Степной Аркадий. Верой и правдой

   Триста восемьдесят пять, — неожиданно громко сказал один из писарей.
   Это точная цифра? — спросил у него Злотарь.
   Да, сэр, — качнул головой писарь и повторил: — Триста восемьдесят пять эльфов.
   А гномы? — спросил Злотарь.
   Сейчас, сэр, одну секундочку. — Писарь на несколько мгновений погрузился в бумаги и уверенно заявил: — Сто тридцать четыре гнома, сэр.
   Каков офицерский и младший командный состав среди погибших? — продолжил расспрашивать Злотарь.
   Мм, еще не подсчитали, сэр, — признался писарь после небольшой заминки.
   Как выясните, тут же доложить.
   Да, сэр.
   Злотарь повернулся к Рустаму.
   — Триста восемьдесят пять эльфов и сто тридцать четыре гнома, и это не считая тех, кто утонул во рву. Совсем неплохо, капитан, для четырех дней сражения.
   Рустам мрачно пожал плечами. Каждый его солдат захватил с собой на тот свет пятерых перворожденных, знать это было утешительно. Но оскаленные зубы мертвецов и их закоченевшие разрубленные тела, лежавшие здесь повсюду, не располагали к веселью.
   Один из людей в сером подошел к Злотарю и что-то негромко прошептал ему на ухо. Злотарь согласно кивнул и повернулся к Рустаму:
   — Капитан, всех этих погибших уже успели хорошо обыскать еще до нас. И сделали это, по всей видимости, ваши хозотрядовцы. Я понимаю, есть определенные негласные правила о боевых трофеях, и меня к тому же не интересует их стандартное вооружение и броня, все это можно вполне оставить в полку. Но именное оружие и все личные вещи, в том числе и драгоценные, вам придется нам сдать. Эти вещи могут о многом рассказать и многое поведать. Вы меня понимаете?
   Пристальное внимание, с которым Злотарь наблюдал за лицом Рустама, не смог бы обнаружить в его круглых простодушных глазах даже опытный целитель, не говоря уж о неискушенном чужемирце. Другое дело, что Рустаму этого и не требовалось.
   — Я так и подумал, — качнул он головой. — Все, что вы назвали, лежит снаружи под охраной моих людей, сложенное в мешки и даже еще не отмытое от крови.
   Злотарь выразительно посмотрел на своих людей, и несколько серых курток, повинуясь его молчаливому приказу, вышли из подвала, чтобы через некоторое время вернуться с большими солдатскими мешками. Рустам тем временем расстегнул сумку на поясе и, вытащив связку исписанных бумаг, передал их начальнику тайной службы.
   Что это? — В голосе Злотаря, к вящему изумлению Дементоса, можно было различить искреннее удивление.
   Опись того, что находится в этих мешках, — ответил Рустам.
   Злотарь неопределенно хмыкнул и, взяв бумаги, склонился к стоявшему на столе светильнику.
   Что обозначено вот в этой графе? — спросил он после короткого ознакомления, ткнув в опись пальцем с аккуратно подстриженным круглым ногтем.
   Здесь мои люди по возможности отметили, с какого именно тела была снята та или иная вещь.
   В воздухе повисла пауза, даже писарские перья остановили свой трудолюбивый бег. Злотарь посмотрел в глаза Рустаму, больше не улыбаясь и не разыгрывая из себя простачка.
   Кто составил эту опись? — спросил он.
   Унтер-офицер хозяйственной сотни Дайлин, — по-уставному отрапортовал Рустам.
   Я должен с ним поговорить, — потребовал Злотарь.
   Это нетрудно, — ответил Рустам, немного недоумевая про себя. — Он находится здесь, и я могу его позвать, если вы прикажете.
   — Да, я приказываю, приведите его сюда.
   Дайлин бросил быстрый взгляд в сторону своего друга и, отчеканив последние шаги, вытянулся и отрапортовал:
   — Унтер-офицер Дайлин по вашему приказанию прибыл.
   Злотарь заложил руки за спину и, приблизив свое лицо к лицу Дайлина почти вплотную, произнес, тщательно выговаривая каждое слово:
   — Унтер-офицер, отвечайте предельно честно. В этой описи указаны всетрофеи или нет? Оговариваюсь сразу, меня не интересует стандартное вооружение и броня, только личные вещи либо необычное именное оружие или броня. Отвечайте прямо и откровенно, если соврете, второй попытки у вас не будет.
   Простодушные крестьянские глаза Злотаря неожиданно показались двумя стальными спицами, которыми он впился в лицо стоявшего перед ним юного унтер-офицера.
   Дайлин от такого приема смутился, заволновался, у него неожиданно сбилось дыхание, и, только сделав над собой усилие, он смог выдавить:
   — В этой описи указано все до мелочей. А на последних страницах есть еще полный список того, что, по вашим словам, вам не нужно… сэр.
   Злотарь сделал шаг назад, смерил Дайлина быстрым взглядом с головы до ног и отвернулся, словно потеряв к нему всяческий интерес:
   — Хорошо, унтер-офицер, вы свободны. Можете идти.
   Недоумевающий Дайлин отдал честь, переглянулся с командиром и вышел. А Рустам остался и провел в этом холодном подвале, набитом трупами, еще несколько часов.
   За все это время к нему обратились только однажды. Серые куртки вытащили из общей груды одно из тел и положили его перед ним.
   — Вы знаете, кто это? — спросил у Рустама Злотарь.
   Замерзший Рустам скользнул по скованному трупным окоченением телу раздраженным взглядом, отметив застывший сгусток крови на левом виске, и равнодушно пожал плечами:
   — Это капитан эльфийских лучников. В первый день штурма он смог подняться на южную от ворот куртину и даже водрузил на ней свое знамя. Правда, закончилось это для него плачевно, первый сержант нашей первой сотни разбил ему голову. И сделал это весьма вовремя.
   Злотарь с сожалением покачал головой:
   — Это не просто капитан эльфийских лучников, сэр Рустам. Это капитан Лиамарэль, один из любимцев генерала Риталя. И он очень многое смог бы нам рассказать, если бы кое-кто догадался взять его живым. Понимаете, о чем я?
   И вот тут-то Рустам вспылил, что было совершенно непозволительно, глупо и к тому же весьма опасно, учитывая, с кем он разговаривает. Но он слишком много времени провел, поневоле разглядывая страшные последствия боевых действий своего полка, и это не могло на нем не сказаться.
   — Взять его живым, говорите? — переспросил он срывающимся голосом. — Взять его живым?! У меня сто двадцать семь убитых в полку, господин Злотарь. Сто-о два-дцать се-мь убитых! Из них восемьдесят четыре в первый же день. А из этих восьмидесяти четырех — сорок три бойца погибли на южной куртине, пытаясь сбросить этого долбаного Лиамарэля и его гребаных лучников! Унтера первой и двух его сержантов изрубили в клочья в одной из таких попыток. А вы тут мне говорите, что я должен был взять этого говнюка живым?! А почему бы вам самому не подняться на стены и не попытаться это сделать?! Было бы очень интересно посмотреть!
   Серые куртки оторвались от работы, слушая, как костерят их начальника. Писари неодобрительно покачали головами. Взгляд же Злотаря неожиданно потеплел, и толстяк коротко кивнул подобравшимся целителям. Тогда Дементос шагнул вперед и быстро провел ладонью по напряженной спине дрожащего от ярости Рустама. Злость сразу же погасла, испарившись невидимым паром. Плечи у Рустама сгорбились и сжались, он стал чем-то похож на сдувшийся воздушный шарик, заброшенный детьми после шумного праздника. В груди стало пусто и противно, он покачнулся, и Дементос придержал его, обхватив за плечи.
   — Не будем ссориться, капитан, — примирительно сказал Злотарь. — Просто имейте в виду: если в будущем представится возможность взять живьем вражеского офицера — сделайте это. А на сегодня вы свободны. Спасибо за оказанную помощь.
   Рустам нашел в себе силы качнуть головой и позволил Дементосу вывести его из подвала.
   — Спокойно, сэр Рустам. Спокойно. Мы на одной стороне и делаем общее дело, просто каждый из нас делает это по-своему, — успокаивающе сказал графский целитель, проводя перед его лицом раскрытой ладонью. — А сэр Злотарь — отличный специалист, один из лучших в своем деле, уж вы мне поверьте. Его слова вовсе не содержали в себе злого умысла, и он конечно же не хотел вас обидеть, это была просто досада профессионала, высказанная вслух. На которую вы, сэр Рустам, отреагировали непозволительно жестко. А сейчас успокойтесь и расслабьтесь. — Дементос сжал кулак и сделал резкий жест, словно стряхивая прилипшую к руке грязь на землю. — Ну как, полегчало? — спросил он участливо.
   Рустаму и впрямь полегчало. То ли свежий воздух и солнце были тому причиной, то ли действия целителя, а скорее всего, все это вместе взятое. Голова прояснилась, муть сгинула почти бесследно, а душа очистилась.
   Вместе с облегчением пришло и запоздалое раскаяние.
   Мне жаль, что я так глупо сорвался, — буркнул Рустам, стараясь не смотреть в сторону целителя.
   Я знаю, — мягко ответил Дементос— И он это знает, — целитель качнул головой в сторону подвала, — так что можешь не волноваться, его это не задело, все в порядке.
   Дементос махнул рукой на прощание и скрылся в подвале, его присутствие там по-прежнему было необходимо. Рустам глубоко вздохнул, прищурившись посмотрел на солнце и поспешил поскорее уйти от этого мрачного и холодного места, где хмурые люди в серых куртках старались «разговорить» чужих мертвецов.
   Готовьте фею, — отрывисто бросил барон Винроэль своим помощникам.
   Фею? — удивленно переспросил пожилой эльф, ответственный за магическое оснащение.
   Я что, должен повторять свои приказы? — с холодной яростью осведомился барон.
   Нет, ваша милость. Простите меня, ваша милость, — залепетал попавший под горячую руку эльф. — Фея будет готова в течение часа.
   Хорошо. — Барон взмахом руки отпустил его. — И принесите мне все данные по лондейлской агентуре. Все, какие только есть. Будем думать.
   Фея — маленькое, изысканное создание. Точеные ножки, хрупкие руки, стройная фигурка, прозрачные сильные крылышки — десять сантиметров изящества, испорченного уродливой головой насекомого с огромными фасеточными глазами.
   — Она готова? — спросил барон у проводника фей, молодого эльфа с затуманенным взглядом.
   Проводник прижал нос к стеклянной колбе, в которой сидела фея, и закрыл глаза. Фея, повернув к нему свою страшную головку, качнула длинными чувствительными усиками. Проводник открыл глаза, поощрительно улыбнулся фее и кивнул:
   — Да, ваша милость. Можете диктовать послание. — И он осторожно передал колбу с феей в руки барона, после чего сразу отошел в сторону на положенные десять шагов.
   Послание, заложенное в фею, ее проводнику знать необязательно.
   Барон поднес фею к глазам и прошептал активизирующие слова, фея вздрогнула и, с интересом посмотрев на барона, склонила голову набок. Барон продиктовал послание и тихо прищелкнул языком, фея в ответ качнула усиками и, словно очнувшись от сна, подскочила и, затрепетав крылышками, повисла в воздухе. Колба в руках барона загудела и завибрировала. Увидев это, проводник вернулся и, взяв колбу, сорвал с нее запечатанную крышку. Фея вылетела, сделала в воздухе изящный пируэт и села на край колбы. Проводник несколько раз забавно фыркнул, налаживая с феей более прочный контакт, и повернулся к барону.
   — Я готов. — Голос его прозвучал неожиданно скрипуче и безжизненно.
   — Маршрут помнишь? — спросил барон.
   Проводник молча кивнул, ему стало трудно разговаривать.
   — Тогда вперед, — приказал барон и скрестил на удачу пальцы.
   Фея сорвалась с колбы и кругами устремилась ввысь, через несколько мгновений она скрылась в ночной темноте. И только проводник, сидя на корточках и странно покачиваясь, поддерживал с ней контакт.
   Теплые потоки воздуха, высота, свобода… Опьяненное радостью маленькое тельце феи, повинуясь взмахам сильных изящных крыльев, резвилось в воздухе причудливыми виражами. Все выше и выше, все свободнее и свободнее. От тысячи земных огней к мириадам звезд. Если бы у феи были человеческие глаза, она бы заплакала. Блаженные минуты полета, первые минуты полета в ее странной жизни.
   Однако свобода быстро наскучила маленькой фее, наскучила буквально за считаные минуты. Этому искусному магическому созданию нужна была цель, в ее крохотное тельце было изначально заложено огромное чувство долга. Фея заметалась в воздухе, взбудораженная отсутствием душевной целостности, чувство долга лишало ее покоя и обретенной было радости.
   Тоненькая, невидимая нить, связывающая ее сознание с сознанием эльфийского проводника, пришла ей на помощь. Разум проводника дал ей цель и наполнил ее существование смыслом.
   Я помогу тебе, я покажу тебе путь, — прошептал фее проводник.
   Веди. Я буду твоими глазами, я буду твоими крыльями, — ответило ему ее сознание.
   Переполненная вернувшейся радостью, фея заложила красивый замысловатый вираж и стрелой устремилась к озаренным огнями каменным стенам, возвышавшимся вдалеке.
   Стены охранялись солдатами, облаченными в противно пахнущее железо. У стен были тысячи глаз, бдительно наблюдавших за окрестностями, у стен были сотни арбалетов, готовых пронзить воздух тяжелыми смертоносными болтами. Но все это было бесполезно против маленькой летающей феи. Скрываясь в высоте, куда не достигали отблески разложенных костров, она без труда пересекла возведенную людьми защиту и стремительно понеслась к цели, готовая петь от переполняющего ее восторга.
   Но что это? Полные скрытой силы большие крылатые тени разрезали воздух.
   Угроза! Угроза! — забилось в ее крохотном сознании. Одна из теней, шелестя крыльями, бросилась на нее. Фея заложила резкий вираж, и тень пролетела мимо, обдав ее запахом близкой смерти. Инстинкт самосохранения, свойственный даже магическим созданиям, затрепетал в ее маленьком мозгу: жить! жить! ЖИТЬ! Маленькой фее безумно хотелось жить, но неумолимая воля проводника не дала ей развернуться и бежать, по-прежнему ведя ее к заветной цели.
   Еще одна смертоносная тень, набрав высоту, камнем обрушилась на трепещущее от страха создание. Фея рванулась, но было поздно… Острые когти, ломая прозрачные крылья, вонзились в ее магически созданную плоть и сомкнулись, изломав хрупкое изящное тельце. Жизнь потухла…
   Проводник со страшным криком упал на землю и забился в припадке, закусывая до крови губы. Крупная дрожь сотрясла его тело, он выгнулся, царапая ногтями землю, и затих, потеряв сознание. Барон вздрогнул от неожиданности, но самообладание ему не изменило.
   — Приведите его в чувство, немедленно, — приказал он.
   Жрец Неиклота, присутствовавший при запуске фей как раз для такого случая, устремился к упавшему. Проведя по его голове полными живой энергии ладонями, он резко похлопал проводника по щекам, приводя его в чувство. Проводник встрепенулся, открывая глаза и хрипя от боли.
   — Что? Что произошло? — требовательно спросил, наклонившись над ним, барон.
   Проводник посмотрел на него широко раскрытыми глазами с расширенными до предела зрачками и выдохнул:
   Смерть… смерть… совы…
   Черт бы побрал этого Злотаря! — в сердцах выругался барон. — Приведите парня в себя как можно быстрее, — приказал он жрецу и, отойдя, со злобой сплюнул на землю, раздраженно глядя в сторону освещенного огнями города.
   Угу! Угу!
   Сильная, полная жизни птица спланировала и приземлилась на длинный насест, возвышавшийся над плоской крышей. Человек в серой куртке протянул к перепачканной кровью сове руку в толстой кожаной перчатке:
   — Славная девочка, славная. Умница. Что ты принесла? Что поймала? Отдай это мне, моя красавица.
   Сова, посмотрев на протянутую руку, недовольно ухнула и угрожающе щелкнула клювом. Но потом передумала и брезгливо сбросила принесенную добычу на землю, получив в награду вкусные кусочки мяса, приготовленные человеком в серой куртке по особому рецепту.
   — Умница моя, хорошая моя. Молодец, отлично поработала, — не скупился на похвалы человек. — А теперь лети, ночь еще не закончилась.
   Сова снова недовольно ухнула и, сорвавшись с насеста, исчезла в темноте.
   Что там, Лютар? — спросил у разговаривавшего с совой человека требовательный голос.
   Пока не знаю, — ответил Лютар, подбирая принесенную совой добычу. — Ну-ка посвети.
   Человек с требовательным голосом поднес факел, осветивший изломанное тельце с прозрачными крылышками и стрекозиной головой.
   Это что еще за фигня, Нубис? — удивленно присвистнул Лютар.
   Эта фигня называется феей, Лютар, и стоит столько, сколько тебе и не снилось, — ответил Нубис и довольно усмехнулся: — Кое-кто будет весьма рад схваченной твоими птичками добыче.
   Аккуратно положив истерзанную совиными когтями фею в кожаный мешочек, Нубис подошел к краю крыши и сбросил мешочек вниз:
   — Передайте Агерту, посылка перехвачена.
   Через несколько мгновений тишину улицу нарушил бешеный стук копыт, быстро удалявшийся в сторону графского дворца. В больших клетках, стоявших на крыше, захлопали крыльями всполошенные поднявшимся шумом ловчие сокола.
   — Тихо, ребята! Тихо! — прикрикнул на них Лютар. — Ваше время наступит с приходом солнца, а сейчас спите, пусть пока совы порезвятся.
   Проводник благодаря усилиям жреца полностью пришел в себя и сейчас жадно пил подслащенную сахаром воду.
   Ну что, очухался? — спросил у него барон.
   Да, ваша милость, — ответил проводник, отрываясь от глиняной кружки. — Это были оркские совы, ваша милость. Только оркские совы способны охотиться на лету ночью. Эти зеленожопые сами ненормальные, и совы у них тоже ненормальные…
   Ладно, ладно, — прервал барон Винроэль словесный поток потрясенного проводника, — это все неважно. Ты лучше скажи, готов к следующему запуску или нет?
   Проводник зябко поежился, вспоминая шок от смертельного совьего удара и пульсирующую в голове мысль несчастной феи «жить, жить, жить!», но служба есть служба. Поэтому он собрался с духом и кивнул:
   Да, ваша милость, готов.
   Вот и ладно, — похвалил его барон. — Отсюда больше не полезем, сейчас переберемся на восточную сторону и попробуем уже оттуда. А ты пока пей водичку-то, собирайся с силами. Будем пробовать до тех пор, пока не получится, понял?
   Проводник обреченно кивнул и приложился к кружке. А барон отыскал взглядом пожилого эльфа, ответственного за магическое оснащение, и приказал:
   — Готовьте следующую фею.
   Эльф на мгновение замялся, но, наученный горьким опытом, промолчал. Впрочем, барон и без его напоминаний прекрасно знал, что каждая фея обходится им в бешеные деньги, но отступать барону было некуда.
   Перемирие! Перемирие! — прокричал Радко, врываясь в лавку подобно пыльному летнему вихрю.
   Что ты все время орешь, постреленок?! — в сердцах воскликнул Трамгель, уронивший от неожиданности рулон ткани, и тут же потребовал: — Будь добр, успокойся и объясни по-человечески.
   Радко поспешно отдышался и, стараясь говорить сдержанно, выпалил:
   Перемирие, господин Трамгель. Гномы и эльфы запросили перемирие, они хотят вести переговоры… Правда, здорово?
   Правда, правда, — пробурчал Трамгель, улыбаясь и лихорадочно прокручивая в голове информацию. — Если ты, конечно, по своему обыкновению ничего не напутал.
   Ну вот, скажете тоже, — обиженно протянул мальчик. — Я собственными ушами слышал, как на городской площади глашатай графа объявил, что посланцы короля Торбина и герцога… этого, как его там, Дриэля, кажется…
   — Эландриэля, — машинально поправил его Трамгель.
   Да, точно — Эландриэля! — обрадовался Радко. — Так вот, их посланцы запросили пятидневное перемирие для проведения переговоров.
   Переговоров о чем? — спросил Трамгель.
   Не знаю, — растерялся Радко. — Но все вдруг так обрадовались. Это ведь хорошая новость, верно? — спросил он, внезапно обеспокоившись.
   Верно, верно, — успокоил его Трамгель и, порывшись в кармане, вытащил леденец на палочке. — На вот тебе, вроде как награда за хорошую новость.
   Спасибо, господин Трамгель! — воскликнул Радко, поспешно засовывая леденец в рот. — Вы самый лучший хозяин на свете, — сказал он совершенно искренне, восхищенными глазами взирая на своего толстого одноногого хозяина.
   Тьфу на тебя, — смутился Трамгель. — Иди лучше, вместо того чтобы подхалимничать, позазывай клиентов. Вдруг кто и заглянет с радости.
   Мальчишка с готовностью кивнул, прокрутился от избытка энергии вокруг себя на одной ноге и бросился на улицу. А через мгновение его звонкий голос наполнил жизнью притихшую с приходом войны торговую улицу:
   — Ткани, ткани, лучшие ткани в мире в лавке купца Трамгеля! Лучшего купца нашего города! Лучшие ткани в лавке лучшего купца, не проходите мимо!
   Трамгель покачал головой и развел руками, дескать, что еще ждать от мальчишки, распираемого восторгом. Старая Хейтель, выглянувшая на шум из кухни, улыбнулась ему и спросила:
   — Куры почти готовы, хозяин, прикажете подавать?
   Трамгель вдохнул аромат, распространившийся по лавке из кухни, и мечтательно зажмурился:
   Жареные куры с печеной картошкой и свежей зеленью?
   Угу, — кивнула Хейтель и добавила: — А еще горячие лепешки с тмином и молодое честерское вино, привезенное за три дня до осады. Специально для птицы его сохранила, — не удержалась от хвастовства старуха.
   Ах, как хорошо все это звучит… — протянул толстяк, покачивая головой в такт одному ему слышимой мелодии живота.
   Ох ты ж, старость не радость, — неожиданно спохватилась старуха, — чуть не забыла. Еще яблоки будут. Старуха Ималья утром принесла, ваши любимые, рэтклифские золотые.
   Ну надо же, еще и яблоки будут! — обрадовался Трамгель, и никто в мире не смог бы заметить в его голосе испытываемую им тревогу. — Хороший сегодня день, Хейтель. Душный, но хороший.
   Это верно, — поддакнула старуха и снова спросила: — Так что, подавать обед или как?
   Подавать, — решительно сказал Трамгель, — но не сейчас, а минут через двадцать. Необходимо еще кое-что подсчитать.
   Ну что ж, через двадцать так через двадцать. Я за это время как раз сливки успею взбить. Для десерта.
   — Ох, старая, — Трамгель шутливо погрозил ей пальцем, — доведешь ты меня до смерти через обжорство. Ох доведешь.
   И, улыбаясь, пошел вверх по лестнице в свой кабинет. А старая Хейтель, шутливо отмахнувшись от слов хозяина, скрылась на кухне, бормоча себе под нос, что от хорошей еды еще никто не умирал, а ежели кто все ж таки и умер, так тому человеку только позавидовать остается, ибо смерть эта приятная и завидная.
   Трамгель тщательно закрыл дверь и, устроившись в своем старом кресле, задумался. На его лице попрежнему была улыбка, но даже простодушный обыватель без труда распознал бы в ней накинутую искусным актером маску.
   Мысли в его круглой большой голове проносились бурным и стремительным потоком.
   Перемирие, четыре дня бесплодного штурма — и перемирие. Случилось то, чего у эльфов в этой войне еще не было. Случилось то, что он в последние дни предвидел и о чем изо всех сил старался предупредить своих, но не смог. Случилось практически невозможное. За считаные дни маршал Годфри и его офицеры сделали из горожан и крестьян злых и готовых стоять до конца солдат. Это было немыслимо, он сам послал множество сообщений о слабости лондейлского гарнизона и прогнозируемом успехе быстрого штурма. А когда понял, что ошибся, что недооценил, стало поздно. Этот проклятый Злотарь закрыл город, закрыл чисто и профессионально. Закрыл так, что Трамгель, несмотря на весь свой опыт, не смог его переиграть. И как следствие — огромные эльфийские потери, утопленные в крови перворожденных бесплодные штурмы и, наконец, перемирие. Перемирие, предложенное не людьми, а перворожденными, признавшими этим свое поражение в первые дни осады. А ведь все могло пойти подругому, если бы он смог переиграть своего визави, выкормыша старика Честера «простака» Злотаря. Тогда эльфы не пошли бы на убийственный штурм. Нет, вместо этого они обложили бы город со всех сторон, подогнали бы катапульты, провели подкопы, построили бы осадные башни. Дней двадцать, и город хрустнул бы в стальных ладонях, обнажив свое сладкое ядрышко. А вместо этого… большие потери и, что более страшно, подорванный боевой дух атакующей армии и потерянное время.
   Ну что ж, перемирие в первую очередь как раз и означает, что в лагере герцога и короля гномов приняли-таки решение перейти к правильной осаде. Лучше уж поздно, чем никогда. Вот только запрошенные пять дней — это слишком мало. Не значит ли это, что готовится еще одна наспех подготовленная авантюра? Или это всего лишь хитрость? Дьявол, почему же все-таки всего пять дней? И как же необходима ему сейчас связь. Он столько лет просидел в подполье, столько лет внедрялся в ожидании этого самого момента. И вот время наконец пришло, время действовать. А он без связи. Дьявол!
   Хозяин! — прокричал старушечий голос, прерывая его размышления. — Откройте дверь, я принесла обед!
   Сейчас, сейчас! — выкрикнул в ответ Трамгель, быстрым движением разметав на столе бумаги. Словно он и в самом деле все это время что-то подсчитывал.
   Постукивая деревянной ногой, он подошел к двери и открыл защелку. Хейтель внесла в кабинет большой, заполненный яствами деревянный поднос. Донеся его до стола, она застыла и многозначительно хмыкнула, кивком указав на разбросанные бумаги.
   — Уберу, уберу, — проворчал Трамгель, собирая бумаги в аккуратные стопки и освобождая стол.
   Старуха выгрузила с подноса миски и, проскрипев:
   — Приятного аппетита, хозяин, — заковыляла к выходу.