Страница:
Когда появляются деньги, людям приходится как-то приспосабливаться к этому, даже если разбогатеть удается легко (вы можете выиграть в лотерее), последствия никогда не бывают простыми. О том, как разбогатеть, написана уйма книг. Но очень мало о том, как быть богатым. Быть богатым – легендарное ремесло. Это стиль жизни ничтожного, эксцентричного меньшинства. Когда богачи не делают деньги, – а это их основная страсть, – они все свое свободное время следят друг за другом, чтобы понять, как себя вести. Кроме того, они тратят массу времени, пытаясь избежать ловушек мошенников, которые хотят заполучить их деньги.
Если вам доведется познакомиться с серьезными богатыми людьми, скажем, на Всемирном экономическом форуме или на уик-энде в отеле «Ренессанс», вы заметите, что они брезгливо поджимают губы, как только звучит имя Дональда Трампа. Дональд Трамп очень богат, но это мультяшная версия богача в хромированных доспехах. Он изысканно и нарочито делает вещи, которые, по мнению бедных, должны делать богатые: строит яхты, меняет подружек и ездит к президенту. Большинство богатых людей – хитрые провинциалы, никогда не опускающиеся до этого. По-настоящему богатые люди довольно сдержанны и вежливы, так как сдержанная вежливость – лучший способ избавиться от людей, которые хотят ваши деньги. Они не позволяют себе никаких безрассудств, как богачи, и не веселятся, как богачи.
А это потому, что, веселясь, как богачи, вы не станете богаче – вы сделаете богаче других. Тот, кто радостно тратит деньги на женщин, вино и музыку, методично переправляет деньги в руки бывших жен, адвокатов и декораторов интерьера. Он не становится богаче – он становится беднее.
Настоящие строители собственного состояния не придерживаются подобной линии поведения. Она полностью противоречит их темпераменту. Они используют свой капитал, а не транжирят его. Состояние – не громадная инертная масса, как мешок с нарисованным долларом в «Монополии», скорее это непрерывный процесс. Настоящее богатство – это сложные проценты и возвращение инвестиций, что означает вложение капитала лишь в перспективные области, где создается и пополняется большее богатство. Для строителя состояния, флагмана индустрии в этом и заключается суть дела. Ни при каких обстоятельствах он не бросит строить свое состояние лишь для того, чтобы «расслабиться и получить удовольствие». Никому не нужно двухсот миллионов долларов, чтобы расслабиться и получить удовольствие. Единственный смысл иметь двести миллионов долларов в том, чтобы превратить их в два миллиарда. Только после того, как у вас будет два миллиарда, вас начнут воспринимать серьезно.
Читая мемуары очень богатых людей, вы не найдете упоминаний о том, как они брали из банка громадные суммы или поили рысаков шампанским. Они могли вытворять такое, но только если жена или муж настояли на этом и привели людей с камерами. Очень богатые люди обычно бывают предельно сосредоточенными, мрачными трудоголиками. В их книгах не открываются удивительные тайны их богатств. Они никогда не пишут о финансовых пирамидах, надежных схемах инвестирования, золотых приисках или правительственных лазейках. Их хромые жульнические схемы – просто приманки, использующие жадность наивных людей, ничего не понимающих в капитализме.
Даже если какая-то лотерея принесет вам кучу денег, вы не сможете сохранить их, если не сумеете впоследствии удачно распорядиться ими.
Вот где мне, простому писателю, не по пути с серьезными богатыми людьми. Я не капиталист. Я просто высокооплачиваемый независимый подрядчик культурной индустрии, тот, кто развлекает, и мое ненадежное благополучие может исчезнуть, как только публика нахмурит брови. Я превращаю слова в доходы книгоиздателей, но я никогда не умел превращать деньги в еще большие деньги. Я видел, как это делается, и я знаю, как это делать, но сам этим не занимаюсь.
Причина, по которой я этим не занимаюсь, по крайней мере пока, в том, что это страшный, сильнодействующий наркотик. Как ни странно, все действительно очень просто. Из шекспировского сморщенного Панталоне выйдет превосходный богач, потому что он внимателен, настойчив, умеет сосредоточиться на деталях, но явно не способен радоваться жизни. Посмотрите на него: очки и тощие ноги, страшно сморщенный, вечно мерзнущий и ужасно замороченный. Целовать такого – тяжкий труд. Женщинам, которые выйдут за него из-за денег, нелегко придется зарабатывать себе на жизнь.
Такова цена слишком серьезного отношения к деньгам. Но дело в том, что у меня всего одна жизнь – ограниченное количество человеческих часов, годных к употреблению. Когда я беззаботно разбрасываюсь деньгами вместо того, чтобы обращать их в акции, инвестиции в недвижимость, ценные бумаги казначейства или облигации, это наверняка кажется сумасшествием, но это лишь одна сторона медали. Когда я делаю что-то необычное и экстравагантное, например торчу в Мюнхене на конференции по трансплантации головного мозга, я не просто наношу удар по своему финансовому будущему – я к тому же и становлюсь лучше как научный фантаст. Я сознательно делаю инвестиции в собственный образ независимого художника. Потому что, черт возьми, мюнхенский материал был просто фантастическим! Слышали бы вы доклад одного профессора об использовании роботов для исследования канализационных труб Восточной Германии. Затем я обедал с австралийским трюкачом, протыкавшим свое тело стальными крюками и выезжавшим из окна по бельевой веревке… Но я что-то отклонился от темы. Мне кажется, свойство отклоняться от темы заложено в моей натуре. А в бизнесе «отклонение от темы» всегда фатально.
Закончив горько рыдать по поводу того, что мои книги хорошо продаются, я как-то смирился с тем, что у меня есть деньги. Мы с капитализмом заключили стабильное, хотя и не особенно плодотворное соглашение. Это работает приблизительно так. Я пишу действительно необычные книги, и появляются кое-какие деньги. Тогда я отправляюсь их тратить в самые необычные места и узнаю необычные вещи. В результате мои книги становятся еще необычнее. Теоретически этот процесс может продолжаться до тех пор, пока я смогу печатать и останется хоть кто-то желающий мне платить.
Но, увы, время идет, и старые истины меняются. Самое странное в моих отношениях с капитализмом то, насколько мир бизнеса приблизился к научной фантастике. По мере того как проходили годы и моя карьера шла в гору, бизнес все с большей скоростью и агрессивностью врывался на мое культурное поприще. Научная фантастика всегда была символом необычного и нестандартного, но начало века ознаменовалось тем, что я впервые стал получать серьезные предложения о работе от бизнесменов. Бизнесмены начали просить меня занять руководящие посты, войти в консультативные комитеты или в советы директоров корпораций.
Было бесполезно объяснять им, что я никогда в жизни не работал по найму, что у меня нет административного опыта и что я совершенно не заинтересован в оправдании доверия акционеров. Они все это уже знали. В действительности им именно это и нравилось. Вот почему они домогались меня. Я зарабатывал себе на жизнь, делая деньги на чем-то вымышленном и странном, а они считали это важнейшим для бизнеса качеством.
«Именно поэтому вы нам нужны», – настаивали они с нарисованной улыбкой богачей. И среди них были не только маньяки из доткомов, печально известные своим энтузиазмом и безумным поведением. The Wall Street Journal стал заказывать мне редакционные статьи. А вскоре случилось так, что я начал писать и для Fortune.
Мне стало как-то не по себе от этого. Я даже однажды обратился за советом и поддержкой в Консультативный комитет фонда Рокфеллера в Вашингтоне и в Национальную академию наук. Августейшие эксперты, как я считал, должны были знать, почему со мной это случилось. Но никто не помог мне сняться с крючка, а один профессор из очень престижного университета публично обвинила меня в «лицемерии». «Почему? – вопрошала она. – Почему я пытаюсь отрицать свое влияние на технокоммерческое развитие?»
Это показалось мне очень странным. Мне довольно интересны бизнесмены как класс, но ничуть не больше, чем, скажем, политики или военные. Политики никогда не баллотировали меня в правительство, а военные не призывали меня в армию. Почему же бизнесмены неожиданно так засуетились?
Если это было безумием, то оно охватило весь мой город. В 1975 году мой родной Остин в Техасе был полон одетых в рваные джинсы, радостных, выпендривающихся низкооплачиваемых типов, точно таких же, как я в молодости. К началу XXI века его заполнили одетые в джинсы от кутюрье жизнерадостные, суперделовые, высокооплачиваемые типы, похожие на тех, которые хотели нанять меня. Дело не в том, что мы, жители Остина, постепенно утратили наши контркультурные хипстерские ценности и, повзрослев, продались. Ничего нового в этом нет. Так происходит в богемной среде уже лет сто пятьдесят, и правила игры вполне ясны. Все поседевшие детки толстосумов тщательно «отмывались» для собственных детей и соседей, но остинский богемный андеграунд постоянно пополняла новая волна студентов. Контркультура, как обычно, – никаких проблем.
Эта трансформация была другой, более фундаментальной, более серьезной. Общество каким-то образом решило сделать продуктом интеллектуальную собственность, оценив эфемерную болтовню грубыми холодными деньгами. Все, что прежде считалось философствованием недоучек по поводу пиццы и бейсбола, неожиданно стало коммерческим обменом рыночной информацией. Малейший пустяк стал раздуваться как мыльный пузырь. Разговоры о работе превратились в web-сайты по найму. Телефонная болтовня стала электронной почтой. А домашние распродажи превратились в eBay.
Почему это произошло? Потому что появилась действительно новая экономика, не обязательно лучшая, но новая по своему характеру. У информационной экономики иная техническая инфраструктура и новые методы накопления (и утраты) богатства. В этом можно убедиться на таком простом примере, как покупка офисного оборудования. К 1960 году уже появились кое-какие компьютеры – они обычно делались и продавались компанией International Business Machines и составляли около 15 процентов затрат на оборудование большого бизнеса. К 1980 году их доля выросла до 25 процентов, и где-то в это время затраты на компьютеры и сети стали называться «технологиями», словно все остальные технологии неожиданно перестали иметь отношение к делу. В 2000 году уже 53 процента расходов на оборудование составляли «технологии». Вместо сырья они используют бизнес, это орудие торговли.
Бизнесмены покупают компьютеры не только потому, что они эффектно мерцают и забавно пикают. Они покупают их для бизнеса: делать деньги и время из производственных процессов и дистрибуции, составлять в базах данных массивные досье на собственных поставщиков и потребителей. Они повышают собственную конкурентоспособность, открывают принципиально новые рынки, координируют точность поставок, превращают потребителей в конечных пользователей и заваливают все вокруг продающимися на ура блобджектами. «Информация» изменилась потому, что ее заставили служить экономике. Элементарные умные вещицы, когда-то считавшиеся почти недосягаемыми, теперь можно запатентовать, сохранить и размножить, превратить в файлы и алгоритмы, поместить на диски и прокрутить в Сети.
И не только Остин превратился из сонного студенческого городка в кузницу web-сайтов и программного обеспечения. Точно такая же участь постигла и его родных братьев, американские города Беркли, Барлингтон, Шарлотта, Чаттануга, Мэдисон, Портленд, Ралей и Сан-Диего. Эти когда-то скромные местечки были студенческими городками и резиденциями губернаторов. Колледжи – это доиндустриальные институты, сделавшие своим бизнесом публичное изрыгание информации. Государство разводит клерков всех мастей и информационные центры, поскольку государство само источник разной статистики и досье. Колледжи и государство позволяли грамотным выживать, но компьютерные сети превратили грамотных в компьютерно-грамотных, а это сделало из них постиндустриальных умников. Так что местечки, прежде идеально подходившие для изолированных от жизни писателей, теперь идеально подходят для гуру UNIX.
А теперь давайте я объясню вам, как создают и продают информационные товары. Если вы хотите стать магнатом XXI века, это знание вам жизненно необходимо. Если же вы просто неглупый человек с творческими наклонностями, которому коммерция в любом виде надоела до смерти, моя инструкция не даст вам полностью деморализоваться и зайти в тупик, когда до вас неожиданно дойдет, что вы каким-то образом страшно обогащаете совершенно посторонних людей.
Для понимания современного информационного бизнеса мы должны как следует понять основную мысль, заключающуюся в том, что «информация хочет быть свободной». Этот знаменитый афоризм был выдуман Стюартом Брэндом, по-настоящему великим американцем, который одновременно является и корпоративным футурологом мирового масштаба, и закоренелым чудаком хиппи. Хотя Бранд не слишком богат и никогда никуда не избирался, он, как всем известно, один из самых влиятельных во всем мире людей. Доказательством этому может служить тот факт, что, хотя сам он почти не изменился со своей зеленой юности 1950-х, мир в начале века стал почти таким, каким Стюарт Бранд был всегда.
Дело не только в том, что он сочетает хипстерство и хайтек, походя на калифорнийца, носящего крутую видеокамеру и кеды. Почти все так сейчас делают, в то время как Стюарт был когда-то абсолютной аномалией. Этот человек жил двойной жизнью: один из активистов калифорнийского «лета любви», он долго, серьезно и тесно сотрудничал с гигантскими транснациональными нефтяными компаниями. Его поведение было настолько противоречивым и непонятным, что его всегда считали белой вороной. При встрече с ним некоторые люди спешили в панике отвести взгляд, словно перед ними был сам Алистер Кроули.
Однако к 2000 году на планете уже финансово и технологически доминировали люди, говорившие и думавшие с легкостью Стюарта Бранда, хотя они сами даже не подозревали об этом. Единственная существенная разница между ними состояла в том, что Стюарту было под семьдесят, а им – около тридцати, причем они считали себя жутко продвинутыми и современными.
Скрытый смысл знаменитого афоризма Стюарта «Информация хочет быть свободной» заключается в той части, которую вырезали, когда начали популяризировать этот слоган. Полностью цитата звучит так: «Информация хочет быть свободной, информация к тому же хочет быть дорогой». И, лишь удержав оба эти принципа в голове, вы станете истинным адептом информационной экономики. Сфокусировавшись исключительно на одной из частей, вы без толку потеряете уйму времени, пребывая в жалком состоянии от бессильного негодования.
Конечно же (как обязательно поспешит отметить надутый и образованный в очень узкой сфере инженер), информация ничего не «хочет». Это выражение – метафора, кратко выразившая общую тенденцию. Информация хочет быть свободной по двум существенным причинам: 1) технологии ее хранения и распространения освободились от большинства прежних физических ограничений; 2) трудно заставить людей за нее платить.
Вещественное доказательство номер один – Вильям Шекспир. В финансовом отношении у Шекспира все было в порядке, но особых денег он никогда не делал и, конечно же, не делает их сейчас. Если вам понадобится что-то из Шекспира, вы просто запускаете руку и берете все, что хотите. Шекспира сдирают каждый день. Шекспир не получает ни цента. Вот и все.
Система ценностей, свойственная информации, относится и к культуре. Как только культура меняется, весь бесполезный хлам с чердака становится общественной собственностью. Тогда он не только становится бесплатным, но, как это было с Windows 1.0 и Apple II, мы сами заплатим, чтобы от него избавиться. Мертвые технологии и мертвая информация точно так же мертвы, как и любая другая форма мертвой культуры, а фактически еще более мертвые. Информационные системы требуют громадного количества обслуживающего персонала и постоянных усилий для своего поддержания. В противном случае они просто загнивают, приказывают долго жить и их нельзя реанимировать без баснословных затрат.
Чертовски просто изготовить автомат или защитную каску в стиле Второй мировой войны, но попробуйте-ка воссоздать компьютер Enigma образца 1945 года (одну из самых примитивных моделей): ну и работку вы найдете на свою голову! И дело не только в чипах и монтажных схемах, которые не так-то просто изготовить и собрать, – дело в информации. Египетские иероглифы просто наносились камнями на скалы или чернилами на папирус, но, когда люди забыли, как пользоваться этой информационной системой, иероглифы на века остались отчетливо видными, но совершенно невостребованными и страшно таинственными.
Информация хочет быть дорогой, потому что, хотя поток единиц и нулей кажется дешевым и простым в хранении и воспроизводстве, цифровая информация может существовать лишь в определенном техносоциальном контексте. Значит, есть целая уйма хитроумных подручных способов, с помощью которых я могу просматривать ее, хранить или избавляться от нее, чтобы иметь возможность воспрепятствовать юридическим, социальным или экономическим ограничениям. Если я заполучу ваши глаза и уши, вскоре я заполучу и ваш нос. И дело тут не только в нулях и единицах, совершенно не испытывающих на себе воздействие силы трения и радостно носящихся по киберпространству со скоростью света. В любом случае – кого волнуют нули и единицы? У нулей и единиц нет своих счетов в банке, они не платят никому ни гроша. Информационный бизнес полностью концентрируется на мне, продавце, использующем информацию таким образом, чтобы поставить вас, покупателя, в положение, в котором у вас не останется иного выхода, кроме как отдать мне немного наличности.
В качестве нашей базовой бизнес-модели мы используем сочинение романов. Это очень традиционный, первобытный информационный бизнес. Я сам делаю в нем деньги, хотя эта деятельность не всегда востребована. Научная фантастика тоже хочет быть свободной. Если вы хотите, чтобы вас развлек кто-то из научных фантастов, и при этом не желаете платить ни копейки, лучше всего выбрать Жюля Верна, который давно умер.
Или вы можете повыпендриваться у меня на вечеринке или поторчать здесь, в столько раз упоминавшемся офисе, где я печатаю эту книгу. Тут вы увидите, как я с умным видом тыкаю всеми пальцами в клавиатуру, извергаю сногсшибательные идеи, смотрю странные видеофильмы, листаю необычные журналы по искусству, бросаюсь громкими именами и хвастаюсь знакомством с истинными гуру, такими как Стюарт Бранд. Вы даже можете бесплатно получить немного чипсов сливом.
Люди, ставшие свидетелями этого совершенно некоммерческого процесса, часто заявляют, что стали гораздо лучше понимать мои романы. Вся соль здесь в том, что, хотя у меня в гостях можно получить массу бесплатной информации, это не индустриальный, не коммерческий процесс. Он не масштабен, не беспрерывен и не постоянен. Все книги Брюса Стерлинга (и эта – не исключение) были откорректированы, героически отредактированы, напечатаны и теперь продаются повсюду. Но когда ко мне приходят гости, я ничего не рассказываю. В действительности качество варьируется самым драматическим образом. Так что, даже если я пожимаю вам руку и разливаюсь перед вами соловьем, в этих ангажементах много шума и повторов. Часам к двум после полудня, когда все мы порядком измотаемся, вы получите серьезно деградировавший вариант.
Ну а что, если я волей-неволей войду в раж и начну страстно бросаться словами об одном из своих хобби, к примеру о компьютерной практике «найти и захватить»? Ох, вам придется по-настоящему тяжко, раз вы не платите, вы не можете заказывать музыку. Вы попали в подлинно жизненную ситуацию, не имеющую ничего общего с суровыми требованиями чистой коммерции. Значит, вы узнаете, что действительно у меня на уме, то есть противоположное тому, за что рынок готов мне платить. Всем, кто считает, что в этом нет изнаночной стороны, стоит поговорить с женами и мужьями писателей.
Так что здесь и кроется первая жизненно важная хитрость: мои издатели не просто продают вам информацию. Они выделяют вам информацию. Книгоиздатели – это торговцы, посредники и редакторы, это и цензоры, распространители, рекламодатели и кладовщики. Все эти занятия добавляют прибавочную стоимость потоку сырой информации, который я извергаю благодаря врожденному психическому дефекту. Эта книга – коммерческий продукт, так что ею занимались, с нею возились, она удобна в использовании и создает определенный спрос. Ее можно взять, положить, швырнуть через всю комнату, перепродать кому-то еще. Ни одну из этих несложных вещей не проделаешь с ее автором.
Писатели извергают информацию подобно вулканам, но вы не захотите заполучить писателя в собственный дом. Писатели – народ страшно проблемный: они эгоистичны и требовательны, а еще, как правило, любят выпить или пережили громкий и болезненный скандал из-за развода. Книгоиздатели, напротив, более или менее нормальны, если не считать периодических приступов сумасшествия по поводу слияния компаний или снижения тиражей. Они могут изолировать и защитить вас от бесплатной информации, выдаваемой авторами. Без их платных услуг все это очень напоминало бы ваш законный брак с писателями.
Книги выглядят так, какие они есть, благодаря второй полезной уловке информационной экономики: разным версиям издания. Как и большинство остальных методов превращения информации в наличность, это похоже на психологическую войну. Применение разных «версий» выкачивает дополнительные деньги с продаж, разделяя рынок на уязвимые демографические секторы, и это оружие может быть преумножено благодаря хитроумным методам компьютерного целевого маркетинга.
На заре книгопечатания это было деление на дорогие книги в классическом твердом переплете (для богатых) и дешевые засаленные книжонки в бумажных обложках (для бедных). Но не теперь. Теперь положение стало гораздо более сложным.
Первый шаг в современном книгоиздании – так называемые «не подлежащие продаже экземпляры для предварительного прочтения». Эти рекламные тиражи нацелены на литературных критиков, представителей фирменных магазинов и прочих законодателей мод в литературе. Они ничего не стоят, а навязываются бесплатно. Книгоиздатели не получают за них денег, и все же тиражи бывают очень внушительными – часто несколько тысяч. Я получаю великое множество этих бесплатных экземпляров. Но не прихожу в дикий восторг, не танцую от радости. Для всех нас, кто тащит и толкает колесо машины, штампующей звезды, это тяжкая обязанность.
Далее следует издание малым тиражом коллекционных книг в футлярах с ленточками и позолотой, направленное на микроскопическую цель – богатых фанатов-коллекционеров. Эти книги стоят целое состояние, но раскупаются очень быстро. Это потому, что их покупатели – не просто энтузиасты: это книжный рынок в себе самом и для себя самого. Покупая коллекционные экземпляры, эти люди не имеют ни малейшего намерения их читать, вместо этого они заботливо хранят их. Годы спустя они продадут их на порядок дороже.
Далее – крошечный тираж книг в кожаных переплетах исключительно для автора, кое-кого из издателей и офисных выскочек. Эти подарочные экземпляры ничего не стоят, но ценятся страшно дорого, в особенности после смерти автора, так как почему-то считается, что драгоценные «авторские экземпляры» каким-то таинственным образом впитали магическую духовную ауру мертвого писателя.
Как только появляются книги в суперобложках и твердом переплете – почтенная публика расхватывает их в специализированных магазинах, воображая, что приобретает «первое издание».
Много месяцев спустя появляется массовая версия в бумажной обложке для тех, кто не покупает дорогих книг в твердом переплете, но не хочет прослыть невеждой. В рыночной психологии эта схема покупок известна как «обрезка крайностей» – мы еще вернемся к ней чуть позже.
Через год удар по рынку наносят карманные книжонки в бумажных обложках – атрибут массового чтива. Это обычно громадный тираж, поддерживаемый автобусными остановками, железнодорожными вокзалами и киосками. В наши дни этот этап часто исключается. Хотя книги по-прежнему продаются в громадных количествах, прибыли слишком скудны. К тому же они создают одну серьезную проблему – занимают ценное пространство складов в ущерб потоку других товаров, а стоят слишком дорого, чтобы выбросить их, если их не расхватают в момент.
Затем наступает черед распродажи остатков книг по дешевой цене. Уцененные «версии» – последние, за которые издатели с автором еще могут получить хоть какие-то деньги.
Если вам доведется познакомиться с серьезными богатыми людьми, скажем, на Всемирном экономическом форуме или на уик-энде в отеле «Ренессанс», вы заметите, что они брезгливо поджимают губы, как только звучит имя Дональда Трампа. Дональд Трамп очень богат, но это мультяшная версия богача в хромированных доспехах. Он изысканно и нарочито делает вещи, которые, по мнению бедных, должны делать богатые: строит яхты, меняет подружек и ездит к президенту. Большинство богатых людей – хитрые провинциалы, никогда не опускающиеся до этого. По-настоящему богатые люди довольно сдержанны и вежливы, так как сдержанная вежливость – лучший способ избавиться от людей, которые хотят ваши деньги. Они не позволяют себе никаких безрассудств, как богачи, и не веселятся, как богачи.
А это потому, что, веселясь, как богачи, вы не станете богаче – вы сделаете богаче других. Тот, кто радостно тратит деньги на женщин, вино и музыку, методично переправляет деньги в руки бывших жен, адвокатов и декораторов интерьера. Он не становится богаче – он становится беднее.
Настоящие строители собственного состояния не придерживаются подобной линии поведения. Она полностью противоречит их темпераменту. Они используют свой капитал, а не транжирят его. Состояние – не громадная инертная масса, как мешок с нарисованным долларом в «Монополии», скорее это непрерывный процесс. Настоящее богатство – это сложные проценты и возвращение инвестиций, что означает вложение капитала лишь в перспективные области, где создается и пополняется большее богатство. Для строителя состояния, флагмана индустрии в этом и заключается суть дела. Ни при каких обстоятельствах он не бросит строить свое состояние лишь для того, чтобы «расслабиться и получить удовольствие». Никому не нужно двухсот миллионов долларов, чтобы расслабиться и получить удовольствие. Единственный смысл иметь двести миллионов долларов в том, чтобы превратить их в два миллиарда. Только после того, как у вас будет два миллиарда, вас начнут воспринимать серьезно.
Читая мемуары очень богатых людей, вы не найдете упоминаний о том, как они брали из банка громадные суммы или поили рысаков шампанским. Они могли вытворять такое, но только если жена или муж настояли на этом и привели людей с камерами. Очень богатые люди обычно бывают предельно сосредоточенными, мрачными трудоголиками. В их книгах не открываются удивительные тайны их богатств. Они никогда не пишут о финансовых пирамидах, надежных схемах инвестирования, золотых приисках или правительственных лазейках. Их хромые жульнические схемы – просто приманки, использующие жадность наивных людей, ничего не понимающих в капитализме.
Даже если какая-то лотерея принесет вам кучу денег, вы не сможете сохранить их, если не сумеете впоследствии удачно распорядиться ими.
Вот где мне, простому писателю, не по пути с серьезными богатыми людьми. Я не капиталист. Я просто высокооплачиваемый независимый подрядчик культурной индустрии, тот, кто развлекает, и мое ненадежное благополучие может исчезнуть, как только публика нахмурит брови. Я превращаю слова в доходы книгоиздателей, но я никогда не умел превращать деньги в еще большие деньги. Я видел, как это делается, и я знаю, как это делать, но сам этим не занимаюсь.
Причина, по которой я этим не занимаюсь, по крайней мере пока, в том, что это страшный, сильнодействующий наркотик. Как ни странно, все действительно очень просто. Из шекспировского сморщенного Панталоне выйдет превосходный богач, потому что он внимателен, настойчив, умеет сосредоточиться на деталях, но явно не способен радоваться жизни. Посмотрите на него: очки и тощие ноги, страшно сморщенный, вечно мерзнущий и ужасно замороченный. Целовать такого – тяжкий труд. Женщинам, которые выйдут за него из-за денег, нелегко придется зарабатывать себе на жизнь.
Такова цена слишком серьезного отношения к деньгам. Но дело в том, что у меня всего одна жизнь – ограниченное количество человеческих часов, годных к употреблению. Когда я беззаботно разбрасываюсь деньгами вместо того, чтобы обращать их в акции, инвестиции в недвижимость, ценные бумаги казначейства или облигации, это наверняка кажется сумасшествием, но это лишь одна сторона медали. Когда я делаю что-то необычное и экстравагантное, например торчу в Мюнхене на конференции по трансплантации головного мозга, я не просто наношу удар по своему финансовому будущему – я к тому же и становлюсь лучше как научный фантаст. Я сознательно делаю инвестиции в собственный образ независимого художника. Потому что, черт возьми, мюнхенский материал был просто фантастическим! Слышали бы вы доклад одного профессора об использовании роботов для исследования канализационных труб Восточной Германии. Затем я обедал с австралийским трюкачом, протыкавшим свое тело стальными крюками и выезжавшим из окна по бельевой веревке… Но я что-то отклонился от темы. Мне кажется, свойство отклоняться от темы заложено в моей натуре. А в бизнесе «отклонение от темы» всегда фатально.
Закончив горько рыдать по поводу того, что мои книги хорошо продаются, я как-то смирился с тем, что у меня есть деньги. Мы с капитализмом заключили стабильное, хотя и не особенно плодотворное соглашение. Это работает приблизительно так. Я пишу действительно необычные книги, и появляются кое-какие деньги. Тогда я отправляюсь их тратить в самые необычные места и узнаю необычные вещи. В результате мои книги становятся еще необычнее. Теоретически этот процесс может продолжаться до тех пор, пока я смогу печатать и останется хоть кто-то желающий мне платить.
Но, увы, время идет, и старые истины меняются. Самое странное в моих отношениях с капитализмом то, насколько мир бизнеса приблизился к научной фантастике. По мере того как проходили годы и моя карьера шла в гору, бизнес все с большей скоростью и агрессивностью врывался на мое культурное поприще. Научная фантастика всегда была символом необычного и нестандартного, но начало века ознаменовалось тем, что я впервые стал получать серьезные предложения о работе от бизнесменов. Бизнесмены начали просить меня занять руководящие посты, войти в консультативные комитеты или в советы директоров корпораций.
Было бесполезно объяснять им, что я никогда в жизни не работал по найму, что у меня нет административного опыта и что я совершенно не заинтересован в оправдании доверия акционеров. Они все это уже знали. В действительности им именно это и нравилось. Вот почему они домогались меня. Я зарабатывал себе на жизнь, делая деньги на чем-то вымышленном и странном, а они считали это важнейшим для бизнеса качеством.
«Именно поэтому вы нам нужны», – настаивали они с нарисованной улыбкой богачей. И среди них были не только маньяки из доткомов, печально известные своим энтузиазмом и безумным поведением. The Wall Street Journal стал заказывать мне редакционные статьи. А вскоре случилось так, что я начал писать и для Fortune.
Мне стало как-то не по себе от этого. Я даже однажды обратился за советом и поддержкой в Консультативный комитет фонда Рокфеллера в Вашингтоне и в Национальную академию наук. Августейшие эксперты, как я считал, должны были знать, почему со мной это случилось. Но никто не помог мне сняться с крючка, а один профессор из очень престижного университета публично обвинила меня в «лицемерии». «Почему? – вопрошала она. – Почему я пытаюсь отрицать свое влияние на технокоммерческое развитие?»
Это показалось мне очень странным. Мне довольно интересны бизнесмены как класс, но ничуть не больше, чем, скажем, политики или военные. Политики никогда не баллотировали меня в правительство, а военные не призывали меня в армию. Почему же бизнесмены неожиданно так засуетились?
Если это было безумием, то оно охватило весь мой город. В 1975 году мой родной Остин в Техасе был полон одетых в рваные джинсы, радостных, выпендривающихся низкооплачиваемых типов, точно таких же, как я в молодости. К началу XXI века его заполнили одетые в джинсы от кутюрье жизнерадостные, суперделовые, высокооплачиваемые типы, похожие на тех, которые хотели нанять меня. Дело не в том, что мы, жители Остина, постепенно утратили наши контркультурные хипстерские ценности и, повзрослев, продались. Ничего нового в этом нет. Так происходит в богемной среде уже лет сто пятьдесят, и правила игры вполне ясны. Все поседевшие детки толстосумов тщательно «отмывались» для собственных детей и соседей, но остинский богемный андеграунд постоянно пополняла новая волна студентов. Контркультура, как обычно, – никаких проблем.
Эта трансформация была другой, более фундаментальной, более серьезной. Общество каким-то образом решило сделать продуктом интеллектуальную собственность, оценив эфемерную болтовню грубыми холодными деньгами. Все, что прежде считалось философствованием недоучек по поводу пиццы и бейсбола, неожиданно стало коммерческим обменом рыночной информацией. Малейший пустяк стал раздуваться как мыльный пузырь. Разговоры о работе превратились в web-сайты по найму. Телефонная болтовня стала электронной почтой. А домашние распродажи превратились в eBay.
Почему это произошло? Потому что появилась действительно новая экономика, не обязательно лучшая, но новая по своему характеру. У информационной экономики иная техническая инфраструктура и новые методы накопления (и утраты) богатства. В этом можно убедиться на таком простом примере, как покупка офисного оборудования. К 1960 году уже появились кое-какие компьютеры – они обычно делались и продавались компанией International Business Machines и составляли около 15 процентов затрат на оборудование большого бизнеса. К 1980 году их доля выросла до 25 процентов, и где-то в это время затраты на компьютеры и сети стали называться «технологиями», словно все остальные технологии неожиданно перестали иметь отношение к делу. В 2000 году уже 53 процента расходов на оборудование составляли «технологии». Вместо сырья они используют бизнес, это орудие торговли.
Бизнесмены покупают компьютеры не только потому, что они эффектно мерцают и забавно пикают. Они покупают их для бизнеса: делать деньги и время из производственных процессов и дистрибуции, составлять в базах данных массивные досье на собственных поставщиков и потребителей. Они повышают собственную конкурентоспособность, открывают принципиально новые рынки, координируют точность поставок, превращают потребителей в конечных пользователей и заваливают все вокруг продающимися на ура блобджектами. «Информация» изменилась потому, что ее заставили служить экономике. Элементарные умные вещицы, когда-то считавшиеся почти недосягаемыми, теперь можно запатентовать, сохранить и размножить, превратить в файлы и алгоритмы, поместить на диски и прокрутить в Сети.
И не только Остин превратился из сонного студенческого городка в кузницу web-сайтов и программного обеспечения. Точно такая же участь постигла и его родных братьев, американские города Беркли, Барлингтон, Шарлотта, Чаттануга, Мэдисон, Портленд, Ралей и Сан-Диего. Эти когда-то скромные местечки были студенческими городками и резиденциями губернаторов. Колледжи – это доиндустриальные институты, сделавшие своим бизнесом публичное изрыгание информации. Государство разводит клерков всех мастей и информационные центры, поскольку государство само источник разной статистики и досье. Колледжи и государство позволяли грамотным выживать, но компьютерные сети превратили грамотных в компьютерно-грамотных, а это сделало из них постиндустриальных умников. Так что местечки, прежде идеально подходившие для изолированных от жизни писателей, теперь идеально подходят для гуру UNIX.
А теперь давайте я объясню вам, как создают и продают информационные товары. Если вы хотите стать магнатом XXI века, это знание вам жизненно необходимо. Если же вы просто неглупый человек с творческими наклонностями, которому коммерция в любом виде надоела до смерти, моя инструкция не даст вам полностью деморализоваться и зайти в тупик, когда до вас неожиданно дойдет, что вы каким-то образом страшно обогащаете совершенно посторонних людей.
Для понимания современного информационного бизнеса мы должны как следует понять основную мысль, заключающуюся в том, что «информация хочет быть свободной». Этот знаменитый афоризм был выдуман Стюартом Брэндом, по-настоящему великим американцем, который одновременно является и корпоративным футурологом мирового масштаба, и закоренелым чудаком хиппи. Хотя Бранд не слишком богат и никогда никуда не избирался, он, как всем известно, один из самых влиятельных во всем мире людей. Доказательством этому может служить тот факт, что, хотя сам он почти не изменился со своей зеленой юности 1950-х, мир в начале века стал почти таким, каким Стюарт Бранд был всегда.
Дело не только в том, что он сочетает хипстерство и хайтек, походя на калифорнийца, носящего крутую видеокамеру и кеды. Почти все так сейчас делают, в то время как Стюарт был когда-то абсолютной аномалией. Этот человек жил двойной жизнью: один из активистов калифорнийского «лета любви», он долго, серьезно и тесно сотрудничал с гигантскими транснациональными нефтяными компаниями. Его поведение было настолько противоречивым и непонятным, что его всегда считали белой вороной. При встрече с ним некоторые люди спешили в панике отвести взгляд, словно перед ними был сам Алистер Кроули.
Однако к 2000 году на планете уже финансово и технологически доминировали люди, говорившие и думавшие с легкостью Стюарта Бранда, хотя они сами даже не подозревали об этом. Единственная существенная разница между ними состояла в том, что Стюарту было под семьдесят, а им – около тридцати, причем они считали себя жутко продвинутыми и современными.
Скрытый смысл знаменитого афоризма Стюарта «Информация хочет быть свободной» заключается в той части, которую вырезали, когда начали популяризировать этот слоган. Полностью цитата звучит так: «Информация хочет быть свободной, информация к тому же хочет быть дорогой». И, лишь удержав оба эти принципа в голове, вы станете истинным адептом информационной экономики. Сфокусировавшись исключительно на одной из частей, вы без толку потеряете уйму времени, пребывая в жалком состоянии от бессильного негодования.
Конечно же (как обязательно поспешит отметить надутый и образованный в очень узкой сфере инженер), информация ничего не «хочет». Это выражение – метафора, кратко выразившая общую тенденцию. Информация хочет быть свободной по двум существенным причинам: 1) технологии ее хранения и распространения освободились от большинства прежних физических ограничений; 2) трудно заставить людей за нее платить.
Вещественное доказательство номер один – Вильям Шекспир. В финансовом отношении у Шекспира все было в порядке, но особых денег он никогда не делал и, конечно же, не делает их сейчас. Если вам понадобится что-то из Шекспира, вы просто запускаете руку и берете все, что хотите. Шекспира сдирают каждый день. Шекспир не получает ни цента. Вот и все.
Система ценностей, свойственная информации, относится и к культуре. Как только культура меняется, весь бесполезный хлам с чердака становится общественной собственностью. Тогда он не только становится бесплатным, но, как это было с Windows 1.0 и Apple II, мы сами заплатим, чтобы от него избавиться. Мертвые технологии и мертвая информация точно так же мертвы, как и любая другая форма мертвой культуры, а фактически еще более мертвые. Информационные системы требуют громадного количества обслуживающего персонала и постоянных усилий для своего поддержания. В противном случае они просто загнивают, приказывают долго жить и их нельзя реанимировать без баснословных затрат.
Чертовски просто изготовить автомат или защитную каску в стиле Второй мировой войны, но попробуйте-ка воссоздать компьютер Enigma образца 1945 года (одну из самых примитивных моделей): ну и работку вы найдете на свою голову! И дело не только в чипах и монтажных схемах, которые не так-то просто изготовить и собрать, – дело в информации. Египетские иероглифы просто наносились камнями на скалы или чернилами на папирус, но, когда люди забыли, как пользоваться этой информационной системой, иероглифы на века остались отчетливо видными, но совершенно невостребованными и страшно таинственными.
Информация хочет быть дорогой, потому что, хотя поток единиц и нулей кажется дешевым и простым в хранении и воспроизводстве, цифровая информация может существовать лишь в определенном техносоциальном контексте. Значит, есть целая уйма хитроумных подручных способов, с помощью которых я могу просматривать ее, хранить или избавляться от нее, чтобы иметь возможность воспрепятствовать юридическим, социальным или экономическим ограничениям. Если я заполучу ваши глаза и уши, вскоре я заполучу и ваш нос. И дело тут не только в нулях и единицах, совершенно не испытывающих на себе воздействие силы трения и радостно носящихся по киберпространству со скоростью света. В любом случае – кого волнуют нули и единицы? У нулей и единиц нет своих счетов в банке, они не платят никому ни гроша. Информационный бизнес полностью концентрируется на мне, продавце, использующем информацию таким образом, чтобы поставить вас, покупателя, в положение, в котором у вас не останется иного выхода, кроме как отдать мне немного наличности.
В качестве нашей базовой бизнес-модели мы используем сочинение романов. Это очень традиционный, первобытный информационный бизнес. Я сам делаю в нем деньги, хотя эта деятельность не всегда востребована. Научная фантастика тоже хочет быть свободной. Если вы хотите, чтобы вас развлек кто-то из научных фантастов, и при этом не желаете платить ни копейки, лучше всего выбрать Жюля Верна, который давно умер.
Или вы можете повыпендриваться у меня на вечеринке или поторчать здесь, в столько раз упоминавшемся офисе, где я печатаю эту книгу. Тут вы увидите, как я с умным видом тыкаю всеми пальцами в клавиатуру, извергаю сногсшибательные идеи, смотрю странные видеофильмы, листаю необычные журналы по искусству, бросаюсь громкими именами и хвастаюсь знакомством с истинными гуру, такими как Стюарт Бранд. Вы даже можете бесплатно получить немного чипсов сливом.
Люди, ставшие свидетелями этого совершенно некоммерческого процесса, часто заявляют, что стали гораздо лучше понимать мои романы. Вся соль здесь в том, что, хотя у меня в гостях можно получить массу бесплатной информации, это не индустриальный, не коммерческий процесс. Он не масштабен, не беспрерывен и не постоянен. Все книги Брюса Стерлинга (и эта – не исключение) были откорректированы, героически отредактированы, напечатаны и теперь продаются повсюду. Но когда ко мне приходят гости, я ничего не рассказываю. В действительности качество варьируется самым драматическим образом. Так что, даже если я пожимаю вам руку и разливаюсь перед вами соловьем, в этих ангажементах много шума и повторов. Часам к двум после полудня, когда все мы порядком измотаемся, вы получите серьезно деградировавший вариант.
Ну а что, если я волей-неволей войду в раж и начну страстно бросаться словами об одном из своих хобби, к примеру о компьютерной практике «найти и захватить»? Ох, вам придется по-настоящему тяжко, раз вы не платите, вы не можете заказывать музыку. Вы попали в подлинно жизненную ситуацию, не имеющую ничего общего с суровыми требованиями чистой коммерции. Значит, вы узнаете, что действительно у меня на уме, то есть противоположное тому, за что рынок готов мне платить. Всем, кто считает, что в этом нет изнаночной стороны, стоит поговорить с женами и мужьями писателей.
Так что здесь и кроется первая жизненно важная хитрость: мои издатели не просто продают вам информацию. Они выделяют вам информацию. Книгоиздатели – это торговцы, посредники и редакторы, это и цензоры, распространители, рекламодатели и кладовщики. Все эти занятия добавляют прибавочную стоимость потоку сырой информации, который я извергаю благодаря врожденному психическому дефекту. Эта книга – коммерческий продукт, так что ею занимались, с нею возились, она удобна в использовании и создает определенный спрос. Ее можно взять, положить, швырнуть через всю комнату, перепродать кому-то еще. Ни одну из этих несложных вещей не проделаешь с ее автором.
Писатели извергают информацию подобно вулканам, но вы не захотите заполучить писателя в собственный дом. Писатели – народ страшно проблемный: они эгоистичны и требовательны, а еще, как правило, любят выпить или пережили громкий и болезненный скандал из-за развода. Книгоиздатели, напротив, более или менее нормальны, если не считать периодических приступов сумасшествия по поводу слияния компаний или снижения тиражей. Они могут изолировать и защитить вас от бесплатной информации, выдаваемой авторами. Без их платных услуг все это очень напоминало бы ваш законный брак с писателями.
Книги выглядят так, какие они есть, благодаря второй полезной уловке информационной экономики: разным версиям издания. Как и большинство остальных методов превращения информации в наличность, это похоже на психологическую войну. Применение разных «версий» выкачивает дополнительные деньги с продаж, разделяя рынок на уязвимые демографические секторы, и это оружие может быть преумножено благодаря хитроумным методам компьютерного целевого маркетинга.
На заре книгопечатания это было деление на дорогие книги в классическом твердом переплете (для богатых) и дешевые засаленные книжонки в бумажных обложках (для бедных). Но не теперь. Теперь положение стало гораздо более сложным.
Первый шаг в современном книгоиздании – так называемые «не подлежащие продаже экземпляры для предварительного прочтения». Эти рекламные тиражи нацелены на литературных критиков, представителей фирменных магазинов и прочих законодателей мод в литературе. Они ничего не стоят, а навязываются бесплатно. Книгоиздатели не получают за них денег, и все же тиражи бывают очень внушительными – часто несколько тысяч. Я получаю великое множество этих бесплатных экземпляров. Но не прихожу в дикий восторг, не танцую от радости. Для всех нас, кто тащит и толкает колесо машины, штампующей звезды, это тяжкая обязанность.
Далее следует издание малым тиражом коллекционных книг в футлярах с ленточками и позолотой, направленное на микроскопическую цель – богатых фанатов-коллекционеров. Эти книги стоят целое состояние, но раскупаются очень быстро. Это потому, что их покупатели – не просто энтузиасты: это книжный рынок в себе самом и для себя самого. Покупая коллекционные экземпляры, эти люди не имеют ни малейшего намерения их читать, вместо этого они заботливо хранят их. Годы спустя они продадут их на порядок дороже.
Далее – крошечный тираж книг в кожаных переплетах исключительно для автора, кое-кого из издателей и офисных выскочек. Эти подарочные экземпляры ничего не стоят, но ценятся страшно дорого, в особенности после смерти автора, так как почему-то считается, что драгоценные «авторские экземпляры» каким-то таинственным образом впитали магическую духовную ауру мертвого писателя.
Как только появляются книги в суперобложках и твердом переплете – почтенная публика расхватывает их в специализированных магазинах, воображая, что приобретает «первое издание».
Много месяцев спустя появляется массовая версия в бумажной обложке для тех, кто не покупает дорогих книг в твердом переплете, но не хочет прослыть невеждой. В рыночной психологии эта схема покупок известна как «обрезка крайностей» – мы еще вернемся к ней чуть позже.
Через год удар по рынку наносят карманные книжонки в бумажных обложках – атрибут массового чтива. Это обычно громадный тираж, поддерживаемый автобусными остановками, железнодорожными вокзалами и киосками. В наши дни этот этап часто исключается. Хотя книги по-прежнему продаются в громадных количествах, прибыли слишком скудны. К тому же они создают одну серьезную проблему – занимают ценное пространство складов в ущерб потоку других товаров, а стоят слишком дорого, чтобы выбросить их, если их не расхватают в момент.
Затем наступает черед распродажи остатков книг по дешевой цене. Уцененные «версии» – последние, за которые издатели с автором еще могут получить хоть какие-то деньги.