Страница:
Затем пожаловали местные власти и представители аристократии города. Поднесли мне на трех роскошных подносах, достойных императора, хлеб-соль... Затем вручили шесть прекрасных ружей. Ружья были в высшей степени великолепные (Музаффередин-шах славился как искусный стрелок и заядлый охотник - М. С.).
Во дворце, где мы проживали, был большой открытый балкон. Отсюда виднелось море. Я вышел на балкон, чтобы оглядеть окрестности. Перед дворцом толпилось много людей. Большей частью иранские подданные: они подносили правую руку к лицу, свершая салават* и громко кричали "ура".
______________ * Традиционный жест, которыми верующие заключают славословие аллаха, Магомета и пророков.
С балкона весь город виден, как на ладони. Из-за недостатка сладкой, питьевой воды да сухости почвы, а еще из-за обилия нефти деревьев здесь мало. А те, что виднеются тут и там, выращены огромным трудом.
Климат в Баку неважный. Во-первых, берег моря, поэтому сыро; во-вторых, поблизости располагаются нефтяные промысла. Здесь все - стены, земля, окна, двери - пропахло нефтью, все покрыто черным налетом.
Нефть отсюда отправляют во все города Каспийского побережья. В Баку много больших, благоустроенных домов.
В эти дни я принял иранских студентов, направлявшихся на учебу в Европу. Имел с ними беседу. Я, премьер-министр и адмирал Арсеньев отправились в карете на нефтяные промысла. Прежде нефть текла прямо из-под земли. Теперь она находится в глубине, ее извлекают с помощью глубоких колодцев - буровых скважин, для чего имеются специальные насосы. Вокруг размещены большие амбары, нефть из скважин по канавам течет в эти амбары. Затем ее разливают по бочкам и развозят. От продажи нефти большая прибыль; эту прибыль делят между собой владельцы промыслов, купцы и русское правительство.
Карета достигла промыслов Фарадж-бека. Промысла у него большие, инструменты здесь самые передовые. Мы созерцали все с интересом. Внезапно с неба на нас полился нефтяной дождь, от зловонного, удушающего запаха было трудно дышать. Мы поспешили вернуться в город. Здесь уже все приготовили для нашего отдыха.
В тот вечер бакинцы устроили в нашу честь празднество. Весь город был ярко освещен.
На следующий день я сидел на балконе дворца Туманяна. Рядом находился премьер-министр. Вся учащаяся молодежь города, в праздничных нарядах, с флагами в руках и песнями на устах, прошествовала мимо дворца. Городское население толпилось перед дворцом".
Один из старейших бакинских нефтяников Молла Ахад рассказывал, что "город украсили в честь приезда шаха. Везде вывесили флаги России и Ирана, балконы завесили коврами. На крепостных башнях, крепостных воротах горели факелы. На площади Ашумова устроили народное гулянье: играла музыка, плясали канатоходцы. Сияли разноцветные фонари.
Вечером в бакинской бухте выстроились в ряд корабли, украшенные огнями. В честь шаха устроили салют.
В большом дворце иранского консульства резали жертвенных баранов, раздавали бедноте бесплатный обед. А что творилось перед входом во дворец, где остановился шах! Иголке было негде упасть.
В то время наиболее тяжелую и низкооплачиваемую работу на нефтяных промыслах и заводах, на прокладке дорог и строительстве выполняли персы выходцы из Ирана и Южного Азербайджана. Узнав о приезде шаха, они стекались ко дворцу Туманяна. Когда шах вышел на балкон, один из рабочих вдруг облил себя керосином и поджег. Чтобы погасить пламя, на рабочего спешно набросили одежду, паласы. Удручающее было зрелище..."
Условия жизни и работы "амшари" - как называли выходцев из Южного Азербайджана и Ирана - были ужасными. Им и на родине-то жилось не очень сладко;
деспотизм шахского режима, произвол ханов и местных правителей, слабость экономического сектора, отсутствие развитой промышленности и - как следствие этого - голод, безработица, - все толкало их к тому, чтобы покинуть родину. Многие, оставив семью по ту сторону Араза, устремлялись в Россию - на Северный Кавказ, в Грузию, Астрахань, Самару. Большинство, привлеченное относительно высокими заработками в нефтяной промышленности, оседало в Баку. Однако и здесь им приходилось нелегко. Они были абсолютно бесправны и ничем не защищены от произвола сильных мира сего. Иной гочу, чтобы испробовать новое оружие, мог всадить пулю в проходящего мимо иранца и преспокойно отправиться дальше. А сколько их задохнулось на дне нефтяных колодцев, сколько погибало от несчастных случаев на промыслах!
В "Амшари паланы" (кварталы, где проживали южноиранские рабочие) селились только самые бедные персы. Сколачивали из старых досок, ржавого железа лачуги, заселяли темные сырые подвалы. В одной небольшой каморке порой теснилось по пять-шесть человек. Спертый воздух, зловоние... Когда опускались сумерки, вверх по Каменистой улице тянулся бесчисленный поток амбалов-носильщиков, чернорабочих с промыслов и заводов. Одетые в тряпье, перепачканные мазутом, голодные... После изнурительного двенадцатичасового рабочего дня... Жили они одной надеждой - подзаработать денег и вернуться на родину, к своим семьям.
Стоило задуть хазри, как по "Амшари паланы" носились тучи пыли. А в дождь грязь поднималась до колен, вода заливала лачуги и подвалы. Дождевой сель подхватывал кучи мусора и выносил его на Базарную улицу, на Губа-мейданы...
Вечером того самого дня, когда иранец облил себя керосином перед дворцом Туманяна, Гаджи Зейналабдин Тагиев давал у себя торжественный обед в честь высокого гостя. Улучив момент, он выразил Музаффередин шаху недовольство тем, что тот остановился в доме армянина, а не мусульманина. Шах ответил: ты, хотя и мусульманин,-все же русский подданный, а Туманянподданный Ирана. Поэтому его дом - это мой дом.
Одним из миллионеров, также прославившихся своей скупостью, был ГАДЖИ ГАДЖИАГА. Его называли "миллионер сундука". Он владел в городе гостиницами, караван-сараями, пассажирскими и грузовыми судами. Про его скупость ходило много легенд. Поднялся он как-то на палубу своего парохода. Матрос посчитал его за безбилетника и довольно бесцеремонно оттолкнул, так что Гаджи повалился на палубу. Стоявший рядом зять миллионера схватил матроса за грудки. Увидев, что назревает скандал, старик поспешил разнять дерущихся: "Не надо! Не надо! Дело попадет в участок, придется штраф платить. Да и что особенного случилось! Ну, упал, испачкался маленько. Стоит ли из-за этого шум поднимать!"
Отправился как-то Гаджи в Петербург, накупил всякого товара. Однако в порту отказались принимать груз, мол, у нас всё на шесть месяцев вперед расписано, приходите весной. Представил купец, сколько тысяч рублей придется ему заплатить за хранение груза, и ему едва плохо не стало. Позже он сам рассказывал: "Бросился я к властям, забегал по конторам. К кому только не обращался. Везде отказали. Потеряв надежду, я добрел до какой-то церкви и присел возле ограды. Ко мне подошел старик-сторож и говорит: не сиди спиной ко дворцу, царь-батюшка имеет обыкновение в бинокль поглядывать, а ну, как тебя увидят! И мне влетит, и тебя в кутузку потащат. Я поднялся и стал расхаживать между мраморными плитами. Кто это здесь похоронен, спрашиваю у старика. Члены императорского семейства, отвечает, - их жены, матери, великие князья, генералы. Присел я возле какой-то могилы и стал плакать. Так мне себя жалко сделалось, что хоть караул кричи. Примерно через полчаса подходят ко мне два офицера и приказывают следовать за ними. Струхнул я чуток, честно говоря, но делать нечего - поплелся. Привели меня прямиком во дворец. Поднялся я по мраморной лестнице, прошел несколько комнат. Военный среднего возраста и какая-то женщина стояли рядом у окна. Обернулись на звуки шагов. Мужчина передал женщине бинокль, пошел нам навстречу. Я его сразу узнал: царь Николай. Поклонился. Стою ни жив, ни мертв. Что-то теперь со мной будет, - думаю. Царь спрашивает, кто я таков и откуда приехал. Жена его тоже к нам подошла, слушает. Говорю, из Баку прибыл, по торговым делам. Купец я, значит. А почему ты, спрашивает, сидел возле могилы и слезами обливался! Я ему кое-как объяснил, что царь для нас, мусульман, - это все равно что аллах, так же, как и члены его святого семейства. А потому плакать на его могиле и возносить молитвы за упокой души - дело богоугодное. Вижу, мои слова пришлись царю по душе. Переглянулись они с царицей, улыбнулись. Ну, а что ты в столице делаешь! - продолжил царь свои расспросы. Рассказал я о своих злоключениях. Царь нахмурился, подозвал офицера, стоявшего в дверях, и что-то поручил ему. Распрощались они со мной, а офицер вывел меня из дворца, усадил в карету и самолично доставил в гостиницу. А напоследок наказал: завтра к девяти будь наготове, я за тобой приеду. Какой там к девяти - я спозаранку был на ногах. Приехал этот офицер за мной и повез в какую-то контору. Вышли мы перед роскошным дворцом. В дверях солдаты с ружьями, честь отдают. Он им что-то сказал - они двери настежь распахнули. В большом кабинете меня принял важный военный - усадил на стул, чаю предложил. Затем кликнул переводчика. Я им опять все выложил. Военный написал несколько слов на бумаге, позвонил в колокольчик. Офицер отвез меня в порт. Там все сразу оформили, приняли груз. А я отправился в Баку. Приехал, гляжу - груз раньше меня прибыл, и все чин чином..."
Через несколько лет после этой истории Гаджи Гаджиагу пригласили в Петербург. На вокзале старика встретило несколько высокопоставленных чиновников и офицеров. Подвели его к карете. Чья это арба! - спрашивает купец. Его вразумляют, что это не арба, а карета. Ее сам царь прислал - в знак особого к тебе расположения. Гаджи Гаджиага накинул на плечи Хорасанский тулуп и говорит: "Пошли. Подданный в арбу падишаха не сядет. Арба падишаха впереди поедет, а подданный следом пойдет... Это сама по себе честь великая..."
Продавали как-то с молотка бакинскую гостиницу "Метрополь". Торги назначили в Тифлисе. Гаджи засобирался в дорогу. Увидели его знакомые и удивляются: ты что здесь потерял! Тебе дома гривенника жалко, чтобы проехаться в фаэтоне на резиновом ходу. Все норовишь за пятачок до дому добраться. А здесь счет на десятки тысяч идет. "Я на людей поглядеть приехал", - отвечает хитрый купец. Объявляют первоначальную цену гостинице пятьдесят тысяч - и постепенно добираются до шестидесяти тысяч рублей. Гаджи Гаджиага кричит:
"Семьдесят тысяч!" Страсти вскипают вновь. Цена поднимается до девяноста тысяч. После второго удара Гаджи объявляет:
"Девяносто девять тысяч!" Поднимается переполох. Никто, однако, не осмеливается назвать цену повыше. Гаджи приобретает "Метрополь". "Откуда у тебя столько денег!" - спрашивают купца недоброжелатели. "Это те самые пятачки, которые я на фаэтоне сэкономил", - прищурился старик. Другой полюбопытствовал: "А почему девяносто девять тысяч, а не сто!". Так ведь за тысячу рублей можно пять тысяч раз на фаэтоне прокатиться!"
Нанял Гаджи Гаджиага новую прислугу в дом. Вечером прислуге поручают зажечь лампы. Она снимает стеклянные колпаки и, чиркая спичкой, принимается по одной зажигать керосиновые лампы. Увидел это Гаджи и пришел в ужас: "Погоди! Эдак ты все спички в коробке изведешь..." Он приказывает девушке снять колпаки и выстроить лампы в ряд. Затем берет одну спичку из коробки, зажигает ею сразу пять ламп, и, поднеся к одной из них кусок бумаги, разжигает этой бумагой остальные светильники. "Вот теперь можешь надевать стеклянные колпаки. И так будешь делать каждый день. А то на тебя спичек не напасешься. Я не привык сорить деньгами..."
Старик, действительно, трясся над каждой копейкой и оставил сыну большое состояние. Зато тот распорядился им по-своему. Я уже рассказывал вам о том, как Юсифага промотал отцовские миллионы.
Профессор Саркисов, архитектор, поведал мне историю возвышения братьев Адамовых. Эти братья приехали некогда в Баку с пустыми руками, открыли в подвале мастерскую и принялись столярничать. Работали от зари до глубокой ночи. Всей финансовой стороной дела ведал старший брат. Остальные братья не смели без его ведома потратить ни копейки. Раз в неделю он самолично выдавал им по пятачку - на баню, на цирюльню и по двугривенному на мелкие расходы. Через пять лет, в один из выходных дней, после утреннего чая он торжествующе объявил младшим братьям: с завтрашнего дня в мастерской будут работать двое. В банке у нас уже миллион, так что я приобрел пристань и думаю заняться куплей-продажей древесины - балок, столбов, леса. Я заключил договора с русскими лесопромышленниками, а также с купцами из Ленкорани и Анзали. Они обязуются поставлять нам лес и пиломатериалы.
В Баку было много нефтепромышленников с миллионным состоянием - Шибаев, Лианозов, Ротшильд, Зубалов, Бенкендорф и др.
МАНТАШЕВ, к примеру, получал от бакинской нефти сотни миллионов рублей прибыли, хотя за четверть века не построил в Баку ни одного, сколько-нибудь примечательного, здания. Зато на промыслах понастроил бараков-казарм, которые имели вид еще более неприглядный, чем тюрьмы. Во время революционных событий он сбежал за границу, а в 1920-м году, отчаявшись когда-нибудь вернуться в Баку, продал свои сураханские, сабунчинские и биби-эйбатские промысла Детердингу за 7 миллионов франков.
Другой нефтепромышленник - ИСАБЕК ГАДЖИНСКИЙ - в отличие от Манташева, заботился о благоустройстве родного города и построил в Баку несколько замечательных зданий. Одно из них находится на углу Балаханской (Васина) и Мариинской (Корга-нова) улиц. Он жил там со своей семьей, пока не отстроил новый дом на Набережной, а, переехав, подарил старый дом брату.
Немало денег потратил Исабек Гаджин-ский на строительство бульвара. Занимался он и благотворительностью. У него было двое сыновей и одна дочь. Старший сын - Садык-бек - слыл большим оригиналом. Он превосходно одевался, причем, каждый день имел у него свой "цвет". По цвету его костюма люди издалека узнавали, какой сегодня день недели. Каждый день он ровно в десять выходил из дому - минута в минуту - так что окрестные лавочники и владельцы магазинов сверяли по его фаэтону свои часы. Учась в гимназии, Садык-бек помогал бедным однокашникам, платил за учение, покупал им одежду и учебники.
В Баку много домов, чрезвычайно разнообразных с точки зрения архитектурных стилей. Здания сооружались богачами на европейский манер - в стиле барокко, модерн, в готическом, романском, мавританском стиле. Это определяло причудливость и экзотичность центральной части города. Однако дом Исабека Гаджинского, расположенный на набережной, рядом с прославленной "Девичьей башней", выделяется даже среди этой архитектурной "разноголосицы". Богатство и в то же время лаконичность внешних форм дворца, их пластика поражают взгляд, а соседство с "Девичьей башней" создает неповторимый контраст и придает зданию еще большую привлекательность.
У входа в здание, с двух сторон, возвышались мраморные фигуры львов. К сожалению, они пострадали от артиллерийского снаряда в 1918-м году и в настоящее время не сохранились.
Это и многие другие здания, о которых я упоминал выше, придают Баку своеобразное очарование и являются его подлинным украшением. Большинство из них подарили своим соотечественникам бывшие батраки, каменщики, аробщики, которые разбогатели в результате нефтяного бума. Жители апше-ронских селений Амираджаны, Биби-Эйбат, Сураханы, Бинагади, сабунчинские купцы, торговцы, ремесленники-кустари, чиновники, они любили свой город и в меру своих сил и возможностей принимали участие в его благоустройстве и капитальной застройке.
МЕСТА ПОКЛОНЕНИЯ. В Баку было несколько мечетей, особо почитаемых мусульманами: Будаговский собор. Старая Тазапирская мечеть, Биби-Эйбатская мечеть. Последняя, построенная в средние века, была самым известным и величественным культовым сооружением дореволюционного Баку. К великому сожалению, эту архитектурную жемчужину, памятник культуры азербайджанского народа уничтожили ревнители борьбы против религии.
По пятницам из города и окрестных сёл к мечети направлялись толпы паломников. Шли пешком, ехали на ишаках, верблюдах, лошадях. Те, кто побогаче, нанимали арбы и фаэтоны. Приезжали в мечеть и сливки бакинского общества в своих фаэтонах и роскошных колясках - слушали проповеди, одаривали бедняков деньгами, раздавали пожертвования. Весной и в первые месяцы осени здесь было тесно от огромного числа паломников. На рассвете горожан будило цоканье лошадиных копыт по булыжной мостовой, оповещавшее всех о том, что пора отправляться на поклонение.
Минуя Баилово, дорога, которую провёл Гаджи Зейналабдин Тагиев, петляла по Биби-Эйбатскому ущелью, между буровыми вышками, а затем, извиваясь, поднималась в горы. Возвышавшаяся на склонах горы мечеть была обращена к востоку и напоминала древние крепости, издалека привлекая внимание. Большие и маленькие купола отливали бирюзой, а минарет, устремлённый в небо, искрился золотом. Вокруг мечети теснились одно- и двухэтажные строения. Завершали общую картину деревья - фисташковые, абрикосовые, инжировые, чинары, ивы, ну и, конечно, - виноградники. На склонах горы раскинулась рабочая слободка - в основном, полуземлянки, полупещеры ("гара дам", "газма", "дахма"). Ущелье чернело пятнами деревянных вышек, буровых, погруженных в нефть и непролазную грязь. Между промыслами тянул закопченные вагоны паровоз, окутанный дымом. К пристани причаливали корабли, танкеры, баркасы и лодки рыбаков. Прибывшие на судах паломники поднимались к мечети по лестнице из сорока ступеней.
Паломники стелили вокруг мечети паласы, циновки, рогожи. Женщины здесь же варили поминальную халву, пекли хлеб, лаваш на садже. Богачи раздавали паломникам и нищим жертвенный плов - его готовили во дворе мечети из жертвенного мяса. Блеяли бараны и овцы, голосили петухи, ревели телята, верблюды, которых правоверные привезли в качестве жертвоприношения. От шума, разноголосья глохли уши. Муэдзины появлялись на минарете, призывая мусульман к молитве, дервиши пели касыды.
Во дворе мечети, по балконам, как муравьи, сновали паломники. Здесь можно было встретить человека в самом живописном одеянии, в самом немыслимом наряде. Среди толпы выделялись шейхи с чалмами на головах, в балахонах и мантиях. Их окружай неграмотный люд, в почтительном благоговении внимая зиярет-намэ* .
______________ * Чтение молитвы в местах паломничества.
Внутри мечети было темно, сыро. Из окон струился слабый, словно затуманенный, свет. Высоким почопок голубого цвета напоминал бирюзовый купол. В центре, у алтаря, возвышался минбар - кафедра для проповедей. Пол устилали ковры и паласы. Здесь всегда кто-либо молился или свершал намаз. Могилу посредине мечети всегда окружала толпа паломников. Бесплодные женщины, мужчины, девушки, мечтающие выйти замуж, слепые, хромые, немые старались прикоснуться к святым камням, привязывали себя к железной ограде и возносили молитвы всевышнему, прося избавления от болезней.
Ну, а уж в дни мусульманских праздников, великого поста, курбан-байрамы в мечети нельзя было пошевельнуться от наплыва верующих. Лишь зимой или в дождливые дни число паломников несколько уменьшалось. В месяц магеррам окрестности мечети напоминали сцены страшного суда. Паломники распевали траурные песнопения, сопровождая их ударами пс груди, истязая себя цепями и рассекая головы в кровь.
ШКОЛЫ. В 1850-м году правительстве открыло для детей мусульман первую шко лу с начальным обучением. В эту школу бы ли определены три учителя и пятьдесят учеников. Учителю русского языка платили из государственной казны, два педагога-мусульманина получали жалованье за счёт платы родителей учеников. В ту пору городское население, даже его зажиточные слои относились к школе с пренебрежением. Каждый старался обучить своё чадо какой нибудь профессии. Богатые купцы, торговцы тоже весьма неохотно определяли свои великовозрастных сынков в учебные заведения. "Пустое это дело", - говорили они.
В 1872-м году открыли шестилетиюю городскую школу. Плата за обучение определялась в зависимости от материального полежения родителей. Окончившим четыре класс с отличием предоставлялось право поступления в гимназию или реальное училище.
В 1887-м году, в результате многолетних усилий старейших деятелей отечественного просвещения - Солтана Меджида Гани-заде и Габиббека Махмудбекова - были открыты первые русско-татарские школы. Вообще, эти две личности сыграли выдающую роль в развитии азербайджанского просвещния и национальной культуры.
Развивалась нефтяная промышленность, бурно рос город и одновременно росло внимание к образованию. В 1890-м году Баку было уже более сорока школ, а число учеников достигло десяти тысяч.
Для девочек-христианок основали Мариинскую гимназию и школу "Святой Нины". В 1891-м году появляются две русско-татарские школы, а через год-ещё одна. В 1892-м году городская управа издала приказ, в соответствии с которым питейные заведения, лавки, где продают вина должны располагаться в отдалении от мечетей, церквей и школ.
В ведении городских благотворительных обществ также было несколько школ. Например, русское благотворительное общество открыло женскую школу "Святой Нины" (она находилась напротив управы). В сооружении здания школы, приобретении необходимого оборудования большую помощь оказал Тагиев. Позже, в 1901 году, по инициативе Гаджи Зейналабдина, подобная школа была открыта в Баку и для девушек-мусульманок.
Старейший азербайджанский писатель Абулькасым Гусейнзаде рассказывал, что число мест в государственных школах было ограничено. Поэтому благотворительное общество решило открыть для мальчиков специальную школу с символичным названием - "Саадет" ("Счастье"). Однако денег не хватало. Тогда Г.З.Тагиев внёс солидный вклад - 5.000 рублей. Дирекция школы арендовала здание, примыкающее к лечебнице Векилова (сейчас городская поликлиника №2). Начальником учебного заведения был иранец Мирза Алекпер-хан, образованный молодой человек, окончивший Сорбонну в Париже, в совершенстве владевший французским, арабским и турецким языками. Он женился в Баку, сосватав дочь гласного думы - Кербелая Исрафил Гаджиева.
В рождении "Саадет" важную роль сыграли: прогрессивно настроенный купец Мешади Юсиф Наджафов, Гаджи Ризван Бабазаде, ахунд Абдуррагим Гаджизаде. Так, например, ахунд Абдуррагим Гаджизаде специально для этой школы написал учебник по шариату, который был отпечатан в типографии Гашум-бека Везирова "Сада" на его собственные деньги. Если принять во внимание, что в книгах по шариату в то время давали обстоятельные сведения об азербайджанском языке и литературе, можно представить значение подобного учебника для первых мусульманских школ. Поборником азербайджанского просвещения был М.Ю.Наджафов, который тратил на дело образования немалые средства и длительное время принимал активное участие в административно-хозяйственных делах школы "Саадет".
Через два-три года "Саадет" переехала в новое здание. Здесь было до двадцати классных комнат. За аренду платили восемьсот рублей в месяц. Педагогический состав подобрался из коллектива единомышленников, людей передовых и всесторонне образованных: достаточно назвать имена Алибека Гусейнзаде, Фархада Агазаде, братьев Терегуловых - Али и Ганифы, братьев Гаджибековых - Узеира и Джейхуна, отца Михаила Мушфика Мирзы Гадира Исмаил-заде, Бахрамбека Ахундова, который являлся доктором школы, и др.
Уроки пения вёл Узеир Гаджибеков. Звуки мелодий - весёлых и печальных разносились далеко по кварталу. Прохожие невольно задерживали шаг и слушали пение учеников. В некоторых песнях говорилось о тяжком положении народа, придавленного многовековым игом невежества.
Какая горькая участь постигла мой народ!
У всех сердца печалью полны, но где исход?
Такого одичанья терпеть нельзя, нельзя...
Такого обнищанья терпеть нельзя, нельзя...
Это стихотворение, написанное Али-беком Гусейнзаде, было в то время у всех на устах, его даже включили в учебники. А Узеир написал на стихотворение музыку и разучивал песню с учениками старших классов.
Хоть самая истинная правда на кончике языка,
Сказать не позволяют, и рот не заткнут пока...
Застыло всё на месте, но странно видеть мне:
Нельзя ни пробудиться, ни пребывать во сне,
Пером не добудился собратьев, хотя - пора,
Не позволяют писать мне, и не лишают пера...
Хоть не чужие друг другу, единства не обретём,
Враг ломится уж в двери, мы дома не знаем о том...
В 1905-м году, в связи с армяно-мусульманскими столкновениями, Алибек Гусейнзаде написал стихотворение "Обращение ангела к людям", которое стало весьма популярным в среде прогрессивной интеллигенции. Оно призывало людей обеих наций к миру, к добрососедству:
Ангел взывает небесный? О, человек, человек!
Мир затопили потоки кровавых рек, человек!
Как же от стонов не дрогнет братьев разящий меч?
Кто же он, алчущий крови, губящий всех, человек?
Кто и кого убивает, кто же убит, кто скорбит?
Дай мне ответ, не твой ли смертым грех, человек?
Учащиеся "Саадет" с первого класса носили китель с золотыми пуговицами и голубыми полосками на обшлагах, со специальным знаком и названием школы на шапке.
После "Саадет" в Кембере-кенде построили здание для школы "Саадет" ("Радость"). Звонкоголосые ребятишки с увлечением пели здесь песню о школе, сочинённую на слова великого Сабира;
Школа, школа, дом отрадный,
Ты достойна зваться раем,
Дом приглядный, дом опрятный,
Краше уголка не знаем. Выходцы из Ирана открыли в Сабунчах школу под названием "Темеддун" ("Развитие"), а в городе - учебное заведение под громким именем "Иттихад" ("Объединение").
Во дворце, где мы проживали, был большой открытый балкон. Отсюда виднелось море. Я вышел на балкон, чтобы оглядеть окрестности. Перед дворцом толпилось много людей. Большей частью иранские подданные: они подносили правую руку к лицу, свершая салават* и громко кричали "ура".
______________ * Традиционный жест, которыми верующие заключают славословие аллаха, Магомета и пророков.
С балкона весь город виден, как на ладони. Из-за недостатка сладкой, питьевой воды да сухости почвы, а еще из-за обилия нефти деревьев здесь мало. А те, что виднеются тут и там, выращены огромным трудом.
Климат в Баку неважный. Во-первых, берег моря, поэтому сыро; во-вторых, поблизости располагаются нефтяные промысла. Здесь все - стены, земля, окна, двери - пропахло нефтью, все покрыто черным налетом.
Нефть отсюда отправляют во все города Каспийского побережья. В Баку много больших, благоустроенных домов.
В эти дни я принял иранских студентов, направлявшихся на учебу в Европу. Имел с ними беседу. Я, премьер-министр и адмирал Арсеньев отправились в карете на нефтяные промысла. Прежде нефть текла прямо из-под земли. Теперь она находится в глубине, ее извлекают с помощью глубоких колодцев - буровых скважин, для чего имеются специальные насосы. Вокруг размещены большие амбары, нефть из скважин по канавам течет в эти амбары. Затем ее разливают по бочкам и развозят. От продажи нефти большая прибыль; эту прибыль делят между собой владельцы промыслов, купцы и русское правительство.
Карета достигла промыслов Фарадж-бека. Промысла у него большие, инструменты здесь самые передовые. Мы созерцали все с интересом. Внезапно с неба на нас полился нефтяной дождь, от зловонного, удушающего запаха было трудно дышать. Мы поспешили вернуться в город. Здесь уже все приготовили для нашего отдыха.
В тот вечер бакинцы устроили в нашу честь празднество. Весь город был ярко освещен.
На следующий день я сидел на балконе дворца Туманяна. Рядом находился премьер-министр. Вся учащаяся молодежь города, в праздничных нарядах, с флагами в руках и песнями на устах, прошествовала мимо дворца. Городское население толпилось перед дворцом".
Один из старейших бакинских нефтяников Молла Ахад рассказывал, что "город украсили в честь приезда шаха. Везде вывесили флаги России и Ирана, балконы завесили коврами. На крепостных башнях, крепостных воротах горели факелы. На площади Ашумова устроили народное гулянье: играла музыка, плясали канатоходцы. Сияли разноцветные фонари.
Вечером в бакинской бухте выстроились в ряд корабли, украшенные огнями. В честь шаха устроили салют.
В большом дворце иранского консульства резали жертвенных баранов, раздавали бедноте бесплатный обед. А что творилось перед входом во дворец, где остановился шах! Иголке было негде упасть.
В то время наиболее тяжелую и низкооплачиваемую работу на нефтяных промыслах и заводах, на прокладке дорог и строительстве выполняли персы выходцы из Ирана и Южного Азербайджана. Узнав о приезде шаха, они стекались ко дворцу Туманяна. Когда шах вышел на балкон, один из рабочих вдруг облил себя керосином и поджег. Чтобы погасить пламя, на рабочего спешно набросили одежду, паласы. Удручающее было зрелище..."
Условия жизни и работы "амшари" - как называли выходцев из Южного Азербайджана и Ирана - были ужасными. Им и на родине-то жилось не очень сладко;
деспотизм шахского режима, произвол ханов и местных правителей, слабость экономического сектора, отсутствие развитой промышленности и - как следствие этого - голод, безработица, - все толкало их к тому, чтобы покинуть родину. Многие, оставив семью по ту сторону Араза, устремлялись в Россию - на Северный Кавказ, в Грузию, Астрахань, Самару. Большинство, привлеченное относительно высокими заработками в нефтяной промышленности, оседало в Баку. Однако и здесь им приходилось нелегко. Они были абсолютно бесправны и ничем не защищены от произвола сильных мира сего. Иной гочу, чтобы испробовать новое оружие, мог всадить пулю в проходящего мимо иранца и преспокойно отправиться дальше. А сколько их задохнулось на дне нефтяных колодцев, сколько погибало от несчастных случаев на промыслах!
В "Амшари паланы" (кварталы, где проживали южноиранские рабочие) селились только самые бедные персы. Сколачивали из старых досок, ржавого железа лачуги, заселяли темные сырые подвалы. В одной небольшой каморке порой теснилось по пять-шесть человек. Спертый воздух, зловоние... Когда опускались сумерки, вверх по Каменистой улице тянулся бесчисленный поток амбалов-носильщиков, чернорабочих с промыслов и заводов. Одетые в тряпье, перепачканные мазутом, голодные... После изнурительного двенадцатичасового рабочего дня... Жили они одной надеждой - подзаработать денег и вернуться на родину, к своим семьям.
Стоило задуть хазри, как по "Амшари паланы" носились тучи пыли. А в дождь грязь поднималась до колен, вода заливала лачуги и подвалы. Дождевой сель подхватывал кучи мусора и выносил его на Базарную улицу, на Губа-мейданы...
Вечером того самого дня, когда иранец облил себя керосином перед дворцом Туманяна, Гаджи Зейналабдин Тагиев давал у себя торжественный обед в честь высокого гостя. Улучив момент, он выразил Музаффередин шаху недовольство тем, что тот остановился в доме армянина, а не мусульманина. Шах ответил: ты, хотя и мусульманин,-все же русский подданный, а Туманянподданный Ирана. Поэтому его дом - это мой дом.
Одним из миллионеров, также прославившихся своей скупостью, был ГАДЖИ ГАДЖИАГА. Его называли "миллионер сундука". Он владел в городе гостиницами, караван-сараями, пассажирскими и грузовыми судами. Про его скупость ходило много легенд. Поднялся он как-то на палубу своего парохода. Матрос посчитал его за безбилетника и довольно бесцеремонно оттолкнул, так что Гаджи повалился на палубу. Стоявший рядом зять миллионера схватил матроса за грудки. Увидев, что назревает скандал, старик поспешил разнять дерущихся: "Не надо! Не надо! Дело попадет в участок, придется штраф платить. Да и что особенного случилось! Ну, упал, испачкался маленько. Стоит ли из-за этого шум поднимать!"
Отправился как-то Гаджи в Петербург, накупил всякого товара. Однако в порту отказались принимать груз, мол, у нас всё на шесть месяцев вперед расписано, приходите весной. Представил купец, сколько тысяч рублей придется ему заплатить за хранение груза, и ему едва плохо не стало. Позже он сам рассказывал: "Бросился я к властям, забегал по конторам. К кому только не обращался. Везде отказали. Потеряв надежду, я добрел до какой-то церкви и присел возле ограды. Ко мне подошел старик-сторож и говорит: не сиди спиной ко дворцу, царь-батюшка имеет обыкновение в бинокль поглядывать, а ну, как тебя увидят! И мне влетит, и тебя в кутузку потащат. Я поднялся и стал расхаживать между мраморными плитами. Кто это здесь похоронен, спрашиваю у старика. Члены императорского семейства, отвечает, - их жены, матери, великие князья, генералы. Присел я возле какой-то могилы и стал плакать. Так мне себя жалко сделалось, что хоть караул кричи. Примерно через полчаса подходят ко мне два офицера и приказывают следовать за ними. Струхнул я чуток, честно говоря, но делать нечего - поплелся. Привели меня прямиком во дворец. Поднялся я по мраморной лестнице, прошел несколько комнат. Военный среднего возраста и какая-то женщина стояли рядом у окна. Обернулись на звуки шагов. Мужчина передал женщине бинокль, пошел нам навстречу. Я его сразу узнал: царь Николай. Поклонился. Стою ни жив, ни мертв. Что-то теперь со мной будет, - думаю. Царь спрашивает, кто я таков и откуда приехал. Жена его тоже к нам подошла, слушает. Говорю, из Баку прибыл, по торговым делам. Купец я, значит. А почему ты, спрашивает, сидел возле могилы и слезами обливался! Я ему кое-как объяснил, что царь для нас, мусульман, - это все равно что аллах, так же, как и члены его святого семейства. А потому плакать на его могиле и возносить молитвы за упокой души - дело богоугодное. Вижу, мои слова пришлись царю по душе. Переглянулись они с царицей, улыбнулись. Ну, а что ты в столице делаешь! - продолжил царь свои расспросы. Рассказал я о своих злоключениях. Царь нахмурился, подозвал офицера, стоявшего в дверях, и что-то поручил ему. Распрощались они со мной, а офицер вывел меня из дворца, усадил в карету и самолично доставил в гостиницу. А напоследок наказал: завтра к девяти будь наготове, я за тобой приеду. Какой там к девяти - я спозаранку был на ногах. Приехал этот офицер за мной и повез в какую-то контору. Вышли мы перед роскошным дворцом. В дверях солдаты с ружьями, честь отдают. Он им что-то сказал - они двери настежь распахнули. В большом кабинете меня принял важный военный - усадил на стул, чаю предложил. Затем кликнул переводчика. Я им опять все выложил. Военный написал несколько слов на бумаге, позвонил в колокольчик. Офицер отвез меня в порт. Там все сразу оформили, приняли груз. А я отправился в Баку. Приехал, гляжу - груз раньше меня прибыл, и все чин чином..."
Через несколько лет после этой истории Гаджи Гаджиагу пригласили в Петербург. На вокзале старика встретило несколько высокопоставленных чиновников и офицеров. Подвели его к карете. Чья это арба! - спрашивает купец. Его вразумляют, что это не арба, а карета. Ее сам царь прислал - в знак особого к тебе расположения. Гаджи Гаджиага накинул на плечи Хорасанский тулуп и говорит: "Пошли. Подданный в арбу падишаха не сядет. Арба падишаха впереди поедет, а подданный следом пойдет... Это сама по себе честь великая..."
Продавали как-то с молотка бакинскую гостиницу "Метрополь". Торги назначили в Тифлисе. Гаджи засобирался в дорогу. Увидели его знакомые и удивляются: ты что здесь потерял! Тебе дома гривенника жалко, чтобы проехаться в фаэтоне на резиновом ходу. Все норовишь за пятачок до дому добраться. А здесь счет на десятки тысяч идет. "Я на людей поглядеть приехал", - отвечает хитрый купец. Объявляют первоначальную цену гостинице пятьдесят тысяч - и постепенно добираются до шестидесяти тысяч рублей. Гаджи Гаджиага кричит:
"Семьдесят тысяч!" Страсти вскипают вновь. Цена поднимается до девяноста тысяч. После второго удара Гаджи объявляет:
"Девяносто девять тысяч!" Поднимается переполох. Никто, однако, не осмеливается назвать цену повыше. Гаджи приобретает "Метрополь". "Откуда у тебя столько денег!" - спрашивают купца недоброжелатели. "Это те самые пятачки, которые я на фаэтоне сэкономил", - прищурился старик. Другой полюбопытствовал: "А почему девяносто девять тысяч, а не сто!". Так ведь за тысячу рублей можно пять тысяч раз на фаэтоне прокатиться!"
Нанял Гаджи Гаджиага новую прислугу в дом. Вечером прислуге поручают зажечь лампы. Она снимает стеклянные колпаки и, чиркая спичкой, принимается по одной зажигать керосиновые лампы. Увидел это Гаджи и пришел в ужас: "Погоди! Эдак ты все спички в коробке изведешь..." Он приказывает девушке снять колпаки и выстроить лампы в ряд. Затем берет одну спичку из коробки, зажигает ею сразу пять ламп, и, поднеся к одной из них кусок бумаги, разжигает этой бумагой остальные светильники. "Вот теперь можешь надевать стеклянные колпаки. И так будешь делать каждый день. А то на тебя спичек не напасешься. Я не привык сорить деньгами..."
Старик, действительно, трясся над каждой копейкой и оставил сыну большое состояние. Зато тот распорядился им по-своему. Я уже рассказывал вам о том, как Юсифага промотал отцовские миллионы.
Профессор Саркисов, архитектор, поведал мне историю возвышения братьев Адамовых. Эти братья приехали некогда в Баку с пустыми руками, открыли в подвале мастерскую и принялись столярничать. Работали от зари до глубокой ночи. Всей финансовой стороной дела ведал старший брат. Остальные братья не смели без его ведома потратить ни копейки. Раз в неделю он самолично выдавал им по пятачку - на баню, на цирюльню и по двугривенному на мелкие расходы. Через пять лет, в один из выходных дней, после утреннего чая он торжествующе объявил младшим братьям: с завтрашнего дня в мастерской будут работать двое. В банке у нас уже миллион, так что я приобрел пристань и думаю заняться куплей-продажей древесины - балок, столбов, леса. Я заключил договора с русскими лесопромышленниками, а также с купцами из Ленкорани и Анзали. Они обязуются поставлять нам лес и пиломатериалы.
В Баку было много нефтепромышленников с миллионным состоянием - Шибаев, Лианозов, Ротшильд, Зубалов, Бенкендорф и др.
МАНТАШЕВ, к примеру, получал от бакинской нефти сотни миллионов рублей прибыли, хотя за четверть века не построил в Баку ни одного, сколько-нибудь примечательного, здания. Зато на промыслах понастроил бараков-казарм, которые имели вид еще более неприглядный, чем тюрьмы. Во время революционных событий он сбежал за границу, а в 1920-м году, отчаявшись когда-нибудь вернуться в Баку, продал свои сураханские, сабунчинские и биби-эйбатские промысла Детердингу за 7 миллионов франков.
Другой нефтепромышленник - ИСАБЕК ГАДЖИНСКИЙ - в отличие от Манташева, заботился о благоустройстве родного города и построил в Баку несколько замечательных зданий. Одно из них находится на углу Балаханской (Васина) и Мариинской (Корга-нова) улиц. Он жил там со своей семьей, пока не отстроил новый дом на Набережной, а, переехав, подарил старый дом брату.
Немало денег потратил Исабек Гаджин-ский на строительство бульвара. Занимался он и благотворительностью. У него было двое сыновей и одна дочь. Старший сын - Садык-бек - слыл большим оригиналом. Он превосходно одевался, причем, каждый день имел у него свой "цвет". По цвету его костюма люди издалека узнавали, какой сегодня день недели. Каждый день он ровно в десять выходил из дому - минута в минуту - так что окрестные лавочники и владельцы магазинов сверяли по его фаэтону свои часы. Учась в гимназии, Садык-бек помогал бедным однокашникам, платил за учение, покупал им одежду и учебники.
В Баку много домов, чрезвычайно разнообразных с точки зрения архитектурных стилей. Здания сооружались богачами на европейский манер - в стиле барокко, модерн, в готическом, романском, мавританском стиле. Это определяло причудливость и экзотичность центральной части города. Однако дом Исабека Гаджинского, расположенный на набережной, рядом с прославленной "Девичьей башней", выделяется даже среди этой архитектурной "разноголосицы". Богатство и в то же время лаконичность внешних форм дворца, их пластика поражают взгляд, а соседство с "Девичьей башней" создает неповторимый контраст и придает зданию еще большую привлекательность.
У входа в здание, с двух сторон, возвышались мраморные фигуры львов. К сожалению, они пострадали от артиллерийского снаряда в 1918-м году и в настоящее время не сохранились.
Это и многие другие здания, о которых я упоминал выше, придают Баку своеобразное очарование и являются его подлинным украшением. Большинство из них подарили своим соотечественникам бывшие батраки, каменщики, аробщики, которые разбогатели в результате нефтяного бума. Жители апше-ронских селений Амираджаны, Биби-Эйбат, Сураханы, Бинагади, сабунчинские купцы, торговцы, ремесленники-кустари, чиновники, они любили свой город и в меру своих сил и возможностей принимали участие в его благоустройстве и капитальной застройке.
МЕСТА ПОКЛОНЕНИЯ. В Баку было несколько мечетей, особо почитаемых мусульманами: Будаговский собор. Старая Тазапирская мечеть, Биби-Эйбатская мечеть. Последняя, построенная в средние века, была самым известным и величественным культовым сооружением дореволюционного Баку. К великому сожалению, эту архитектурную жемчужину, памятник культуры азербайджанского народа уничтожили ревнители борьбы против религии.
По пятницам из города и окрестных сёл к мечети направлялись толпы паломников. Шли пешком, ехали на ишаках, верблюдах, лошадях. Те, кто побогаче, нанимали арбы и фаэтоны. Приезжали в мечеть и сливки бакинского общества в своих фаэтонах и роскошных колясках - слушали проповеди, одаривали бедняков деньгами, раздавали пожертвования. Весной и в первые месяцы осени здесь было тесно от огромного числа паломников. На рассвете горожан будило цоканье лошадиных копыт по булыжной мостовой, оповещавшее всех о том, что пора отправляться на поклонение.
Минуя Баилово, дорога, которую провёл Гаджи Зейналабдин Тагиев, петляла по Биби-Эйбатскому ущелью, между буровыми вышками, а затем, извиваясь, поднималась в горы. Возвышавшаяся на склонах горы мечеть была обращена к востоку и напоминала древние крепости, издалека привлекая внимание. Большие и маленькие купола отливали бирюзой, а минарет, устремлённый в небо, искрился золотом. Вокруг мечети теснились одно- и двухэтажные строения. Завершали общую картину деревья - фисташковые, абрикосовые, инжировые, чинары, ивы, ну и, конечно, - виноградники. На склонах горы раскинулась рабочая слободка - в основном, полуземлянки, полупещеры ("гара дам", "газма", "дахма"). Ущелье чернело пятнами деревянных вышек, буровых, погруженных в нефть и непролазную грязь. Между промыслами тянул закопченные вагоны паровоз, окутанный дымом. К пристани причаливали корабли, танкеры, баркасы и лодки рыбаков. Прибывшие на судах паломники поднимались к мечети по лестнице из сорока ступеней.
Паломники стелили вокруг мечети паласы, циновки, рогожи. Женщины здесь же варили поминальную халву, пекли хлеб, лаваш на садже. Богачи раздавали паломникам и нищим жертвенный плов - его готовили во дворе мечети из жертвенного мяса. Блеяли бараны и овцы, голосили петухи, ревели телята, верблюды, которых правоверные привезли в качестве жертвоприношения. От шума, разноголосья глохли уши. Муэдзины появлялись на минарете, призывая мусульман к молитве, дервиши пели касыды.
Во дворе мечети, по балконам, как муравьи, сновали паломники. Здесь можно было встретить человека в самом живописном одеянии, в самом немыслимом наряде. Среди толпы выделялись шейхи с чалмами на головах, в балахонах и мантиях. Их окружай неграмотный люд, в почтительном благоговении внимая зиярет-намэ* .
______________ * Чтение молитвы в местах паломничества.
Внутри мечети было темно, сыро. Из окон струился слабый, словно затуманенный, свет. Высоким почопок голубого цвета напоминал бирюзовый купол. В центре, у алтаря, возвышался минбар - кафедра для проповедей. Пол устилали ковры и паласы. Здесь всегда кто-либо молился или свершал намаз. Могилу посредине мечети всегда окружала толпа паломников. Бесплодные женщины, мужчины, девушки, мечтающие выйти замуж, слепые, хромые, немые старались прикоснуться к святым камням, привязывали себя к железной ограде и возносили молитвы всевышнему, прося избавления от болезней.
Ну, а уж в дни мусульманских праздников, великого поста, курбан-байрамы в мечети нельзя было пошевельнуться от наплыва верующих. Лишь зимой или в дождливые дни число паломников несколько уменьшалось. В месяц магеррам окрестности мечети напоминали сцены страшного суда. Паломники распевали траурные песнопения, сопровождая их ударами пс груди, истязая себя цепями и рассекая головы в кровь.
ШКОЛЫ. В 1850-м году правительстве открыло для детей мусульман первую шко лу с начальным обучением. В эту школу бы ли определены три учителя и пятьдесят учеников. Учителю русского языка платили из государственной казны, два педагога-мусульманина получали жалованье за счёт платы родителей учеников. В ту пору городское население, даже его зажиточные слои относились к школе с пренебрежением. Каждый старался обучить своё чадо какой нибудь профессии. Богатые купцы, торговцы тоже весьма неохотно определяли свои великовозрастных сынков в учебные заведения. "Пустое это дело", - говорили они.
В 1872-м году открыли шестилетиюю городскую школу. Плата за обучение определялась в зависимости от материального полежения родителей. Окончившим четыре класс с отличием предоставлялось право поступления в гимназию или реальное училище.
В 1887-м году, в результате многолетних усилий старейших деятелей отечественного просвещения - Солтана Меджида Гани-заде и Габиббека Махмудбекова - были открыты первые русско-татарские школы. Вообще, эти две личности сыграли выдающую роль в развитии азербайджанского просвещния и национальной культуры.
Развивалась нефтяная промышленность, бурно рос город и одновременно росло внимание к образованию. В 1890-м году Баку было уже более сорока школ, а число учеников достигло десяти тысяч.
Для девочек-христианок основали Мариинскую гимназию и школу "Святой Нины". В 1891-м году появляются две русско-татарские школы, а через год-ещё одна. В 1892-м году городская управа издала приказ, в соответствии с которым питейные заведения, лавки, где продают вина должны располагаться в отдалении от мечетей, церквей и школ.
В ведении городских благотворительных обществ также было несколько школ. Например, русское благотворительное общество открыло женскую школу "Святой Нины" (она находилась напротив управы). В сооружении здания школы, приобретении необходимого оборудования большую помощь оказал Тагиев. Позже, в 1901 году, по инициативе Гаджи Зейналабдина, подобная школа была открыта в Баку и для девушек-мусульманок.
Старейший азербайджанский писатель Абулькасым Гусейнзаде рассказывал, что число мест в государственных школах было ограничено. Поэтому благотворительное общество решило открыть для мальчиков специальную школу с символичным названием - "Саадет" ("Счастье"). Однако денег не хватало. Тогда Г.З.Тагиев внёс солидный вклад - 5.000 рублей. Дирекция школы арендовала здание, примыкающее к лечебнице Векилова (сейчас городская поликлиника №2). Начальником учебного заведения был иранец Мирза Алекпер-хан, образованный молодой человек, окончивший Сорбонну в Париже, в совершенстве владевший французским, арабским и турецким языками. Он женился в Баку, сосватав дочь гласного думы - Кербелая Исрафил Гаджиева.
В рождении "Саадет" важную роль сыграли: прогрессивно настроенный купец Мешади Юсиф Наджафов, Гаджи Ризван Бабазаде, ахунд Абдуррагим Гаджизаде. Так, например, ахунд Абдуррагим Гаджизаде специально для этой школы написал учебник по шариату, который был отпечатан в типографии Гашум-бека Везирова "Сада" на его собственные деньги. Если принять во внимание, что в книгах по шариату в то время давали обстоятельные сведения об азербайджанском языке и литературе, можно представить значение подобного учебника для первых мусульманских школ. Поборником азербайджанского просвещения был М.Ю.Наджафов, который тратил на дело образования немалые средства и длительное время принимал активное участие в административно-хозяйственных делах школы "Саадет".
Через два-три года "Саадет" переехала в новое здание. Здесь было до двадцати классных комнат. За аренду платили восемьсот рублей в месяц. Педагогический состав подобрался из коллектива единомышленников, людей передовых и всесторонне образованных: достаточно назвать имена Алибека Гусейнзаде, Фархада Агазаде, братьев Терегуловых - Али и Ганифы, братьев Гаджибековых - Узеира и Джейхуна, отца Михаила Мушфика Мирзы Гадира Исмаил-заде, Бахрамбека Ахундова, который являлся доктором школы, и др.
Уроки пения вёл Узеир Гаджибеков. Звуки мелодий - весёлых и печальных разносились далеко по кварталу. Прохожие невольно задерживали шаг и слушали пение учеников. В некоторых песнях говорилось о тяжком положении народа, придавленного многовековым игом невежества.
Какая горькая участь постигла мой народ!
У всех сердца печалью полны, но где исход?
Такого одичанья терпеть нельзя, нельзя...
Такого обнищанья терпеть нельзя, нельзя...
Это стихотворение, написанное Али-беком Гусейнзаде, было в то время у всех на устах, его даже включили в учебники. А Узеир написал на стихотворение музыку и разучивал песню с учениками старших классов.
Хоть самая истинная правда на кончике языка,
Сказать не позволяют, и рот не заткнут пока...
Застыло всё на месте, но странно видеть мне:
Нельзя ни пробудиться, ни пребывать во сне,
Пером не добудился собратьев, хотя - пора,
Не позволяют писать мне, и не лишают пера...
Хоть не чужие друг другу, единства не обретём,
Враг ломится уж в двери, мы дома не знаем о том...
В 1905-м году, в связи с армяно-мусульманскими столкновениями, Алибек Гусейнзаде написал стихотворение "Обращение ангела к людям", которое стало весьма популярным в среде прогрессивной интеллигенции. Оно призывало людей обеих наций к миру, к добрососедству:
Ангел взывает небесный? О, человек, человек!
Мир затопили потоки кровавых рек, человек!
Как же от стонов не дрогнет братьев разящий меч?
Кто же он, алчущий крови, губящий всех, человек?
Кто и кого убивает, кто же убит, кто скорбит?
Дай мне ответ, не твой ли смертым грех, человек?
Учащиеся "Саадет" с первого класса носили китель с золотыми пуговицами и голубыми полосками на обшлагах, со специальным знаком и названием школы на шапке.
После "Саадет" в Кембере-кенде построили здание для школы "Саадет" ("Радость"). Звонкоголосые ребятишки с увлечением пели здесь песню о школе, сочинённую на слова великого Сабира;
Школа, школа, дом отрадный,
Ты достойна зваться раем,
Дом приглядный, дом опрятный,
Краше уголка не знаем. Выходцы из Ирана открыли в Сабунчах школу под названием "Темеддун" ("Развитие"), а в городе - учебное заведение под громким именем "Иттихад" ("Объединение").