Стейнбек Джон. И проиграли бой

   Джим стоял подле Мака и наблюдал за людьми.
   - А мне что делать? -спросил он.
   - Пошли со мной. Поможешь мне там, в палатке.
   Тут же из палатки донесся вскрик. Мак протянул Джиму пузырек и на ходу бросил:
   - Вот таблетки: бросишь по четыре штуки в каждый котел, остальные вернешь мне, потом набери ведро горячей воды - и бегом ко мне!
   Мак поспешил в палатку, а Джим, разбросав таблетки по котлам, зачерпнул из одного ведро воды и пошел следом за Маком. Старуха, чтобы не мешать, забилась в угол. Она все чесала ладони и с подозрением глядела, как Мак опустил две таблетки в горячую воду и окунул руки.
   - Руки у нас должны быть чистыми, - пояснил он.
   - А что это за таблетки?
   - Двухлористая ртуть. Всегда при себе ношу. Вымойка и ты, Джим, руки, а потом принеси еще воды.
   Снаружи раздался голос:
   - Док, вот лампы!
   Мак поднял полот: ему передали большую керосиновую лампу и газовый фонарь.
   - Какому-то бедняге фермеру утром придется впотьмах коров доить, усмехнулся Мак, прибавил давления в фонаре, включил, газокалильная сетка засветилась ярким белым светом, в фонаре мерно зашипело. А снаружи доносились голоса, треск сучьев для костров.
   Мак установил фонарь рядом с матрацем.
   - Все будет в наилучшем виде, Лиза, - подбодрил он роженицу и стал осторожно снимать с нее грязное стеганое одеяло. Лондон и бледный парень не сводили с него глаз Лиза вцепилась в край одеяла, стесняясь своей наготы.
   - Ну, ну, мне же нужно тебя подготовить, - хотя Мак и говорил как мог убедительно, женщина не отпускала одеяла.
   Подошел Лондон.
   - Делай, что тебе говорят, - только и сказал он.
   Лиза испуганно взглянула на него и разжала пальцы. Мак закатал одеяло ей на грудь, начал освобождать ее от исподнего.
   - Джим, - попросил он, - принеси-ка тряпицу и мыло.
   Джим вернулся с тряпицей, от которой еще шел пар, и с тоненьким обмылком. Мак обмыл роженице ноги, живот. Делал он все очень осторожно, и мало-помалу Лиза успокаивалась
   Принесли еще прокипяченных тряпок Но начались роды лишь к рассвету. Раз палатку крепко тряхнуло. Мак оглянулся.
   - Эй, Лондон, твоему парню дурно. Вынеси-ка его на свежий воздух.
   Вконец смутившись, Лондон взвалил своего худосочного сына на плечи и вышел.
   Вот показалась голова младенца. Мак осторожно подвел под нее руку. Лиза, обессилев, лишь застонала, и ее мучения кончились Мак перерезал пуповину прокипяченным перочинным ножом. Сквозь брезентовую стену уже проникли первые солнечные лучи, а фонарь в изголовье все шипел и шипел Мак обмыл маленькое, сморщенное тельце, потом дочиста отмыл руки старухе и лишь после этого передал ей новорожденного. Через час вышел послед, и Мак вновь бережно обмыл Лизу.
   - Ну, а теперь все тряпье - вон и в костер! - сказал он Лондону.
   - Даже то, что не пригодилось? - удивился тот.
   - Да, все тряпки до единой. Больше они не нужны. Мак устало оглядел палатку. Старуха держала запеленутого младенца. Лиза лежала, закрыв глаза, и дышала ровно. - Пойдем, Джим. И нам выспаться не грех.
   На поляне еще спали. Солнце позолотило макушки ив. Мак с Джимом нашли ямку под кустом и улеглись.
   - У меня словно песок в глазах, - сказал Джим. Устал, видать. А я и не знал, Мак, что ты в больнице работал.
   Мак подложил руки под голову.
   - И не думал там работать
   - А где же ты научился роды принимать?
   - Да нигде не учился, не видел даже ни разу, как рожают. Знал только, что чистота кругом не помешает. Слава Богу, все обошлось. Случись что не так - нам крышка! Старуха куда больше моего в таких делах смыслит. Да она и сама все прекрасно поняла.
   - Но ты так уверенно действовал!
   - Еще бы! Нужда заставила. Мы же должны каждую возможность использовать Сейчас нам повезло Что ж нам, от своей удачи бежать? Конечно, девчонке помогли - это тоже неплохо, но и случись с ней что, главное - чтоб мы не упустили возможность. - Он повернулся на бок, подперев щеку рукой. - Хоть устал как собака, зато на душе легко. Мы за ночь завоевали и доверие Лондона, и доверие мужиков. Да еще и поработать их заставили, они ж работали ради себя, отстаивали свои интересы, и работали сплоченно. Для этого-то мы сюда и приехали научить их бороться сообща, а не просто выклянчить себе за работу лишний грош. Да ты и сам это понимаешь
   - Понимать-то я понимал, - ответил Джим, - но не представлял, с какого конца за дело браться.
   - А правило у нас только одно по обстоятельствам использовать любую возможность. Посторонних средств оружия или солдат - у нас нет. Сегодня удачная ночь: возможность представилась -лучше не сыскать, да и мы лицом в грязь не ударили. Лондон теперь наш Он прирожденный вожак. А куда вести - мы подскажем, особо стараться, думаю, и не придется А вести людей должен всегда один из них. Мы лишь растолкуем Лондону, что и как делать, а действовать вожаки должны сами. Лондона мы уже сейчас обучать всем премудростям начнем, а он это учение до остальных донесет. Вот увидишь, о прошедшей ночи все в округе знать будут сегодня же Ну, что ж, первый блин у нас отнюдь не комом. Конечно, потом нас могут за решетку упрятать, дескать, занимаетесь врачебной практикой без разрешения Но люди за нас горой встанут.
   - А как получилось, что все они вдруг так слаженно, так дружно заработали - прямо как часы, да и с охотой. Ведь ты им и сказал-то всего пару слов, а им все было в радость.
   - А как же иначе? Людям нравится работать плечом к плечу. У них в этом потребность. Знаешь, десять человек могут поднять в двенадцать раз больше, чем один. Чтоб их зажечь, нужна только искорка. Конечно, они недоверчивы, почти всякий раз, когда им предлагают делать что-то сообща, плоды их труда присваивает другой. Но взгляни на них, когда они работают на себя. Сегодня как раз такой случай, они старались не ради хозяина. Потому-то все у них и ладилось.
   Джим заметил:
   - Но тебе ведь так и не пригодились все тряпки. Зачем же ты велел Лондону их сжечь?
   - Неужто не понимаешь? Каждый, кто хоть малую толику дал, сознавал, что дает на общее дело, на его дело. Потому что ребенок этот появился на свет стараниями каждого. И отдай я кому тряпки, значит, его помощь не пригодилась, значит, обошлись без него. Они пожертвовали чем-то, оторвали что-то от себя - и нет вернее способа объединить людей, нацелить их на общее дело.
   - А сегодня будем работать? - спросил Джим.
   - Нет, пусть сначала весь лагерь узнает о том, что произошло ночью. А к завтрашнему дню это станет уже легендой. Вот и подождем до завтра. А сейчас нужно отоспаться. О лучшем заделе мы и мечтать не могли.
   Шелестели ивы у них над головами, изредка роняя, листья.
   - Не помню уж, когда так уставал, - признался Джим, - а душа радуется.
   Мак приоткрыл глаза.
   - Ты держишься молодцом. Толк из тебя выйдет. Хорошо, что ты со мной поехал. Ты здорово помог мне ночью. А сейчас закрывай-ка глаза, хватит разговаривать, пора спать.
   5
   Полуденное солнце, обозрев верхушки яблонь, заглянуло под тяжелые кроны, раскидало косые лучи, отпечаталось светлыми полосами и пятнами на темной земле. Яблони, разделенные широкими междурядьями, выстроились в длинные, сливающиеся на горизонте шеренги. В огромном саду кипела работа. К яблоням приставлены длинные лестницы, меж рядами - штабеля новеньких желтых ящиков. Издали доносился скрежет сортировочных конвейеров да перестук молотков. Сборщики с большими ведрами на веревках через плечо проворно взбирались по лестницам, осторожно снимали крупные яблоки с веток, наполняли ведра доверху, так же проворно спускались, высыпали яблоки в ящик. Меж рядами деревьев разъезжали грузовики, на них погружали полные ящики и отправляли на сортировку и упаковку. Подле каждой кучки ящиков стоял учетчик и помечал в блокноте, кто сколько ведер набрал. Яблони словно ожили: качали ветвями, напрягаясь под тяжелыми лестницами; сбрасывали переспелые плоды, и они глухо стукались о землю. Соловьем разливался какой-то свистун-виртуоз, скрытый от глаз кроной.
   Джим быстро спустился с лестницы, подтащил ведро к ящикам, высыпал яблоки. Молодой русоголовый учетчик в белых джинсах пометил в блокноте, кивнул и предупредил:
   - Аккуратнее яблоки вываливай, а то мякушки остаются.
   - Ладно, - бросил на ходу Джим, при каждом шаге он поддавал ведро коленкой. Взобрался на дерево, повесил ведро на крепкую ветвь. И тут заметил еще одного сборщика, тот стоял на толстом суку и тянулся к ветке, на которой росло много яблок. Под тяжестью Джима дерево качнулось, и сборщик посмотрел вниз.
   - Привет! А я, парень, и не знал, что ты на этом дереве собираешь. - Говоривший оказался тщедушным стариком с редкой, замусоленной бороденкой. На руках голубыми жгутами проступали вены. Ноги - точно спички ровные и худые, не под стать огромным тяжелым башмакам.
   - Да какая разница, кто где собирает, - ответил Джим. - Только мне кажется, ты не по годам резвый ишь, точно обезьяна по веткам скачешь.
   Старик сплюнул и внимательным взглядом проводил плевок. Водянистые голубые глаза зло заблестели.
   - Мало ли, что тебе кажется! Вы, сопляки, все уже списать меня готовы. Да я вас еще за пояс заткну, за день больше яблок соберу, заруби себе на носу!
   Он нарочито напружил ноги, дотянулся-таки до ветки с яблоками, обломил ее, снял яблоки, а ветку презрительно швырнул на землю.
   - Эй, поосторожней там, яблонь не ломать! - крикнул снизу учетчик.
   Старик лишь недобро оскалился, выставив большие, как у суслика, передние зубы, - по два сверху и снизу.
   - Ишь, деловой какой! - пробурчал он.
   - Студент, небось, - сказал Джим. - Куда ни сунься, непременно на студентов наткнешься.
   Старик присел на толстый сук.
   - А много ль они знают? Учатся-учатся в колледжах, а толку - чуть. В блокноте чиркать умеет, а так - дурак дураком.
   - Зато нос задирать мастера, - поддержал его Джим.
   - Взять хотя бы нас, - продолжал старик, - может, мозгов у нас и впрямь маловато, зато что умеем - делаем исправно.
   Джим попытался сыграть на достоинстве старика, так часто делал в беседах Мак.
   - Ну, ты, к примеру, до семидесяти лет дожил, а только и умеешь, что по деревьям лазать. А я так даже в блокноте чиркать или белые штаны носить и то не дорос.
   Старик взъярился.
   - Волосатой лапы у нас нет! Без нее легкой работенки не видать! Потому-то и ездят на нас все, что лапы у нас нет.
   - Ну и что же, по-твоему, делать?
   И враз, словно выпустили из старика воздух, поник он. Пропала ярость. Взгляд сделался нерешительным, да же испуганным.
   - А Бог его знает. Мириться - вот и все. Нас, как стадо свиней, гоняет нужда по всей стране, и такой вот молодчик студент еще и пинка даст!
   - Он-то не виноват. Работа такая. Хочешь место со хранить работай как велели.
   Старик ухватил еще одну ветку с яблоками, снорови сто обобрал ее и осторожно сложил яблоки в ведро.
   - В молодости еще думал: можно что-то изменить, сейчас мне уж семьдесят один, - устало вздохнул он.
   Проехал грузовик с ящиками яблок.
   Старик продолжал:
   - Я на севере лес валил, а тут эти ИРМовцы < Члены профсоюзной организации "Индустриальные рабочие мира", сокращенно "ИРМ"> такого шороха навели! Я лесоруб что надо, лучше не сыскать. Да и сейчас, видишь, еще неплохо с деревьями управляюсь. А тогда надежд у меня было - хоть отбавляй. Конечно, ИРМовцы и хорошего кое-что сделали: до них, например, сортиров не было, только ямы понарыты; помыться негде было. Но плетью обуха не перешибешь. Построили нам и туалеты, и души, да только все потом прахом пошло, - рука старика безотчетно потянулась к следующей ветке. - Вступал я в профсоюзы, как же! Бывало, выберем председателя, не успеешь оглянуться, а он уж задницу хозяевам готов лизать, и начхать ему на наши интересы. Мы, знай, платим взносы, а казначей нас же еще и ругает. Не знаю, может, вы, молодые да ранние, лучше понимаете, что к чему. А мы что смогли, то и сделали.
   - А сейчас, значит, готовы хозяевам уступить? Джим в упор взглянул на старика.
   Тот устроился поудобнее на толстом суку, держась лишь одной рукой, пальцы у него были большие, но костлявые.
   - Нутром чувствую: что-то будет. Ты, небось, скажешь, что я совсем рехнулся, уж если раньше все хорошо продумывалось, и то без толку, чего же теперь ждать. И все ж я что-то нутром чую.
   - Так что чуешь-то?
   - Сразу и не скажешь. Знаешь, когда вода закипает, рябь идет, пузырьки. Вот и сейчас что-то вроде. Я ведь с бродягами-сезонниками бок о бок всю жизнь проработал. И сейчас вижу: задумки у них никакой. Просто само по себе все, как вода закипает. - Глаза у него затуманились. Он вскинул голову, так что разгладились складки кожи на дряблой шее. - Просто мы слишком долго голодали, слишком долго нами хозяева помыкали. Объяснить не берусь, а вот нутром чую.
   - Так что ж это? - снова спросил Джим.
   - Злоба! - выкрикнул старик. - Вот что! Знаешь ведь, как перед дракой сначала кровь в голову ударит, аж жарко станет, потом вроде как под ложечкой засосет, и внутри все задрожит. Вот и сейчас так же. Только не в одном человеке, а в целом миллионе. И этот миллион - как один великан, его и бьют, и голодом морят, и вот он приготовился к драке, и внутри аж все дрожит. Сами парни еще не понимают, что происходит, но лопнет у нашего великана терпение, и ни один в стороне не останется. Даже подумать страшно. Они всем глотки перегрызут, сожрут с потрохами. - Старик покачнулся и вцепился обеими руками в ветку. Нутром чую, закипает-закипает вода. И так бывало повсюду.
   - Но ведь нужно все продумать. - Джима даже бросило в дрожь от волнения. - Составить план и направить людей, чтоб на пользу им вышло.
   Старик, похоже, выдохся после столь пламенной речи.
   - Когда великан начнет все крушить, никакими планами его не сдержать - будет бросаться на все и вся и рвать на части. Уж больно изголодался да и лиха натерпелся. А хуже всего то, что уж очень долго его унижали как могли.
   - Но если найдется несколько предусмотрительных людей и они все же составят план...не унимался Джим.
   - Надеюсь, не доживу до этого дня, - покачал головой старик. - Они ведь друг другу горло перегрызут, перебьют друг друга. И не останется ни людей, ни сил, и все пойдет постарому. Глаза б мои всего этого не видели, умереть бы до этого дня. Вы, сосунки, еще на что-то надеетесь. - И он полез с полным ведром вниз. - А у меня уже надежды никакой. Ну-ка, уйди с дороги. Болтовней много не заработаешь, пусть студенты языки чешут.
   Джим переступил с лестницы на ветку и пропустил старика. Тот высыпал яблоки, и направился к другому дереву. Все так же шуршали конвейеры в сортировочной и стучали молотки. А по шоссе проносились грузовики. Джим взял полное ведро, отнес к ящикам. Учетчик снова сделал пометку в блокноте.
   - Будешь баклуши бить - много не заработаешь, еще нам задолжаешь, - предупредил он.
   Джим покраснел, набычился.
   - Занимайся-ка лучше своей писаниной, - буркнул он.
   - Ишь, какой сердитый!
   Джим взял себя в руки и смущенно улыбнулся.
   - Что-то устал я с непривычки, - примирительно сказал он.
   Русоголовый усмехнулся.
   - Известное дело, намаешься, так на всякого лаять станешь. Ты б на дерево залез да там и устроил перекур.
   - Так и сделаю, - и Джим направился к яблоне. Поднявшись, повесил ведро на ветку и принялся собирать яблоки. А вслух произнес:
   - Вот и я, как цепной пес, злой стал. Нельзя так. Хватит того, что отец в злобе жил.
   Работал он теперь не спеша, каждое движение стало расчетливым и выверенным, как у машины. Солнце уже клонилось к закату, вот почти скрылось, лишь на верхушках деревьев догорали последние блики. Далеко в городке прозвучал гудок. Но Джим все работал и работал. Уже смеркалось, когда наконец остановился конвейер и учетчики объявили:
   - Кончай работу! На сегодня все!
   Джим спустился на землю, высыпал последнее ведро, поставил его в ряд с другими. Учетчик записал общее количество, подвел итоги. Сборщики некоторое время еще не расходились, сворачивали самокрутки, негромко переговаривались. Потом не спеша пошли по яблоневой аллее к дороге, за которой их ждал кров.
   Впереди Джим увидел старика, прибавил шагу, догнал его. Шагал старик тяжело, худые ноги сгибались плохо.
   - А, опять ты, - узнал он Джима.
   - Не пойти ли вместе, думаю.
   - Да кто ж тебе мешает? - старик, очевидно, был доволен.
   - Родные-то у тебя здесь есть?
   - Родные-то? Нет.
   - Так если ты один-одинешенек, прилепился бы к какой богадельне, пусть местные власти тебя поят-кормят.
   Старик ответил с холодным презрением.
   - Я деревья валил, мне равных не было. Ты, сосунок, и леса-то, поди, не видел. Все равно ничего не поймешь. До моих лет никто из лесорубов не дотягивал. Такие, как ты, слабаки, в обморок падали, лишь глядя, как я работаю. А здесь по этим паршивым яблоням лазай! И богадельня не по мне! Я всю жизнь в опасности работал. Я на тридцатиметровой высоте был, и веткой мне сорвало спасательный пояс. Работал с ребятами, а их возьми, да де ревом придави - только мокрое место осталось. А ты меня в богадельню! "Дан, иди похлебку есть!", и я хлебу шекпокрошу, и рад стариковской тюре. Да я скорее с яблони вниз головой прыгну! Я, брат, деревья валил.
   Они медленно шли садом. Джим снял шапку, взял в руку.
   - Ну, и что твоя работа дала? Состарился ты, тебя и выбросили.
   Дан крепко, до боли, ухватил Джима за локоть.
   - Давала мне работа немало, ох немало. Бывало, залезу на самую что ни на есть верхотуру, и душа радуется: ведь у хозяев моих кишка тонка сюда залезть. А я - на верху, и смотрю вниз, все такое маленькое, и люди - ровно муравьи, а я тут - наверху, во весь свой рост. Так что работа мне много давала.
   - А наживались на ней другие, - вставил Джим. Они разбогатели, а тебя - коленкой под зад, когда сил поубавилось.
   - Ну и что. Да, уволили. Так я и впрямь уже сдавать начал. А впрочем, мне на них плевать.
   Впереди обозначился приземистый беленый сарай мет ров пятьдесят в длину. - его поставили хозяева для сборщиков - двери и квадратики окон каждые десять метров. Коекакие двери открыты, свет ламп и свечей падал на землю. Кое-кто сидел на пороге, вглядываясь в густеющие сумерки. Перед сараем торчала водопроводная колонка, вокруг собрался народ, каждый по очереди набирал в пригоршню воды, ополаскивал лицо, волосы, оттирал руки. Женщины наполняли ведра, котелки. У полутемного дома сновали детишки, непоседливые и озорные. Доносились обрывки вялого разговора - люди устали. Мужчины возвращались из сада, женщины - с сортировки и упаковки. Впритык к северному углу барака стоял магазин, окна его сейчас ярко горели. Там продавались в кредит по рабочим талонам продукты, одежда. У входа выстроилась очередь. А из магазина гуськом выходили мужчины и женщины с консервными банками, буханками хлеба.
   Джим и Дан подошли к бараку.
   - А вот и конура, - сказал Джим. - Тебе б не помешало старуху под боком иметь, чтоб хоть готовила.
   - Схожу-ка я, пожалуй, в магазин, куплю банку фасоли. Вот дураки: платят по семнадцать центов за фунт. А сушеной фасоли за те же деньги можно целых четыре фунта купить. А сваришь - так, почитай, ее в два раза больше станет,
   - А что ж ты сам тогда в банках фасоль покупаешь?
   - Некогда мне возиться, готовить. Я прихожу усталый как собака и голодный.
   - Так ведь и у остальных времени не больше. И женщины, и мужчины с утра до ночи работают. А бакалейщик еще и три цента сверху дерет, потому что, видите ли, продукты почти с доставкой на дом, не приходится измученным людям в город ходить.
   Дан повернулся, нацелив жидкую бороденку на Джима.
   - А тебе, малый, везде нужно нос сунуть, да? Ты как щенок с костью: мусолишьмусолишь, а зубки-то слабенькие, не ровен час сломаешь.
   - Если побольше ребят за эту кость возьмутся разгрызем!
   - Как знать! Я семьдесят один год прожил, и на людей, и на собак насмотрелся - все так и норовят кость друг у друга утащить, не видел я, чтоб две собаки одну кость грызли, зато горло друг дружке перегрызть за эту кость - сколько угодно.
   - Что-то безнадегой от тебя несет, - заметил Джим.
   Старик осклабился, снова выставились четыре огромных резца.
   - Мне семьдесят один год, - примирительно сказал он.- Не обращай на меня внимания, грызи, давай, свою кость. Может, сейчас уж и люди, и собаки совсем переменились.
   Они поравнялись с водопроводной колонкой, земля вокруг уже превратилась в месиво. Вдруг от очереди отделился человек и пошел им навстречу.
   - Это мой приятель, Мак. Славный парень.
   Но старик ответил нелюбезно:
   - Не хочу я ни с кем больше разговаривать. Ничего не хочу, даже фасоль на ужин подогревать.
   Подошел Мак.
   - Привет, Джим. Как день прошел?
   - Неплохо. Знакомься, это Дан. Он на севере лес валил во времена ИРМовцев.
   - Рад познакомиться, - уважительно произнес Мак. Наслышан я о тех временах. Тогда забастовка всю работу парализовала.
   Дан заговорил охотнее.
   - Я-то сам в ихнем профсоюзе не состоял, - принялся объяснять он. - Я-то сам лес валил. А эти ИРМовцы - бестии продувные -все ж таки свое дело делали. Им лесопилку спалить - раз плюнуть.
   Мак заговорил снова, все так же уважительно.
   - Ну, раз они дело делали, чего ж от них еще и требовать?
   - Им палец в рот не клади. И говорить-то с ними тошнехонько. Все им не так! Ладно, я в магазин за фасолью пошел, - и повернул направо.
   Смеркалось. Джим взглянул на небо и увидел несущийся по нему клин.
   - Мак, смотри, это что?
   - Дикие утки. Что-то рано они в этом году улетают. Ты что, диких уток не видел?
   - Нет, только читал о них, - признался Джим.
   - Не возражаешь, если поужинаем хлебом с сардинами? Нам еще работать потом, так что готовить ужин некогда.
   Джим, устало переставлявший ноги, подобрался, поднял голову.
   - Что за работа. Мак?
   - Дело вот в чем. Я днем работал рядом с Лондоном. Он - мужик мозговитый. Во многом успел уже сам разобраться. Говорит, парней можно расшевелить. У него по соседству, в самых больших садах - там сорок тысяч акров - приятель работает, он может своих людей сговорить. Сам-то Лондон зол как черт из-за этих расценок. На что угодно пойдет. Приятеля его фамилия - Дейкин. Вот сегодня мы с ним и потолкуем.
   - Неужто пошло дело? - обрадовался Джим.
   - Похоже. - Мак скрылся за одной из темных дверей, через минуту появился с банкой сардин и буханкой хлеба. Положил хлеб на порог, открыл банку.
   - Ну, а ты прощупал народ, как я тебе говорил?
   - Мало что удалось. Разве что с Даном поговорил.
   Мак застыл с банкой в руке.
   - Это еще зачем? Зачем с ним говорить-то!
   - Да мы на одном дереве оказались.
   -И ты на другое не мог перебраться? Как же наши люди время разбазаривают! Джой, так тот и котят агитировать готов. Нечего тратить время на таких, как Дан, стариков. Толку от него нет. С таким поговоришь - сам во всем разуверишься, надежду потеряешь. У стариков уже пороху не осталось. Все в прошлом. - Он поставил открытую банку перед Джимом. - Возьми-ка рыбку-другую да на хлеб положи. Лондон сейчас тоже ужинает. Поест, и поедем, у него свой "форд".
   Джим вытащил перочинный нож, достал из банки три сардины, положил на ломоть хлеба, прижал сверху, чуть сдобрил оливковым маслом из банки и сверху положил еще ломоть хлеба.
   - Как дела у девчонки-то?
   - У какой девчонки?
   - Да у той, что родила.
   - Все в порядке. Лондон меня до небес превозносил. Я сказал ему, что никакой я не врач, а он заладил док да док, иначе и не называет, Уж очень он ко мне проникся. А бабенка-то ничего, если приодеть да подкрасить. Сделай-ка себе еще бутерброд.
   Совсем стемнело. Почти все двери были уже закрыты, тусклый свет из окошек обозначил на земле желтые квадратики. Мак дожевывал бутерброд.
   - В жизни своей столько уродливых баб не видел, - посетовал он. Только на тринадцатилетних и можно смотреть. А за каждой уж, небось, восемнадцатилетний хмырь ухлестывает. Впрочем, и я еще не старик.
   Джим усмехнулся.
   - Ты, видно, привык вопросы постельные с политэкономическими заодно решать. Вот тебе сейчас и туго.
   - Попробуй раздели их, - усмехнулся Мак. - Мужское естество всегда о себе напомнит, стоит чуть солнышку меня приласкать. Это в порядке вещей.
   Зажглись редкие звезды, словно острые алмазные иглы пронзили холодную тьму. В соседней клетушке вдруг загомонили, потом все стихло, лишь изредка слышались одиночные выкрики.
   Джим обернулся на шум.
   - Что там происходит. Мак?
   - В кости играют. Это они в два счета организуют. На что ж они играют, денег-то нет. Может, просаживают следующую получку? А ведь кончится работа, большинство из них и цента не получит, после того, как с бакалейщиком расплатятся. Смотрю, один из магазина тащит две большущие банки колбасного фарша. Небось, в один присест все и съест, а завтра животом будет маяться. Как все истосковались по вкусной еде! Ты не замечал, Джим, когда наголодаешься, тогда о чем-то одном мечтаешь? Я, например, о картофельном пюре, да чтоб масла побольше. А этот парень, небось, не один месяц о мясе мечтал, вот и дорвался.
   Вдоль дома шел большой человек, освещенные окна отбрасывали блики ему на лицо.
   - А вот и Лондон, - определил Мак.
   Тот, покачивая плечами, подошел. В обрамлении черных волос высвечивала лысина.
   - Ну, все, я поел, пошли, - сказал он. - Мой "форд" за домом.
   Он повернулся и зашагал обратно. Мак и Джим - следом. За домом они увидели прогулочную модель "форда" с откидным верхом. Клеенчатые сиденья обтрепались и порвались, из прорех торчали пружины, волосяная набивка. Лондон сел за руль, включил зажигание. Машина заурчала.
   - Крутани-ка, Джим. - Мак подал ему заводную ручку.
   Тому пришлось налегать всем телом на неподатливую ручку.
   - Ну как? У меня уж руки отваливаются.