Дебби подошла ко мне:
— Илья.
— Да?
— Все кончилось.
— Да, Дебби, все кончилось.
— Ты молодец. Ты умный и смелый…
— Это даже не все мои таланты!
— Мы… Мы еще увидимся с тобой?
— О чем ты? Все ведь кончилось… Сегодня ты уезжаешь.
Она посмотрела в глубь тускло освещенного туннеля.
— То, что произошло между нами… Я не хочу, чтобы это кончалось…
— Через несколько часов у тебя самолет. Тебе осталось…
Я вытряс из рукава часы, посмотрел на тускло светящийся циферблат:
— Тебе осталось меньше четырех часов…
Часы показывали двадцать девять минут четвертого. Двадцать девять — без одной минуты половина… После удара пистолетом по затылку соображалось тяжело. Поэтому, когда до меня наконец дошло, было поздно. Слишком поздно.
Осокин начал говорить:
— Поднимемся наверх, и я выпью пива. Две кружки. А потом…
Договорить он не успел: в туннеле погас свет. Моментально и опять совершенно неожиданно. Тьма упала на нас ватным одеялом. Точь-в-точь как в прошлый раз…
Прошла неделя, но, как и в тот понедельник, я стоял на двести метров ниже уровня городских улиц и меня окутывала мгла — непроницаемая и всеобъемлющая… Ночь мироздания… И я снова почувствовал себя заживо похороненным в этом лабиринте.
— Что за фигня? Здесь что…
Осокин неожиданно замолчал. Я вслушивался в то, что происходило вокруг.
— Леша, ты его держишь?
Осокин не отвечал.
— Леша? Леша! Подай голос! Ты где?
Я рванулся назад, зацепился ногой за рельсы, чуть не упал. Уткнулся руками во что-то мягкое.
— Кто это?
— Это я, Илья! Это я! (голосом Брайана)
— Где Осокин? Ты их слышишь?
— Нет.
Я выставил вперед руки с растопыренными пальцами и маленькими шажками стал потихоньку продвигаться вперед.
В воздухе загудело, и через секунду зажегся свет. Осокин лежал, скрючившись, поперек рельсов и глотал ртом воздух. Капитана видно не было.
— Что?! Чем он тебя?!
Осокин махнул рукой — типа жив, — и я кинул взгляд в глубь туннеля. Мне показалось, что я различил метнувшуюся тень.
Первые метров двести я пробежал с приличной скоростью. Потом в боку что-то закололо. Темп пришлось сбавить. Я все равно нагонял его — удаляющаяся спина капитана была уже недалеко. Он бежал смешно задирая ноги. Скрученные за спиной руки мешали.
Он свернул из основного туннеля в боковой — я бросился за ним. Он свернул еще несколько раз, я не отставал. Потом он встал, обернулся ко мне и проорал:
— Не подходи ближе!
Я наклонился и прижал руку к тому месту, где кололо. Вот черт! Дышать было тяжело.
Там, где мы проводили следственный эксперимент, стояла тишина. Теперь вдалеке слышались странные шумы. Я вспомнил: капитан говорил, что этот перегон метро ремонтируют.
— Не подходи! Не подходи ко мне! Дай мне уйти…
— Нет.
Капитан, пятясь задом, отступил еще на несколько метров и теперь стоял поперек рельсов бокового ответвления туннеля.
— Дай мне уйти! Просто стой там, где ты стоишь!.. Не заставляй меня убивать тебя еще раз!
— В прошлый раз у тебя получилось не очень…
Я сделал несколько шагов вперед.
— Я убью тебя голыми руками! Я умею это делать!
— А вдруг мне повезет?
— Ты все равно проиграешь! Такие, как ты, всегда проигрывают!
Он стоял и смотрел на меня. С этого расстояния мне было неплохо видно его лицо. У капитана был так себе видок. Вдалеке за его спиной блестел странный свет.
— Кто ты такой? Все было бы нормально, если бы не ты! Откуда ты взялся?! Зачем ты лезешь в то, что тебя не касается?!
Мне было видно, что он пытался высвободить руки, но у него ничего не выходило и от этого он только еще больше заводился и орал. Свет за его спиной стал ярче. Что там творилось, мне было не видно. Все загораживала фигура капитана.
— Ты алкаш, отброс общества! Таких, как ты, нужно убивать при рождении!
Теперь свет заливал весь туннель. Капитан стоял в его лучах, словно на сцене. Он не видел, что творится за его спиной, а я видел.
— Оглянись! Посмотри назад!
Он не реагировал. Он стоял и, тяжело дыша, смотрел только на меня.
— Сзади! Там поезд!
— Я все равно убью тебя!
— Поезд!
Лязг железных колес было невозможно не слышать, но он слышал только себя.
— Обернись!!
Он обернулся, но было уже поздно.
Груженный гравием локомотив вынырнул из-за поворота на полном ходу. Капитан дернулся в сторону, хотел бежать, но оттуда, где он стоял, бежать было некуда. Даже не вскрикнув, капитан упал, скомканный движением локомотива. В грозном механическом грохоте колес слышалось что-то, к чему бесполезно обращаться с мольбой.
Я закрыл глаза.
Электровоз прогромыхал мимо места, где я стоял, даже не притормозив. Я отвернулся и медленно побрел назад.
Первой на рельсах показалась Дебби.
— Ты живой? Что там? Где капитан?
— Не ходи туда, Дебби…
Она заглянула мне в глаза и не стала ни о чем спрашивать.
— Я жив… Все хорошо… Теперь все совсем хорошо…
Она обняла меня и уткнулась лицом мне в грудь.
А по туннелю навстречу нам уже бежали омоновцы в камуфляжной форме…
20
Заломив вираж, подняв стену брызг, нырнув передними колесами в лужу, машина свернула с Пулковского шоссе на дорогу, ведущую в международный аэропорт. Дождь лупил в стекло. Не представляю, как таксист умудрялся видеть хоть что-то дальше метра от капота.
Она тихо спросила:
— Сколько времени?
Я сказал:
— Не знаю. Но мы успеем.
Еще не рассвело, но ночь уже состроила мутную утреннюю физиономию. А когда ее самолет поднимется в воздух, наверное, будет совсем светло и я смогу смотреть ему вслед, а она, может быть, прижмется к иллюминатору и увидит внизу меня. Маленького… кутающегося в черную и мокрую бундесверовскую куртку.
— Знаешь, Илья, вчера в «Долли»… Глупо получилось… Мы ведь договаривались, что проведем эту ночь вместе. Я ждала. Готовилась. Попросила дежурную постелить мне белье получше… Но ты ничего не говорил, и я злилась. Боялась, что ты был пьян и все забыл. А когда ты пошел покупать пиво и присох поболтать у стойки с какой-то шваброй… Знаешь, я разозлилась и…
— Не надо, Дебби.
— Я хотела уйти. И я бы ушла, наделала глупостей, пошла в клуб и сняла бы себе парня на одну ночь, и все такое… Но твой друг Алеша… Он проводил меня до гостиницы и просидел со мной всю ночь… Мы говорили о тебе. Он говорил о том, какой ты на самом деле… Он сказал, что в прошлом году в тебя стреляли… почему ты никогда не упоминал об этом?.. Он очень хороший друг. Он сказал, что мы подходим друг другу, а когда я ответила, что тебе на меня наплевать, он сказал, что ты меня любишь. И он не притронулся ко мне даже пальцем. Потому что друзья не могут так поступать…
— Не надо. Какое это имеет значение? Теперь… После того, что произошло…
После того, что произошло… Эта ночь еще не кончилась, но у меня было ощущение, что она будет мне сниться. Долго. Может быть, всегда…
Еще до того, как эскалатор, забитый омоновцами в вязаных масках, поднял нас наверх, мы с Дебби понимали — осталось лишь несколько часов. Следует торопиться.
«Извините, у девушки самолет, — сказал я, плечом отодвигая то ли следователя, то ли интервьюера, лезшего к нам со своим диктофоном. — Молодые люди ответят на все ваши вопросы…»
Мы ушли с Сенной через пятнадцать минут после того, как все закончилось, и ничто на свете не смогло бы нас остановить.
То, что было потом, вспоминается с трудом. Единственное, что я помнил, — ее глаза. Огромные, больше неба… очень зеленые глаза… Я начал целовать ее уже в прихожей своей квартиры, и в моих руках она была словно хрупкий цветок. Словно самый драгоценный цветок на свете. Мне казалось, что от моего дыхания рухнут стены, но они не рушились, а, наоборот, сдвигались все ближе, и нам было тесно в этом самом тесном из миров.
Все заняло несколько сотен секунд, и я не желал, чтобы хоть одна из них заканчивалась, потому что знал — эти секунды последние.
Я думаю, что, может быть, женщину нельзя так любить, потому что даже самая красивая женщина — это ведь всего лишь человек, и все-таки я любил ее именно так, и, если бы мне предложили отдать все, что у меня есть и когда-нибудь будет, за возможность просто еще раз прижать ее к себе, я бы отдал не задумываясь и долго смеялся бы над продешевившими продавцами.
А потом мы, счастливые и насквозь мокрые, ловили такси, а оно не появлялось, но нам было наплевать, и мы смеялись, а когда машина наконец появилась и шофер узнал, что нам в аэропорт, то он удивлялся, где же наши чемоданы, но мы не обращали на него внимания, мы залезли внутрь и начали целоваться еще до того, как за нами захлопнулась дверь, и, наклонившись к моему уху, она прошептала, что любит меня.
…Взвизгнув тормозами, машина остановилась у дверей аэропорта. Я рассчитался с водителем. Дебби вылезла под дождь. Я заглянул ей в лицо и понял, что сейчас она заплачет.
— Пойдем… Пойдем, нас ждут.
Очередь у стойки регистрации подходила к концу. «Где вы бродите?!» — бросились к нам оба ирландца. Брайан уволок Дебби заполнять документы, а Мартин со счастливой улыбкой принялся рассказывать о том, как он рад, что всего через несколько часов будет дома.
— Здесь было интересно. Это был really fascinating trip! Но дома… Дома лучше.
Он бубнил, что, может быть, в следующем году снова выберется в Россию, только на этот раз, наверное, в Москву, но оттуда он будет мне звонить, и мы обязательно выпьем, и что-то еще такое же нудное и фальшивое. Когда это стало невыносимо, я извинился, сказал, что сейчас приду, и вышел наружу.
Дождь отхлестал меня по лицу. Досталось и куртке, и всему остальному. Я стоял, прятал сигарету в мокрой ладони и смотрел, как правее того места, где виднелись небоскребы Пулковской площади, понемногу светлеет небо.
В голове не было ни единой мысли. Я просто стоял и слушал дождь.
Она тихонько подошла ко мне сзади.
— Илья.
— Да?
— Все уже зарегистрировались. Мне пора.
Я повернулся и посмотрел на ее мокрое лицо. По рыжим волосам струилась вода. На футболке расплывались темные круги. По лицу стекали капельки — или слезы?
— Пока, Дебби.
— Я буду писать тебе. Ты ведь ответишь мне, правда?
Я молчал и смотрел на нее.
— Я буду скучать по тебе. Я приеду, как только смогу…
— Не надо, Дебби. Не начинай.
— Почему?
— Ты же знаешь: того, что было, больше не будет. Зачем себя обманывать?
Она молча смотрела на меня своими громадными ирландскими глазами и вдруг бросилась, зарылась лицом в куртку и все-таки заплакала. Сквозь стеклянные двери я видел, как парни, стоящие по ту сторону контрольной линии, машут руками.
— Ты помнишь, вчера в «Долли» я рассказывала про сборник ирландских легенд — «Книгу Красной Коровы»? Там говорилось о принцессе по имени Деирдре?
— Помню.
— Я рассказала легенду не до конца. Принцесса, которую звали так же, как меня, средствами магии могла заставить любого ирландца влюбиться в нее. Но однажды она встретила того, кто не поддался ее чарам. Она пробовала снова и снова, но ничего не получалось. И тогда она сама полюбила его. Полюбила так, что не могла провести без него ни мгновения. Только после этого он ответил ей взаимностью и они поженились.
— К чему ты?
— Ты же любишь меня — ведь правда, Стогов? Почему мы не можем быть вместе? Я хочу, чтобы так было… пожалуйста! Приезжай в Ирландию. Будь со мной. Я не хочу без тебя жить. Я не могу так.
Я посмотрел ей в лицо. Щурясь от ветра и дождя, она смотрела на меня и ждала.
— Нет, Дебби… Хороший конец бывает только в сказках. А я давно уже не верю в сказки.
Она кулаком вытерла тушь со щек и сказала:
— Ну что ж… Тогда пока… Farewell, honey.
— Пока.
Я смотрел, как перед ней разъехались в стороны автоматические двери. Она медленно прошла внутрь, подошла к стойке и протянула таможеннику документы.
Она была удивительно красивой. Настолько красивой, что, наверное, никогда в жизни мне больше не встретить такой, как она.
Я достал из кармана размокшую пачку «Lucky Strike». В пачке оставалась всего одна сигарета. Я закурил, поднял воротник и медленно пошел прочь.
Вот и все.
За спиной хлопнула дверь:
— Илья!
Она стояла, растрепанная, со спутанными волосами, и смотрела на меня. Сквозь стеклянную дверь виднелся обалдевший таможенник, держащий в руках ее куртку.
Она подбежала ко мне:
— Илья! Мне нужно идти, но… Я хочу тебя попросить. Просто попросить. Я уеду, и ты обо мне никогда не услышишь. Но пусть каждый раз, когда ты станешь заказывать себе «Гиннесс», ты будешь вспоминать… Нет, не о сегодняшней ночи… Вспоминай, что очень далеко от твоего города есть зеленый остров, населенный веселым и вечно пьяным народом. И на этом острове живет девушка, которая никогда — слышишь? никогда в жизни! — не забудет того, что произошло между нами.
Она легонько поцеловала меня в щеку и добавила:
— Потому что таких парней, как ты, милый, не забывают.
Зима 1996/97 г.