил, нельзя.
   Продолжаются поиски ножа и змеи, правда, пока без успеха.
   Кейт заходит в свой офис и тут же слышит тихий электронный "бип" компьютера, извещающий о поступающем сообщении.
   На экране заставка, установленная ею самой: пара слов, вращающихся в трехмерном пространстве, среди меняющихся, переходящих из одного в другой цветов. Слова эти: "Черный Аспид".
   Кейт нажимает клавишу, и заставка исчезает. Со следующим нажатием убирается и диалоговое окно.
   У принятого сообщения нет заголовка, обратный адрес "Хотмэйл" – ей незнаком, но от кого послание, Кейт понимает мгновенно. "Боже мой. Наконец-то он вступил в контакт".
   Где-то на заднем плане возникает мысль о том, не занесет ли она вот так, без проверки, вирус, но сейчас главное не это.
   Кейт открывает письмо.
   "Уже две, мисс сыщица, а вы, похоже, так и не приблизились к тому, чтобы меня поймать. Честно признаюсь, должен сказать, что, с учетом вашей репутации, ожидал от вас большего. Пожалуй, правду говорят: человек хорош настолько, насколько хорошо он справился с последним делом".
   Без подписи. Без надрыва. Но с насмешкой.
   Кейт мысленно возвращается к последнему неподписанному сообщению, которое она видела: предупреждение о бомбе, посланное ее отцу. Там имела место угроза, сопряженная с бесцеремонным хвастовством. Здесь нет ни того ни другого.
   Кейт берет трубку телефона, ищет по списку внутренних номеров нужный и набирает его.
   – Техническая поддержка.
   – Это старший детектив-инспектор Бошам. Мне нужен техник, прямо сейчас.
   – Детектив, наши люди заняты. У нас график и...
   – Плевать мне на все ваши графики. Сказано вам – прямо сейчас!
   Спустя полторы минуты в дверях ее кабинета появляется краснолицый, похоже слегка напуганный, Иштван Молнар, венгр, только что принятый на работу. Длинные прямые волосы, обрамляющие его лицо как ниспадающие занавески, и узкий подбородок придают ему пасмурный вид.
   Кейт указывает на монитор.
   – Я только что получила это сообщение. Мне нужно узнать, кто его отправил и откуда.
   Молнар перегибается через нее и всматривается в экран. Под мышкой его рубашки расплывается темный полумесяц пота. Кейт откатывается назад на офисном кресле, чтобы дать ему побольше места. Мадьяр смущенно кивает в знак благодарности и предоставляет ей вовсе не восхитительную возможность полюбоваться его задницей.
   Он тычет в клавиатуру, бурчит что-то себе под нос, тычет снова.
   – Это определять невозможно, – говорит он, обернувшись к ней.
   – Что вы имеете в виду?
   – Вы подписывать письмо любым именем.
   – Но нужно же сообщать что-то фирме – поставщику услуг.
   – Нет. Это служба не за деньги, без кредитной карты. Данные вы предоставляете – для логистики, – но их никто не проверять. Любое имя, дату рождения – что хотите.
   – И проследить отправителя невозможно?
   – По данному сообщению – нет. Больше писем – больше шансов. Но гарантии нет.
   – А откуда он мог узнать мой адрес?
   – Это легко. Он узнает название сервера – оно на полицейском веб-сайте – и знает ваше имя. Дальше – просто: вводит ваши инициалы, фамилию и отправляет письмо раз за разом, пока не попадет куда надо.
   Техник пожимает плечами.
   – Ладно, – ворчит Кейт, раздраженно кривясь. – Спасибо.
   Молнар кивает и неуклюже, на манер человекообразной обезьяны, выходит из кабинета.
   Сообщение по-прежнему на экране. Кейт читает его снова.
   "Уже две, мисс сыщица, а вы, похоже, так и не приблизились к тому, чтобы меня поймать. Честно признаюсь, должен сказать, что, с учетом вашей репутации, ожидал от вас большего. Пожалуй, правду говорят: человек хорош настолько, насколько хорошо он справился с последним делом".
   Над текстом на нее бесстрастно взирает иконка "Ответ автору".
   Она выбирает ее мышкой и, не утруждая себя заглавными буквами, начинает набирать текст.
   "мы знаем о вас все, человек-змей, вы страдающая личность, вам понятно? в каком бы аду вы ни пребывали, вы там по собственному выбору, потому что туда вас поместили ваши решения, и вы могли бы – можете – выбраться оттуда прямо сейчас, стоит только захотеть. Но вы не решаетесь, потому что путь из ада кажется вам чересчур опасным, пугающе мучительным и невероятно трудным. Вы остаетесь в аду, потому что вам кажется, будто там легче и безопаснее, и вы предпочитаете такой путь".
   Ее палец зависает над иконкой "отправить". В следующее мгновение, с ощущением того, что ныряет в пустоту, Кейт нажимает кнопку мыши. И начинает ждать.
   "Что я делаю?"
   "Стараюсь поймать его, подловить, выманить, заставить раскрыться. Получить хоть какой-то ключ к пониманию того, что он собой представляет и где находится".
   Только бы он ответил. Она ждет его ответа, как влюбленная женщина ждет звонка от возлюбленного.
   "Что я делаю?"
   Снова звучит сигнал поступления почты.
   Он ответил?
   "Далек и труден путь из ада к свету".
   Смысл ответа ясен. Он намерен пройти путь собственного искупления. Ред прав. После убийства последней жертвы он избавится от безумия и исчезнет.
   Кейт снова смотрит на экран.
   "Где ты? Где ты сидишь? Где прячешься за виртуальными щитами? Как ты выглядишь? Кто ты?"
   Она раздраженно тычет в кнопку выключения, и экран компьютера гаснет.

* * *

   Когда Ренфру возвращается в дом Лавлока, Холройд ждет его у входной двери.
   Они поднимаются в кабинет Лавлока, где Холройд указывает на экран компьютера и отступает назад, чтобы дать главному констеблю возможность посмотреть. Очередное электронное письмо, также отправленное из "Укьюхарт" и удаленное из папки "Исходящие".
   "Я ценю ваше желание направить груз на аукцион как можно скорее, но слишком многие люди работают здесь допоздна, что делает вечер буднего дня совершенно неприемлемым. Идеальным сроком представляются ближайшие выходные. Я проверил здание на три последующих воскресенья и выяснил, что оно пусто. Воскресенье 16-го было бы подходящим. Если начать в семь или восемь вечера, можно быть уверенным, что мы закончим в темноте, что является дополнительным позитивным фактором в обеспечении безопасности.
   Сегодня я получил звонок от Джи Джей, одного из перспективных покупателей. Он проявил некоторую небрежность и использовал слово "Уилберфорс" в открытом разговоре. Наверное, стоит снова подчеркнуть всем клиентам необходимость никогда не использовать это слово, даже среди нас".
   Ренфру резко вскидывает взгляд на Холройда.
   – Это все? Полный текст?
   Холройд кивает.
   – И никак нельзя определить, кто был отправитель?
   – Нет. Ясно, что из аукционного дома "Укьюхарт", но не больше.
   – Вы показывали это мистеру Бошаму?
   – Пока нет.
   Ренфру читает снова. Там все, как и раньше. Никаких ошибок.
   Из всего этого следует, что делом детей занимался "Укьюхарт", аукционный дом. Их собирались выставить на аукцион. Лавлок говорил об усыновлении, но кто слышал об усыновлении через торги?
   – "Если начать в семь или восемь вечера, можно быть уверенным, что мы закончим в темноте, что является дополнительным позитивным фактором в обеспечении безопасности", – вслух, громко зачитывает экранный текст Ренфру. И обращается к Холройду: – Как по-вашему, что это значит?
   – Полагаю, что в темноте снижается риск быть замеченными.
   – Точно. А это, в свою очередь, свидетельствует о намерении предпринять некие действия, которые было бы желательно сохранить в тайне.
   Правда, этому можно найти объяснение. Лавлок только что сказал, что намеревался выправить детям нужные документы по прибытии их в Шотландию. Скрытность операции всегда можно объяснить отсутствием нужных бумаг.
   Ренфру читает сообщение в третий раз, и на сей раз в глаза ему бросается незнакомое слово.
   "Он проявил некоторую небрежность и использовал слово "Уилберфорс" в открытом разговоре".
   – Как вы думаете, что означает слово "Уилберфорс"? – спрашивает Ренфру.
   – Скорее всего, имя. Единственный Уилберфорс, который приходит на ум, это Уильям Уилберфорс, политический деятель, который...
   Холройд замирает. Ренфру заканчивает предложение за него:
   – Политический деятель, добившийся отмены рабства.
   Рабство.
   Кажется, будто с экрана сочится квинтэссенция зла. Торги живыми людьми. Торги как торги, с возможностью для покупателей ознакомиться с товаром, но только без какого-либо документального оформления всех пяти лотов. Никакой регистрации, никаких кредитных карт, никаких каталогов, номеров, указаний на источник происхождения. Человеческие жизни, выставленные на продажу.
   Ребенок, растерянно моргающий в ярком, режущем свете. Лица, рассматривающие его, словно диковинное животное в зоопарке. Голос человека, ведущего торги и выкликающего цифры. Ребенок не понимает его, тогда как говорит этот человек следующее.
   – Пять тысяч. Пять пятьсот. Шесть. Шесть пятьсот. Шесть семьсот.
   Некоторые из людей, наблюдающие за ребенком, периодически поднимают руки с табличками, на которых изображены цифры.
   – Кто больше! Новых предложений нет! Раз. Два. Три... Продано!
   Ребенок вздрагивает, когда аукционист ударяет молотком. Его уводят в заднее помещение, куда за ним является мужчина в костюме. Он произносит какие-то слова, которых ребенок не понимает.
   Ренфру потирает лоб. Было время, когда Абердин экспортировал в Германию чулочные изделия, потом стал вывозить полотно и гранит в Готенбург и Амстердам, далее настал черед рыболовной продукции, а там и нефти. И вот теперь здесь торгуют детьми.
   Из дома Лавлока на Куин-стрит доставляют двенадцать коробов документов, к разборке и сортировке которых удается приступить только в седьмом часу. Возня с бумагами – дело скучное, рутинное и, особенно в такую жару, весьма утомительное, но приходится попотеть. Фрэнк, которого Ренфру по пути обратно в полицейское управление посвятил в суть дела, впрягается в работу наравне со всеми, и именно ему удается найти то, что требуется.
   Листок фирменной почтовой бумаги "Паромных перевозок". На нем, почерком Лавлока, одно за другим пять слов.
   "Дувр. Фолкстон. Гулль. Ярмут. Пул".
   Все паромные порты.
   А ниже заглавными буквами: "ДЖЕЙСОН Д".

* * *

   Ренфру направляет офицеров к дому Джейсона, но его там нет, и куда он делся, неизвестно. По полицейским участкам распространяется фотография и словесный потрет Джейсона, однако почему этот человек объявлен в розыск, не разъясняется. Зато подчеркивается, что факт его поисков до поры не подлежит огласке.
   Потом главный констебль направляется в камеру, где по обвинению в покушении на убийство и в ожидании решения по другим пунктам, касающимся нелегального ввоза в страну иностранных граждан, содержится Лавлок, и информирует его о том, что полиция выяснила суть так называемой "гуманитарной" миссии. Им известно о аукционах по продаже малолетних рабов, известно, кто являлся исполнителем этих преступных планов, и, в свете этих новых открытий, Лавлоку вряд ли приходится рассчитывать на какие-либо послабления в тюрьме.
   Лавлок молчит.

* * *

   Кейт отправляется домой, проведя сорок пять минут с отцом и Ренфру, вылившими на нее целый ушат информации. Чувствует она себя так, будто голова ее полна воды. Ей хочется, чтобы все поскорей закончилось – тогда она возьмет недельный отпуск и всю эту неделю проведет со своим сыном.
   Кейт понимает: как судоходной компании "Паромным перевозкам" пришел конец. По правде сказать, ее финансовое положение и так было довольно шатким, а как только правда об "Амфитрите" выйдет наружу, крах станет неминуем. Кто захочет пользоваться услугами фирмы, занимающейся нелегальной поставкой в Шотландию малолетних рабов из России? Кто поставит на кон свою репутацию, чтобы попытаться спасти и возродить компанию?
   На оба вопроса ответ один. Никто.
   Кейт мысленно возвращается к истории, которую ей рассказали в прошлом году. Один из самых крутых арестантов в Шоттсе подобрал раненую, повредившую крыло малиновку. Он выходил птичку, заботился о ней и частенько разгуливал, посадив ее в нагрудный карман. Малиновка стала его гордостью и отрадой.
   Однако один из охранников, сославшись на тюремные правила, запрещавшие держать каких-либо домашних животных, сказал заключенному, что от птички ему придется избавиться. Заключенный возражал, охранник стоял на своем. День был жарким, как сегодня, и работали все электрические вентиляторы. Поняв, что охрану не переубедить, арестант подошел к ближайшему вентилятору и бросил малиновку туда: она погибла мгновенно.
   Все ужаснулись, включая строгого охранника.
   – Я думал, ты любил эту птицу, – сказал он.
   – Я и любил, – ответил заключенный. – Но раз ей нельзя быть со мной, пусть не достанется никому.
   Именно так обстояло дело с Лавлоком и "Паромными перевозками". Компания была его любимым детищем, и ее полный крах был для него предпочтительнее спасения ценой смены владельца. Лавлок и "Перевозки", заключенный и малиновка. Самолюбивый и упрямый человек, пестующий больное создание не только с любовью, но и с нетерпеливой ревностью собственника.
   Из машины Кейт звонит Бронах.
   – Привет, это я. Как там Лео?
   – Нормально.
   – Говорил он что-нибудь насчет сегодняшнего утра?
   – Совершенно ничего.
   – Насчет того, почему раскапризничался?
   – Ничего.
   – Ничего так ничего. – Пауза. – Тетя Би, а можно, он останется у тебя на ночь?
   – Опять? Ты в порядке?
   – Угу. Просто я очень устала от всего этого. Я хочу... ну, ты понимаешь.
   – Да уж понимаю.
   – Ты ангел. Я позвоню тебе завтра.
   Она заканчивает звонок и сразу же набирает номер Алекса.
   – Ты можешь ко мне заехать? – спрашивает она.
   – Конечно. Прямо сейчас и приеду.
   Он готовит ужин для нее, и все это время она разговаривает с ним, причем не только не по делу, но и вообще, почти бессвязно – просто озвучивая те или иные мысли, хаотично посещающие ее голову. По правде, так для нее не так уж важно, что за столом напротив сидит именно он, – она могла бы исповедаться фонарному столбу, лишь бы слушал. Когда же от усталости и всего прочего Кейт обессиленно умолкает, он обходит стол и крепко обнимает ее.
   – Как прошел твой вечер с ребятами? – спрашивает она.
   – Было забавно.
   – Ты рассказывал им обо мне?
   – Конечно.
   – Со всеми пикантными подробностями?
   – Не глупи.
   – Бьюсь об заклад, что рассказывал.
   – Не рассказывал.
   – Но об этом хотят знать все парни, не так ли? Какова она в койке, как себя ведет, стонет или кричит, подмахивает или нет, и все такое?
   – Я сказал им, что мне с тобой очень хорошо, вот и все. Не знаю, с чего ты это все взяла: на самом деле парни не задают друг другу таких вопросов. Женщины, когда сплетничают между собой, бывают куда откровеннее, чем мужчины. Вот ты, например, наверняка рассказываешь своим подругам куда больше, чем я.
   – У меня нет времени для подруг.
   – Ну и хорошо.
   Она смеется в его шею.
   – Я помою посуду, – говорит он.
   – Это что-то новенькое. До сих пор всех моих знакомых мужчин в дрожь бросало при одном упоминании о "Фэйри".
   – А мне это дело нравится. Оказывает терапевтическое воздействие.
   Он подходит к кухонной раковине, окропляет зеленым моющим средством груду тарелок, громоздящихся там, как тела, по которым он шел на "Амфитрите", – и тонкой струйкой, чтобы не разбрызгивалась, пускает воду. Кейт подходит сзади и обнимает его за талию. Он ощущает на шее ее дыхание.
   – Спасибо, что приехал, – говорит она. – Я рада, что ты здесь.
   Алекс отклоняется назад, к ней, давая ей возможность потереться носом о его подбородок.
   – Кое-кто сегодня утром не брился, – говорит она.
   – Сегодня суббота. Кое-кому не было в этом нужды.
   Он снова подается вперед, закрывает кран и начинает оттирать одну из тарелок. Она запускает правую руку ему под рубашку и нащупывает брючный ремень.
   Он поворачивается к ней лицом. Его руки в мыльных пузырьках.
   Потом, в спальне, они вновь и вновь занимаются любовью, расслабляются, приваливаясь в полудреме друг к другу, снова отдаются желанию и опять сливаются воедино. Время растворяется, окружающее исчезает, есть лишь они двое, составляющие единое целое.
   Когда Кейт наконец возвращается к действительности и открывает глаза, светящиеся стрелки будильника показывают без четверти три. Именно в такое время, проснувшись как-то ночью, она не обнаружила рядом Алекса.
   На сей раз он здесь: накувыркался и дрыхнет без задних ног. Простыня рядом с ней ритмично поднимается и опадает.
   А вот у нее как раз сна ни в одном глазу. Кейт приподнимается, тянется через Алекса и шарит в темноте, пытаясь найти... да что угодно, лишь бы это помогло снова заснуть. Ее пальцы пробегают по прикроватному столику, задевают аптечку, будильник – и наталкиваются на какой-то холодный, металлический предмет. Она берет предмет и подносит к груди, вертя в руках. Резиновые кнопки, пластиковый шнур. Алексов пишущий плейер. Кейт находит наушники, засовывает себе в уши и на ощупь, благо она самая большая, нажимает кнопку "Воспроизведение".
   В ее голове громко звучит голос Алекса:
   "Я буду слушать эту запись каждый день, и она поможет мне примириться с тем, что произошло на борту "Амфитриты". Мне нечего бояться. Ужас исчезнет, не сразу, со временем, но исчезнет. – Пауза. Дыхание. – Я сообразил, что дело неладно..."
   Кейт судорожно тычет в кнопку, пока воспроизведение не прекращается. Она вырывает наушники из ушей, перекатывается и бесцеремонно трясет Алекса за плечо. Тот издает три или четыре невнятных, хрюкающих звука, пока наконец не поворачивает к ней голову.
   – Что это? – спрашивает Кейт.
   – Ты о чем?
   Она тянется и включает свет. Алекс крепко зажмуривает глаза.
   – Что ты делаешь?
   – Что это такое? – спрашивает она, указывая на плейер.
   Он слегка приоткрывает глаза и сонно бормочет:
   – Мой плейер, что же еще? Разве он похож на что-то другое?
   – Вижу, что плейер, я не о том. Что в нем за запись?
   Алекс еще в полусне, а потому отвечает не подумав:
   – Та, которую мне велела сделать эта женщина, психолог.
   – Что за психолог?
   Поняв, что сболтнул лишнего, он мгновенно стряхивает сон. Но уже поздно.
   – Что, на хрен, за психолог, Алекс?
   Он вздыхает.
   – Я побывал у психолога.
   – Зачем?
   – Хотел, чтобы кто-то беспристрастно и непредвзято оценил мои ощущения. Мне подумалось, что разговор с человеком нейтральным, непричастным к этой истории поможет мне выработать правильный взгляд на все произошедшее.
   – Правильный? Скажи лучше, бредовый. Что, вообще, за собачью чушь вбили они тебе в башку?
   – Это не чушь. Она сказала, что у меня посттравматический синдром, вызванный стрессом, и что я с этим справлюсь.
   – А почему ты мне ничего не рассказал?
   – Потому что знал, как ты на это отреагируешь.
   – Но ведь у нас с тобой был уговор! Мы условились, что будем говорить об этом только между собой.
   – Я знаю.
   – Получается, что меня тебе недостаточно, так, что ли?
   – Кейт, успокойся.
   – Не указывай, что мне делать, хренов обманщик!
   Кейт соскакивает с кровати и бежит в ванную. Алекс лежит на спине, сетуя как на ее иррациональность, так и на собственную глупость, – угораздило же его вообще припереться сюда с этим чертовым плейером! Спустя некоторое время он устало спускает ноги на пол и идет за ней.
   Она свернулась клубочком у ванны и выглядит несчастной и беззащитной. Голова опущена, колени прижаты к подбородку, руки обхватывают голени. Алекс опускается на корточки рядом с ней.
   – Малышка, прости, – говорит он. – Возвращайся в постель. Мы поговорим об этом утром.
   Она не отвечает. Он начинает гладить ее по голове. Никакой реакции. Он кладет руки ей на плечи, но его прикосновение не вызывает отклика.
   – Уходи, Алекс, – говорит Кейт, не поднимая головы. – Просто уходи.

* * *

   На этом жизнь в рыбацком поселке для него заканчивается. Он пытается продать дом и, хотя покупателей на него, с учетом разыгравшихся в нем событий, так и не находится, все равно перебирается в Абердин. Уже не мальчик, он устраивается в публичную библиотеку. Работа однообразная, по большей части нудная, но зато его опьяняет свобода. Каждый новый день он встречает с восторгом человека, вышедшего на волю после долгого заточения в темнице и впервые увидевшего солнце. Собственная квартира, собственная жизнь. В большинстве своем люди воспринимают это как должное, но для него все в новинку. Словно он заново родился на свет.
   У него море возможностей для чтения. Каждый вечер он берет домой книгу и поутру, приходя на работу, возвращает ее уже прочитанной. Чем меньше он сообщает о себе, тем менее вероятно, что коллеги узнают что-то о его предыдущей жизни и поймут, насколько он зелен и наивен.
   Из своей скорлупы он выходит медленно. Товарищи по работе знают его как человека спокойного и сдержанного, на самом же деле все обстоит несколько сложнее. Он не распускает язык, пока не понимает, как "это" делается, – а под "этим" подразумевается жизнь как таковая. Правила социального общения для него в диковину, и молчание служит ему защитой.
   Люди, с которыми он работает, не представляют собой ничего особенного. Чем больше он с ними общается, тем меньше, как и они, понимает себя. Мелкие душонки, занятые своей никчемной жизнью, сводящейся к пустяшным интригам, сплетням и переживаниям по поводу продвижения по службе. А главное – все они глупцы. С каждым днем он проникается к ним все большим презрением, о чем они даже не догадываются.