Стрельцова Маша. Записки падшей ведьмы

   К черту…
   Я не увижу, как он умрет. Я не увижу его последнего взгляда, не почувствую последнего дыхания. Не услышу его последнего отчаянного крика.
   Я ничего об этом и знать не хочу и никогда об этом не узнаю. Я запрещу себе об этом думать. А значит — это меня и не коснется. Харитон останется для меня лишь именем, никакая личность для меня за этим именем не стоит.
   Я не знаю ни его самого, ни его семьи.
   Я не знаю, как он улыбается, и как он печалится.
   Он для меня не существует.
   Я вряд ли стану по нему плакать — ведь плачут лишь по очень близким людям…
   Множество людей умирают в Чечне. Множество людей умерли одиннадцатого сентября в Нью-Йоркских башнях.
   Вы плакали по ним? Горевали?
   Нет.
   Потому что вы их не знали.
   Вот и я не стану плакать по Харитону. Тем более — он мне враг.
 
   Так я себя настраивала, идя к себе в комнату. Опустошала душу от вины и ужаса перед тем, что должна сделать…
   Бухнувшись на кровать, я долго рассматривала лицо своей жертвы. Немолодой уже мужчина, седой, с умными, чуть раскосо — узковатыми глазами, но лицо широкое, русское. Одет как-то очень официально — отличный костюм, снежно — белая рубашка и галстук.
   «Это — наш с Денисом убийца», — отстраненно подумала я.
   Потом гадливым жестом, словно таракана, откинула фотографию и тупо уставилась в потолок.
   Так я и провалялась на кровати, пока в дверь не постучали.
   Я встала, открыла и увидела Полукастрата.
   — Это тебе, — фамильярно пропищал он, протягивая мне пакет.
   Я молча взяла и закрыла дверь.
   — Ууу, какие мы вежливые, — донеслось из коридора.
   — Растопи в холле камин, — мрачно велела я ему.
   Первым делом я решила сделать доброе дело. Чтобы хоть как — то уравновесить зло. Я зажгла одну свечу и на ее огонь отчитала Верунькины килы. Пусть вернется и пилит меня. Но моя советь хотя бы насчет нее будет чиста.
   Потом я достала из пакета свертки. Все как я заказывала.
   Свечи я разложила на столе, включила настольную лампу на гибкой подножке и согнула ее, чтобы она своим теплом слегка размягчила воск. Чуть в стороне положила крест и пачку с иглами.
   Потом размяла руки и принялась вырезать из фотографии лицо Харитона, начиная шептать заклинание на проклятие врага.
   Мир вокруг меня перестал существовать. Войди кто — я бы наверно и не заметила. Я полностью погрузилась в процесс, проговаривая слова, смешивая их со своей силой, и направляя все это в нужном мне направлении — в сторону своего врага. Я не останавливалась ни на секунду.
   Властно и громко мои губы читали заклинание, а руки мои уже лепили из размягченного воска фигурку, закатывали в нее лицо с фотографии, окутывали заклинанием…
   Папиллярные линии рисовали на мягком воске причудливые линии, и я знала, что эти крошечные канавки заполнены до отказа моей силой, смешанной с магией. Черной магией, магией разрушающей, несущей смерть. Я любовно огладила готовую фигурку, голос мой стал мягче, он прочти пел над ней, и мотив напоминал заупокойную мессу.
   Я склонилась над фигуркой, коснулась ее своим дыханием, венчая его со смертью, нежно приподняла и положила на крест.
   После чего продолжила свое страшное дело. Я пела заклинанием, низко склонившись над фигуркой, и лицо ее постепенно менялось. Наверно плавилось от моего дыхания. Сначала на нем было недоумение. Потом — боль. Глаза ее вытаращились, на месте рта образовалась ямочка, фигурка словно беззвучно кричала. Потом она как — то странно выгнулась, как в судороге.
   Я решительно прижала фигурку к кресту и принялась пришпиливать ее иглами к дереву.
   Порча на крест — страшная и мучительная порча. Больного мало кто возьмется лечить, всем пожить охота. И Мастер, вешая человека на крест, определяет продолжительность мучения жертвы. Три дня повисит фигурка — значит на девятый день схоронят человека. Месяц — дает полгода больному. Но это ж каким надо быть зверем, чтобы на такое аж на полгода обречь!
   Пристрелить было бы милосерднее.
   Больного ненавидят все окружающие, и родные — лютее всех. Все что он создал — разрушится. Его будут мучить адские боли и в душе поселится беспричинный, но страшный ужас — и по всем медицинским показателям человек будет здоров.
   Повешенные на кресте обычно умирают на улице, и некому подать им стакан воды и утешить напоследок.
   Помедлив, я воткнула ему иглу в сердце и в голову.
   Не надо мне его мучений. Пусть умрет прямо сейчас.
   Я допела заклинание, ласково гладя фигурку, поставила печать на свое дело и быстро спустилась вниз.
   Камин был растоплен, как я и просила. Я кинула крест с восковой фигуркой в огонь, проследила чтобы она растаяла, обернулась и наткнулась на взгляд Буйвола. Тот внимательно смотрел на меня:
   — Сделала?
   Я молча кивнула и ушла к себе в комнату.
   А еще через минут сорок дверь распахнулась и влетел дедок.
   — Магда!
   Я посмотрела на него.
   — Вот и все! — лучась настоящей американской улыбкой, торжественно воскликнул он.
 
   Я с тех пор стала немного не в себе. На обед не пошла, лежала на кровати и тупо смотрела в потолок. Я тщательно следила, чтобы ни единой мысли не поселилось в моей голове.
   Вместо этого я повернулась на бок и вызвала знакомую с детства картинку. Я, еще не зная про различные психологические трюки, создала ее лет в десять. Словно я бегу по летнему июльскому лугу, заросшему ромашками. Босые загорелые ноги так и мелькают в изумрудной траве, а я — беззаботна и очень счастлива.
   Немного «побегав» по этому лугу в детстве, я без проблем засыпала. Сейчас, когда я выросла, я использую ее и для успокоения.
   Сама не заметив как, я уснула.
   И снилось мне, словно прибежала я с луга домой, а там бабушка принимает нового Мастера, приехавшего на поклон. Я видела, как бабушка растапливает баню и они идут туда вдвоем. Наливают в два тазика воду и бабушка строго говорит тому Мастеру: «Смотри, Мария, прогоню я сейчас перед тобой всех тех, кого ты во гроб вогнала».
   И в тазике отразилось умное лицо с чуть раскосыми глазами.
   Оно надвигалось на меня, мутнело от гнева, и я чувствовала, то сейчас случится что — то очень страшное.
   Моей руки что — то коснулось и я, вскрикнув, проснулась.
   Около меня сидел Дэн и тревожно на меня смотрел:
   — Что с тобой?
   — А что со мной? — еще не придя в себя ото сна, спросила я.
   — Я тебя тихонечко за руку взял, чтобы разбудить, а ты ка-ак закричишь!!!
   — Спасибо, — от души поблагодарила я его. Самой бы мне не проснуться…
   — Сон, что ли, плохой приснился?
   — Угу, — невнятно буркнула я. — А ты как съездил?
   Дэн молча и торжественно подал мне бумажку. Я развернула и прочла: «Свидетельство о разводе».
   — Уже? — изумилась я.
   — Надо ковать железо, пока ты согласна! — радостно заулыбался Денис. — А ты еще согласна, кстати?
   — Согласна, конечно! — ласково улыбнулась я.
   — С отцом говорила?
   — Да, — холодно ответила я. — В семью он меня принял с распростертыми объятиями.
   — Ну слава богу, что вы поладили, — обрадовался парень. — А чего такая хмурая, солнышко мое?
   «Солнышко мое» — это было сказано действительно с нежностью. А не просто как заменитель моего имени.
   — Голова болит немного, — соврала я.
   — А я хотел тебя пригласить куда — нибудь, — явно огорчился парень. — В горсад, например. Помнишь — там было классно!
   Чего??? Приглашальщик, блин.
   Меня за воротами ждет какой — то фикус с оптической винтовкой, подозреваю что сам Толик, а он меня — в горсад.
   — Давай я немного посплю, ладно? — вымученно улыбнулась я.
   Парень испытующе посмотрел на меня и спросил:
   — Ты точно выйдешь за меня?
   — Клянусь! — искренне ответила я.
   — Я могу заказывать ресторан, рассылать приглашения, решать насчет твоего платья?
   — О-о…, — я так и села. — Все настолько серьезно? Может, втихушку распишемся да в тихом семейном кругу…
   — Нет! — твердо ответил Дэн.
   Я откинулась на подушки, подумала немного и кротко казала:
   — Хорошо, милый.
   И поморщилась — настолько фальшиво звучало «милый». Ну да ладно. Не объяснять же ему, что меня киллер за воротами ждет.
   Перед свадьбой сломаю ногу — кто ж мне тогда откажет провести церемонию на дому?
   Дэн лишь кивнул.
   — Ты точно не хочешь, чтобы я остался? — испытующе спросил он.
   — Точно, — через силу улыбнулась я ему.
   Он вышел, а я тут же снова побежала на летний ромашковый луг…
 
   На это раз, слава богу, мне ничего страшного не приснилось. Лишь мелькание босых детских ножек, перемазанных травяным соком — во сне мне так и было десять лет. Время в нем как замерло.
   Потом мне приснился Димка. Он скользнул ко мне, обнял меня и поцеловал так, что у меня дыхание перехватило. И я потянулась к нему, радостно улыбаясь. Он осторожно раздевал меня, целуя каждый освободившийся кусочек, а я лишь счастливо улыбалась…
   Он снова меня поцеловал, взглянул в глаза и прошептал:
   — Магдалина…
   И я мгновенно очнулась, обмерев от ужаса.
   Димка никогда, никогда не называл меня при жизни Магдалиной! Он не знал мое полное имя!!!
   В темноте комнаты около меня кто — то лежал.
   Я завизжала как резаный поросенок и хорошенько пнула подлого соблазнителя, так, что он кубарем покатился с кровати.
   — Ты чего? — недоуменно донеслось с пола.
   — Ты кто? — рявкнула я.
   — Муж твой будущий! — обиженно признался Дэн.
   — Так вот, будущий муж! — истеричным голосом завопила я. — Чтобы больше такого не было, ясно?
   Дэн поднялся с пола, сел на краешек кровати и осторожно спросил:
   — Магдалиночка, но как же так? Ведь я тебя люблю…
   — Это не дает тебе права так поступать!
   — Как раз это и дает, — хмыкнул он. — Послушай, а когда мы поженимся — я что, буду спать на коврике около кровати?
   — Когда поженимся — тогда другой разговор, — устало сказала я. — Послушай, Дэн, ты не обижайся, но у меня как — то все романы никогда не складывались. Это научило меня быть осторожной.
   — Бедная ты моя, — он протянул руку и погладил меня по головке.
   — Дэн, когда поженимся — тогда и будет у нас общая постель, ладно? — тихо попросила я его. — Пожалуйста…
   — Ты меня любишь? — бесстрастно спросил он.
   — А зачем же я тогда за тебя выхожу ? — усмехнулась я. — Денис, все у нас будет хорошо. Мы проживем вместе много — много лет, и каждый день будет счастливым. Ты никогда не увидишь от меня измен или непонимания. Обещаю. Но до свадьбы — давай не будем это делать, ладно? То что мы с тобой сексуально крайне совместимы — мы уже выяснили.
   Парень подумал, что — то прикинул и наконец сказал:
   — Тогда свадьба будет раньше. Устраивает?
   — Конечно! — радостно улыбнулась я. — Хоть завтра!
   — Завтра не получится, — поскучнел он — Завтра суббота, ЗАГС не работает. В понедельник — станешь моей женой?
   — Стану! — поклялась я.
   — И я не буду спать на коврике? — уточнил он.
   — Обещаю — в понедельник ты будешь спать у меня под мышкой!
   — Да скорее уж ты под моей, — усмехнулся он, выпрямился во весь свой двухметровый рост и исчез из спальни.
   Я поворочалась на кровати, растревоженная Дэном, потом наконец все же уснула.
   На этот раз, прежде чем я почувствовала чье-то присутствие в комнате, мне ничего не снилось. И слава богу. Видимо, я не успела сильно уснуть, потому что едва кровать просела под чужим весом, я тут же открыла глаза и раздраженно сказала, увидев мужской силуэт:
   — Денис, ну что за детский сад, а? Я же тебя просила!
   Мужчина быстро зажал мой рот, второй рукой он меня слегка придушил и тихо, но яростно заговорил:
   — Ну что, допрыгалась, сучка???
   — Ы-ы-ыы!!! — возмутилась я.
   Я — не это самое слово! Так даму оскорбить!
   — Думала, отправила Харитона на тот свет, укрылась у Буйвола в доме — так и все, да? — продолжал шипеть мужик, обдавая меня ароматом давно нечищеных зубов. — А вот хрен тебе — руки у нас длинные!
   Я молчала, парализованная ужасом. Еще и эти на меня??? Ну все, моя песенка спета…
   — Сейчас отниму руку, закричишь — прирежу, поняла? — сказал мужик, отнял руку от моего рта и тут же мне под левую грудь слегка вонзилось что — то острое, с противным скрипом раздвигая плоть.
   Я дернулась всем телом.
   — Лежать! — рявкнул он.
   — Больно же, — прошептала я.
   — Харитону было еще больнее, — сообщил мой мучитель.
   — Я причем? — ровно спросила я, решив не сознаваться. — Я тебе что, суперкиллер?
   — Дурочку не включай, поняла? — почти спокойно сказал мужик. — А слушай, что я говорю.
   Я молчала. Он знал — это было понятно. Откуда вот только?
   — Мы, харитоновские, сильно на тебя злые, — прошипел мужик. — И у тебя есть выбор — прямо сейчас я тебя прирежу, как овцу, и утром твой женишок увидит твои кишки по всей комнате, или ты на нас поработаешь.
   — Поработаешь — это как? — медленно спросила я.
   Картина с кишками привела меня в полный ужас — если учесть, что этот садист провел ножом мне по животу, вспарывая кожу. Словно делая наметку для будущей ужасной раны.
   — А так же, как и с Харитоном, — гнусно захихикал он.
   Я чувствовала, как струйки крови стекают по моей коже вниз. Было дико больно. Но еще раз???
   — Слушай, мне все равно умирать, — вздохнула я. — Так что — к чему слова? Раньше сядешь — раньше выйдешь. Отмучаюсь хоть, так устала бояться…
   — А за женишка своего не боишься?
   — А чего за него бояться, с таким — то папой, — равнодушно сказала я.
   — Вот только папа нам сильно задолжал за Харитона. И баш на баш нас очень устроит. Пусть говорит спасибо, что его женушку драгоценную не тронем. Нет, все честно — жизнь за жизнь.
   — Так а какие счеты, если ты меня сейчас убьешь? — устало спросила я. — Вот тебе и жизнь за жизнь…
   — А ты кто такая — то, чтобы твою жизнь считать? — спросил он. — Ты не из Буйволовой семьи, с тобой просто произойдет несчастный случай сейчас.
   Хорош несчастный случай… Кишки по всей комнате.
   — А женишку мы устроим ту же смерть, что и ты Харитону. Знаешь, как он умер?
   Я молчала.
   — Он почему — то на ровном месте вдруг не справился с управлением и вылетел за ограждение дороги, — шипел мужик. — Несколько раз перевернулся на склоне, потом взорвался бензобак, и он заживо сгорел. Я его крики из машины до последнего слышал. Ясно тебе, мразь, как твой женишок умрет??? Чего молчишь?
   — Думаю, — прошептала я.
   — Думай, сучка, думай, — и он провел еще одну линию у меня на животе, поперек прежней, образуя крест.
   Кровь полилась интенсивнее.
   — Сколько человек мне надо будет убить, если я соглашусь? — превозмогая боль, спросила я.
   — Пятерых, — бросил он, все еще ведя линию на животе. Я замерла, боясь вздохнуть или дернуться от жгучей боли. Ведь одно мое неправильное движение — и нож воткнется глубже.
   — Красота, — удовлетворенно сказал он, закончив свое дело. Потом он обмакнул палец в рану и с видимым наслаждением пососал.
   — Вкусно? — внезапно для себя злобно спросила я.
   — Посолить бы, — в тон ответил он. — А у меня и соль есть с собой.
   И он деловито выудил из кармана сверточек.
   От первых крупинок я взвыла сквозь ладонь, которой он предусмотрительно зажал мой рот.
   — Еще раз — и в глаз, ясно? — шепотом рявкнул он, приставляя нож к коже около глаза.
   Я судорожно сжала веки и прерывающимся шепотом сказала:
   — Я согласна.
   Я поняла, что это — садюга. Он мне действительно вырежет глаз, вспорет живот, и потом будет слизывать кровь, соля ее для вкуса. Он непременно сожжет заживо Дэна.
   Он на это способен.
   У меня не было выхода.
   — Давно бы так, — снисходительно сказал он и похлопал меня по животу, вызвав новую волну боли. — Оставляю пакет для тебя, в нем фотографии. Чтобы завтра они все вместе собрались и коллективно отправились на тот свет. Не по одиночке. Ясно?
   — А почему так? — прошептала я. — Я не знаю, как это сделать…
   — Придумаешь, — жестко отрезал он. — Вместе — это менее подозрительно, если их по разным углам города сжигать. Ясно?
   — Буйвола там нет? — с внезапным страхом спросила я.
   — А если б был — неужто отказалась б? — усмехнулся он.
   Я молчала. Я не знала, какой ответ ему понравится, а какой нет, но я до жути боялась его рассердить. Его соль все еще разъедала мои раны…
   — Завтра я не смогу, — прошептала я. — Максимум — послезавтра…
   — Завтра! — Рявкнул он.
   — Да хоть режь меня — не смогу, — заплакала я.
   Он помолчал, зачерпнул пальцем моей крови, обсосал, и милостиво разрешил:
   — Уговорила. Если в воскресенье не будет результата — пеняй на себя.
   Я беззвучно плакала.
   — И еще, цыпочка, — фамильярно похлопал он меня по лицу. — Нажалуешься Буйволу или еще кому — мы твоего женишка все ж поджарим. Имей в виду.
   Ответа от меня он дожидаться не собирался. Он просто меня проинформировал — и исчез в распахнутом окне. Я резко вскочила — откуда только силы взялись? — подскочила к окну и тщательно заперла створки. Потом я сорвала простыню, прижала ее к разрезанному животу и пошла в ванную.
   Ванная комната была в коридоре, не то что у меня, где у каждой гостевой имелся свой санузел. Там я долго промывала раны, в основном не столько смывая кровь, сколько вымывая жгучую соль. Потом положила руки прямо на кровавую рану, и отчитала себя воинским старинным заговором от ратных ран. Больше мне ничего в голову не пришло. Потом подумала и отчитала себя еще и заклинанием на восстановление сил — крови-то я потеряла много.
   Аптечки тут, вопреки моим надеждам, не оказалось. Я надрала узких полос из простыни, кое — как перевязалась, одела забытый кем — то халат и, превозмогая боль и страх, пошла из дома. Я понимала — с этим я должна справиться сама. Если дело дойдет до больницы — никто не поверит что я шла, споткнулась, очнулась — а у меня вырезанный крест на животе. Мне придется что — то объяснять, а этого делать было нельзя. Обмирая от ужаса — за каждым кустом мне чудился мой мучитель, я доковыляла до гаража и крикнула в приоткрытую дверь:
   — Есть тут кто?
   Голос мой был каким — то жалким и писклявым.
   — А это кто? — ответил мне такой же писклявый голос.
   — Я, — ответила я голосу.
   — Кто я?
   — Ребята, мне аптечку срочно надо, у вас же есть в машинах? — спросила я.
   Откуда — то послышалось шебуршание, зажегся резанувший глаза свет и я оказалась нос к носу с Полукастратом.
   — А, ты, — хищно поприветствовал он меня, сразу подобравшись.
   — У нас мир! — опасливо напомнила я ему.
   — Сегодня — мир, завтра — не мир, — философично отозвался он. — Чего явилась?
   — Аптечку б мне…
   Он посмотрел на меня повнимательней и потом кивнул:
   — Ну, пошли.
   Из Дэновской машины была извлечена аптечка, и он принялся перебирать лекарства:
   — Чего болит-то, говоришь?
   — Зубы, — мрачно ответила я.
   — Та-ак, на анальгинчик и вали отсюда, не мешай людям спать.
   — Бинт дай, вон он лежит, — попросила я.
   — А тебе зачем? Зубы бинтовать? — заржал он.
   Я выхватила у него аптечку, сунула в карман анальгин с бинтом и принялась рыться дальше.
   — Это антисептик, чтоб раны не загноились! — вскричал Полукастрат, глядя как я снова отправляю в карман пузырек с лекарством.
   — У меня зубки как раз гноятся, — отмахнулась я.
   Так же я экспроприировала йод, зеленку, фурацелин и вонючую мазь.
   — Это ранозаживляющее, — внимательно посмотрел на меня Полукастрат. — Ты чего, порезала кого? Рвешься первую помощь оказать?
   — Дурак ты, обиделась я. — Никого я не прирезала. Я сроду руку ни на кого не поднимала.
   — Ну-ну, — пропищал Полукастрат, и я покраснела, вспомнив, как я обработала его в офисе «Бастиона».
   — Ну я пошла, выздоравливай, — бормотнула я и бочком — бочком ринулась из гаража. Не дай бог он вспомнит то же самое, что и я.
   — Да я здоров, — услышала я его недоуменный голос мне вслед.
   В своей комнате я заново промыла раны раствором фурацелина, намазала вонючей мазью от нагноения и выпила антисептик. Тщательно перевязалась стерильным бинтом, выпила полпачки анальгина и протерла прополосканной простынею пол в коридоре и комнате — уж слишком накровила, пока бежала в ванную.
   Потом перестелила постель, закрыла за собой дверь и пошла к Дэну в спальню.
   Знали бы вы, как я себя ругала, из-за того что не позволила ему остаться! Все тогда было бы по—другому. Конечно, садюга мог его пришить, око за око, но что — то мне подсказывает, что мои услуги в качестве компенсации за Харитона были бы им предпочтительнее.
   Я разбудила Дениса и робко попросила:
   — Слушай, можно я с тобой лягу спать?
   — Конечно! — обрадовался он.
   — Только чур — ты ко мне не пристаешь! Даже пальцем не касаешься!
   — Ну ладно, ладно, — вздохнул он.
   — Поклянись! — потребовала я.
   Если он захочет меня обнять — я скорее всего взвою от потревоженных ран белугой.
   — Клянусь, — кисло ответил он. Я легла прямо в халате, спина к спине, и мы долго лежали молча, притворяясь что спим.
   Дэн на меня обиделся — это было понятно.
 
   Утром я совершенно расчувствовалась. Потому как проснулась я от поцелуя в щечку и запаха кофе.
   — Вставай, засоня, — ласково сказал Дэн, — я тебе как классический любящий муж принес кофе и Светкины пирожные в постель.
   Я протерла глаза, схватила кофе, пирожное и застонала от блаженства. Вчерашние трубочки были полной ерундой по сравнению с этими. Ну что за золотая кухарка! Нет, бриллиантовая!
   Я уплела эти шедевры, откинулась на подушки и сообщила:
   — Классический любящий муж — мне это крайне подходит!
   — Ну слава богу, — обрадовался Дэн. — А я уж сомневался — не банально ль это.
   — Забота о своей девушке никогда банальной не бывает! — наставительно изрекла я. — Ставлю тебе большой плюсик в тетрадку!
   — Тебе придется сегодня мне много плюсиков наставить, — улыбнулся мой будущий муж.
   — А в связи с чем? — подозрительно нахмурилась я.
   Ну не привыкла я к тому, чтобы надо мной так тряслись! Все чудится какой — то подвох…
   — В понедельник свадьба потому что, — пожал он плечами. — Я собираюсь купить тебе платье. Банкет уже заказан, народ приглашен…
   — Дэн, — решительно сказала я. — А ты уверен что нас в понедельник зарегистрируют?
   — Конечно! — уверил он меня. — Связи есть, не беспокойся.
   Я молча допивала кофе и рассматривала его, чувствуя, что у меня перехватывает дыхание от его красоты и где — то в глубине души рождается робкий изумленный вопрос: «Это — мое???».
   Я протянула руку и ласково отвела от его глаз темную челку. Он перехватил мои пальцы и нежно перецеловал их все.
   Он меня любит всей душой — это было да и аминь. Милый, поразительно красивый парень. Я бы действительно жила с ним душа в душу много лет. С таким — сложно иначе. Его невозможно не полюбить — и даже не за красоту, а за его отношение. Когда тебя так любят — невозможно устоять…
   В понедельник наша свадьба. Но от меня зависит, доживет ли он до нее.
   — Ты меня любишь? — тихо спросил он, согревая дыханием мои пальцы.
   Я молчала.
   — Ты мне никогда этого не говорила, — прошептал он.
   — Я скупа на проявление эмоций, — так же тихо призналась я. — Мне не везет с парнями, я же тебе говорила. Но я тебе клянусь — я все для тебя сделаю! Ясно?
   — Для меня не надо что — то делать. Могла бы ты меня просто любить?
   — Я тебя — люблю! — раздельно сказала я. — И поэтому мне надо кое — что сделать.
   — Что?
   — Неважно, — сурово посмотрела я на него. — Я в своей комнате на час закроюсь, растопи в холле камин, ладно?
   — Что ты хочешь сделать? — резко спросил он.
   — Подчищаю хвосты, — невесело улыбнулась я, аккуратно встала с кровати, так, чтобы не распахнулся случайно халат, и молча ушла к себе.
   Комната смахивала на скотобойню. Всюду накапанная кровь, окровавленные тряпки, на постели кровь засохла коркой. Слава богу, что Дэн разбудил меня так рано, и сюда никто не зашел.
   Я заново приняла лекарства, сделала свежую перевязку и принялась за уборку. Отмывала полы, мебель, двери, за которые я хваталась окровавленными руками, содрала с кровати постельное белье и как могла замыла матрас. В разгар уборки в дверь постучали.
   — Кто? — спросила я.
   — Аня, горничная, — раздалось из-за двери, и она тут же появилась на пороге.
   — Кто тебе разрешал войти? — резко спросила я.
   Та же недоуменно смотрела на ведро с кровавой водой, потом перевела взгляд на матрас и ахнула:
   — А что тут такое?
   — Критические у меня! — рявкнула я. — Не дай боже кому скажешь!
   — А что? — задала она глупый вопрос.
   — А ничего! Неудобно мне, — отрубила я. — Аня, говори что надо, видишь, мне некогда.
   — Так а по субботам у нас генеральная уборка, вот и зашла к вам спросить, когда ваши комнаты убрать.
   — Аня, мою комнату я сама уберу, ясно? — ответила я. — Не привыкла я, чтобы за мной убирали.
   — Так мне же велено, — растерялась девчушка.
   — Значит скажи что у меня уже убрала, — разрешила я. — И принеси мне чистое постельное белье.
   — Конечно — конечно, — закивала она.
   — Это — в прачечную, — сунула я ей в руки пакет с окровавленными простынями.
   — Все сделаю, — закивала она.
   А я поменяла воду в ведерке, и заново все промыла. В комнате, где колдуют, присутствие крови — отрицательный фактор. Непонятный. Может быть — усилит магию, а может быть — и просто нейтрализует ее.
   Закончив уборку, я присела на кресло, вытянула левую ногу, критически ее осмотрела и принялась накладывать на коленку рожу. Рожа — это жуткое воспаление мягких тканей, как это будет по — научному, я не знаю. Но о походе в загс не будет и речи. У меня будут дикие боли в ноге, она распухнет, а я буду в полубеспамятстве под высокой температурой. Неприятно, но зато все будет по-моему. А в понедельник я ее сниму в два счета. Через полчаса от рожистого воспаления и следа не останется.