Стерлинг Брюс. Распад

   Эти отступные затрагивали самую неподходящую, казалось бы, фигуру — Элиота Бамбакиаса. Молодой сенатор от штата Массачусетс избрал этот момент, чтобы провести давно ожидаемую поездку в Бунский национальный коллабораторий.
   Душевное здоровье сенатора намного улучшилось. Целая серия различных нейросредств наконец принесла результаты — была найдена та спектральная эмоциональная зона, в которой сенатор мог зафиксироваться и прийти в себя. Он стал совсем другим человеком. Более сумрачным, озабоченным и намного более циничным. Он считал свое нынешнее состояние «реалистическим». Он звонил всем, кому следовало, для получения кворума, выполнял другие поручения Комитета. Он гораздо меньше говорил и гораздо больше времени проводил с лоббистами.
   Оскар взял на себя хлопоты по устройству персонального визита четы Бамбакиас в Буну. В связи с остановкой военных действий казалось маловероятным, чтобы Хью начал швырять свои бомбы с краской.
   Тем временем бешеная страсть к строительству в Буне не утихла. Напротив, отмена ракетной тревоги освободила людей от оговорок, что они занимаются этим, чтобы оградить себя от газовой атаки. Тысячи людей работали на строительстве, имея гарантированное питание, и крышу над головой, и всю возможную поддержку, какую можно было найти в Сети. В городе был строительный бум. Одна группа энтузиастов строила гигантскую пластиковую конструкцию размером с Эйфелеву башню. Они называли это сооружение «Маяк космической истины». Другие любители довели до логического конца идеи геодезических конструкций и воздушных перекрытий и строили аэростаты. Это были огромные саморасширяющиеся герметичные пузыри, и если удавалось подсоединить к ним по кабелям пьезоэлектрическую мускулатуру, то они могли отрываться от земли и зависать в воздухе.
   Оскар не мог сдержать свое восхищение этими чудесами. Он чувствовал, что Лорена и сенатор также получают удовольствие. Бамбакиас выглядел намного лучше — он буквально светился, хотя, возможно, еще принимал лекарства, — однако пережитый стресс наложил неизгладимый отпечаток на Лорену. Она отяжелела, с трудом передвигалась, выглядела замкнутой и в присутствии мужа обменялась с Оскаром только несколькими восклицаниями.
   Из них двоих говорил только Бамбакиас, однако это не было похоже на его обычную пространную риторику.
   — Отель хорош, — заметил он. — Вы отлично справились с отелем. Учитывая местные ограничения.
   — О, мы все в восторге от отеля. Я до сих пор в основном ночую там. Но его нельзя сравнить с тем, что сейчас строится в городе.
   — Они строят неправильно, — поджал губы сенатор.
   — Ну, они ведь любители.
   — Это хуже, чем любители. Они не следуют спецификациям. Используют не сертифицированные и не тестированные материалы. Все эти тенты и пилоны в комбинациях, не прошедших испытания, — большая часть их просто разрушится.
   — Ну конечно, сенатор, — но они возвели их всего за несколько дней! Позже они научатся строить и построят что-нибудь еще.
   — Надеюсь, ты не ожидаешь, что я приму на себя ответственность за это. Я послал тебе эти схемы, но я никак не ожидал, что они будут реализованы. Раз я утратил свою интеллектуальную собственность, то я не несу ответственность за то, как ее эксплуатируют другие люди.
   — Конечно же нет, сенатор! Была война, чрезвычайное положение… Знаете, тут есть одна хорошая сторона. Это, конечно, временные постройки, и все сделано не в классических формах, но они пользуются чрезвычайной популярностью!
   Бамбакиас немного посветлел лицом.
   — Вот как.
   — Людям, которые живут в этих сооружениях, нет никакого дела до архитектурных изысков. Большая часть из них много лет попросту не имела крыши над головой. На них произвело огромное впечатление, что архитектура кочевников может быть такой замысловатой.
   — Это не архитектура кочевников. Это мультимас-штабные сооружения для чрезвычайных ситуаций.
   — Очень интересное уточнение, Элкотт, но позвольте мне называть это именно так: архитектура кочевников.
   — Ты бы прислушался к нему, дорогой, — слабо прошептала Лорена. — У Оскара инстинктивное чутье на такие вещи.
   — Чутье! — недовольно сказал Бамбакиас. — На инстинктах можно прожить всю жизнь, если не собираешься жить долго. А как долго здесь все это останется, Оскар?
   — Это? — деликатно переспросил Оскар.
   — Ну, все, что здесь творится. Что это вообще такое? Политическое движение или просто большой уличный комитет? Это явно не город.
   — Ну… трудно сказать точно, сколько зто продлится…
   — Возможно, тебе следует более тщательно это обдумать, — заметил сенатор. Было видно, что ему не хочется все это обсуждать, скорее он выполняет печальный долг. — Ты же понимаешь, я важный член
   Сенатского комитета по науке. И мне довольно трудно объяснять коллегам, что здесь происходит.
   — О, я так скучаю по Сенатскому комитету, — соврал Оскар.
   — Видишь ли, ход вещей здесь напоминает мне развитие Интернета. Это старая компьютерная сеть, возникшая в американской научной среде. Все было очень просто и распространялось повсеместно — не было никакого централизованного контроля. И обернулось все это самой большой в мире машиной по нелегальному копированию. Китай обожал Интернет, они использовали его против нас. Они разрушили наше экономическое благосостояние. И даже тогда Сеть не исчезла — она просто стала подпитывать все эти бродячие группы — кочевников и диссидентов. Неожиданно они сумели вновь создать мощную структуру, и наконец, когда Президент также принял их сторону… кто знает. Ты улавливаешь параллели? Это тебе что-то говорит?
   Оскар чувствовал себя все более и более неловко.
   — Ну, я никогда не утверждал, что все здесь происходящее не имело прецедентов в прошлом. Самый большой секрет креативности — это понять, как вы сами скрываете свои источники.
   — Ты украл эти идеи у Хью. Ты хочешь выступить под маской Хью?
   — Элкотт, такая тактика проверена веками!
   — Оскар, Хью — диктатор. Разве не понятно, что такое «экономика престижа»? Это когда все опирается в основном на инстинкт. Они проводят все свое время оказывая друг другу маленькие добровольные услуги. И за это друг друга уважают. А потом кто-то выскакивает из этой среды и становится большим племенным вождем. Тогда они вынуждены выполнять то, что он прикажет.
   — Ну… это сложно. Но да, в целом так.
   — И им нет никакого дела до остальной Америки. Совершенно.
   — Ну, в общем, для этого все и задумывалось.
   — Я имею в виду, что у них нет никакого способа общаться с остальным американским обществом. Они не умеют общаться даже друг с другом. У них нет никаких законов. Никакой конституции. Никаких легальных установлений. Никакого Билля о правах. У них нет никакого способа общения с другими, кроме устрашения либо опустошения. Когда один из них в Сети натыкается на другого, из другого клана, то они начинают смертельно враждовать и убивать.
   — Иногда.
   — А сейчас ты создал им условия, когда две группы осознали свой взаимный интерес. Научное сообщество — это вторая группа людей, живущих вне государства, вне обычной экономики. Одни жаждут освобождения от преследований, другие — от тягот обычной жизни, и обе эти группы полностью лишены чувства ответственности за других людей. В действительности мы, другие люди, уже не ждем от них ничего. Мы не надеемся больше, что наука приведет нас в рай или даже просто улучшит нашу жизнь. Наука попросту добавляет сложностей к уже существующим и приводит к еще большей нестабильности. И мы уже не надеемся на бездомных. Мы никак не можем их использовать или сделать более терпимыми, обеспечив более дешевой пищей или кибер-окружением. А ты теперь свел эти группы вместе, и они образовали настоящую коалицию.
   — Да, сенатор, я слежу за ходом ваших мыслей.
   — И что теперь? Что теперь они будут делать? И что ожидает остальных?
   — Черт! Откуда я знаю? — воскликнул Оскар. — Я просто видел, как Хью это делает. Мы были в ссоре с Хью, и это вы подтолкнули меня к конфронтации с ним! Лаборатория была разрушена, она была наполовину в его руках, и он собирался захватить ее полностью. Они бы стали просто… его ставленниками. Я не хотел, чтобы они попали к Хью.
   — А какая разница? Если они все равно чьи-то сторонники.
   — Разница? Между мной и Хью? Ну хорошо! На этот вопрос я могу ответить точно! Разница вот в чем. Что бы ни делал Хью, это делается исключительно для Хью. С начала и до конца только для него самого и для большей его славы. Но то, что делаю я, — делаю не для себя. И я не присваиваю себе людей.
   — Из-за твоего происхождения.
   — Элкотт, все еще хуже. Я вообще не рождался. Вмешалась Лорена.
   — Я думаю, мальчики, вам лучше остановиться. Вы уже ходите по кругу. Почему бы нам не перекусить чем-нибудь?
   — Я не собирался ранить его чувства, — рассудительно сказал Бамбакиас, — я просто подхожу критически к структуре общества в целом. И я прихожу к выводу, что она ни на чем не держится.
   Лорена стиснула руки.
   — Да при чем тут Оскар, господи боже! Президент послал бумажные кораблики через Атлантику безо всякого прикрытия. Война скоро закончится. Это ведь не более чем шоу. Тогда и здесь война закончится. Тогда они найдут еще какой-нибудь отвлекающий маневр. Теперь здесь такая жизнь. И нечего поднимать панику.
   — Ты права, дорогая. Я извиняюсь, — сказал Бамбакиас.
   — Мы собирались здесь отдохнуть. Тебе следует набраться сил перед слушаниями. Я хочу чего-нибудь перекусить, Элкотт.
   — Она так добра ко мне, — сказал Бамбакиас Оскару и внезапно улыбнулся. — Я уже давно так не увлекался работой. Это прекрасное чувство.
   — Оскар всегда на тебя хорошо действует, — сказала Лорена. — Лучше всех. Ты должен быть добрее с ним.
 
   Сенатор и его жена хотели отведать луизианской кухни, это был законный предлог. Они взяли множество лимузинов, куда погрузилась команда сенатора в полном составе, а также состоящие при нем журналисты и многочисленная охрана. Весь караван двинулся в знаменитый ресторан на озере Чарльз в Луизиане. Они получили большое удовольствие, так как ресторан был превосходный, и никто не сомневался — Хью скоро узнает об их поездке.
   Они вкусно поели, щедро расшвыривали чаевые, обед был хорош, хотя сенатор, который сидел на транквилизаторах, не мог пить. Зато жена сенатора пила, даже слишком млого. Кроме того, они привезли с собой еще одного члена команды — нового пресс-секретаря сенатора Клару Эмерсон.
   Затем караван чинно проследовал назад в гостиницу в Буне, и охрана вздохнула с облегчением. Сенатор с женой удалились на покой, охрана выставила на ночь патрули, а пресс-команда пошла поискать себе занятия и обнаружила оргию модераторов, веселившихся под огромным влажным шатром. Оскар извелся, весь день стараясь избегать Клары, а потом вдруг обнаружил, что сам устроил так, чтобы провести — вечер с бывшей подружкой. Просто чтобы показать, что не переживает. Хотя до сих пор тяжело переживал разрыв.
   Итак, Клара тянула из бокала гостиничное шабли, а Оскар, который не пил, взял клубную содовую. Они сидели за маленьким деревянным столиком, в ресторане с Хью, и это вы подтолкнули меня к конфронтации с ним! Лаборатория была разрушена, она была наполовину в его руках, и он собирался захватить ее полностью. Они бы стали просто… его ставленниками. Я не хотел, чтобы они попали к Хью.
   — А какая разница? Если они все равно чьи-то сторонники.
   — Разница? Между мной и Хью? Ну хорошо! На этот вопрос я могу ответить точно! Разница вот в чем. Что бы ни делал Хью, это делается исключительно для Хью. С начала и до конца только для него самого и для большей его славы. Но то, что делаю я, — делаю не для себя. И я не присваиваю себе людей.
   — Из-за твоего происхождения.
   — Элкотт, все еще хуже. Я вообще не рождался. Вмешалась Лорена.
   — Я думаю, мальчики, вам лучше остановиться. Вы уже ходите по кругу. Почему бы нам не перекусить чем-нибудь?
   — Я не собирался ранить его чувства, — рассудительно сказал Бамбакиас, — я просто подхожу критически к структуре общества в целом. И я прихожу к выводу, что она ни на чем не держится.
   Лорена стиснула руки.
   — Да при чем тут Оскар, господи боже! Президент послал бумажные кораблики через Атлантику безо всякого прикрытия. Война скоро закончится. Это ведь не более чем шоу. Тогда и здесь война закончится. Тогда они найдут еще какой-нибудь отвлекающий маневр. Теперь здесь такая жизнь. И нечего поднимать панику.
   — Ты права, дорогая. Я извиняюсь, — сказал Бамбакиас.
   — Мы собирались здесь отдохнуть. Тебе следует набраться сил перед слушаниями. Я хочу чего-нибудь перекусить, Элкотт.
   — Она так добра ко мне, — сказал Бамбакиас Оскару и внезапно улыбнулся. — Я уже давно так не увлекался работой. Это прекрасное чувство.
   — Оскар всегда на тебя хорошо действует, — сказала Лорена. — Лучше всех. Ты должен быть добрее с ним.
 
   Сенатор и его жена хотели отведать луизианской кухни, это был законный предлог. Они взяли множество лимузинов, куда погрузилась команда сенатора в полном составе, а также состоящие при нем журналисты и многочисленная охрана. Весь караван двинулся в знаменитый ресторан на озере Чарльз в Луизиане. Они получили большое удовольствие, так как ресторан был превосходный, и никто не сомневался — Хью скоро узнает об их поездке.
   Они вкусно поели, щедро расшвыривали чаевые, обед был хорош, хотя сенатор, который сидел на транквилизаторах, не мог пить. Зато жена сенатора пила, даже слишком много. Кроме того, они привезли с собой еще одного члена команды — нового пресс-секретаря сенатора Клару Эмерсон.
   Затем караван чинно проследовал назад в гостиницу в Буне, и охрана вздохнула с облегчением. Сенатор с женой удалились на покой, охрана выставила на ночь патрули, а пресс-команда пошла поискать себе занятия и обнаружила оргию модераторов, веселившихся под огромным влажным шатром. Оскар извелся, весь день стараясь избегать Клары, а потом вдруг обнаружил, что сам устроил так, чтобы провести1 вечер с бывшей подружкой. Просто чтобы показать, что не переживает. Хотя до сих пор тяжело переживал разрыв.
   Итак, Клара тянула из бокала гостиничное шабли, а Оскар, который не пил, взял клубную содовую. Они сидели за маленьким деревянным столиком, в ресторане играла музыка — все условия, чтобы поговорить наедине.
   — Ну, Клара, как там в Голландии? Наверное, это было очень увлекательно.
   — Да. Сначала.
   Она очень хорошо выглядела. Он совсем забыл, какая она красивая. Он вообще забыл, что когда-то у него была привычка ухаживать за красивыми женщинами. В роли члена команды Бамбакиаса и вашингтонского пресс-агента Клара была куда больше на месте, чем в Бостоне, в те времена, когда она только начинала работу в политической журналистике. Клара была еще молода. Он совсем забыл, что это значит — общаться с молодыми, красивыми, нарядно одетыми женщинами. Оказывается, он с ней вовсе не покончил. У него не хватило на это времени. Он просто отложил эту проблему в сторону и попытался забыть про нее.
   Он смотрел, как движутся ее губы, затем сосредоточился и постарался вникнуть в то, что она говорила. Она говорила, что нашла свои культурные корни и осознала себя как белая. В Европе было полным-полно янки — перебежчиков и эмигрантов. Пивные погреба были забиты стареющими белыми американцами, оплакивающими свою горькую судьбу и родину, которой управлял полоумный краснокожий. Для Клары в Европе не было ничего романтического. Та часть Европы, которая тонула быстрее всего, никому не могла показаться особенно романтичной.
   — Разве что военному корреспонденту. Вроде бы есть такой способ сделать карьеру.
   — Тебе это приятно, да? — сказала она. — Тебе нравится меня мучить!
   — Что? — Он был поражен.
   — Разве Лорена не рассказала про мои злоключения в Голландии?
   — Лорена не рассказывает мне о работе в команде. Я больше не состою при Бамбакиасе. Похоже на то, что у меня сейчас вообще нет своей команды.
   Она потягивала вино.
   — Все эти команды — жалкое зрелище. Омерзительное. В наши дни люди готовы на все, чтобы обеспечить себе хоть капельку безопасности. Готовы даже продаться в рабство. Любой богач может обзавестись собственной бандой, стоит ему только захотеть. Это настоящий феодализм. Но страна сейчас в такой разрухе, что даже феодальные порядки у нас не работают.
   — Я думал, ты хорошо относишься к Лорене. Ты ее всегда отлично раскручивала.
   — Ну, она нравилась мне как материал. А как босс… Но что я говорю? Лорена для меня много значит. Она взяла меня на работу, когда я совсем пропадала, она сделала из меня какого никакого игрока в политике. Она не выставила меня вон из-за той голландской истории. У меня классная работа в Вашингтоне, я шикарно одеваюсь и разъезжаю в машине.
   — Прекрасно. Ты меня убедила. Расскажи, что с тобой приключилось в Голландии.
   — У меня скверные привычки, — сказала Клара, уставясь в скатерть. — Я воображала, что могу пробить себе дорогу в журналистике через постель. Ну, в Бостоне это срабатывало очень здорово! Но Гаага — это не Бостон. Голландцы не похожи на американцев. Они все еще способны сосредоточенно работать. И им некуда отступать. — Она теребила прядь волос.
   — Мне жаль, что ты потерпела неудачу. Я надеюсь, ты не думаешь, что я сержусь из-за того, что наш роман так плохо закончился?
   — Конечно, ты сердишься, Оскар. Ты прямо-таки в ярости. Ты обижен, ты меня ненавидишь, но ты слишком хороший игрок и никогда этого не покажешь. Если бы тебе нужно было бросить меня, ты бы меня бросил, и ты меня в самом деле бросил, но, по крайней мере, никто бы тебя не заставил меня распять. Я сделала большую ошибку, когда посчитала, что все политики похожи на тебя.
   Оскар промолчал. К чему тратить слова? Она явно собиралась сама все выложить.
   — Я напала на свежий след одного скандала. Очень важного скандала холодной войны, колоссального. И был такой голландский замминистра того сего. И все, что мне надо было сделать, — это все у него выманить. И он готов был на это пойти. Потому что он занимался во время холодной войны шпионажем и знал, что я про эти его дела знаю. А я была журналистка, что тоже, в общем-то, недалеко от шпионажа. И он положил на меня глаз. Но это ничего, потому что, понимаешь, если постараться, у мужчины всегда можно все вытянуть. Это такой комплекс наставника. Он тебе вроде как дядюшка или там профессор, и ты чего-то не знаешь, и вот он тебя сейчас научит. Надо только дать ему немножко поучить тебя, чему он хочет. — Она отхлебнула еще вина.
   — Клара, зачем мне тебя судить? Всякое случается. Такова жизнь.
   — Знаешь, мы этого не понимаем здесь, в Америке. До нас не доходит, что мы просто геополитическая горилла в восемьсот фунтов весом. Мы настолько выбились из ритма, что все еще мерим фунтами и дюймами. Мы думаем, это очень странно, что с нами воюет банда каких-то людишек с тюльпанами, одетых в деревянные башмаки. Мы похожи на избалованных детей. Мы вроде тех поп-звезд, от которых тащатся подростки. Таких больших, толстых поп-звезд, что раскатывают повсюду в двухтонных розовых кадиллаках, включив стерео на полную громкость и разбрасывая пивные бутылки. До нас не доходит, что есть люди, серьезные цивилизованные люди, которые проводят время в нижнем городе Амстердама, разглядывая проституток в общедоступных секс-витринах, а город пропитан насквозь наркотиками, и секс на них не действует, и наркотики на них не действуют, потому что это люди очень твердые и очень холодные.
   — Это холодный народ, голландцы?
   — Холодный и мокрый. И с каждым днем становится все мокрее.
   — Я слышал, военный флот собирается применить артиллерию и продырявить их дамбы.
   — Понятно, тебе это лучше знать, ты ведь в СНБ, верно?
   Зябкий холодок, дуновение как от сухого льда. Оскар почти физически ощутил, как между ними сгущается туманная мгла.
   Клара откинулась на спинку кресла.
   — Странно пахнет здесь, в Буне, правда? Все эти палатки и укрытия от газа. Под этим большим куполом веет какой-то жутью. Похоже, они здесь никогда не меняют белье.
   — Здесь не Бостон. Это побережье Залива. Если тебе не по душе здешние запахи, почему бы не выйти и не прогуляться снаружи.
   — Слишком много москитов. Оскар засмеялся.
   Клара насупилась.
   — Тебе лучше не знать, что случилось со мной в Голландии. Я там серьезно влипла, вот и все, я оттуда выбралась и была рада без памяти, что выбралась, вот и вея моя история. Мне повезло, что Лорена так великодушна.
   — Клара… Мне, право, очень жаль. Война — это жестокая игра, и даже на игрушечной войне бывают свои жертвы. Мне бы ни за что не хотелось, чтобы ты лопала в такое положение.
   — Ты мне это говорил. Ты меня предупреждал. Помнишь? А я ответила, что я взрослый человек и сама за себя отвечаю. Мы тогда работали вместе на этих жалких бостонских выборах, где у этого парня было всего-навсего семь процентов. Мы были похожи на младенцев в песочнице. Я тогда думала, все это очень здорово — высший класс! И очень важно, а теперь это кажется таким наивным. И ты там сотворил прямо чудо, и я… ну ладно, сейчас я работаю на сенатора. Так что я считаю, все обстоит прекрасно.
   — Да, все переменилось.
   — Оскар, почему ты такой противный? Я больше не реагирую на мужчин, я перегорела. А ты похож на такого грязного политикана, что всегда добивается своего, и я думала, что все во мне перегорело и я к тебе равнодушна, но когда я увидела тебя сегодня вечером… ну, это все вернулось ко мне.
   — Что вернулось?
   — Мы с тобой. Тот чудесный парень, такой милый, такой воспитанный, который был всегда так ласков со мной, и дал мне свой ключ от дома, и объяснял мне про этот забавный старый модерн. Моя старая страсть. Лучший в мире любовник. Мне так тебя не хватает. Мне не хватает даже прикосновения простыни и тепла твоей кожи.
   — Клара, зачем ты мне все это говоришь? Ты же знаешь, я связан с другой женщиной. Господи, боже мой, да ведь все на свете знают, что я связан с Гретой Пеннингер.
   — Оскар, не может быть, чтобы это было всерьез. С ней? Она из тех женщин, к которым уходят только в отместку. Нет, она даже хуже. Оскар, разве ты не понимаешь? Люди над вами смеются. Она смешно выглядит. Она старая. У нее длинный нос и совсем нет задницы. И с ней не повеселишься. Я хочу сказать, не так, как мы с тобой веселились.
   Он выдавил из себя улыбку.
   — Да ты и в самом деле ревнуешь! Как не стыдно.
   — Почему это ты в нее втюрился? Просто у нее что-то есть, что тебе нужно.
   — Клара, хоть ты и журналист, я не думаю, что это тебя касается.
   — Я злюсь на тебя, потому что мне грустно и одиноко, и я ревную, и я раскаиваюсь. И еще потому что я напилась. И ты бросил меня. Ради нее.
   — Я не бросал тебя. Это ты меня бросила, стоило мне уехать из города, и ты не захотела сесть на самолет и прилететь ко мне и не нашла лучшего способа делать карьеру, чем связаться со злейшими врагами нашей страны.
   — Ну, это и вправду лучше, — сказала Клара, презрительно наморщив нос, и ухмыльнулась. — Наконец-то мне удалось задеть тебя за живое.
   — Я старался изо всех сил, чтобы все у нас получилось, но ты мне этого не позволила.
   — Ну, сейчас уже поздно об этом говорить.
   — Конечно, поздно. Она поглядела на часы.
   — И время тоже уже довольно позднее.
   Оскар глянул на свои часы на мышиных мозгах, которые только что брызнули ему на руку какими-то жидкими отходами и стали показывать чепуху. Было что-то около полуночи.
   — Если ты собираешься сопровождать сенатора обратно в Вашингтон, тебе нужно хорошенько выспаться.
   — Оскар, я хочу предложить тебе кое-что получше. Хватит играть со мной. Давай сделаем это прямо сейчас. Я здесь только на эту ночь, это наш лучший шанс. Возьми меня наверх, пойдем в постель.
   — Ты пьяна.
   — Не так уж я пьяна. Я понимаю, что делаю. Я пьяна как раз настолько, чтобы нам с тобой как следует повеселиться. Помнишь, ты, бывало, смотрел на меня всю ночь напролет. Этими своими большими карими глазами, как у щенка. Знаешь, я не могу устоять, когда ты на меня так смотришь.
   — А что потом? — Он поддавался.
   — Неважно, что потом. Вернемся в старое доброе время. Ну же, давай. Что в этом плохого? Тебе же самому этого до смерти хочется, а это еще хуже.
   — Нет, не хуже. Хуже, если это случится. Это самое плохое. Никто не знает, когда сердце пылает. Но об извержении вулкана узнают все.
   Она недоуменно моргнула.
   — Что?
   Оскар вздохнул.
   — Я просто не верю тебе, Клара. Язык у меня хорошо подвешен, и я умею нравиться, но как мужчина я не так уж неотразим. Если б я был неотразим, ты бы со мной тогда не рассталась.
   — Ну послушай, я ведь уже сказала тебе, что мне очень жаль. Перестань мне про это долбить. Хочешь, покажу тебе, как я раскаиваюсь?
   — Скажи, кто тебя ко мне подослал? Есть у тебя в сумочке жучки? Разве на тебе прямо сейчас нет прослушки? Ты переметнулась, верно ведь? Тебя завербовали там, в Гааге. Ты иностранный агент. Ты шпионка.
   Клара резко побледнела.
   — Что с тобой? Ты спятил? Какая-то паранойя! Ты сейчас говоришь, как сенатор, когда ему ударяет в голову.
   — Кто я такой — полезный идиот? Идет война! Боже ты мой, да ведь Мата Хари была из Голландии!
   — Ты думаешь, мне бы позволили работать на сенатора, если бы я шпионила на Голландию? Ты не знаешь, что сейчас творится в Вашингтоне. Ты вообще хоть о чем-нибудь знаешь, черт подери?