Страница:
Это ведь не кто-то, а именно она сказала ему, что полученное им два дня назад письмо не более чем выходка психа. То, что Фрэнку удалось, скорее не удалось, найти на дне моря, просто послужило подтверждением этой версии. Во всяком случае, так ей казалось.
А если бы она не оказалась там сегодня, если бы решила просто отправиться на работу, не заглянув сначала к нему? Кирсти открыла бы эту посылку. Она бы лишилась глаза или руки. Или того и другого – о худшем даже и думать страшно!
Что-то ты приобретаешь, что-то теряешь. Если где-то прибудет, то где-то непременно убудет.
Кейт раздраженно обводит взглядом холл. Не так давно, если быть точной, то четыре дня назад, почти час в час, ее саму доставили в приемный покой, продрогшую, пробираемую насквозь ознобом, от которого она не избавилась до конца и по сию пору. Они читает плакаты, предупреждающие об опасности менингита и недопустимости вождения машины в нетрезвом виде.
На стене рядом с ней объявление:
"Очередность приема пациентов зависит от тяжести травмы. Пожалуйста, проявляйте терпение, если других людей принимают раньше вас".
Пациентов призывают проявлять терпение. Пациентов. Что уж говорить об их родственниках.
Она наклоняется вперед и рассеянно листает лежащие на низеньком столике журналы. "Мари Клэр". Каталог магазинов "Сэйфуэйз". "Женщина и дом". "Нефтяное обозрение".
Кейт чуть ли не смеется. Уж этот, последний, могут положить в такое место только в Абердине.
В комнату ожидания выходит молодой врач. Стетоскоп вьется вокруг его шеи, как спящая анаконда.
– Кейт Бошам?
Она быстро встает и подходит к нему. Теперь, когда пришел этот момент, ее охватывает страх.
Такой же, какой пробирал когда-то в ожидании объявления результата экзамена. Когда Фрэнк еще был ее отцом.
– Что с ним? – выдыхает она.
– Все будет в порядке.
Она закрывает глаза и, выдохнув, позволяет плечам опуститься. Только теперь, расслабившись, Кейт понимает, в каком напряжении пребывало ее тело.
– Каковы повреждения?
– В правой стороне головы застряли осколки, но ни мозг, ни глаз, к счастью, не задеты. Правая рука сильно посечена, имеются поверхностные ранения живота и ног. Но переломов нет. Слух отсутствует, но со временем восстановится. У него вообще нет необратимых повреждений. И осколки удалили – даже детектор в аэропорту звенеть не будет.
– Могу я увидеть его?
– Нет, разве что во второй половине дня.
– Доктор, я сейчас должна идти на похороны, а потом улетаю в Лондон.
– Извините, но сейчас к нему нельзя.
Кейт повидала достаточно несчастных случаев и кое-чего похуже, чтобы понимать, насколько трудна работа врачей даже без досаждающих им родных и близких пациента.
– Конечно, я понимаю. И спасибо вам, доктор. Большое спасибо.
Он вежливо кивает ей и снова исчезает за вращающейся дверью.
Правда, увидев гроб Петры, она, уткнувшись в плечо Алекса, не может удержаться от слез, и ей приходит в голову, что важнейшее назначение гроба не вмещать мертвые тела, а скрывать их от всех. То, что находится в этом деревянном, лакированном ящике, не имеет отношения к Петре Галлахер, какой она была при жизни. Избитое тело, с аккуратно отрезанными кистями и ступнями. Такое лучше убрать с глаз подальше.
И вот теперь тело в земле, в той самой земле, которая три утра тому назад впитывала ее кровь. Примерно с минуту, пока она лежала и умирала.
– Доброе утро, детектив.
Кейт узнает голос, ей нет необходимости смотреть. Стоило догадаться, уж этот-то тип непременно объявится.
– Мистер Блайки. Не стану кривить душой и делать вид, будто рада вас видеть. Скорее, я надеюсь, что больше не увижу вас до слушания вашего дела в суде. Тем более что вы много говорили о том, какой вы занятый человек.
– То же самое я мог бы сказать и о вас. Есть успехи в поисках убийцы?
Оставив вопрос без ответа, она отворачивается и смотрит через кладбище на Фергюсона. В толпе она видит Аткинса, Рипли и Уилкокса. Блайки наступил ей на больную мозоль. Они все здесь как раз потому, что Черный Аспид так и не пойман. Сама Кейт пришла бы в любом случае, но вообще, как правило, основательные силы полиции стягиваются именно на похороны жертвы непойманного убийцы. Где, как не здесь, преступник может заново ощутить торжество и насладиться горем тех, кто лишился близкого им человека?
Перед службой Кейт отвела родителей Петры в сторонку и как можно тактичнее попросила, если они не против, поглядывать, не появится ли человек, насчет которого они не уверены. С подобной же просьбой она обратилась к паре ближайших друзей Петры, а также организовала участие Шервуда в похоронах в качестве официального фотографа. Ему предписано сделать снимки всех присутствующих.
А потом весь план идет насмарку. Появляются репортеры, а заодно с ними добрая сотня посторонних людей, в жизни не знавших Петру, но решивших прийти сюда просто потому, что это ужасно, когда такое случается с милой, молоденькой девушкой, особенно в добропорядочном городе Абердине. Одно мгновение – и к услугам полиции целая толпа подозреваемых, выявить в которой убийцу – задача неподъемная.
Правда, Кейт и ее коллеги все равно продолжают сканировать толпу в отчаянной надежде увидеть человека, о внешности которого они не имеют ни малейшего представления. Вдобавок ко всему день выдался солнечный, и многие пришли в темных очках, поэтому не приходится надеяться опознать преступника по бегающему взгляду или, наоборот, по напускной невозмутимости.
Кейт ловит взгляд Фергюсона. Он качает головой. Уилкокс озирается и пожимает плечами. Рипли делает то же самое. Аткинс подходит к ней.
– Ничего. Им может оказаться кто угодно. Если он вообще здесь.
– Мне пора отправляться в Лондон. Если на снимках обнаружится что-то интересное, дайте мне знать.
Это место, буквально источающее запах власти, она помнит еще со времени работы в Скотланд-Ярде: серая громада Министерства внутренних дел, вооруженные часовые и колониальное великолепие высящегося по ту сторону Сент-Джеймсского парка здания Министерства иностранных дел. Правительственный комплекс, с его департаментами, поглощающими по утрам и выплевывающими по вечерам тысячи чиновников. Армия в серых костюмах, собирающая и анализирующая информацию, на основе которой принимаются государственные решения. В пределах лондонского Сити денег неизмеримо больше, по части новаций это место не дотягивает и до уровня паршивенького бизнес-центра, однако, когда речь заходит о власти как таковой, то нигде она не сосредоточена в большей степени, чем здесь, на небольшой территории, к северо-западу от Вестминстерского моста.
Министр внутренних дел торопливо идет по коридору. Кейт встает.
– Старший детектив-инспектор Бошам? – Он пожимает ей руку. – Пожалуйста, проходите.
В жизни он выглядит вовсе не так внушительно, как на экране. Телевидение обладает возможностью преподнести зрителю образ, довольно далекий от действительности.
Они проходят в его кабинет. Он сдержанно элегантен, какими бывают кабинеты некоторых адвокатов: такими рабочими помещениями обзаводятся люди, которым нравится считать, что они работают в собственном доме, а не в офисном центре. Письменный стол, похоже, из красного дерева, и камин на дальней стороне помещения самый настоящий. Очевидно, хваленый публичный аскетизм "новых лейбористов" проник далеко не во все закоулки коридоров власти.
– Господи. Неужели вам не жарко во всех этих одеждах?
– Нет, все нормально. Спасибо.
Он подводит ее к стулу, а сам не обходит стол, чтобы сесть в кресло, а присаживается на краешке столешницы. Этим, как и каждым своим выверенным, экономным движением, министр показывает, что работы у него гораздо больше, чем времени. А потому без раскачивания переходит к делу.
– Ваша просьба, детектив, мягко говоря, необычна, и я решительно не представляю, на каком основании я мог бы ее удовлетворить. Редферн Меткаф осужден за убийство, и если он покинет место заключения даже на короткое время, это способно породить серьезные проблемы. Конечно, с ним самим по этому поводу еще не советовались.
– Если вас беспокоит огласка, сэр, ответ прост. Никакой огласки не будет.
– Это создало бы прецедент. Покинуть место заключения, пусть с сопровождением и под поручительство – а вы, по существу, предлагаете именно это, – заключенный может лишь в следующем случае: если для него установлен режим содержания "С", если ему осталось не более четырех лет до конца срока и если его дело должно быть рассмотрено комиссией по помилованию в течение ближайших двенадцати месяцев.
И даже в таком случае речь обычно идет о сопровождении его до ближайшего населенного пункта, а никак не через полстраны. Увы, Редферн Меткаф не отвечает ни одному из этих условий. Он заключенный категории "В", до истечения минимально обязательного срока реального отбытия наказания ему еще более одиннадцати лет, а о помиловании и речи не идет. Если я откликнусь на вашу просьбу, то тем самым предоставлю каждому Тому, Дику и Гарри право ходатайствовать о чем-то подобном. Мы стараемся подтянуть систему отбытия наказаний, а не либерализовать ее.
– При всем моем уважении, сэр, – (как часто эта фраза переводится как "вы несете собачью чушь, сэр"), – вопрос о прецеденте нельзя отнести к существенным препятствиям. Случаи такого рода были, есть и останутся настолько редкими, что каждый из них, вне зависимости от вашего решения по данному ходатайству, всегда будет рассматриваться в индивидуальном порядке. А Редферн Меткаф уникальный человек, я осмелюсь сказать, уникальный заключенный.
– Вы знаете, почему он там, детектив. Как мне помнится, именно вы первой прибыли на место преступления. Вы видели, что он натворил.
– И знаю, что довело его до такого поступка. Я свидетель того, что он согласился – нет, настоял! – на собственном заключении. Вне всякого сомнения, это самый удивительный человек, с каким мне довелось работать.
– Начальник "Вормвуд-Скрабс" не может предугадать, какое воздействие произведет на его психическое здоровье посещение мест преступлений.
– Возможно. Но в этом отношении я бы положилась на мнение самого Реда. У него острое самовосприятие. Он знает, что ему можно, чего нельзя. Знает, какую черту опасно переступать. Знает, что причинит ему боль и что не причинит. Я этого не знаю. Но зато точно знаю следующее – если и есть человек, способный постичь менталитет преступника, творящего зверства в Абердине, так это Ред Меткаф.
– В таком случае покажите ему свои записи по делу. Привезите ему фотографии с мест преступлений. Почему бы ему не высказать вам свои соображения, не покидая камеры, не создавая затруднений и не подвергая опасности свое психическое здоровье.
– Сэр, вы когда-нибудь видели, как Ред работал на месте преступления?
– Нет.
– Он похож на ищейку или охотничью собаку. Ред не просто смотрит, он чует, он прислушивается, он касается, он пробует на вкус. Он использует каждое из чувств, дарованных ему Богом, до единого и, может быть, парочку сверх того. К сожалению, всех наших записей, фотографий, отчетов о вскрытиях недостаточно. Это не заменит выезда на место, как просмотр туристической брошюры не может заменить посещения курорта. Чтобы появился какой-то шанс на успех, он должен вернуть себе этот нюх. Он должен поставить себя на место убийцы, уловить его, прочувствовать его. Почти стать им. Таков его стиль работы.
– Но даже в этом случае вы не можете гарантировать успех?
– Конечно нет. В такого рода делах никакие гарантии невозможны. Но Ред Меткаф – это наш лучший шанс. Поверьте, не будь у меня такой уверенности, я не стала бы тратить ни свое, ни ваше время.
Министр складывает пальцы домиком под подбородком, и Кейт чувствует, что убедила его.
– На какое время вы хотели бы получить его в свое распоряжение?
– Это будет зависеть от хода дела.
– Нет. Однозначно нет. Отпускать его на неопределенный срок я не стану. Назовите минимальный.
– На ночь.
– Почему ночь?
– Оба убийства произошли ночью. Ему потребуется посетить места преступлений под покровом темноты – днем это бессмысленно, поскольку сама окружающая атмосфера совершенно иная.
– Грампианская полиция готова взять на себя все расходы по транспортировке и конвоированию?
– Да.
– Это будет недешево.
– Надеюсь, сэр, результат оправдает расходы.
– Вы лично возьмете на себя ответственность за все аспекты этой... экскурсии?
– Да.
Министр сидит, закинув ногу на ногу, и плавно покачивает правым ботинком.
– Если он согласится, в вашем распоряжении будет двадцать четыре часа.
– Это... этого может оказаться недостаточно.
– Придется, детектив. Это все, что я готов вам дать.
– Тридцать шесть часов.
– Двадцать четыре. Либо соглашаетесь, либо нет.
"Вот так, наверное, принимаются государственные решения. Торг, как на рынке".
– Двадцать четыре часа, с какого времени и по какое?
– С того момента, как он выйдет из здания тюрьмы, до того момента, когда он вернется туда снова.
– Но этого точно не хватит, сэр. Дорога в каждый конец занимает два часа, и то в самом лучшем случае. Пусть будет двадцать четыре часа, но только в Абердине?
– Двадцать четыре часа, с момента, когда он выйдет из "Вормвуд-Скрабс", до того момента, когда покинет Абердин. Это мое последнее предложение.
Кейт чувствует, когда нельзя перегибать палку.
– Хорошо, сэр. Большое спасибо.
Официально свидания с заключенными разрешены лишь по пятницам, с тринадцати пятнадцати до пятнадцати пятнадцати, так что Кейт, даже для того, чтобы просто увидеться с Редом, пришлось договариваться об исключении. И, поскольку данное свидание состоялось не в положенное время, тюремное начальство не согласилось провести его в комнате для свиданий и предложило Кейт проследовать в камеру. Спорить бесполезно.
Во внутреннюю зону, за пределами комнаты для свиданий, запрещается проносить дамские сумочки, еду и напитки; Кейт роется в своей сумочке, находит монету в один фунт, опускает в щель камеры хранения, закрывает дверцу и берет ключ. Охранник, который должен сопровождать ее, указывает на табличку, извещающую, что посетители с плохими новостями должны, прежде чем увидятся с заключенным, поставить в известность администрацию. Кейт качает головой.
Длинные коридоры, шаги и голоса эхом отдаются от стен и звучат в голове Кейт. Охранник шагает вперед, с его пояса свисают ключи. Она следует за ним, уставившись в его подбритый затылок.
У нее противно ноет под ложечкой – это страх, причину которого она осознает мгновенно.
Все дело в бегстве.
В своей жизни Кейт обращалась в бегство трижды, и все побуждавшие ее к тому причины обрушились на нее разом. Ее отец, "Амфитрита" и теперь Ред – правда, Ред не сам по себе, а потому, что с ним связаны тягостные воспоминания о деле Серебряного Языка. Деле, трагическое завершение которого привело Реда сюда и так травмировало Кейт, что она в ту самую неделю подала рапорт о переводе ее из столицы.
– Куда вы хотите уехать?
– Как можно дальше.
– Да, но куда?
У кого-то на обложке ежедневника есть карта Соединенного Королевства. Они смотрят на нее.
– Самый удаленный пункт от Лондона – Инвернесс.
– Хорошо. Я поеду туда.
– Но это ведь была лишь фигура речи, верно? В смысле как можно дальше отсюда?
– Я поеду в Инвернесс.
Они звонят в Инвернесс. Увы, подходящих вакансий в наличии нет.
– Какой пункт следующий по удаленности?
– Абердин.
Абердин, где есть подходящая вакансия и где живет ее тетушка Би. Самое подходящее место, куда можно удрать от этого дела и всего, что сопряжено с ним. От Джеза, в которого она влюбилась. От Дункана, который их продал. И от Реда, человека, которого в столичной полиции прозвали Золотые Яйца, но который кончил тем, что, нарвавшись на слишком изощренного убийцу, стал убийцей сам.
– Прямо в конце, слева. Когда захотите выйти, возвращайтесь назад тем же путем и нажмите там.
Он указывает на зеленую кнопку, установленную на уровне головы на противоположной стене.
Кейт кивает. В горле у нее пересохло.
Это дальний конец тюрьмы. Сорок третий сектор, пользующийся самой дурной славой, однако Ред содержится изолированно от остальных заключенных, по большей части осужденных за преступления на сексуальной почве.
Кейт направляется по коридору с выбеленными стенами, на которых видна ее тень. Других камер в этом аппендиксе нет – только та, в которой заточен Редферн Меткаф, бывший старший офицер полиции, явившийся с повинной и признавший себя виновным по всем предъявленным пунктам, даже когда все представители защиты (а уж если честно, то и обвинения) заявляли, что, будь у него такое желание, он наверняка смог бы оправдаться и выйти на свободу.
Но он не захотел, он предпочел уйти от прошлого и от всех, кто в этом прошлом остался. После случившегося она хотела навестить его, но он отказался видеть ее. Она написала ему, но он так и не ответил. Он не хотел иметь с ней ничего общего. Ни с ней, ни со своей женой Сьюзан, ни с кем из своего прошлого. Он отказался от былой жизни, так же как Эрик, родной брат Реда, отказался от него самого, после того как Ред, в далеком прошлом, донес о совершенном Эриком убийстве.
Пол коридора линуют пробивающиеся снаружи полосы солнечного света. Подойдя ближе, Кейт видит решетку, отделяющую камеру Реда от коридора – перекрещивающиеся вертикальные и горизонтальные прутья. Рыболовная сеть из закаленной стали. В ноздри ударяет запах канализации, но тут же исчезает.
Кейт видит Реда, когда он ее еще не заметил. Он лежит на своей койке и пишет. С одной стороны от него громоздятся справочники с торчащими между страниц желтыми закладками. Его лицо стало более бледным и мясистым, чем она помнит, – результат нехватки дневного света и физических упражнений. Тюремный "загар". Рыжая шевелюра, его визитная карточка, всклокочена, так же как и отпущенная в заключении борода. Здесь нет ни телекамер, ни перенимающих опыт молодых полицейских – выпендриваться не перед кем и об имидже можно не заботиться.
– Привет, Ред.
Он поднимает голову – в глазах удивление. Должно быть, он принял ее за охранника.
– Кейт. – Его голос необычно официален. – Ну и ну. Какой сюрприз.
– Что за сюрприз?
– Приятный, конечно.
– Почему "конечно"?
Он садится на койке. Квадратики между прутьями решетки слишком малы, и ни один из них не обрамляет лица: она видит глаз через одну ячейку, ухо – через другую.
– Мне нужно было время, чтобы приспособиться, Кейт. Вот почему я так вел себя. По отношению к тебе и остальным. Но теперь я привык к этому. Должно быть, мое поведение обидело тебя, и я прошу прощения. Но ты знаешь, тут не было ничего личного. Точно так же я вел себя и по отношению ко всем прочим.
Он аккуратно кладет карандаш на блокнот, точно под тем местом, где заканчивается сделанная убористым почерком запись.
– Могла бы предупредить, что собираешься меня навестить.
– На это не было времени.
– Как жизнь? Ты ведь уехала в Шотландию, да? В Эдинбург?
– В Абердин.
Она удивлена тем, что он вообще что-то о ней знает.
– Гранитный город. "Ты испытываешь к Абердину неприязнь, сходную с отвращением отвергнутого любовника. Это единственный навязчиво и раздражающе привлекательный город Шотландии". Знаешь, откуда эта цитата?
Она качает головой.
– Льюис Грэссик Гиббон[12]. – Он улыбается. – Поразительно, сколько нового можно узнать, когда у тебя есть время.
Кейт кивает на стопку справочников.
– Вижу.
– Мне поручили составить новый каталог тюремной библиотеки, тут царил полнейший хаос. Пришлось начать с самого начала: Библии, Шекспира, Британской энциклопедии. Сейчас там около трех тысяч названий.
– А какие книги пользуются наибольшим спросом?
– У кого как. Но в целом, пожалуй, религиозные. Коран, например. Из нехудожественной литературы – "Государь" Макиавелли. А из художественной... – Он усмехается. – Достоевский. "Преступление и наказание". Прямо в тему. Но ведь ты пришла сюда вовсе не за тем, чтобы обсуждать читательские пристрастия заключенных, и это не визит вежливости. Чем я могу тебе помочь?
Она переходит прямо к делу.
– Два убийства. В обоих случаях убиты женщины, одна молодая, другая старая. Никакой связи между ними мы обнаружить не смогли, кроме того факта, что обе мертвы. Обе убиты ножом, но у одной перерезано горло, а другая могла умереть от любой из четырех смертельных ран. Обе были найдены в лесистой местности. Кисти руки и ступни отрезаны и привязаны вокруг шеи. К груди каждой жертвы прикреплена змея. Живая. В обоих случая обнаружено семя. Признаков проникновения чужеродного предмета нет.
– И что тебе от меня нужно?
– Помоги нам.
– Помочь, но как?
– Побывай на местах преступлений. Прочти заметки по делу. Сделай то, что у тебя всегда получалось. Министр внутренних дел обещал мне, если ты согласишься, выпустить тебя отсюда на двадцать четыре часа.
– Двадцать четыре часа? За кого ты меня принимаешь? За Поля Дэниелса? Ты и вправду думаешь, что я смогу разобраться с таким делом за двадцать четыре часа?
– Я не знаю. А ты?
– Если предположить, что я вообще захочу этим заняться.
– Ты знаешь, какая у тебя была репутация. Люди до сих пор вспоминают о твоей работе.
– Сделай милость, Кейт, не взывай к моему тщеславию.
– Я не взываю. Я бы не стала этого делать. Я обращаюсь к – я не знаю, твоему чувству долга, что ли? Первую мы нашли утром во вторник, вторую вчера утром. По теории вероятности следующая будет завтра утром, Я должна остановить его.
– Я не могу этого сделать.
– Почему?
– Кейт, здесь мое место. Здесь, в моей камере, в библиотеке. Может, это не самое восхитительное место, но я здесь – по собственному решению и по веской причине. Заняться тем, что ты предлагаешь, это все равно что свести эту причину на нет. Ты ведь сама знаешь, я вынужден подавлять то, что во мне есть. Я как алкоголик, неспособный остановиться на одной рюмке, а потому и возвращение только к одному делу для меня невозможно. Справиться с тем, что у меня в голове, можно, только не давая этому проявляться. Никак и нигде.
– Мы здесь говорим о двух погибших женщинах, Ред. А не об одной долбаной рюмке.
– Нет. Речь идет об очень рискованной затее.
– Я сказала моему главному констеблю и министру внутренних дел, что ты мой лучший шанс.
– В таком случае у меня невысокое мнение о твоем арсенале.
Она переключается назад, делая то, чему он сам ее учил: думай так, как движется боксер. Пробуй, ищи слабые места, отступай и наступай снова. Держи противника в напряжении.
– Ты помнишь, какая надпись висела над твоим письменным столом в Скотланд-Ярде?
– Помню. И это выстрел мимо, потому что...
– Это была цитата. "Поиск решения – та же охота. Это радость дикаря, и мы наделены ею с самого рождения".
– Выстрел мимо цели, потому что тогда время было другое. Сама ведь знаешь.
– Я знаю, что две женщины убиты. Умерли в мучении, после пыток. Уровень гистамина в крови обеих невероятно высок. Ты помнишь Барта Миллера, того, с кого Серебряный Язык содрал заживо кожу? – Серебряный Язык. Даже сейчас она не может заставить себя произнести его настоящее имя. – Их уровни были так же высоки, как у него. А это значит, что они испытали примерно такие же страдания. Если мы избавим от этого хотя бы одного человека, разве дело того не стоит?
– Конечно стоит. Я с этим не спорю. Но я не тот человек, который может вам помочь.
– Тот самый. Ты можешь помочь, просто не хочешь.
Разумеется, его нежелание ей понятно, но ради поимки Черного Аспида она готова на все. Ярость начинает заполнять ее, как морская вода автомобильную палубу "Амфитриты", и Кейт понимает, что, если ей не удастся направить эту разрушительную энергию должным образом, эти волны подхватят ее и увлекут неизвестно куда.
Но в любом случае упрашивать его она не станет. Здесь это не сработает.
Кейт вдыхает сквозь раздутые ноздри, стискивает зубы и, махнув на него рукой, говорит:
– Ты был моим героем, Ред. Когда ты попросил меня войти в команду по делу Серебряного Языка, я чуть не лопнула от гордости. Черт его знает, на что бы я только не решилась ради работы с тобой. Ты воплощал в себе то, ради чего я пошла в полицию, – борьбу со злом. Это может звучать высокопарно, старомодно – но это правда. И ты внушил мне, что для борьбы со злом нужно прежде всего научиться его распознавать. Нельзя бороться с тем, чего ты не знаешь и не понимаешь. Ты ловил преступников, перевоплощаясь в них, становясь на их точку зрения. Ты уступал темной стороне, потому что считал – дело того стоит. И так оно и было. И так оно и есть. И всегда будет. Тебе просто не хватает решимости пройти через все это снова.
А если бы она не оказалась там сегодня, если бы решила просто отправиться на работу, не заглянув сначала к нему? Кирсти открыла бы эту посылку. Она бы лишилась глаза или руки. Или того и другого – о худшем даже и думать страшно!
Что-то ты приобретаешь, что-то теряешь. Если где-то прибудет, то где-то непременно убудет.
Кейт раздраженно обводит взглядом холл. Не так давно, если быть точной, то четыре дня назад, почти час в час, ее саму доставили в приемный покой, продрогшую, пробираемую насквозь ознобом, от которого она не избавилась до конца и по сию пору. Они читает плакаты, предупреждающие об опасности менингита и недопустимости вождения машины в нетрезвом виде.
На стене рядом с ней объявление:
"Очередность приема пациентов зависит от тяжести травмы. Пожалуйста, проявляйте терпение, если других людей принимают раньше вас".
Пациентов призывают проявлять терпение. Пациентов. Что уж говорить об их родственниках.
Она наклоняется вперед и рассеянно листает лежащие на низеньком столике журналы. "Мари Клэр". Каталог магазинов "Сэйфуэйз". "Женщина и дом". "Нефтяное обозрение".
Кейт чуть ли не смеется. Уж этот, последний, могут положить в такое место только в Абердине.
В комнату ожидания выходит молодой врач. Стетоскоп вьется вокруг его шеи, как спящая анаконда.
– Кейт Бошам?
Она быстро встает и подходит к нему. Теперь, когда пришел этот момент, ее охватывает страх.
Такой же, какой пробирал когда-то в ожидании объявления результата экзамена. Когда Фрэнк еще был ее отцом.
– Что с ним? – выдыхает она.
– Все будет в порядке.
Она закрывает глаза и, выдохнув, позволяет плечам опуститься. Только теперь, расслабившись, Кейт понимает, в каком напряжении пребывало ее тело.
– Каковы повреждения?
– В правой стороне головы застряли осколки, но ни мозг, ни глаз, к счастью, не задеты. Правая рука сильно посечена, имеются поверхностные ранения живота и ног. Но переломов нет. Слух отсутствует, но со временем восстановится. У него вообще нет необратимых повреждений. И осколки удалили – даже детектор в аэропорту звенеть не будет.
– Могу я увидеть его?
– Нет, разве что во второй половине дня.
– Доктор, я сейчас должна идти на похороны, а потом улетаю в Лондон.
– Извините, но сейчас к нему нельзя.
Кейт повидала достаточно несчастных случаев и кое-чего похуже, чтобы понимать, насколько трудна работа врачей даже без досаждающих им родных и близких пациента.
– Конечно, я понимаю. И спасибо вам, доктор. Большое спасибо.
Он вежливо кивает ей и снова исчезает за вращающейся дверью.
* * *
Кейт стоит перед входом в церковь и думает о сексе. Похороны и заупокойные службы всегда пробуждают в ней сексуальные желания. Может быть, в пику чопорной помпезности этих мероприятий, а может быть, потому, что секс как средство произведения на свет потомства символизирует собой продолжение рода и, стало быть, торжество жизни над смертью. А не исключено, просто потому, что многим людям идет черный цвет. Так или иначе, она не может оторвать взгляда от Алекса, и в мыслях у нее одни его гениталии.Правда, увидев гроб Петры, она, уткнувшись в плечо Алекса, не может удержаться от слез, и ей приходит в голову, что важнейшее назначение гроба не вмещать мертвые тела, а скрывать их от всех. То, что находится в этом деревянном, лакированном ящике, не имеет отношения к Петре Галлахер, какой она была при жизни. Избитое тело, с аккуратно отрезанными кистями и ступнями. Такое лучше убрать с глаз подальше.
И вот теперь тело в земле, в той самой земле, которая три утра тому назад впитывала ее кровь. Примерно с минуту, пока она лежала и умирала.
– Доброе утро, детектив.
Кейт узнает голос, ей нет необходимости смотреть. Стоило догадаться, уж этот-то тип непременно объявится.
– Мистер Блайки. Не стану кривить душой и делать вид, будто рада вас видеть. Скорее, я надеюсь, что больше не увижу вас до слушания вашего дела в суде. Тем более что вы много говорили о том, какой вы занятый человек.
– То же самое я мог бы сказать и о вас. Есть успехи в поисках убийцы?
Оставив вопрос без ответа, она отворачивается и смотрит через кладбище на Фергюсона. В толпе она видит Аткинса, Рипли и Уилкокса. Блайки наступил ей на больную мозоль. Они все здесь как раз потому, что Черный Аспид так и не пойман. Сама Кейт пришла бы в любом случае, но вообще, как правило, основательные силы полиции стягиваются именно на похороны жертвы непойманного убийцы. Где, как не здесь, преступник может заново ощутить торжество и насладиться горем тех, кто лишился близкого им человека?
Перед службой Кейт отвела родителей Петры в сторонку и как можно тактичнее попросила, если они не против, поглядывать, не появится ли человек, насчет которого они не уверены. С подобной же просьбой она обратилась к паре ближайших друзей Петры, а также организовала участие Шервуда в похоронах в качестве официального фотографа. Ему предписано сделать снимки всех присутствующих.
А потом весь план идет насмарку. Появляются репортеры, а заодно с ними добрая сотня посторонних людей, в жизни не знавших Петру, но решивших прийти сюда просто потому, что это ужасно, когда такое случается с милой, молоденькой девушкой, особенно в добропорядочном городе Абердине. Одно мгновение – и к услугам полиции целая толпа подозреваемых, выявить в которой убийцу – задача неподъемная.
Правда, Кейт и ее коллеги все равно продолжают сканировать толпу в отчаянной надежде увидеть человека, о внешности которого они не имеют ни малейшего представления. Вдобавок ко всему день выдался солнечный, и многие пришли в темных очках, поэтому не приходится надеяться опознать преступника по бегающему взгляду или, наоборот, по напускной невозмутимости.
Кейт ловит взгляд Фергюсона. Он качает головой. Уилкокс озирается и пожимает плечами. Рипли делает то же самое. Аткинс подходит к ней.
– Ничего. Им может оказаться кто угодно. Если он вообще здесь.
– Мне пора отправляться в Лондон. Если на снимках обнаружится что-то интересное, дайте мне знать.
* * *
В ожидании прибытия министра Кейт выглядывает в окошко.Это место, буквально источающее запах власти, она помнит еще со времени работы в Скотланд-Ярде: серая громада Министерства внутренних дел, вооруженные часовые и колониальное великолепие высящегося по ту сторону Сент-Джеймсского парка здания Министерства иностранных дел. Правительственный комплекс, с его департаментами, поглощающими по утрам и выплевывающими по вечерам тысячи чиновников. Армия в серых костюмах, собирающая и анализирующая информацию, на основе которой принимаются государственные решения. В пределах лондонского Сити денег неизмеримо больше, по части новаций это место не дотягивает и до уровня паршивенького бизнес-центра, однако, когда речь заходит о власти как таковой, то нигде она не сосредоточена в большей степени, чем здесь, на небольшой территории, к северо-западу от Вестминстерского моста.
Министр внутренних дел торопливо идет по коридору. Кейт встает.
– Старший детектив-инспектор Бошам? – Он пожимает ей руку. – Пожалуйста, проходите.
В жизни он выглядит вовсе не так внушительно, как на экране. Телевидение обладает возможностью преподнести зрителю образ, довольно далекий от действительности.
Они проходят в его кабинет. Он сдержанно элегантен, какими бывают кабинеты некоторых адвокатов: такими рабочими помещениями обзаводятся люди, которым нравится считать, что они работают в собственном доме, а не в офисном центре. Письменный стол, похоже, из красного дерева, и камин на дальней стороне помещения самый настоящий. Очевидно, хваленый публичный аскетизм "новых лейбористов" проник далеко не во все закоулки коридоров власти.
– Господи. Неужели вам не жарко во всех этих одеждах?
– Нет, все нормально. Спасибо.
Он подводит ее к стулу, а сам не обходит стол, чтобы сесть в кресло, а присаживается на краешке столешницы. Этим, как и каждым своим выверенным, экономным движением, министр показывает, что работы у него гораздо больше, чем времени. А потому без раскачивания переходит к делу.
– Ваша просьба, детектив, мягко говоря, необычна, и я решительно не представляю, на каком основании я мог бы ее удовлетворить. Редферн Меткаф осужден за убийство, и если он покинет место заключения даже на короткое время, это способно породить серьезные проблемы. Конечно, с ним самим по этому поводу еще не советовались.
– Если вас беспокоит огласка, сэр, ответ прост. Никакой огласки не будет.
– Это создало бы прецедент. Покинуть место заключения, пусть с сопровождением и под поручительство – а вы, по существу, предлагаете именно это, – заключенный может лишь в следующем случае: если для него установлен режим содержания "С", если ему осталось не более четырех лет до конца срока и если его дело должно быть рассмотрено комиссией по помилованию в течение ближайших двенадцати месяцев.
И даже в таком случае речь обычно идет о сопровождении его до ближайшего населенного пункта, а никак не через полстраны. Увы, Редферн Меткаф не отвечает ни одному из этих условий. Он заключенный категории "В", до истечения минимально обязательного срока реального отбытия наказания ему еще более одиннадцати лет, а о помиловании и речи не идет. Если я откликнусь на вашу просьбу, то тем самым предоставлю каждому Тому, Дику и Гарри право ходатайствовать о чем-то подобном. Мы стараемся подтянуть систему отбытия наказаний, а не либерализовать ее.
– При всем моем уважении, сэр, – (как часто эта фраза переводится как "вы несете собачью чушь, сэр"), – вопрос о прецеденте нельзя отнести к существенным препятствиям. Случаи такого рода были, есть и останутся настолько редкими, что каждый из них, вне зависимости от вашего решения по данному ходатайству, всегда будет рассматриваться в индивидуальном порядке. А Редферн Меткаф уникальный человек, я осмелюсь сказать, уникальный заключенный.
– Вы знаете, почему он там, детектив. Как мне помнится, именно вы первой прибыли на место преступления. Вы видели, что он натворил.
– И знаю, что довело его до такого поступка. Я свидетель того, что он согласился – нет, настоял! – на собственном заключении. Вне всякого сомнения, это самый удивительный человек, с каким мне довелось работать.
– Начальник "Вормвуд-Скрабс" не может предугадать, какое воздействие произведет на его психическое здоровье посещение мест преступлений.
– Возможно. Но в этом отношении я бы положилась на мнение самого Реда. У него острое самовосприятие. Он знает, что ему можно, чего нельзя. Знает, какую черту опасно переступать. Знает, что причинит ему боль и что не причинит. Я этого не знаю. Но зато точно знаю следующее – если и есть человек, способный постичь менталитет преступника, творящего зверства в Абердине, так это Ред Меткаф.
– В таком случае покажите ему свои записи по делу. Привезите ему фотографии с мест преступлений. Почему бы ему не высказать вам свои соображения, не покидая камеры, не создавая затруднений и не подвергая опасности свое психическое здоровье.
– Сэр, вы когда-нибудь видели, как Ред работал на месте преступления?
– Нет.
– Он похож на ищейку или охотничью собаку. Ред не просто смотрит, он чует, он прислушивается, он касается, он пробует на вкус. Он использует каждое из чувств, дарованных ему Богом, до единого и, может быть, парочку сверх того. К сожалению, всех наших записей, фотографий, отчетов о вскрытиях недостаточно. Это не заменит выезда на место, как просмотр туристической брошюры не может заменить посещения курорта. Чтобы появился какой-то шанс на успех, он должен вернуть себе этот нюх. Он должен поставить себя на место убийцы, уловить его, прочувствовать его. Почти стать им. Таков его стиль работы.
– Но даже в этом случае вы не можете гарантировать успех?
– Конечно нет. В такого рода делах никакие гарантии невозможны. Но Ред Меткаф – это наш лучший шанс. Поверьте, не будь у меня такой уверенности, я не стала бы тратить ни свое, ни ваше время.
Министр складывает пальцы домиком под подбородком, и Кейт чувствует, что убедила его.
– На какое время вы хотели бы получить его в свое распоряжение?
– Это будет зависеть от хода дела.
– Нет. Однозначно нет. Отпускать его на неопределенный срок я не стану. Назовите минимальный.
– На ночь.
– Почему ночь?
– Оба убийства произошли ночью. Ему потребуется посетить места преступлений под покровом темноты – днем это бессмысленно, поскольку сама окружающая атмосфера совершенно иная.
– Грампианская полиция готова взять на себя все расходы по транспортировке и конвоированию?
– Да.
– Это будет недешево.
– Надеюсь, сэр, результат оправдает расходы.
– Вы лично возьмете на себя ответственность за все аспекты этой... экскурсии?
– Да.
Министр сидит, закинув ногу на ногу, и плавно покачивает правым ботинком.
– Если он согласится, в вашем распоряжении будет двадцать четыре часа.
– Это... этого может оказаться недостаточно.
– Придется, детектив. Это все, что я готов вам дать.
– Тридцать шесть часов.
– Двадцать четыре. Либо соглашаетесь, либо нет.
"Вот так, наверное, принимаются государственные решения. Торг, как на рынке".
– Двадцать четыре часа, с какого времени и по какое?
– С того момента, как он выйдет из здания тюрьмы, до того момента, когда он вернется туда снова.
– Но этого точно не хватит, сэр. Дорога в каждый конец занимает два часа, и то в самом лучшем случае. Пусть будет двадцать четыре часа, но только в Абердине?
– Двадцать четыре часа, с момента, когда он выйдет из "Вормвуд-Скрабс", до того момента, когда покинет Абердин. Это мое последнее предложение.
Кейт чувствует, когда нельзя перегибать палку.
– Хорошо, сэр. Большое спасибо.
* * *
В Англии существует пять основных центров содержания приговоренных к пожизненному заключению: "Брик-стон", "Гартри", "Лонг-Лартин", "Уэйкфилд" и "Вормвуд-Скрабс". Ред содержится в "Вормвуд-Скрабс", тюрьме, которая, как это нередко бывает с местами лишения свободы, переполнена.Официально свидания с заключенными разрешены лишь по пятницам, с тринадцати пятнадцати до пятнадцати пятнадцати, так что Кейт, даже для того, чтобы просто увидеться с Редом, пришлось договариваться об исключении. И, поскольку данное свидание состоялось не в положенное время, тюремное начальство не согласилось провести его в комнате для свиданий и предложило Кейт проследовать в камеру. Спорить бесполезно.
Во внутреннюю зону, за пределами комнаты для свиданий, запрещается проносить дамские сумочки, еду и напитки; Кейт роется в своей сумочке, находит монету в один фунт, опускает в щель камеры хранения, закрывает дверцу и берет ключ. Охранник, который должен сопровождать ее, указывает на табличку, извещающую, что посетители с плохими новостями должны, прежде чем увидятся с заключенным, поставить в известность администрацию. Кейт качает головой.
Длинные коридоры, шаги и голоса эхом отдаются от стен и звучат в голове Кейт. Охранник шагает вперед, с его пояса свисают ключи. Она следует за ним, уставившись в его подбритый затылок.
У нее противно ноет под ложечкой – это страх, причину которого она осознает мгновенно.
Все дело в бегстве.
В своей жизни Кейт обращалась в бегство трижды, и все побуждавшие ее к тому причины обрушились на нее разом. Ее отец, "Амфитрита" и теперь Ред – правда, Ред не сам по себе, а потому, что с ним связаны тягостные воспоминания о деле Серебряного Языка. Деле, трагическое завершение которого привело Реда сюда и так травмировало Кейт, что она в ту самую неделю подала рапорт о переводе ее из столицы.
* * *
Она в отделе кадров. Сотрудники посматривают на нее искоса – никому из них не дано понять ее боль.– Куда вы хотите уехать?
– Как можно дальше.
– Да, но куда?
У кого-то на обложке ежедневника есть карта Соединенного Королевства. Они смотрят на нее.
– Самый удаленный пункт от Лондона – Инвернесс.
– Хорошо. Я поеду туда.
– Но это ведь была лишь фигура речи, верно? В смысле как можно дальше отсюда?
– Я поеду в Инвернесс.
Они звонят в Инвернесс. Увы, подходящих вакансий в наличии нет.
– Какой пункт следующий по удаленности?
– Абердин.
Абердин, где есть подходящая вакансия и где живет ее тетушка Би. Самое подходящее место, куда можно удрать от этого дела и всего, что сопряжено с ним. От Джеза, в которого она влюбилась. От Дункана, который их продал. И от Реда, человека, которого в столичной полиции прозвали Золотые Яйца, но который кончил тем, что, нарвавшись на слишком изощренного убийцу, стал убийцей сам.
* * *
Охранник заворачивает за угол и останавливается.– Прямо в конце, слева. Когда захотите выйти, возвращайтесь назад тем же путем и нажмите там.
Он указывает на зеленую кнопку, установленную на уровне головы на противоположной стене.
Кейт кивает. В горле у нее пересохло.
Это дальний конец тюрьмы. Сорок третий сектор, пользующийся самой дурной славой, однако Ред содержится изолированно от остальных заключенных, по большей части осужденных за преступления на сексуальной почве.
Кейт направляется по коридору с выбеленными стенами, на которых видна ее тень. Других камер в этом аппендиксе нет – только та, в которой заточен Редферн Меткаф, бывший старший офицер полиции, явившийся с повинной и признавший себя виновным по всем предъявленным пунктам, даже когда все представители защиты (а уж если честно, то и обвинения) заявляли, что, будь у него такое желание, он наверняка смог бы оправдаться и выйти на свободу.
Но он не захотел, он предпочел уйти от прошлого и от всех, кто в этом прошлом остался. После случившегося она хотела навестить его, но он отказался видеть ее. Она написала ему, но он так и не ответил. Он не хотел иметь с ней ничего общего. Ни с ней, ни со своей женой Сьюзан, ни с кем из своего прошлого. Он отказался от былой жизни, так же как Эрик, родной брат Реда, отказался от него самого, после того как Ред, в далеком прошлом, донес о совершенном Эриком убийстве.
Пол коридора линуют пробивающиеся снаружи полосы солнечного света. Подойдя ближе, Кейт видит решетку, отделяющую камеру Реда от коридора – перекрещивающиеся вертикальные и горизонтальные прутья. Рыболовная сеть из закаленной стали. В ноздри ударяет запах канализации, но тут же исчезает.
Кейт видит Реда, когда он ее еще не заметил. Он лежит на своей койке и пишет. С одной стороны от него громоздятся справочники с торчащими между страниц желтыми закладками. Его лицо стало более бледным и мясистым, чем она помнит, – результат нехватки дневного света и физических упражнений. Тюремный "загар". Рыжая шевелюра, его визитная карточка, всклокочена, так же как и отпущенная в заключении борода. Здесь нет ни телекамер, ни перенимающих опыт молодых полицейских – выпендриваться не перед кем и об имидже можно не заботиться.
– Привет, Ред.
Он поднимает голову – в глазах удивление. Должно быть, он принял ее за охранника.
– Кейт. – Его голос необычно официален. – Ну и ну. Какой сюрприз.
– Что за сюрприз?
– Приятный, конечно.
– Почему "конечно"?
Он садится на койке. Квадратики между прутьями решетки слишком малы, и ни один из них не обрамляет лица: она видит глаз через одну ячейку, ухо – через другую.
– Мне нужно было время, чтобы приспособиться, Кейт. Вот почему я так вел себя. По отношению к тебе и остальным. Но теперь я привык к этому. Должно быть, мое поведение обидело тебя, и я прошу прощения. Но ты знаешь, тут не было ничего личного. Точно так же я вел себя и по отношению ко всем прочим.
Он аккуратно кладет карандаш на блокнот, точно под тем местом, где заканчивается сделанная убористым почерком запись.
– Могла бы предупредить, что собираешься меня навестить.
– На это не было времени.
– Как жизнь? Ты ведь уехала в Шотландию, да? В Эдинбург?
– В Абердин.
Она удивлена тем, что он вообще что-то о ней знает.
– Гранитный город. "Ты испытываешь к Абердину неприязнь, сходную с отвращением отвергнутого любовника. Это единственный навязчиво и раздражающе привлекательный город Шотландии". Знаешь, откуда эта цитата?
Она качает головой.
– Льюис Грэссик Гиббон[12]. – Он улыбается. – Поразительно, сколько нового можно узнать, когда у тебя есть время.
Кейт кивает на стопку справочников.
– Вижу.
– Мне поручили составить новый каталог тюремной библиотеки, тут царил полнейший хаос. Пришлось начать с самого начала: Библии, Шекспира, Британской энциклопедии. Сейчас там около трех тысяч названий.
– А какие книги пользуются наибольшим спросом?
– У кого как. Но в целом, пожалуй, религиозные. Коран, например. Из нехудожественной литературы – "Государь" Макиавелли. А из художественной... – Он усмехается. – Достоевский. "Преступление и наказание". Прямо в тему. Но ведь ты пришла сюда вовсе не за тем, чтобы обсуждать читательские пристрастия заключенных, и это не визит вежливости. Чем я могу тебе помочь?
Она переходит прямо к делу.
– Два убийства. В обоих случаях убиты женщины, одна молодая, другая старая. Никакой связи между ними мы обнаружить не смогли, кроме того факта, что обе мертвы. Обе убиты ножом, но у одной перерезано горло, а другая могла умереть от любой из четырех смертельных ран. Обе были найдены в лесистой местности. Кисти руки и ступни отрезаны и привязаны вокруг шеи. К груди каждой жертвы прикреплена змея. Живая. В обоих случая обнаружено семя. Признаков проникновения чужеродного предмета нет.
– И что тебе от меня нужно?
– Помоги нам.
– Помочь, но как?
– Побывай на местах преступлений. Прочти заметки по делу. Сделай то, что у тебя всегда получалось. Министр внутренних дел обещал мне, если ты согласишься, выпустить тебя отсюда на двадцать четыре часа.
– Двадцать четыре часа? За кого ты меня принимаешь? За Поля Дэниелса? Ты и вправду думаешь, что я смогу разобраться с таким делом за двадцать четыре часа?
– Я не знаю. А ты?
– Если предположить, что я вообще захочу этим заняться.
– Ты знаешь, какая у тебя была репутация. Люди до сих пор вспоминают о твоей работе.
– Сделай милость, Кейт, не взывай к моему тщеславию.
– Я не взываю. Я бы не стала этого делать. Я обращаюсь к – я не знаю, твоему чувству долга, что ли? Первую мы нашли утром во вторник, вторую вчера утром. По теории вероятности следующая будет завтра утром, Я должна остановить его.
– Я не могу этого сделать.
– Почему?
– Кейт, здесь мое место. Здесь, в моей камере, в библиотеке. Может, это не самое восхитительное место, но я здесь – по собственному решению и по веской причине. Заняться тем, что ты предлагаешь, это все равно что свести эту причину на нет. Ты ведь сама знаешь, я вынужден подавлять то, что во мне есть. Я как алкоголик, неспособный остановиться на одной рюмке, а потому и возвращение только к одному делу для меня невозможно. Справиться с тем, что у меня в голове, можно, только не давая этому проявляться. Никак и нигде.
– Мы здесь говорим о двух погибших женщинах, Ред. А не об одной долбаной рюмке.
– Нет. Речь идет об очень рискованной затее.
– Я сказала моему главному констеблю и министру внутренних дел, что ты мой лучший шанс.
– В таком случае у меня невысокое мнение о твоем арсенале.
Она переключается назад, делая то, чему он сам ее учил: думай так, как движется боксер. Пробуй, ищи слабые места, отступай и наступай снова. Держи противника в напряжении.
– Ты помнишь, какая надпись висела над твоим письменным столом в Скотланд-Ярде?
– Помню. И это выстрел мимо, потому что...
– Это была цитата. "Поиск решения – та же охота. Это радость дикаря, и мы наделены ею с самого рождения".
– Выстрел мимо цели, потому что тогда время было другое. Сама ведь знаешь.
– Я знаю, что две женщины убиты. Умерли в мучении, после пыток. Уровень гистамина в крови обеих невероятно высок. Ты помнишь Барта Миллера, того, с кого Серебряный Язык содрал заживо кожу? – Серебряный Язык. Даже сейчас она не может заставить себя произнести его настоящее имя. – Их уровни были так же высоки, как у него. А это значит, что они испытали примерно такие же страдания. Если мы избавим от этого хотя бы одного человека, разве дело того не стоит?
– Конечно стоит. Я с этим не спорю. Но я не тот человек, который может вам помочь.
– Тот самый. Ты можешь помочь, просто не хочешь.
Разумеется, его нежелание ей понятно, но ради поимки Черного Аспида она готова на все. Ярость начинает заполнять ее, как морская вода автомобильную палубу "Амфитриты", и Кейт понимает, что, если ей не удастся направить эту разрушительную энергию должным образом, эти волны подхватят ее и увлекут неизвестно куда.
Но в любом случае упрашивать его она не станет. Здесь это не сработает.
Кейт вдыхает сквозь раздутые ноздри, стискивает зубы и, махнув на него рукой, говорит:
– Ты был моим героем, Ред. Когда ты попросил меня войти в команду по делу Серебряного Языка, я чуть не лопнула от гордости. Черт его знает, на что бы я только не решилась ради работы с тобой. Ты воплощал в себе то, ради чего я пошла в полицию, – борьбу со злом. Это может звучать высокопарно, старомодно – но это правда. И ты внушил мне, что для борьбы со злом нужно прежде всего научиться его распознавать. Нельзя бороться с тем, чего ты не знаешь и не понимаешь. Ты ловил преступников, перевоплощаясь в них, становясь на их точку зрения. Ты уступал темной стороне, потому что считал – дело того стоит. И так оно и было. И так оно и есть. И всегда будет. Тебе просто не хватает решимости пройти через все это снова.