Его слова были очень важны, я знал, что должен запомнить их все, ведь где-то в них таилась разгадка… Но орбиты светил, нарезающих витки вокруг моей головы, все сужались, и, чтобы не уплыть из реальности окончательно, я схватился за стакан с виски и залпом выпил до дна.
Наверное, это была ошибка. У виски был мерзкий вкус. И этот вкус был последним, что мне удалось запомнить из того вечера.
10
Телефон зазвонил ровно без двадцати десять. Он взорвался целым фейерверком мерзких звуков.
Стены рушились от грохота телефонного звонка, и обезумевшие жители в ужасе метались по улицам гибнущего Иерихона.
— Алё?
— Стогов? Ты что — спишь?
Это был Осокин. Я сказал, что сплю.
— А ты знаешь, сколько времени?
— Не знаю.
— Вставай, на работу опоздаешь.
— Мне не надо на работу.
— Все равно вставай.
— Леша, ты когда-нибудь слышал о такой штуке — называется «гуманность»?
— Что-то слышал, не помню, что именно. Плохо, дружок?
— Не то слово.
— Выпей апельсинового соку и прими душ.
Из последних сил я спросил:
— Леша, чего тебе надо?
— Давно ты, Стогов, не навещал заболевшего друга.
— После сегодняшнего утра ты навсегда потерял право называться моим другом.
— Да? Жаль. Я, между прочим, хотел тебе помочь.
— Неужели ты сейчас привезешь мне пива?
— Пока ты пьянствовал, я отгадал загадку убийства твоего ирландца…
— Дай догадаюсь. Ты нашел на одежде убитого отпечатки пальцев Джека Потрошителя?
— Когда позавчера ты был у меня в больнице, то говорил, что топор всадили ирландцу в череп сзади. Так?
— Так.
— Справа и по самую рукоятку. Так?
— Так. Но имей в виду, если меня сейчас стошнит, виноват будешь ты.
— Тебя не удивляет, что топор всадили именно справа?
Я закрыл глаза и попытался сообразить — о чем это он?
— Леша, ты о чем?
— Подумай сам. Ты стоишь и смотришь в затылок парню, который стоит прямо перед тобой. Представил? Берешь топор, замахиваешься… С какой стороны ты замахиваешься? Неужели не понимаешь? Любой нормальный человек замахнулся бы правой рукой и всадил лезвие в ЛЕВУЮ сторону затылка. Понимаешь?
— Нормальные люди вряд ли стали бы махать топорами в абсолютной темноте.
— Не тупи. Я имею в виду, что убийца был левшой. Он замахнулся с левой руки — потому топор и оказался справа.
— Запиши — я дам тебе телефон гувэдэшника, который выдает лицензии частным детективам. Нельзя зарывать такой талант в землю.
— Тебя не интересует разгадка этой истории?
— Меня сейчас интересуют две вещи.
— Какие?
— Во-первых, стакан холодной воды.
— А во-вторых?
— А во-вторых, еще один стакан холодной воды.
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— Сволочь ты, Стогов. Я ведь помочь тебе хотел…
— Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода.
— Это невозможно. За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь?
Я положил трубку. Рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы — девяносто в минуту. Болело, кажется, все — от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного поташнивало.
Я повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи.
В квартире кто-то был. На кухне бубнило радио. В душе слышался плеск воды.
Оторвать голову от подушки и сесть было все равно, как если бы я решил руками остановить Луну. После того как встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы.
Похмелье — это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей — тяжело вдвойне.
Как-то я проснулся оттого, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время — два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…»
Те полминуты, пока диктор не объяснил, что оборотнями на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я физически ощущал, как седею. А сегодня Осокин со своими гипотезами…
Теплая и мерзкая вода из-под крана была восхитительнее французских вин. Скрипя суставами, я натянул брюки и пошел в спальню.
На стуле висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего, она уже отправилась в душ. Может быть даже успев перед этим попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга.
Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные кони, я сел, поднял книгу и прочел: «…Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…»
Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь?
Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1. Рождение олененка».
Тьфу!
— Привет, ковбой!
Она стояла в дверях. Мокрая, свежая, зеленоглазая. Мое старое полотенце, которое она прижимала к голой груди, не могло скрыть даже трети достоинств ее фигуры.
Похмелье обострилось настолько, что об него можно было порезаться. Я почувствовал, что опять умираю от жажды.
— Доброе утро, Дебби.
— Все в порядке? Пульс и дыхание? Полотенце на лоб? Подкожную инъекцию витаминов?
— А нету пива? Холодного?
— Плохо?
— Лучше бы я умер вчера…
— Лучше бы ты что?
— Ты, наверное, хочешь одеться? Я сейчас выйду.
— Неловко просить тебя так напрягаться.
— Ты ведешь себя как в дешевом кино. Не стыдно?
— Как в дешевом кино? Посмотри на себя в зеркало. На выражении твоего лица нужно ставить гриф «Детям до 16…».
Я встал, обошел ее и поковылял на кухню варить кофе.
В раковине со времен какой-то из древних цивилизаций сохранилась пирамида грязной посуды. В нескольких стоящих на столе тарелках были набросаны окурки… горы окурков.
Странно — вечерами, глядя на неустроенность своего быта, я ощущаю приливы чистой как слеза вселенской тоски. Зачем мы в этом мире, спрашиваю я себя и не нахожу ответа.
С утра ничего подобного я не испытываю. Похмелье, ставшее традицией, не допускает абстрактных вопросов.
Дебби тоже пришла на кухню.
— Как ты живешь, Стогов? Нет, ну как ты живешь? Разве можно жить так, как ты живешь? Это же не дом, это помойка!
— Ты можешь пройти и портить мое прекрасное утреннее настроение сидя.
Она показала пальцем на один из моих лучших стульев:
— На что я, интересно, сяду? Вот на это? Оно сейчас развалится.
— А ты попробуй. Выглядишь ты вроде стройной. Не знаю, правда, сколько весит твое чувство юмора.
Дебби посмотрела на меня. Не знаю, что во мне не понравилось ей больше — опухшая физиономия или дрожащие руки. Она молча вымыла нам по чашке, блюдцу и ложке и налила горячего кофе.
— Пить-то хочешь?
— Хочу. Пива бы сейчас.
— Ты пьешь хоть что-нибудь, кроме пива?
— Как-то раз я пробовал кока-колу.
— Ты пьешь коку? Как ты можешь пить эту гадость?
— Ну почему сразу гадость?.. Нормальный напиток. А что пьешь ты?
— Я пью пепси. Не травить же себя кокой!
— Между ними есть разница?
Дебби посмотрела на меня с сочувствием. Мы молча допили первый кофейник, и Дебби намолола кофе для второго.
— Знаешь, доктора говорят, что лучше всего от похмелья помогает хороший секс. По утрам секс получается наиболее эффективным.
Я помычал в том смысле, что где это, интересно, она видела молодцов, которые в моем нынешнем состоянии были бы способны на эффективный секс?
— Легче всего свалить все на похмелье. Ты, между прочим, и вечером был тот еще любовничек…
— Я надеюсь, вчера ты не воспользовалась моим состоянием для того, чтобы…
— Воспользовалась.
— Ты хочешь сказать, что мы…
— Естественно.
— Врешь?
— Естественно.
Дебби засмеялась. Она-то чувствовала себя просто великолепно.
— Что тебя так веселит?
— Выражение твоего лица.
— Я ведь и разозлиться могу!
— Это не очень опасно.
За окном по-прежнему лил дождь.
— Это ты привезла меня вчера домой?
— Кто же еще?
— Спасибо.
Все еще смеясь, Дебби рассказала, что вчера совсем уже пьяного запихнула меня в такси и таксист с трудом отыскал нужную улицу в купчинских лабиринтах, а я всю дорогу орал, что отыщу убийцу и предам его суду Линча.
— А парни?
— Что «парни»?
— Куда делись парни?
— Поехали домой. Брайан, пока ловил такси, упал в лужу, весь перемазался. Ты не помнишь?
— Не-а.
Я решился закурить и прислушался к себе. Организм вроде бы не возражал против курения. Версия Осокина об убийце-левше была, конечно, полным бредом, однако на всякий случай я спросил:
— Знаешь, Дебби… Ты только не удивляйся… Скажи, а среди вас троих… тебя и парней… нет левши? Человека, который все делает не правой, а левой рукой.
— Есть.
Она произнесла это совершенно спокойно.
— Есть левша?
— Да. Это странно?
— Кто он? Мартин?
— Почему Мартин? Нет. Совсем не Мартин. Единственный левша в нашей группе — это Брайан.
11
Все вставало на свои места. Мне дали в руки ключ, и он с первого раза подошел к замку.
Осокин — молодец. Хоть и болеет неприличными болезнями, но — молодец.
Я вспомнил, как в пикете милиции на «Сенной» Брайан говорил капитану, что, когда погас свет, ему показалось, что я начал перемещаться. Похоже, что уже тогда он стремился бросить подозрение на как можно большее количество окружающих.
Я покосился на Дебби. Она молча прихлебывала кофе и смотрела за окно, где великий город, северная столица и северная же Венеция, тонул в потоках дождя.
Надо же, всего один маленький фактик — и вся эта история оказалась простой, как задачка для младших классов.
— Ты вообще ничего не помнишь из вчерашнего?
— Почему? Кое-что помню. Помню, как мы наперегонки пили…
— Ты, кстати, проиграл… Ты помнишь, что в час дня у нас встреча с парнями?
— Как это я проиграл? Я как раз выиграл! Только я, как джентльмен, не хочу тебе об этом напоминать. А где у нас встреча?
— И после этого у тебя хватает совести заикаться насчет выигрыша? Ты же сам вчера договаривался встретиться с ними в кафе на Литейном.
Я попытался вспомнить, какого черта мне понадобилось встречаться с ирландцами именно на Литейном. Вспомнить не получалось. Я молча пошел одеваться.
Кафе «На Литейном» было дешевой забегаловкой. Когда мы вошли, ирландцы уже сидели за столиком. Выглядели парни тоже неважно. Я заказал «Хванчкары» для Дебби и кружку пива для себя.
— Давно сидите?
— Минут десять.
— Ты, говорят, вчера упал? В лужу…
— Я?! Клевета! Я был тверд на ногах как скала!
— Черт бы вас побрал! Со всеми вашими конкурсами. Придумали тоже — пить наперегонки! Если я помру в этом сыром городе, что скажет мой редактор?
Дебби пожала плечами:
— Лично я чувствую себя абсолютно нормально.
— Может, выпьем граммов по пятьдесят водки?
— А что?! Давайте! Давайте выпьем!
— Хватит пить, ковбои. Все равно не умеете. Вы бы, guys, видели Стогова сегодня с утра.
— Я выглядел плохо?
— Ты никак не выглядел… Такое впечатление, будто тебя вообще не было в комнате.
Брайан равнодушно поинтересовался, переспали ли мы? Я заметил, что кружку он держит действительно левой рукой.
— Ага! Дождешься от этого алкоголика!
— А я люблю делать секс с утра. Очень помогает.
— Научи этому Стогова. А то он умрет, так и не изведав этого удовольствия.
— Какие планы на сегодня?
— Ты забыл? Мы же договаривались!
— О чем?
— Как о чем?! Как о чем?! Ты же сам сказал, что здесь, на Литейном, есть тату-салон, где собираются петербургские радикалы.
Я сделал вид, что о тату-салоне, разумеется, помнил… просто не думал, что им это так интересно.
— Это далеко? Такси ловить будем?
— Это рядом. Дойдем пешком.
— Там хорошие мастера?
— Не знаю. Никогда не видел их за работой.
— Думаю сделать себе татуировочку. Маленькую. Где-нибудь на спине. Через два дня уезжаем. Пусть останется хоть какая-то память.
Я подумал, что если мои подозрения подтвердятся, то никуда дальше Колпинской зоны Брайан не уедет.
Тату-салон, который я обещал показать ирландцам, назывался «Тарантул». Официально заведение именовалось «Салон красоты „Nola»", а «Тарантулу» в салоне принадлежала каморка в дальнем от входа конце зала.
Хозяева «Nola» хотели превратить заведение в универсальный центр красоты. Здесь заплетали африканские косички, делали точечный массаж, омолаживали кожу лица и даже могли вживить вам в ногти настоящий жемчуг. Не обойтись тут было и без мастеров-татуировщиков.
Тех пустили в помещение, и вразрез с общей политикой салона тату-мастера превратили свой «Тарантул» в место встречи сомнительных типов, увешанных сережками и пахнущих черт знает чем.
Мы открыли дверь «Тарантула». Первое, что я увидел, — угол, заставленный пивными бутылками. Мы огляделись. Раковина, кушетка, много зеркал. На стене висел порнопостер с начерченной на нем мишенью для дартса.
На низком столике лежали каталоги с узорами. Попросите — и их в темпе нанесут на ваше собственное тело.
Мастера сидели тут же. На жизнь они смотрели мутными глазами. Один из мастеров буркнул:
— Слушаю?
Очевидно, парень давно работал на данном поприще. Его руки, чуть прикрытые рукавами футболки, были изукрашены до самых ногтей. О мелочах вроде пары дюжин сережек, вдетых в брови и ноздри, упоминать не стану.
— Мой приятель хотел бы сделать себе татуировку. Маленькую. На память.
— Который приятель?
Судя по запаху, парень вчера занимался приблизительно тем же, чем занимались мы.
Брайан шагнул вперед:
— Я.
— На память так на память. Садись, выберем узор. Пожелания имеются?
Брайан с мастером зарылись в каталогах. Брайан пытался на пальцах объяснить, что именно он хотел бы увидеть на своей коже. Мастер сыпал названиями модных тату-стилей: трайбл, келтик, нью-скул…
— Что такое твой трайбл?
— Русские народные сказки читал? Помнишь, как там украшены заглавные буквы? Лилии, летящие птицы, львы вполоборота. И все плавно друг в друга перетекает.
— А-а! У нас в Ирландии тоже есть такие узоры.
— Ты из Ирландии? Что ж ты не сказал, что из Ирландии? Я люблю, если из Ирландии.
— К вам часто заходят ирландцы?
— Ты — первый.
— Но вы любите ирландцев?
— Охрененно! Тебя как зовут? А меня Володя. Я тебе, Брайан, скидку дам. Дискаунт. Обычно за тату площадью с сигаретную пачку я беру сто пятьдесят баксов. С тебя возьму сто двадцать. Идет?
Брайан стал расстегивать рубашку. Грудь у него оказалась волосатой. Он лег животом на кушетку.
— Сюда колем?
— Сюда, Володя.
Мастер ручкой нарисовал узор на коже, достал из шкафчика несколько тюбиков краски, натянул резиновые перчатки и включил татуировальный агрегат, который жужжал очень мерзко.
«Не больно?» — иногда интересовался Володя. «Все о’кей», — хмыкал Брайан. Сперва все затаив дыхание наблюдали за татуированием. Потом наблюдать надоело.
Мы сходили выпить пива, вернулись, поняли, что ничего не меняется, и заскучали. Мартин листал садо-мазо журнальчик. Мы с Дебби рассматривали скотчем приклеенные к стене объявления.
Иногда в помещение заходили другие мастера… а может, не мастера?.. Они обсуждали орнамент и трогали кожу Брайана грязными пальцами. Напарник Володи, сидевший в углу, все еще молчал.
Объявления на стенах оповещали о концертах в дешевых клубах и акциях андеграундных художников. Некоторые показались мне любопытными.
В клубе «Werewolf» вчера проходило байкерское шоу. В клубе «Рейхстаг» — концерт экстремальной музыки «Черная месса». В заведении «Рыло на боку» (чего только нет в моем городе!) — акция под названием «Глухонемые за легализацию марихуаны».
Дебби, тоже изучавшая флаеры, спросила:
— Володя, вы коммунист?
— Я? Нет. С чего ты взяла?
— У вас на стене висит плакат с серпом и молотом.
— Не обращай внимания. Это студенческая эмблема.
— В каком смысле «студенческая»?
— Стас (кивок в сторону неразговорчивого напарника) — студент. Серп и молот означают «Коси и забивай». В смысле коси лекции и забивай на учебу.
— Это что-то значит?
— Never mind. Ты не желаешь тоже сделать наколочку?
Володя посмотрел на Дебби и широко улыбнулся. Одного переднего зуба у него не хватало.
— Тебе, подруга, за полцены сделаю.
— Нет. Спасибо.
— Это же модно. Мужикам нравится.
— В России мужчинам очень трудно понравиться.
— А пирсинг? В сосок?
— Мое тело нравится мне таким, какое есть.
— Да-а, хорошее тело…
Минут десять Володя молчал. Мне было видно, что ему есть что сказать.
— Скарификация!
— Что «скарификация»?
— Давай сделаем тебе скарп. Нанесем на тело искусственный шрам!
— Искусственный шрам?
— Да! Раскаленным железом! Выглядит, будто тебя пытались зарезать.
— А силиконовый имплантант в пенис у вас не ставят?
— Не хочешь скарп?
— Стогов, тебе не кажется, что мы давно не ходили пить пиво?
Володя увял. Еще немного пожужжав машинкой, он выключил ее, снял перчатки и закурил.
— Стасик, контур я набил. Заштриховывать тебе. Я не успеваю. У меня важное дело.
Лежавший на кушетке Брайан посмотрел на серое лицо Стаса… его дрожащие руки… похмельные глаза и заволновался.
— А-а… это…
— Не бойся. Стас — мастер. Выпил вчера, но для работы это не важно.
Стас первый раз подал голос:
— Может, сделаешь сам?
— Не могу. Нужно бежать. За мной мужик приехать обещал. На белом «БМВ».
— Зачем ты нужен мужику на белом «БМВ»?
— Мужик приедет. Он обещал. Я должен сделать наколку его собаке.
— Зачем собаке наколка?
— Мужик купил себе охрененно дорогую собаку. Пока собака была маленькая — она вся была черная. А как подросла, у нее вокруг глаз шерсть побелела. Вроде как пятно. А с пятнами на выставки не берут.
— И чего?
— Собака стоит несколько тысяч баксов. Мужику проще заплатить мне триста, чтобы я закрасил собаке пятно, чем завести новую.
Брайан спросил:
— Вы действительно будете татуировать собаку?
— Мне бы платили — я бы и суслика разукрасил.
— Вы красите собак теми же иголками, что и людей?
— Со стерильностью у нас строго. Не парься. Я даже работаю в одноразовых перчатках.
Володя попрощался и ушел. Стас занял его место, и через полчаса татуировка была готова. Брайан поднялся с кушетки и бросился к зеркалу. На его спине, под лопаткой, сплетаясь телами, расположились лев, хвост которого плавно перетекал в букет цветов, и птица Гамаюн.
— Shit! Ничего не видно! Дебби! Посмотри! Как там?
Дебби сказала, что узор получился красивый, ровно заштрихованный и очень яркий. Мне он тоже понравился. Стас предупредил, что первую неделю тату нельзя тереть мочалкой и лучше почаще смазывать кремом.
Мы вышли на улицу, и Брайан угостил всех пивом. Я спросил, что теперь?
— Не знаю. Посоветуй что-нибудь.
Дебби отбросила допитую бутылку и сказала, что вычитала на афишах, что сегодня в дискассинг-клабе «Dark Side» будет акция, которая называется «Анархо-елка».
— Ты же радикал. Может, тебе будет интересно?
— А что такое «анархо-елка»?
Я пожал плечами:
— Понятия не имею. Елками называются новогодние представления для детей. Об «анархо-елках» слышу впервые. Наверное, это новогодний праздник для анархистов. Хотя какой сейчас Новый год?
— Во сколько начало?
— Написано — в пять.
— Мартин, ты не занят сегодня вечером? А ты, Илья? Значит, договорились…
— Тебе это действительно интересно?
— Конечно! Я же левый!
— Как это?
— Я — парень преданный левой идее!
— Серьезно?
— Я — настоящий левый радикал!
Брайан засмеялся и сказал, что он настолько левый, что даже левша.
При упоминании о левшах перед глазами у меня всплыл окровавленный затылок Шона с торчащим из него топором. С торчащим с ПРАВОЙ стороны топором.
Я посмотрел Брайану прямо в лицо.
— А ты действительно левша?
— Действительно.
— Как интересно… Ты ведь единственный левша во всей нашей компании, да?
— Вообще-то, да. А что?
Мы смотрели друг на друга и молчали. Улыбка медленно сползала с его лица.
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Да так…
Брайан смотрел мне в глаза. Я смотрел на него. Брайан отбросил докуренную сигарету, медленно раздавил ее каблуком и сказал:
— Знаешь что, Илья. Не здесь же нам обо всем этом говорить, правда? Пойдем в этот fucking клуб «Dаrk Side», там и поболтаем. — Он помолчал и добавил с усмешкой: — Поподробнее…
12
Сначала мы выпили бутылку грузинского вина. Ирландцам понравилось. «Хорошее вино», — сказали они. Потом было пиво — то ли по две, то ли по три кружки на человека. Потом я все-таки выпил свои сто граммов водки в маленькой разливочной неподалеку от Русского музея.
Когда в полпятого мы подъехали к клубу «Dark Side», голова уже не болела. Таксист искал указанный в афише клуба адрес так долго, что я засомневался: а хватит ли денег с ним расплатиться?
Дискуссионный клуб «Dark Side» оказался подвалом с обитыми жестью дверями. На дверях клуба висел плакат с улыбчивым карапузом и надписью: «Может быть, завтра он тебя убьет!»
Мы выбрались из машины. Перед входом стояли несколько длинноволосых типов в кожаных куртках.
— Не в курсе, где здесь «анархо-елка»?
— В курсе.
— И где же?
Парень был высокий, с черными волосами и давно не брившийся.
— А вот прямо здесь.
— Можно пройти?
— Вы по приглашению или как?
— Или как.
— На заседания Дискуссионого клуба вход только по приглашениям.
Он стоял под козырьком, а мы мокли под дождем. Парню было неинтересно на нас смотреть.
— Прессе тоже необходимы приглашения? Или вы все-таки не хотите, чтобы завтра всю вашу тусовку прикрыли как общественно опасное заведение?
— Это ты, что ли, пресса?
— Просто чудесная проницательность!
Тип оценивающе посмотрел на нас. На опухшие лица парней. На мою заляпанную грязью куртку. Задержался взглядом на круглом бюсте Дебби.
— Чем докажешь, что ты пресса?
Упражняться в остроумии стоя под проливным дождем не хотелось. Я просто протянул ему свое удостоверение. Парень повертел его в руках.
— Собираетесь писать о нашем заседании?
— Можно, прежде чем ответить, я все-таки войду внутрь и посмотрю, о чем здесь можно написать?
— Можно. Это с вами?
То, что он перешел на «вы», радовало.
— Это мои коллеги из Ирландии. Интересуются петербургскими радикальными организациями.
— Из Ирландии? Это хорошо.
Парень распахнул двери:
— Welcome!
Мы прошли внутрь.
— Здесь у нас Доска почета. Здесь — чил-аут. Очень, кстати, красиво расписанный, я потом покажу. Дальше по коридору туалеты и магазинчик. Торгуют книжками, кассетами, есть интересные. Антисемитские работы Карла Маркса, «Тактика партизанской борьбы в северных широтах». Не интересуетесь?
Клуб «Dark Side» оказался совсем крошечным и чумазым. Низкие потолки. В дальнем от входа углу зала — сцена с парой динамиков. Граффити на стенах: «Жизнь — это болезнь, передаваемая половым путем», «Посетите СССР, пока СССР не посетил вас!», «Благодарим Бога за окончательное доказательство несуществования Жан Поля Сартра».
Над сценой был натянут плакат «Хорошо смеется тот, кто стреляет первым!».
— Гардероба у нас нет. Раздеться не предлагаю. Садитесь. Пива хотите? Леха! Принеси четыре пива!
Столы в зале были липкие и ободранные. Кое-где сидели типы в кожаных кепках и девицы с фиолетовыми волосами. Зал был почти пуст.
Красные транспаранты, стены красного кирпича, краснорожие завсегдатаи. В таком месте следовало пить не пиво, а терпкое красное вино.
— Начало у нас в пять. Участники сегодняшней дискуссии еще не подошли. Пока могу рассказать о сегодняшней программе. Хотите?
— Хотим.
— «Dark Side» — это дискуссионный клуб петербургских молодежных организаций. Обсуждаем ситуацию, изучаем труды классиков, делимся идеями, приглашаем интересных людей…
— А танцы у вас тут бывают?
Парень поморщился.
— Бывают. Но редко. У нас некоммерческий клуб. И музыка играет тоже некоммерческая. На прошлой неделе играли парни из группы «Шесть Мертвых Енотов» — слышали, наверное?
— Нет. Не слышали.
— Корче, танцы бывают редко. Сегодня у нас «анархо-елка». Наши активисты устраивают новогодний праздник.
— До Нового года еще три месяца.
— Это неважно. Время — это то, что мы о нем думаем. Если мы решим отмечать Новый год осенью — кто может нам помешать?
— Действительно. Почему бы не отметить Новый год осенью? И какова программа?
— Сегодня будут три доклада: «Региональный сепаратизм как веление времени», «Голливудский кинематограф как средство воспитания бойца революции» и отчетный доклад петербургского отделения ЕБЛО.