— Используете непечатную лексику как средство эпатажа масс?
— Нет. ЕБЛО значит «Единый Блок Левой Оппозиции». Это объединение, состоящее из нескольких небольших радикальных партий.
Брайан спросил, что это слово означает по-русски?
— Ругательство. Непереводимая игра слов.
— Да-да. Непереводимая игра… Хотя есть и переводимые. Неделю назад у нас выступали девушки из ассоциации ФАК.
— Феминистки? Воинствующие нимфоманки?
— ФАК означает «Федерация Анархисток Купчино». Это девушки леворадикальных взглядов, ведущие классовую борьбу в южных районах Петербурга. Есть еще художественное объединение «За Анонимное И Бесплатное Искусство». Сокращайте сами.
— У ваших партий отличные названия.
— Думаешь, только у наших? В Москве зарегистрировано общественное объединение под названием «Факел и Щит».
— Fuckin’ shit? такая организация?
— Ну да. Какие-то ветераны — то ли МВД, то ли ГРУ.
Я откинулся на спинку стула, закурил и огляделся. Зал постепенно заполнялся. Посетители носили кожаные куртки, армейские ботинки и черные нашейные платки. Наша компания на общем фоне смотрелась странновато.
Я взял лежащий на столе потрепанный журнальчик и перелистнул пару страниц. На первой полосе была помещена картинка, изображающая повешенную на крюке от люстры грудастую блондинку в камуфляжной куртке и с «калашниковым» через плечо.
Картинка иллюстрировала стихотворение «Смерть партизанки»:
…Я вчера потеряла значок с изображением
Председателя Мао.
Смогу ли дожить до утра — или должна умереть
за оплошность?
Нет мне прощения, товарищ не даст мне пощады!..
Длинноволосый что-то объяснял Брайану про Че Гевару и петербургских анархистов. Я перебил:
— Извините. Вы говорили, у вас можно купить пива?
Парень, не оборачиваясь, крикнул: «Леха! Твою мать! Сколько можно ждать пиво?!» — и опять забубнил о своем. Скоро появился Леха с подносом, уставленным бутылками. У немолодого Лехи была седоватая бородка, дырявая тельняшка и здоровенный значок с крупной надписью: «Хочешь ох…еть? Спроси меня как!»
Пиво у анархистов было теплым и довольно мерзким. Пить его пришлось прямо из горлышка. Дебби поморщилась:
— Сел на своего конька. Ирландская Республиканская Армия! Теория и практика революционной борьбы… Теперь его отсюда за уши не вытащишь.
Мартин тоже выглядел расстроенно:
— Зря мы сюда поехали… Могли бы сходить еще раз в галерею, где гадают на Таро. В прошлый раз я познакомился там с молодым человеком, который обещал рассказать мне о кружке настоящих сатанистов. У них есть даже собственный адрес в Интернете…
— Оба вы надоели. И ты, и Брайан. Один со своими анархистами, другой — с сатанистами… Что у вас за интересы?
— Ага. У нас с Брайаном ненормальные интересы. Зато у тебя — нормальные.
— Fuck you, Марти. Ты своих оккультистов сумасшедших отыскал. Брайан тоже нашел что хотел. А я еще и близко не подходила к тому, ради чего приехала в эту страну. Хотя сегодня уже четверг.
— В чем же дело? Ты была у Стогова дома — могла бы поставить на нем пару опытов.
— Стогов не такой. На Стогове невозможно ставить опыты…
На сцене зажегся свет. Длинноволосый зашипел: «Тс-с-с! Начинается!»
Публика вяло поаплодировала. На сцену поднялся наголо обритый юноша с опухшими веками.
— Это наш председатель. Он известный художник. Наш чил-аут расписан лично им.
— Товарищи! Приветствую на очередном заседании Дискуссионного клуба! На повестке дня три доклада. Отчет о своей работе предложат активисты ЕБЛО. Организации, так сказать, представляющей лицо нашего движения…
В зале похихикали. Правда, довольно лениво.
— Рад отметить, что активность масс заметно растет. В Выборгском районе у нас появился собственный депутат. Может быть, со временем наш блок выдвинет кандидата и на губернаторских выборах. А может — и на президентских. Революция продолжается! Свидетельство тому — новые предложения, с которыми выступят наши докладчики. Приветствуем докладчика!
В зале раздалось несколько редких хлопков. Председатель начал слезать со сцены, но, вспомнив важное, вернулся к микрофону:
— В прошлый раз какая-то гадина кинула в унитаз пивную бутылку. Унитаз засорился. Нам пришлось вызывать водопроводчика. Были проблемы с санэпидстанцией. Очень прошу, не кидайте ничего в унитаз.
На сцену взгромоздился здоровенный детина в тяжелых ботинках. Я пил пиво, курил сигареты и переводил ирландцам непонятные обороты. Скучными доклады совсем не были.
Первым шел отчет о проделанной работе: «В знак протеста против засилья платных туалетов, несколько активистов нашего блока публично помочились себе в штаны…»
Суть работы, насколько я понял, сводилась к тому, что активисты курили анашу, пили портвейн и дрались с приезжими в общественных местах. Заканчивался доклад так: «И если вы с нами, то советую запастись чем-нибудь тяжелым и металлическим. Некоторым затылкам будет полезно ближе познакомиться с силой наших аргументов!»
Дальше следовали два концептуальных доклада. Первый — о том, что велением времени в данный исторический момент является тенденция к отделению Петербурга от всей остальной страны.
— Мы не Россия. Мы — особый регион. Почти особая страна. Почему мы должны платить налоги в центральный бюджет?
Второй докладчик читал текст по бумажке. Его позиция сводилась к тому, что настоящие революционеры обязаны смотреть американские боевики:
— Если в этих фильмах Система демонстрирует обобщенный образ своего врага, то мы должны отнестись к ним чрезвычайно внимательно! Мы должны брать пример с Терминатора, Хищника и колумбийских наркобаронов. Символом новой антисистемной революции станет Фредди Крюгер, вооруженный ножницами и барабаном из человеческой кожи!
Больше всего лично мне в докладах понравилась их краткость. Всего через сорок минут микрофоны отключили и в динамиках заиграл хард-кор.
Длинноволосый обернулся к нам:
— Как вам?
— Круто. Особенно про Фредди Крюгера.
— Я серьезно. Обсудим предложения?
Брайан закивал головой:
— Насчет отделения Петербурга от остальной России, по-моему, очень здравая мысль.
— Ты же ирландец. Чего тебе до отношения Москвы и Петербурга?
— Петербург очень похож на мой Корк-сити. Ваш город когда-то был столицей, и в Корке тоже еще пятьсот лет назад жили ирландские короли. А теперь оба наших города стали почти провинцией. Если каждый народ имеет право на самоопределение, то почему петербуржцы не имеют права отделиться от России?
Длинноволосый обрадовался:
— Точно! Лично я терпеть не могу ни Россию, ни, особенно, Москву.
— Почему?
— Сумасшедший город. Был когда-нибудь? И не езди! Стоит Кремль — средневековая крепость. Над кремлевскими стенами торчат царские дворцы, теремки, стеклянное здание Дворца Съездов. Все — жутко разные. Рядом с Кремлем — ублюдочный Манеж. А напротив — серый сталинский отель. И посередине между ними строят подземный город.
— Пусть строят. Что тебе?
— А мне не нравится! В их городе нет прямых углов. Какие-то изгибы, извивы, все корявое, смотрит в разные стороны. Идешь по улице — название одно, а на протяжении ста метров — семь поворотов. А главное — везде холмы. Как они умудряются жить в домах, если с одной стороны в нем три этажа, а с другой — семь?!
— Тебе не нравится московская архитектура?
— Мне ничего в Москве не нравится. Москва — это другой континент. Другой мир. Мы в Петербурге живем так, как европейцы. Еще пятьсот лет назад на этих землях не было ни единого русского. Мы и сейчас не Россия. Петербуржцу легче договориться со швейцарцем или финном, чем с русским. А Москва — это самый русский из всех русских городов. Москва — это Азия. Скуластый и узкоглазый город.
Я сходил взять еще пива. Когда вернулся, Брайан объяснял, что у человека должно быть почтение к символам. Он должен исполняться гордости, когда слышит свой гимн, видит свой флаг, глядит на свой герб.
Длинноволосый спрашивал:
— Ты гордишься своим гимном?
— Горжусь. Мы все гордимся.
— А у нас почти никто гимном не гордится.
— Вам нужно вести работу. Воспитывать людей. Скажи, Илья, почему ты не любишь свой гимн?
— Тебе это интересно? Могу рассказать коротенькую, но жизненную историю.
— Мне будет интересно послушать.
— У меня был приятель, студент. Он учился в университете и жил в общежитии в одной комнате с негритосом.
— С кем?
— С негром. С черным мужиком из Африки. Парень жил бедно и подрабатывал дворником. Мел двор вокруг кемпуса. Каждое утро в шесть часов, когда по радио играл гимн СССР, он вставал и шел на работу. А негр спал. И парню было обидно. В какой-то момент ему надоело, он разбудил негра и говорит: «Знаешь что? Мы ведь живем в социалистической стране, так?» — «Так», — отвечает негр. «А раз так, то изволь соблюдать наши обычаи». — «А в чем дело-то?» — спрашивает сонный негр. «Дело в том, что советские люди каждое утро, когда играет гимн, встают и слушают его стоя». — «Ладно, — говорит негр, — давай соблюдать обычаи». С тех пор каждое утро они оба вставали, вытягивались по стойке «смирно» и слушали гимн. Потом парень шел на работу, а негр ложился досыпать.
Ирландцы посмеялись над моей историей.
— Это не все. Через одиннадцать месяцев работы парень ушел в отпуск. Вставать ему больше не надо было, он отключил будильник и спит. А негр будит его и говорит: «Вставай, гимн проспишь». Вставать парень не хотел и сказал, что написал в деканат заявление и ему, как проверенному кадру, разрешили больше не вставать…
— Чем все кончилось?
— Негр в тот же день побежал в деканат с заявлением: «Прошу разрешить мне, круглому отличнику и убежденному социалисту, больше не вставать в шесть утра. Обязуюсь за это лежать во время исполнения гимна с почтительным выражением лица и учиться на одни пятерки»…
Ирландцы посмеялись еще раз, а Брайан даже не улыбнулся.
— Мне не нравятся шутки по этому поводу.
Он залпом допил свое пиво и поставил бутылку на стол.
— Почему?
— Потому что у человека всегда должно быть что-то святое. Что-то, ради чего он мог бы умереть. Гимн, родина, революция… Над этим нельзя смеяться.
— Почему нельзя?
— Потому что это серьезно. Очень серьезно. По крайней мере, для меня.
Дебби скривилась:
— Ты мог бы умереть за свою революцию?
— Мог бы.
— Не строй из себя черт знает что.
— Я не строю. Я говорю то, что думаю.
Брайан закурил, выдохнул дым и, не глядя ни на кого, сказал:
— Ради революции я мог бы сделать все. Мог бы умереть. И я мог бы пойти даже дальше. Иногда людей приходится спасать даже ценой их собственной крови. Их грехи нужно искупить самому, и героем становится лишь тот, кто способен взять эти грехи на себя. Взять и вытерпеть нестерпимую муку палача.
Он затянулся еще раз, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
— Не стоит улыбаться, потому что сейчас я совершенно серьезен. Ради революции я мог бы даже убить. Потому что убить — это тоже жертва… Иногда еще большая, чем собственная смерть.
13
В пятницу утром, побрившийся и абсолютно трезвый, я отправился в Большой Дом. На допрос к капитану Тихорецкому.
Часовой в форме и с автоматом провел меня с первого этажа на третий и усадил в стоящее в коридоре кресло. «Вас вызовут», — сказал он и ушел. А я остался.
Я курил и рассматривал трещинки на потолке. Откуда на топоре взялись мои отпечатки?
Из кабинета выглянул молоденький офицер:
— Вы Стогов? Проходите.
У капитана был большой и чистый кабинет. Пахло вонючими папиросами. Капитан сидел за столом, а за его спиной Литейный проспект тонул в потоках дождя.
— Здравствуйте, Илья Юрьевич. Садитесь.
— Здравствуйте. Спасибо.
— Я пригласил вас, чтобы еще раз взять отпечатки пальцев. Отпечаток, обнаруженный на рукоятке орудия убийства, маленький и смазанный. Однако эксперты уверяют, что больше всего он похож на ваш. Чтобы исключить возможность ошибки, мы проводим повторную экспертизу.
Молоденький офицер извлек из воздуха коробочку с чернильным набором. «Разрешите… И вот этот тоже… Готово…» Он кивнул капитану и вышел за дверь кабинета.
— Это все?
— В общем-то, да… Официально все.
— Будет что-то неофициально?
— Если помните, мы договорились, что вы будете оказывать помощь следствию. Приглядывать за ирландцами. Я надеялся услышать ваши соображения.
Я усмехнулся:
— Мне казалось, что после этих отпечатков… Я думал, все изменилось. Что теперь главный подозреваемый — я.
— Нет. Ничего не изменилось. Я до сих пор вас не подозреваю.
— А отпечатки?
— Появление отпечатков говорит только об одном — преступник умнее и коварнее, чем можно было предполагать.
— Вы считаете, что мой отпечаток на топор поставил убийца?
Капитан откинулся на спинку стула, не торопясь вытряс из пачки сигарету и закурил.
— Илья Юрьевич, я не знаю, что мне думать. Отпечаток налицо. Улики свидетельствуют против вас. И они, конечно, могут быть использованы. Если бы следствие вел другой следователь — не я, — то думаю, на этом оно бы и закончилось. Вы понимаете, о чем я?
— Нет. Не понимаю.
— Я был в туннеле. Присутствовал при преступлении. Я знаю, что с того места, где вы стояли, вы не могли взять топор и подойти к Шону. Но об этом знаю только я. К делу это не подошьешь. И вот на рукоятке топора находят ваш отпечаток. Как он туда попал? Понятия не имею. Однако результаты экспертизы — это как раз та самая бумага, которую можно подшить к делу. Пока что перевешивает мое видение ситуации. Оно и будет перевешивать, уверяю вас, до тех пор, пока я занимаюсь этим делом. Я ясно излагаю свою мысль?
Излагал капитан ясно. Только мысль его, похоже, была не очень внятной. Я все равно ничего не понял, однако на всякий случай помотал головой. В смысле, что — да. В общих чертах уяснил.
— Тогда давайте поговорим о текущих делах.
— Давайте.
— Появились ли у вас какие-нибудь соображения?
Все эти мои гипотезы, выстроенные на дырке от бублика, трудно назвать соображениями. Однако, соблюдая хронологический порядок, я пересказал капитану все, что приходило мне в голову за последние три дня.
Мрачный сатанист Мартин — догадка о ритуальных мотивах убийства — звонок Осокина и его гипотеза насчет убийцы-левши. Финал: Брайан — левша.
— Топором парню досталось действительно не с той стороны. Это ваш приятель правильно подметил. Мы уже на следующее утро навели справки, кто в данной группе мог быть левшой.
— Брайан уже пятый день у вас под подозрением?
— Кроме того, что он левша, — что против него можно выставить? Мотива-то нет. Или вы что-то нащупали?
Я рассказал, как вчера мы с ирландцами ходили в «Dark Side».
— То есть вы считаете, что Брайан мог зарубить Шона из каких-то своих леворадикальных соображений?
— А вы можете предложить другую версию?
Капитан закурил новую сигарету.
— Знаете, когда я в последний раз был в Лондоне, тамошний коллега пригласил меня посидеть в кабачок. Ансамбль в тот вечер играл ирландский — что-то народное. Со скрипками и аккордеонами. Тоска смертная. Но народ смотрит на сцену аж замирая. Я спрашиваю приятеля: чего это они? А он отвечает: «Они не музыку слушают. Они следят, не собираются ли ирландцы из кабачка сматывать. ИРА опять встала на тропу войны. И если сейчас эти ребята соберут свои балалайки и ломанут на улицу, то через две минуты в баре не останется ни единой души, кроме нас. Сбежит даже бармен…»
Капитан посмотрел на меня, усмехнулся и продолжал:
— Мне кажется, вы попадаете под власть стереотипов. Если ирландец — значит, террорист. Представьте, что вы приехали бы в Штаты, стали свидетелем убийства и следователь начал бы подозревать вас только на том основании, что вы русский, а все русские — мафия. Что реально могло толкнуть этого Брайана на убийство? Я тоже не знаю. Если бы Шон встал на пути ИРА… или отстаивал бы идеи возврата Ирландии под власть Лондона… а так?
Мне было жаль расставаться со своей версией. Я попробовал настаивать:
— Вы хоть проверили? Может, Шон все-таки был замешан в каких-нибудь внутриирландских разборках?
Капитан достал из папочки лист факсового сообщения и протянул мне. На листе под грифом «Полицейское управление графства Мюнстер, Ирландия» шла краткая биография Шона Маллена, 1972 года рождения, уроженца Корк-сити, католика.
Ничего особенного: семья, колледж, университет, полгода работал в школе (английский язык в младших классах), стажер, затем полноправный корреспондент «Айриш ревью».
Специализировался на городских проблемах (образцы материалов прилагаются), печатался не часто и понемногу. Был подключен к новостной Интернет-ленте, какими обычно пользуются телевизионщики. До поездок в Россию за пределы Ирландии и Соединенного Королевства Великобритания не выезжал.
Я отложил листок и попытался вспомнить тихоню Шона. Лопоухий, рыжий, с неровными передними зубами и постоянной улыбочкой. Вот он идет с Мартином и что-то доказывает ему, тыча пальцем в руку чуть повыше запястья.
Подходит ко мне: «Как зовут этого офицера?» — «Игорь Николаевич». — «Ыгор Ныколаывеч?»
Они с капитаном отходят в глубь туннеля, свет гаснет…
Все…
Я вернул листок капитану.
— Хорошо. Мартина с Брайаном вы проверили и решили пока не подозревать. Так?
— Так.
— Нас с вами мы тоже не рассматриваем, да?
— Да.
— Кто остается? За кем вы мне предлагаете наблюдать? За девушкой?
Капитан смотрел на меня и молчал.
— Почему именно за ней? Она же девушка…
— Я не предлагаю вам никого подозревать. Я предлагаю вам внимательно смотреть и слушать. Может быть, отыщется какая-нибудь деталь.
— Она же девушка. Высокая, сильная, но все-таки не мужик. Не могла она ТАК рубануть топором…
Не меняя выражения лица, капитан проговорил:
— Илья Юрьевич, мы спустились в туннель вшестером. Четверо ирландцев, вы и я. Один убит, остаются пятеро. Если это не ирландцы, то кто? Двоих мы рассмотрели, осталась всего одна кандидатура. Давайте рассмотрим и ее. Потому как если выяснится, что и Дебби здесь ни при чем, то… Знаете, какая единственная улика останется в руках следствия?
Я ответил:
— Знаю. Мой отпечаток пальца на топоре.
14
Первая мысль, когда я вышел из Большого Дома, была: «Почему он подозревает именно ее?» Вторая — о том, что неплохо бы выпить. Я дошел до кафе «Багдад» на Фурштатской.
— Что будете заказывать?
Чем мне нравится «Багдад», так это соблюдением чистоты жанра. И повар, и официантки были настоящие арабы из Ирака. На стене висело полотнище с вышитой шелком цитатой из Корана…
Единственным отступлением от норм шариата в кафе был алкоголь. Это было хорошо. Я выпил, потушил в чистой пепельнице первую сигарету и еще раз подумал над тем, что сказал капитан.
Интересная мне досталась компания. Оккультист, левый радикал и нимфоманка… Интересно, а обычные, заурядные люди в Ирландии бывают?..
После того как я вышел из «Багдада», день пошел своим чередом. Я успел зайти в редакцию, узнать, как там дела, выпить пива с несколькими приятелями, съездить в больницу к Осокину и совершить еще кучу маленьких и ненужных дел.
Большое и нужное дело ждало меня вечером. В десять вечера я с ирландцами шел на party в зоопарк.
Вчера ирландцы сказали, что пятница — это party-day и — куда пойдем? Я был готов к вопросу и веером выложил приглашения, которыми в обмен на бутылку портвейна снабдил меня добрый парень Женя Карлсон.
Над вариантами мы думали вместе и долго. Мы отказались от идеи пойти на фестиваль экстремального джаза. Мы не стали обращать внимания на пицца-турнир в ресторане «Экватор». Мы не пошли даже на шоу с участием модных финских певичек в казино «Sultan».
Вместо этого мы решили посетить мероприятие, обозначенное в приглашении как «Рейв-вечеринка „Аллигатор»" в Петербургском зоопарке с настоящими крокодилами и фейерверком". Дебби сказала, что шоу с крокодилом — это, должно быть, круто. Вопрос был решен.
Во времена, когда слово «рейв» еще не было понятно без словаря, я любил водить на такие вечеринки свою жену. Мы посещали полуподпольные партии в расселенном доме на Обводном. Сходили на «Акваделик-party», когда обожравшаяся наркотиками публика танцевала прямо в подсвеченном лазерными пушками бассейне. Побывали на «Military-pаrty» в Михайловском замке, где пел настоящий военный хор в аксельбантах, а вся охрана была наряжена в камзолы и напудренные парики…
Все это было давно и кончилось еще до рождения моего нынешнего мира. Жене подобные мероприятия нравились, а я не возражал до тех пор, пока… Впрочем, я не люблю об этом вспоминать.
В десять вечера я забрал ирландцев на станции метро «Горьковская». Увидев меня в пиджаке и галстуке, Дебби спросила:
— Ты чего?
— У капитана был.
— Как живет наш капитан?
— Передавал тебе привет.
Брайан сказал: «Хороший пиджак», и мы зашагали в сторону зоопарка. Честно сказать, в этом костюме я чувствовал себя полным кретином.
Мы прошли мимо утонувших в грязи теннисных кортов, мимо Планетария, Мюзик-холла и казино «Golden Palace». Под струями дождя освещенный фасад казино напоминал дворец вождей Атлантиды.
Мы подошли ко входу в зоопарк. Картина была знакомой, как утренняя головная боль. Грохот рейва в глубине за забором. Батальон секьюрити в форменных дождевиках. Табличка с астрономической цифрой в окошке кассы. И толпа тех, кто не мог позволить себе развлекаться за такие деньги.
Девушки строили глазки охранникам. Молодые люди просто мокли под дождем. Дежавю. Все как обычно. Со времен моей юности сменился только ритм музыки.
Мы стали протискиваться ко входу. У охранника был такой вид, словно его еще с утра предупредили, что придет тут один, в галстуке и с тремя ирландцами, — так вот ему, как завидишь, сразу бей в лоб.
Далеко под его капюшоном в засаде притаились два охранниковых глаза. Они были серыми, как наш общий город. Охранник вопросительно поднял бровь. Я протянул ему приглашения, полученные от Карлсона. Охранник почитал приглашение, опустил бровь обратно и расстроился. Бить в лоб было не за что.
Мы прошли внутрь. Скучавшие на мощеной дорожке секьюрити взмахом рук показывали, куда идти дальше.
Удары драм-машины доносились из павильона с надписью: «Рептилии». За мокрыми решетками жались по углам испуганные дикие звери.
Внутри павильона был оборудован танцпол. Зазор между телами танцоров был столь мал, что в него не просунешь и лезвия ножа. Пока что вечеринка выглядела довольно традиционно.
Наклонившись к уху Дебби, я прокричал:
— Будете танцевать?
— Не знаю. Может быть, позже… Давай чего-нибудь выпьем…
Я привстал на цыпочки, пытаясь разглядеть, где здесь бар. Протиснуться к нему было не легче, чем по дну, преодолевая течение, подняться от устья Невы к ее истокам.
Напитки здесь разливали в одноразовые стаканчики. Допив, стаканчики нужно было бросать прямо под ноги. Мы заплатили за четыре по двести джина. Столы были липкими, но мы были согласны даже на липкий, потому что свободных столов здесь не было вообще.
— Никогда не любил больших рейвов.
— Разве это большой рейв? Вот, помню, в Корке…
Прихлебывая джин, Дебби рассказала, как обстоят дела с большими рейвами в ее родном городе.
— Сколько, интересно, там в зале народу?
— И где крокодилы? В программке были обещаны крокодилы. Если не будет крокодилов, я через суд потребую сатисфакции.
Брайан сказал, что когда-то он был в Бомбее, в Индии, и его возили на крокодиловую ферму. Рассказ показался мне не интересным.
— Тебе показывали на ферме, как крокодилы живьем пожирают девственниц?
— Нет. Зато меня кормили мясом крокодила. Оно очень полезное.
— Какого пола был крокодил, которого ты съел?
— Не знаю. Какая разница? Может быть, женского.
— Если женского, то был ли он девственен? Крокодилы, которые идут на мясо для белых туристов, обязательно должны быть девственниками.
Брайан заглянул мне в стакан и спросил, что именно я сейчас пил? Мы помолчали. Мартин недовольным взглядом обвел бар, наскоро переделанный из террариума.
— Все-таки во времена, когда я ходил на танцы, все было немного иначе.
— Хуже или лучше?
— Просто иначе. Музыка не была такой громкой. Тексты песен не были такими примитивными. И танцы никогда не устраивались в зоопарке…
Дебби усмехнулась:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
— Ты говоришь, как мой отец. Вот мы!.. в шестьдесят восьмом!.. Sex, Drugs, Rock-n-Roll!
— А что? Неплохой девиз. Только drugs я бы заменил на алкоголь.
— Очень интересно, что ты сказал именно так. Когда я только-только начинала заниматься секс-социологией, я много ходила по рейвам, смотрела на тинейджеров, слушала их разговоры…
— Следила за тем, как именно они будут затаскивать тебя в постель?
— Некоторых я затаскивала сама. Но если бы встретила тебя, то не стала бы тратить силы… Так вот, один парень тогда сказал мне, что девиз его поколения звучит приблизительно так: «Без рок-н-ролла, без секса, без алкоголя».
— Как это?
— Нынешние молодые люди не любят все то, что любишь ты, Мартин.
— Может быть, я действительно отстал от жизни… С алкоголем и рок-н-роллом — ладно. Дело вкуса. Можно заменить на рейв и наркотики. Но чем им помешал секс?
— Что крепче марихуаны ты пробовал?