Страница:
В ее крике Кейт слышит первородный страх человека, абсолютно беспомощного перед законами тяготения. Тело никогда не бывает более беззащитным, чем во время падения, которое, с неизбежным линейным переходом к резкой остановке, по существу представляет собой образ самой смерти.
Сильвия ударяется о дальнюю стену и внезапно замолкает. Ее голова свешивается на правое плечо. Правая рука бессильно свисает вниз, на пол, тогда как левая остается зажатой за спиной. Ноги широко раскинуты в стороны – гротескная пародия на сексуальное приглашение. По стене за головой расплывается ореол крови.
"На ее месте могла быть я! Это должна была быть я! И была бы, не подхвати меня вовремя Алекс и Давенпорт!"
Некоторое время Кейт не в силах оторвать взгляд от лица погибшей женщины.
Внезапно она замечает Синклера. Кейт хватает его за плечо, разворачивает и толкает прочь от места гибели Сильвии, в направлении лестницы.
Алекс возвращается последним, убедившись, что все остальные из бара выбрались. Кейт пытается произвести быстрый подсчет труппы по головам, но в коридоре толчется слишком много народу. Единственное, в чем она уверена, так это в том, что позади не осталось никого.
Никого, кроме Сильвии.
Алекс делает движение головой в сторону. Кейт кивает. Торчать здесь дольше нет смысла.
Алекс ставит одну ногу на стену, а другую на пол – теперь и то и другое отклонилось от нормального положения примерно на сорок пять градусов. Кейт следует его примеру, и они, таким образом, словно идут по внутренним сторонам рва, спешно направляются к лестнице.
Правда, продвинуться им удается не так уж далеко. Преодолев считанные ярды, они натыкаются на затор из толкающихся, пихающихся человеческих тел. Люди прижаты друг к другу настолько плотно, что кажется, будто из промежутков между телами выдавлен даже воздух.
Кейт озирается по сторонам, но по-прежнему не видит никого из абердинских любителей. Их поглотил водоворот толпы. Алекс мечется из стороны в сторону. Он тоже ищет знакомые лица.
И тут сознание Кейт с неумолимой остротой пронзает простая, но ужасная мысль: "Если мы останемся здесь, то погибнем".
Вот так, проще некуда. Ни ей, ни другим – всем, кто находится на этом судне, – не приходится рассчитывать на чью-либо помощь и остается полагаться лишь на свои силы. Единственный человек, которого Кейт в состоянии спасти, это она сама. Возможно, наверху, на открытом пространстве, где есть шлюпки и еще какие-то спасательные средства, она и сможет принести пользу другим.
Но для этого нужно сперва выбраться на верхнюю палубу.
Алекс смотрит на нее. Она знает, что его посетила та же самая мысль.
Не сговариваясь, они приходят к одному и тому же решению. Sauve qui peut! Спасайся, кто может!
Алекс наклоняет голову и устремляется вперед, выставив перед собой сложенные руки. Потом он разводит их в стороны, бесцеремонно раздвигая толпу, словно корабельный форштевень, рассекающий неспокойные штормовые воды. Толпа расступается, раздается, теснится, и, прежде чем успевает сомкнуться снова, Кейт устремляется за ним по пятам, в образовавшуюся брешь. Она лишь смутно осознает возмущенные крики, гневно замахивающиеся на них кулаки и, даже получив удар в челюсть, почти не замечает этого.
В памяти всплывает фраза из лекции, которую она слушала на полицейских курсах: "Дофамин – это медиатор, который выделяется, когда индивид энергично стремится к важной для него цели. Например, такой, как собственное спасение".
Слово "дофамин" формируется и переформируется перед ее мысленным взором.
На лестнице и следующей палубе теснота еще пуще, чем уровнем ниже. По обе стороны тянутся линии одинаковых дверей. Это двери кают, одну из которых хотела занять сама Кейт и разместившиеся в которых пассажиры, похоже, вывалили наружу все одновременно.
Кейт требуется несколько мгновений, чтобы осознать, что в массе своей эта толпа не бурлит и люди не вступают в борьбу друг с другом, прорываясь к спасению. Среди пассажиров немало пожилых, они, похоже, покорились судьбе и практически не предпринимают усилий, чтобы ее изменить. Один старик даже любезно отступает в сторону с их пути и слегка улыбается, когда они спешат мимо. Осознавая, что их жизнь так и так подходила к концу, эти люди смиряются с тем фактом, что час кончины настал чуть раньше, чем они ожидали. Качка и шторм контрастируют с их несуетливым спокойствием.
Создается впечатление, будто Кейт и Алекс пребывают в разных измерениях: их движения стремительны, но продвижение осуществляется так, словно они то и дело оказываются внутри пузыря замедленного времени. Проскочить по коридору удается быстро, но следом за тем они попадают в очередную пробку у следующей лестницы. Бросок, затор, снова бросок. Все, кто может, цепляются за перила, и они в конце концов не выдерживают. Крепления разрываются в одном месте, потом в другом, и вот уже перила отрываются полностью. Люди, державшиеся за них, валятся с ног и падают друг на друга, загромождая лестницу.
Алекс, не теряя времени зря, запрыгивает на песчаную дюну из человеческих тел и карабкается вверх прямо по ним. По чьим-то головам, по чьим-то торсам. Порой его ноги проваливаются, но он вытаскивает их на колышущуюся поверхность, как вытаскивал бы из зыбучего песка. Кейт не отстает от него, а когда чья-то рука хватается за ее лодыжку, освобождается сильным пинком.
Выживают сильнейшие, будь оно все проклято!
На вершине лестницы Алекс оборачивается к ней и поднимает вверх два пальца. Осталось пройти две палубы. Еще две палубы, прежде чем они доберутся до открытого воздуха. Она кивает ему.
"Было бы гораздо легче, не будь паромы спроектированы так, чтобы держать пассажиров внутри, в своем чреве. Предполагается, что там они надежно защищены от природных стихий, но, когда эти стихии по-настоящему дают о себе знать, оказывается, что самое безопасное место – это верхняя, открытая палуба. Ветер, дождь и все прочее – ерунда по сравнению со стальными переборками, сквозь которые не прорвешься и которые превращают судно в гигантскую братскую могилу".
Прорываясь вверх следом за Алексом, Кейт с удивлением осознает, что не испытывает страха. Страх – это нечто иное, то, что она чувствует, когда кто-то в два часа ночи следует за ней по темной улице. Страх – это когда ожидание чего-то дурного заставляет разыграться воображение. В любом случае, чтобы инфекция страха поразила сознание, требуется время. А как раз времени-то у нее и нет. Есть только необходимость действовать быстрее, чем она может думать, и мрачная решимость остаться в живых.
Кейт ловит себя на том, что непроизвольно оглядывается по сторонам. Шея, словно сама собой, поворачивается из стороны в сторону, глаза, словно видоискатели камеры, почти механически настраиваются на изображение, пока оно не оказывается в фокусе. Она чувствует себя наполовину женщиной, наполовину роботом, а когда смотрит вниз, собственные ноги кажутся ей непомерно длинными, а ступни – находящимися где-то далеко.
Образы, которые она видит, задерживаются в ее сознании на секунду и исчезают, а при попытке вернуть их ей даже не удается вспомнить, что она, собственно говоря, видела. Очевидно, мозг самоочищается от избыточной информации, чтобы избежать перегрузки.
Потом, одно за другим, начинают ослабевать и исчезать ощущения. Первым пропадает чувство вкуса – вытерев с руки кровь, она облизывает палец, но обычного медного привкуса на языке не остается. Потом приходит понимание того, что в ноздрях уже не стоит дизельный запах, а следом приходит очередь осязания. Ноги не ощущают опоры, пальцы не воспринимают того, за что хватаются: чтобы удостовериться, что она держится, ей приходится смотреть. Наконец почти отключается и слух: только что оглушавшие ее звуки теперь доносятся до нее словно сквозь толщу воды.
Единственное чувство, которое у Кейт осталось, это зрение, и оно направляет ее по туннелю тишины к манящему шторму мира, туда, где хлещущий дождь и завывающий ветер воплощают в себе свободу и спасение.
Сейчас для нее есть лишь одно настоящее. Кроме происходящего в этот момент бытия, нет ничего. Никакого прошлого, никакого будущего. Лишь последовательность мгновений настоящего, бесконечно и неизмеримо короткая. Все, что ушло, что было прежде, не значит ровно ничего. Жизнь, еще недавно такая сложная, волнующая и бурлящая, теперь свелась к своей обнаженной сути – простой борьбе за существование.
Внезапно "Амфитрита" погружается в темноту. В первое мгновение Кейт кажется, что она ослепла, лишилась последнего из пяти своих чувств, но потом она видит за иллюминаторами яростную дугу голубых искр. Зажигаются аварийные светильники, хотя их грязный горчичный свет слишком слаб, чтобы от него было много толку. Через некоторое время аварийное освещение гаснет, включается снова, мигает и вырубается окончательно. Последнее, что видит Кейт, – это тянущаяся к ней и хватающая ее за руку рука Алекса. Она замечает, что маленькие светлые волоски на его пальцах стоят дыбом, как наэлектризованные.
Прокладывая путь в темноте, он тащит ее за собой. Хватки Алекса Кейт не ощущает, но воспринимает движение собственного тела, благодаря чему знает, что их контакт сохраняется.
А потом, внезапно, ее лицо обдает леденящими брызгами, легкие наполняет свежий воздух, и все чувства снова оживают.
Они таки выбрались на открытое пространство верхней палубы. "Амфитрита" круто кренится к правому борту, но похоже, что снова стабилизируется. Страхуясь от неожиданного толчка, Кейт широко расставляет ноги и озирается по сторонам. Алекса нигде не видно, хотя он находился с ней всего несколько секунд назад. Правда, не исключено, что оцениваемое ею как секунды на самом деле было часами.
Спускаемая на воду спасательная шлюпка отчаянно раскачивается на канатах, и всякий раз, когда ее подносит к борту, один из находящихся в ней пассажиров с размаху бьет по корпусу топором. Из-под топора летят искры, и Кейт не сразу соображает, что этот человек пытается разбить какой-нибудь иллюминатор, чтобы дать шанс на спасение хоть кому-то из тех, кто оказался в ловушке, на нижних палубах.
Кейт наполовину ползет, наполовину скользит вниз, к подветренной стороне, откуда доносятся визгливые крики кучки людей, толпящихся, словно зеваки на уличном представлении. Протолкнувшись вперед, Кейт видит, что их крики адресованы какой-то женщине, вцепившейся в спускающийся к морю спасательный трап. Видимо, ее парализовал страх, чем яростнее ее призывают двигаться и не перекрывать путь другим, тем отчаяннее цепляется она за лестницу.
Возможно, у нее свело руки, возможно, она скована ужасом – Кейт этого не знает, да и ей, в общем-то, все равно. Важно другое: эта женщина загораживает другим путь к спасению.
– Эй, не торчи как вкопанная! – кричит ей Кейт. – Поднимайся или спускайся, но дай пройти людям.
Женщина даже не смотрит на нее.
Кейт хватается за верхнюю перекладину, свешивает ноги и с силой бьет женщину по рукам. Два, три, четыре удара, и хватка разжимается. Женщина, как отставшая шелуха, отпадает от корпуса судна, летит в штормовое море и исчезает, затерявшись в белой пене плещущих волн. Кейт подтягивается обратно на палубу и оказывается под ошеломленными взглядами людей. Схватив ближайшего из них, она толкает его к трапу.
– Давай. Шевелись!
Сейчас Кейт кажется, что у той, упавшей в море женщины было ее собственное лицо.
Ветер гоняет по палубе надувной спасательный плот. В то время как большинство пассажиров взирают на него в растерянности, какой-то малый, в шортах и фуфайке, бросается к нему и пытается остановить, как ковбой мог бы попытаться удержать скачущую лошадь. Ему это удается, и на плот тут же нагромождается куча человеческих тел, совокупный вес которых сталкивает его за борт. Когда он падает, с него сыплются не удержавшиеся люди.
Кейт приходит в голову, что люди поддаются панике не просто потому, что боятся смерти, или потому, что такая гибель особенно ужасна. Они просто понимают, сколь малы их шансы на спасение. Некоторые, безусловно, доживут до завтрашнего дня, и побороться за жизнь стоит всем, но куда больше народу погибнет, несмотря ни на что. Когда в море падает авиалайнер, смерть, практически мгновенная, настигает всех, находящихся на борту. Но здесь судьба играет со своими жертвами. Она дает им время надеяться, но не обязательно верить. Она играет с ними, подзуживая заглянуть внутрь себя и посмотреть, хватит ли у них умения и силы духа вступить в поединок со смертью.
И стоит вам подумать, что ваши шансы не так уж плохи, как человеческая глупость, некомпетентность и непредсказуемость делают их иллюзорными. Кейт ощущает в себе тугой узел негодования, вызванного самодовольной некомпетентностью тех, кто готовил "Амфитриту" к плаванию. Суда такой величины не должны погружаться в воду так быстро, и уж конечно, на них не должно быть спасательных шлюпок, которые невозможно спустить на воду из-за проржавевших лебедок, как случилось с той, которая бесполезно болтается сейчас за бортом. И уж конечно, корабельной команде не стоит выносить на палубы связки спасательных жилетов, от которых толку не больше, чем от шлюпок, – они увязаны так плотно, что их невозможно разъединить.
Наверное, они полагали, что ничего подобного с их паромом случиться не может. А оказалось, что может. И случилось!
Кто-то подталкивает к груди Кейт спасательный жилет. Это Алекс, успевший раздобыть жилет и для себя. Торопливо, неловко путаясь в застежках, они напяливают жилеты. Ремешки на жилете Кейт оказываются слишком короткими. Пропустить их, как положено, между ног, не удается, и она связывает их вокруг талии. Жилет елозит, держится ненадежно, и она ищет другой, который подойдет лучше. Алекс хватает ее за руку, подтягивает поближе к себе и, сложив свободную ладонь у ее уха, кричит:
– Оставь это. Нам придется прыгать прямо сейчас. Это хреновое корыто вот-вот пойдет ко дну.
Твердое пластиковое покрытие палубы начинает распадаться. Обойдя участок, вздыбившийся, как покоробленный линолеум, они перелезают через бортовое ограждение и задерживаются на самом краю. До воды внизу около двадцати футов, а скоро, по мере погружения "Амфитриты", будет еще меньше. Алекс снова приближает к ней свое лицо.
– Когда все это закончится, – кричит он, – ты пообедаешь со мной?
Когда все это закончится. Когда мы выйдем с другой стороны всего этого живыми. Когда. А не если.
Кейт кивает и тянется к его руке. На сей раз она ее ощущает. Она сплетает свои пальцы с его, сжимая их изо всех сил.
Они прыгают.
Может быть, до поверхности моря и двадцать футов, но в падении кажется, что все двести. Они падают сквозь время и пространство, тогда как ее желудок остался где-то близ уровня палубы, а надежду уносит прочь шквалистый ветер. В прыжке Кейт группируется, чтобы не разбиться о воду, и тут вдруг ее переполняет давно забытый детский страх – боязнь прыгнуть ночью в плавательный бассейн, из которого спущена вода. А вдруг, пока она падает, море куда-нибудь исчезнет?
Кейт жива, но осталась один на один с могущественной и враждебной стихией и уже ощущает белую завесу подступающей паники. Если она позволит этой пелене накрыть себя и лишить способности принимать решения, ей конец.
У нее хватает ума выждать, осознать, что она контролирует свое тело и оно находится в вертикальном положении, и только потом, энергично работая ногами, устремиться к поверхности. Кейт выныривает, но ее едва не захлестывает волна, и ей приходится тут же нырнуть снова, едва успев глотнуть воздуха. Во рту гадкая смесь морской воды и машинного масла, но вода, похоже, попала и в легкие.
Значит, она утонет.
Море удерживает ее тело во взвешенном состоянии, тогда как сама Кейт как будто покинула его и смотрит на себя со стороны. Сверху. И даже различает отдельные, неестественно четкие, пряди липнущих ко лбу волос.
Ни о чем другом – ни о времени, ни о месте – у нее нет ни малейшего представления. Где-то в подсознании сохранилось любопытство: что же дальше – но она при этом лишь сторонний наблюдатель, никак не влияющий, да и не пытающийся влиять на происходящее. Это не что иное, как простая борьба за выживание, и в этой борьбе Кейт проигрывает.
Другое дело, что ее сознание и ее душа, видимо, продолжат свое бесконечное путешествие, перейдя к следующему этапу цикла. А может быть, уже перешли, и то, что ею воспринимается, и есть послесмертие. Может быть, это своего рода космическая декомпрессионная камера, намеренно сделанная подобной тому месту, с которым ей только что пришлось распрощаться. Так она сможет постепенно адаптироваться в своем новом состоянии.
Освобождение! Это ощущение усиливается, омывая блаженствующую в его струях Кейт. Когда заканчивается борьба, на смену ей приходит эйфория. Если люди когда-нибудь найдут ее тело, они никогда не узнают, сколь близка она была к обретению истинного мира и покоя.
Но тут в ее голове звучит голос. Собственный голос:
"Лео".
Лео, мысль о котором разрывает сердце. Лео, с его растрепанными каштановыми волосами и огромными шоколадными глазами, с его мешковатыми штанишками и косолапой походкой. Тот, кто бросается к ней всякий раз, когда она возвращается домой с работы, четырехлетняя управляемая ракета, готовая зацеловать ее до смерти.
Лео, ее сын. Уже отказавшись бороться ради себя, Кейт не может не бороться ради него.
В долгом падении она возвращается в себя. Ее собственное парящее в воде тело исчезает из вида, и на его месте она видит море, рассекаемое тонущим судном и бурлящее кровью и телами. Это похоже на эпическую сцену из морских сражений: что-то вроде полотна "Битва на Ниле: Гибель "Востока"" Матера Брауна[2].
Это зрелище, видение ада – первое, что помнит Кейт. Ей предстоит пройти через рождение заново, когда все ново, чуждо и необычно. Что же до прошлого, до происходившего раньше, то оно изолировано и замкнуто в предыдущем измерении.
Она ощущает, как ее мозг снова начинает осуществлять простейшие, базовые мыслительные процессы, устанавливая причинно-следственные связи.
"Холодное тело, холодная вода. Выбраться из воды, согреться".
Эта зародившаяся в мозгу связь с трудом пробивается из сознания через синапсы к мышцам. Кейт снова выбрыкивается на поверхность и выкашливает воду из легких, наполняя их кислородом.
Прямо перед ней маячит спасательный плот. Двадцать бесконечных секунд уходит на то, чтобы добраться до него, но, ухватившись за край, Кейт взбирается на плот одним движением. Вокруг темень хоть глаз выколи. Впечатление такое, будто она попала из подводного ада в надводный. Неуверенно покачиваясь, Кейт таращится в темноту, пока ее глаза не приспосабливаются и из мрака не проступают сперва смутные очертания, а потом лица и тела. Плот полон людей.
Неподалеку слышится плеск, и из волн возле плота наполовину выныривает голова. Наклонившись через край, Кейт хватает человека за ворот и пытается втянуть на борт, но он слишком вымотан, чтобы даже протянуть ей руку. Единственное, что ей удается, это затянуть ворот на его шее и задушить его. В конце концов она разжимает хватку и с усталой печалью смотрит, как он уходит под воду и скрывается из виду. Тонущая "Амфитрита" похожа на живое существо, которое покидает душа. Сначала вниз уходит нос парома и корма высоко поднимается над водой, словно в дерзком, но бессмысленном вызове. Изнутри к иллюминаторам льнут окровавленные лица – лица несчастных, оказавшихся в ловушках кают и машинного отделения и теперь в отчаянии ждущих, когда море поглотит их, а с ними и их ужас.
Когда вода достигает дымовой трубы, Кейт слышит, как бьются окна на мостике. Звон бьющегося стекла пробивается сквозь равномерное гудение штормового сигнала. Уже уходя под воду, тонущее судно выпускает красную ракету, вспышка которой высвечивает картину ужаса и смерти. Море врывается в люки и вентиляционные отверстия, треплет пустые шлюпки, вскипает вокруг шлюпбалок и обломков поручней, жадно завладевая умирающим корпусом. Оно приходит за теми, кто все еще остается на палубе, забирая по паре за раз, как будто не может забрать их всех за один присест. Те, кому везет, успевают задохнуться в дыму до того, как до них добирается вода.
Кейт кажется, что кричит само море.
И с этим криком "Амфитрита" исчезает под водой. На ее месте вспучивается окаймленная пеной водяная гора, на вершину которой, словно символическое жертвоприношение, выносит одинокое тело. Потом водяная гора с тихим ревом опадает, разбегаясь кругами во все стороны, и единственное, что остается над местом гибели парома, – это клочковатое облако дыма и пара.
Кейт устало приваливается к борту плота. Что-то острое впивается в ее бедро. Она откатывается в сторону и вверх и видит, что это защелка навеса. Открывается она легко, и с ее высвобождением над плотом устанавливается тент. При этом автоматически включается освещение, и Кейт наконец может толком рассмотреть спасшихся вместе с нею людей. Всего их двенадцать, все в насквозь мокрой, липнущей к телам одежде. Большинство сидит, обхватив руками голени, уткнув подбородок в колени, уставившись в днище.
Когда зажигается свет, только двое из них смотрят на Кейт, причем один тут же отводит взгляд. С другим, однако, дело обстоит иначе. Мужчина в одних трусах таращится на нее с угрюмой свирепостью. Она удерживает его взгляд, и тут происходит нечто неожиданное.
Он вскакивает на ноги и вскидывает руки вверх и вперед, словно становясь в стойку, но атакует не ее. Босой ногой он наносит удар по лампе, разбивает ее, потом следующую, потом еще одну. Порезы, кровь – всего этого он, похоже, не замечает.
Кейт хватает его за плечо.
– Что ты делаешь?
Уже замахиваясь в направлении следующей лампы, он поворачивается и плюет ей в лицо. Еще одна женщина встает и кричит ему:
– Какого черта ты делаешь?
Человек делает широкий, размашистый жест рукой.
– Этот ужас. Не хочу видеть этот ужас. Не хочу видеть его.
Кейт стирает плевок со щеки, вскакивает на ноги и, бесцеремонно захватив шею мужчины локтем, оттаскивает его назад и шипит ему в ухо:
– Как спасатели найдут нас, если ты расколотишь все лампочки, а?
Он наносит резкий удар локтем назад, целя ей под дых, но она слишком быстра для него. Выпустив его шею, Кейт смещается в сторону, так его удар приходится в пустоту, а сама она, продолжая то же движение с разворотом, оказывается перед ним и бьет его в пах. Хрюкнув, мужчина падает за борт, где поднявшаяся волна мягко уносит его в море.
Кейт опускается на колени, готовая втащить его обратно, но он уже исчез. Она оборачивается и смотрит по сторонам. Никто ничего не говорит. Женщина, которая поддержала ее, пожимает плечами.
– Ну, ребята, – говорит Кейт. – Придвигайтесь поближе друг к другу. Тепло тела – это практически все, что нам осталось. После того, что мы все пережили и преодолели, было бы большой глупостью просто взять и замерзнуть.
Она обходит плот, сбивая людей вместе в тесный кружок, так, чтобы каждый имел соседей с обеих сторон. Некоторые подтягиваются сами, но большинство пребывает в шоке.
Некоторое время люди жмутся друг к другу, но потом кружок распадается. Кто-то отключается, кого-то качка отбрасывает к краю плота. Время от времени на плот набегает большая волна, и всякий раз после того, как она схлынет, Кейт то видит лицо, которого не видела раньше, то не видит того, которое, в чем она уверена, только что видела. Впечатление такое, будто море тасует людей на дрейфующем плоту, как карты, подбрасывая одних и забирая других. Кому-то выпадает жизнь, кому-то смерть.
Женщина на спасательной лестнице и Кейт, с силой пинающая ее ногой по белой руке, женщина, выпускающая трап, падающая в море и исчезающая под водой.
Остальные? Что случилось с остальными?
Алекс спрыгнул вместе с ней, он молод и силен, с ним все будет в порядке.
А как насчет Синклера, маленького, аккуратного человека в сером костюме, который в эти последние несколько лет относился к ней как родной отец? Неужели и его страх парализовал и лишил воли к выживанию, как тех пожилых людей, которые расступались, пропуская Кейт и Алекса?
Нет, пожалуйста, нет. Пусть Синклер выберется!
А этот неприятный малый Джейсон, с маслянистыми губами и дурным запахом изо рта, так и норовивший прикоснуться к ней при каждом удобном случае? Выжил ли он?
Кейт видела в воде множество тел и прекрасно понимает, что ничуть не меньше осталось внутри парома. Исходя из теории вероятности следует предположить, что не всем абердинским любителям удалось спастись. Может быть, лишь немногим.
Не исключено, что ей одной.
Если бы ей предоставили право выбрать – скажем, спасти четверых из них, кого бы она предпочла? Кого бы ей больше всего хотелось увидеть живым?
Синклера, наверняка. Синклера и Алекса. Кого еще?
Сильвия ударяется о дальнюю стену и внезапно замолкает. Ее голова свешивается на правое плечо. Правая рука бессильно свисает вниз, на пол, тогда как левая остается зажатой за спиной. Ноги широко раскинуты в стороны – гротескная пародия на сексуальное приглашение. По стене за головой расплывается ореол крови.
"На ее месте могла быть я! Это должна была быть я! И была бы, не подхвати меня вовремя Алекс и Давенпорт!"
Некоторое время Кейт не в силах оторвать взгляд от лица погибшей женщины.
Внезапно она замечает Синклера. Кейт хватает его за плечо, разворачивает и толкает прочь от места гибели Сильвии, в направлении лестницы.
Алекс возвращается последним, убедившись, что все остальные из бара выбрались. Кейт пытается произвести быстрый подсчет труппы по головам, но в коридоре толчется слишком много народу. Единственное, в чем она уверена, так это в том, что позади не осталось никого.
Никого, кроме Сильвии.
Алекс делает движение головой в сторону. Кейт кивает. Торчать здесь дольше нет смысла.
Алекс ставит одну ногу на стену, а другую на пол – теперь и то и другое отклонилось от нормального положения примерно на сорок пять градусов. Кейт следует его примеру, и они, таким образом, словно идут по внутренним сторонам рва, спешно направляются к лестнице.
Правда, продвинуться им удается не так уж далеко. Преодолев считанные ярды, они натыкаются на затор из толкающихся, пихающихся человеческих тел. Люди прижаты друг к другу настолько плотно, что кажется, будто из промежутков между телами выдавлен даже воздух.
Кейт озирается по сторонам, но по-прежнему не видит никого из абердинских любителей. Их поглотил водоворот толпы. Алекс мечется из стороны в сторону. Он тоже ищет знакомые лица.
И тут сознание Кейт с неумолимой остротой пронзает простая, но ужасная мысль: "Если мы останемся здесь, то погибнем".
Вот так, проще некуда. Ни ей, ни другим – всем, кто находится на этом судне, – не приходится рассчитывать на чью-либо помощь и остается полагаться лишь на свои силы. Единственный человек, которого Кейт в состоянии спасти, это она сама. Возможно, наверху, на открытом пространстве, где есть шлюпки и еще какие-то спасательные средства, она и сможет принести пользу другим.
Но для этого нужно сперва выбраться на верхнюю палубу.
Алекс смотрит на нее. Она знает, что его посетила та же самая мысль.
Не сговариваясь, они приходят к одному и тому же решению. Sauve qui peut! Спасайся, кто может!
Алекс наклоняет голову и устремляется вперед, выставив перед собой сложенные руки. Потом он разводит их в стороны, бесцеремонно раздвигая толпу, словно корабельный форштевень, рассекающий неспокойные штормовые воды. Толпа расступается, раздается, теснится, и, прежде чем успевает сомкнуться снова, Кейт устремляется за ним по пятам, в образовавшуюся брешь. Она лишь смутно осознает возмущенные крики, гневно замахивающиеся на них кулаки и, даже получив удар в челюсть, почти не замечает этого.
В памяти всплывает фраза из лекции, которую она слушала на полицейских курсах: "Дофамин – это медиатор, который выделяется, когда индивид энергично стремится к важной для него цели. Например, такой, как собственное спасение".
Слово "дофамин" формируется и переформируется перед ее мысленным взором.
На лестнице и следующей палубе теснота еще пуще, чем уровнем ниже. По обе стороны тянутся линии одинаковых дверей. Это двери кают, одну из которых хотела занять сама Кейт и разместившиеся в которых пассажиры, похоже, вывалили наружу все одновременно.
Кейт требуется несколько мгновений, чтобы осознать, что в массе своей эта толпа не бурлит и люди не вступают в борьбу друг с другом, прорываясь к спасению. Среди пассажиров немало пожилых, они, похоже, покорились судьбе и практически не предпринимают усилий, чтобы ее изменить. Один старик даже любезно отступает в сторону с их пути и слегка улыбается, когда они спешат мимо. Осознавая, что их жизнь так и так подходила к концу, эти люди смиряются с тем фактом, что час кончины настал чуть раньше, чем они ожидали. Качка и шторм контрастируют с их несуетливым спокойствием.
Создается впечатление, будто Кейт и Алекс пребывают в разных измерениях: их движения стремительны, но продвижение осуществляется так, словно они то и дело оказываются внутри пузыря замедленного времени. Проскочить по коридору удается быстро, но следом за тем они попадают в очередную пробку у следующей лестницы. Бросок, затор, снова бросок. Все, кто может, цепляются за перила, и они в конце концов не выдерживают. Крепления разрываются в одном месте, потом в другом, и вот уже перила отрываются полностью. Люди, державшиеся за них, валятся с ног и падают друг на друга, загромождая лестницу.
Алекс, не теряя времени зря, запрыгивает на песчаную дюну из человеческих тел и карабкается вверх прямо по ним. По чьим-то головам, по чьим-то торсам. Порой его ноги проваливаются, но он вытаскивает их на колышущуюся поверхность, как вытаскивал бы из зыбучего песка. Кейт не отстает от него, а когда чья-то рука хватается за ее лодыжку, освобождается сильным пинком.
Выживают сильнейшие, будь оно все проклято!
На вершине лестницы Алекс оборачивается к ней и поднимает вверх два пальца. Осталось пройти две палубы. Еще две палубы, прежде чем они доберутся до открытого воздуха. Она кивает ему.
"Было бы гораздо легче, не будь паромы спроектированы так, чтобы держать пассажиров внутри, в своем чреве. Предполагается, что там они надежно защищены от природных стихий, но, когда эти стихии по-настоящему дают о себе знать, оказывается, что самое безопасное место – это верхняя, открытая палуба. Ветер, дождь и все прочее – ерунда по сравнению со стальными переборками, сквозь которые не прорвешься и которые превращают судно в гигантскую братскую могилу".
Прорываясь вверх следом за Алексом, Кейт с удивлением осознает, что не испытывает страха. Страх – это нечто иное, то, что она чувствует, когда кто-то в два часа ночи следует за ней по темной улице. Страх – это когда ожидание чего-то дурного заставляет разыграться воображение. В любом случае, чтобы инфекция страха поразила сознание, требуется время. А как раз времени-то у нее и нет. Есть только необходимость действовать быстрее, чем она может думать, и мрачная решимость остаться в живых.
Кейт ловит себя на том, что непроизвольно оглядывается по сторонам. Шея, словно сама собой, поворачивается из стороны в сторону, глаза, словно видоискатели камеры, почти механически настраиваются на изображение, пока оно не оказывается в фокусе. Она чувствует себя наполовину женщиной, наполовину роботом, а когда смотрит вниз, собственные ноги кажутся ей непомерно длинными, а ступни – находящимися где-то далеко.
Образы, которые она видит, задерживаются в ее сознании на секунду и исчезают, а при попытке вернуть их ей даже не удается вспомнить, что она, собственно говоря, видела. Очевидно, мозг самоочищается от избыточной информации, чтобы избежать перегрузки.
Потом, одно за другим, начинают ослабевать и исчезать ощущения. Первым пропадает чувство вкуса – вытерев с руки кровь, она облизывает палец, но обычного медного привкуса на языке не остается. Потом приходит понимание того, что в ноздрях уже не стоит дизельный запах, а следом приходит очередь осязания. Ноги не ощущают опоры, пальцы не воспринимают того, за что хватаются: чтобы удостовериться, что она держится, ей приходится смотреть. Наконец почти отключается и слух: только что оглушавшие ее звуки теперь доносятся до нее словно сквозь толщу воды.
Единственное чувство, которое у Кейт осталось, это зрение, и оно направляет ее по туннелю тишины к манящему шторму мира, туда, где хлещущий дождь и завывающий ветер воплощают в себе свободу и спасение.
Сейчас для нее есть лишь одно настоящее. Кроме происходящего в этот момент бытия, нет ничего. Никакого прошлого, никакого будущего. Лишь последовательность мгновений настоящего, бесконечно и неизмеримо короткая. Все, что ушло, что было прежде, не значит ровно ничего. Жизнь, еще недавно такая сложная, волнующая и бурлящая, теперь свелась к своей обнаженной сути – простой борьбе за существование.
Внезапно "Амфитрита" погружается в темноту. В первое мгновение Кейт кажется, что она ослепла, лишилась последнего из пяти своих чувств, но потом она видит за иллюминаторами яростную дугу голубых искр. Зажигаются аварийные светильники, хотя их грязный горчичный свет слишком слаб, чтобы от него было много толку. Через некоторое время аварийное освещение гаснет, включается снова, мигает и вырубается окончательно. Последнее, что видит Кейт, – это тянущаяся к ней и хватающая ее за руку рука Алекса. Она замечает, что маленькие светлые волоски на его пальцах стоят дыбом, как наэлектризованные.
Прокладывая путь в темноте, он тащит ее за собой. Хватки Алекса Кейт не ощущает, но воспринимает движение собственного тела, благодаря чему знает, что их контакт сохраняется.
А потом, внезапно, ее лицо обдает леденящими брызгами, легкие наполняет свежий воздух, и все чувства снова оживают.
Они таки выбрались на открытое пространство верхней палубы. "Амфитрита" круто кренится к правому борту, но похоже, что снова стабилизируется. Страхуясь от неожиданного толчка, Кейт широко расставляет ноги и озирается по сторонам. Алекса нигде не видно, хотя он находился с ней всего несколько секунд назад. Правда, не исключено, что оцениваемое ею как секунды на самом деле было часами.
Спускаемая на воду спасательная шлюпка отчаянно раскачивается на канатах, и всякий раз, когда ее подносит к борту, один из находящихся в ней пассажиров с размаху бьет по корпусу топором. Из-под топора летят искры, и Кейт не сразу соображает, что этот человек пытается разбить какой-нибудь иллюминатор, чтобы дать шанс на спасение хоть кому-то из тех, кто оказался в ловушке, на нижних палубах.
Кейт наполовину ползет, наполовину скользит вниз, к подветренной стороне, откуда доносятся визгливые крики кучки людей, толпящихся, словно зеваки на уличном представлении. Протолкнувшись вперед, Кейт видит, что их крики адресованы какой-то женщине, вцепившейся в спускающийся к морю спасательный трап. Видимо, ее парализовал страх, чем яростнее ее призывают двигаться и не перекрывать путь другим, тем отчаяннее цепляется она за лестницу.
Возможно, у нее свело руки, возможно, она скована ужасом – Кейт этого не знает, да и ей, в общем-то, все равно. Важно другое: эта женщина загораживает другим путь к спасению.
– Эй, не торчи как вкопанная! – кричит ей Кейт. – Поднимайся или спускайся, но дай пройти людям.
Женщина даже не смотрит на нее.
Кейт хватается за верхнюю перекладину, свешивает ноги и с силой бьет женщину по рукам. Два, три, четыре удара, и хватка разжимается. Женщина, как отставшая шелуха, отпадает от корпуса судна, летит в штормовое море и исчезает, затерявшись в белой пене плещущих волн. Кейт подтягивается обратно на палубу и оказывается под ошеломленными взглядами людей. Схватив ближайшего из них, она толкает его к трапу.
– Давай. Шевелись!
Сейчас Кейт кажется, что у той, упавшей в море женщины было ее собственное лицо.
Ветер гоняет по палубе надувной спасательный плот. В то время как большинство пассажиров взирают на него в растерянности, какой-то малый, в шортах и фуфайке, бросается к нему и пытается остановить, как ковбой мог бы попытаться удержать скачущую лошадь. Ему это удается, и на плот тут же нагромождается куча человеческих тел, совокупный вес которых сталкивает его за борт. Когда он падает, с него сыплются не удержавшиеся люди.
Кейт приходит в голову, что люди поддаются панике не просто потому, что боятся смерти, или потому, что такая гибель особенно ужасна. Они просто понимают, сколь малы их шансы на спасение. Некоторые, безусловно, доживут до завтрашнего дня, и побороться за жизнь стоит всем, но куда больше народу погибнет, несмотря ни на что. Когда в море падает авиалайнер, смерть, практически мгновенная, настигает всех, находящихся на борту. Но здесь судьба играет со своими жертвами. Она дает им время надеяться, но не обязательно верить. Она играет с ними, подзуживая заглянуть внутрь себя и посмотреть, хватит ли у них умения и силы духа вступить в поединок со смертью.
И стоит вам подумать, что ваши шансы не так уж плохи, как человеческая глупость, некомпетентность и непредсказуемость делают их иллюзорными. Кейт ощущает в себе тугой узел негодования, вызванного самодовольной некомпетентностью тех, кто готовил "Амфитриту" к плаванию. Суда такой величины не должны погружаться в воду так быстро, и уж конечно, на них не должно быть спасательных шлюпок, которые невозможно спустить на воду из-за проржавевших лебедок, как случилось с той, которая бесполезно болтается сейчас за бортом. И уж конечно, корабельной команде не стоит выносить на палубы связки спасательных жилетов, от которых толку не больше, чем от шлюпок, – они увязаны так плотно, что их невозможно разъединить.
Наверное, они полагали, что ничего подобного с их паромом случиться не может. А оказалось, что может. И случилось!
Кто-то подталкивает к груди Кейт спасательный жилет. Это Алекс, успевший раздобыть жилет и для себя. Торопливо, неловко путаясь в застежках, они напяливают жилеты. Ремешки на жилете Кейт оказываются слишком короткими. Пропустить их, как положено, между ног, не удается, и она связывает их вокруг талии. Жилет елозит, держится ненадежно, и она ищет другой, который подойдет лучше. Алекс хватает ее за руку, подтягивает поближе к себе и, сложив свободную ладонь у ее уха, кричит:
– Оставь это. Нам придется прыгать прямо сейчас. Это хреновое корыто вот-вот пойдет ко дну.
Твердое пластиковое покрытие палубы начинает распадаться. Обойдя участок, вздыбившийся, как покоробленный линолеум, они перелезают через бортовое ограждение и задерживаются на самом краю. До воды внизу около двадцати футов, а скоро, по мере погружения "Амфитриты", будет еще меньше. Алекс снова приближает к ней свое лицо.
– Когда все это закончится, – кричит он, – ты пообедаешь со мной?
Когда все это закончится. Когда мы выйдем с другой стороны всего этого живыми. Когда. А не если.
Кейт кивает и тянется к его руке. На сей раз она ее ощущает. Она сплетает свои пальцы с его, сжимая их изо всех сил.
Они прыгают.
Может быть, до поверхности моря и двадцать футов, но в падении кажется, что все двести. Они падают сквозь время и пространство, тогда как ее желудок остался где-то близ уровня палубы, а надежду уносит прочь шквалистый ветер. В прыжке Кейт группируется, чтобы не разбиться о воду, и тут вдруг ее переполняет давно забытый детский страх – боязнь прыгнуть ночью в плавательный бассейн, из которого спущена вода. А вдруг, пока она падает, море куда-нибудь исчезнет?
* * *
Море не исчезает. Настолько холодное, что это уже за пределами ощущений, оно поглощает ее всю. Столкновение с поверхностью вырывает ее руку из руки Алекса, срывает с нее бесполезный спасательный жилет, а заодно и обернутый вокруг головы свитер. Неловкими движениями рук Кейт пытается направить себя к поверхности. Она открывает глаза, но вокруг лишь бесконечный, текучий, подвижный мрак.Кейт жива, но осталась один на один с могущественной и враждебной стихией и уже ощущает белую завесу подступающей паники. Если она позволит этой пелене накрыть себя и лишить способности принимать решения, ей конец.
У нее хватает ума выждать, осознать, что она контролирует свое тело и оно находится в вертикальном положении, и только потом, энергично работая ногами, устремиться к поверхности. Кейт выныривает, но ее едва не захлестывает волна, и ей приходится тут же нырнуть снова, едва успев глотнуть воздуха. Во рту гадкая смесь морской воды и машинного масла, но вода, похоже, попала и в легкие.
Значит, она утонет.
Море удерживает ее тело во взвешенном состоянии, тогда как сама Кейт как будто покинула его и смотрит на себя со стороны. Сверху. И даже различает отдельные, неестественно четкие, пряди липнущих ко лбу волос.
Ни о чем другом – ни о времени, ни о месте – у нее нет ни малейшего представления. Где-то в подсознании сохранилось любопытство: что же дальше – но она при этом лишь сторонний наблюдатель, никак не влияющий, да и не пытающийся влиять на происходящее. Это не что иное, как простая борьба за выживание, и в этой борьбе Кейт проигрывает.
Другое дело, что ее сознание и ее душа, видимо, продолжат свое бесконечное путешествие, перейдя к следующему этапу цикла. А может быть, уже перешли, и то, что ею воспринимается, и есть послесмертие. Может быть, это своего рода космическая декомпрессионная камера, намеренно сделанная подобной тому месту, с которым ей только что пришлось распрощаться. Так она сможет постепенно адаптироваться в своем новом состоянии.
Освобождение! Это ощущение усиливается, омывая блаженствующую в его струях Кейт. Когда заканчивается борьба, на смену ей приходит эйфория. Если люди когда-нибудь найдут ее тело, они никогда не узнают, сколь близка она была к обретению истинного мира и покоя.
Но тут в ее голове звучит голос. Собственный голос:
"Лео".
Лео, мысль о котором разрывает сердце. Лео, с его растрепанными каштановыми волосами и огромными шоколадными глазами, с его мешковатыми штанишками и косолапой походкой. Тот, кто бросается к ней всякий раз, когда она возвращается домой с работы, четырехлетняя управляемая ракета, готовая зацеловать ее до смерти.
Лео, ее сын. Уже отказавшись бороться ради себя, Кейт не может не бороться ради него.
В долгом падении она возвращается в себя. Ее собственное парящее в воде тело исчезает из вида, и на его месте она видит море, рассекаемое тонущим судном и бурлящее кровью и телами. Это похоже на эпическую сцену из морских сражений: что-то вроде полотна "Битва на Ниле: Гибель "Востока"" Матера Брауна[2].
Это зрелище, видение ада – первое, что помнит Кейт. Ей предстоит пройти через рождение заново, когда все ново, чуждо и необычно. Что же до прошлого, до происходившего раньше, то оно изолировано и замкнуто в предыдущем измерении.
Она ощущает, как ее мозг снова начинает осуществлять простейшие, базовые мыслительные процессы, устанавливая причинно-следственные связи.
"Холодное тело, холодная вода. Выбраться из воды, согреться".
Эта зародившаяся в мозгу связь с трудом пробивается из сознания через синапсы к мышцам. Кейт снова выбрыкивается на поверхность и выкашливает воду из легких, наполняя их кислородом.
Прямо перед ней маячит спасательный плот. Двадцать бесконечных секунд уходит на то, чтобы добраться до него, но, ухватившись за край, Кейт взбирается на плот одним движением. Вокруг темень хоть глаз выколи. Впечатление такое, будто она попала из подводного ада в надводный. Неуверенно покачиваясь, Кейт таращится в темноту, пока ее глаза не приспосабливаются и из мрака не проступают сперва смутные очертания, а потом лица и тела. Плот полон людей.
Неподалеку слышится плеск, и из волн возле плота наполовину выныривает голова. Наклонившись через край, Кейт хватает человека за ворот и пытается втянуть на борт, но он слишком вымотан, чтобы даже протянуть ей руку. Единственное, что ей удается, это затянуть ворот на его шее и задушить его. В конце концов она разжимает хватку и с усталой печалью смотрит, как он уходит под воду и скрывается из виду. Тонущая "Амфитрита" похожа на живое существо, которое покидает душа. Сначала вниз уходит нос парома и корма высоко поднимается над водой, словно в дерзком, но бессмысленном вызове. Изнутри к иллюминаторам льнут окровавленные лица – лица несчастных, оказавшихся в ловушках кают и машинного отделения и теперь в отчаянии ждущих, когда море поглотит их, а с ними и их ужас.
Когда вода достигает дымовой трубы, Кейт слышит, как бьются окна на мостике. Звон бьющегося стекла пробивается сквозь равномерное гудение штормового сигнала. Уже уходя под воду, тонущее судно выпускает красную ракету, вспышка которой высвечивает картину ужаса и смерти. Море врывается в люки и вентиляционные отверстия, треплет пустые шлюпки, вскипает вокруг шлюпбалок и обломков поручней, жадно завладевая умирающим корпусом. Оно приходит за теми, кто все еще остается на палубе, забирая по паре за раз, как будто не может забрать их всех за один присест. Те, кому везет, успевают задохнуться в дыму до того, как до них добирается вода.
Кейт кажется, что кричит само море.
И с этим криком "Амфитрита" исчезает под водой. На ее месте вспучивается окаймленная пеной водяная гора, на вершину которой, словно символическое жертвоприношение, выносит одинокое тело. Потом водяная гора с тихим ревом опадает, разбегаясь кругами во все стороны, и единственное, что остается над местом гибели парома, – это клочковатое облако дыма и пара.
Кейт устало приваливается к борту плота. Что-то острое впивается в ее бедро. Она откатывается в сторону и вверх и видит, что это защелка навеса. Открывается она легко, и с ее высвобождением над плотом устанавливается тент. При этом автоматически включается освещение, и Кейт наконец может толком рассмотреть спасшихся вместе с нею людей. Всего их двенадцать, все в насквозь мокрой, липнущей к телам одежде. Большинство сидит, обхватив руками голени, уткнув подбородок в колени, уставившись в днище.
Когда зажигается свет, только двое из них смотрят на Кейт, причем один тут же отводит взгляд. С другим, однако, дело обстоит иначе. Мужчина в одних трусах таращится на нее с угрюмой свирепостью. Она удерживает его взгляд, и тут происходит нечто неожиданное.
Он вскакивает на ноги и вскидывает руки вверх и вперед, словно становясь в стойку, но атакует не ее. Босой ногой он наносит удар по лампе, разбивает ее, потом следующую, потом еще одну. Порезы, кровь – всего этого он, похоже, не замечает.
Кейт хватает его за плечо.
– Что ты делаешь?
Уже замахиваясь в направлении следующей лампы, он поворачивается и плюет ей в лицо. Еще одна женщина встает и кричит ему:
– Какого черта ты делаешь?
Человек делает широкий, размашистый жест рукой.
– Этот ужас. Не хочу видеть этот ужас. Не хочу видеть его.
Кейт стирает плевок со щеки, вскакивает на ноги и, бесцеремонно захватив шею мужчины локтем, оттаскивает его назад и шипит ему в ухо:
– Как спасатели найдут нас, если ты расколотишь все лампочки, а?
Он наносит резкий удар локтем назад, целя ей под дых, но она слишком быстра для него. Выпустив его шею, Кейт смещается в сторону, так его удар приходится в пустоту, а сама она, продолжая то же движение с разворотом, оказывается перед ним и бьет его в пах. Хрюкнув, мужчина падает за борт, где поднявшаяся волна мягко уносит его в море.
Кейт опускается на колени, готовая втащить его обратно, но он уже исчез. Она оборачивается и смотрит по сторонам. Никто ничего не говорит. Женщина, которая поддержала ее, пожимает плечами.
– Ну, ребята, – говорит Кейт. – Придвигайтесь поближе друг к другу. Тепло тела – это практически все, что нам осталось. После того, что мы все пережили и преодолели, было бы большой глупостью просто взять и замерзнуть.
Она обходит плот, сбивая людей вместе в тесный кружок, так, чтобы каждый имел соседей с обеих сторон. Некоторые подтягиваются сами, но большинство пребывает в шоке.
Некоторое время люди жмутся друг к другу, но потом кружок распадается. Кто-то отключается, кого-то качка отбрасывает к краю плота. Время от времени на плот набегает большая волна, и всякий раз после того, как она схлынет, Кейт то видит лицо, которого не видела раньше, то не видит того, которое, в чем она уверена, только что видела. Впечатление такое, будто море тасует людей на дрейфующем плоту, как карты, подбрасывая одних и забирая других. Кому-то выпадает жизнь, кому-то смерть.
Женщина на спасательной лестнице и Кейт, с силой пинающая ее ногой по белой руке, женщина, выпускающая трап, падающая в море и исчезающая под водой.
Остальные? Что случилось с остальными?
Алекс спрыгнул вместе с ней, он молод и силен, с ним все будет в порядке.
А как насчет Синклера, маленького, аккуратного человека в сером костюме, который в эти последние несколько лет относился к ней как родной отец? Неужели и его страх парализовал и лишил воли к выживанию, как тех пожилых людей, которые расступались, пропуская Кейт и Алекса?
Нет, пожалуйста, нет. Пусть Синклер выберется!
А этот неприятный малый Джейсон, с маслянистыми губами и дурным запахом изо рта, так и норовивший прикоснуться к ней при каждом удобном случае? Выжил ли он?
Кейт видела в воде множество тел и прекрасно понимает, что ничуть не меньше осталось внутри парома. Исходя из теории вероятности следует предположить, что не всем абердинским любителям удалось спастись. Может быть, лишь немногим.
Не исключено, что ей одной.
Если бы ей предоставили право выбрать – скажем, спасти четверых из них, кого бы она предпочла? Кого бы ей больше всего хотелось увидеть живым?
Синклера, наверняка. Синклера и Алекса. Кого еще?