Ветер и снег, выполнив свою работу, улеглись, и колдун издалека увидел двух всадников, быстро приближавшихся к каравану.
   Они остановились шагах в пятидесяти. Один из чужаков поспешно соскочил на землю, бросил спутнику поводья, а сам, подбежав к магу:
   – Хранитель!… – слово словно вздох сорвалось у него с губ.
   – В тебе очень сильна вера, раз ты откликнулся на мой зов и поспешил сюда, не допуская никаких сомнений, – тихо проговорил Шамаш, не спуская взгляда с седого караванщика.
   – Мы знали, верили, что ты поймешь…! – его глаза светились радостью. – Мы всегда и во всем верно следовали законам пустыни, мы чисты перед богами и достойны… – он умолк, заметив, как печаль коснулась лица мага.
   – Я не упрекаю вас ни в чем, – тихо проговорил он. – Не мне судить тех, кто следует обычаям своего мира. Однако я никогда не приму их.
   – Но если так, зачем ты звал… – в его глазах непонимание начало перерастать в отчаяние.
   – Я не могу бросить вас умирать, хотя вы и сами выбрали смерть… Я проведу свой караван по магическому мосту над трещиной. Этот путь сохранится трое суток. Если ваша вера сильнее ненависти, воспользуйтесь им. И тогда вы будете спасены.
   – Мы никогда не будем спасены! – его голос был готов сорваться в крик. – Возможно, если бы мы остановили этот караван, боги простили бы нас…
   – Как можно заслужить прощение смертью невинных?
   – Невинных? Да что тебе известно о законах пустыни, Хранитель города?! – он ждал, что наделенного даром возмутят дерзкие слова, заденут, заставят задуматься, усомниться… что угодно, только бы разрушить непреодолимый и непоколебимый барьер спокойствия, развеять это странное молчаливое сочувствие, горевшее в черных, глубоких, как сама бездна, глазах.
   Но маг лишь кивнул, соглашаясь:
   – Да, я плохо знаю законы пустыни, впрочем, обычаи городов знакомы мне еще меньше, когда я ни разу не бывал ни в одном из них.
   – Но как…
   – Я пришел из другого мира.
   – Это невозможно!
   – Я говорю правду, добрый человек.
   Тот какое-то время молчал, не сводя с собеседника наполненных страхом глаз:
   – Я верю тебе, – наконец, прошептал он. – Никто бы не смог придумать такое… Кто же ты? Один из богов? Творец заклинаний?
   – Я человек, житель другого мира, в чем-то схожего с этим, в чем-то – нет. Да, я обладаю даром, достаточным, чтобы считаться магом. Но вряд ли мне когда-нибудь удалось бы совершить нечто столь необъяснимое и далекое, как переход между мирами. Боги помогли мне в этом, они привели меня сюда, пересекли мой путь с дорогой каравана. Небожители мудры и не стали бы ничего делать без причины. И, думается мне, они бы поступили иначе, если бы отвернулись от этого каравана, считая его проклятым.
   – Да, да, конечно… Кто смеет усомниться в мудрости богов… Но… – в голосе чужака уже не было прежней уверенности, в глазах стояла мольба: – Если это так, объясни мне! Я должен знать, в чем наше заблуждение!
   – Знать – для чего?
   – Чтобы жить дальше!
   – Тебе вряд ли станет легче жить, если я скажу, что причина многих бед вашего мира в законах каравана.
   – Ты прав, они означают для нас очень многое. Но законы – не сама вечность. Их можно изменить, подчиняя новому времени и новой дороге.
   – Почему же вы не сделаете этого?
   – Мы не можем! Это под силу лишь богам! – а затем чужак остановился, словно вспомнив что-то, его взгляд обратился к магу, в то время как губы прошептали: – И избранному Ими! Дай нам новые законы – и мы станем жить по ним!
   Караванщик говорил так искренне, словно превратившись в священную свечу, горевшую пламенем истины, и, все же, маг молчал.
   Вздохнув, чужак опустил голову на грудь. – Что ж… Все верно: мы должны еще заслужить их…
   – Не заслужить – понять.
   – Понять?
   Его собеседник медлил с ответом.
   – Рожденная в пустыне, – не выдержав, начала хозяин каравана, словно пытаясь подтолкнуть собеседника вперед. – Мы ведь говорим о ней, да? Что в ней такого особенного, что ты защищал ее так, словно она – твое дитя. Ответь! Тебе нечего опасаться. Я никогда не посмею обратить твою искренность против этого караван.
   Клянусь тебе дарованной моей душе вечностью -Что движет тобой? Простое любопытство?
   – Я… Я сам не знаю, в чем тут дело. Но сейчас я чувствую, что для меня нет ничего важнее этого вопроса! Та девочка…
   – Она спасла меня.
   Караванщик не сразу понял ответ, а когда, наконец, осознал, на его лице отразилось огромное удивление, даже недоверие. Он ожидал услышать все, что угодно, но только не это…
   – И все? – великие боги, он просто не мог поверить, что дело лишь в этом, ведь перед ним был Хранитель!
   – Для меня этого достаточно.
   – Но…
   – Торговец, не знаю, что даст тебе это знание, – он, наконец, решился, – поможет или навредит, но ты сам спросил. Она не единственная. Здесь с десяток детишек, похожих на нее…
   – Я предполагал, был почти уверен, что если кто-то осмелится нарушить закон, то сделает это не единожды, предпочтя совсем отказаться от него…
   – В них есть дар. Пусть он пока еще так слаб, так далек, что мне не удается достучаться до него, разбудить, но он жив.
   – Рожденные в пустыне… – это казалось еще невероятнее!
   – Рожденные в пути, – вроде бы, он просто повторял слова чужака, однако при этом вкладывал в них совсем другой смысл.
   – Воистину, это чудо!…Подожди, но это значит… – в его глазах зажглось… Он вряд ли бы сам смог распознать охватившее его чувство: радость, осознание чего-то великого, предчувствие удачи…
   – Я не говорю, что, перестав убивать тех детей, которые приходят в мир в дороге, вы скоро получите своего мага. Возможно, это зависит еще от множества других причин. Однако почему бы вам не попробовать? Если вы боитесь нарушать закон, испросите на это разрешение у богов, загадайте: когда они сохранят вам жизнь, позволят продолжать путь, значит, им вовсе не так противен рожденный в пустыне.
   – Но во всех легендах с ними было связано столько бед!
   – Что бы ни было вокруг, наделенного даром нужно растить, воспитывать в добре и любви. И он будет отвечать тем же. А ваши предки ненавидели этих детей, презирали… Что еще они могли получить в ответ на подобные чувства?
   – Я… Мы подумаем над твоими словами. И если есть надежда, если… Мы испросим разрешения у богов! Спасибо тебе, спасибо за все! А теперь мне пора возвращаться… – повернувшись, он зашагал к своему оленю, торопясь поскорее оказаться в своем караване, обсудить с людьми все услышанное, подарив им нечто большее, чем просто надежду на спасение.
   – Подожди, – остановил его Шамаш.
   – Да, Хранитель? – караванщик встрепенулся, резко обернулся, поспешил назад.
   – Хорошенько запомни все, что произошло за те дни, что караваны шли рядом. И пусть другие помнят.
   – Конечно, – он опустил голову. – Разве мы сможем забыть…
   – Ты не понял. Помнить не для того, чтобы вечно корить себя за содеянное, сказанное, замысленное, за то, что случилось, и то, что могло произойти, а чтобы быть готовым, ведь, если вы последуете вы моему совету, однажды нечто подобное может случиться и с вами.
   – Да, – он кивнул. – Нам придется хранить это в строжайшей тайне. Во всяком случае, до тех пор, пока боги во всеуслышанье не объявят свою волю. Или пока у кого-нибудь из детей пустыни не проявится дар, что тоже будет знаком свыше. А потом, если это случиться… Когда случится… Мы будем помнить! – уверенно повторил караванщик.
   – А теперь ступай. Пора отправляться в путь… Не забудь: у тебя три дня и три ночи. Не упусти время.
   Когда очертания всадников, похожие в первый час ночи в юных лучах выдумщицы-луны на сумрачных чудовищ, летевших на крыльях ветра над кромкой земли, скрылись из виду, Шамаш повернулся к перебиравшим с ноги на ногу оленям, поудобнее перехватил поводья, приготовившись сдерживать не столько бег, сколько страх животных, которым предстояло ступить на незримую магическую тропу.
   Однако он все еще медлил…
   Прошло несколько напряженно долгих мгновений, прежде чем послышались тихие шуршащие шаги и из-за повозки вышел Евсей. По его лицу было видно, что мысли, поглотившие его сознание настолько, что почти заслонили реальны мир, разбудили в нем не только вопросы, но и сомнение, возможно, даже несогласие.
   Караванщик остановился рядом с возницей и замер, глядя себе под ноги, словно пытаясь найти монетку, проскочившую сквозь дырку в кармане, падая в снег.
   – Зачем? – наконец, проговорил он, не решаясь поднять глаза на собеседника. – Нет, я понимаю, почему ты им помог… Несмотря на то, что они сделали… Что бы там ни было, ты не мог просто взять и отказаться от обычаев своего мира, сколь б они ни были чужды нашему краю…
   – Память – это все, что у меня осталось. А сердце так не хочет рвать последнюю нить, связывающую ее с минувшем, душа все еще надеется, что ей будет позволено вернуться, хотя разум и понимает, что все надежды напрасны.
   – Да, – вздохнув, караванщик кивнул. – Я пережил нечто подобное, когда мы уходили из нашего города… Но что я сравниваю: мне было позволено остаться на той же земле, которую я знал с рождения… Хоть снежная пустыня и оазис и кажутся двумя совершенно разными мирами…
   – Я считал себя вправе помочь. Пусть мне не удалось убедить хозяина каравана, но он не запретил мне.
   – Конечно, конечно… Я только боюсь, что чужаки вновь попытаются вновь навредить нам. Сейчас, когда караван спит, мы очень уязвимы…
   – Этого не будет.
   – Почему ты так уверен? Неужели ты думаешь, что они поверят всему, что ты им сказал? Хотя, должен признаться, ты умеешь убеждать, будто слово – твое самое главное оружие.
   – Так оно и есть.
   – Я не понимаю…
   – У меня нет другого оружия. Я никогда в жизни не прибегал к помощи меча или копья.
   – Да зачем они тебе?! Ведь у тебя есть дар!
   – Я жил в мире, где колдовство было под строжайшем запретом. И магический дар скорее приближал костер, чем спасал от него… Мне приходилось надеяться только на слово… И искренность.
   – Но ведь то, что ты им рассказал… – на лице караванщика отразилось сомнение. – Это не может быть правдой… Часть – да, но не все!
   – Я не могу лгать.
   – Как же тогда…? Ты говорил о детишках… Ведь это значит…
   – Пока – ровным счетом ничего. Их дар спит и может так никогда и не проснуться…
   Не говори об этом никому. Незачем родителям знать и питать надежды, которым, возможно, не будет суждено исполниться. Пусть они относятся к малышам по-прежнему, позволяя расти обычными детьми. Так будет лучше для всех.
   – Но почему? Конечно, в том мире, из которого пришел ты, был смысл скрывать, раз там за магию карали, как за тягчайшее преступление. Но для нас маг – самый почитаемый человек, о котором заботятся, чью волю исполняют…
   – Это взрослому хочется быть особенным и неповторимым, для ребенка же порой куда важнее чувствовать себя похожим на других, и в первую очередь – на своих родителей.
   Какое-то время караванщик молчал, словно мысленно вновь и вновь повторяя слова колдуна и пытаясь их понять…
   – И, все же, у меня остался еще один вопрос, – молчание, наполненное размышлениями, было слишком тягостным, и Евсей поспешил прервать его, – почему ты позволил мне стать свидетелем этого разговора, почему не усыпил вместе со всеми? Зачем…?
   – До той поры, пока люди не вечны, ни один человек не имеет права быть единственным хранителем знаний. Он должен делить их с кем-то, чтобы они не исчезли вместе с ним, не оказались потерянными.
   – Но почему я? Почему не Атен? Ведь он – хозяин каравана…
   – Он не понял бы моего стремления помочь чужакам. Возможно, убедил бы себя, заставил согласиться, но не понял. И потому не услышал бы ни слова из того, что я говорил, поглощенный своими размышлениями, воспоминаниями и предчувствиями.
   – Да, ты прав, – Евсей кивнул, а затем, вновь вздохнув, качнул головой. – Это большая ответственность – беречь знания, – его душу не оставляли сомнения: достоин ли он оказанной чести? Сможет ли оправдать ожидания? Но… Изменять что-то уже было поздно, а раз так… – Спасибо за доверие, которое ты мне оказал, я сделаю все, чтобы оправдать его…
   – Я не сомневаюсь, – глаза Шамаша, еще миг назад напряженно сощуренные, успокоились, словно покровы пустыни после того, как ветра укрылись в свои норы.
   В какой-то миг Евсею даже показалось, что наделенный дара боялся этого разговора, того, что его поступки, слова будут неправильно истолкованы, осмысленны.
   "Он удивительный человек, – не спуская с Шамаша благоговейного взгляда, думал караванщик. – Ему важно не послушание людей, не их молчаливое подчинение, а осмысленное согласие, понимание… Воистину, он станет великим Хранителем. Как же несказанно повезет тому городу, тем людям, которые сумеют убедить его, что, несмотря на то, кем он был в минувшем мире, в этом его судьба – дарить тепло остынувшей земле!"
 

Глава 6

 
   – Это не честно! Не честно! – Мати сжала пальцы в кулаки, стиснула губы, глядя на отца с нескрываемой обидой. Весь ее вид говорил, что она в любой момент готова разрыдаться… Вот, в ее глазах уже заблестели слезы. Еще немного – и они потекут по щекам безудержными потоками и тогда потребуется нечто большее, чем просто слово для того, чтобы успокоить девочку. – Почему ты не разбудил меня? Ты был должен! Ты обещал ничего от меня не скрывать! Ну что тебе стоило рассказать мне, что Шамаш поведен ночью караван по магическому мосту! Только одно слово – и я бы ни за что не заснула! И не пропустила бы такое… такое… – не договорив, она замотала головой и уткнулась лицом в одеяла.
   – Прости меня, милая, – отец осторожно погладил ее по растрепавшимся шелковистым волосам, – я не мог иначе. Успокойся. Ну, взгляни на меня, думаешь, мне не хотелось увидеть все самому? Но Шамаш сказал: "Чтобы все получилось, люди должны спать". И все спали.
   – И ты? – она оторвала заплаканное личико от намокшего от слез меха. – Но папа, как ты мог заснуть, зная о том, что случится?!
   – Стоило мне оказаться в повозке, как я моментально провалился в сон. Это было так, словно…
   – Магия, – девочка нахохлилась недовольным воробьем. В ее глазах стояла все та же обида, только теперь она была не решительной, а подавленной, беспомощной. Мати слишком верила в сказки, чтобы понимать: ни один лишенный дара не сможет противиться воли мага. В ее глазах зародился вопрос: – Но почему Шамаш… – начала она, однако умолкла, остановленная укоризненным взглядом отца.
   – У него была причина так поступить, – Атену совсем не хотелось, чтобы девочка перенесла свой гнев на Хранителя. – Вряд ли все в караване поверили бы в то, что до сих пор было возможным лишь в легендах. Мати, стоило бы хоть одному человеку усомниться или испугаться, и мы все погибли б…
   – И все же он мог не усыплять меня! – нахмурившись, она недовольно глянула на отца. – Я бы не испугалась. Даже не удивилась бы! Разве что чуть-чуть…
   – Мати, на Хранителя нельзя обижаться! Он делает так, как считает нужным, и… – но девочка прервала его:
   – А на брата?
   – Что? – хозяин каравана не сразу ее понял.
   – На брата можно обижаться?
   – Да, но…
   – Тогда Шамаш будет мне братом, а не Хранителем!
   – Но, милая…
   – Ну, па, я всегда так хотела иметь старшего брата, чтобы он защищал меня, чтобы я могла поделиться с ним своими тайнами! Почему нельзя, чтобы им стал Шамаш? Я знаю, он не будет против!
   – Дочка, он ведь…
   – Наделенный даром – ну и что? Шамаш… Па, вот я дала ему имя. Значит, он мой названный брат?
   – Имя дают родители.
   – Нет, – девочка смущенно покраснела. – Я не хочу быть ее названной мамой, – и она прыснула от смеха. – Пап, а Шамаш старый?
   – Что ты! – и все же, в голосе караванщика не было уверенности. Ведь речь шла о маге, притом пришедшем из другого мира.
   – Он старше Ри, это и так видно. А тебя? Он старше тебя или младше?
   Атен молчал, пытаясь сообразить, но, странное дело, мысль всякий раз ускользала у него из рук, а расчеты, казавшиеся такими простыми, заходили в тупик. Ему должно быть… И сколько же?
   – Почему ты не спросишь у него? – девочке было непонятно замешательство отца. – Или тебе неинтересно?
   – Мати, ты же знаешь, я говорил тебе не раз: Хранителю не принято задавать лишних вопросов, тем более расспрашивать о чем-то, касающемся его одного…- караванщик решил перевести разговор в другое, более спокойное и глубокое русло. – К тому же, в некоторых городах вообще не ведется счет лет и у людей есть только три возраста – детство, взрослость и старость. Может быть, в мире, из которого пришел Шамаш…
   – Нет, – девочка не дала ему договорить. – Зачем ты говоришь такое, ведь сам знаешь, что это не так? Папочка, ну что случится, если мы спросим? Если что, всегда можно попросить прощение… Ладно. Не хочешь – и не надо. Я сама спрошу! – ее голос стал таким твердым и решительным, не терпящим возражения, что Атен не сразу понял, что это говорит его маленькая дочурка. Он так и застыл с открытым ртом, не зная, что сказать. Девочка же, испугавшись замешательства отца сильнее, чем строгости и любых наказаний за дерзость, уже совсем другим, робким, умоляющим голосом, продолжала: – Ну, папочка, пойми, я ведь должна знать, сколько лет моему названному брату! Вдруг меня кто-нибудь спросит, а я не смогу ответить… – в ее глазах была мольба и, все же, за ней, совершенно отчетливо читалось упрямство, готовность настаивать на своем до конца, а, если это не поможет, прибегнуть к самому главному всесокрушающему оружию – слезам.
   – Мати, ты опять! – Атен тяжело вздохнул. – Неужели ты не понимаешь такого слова "нельзя"? А твои мечты, они… Это просто невозможно! Я не знаю, что еще сказать…
   – Для мага нет ничего невозможного. А ради меня Шамаш сделает все! – уверенно проговорила девочки. И, как ни пытался Атен ее остановить, она, схватив отца за руку, потащила было его за собой к пологу…
   – Все, хватит! – голос хозяина каравана стал резким. Он понял, что словами ничего не добьется и единственное, что ему осталось, это прибегнуть к власти, дарованной богами отцу. – Я не хочу больше ничего слышать! Если ты не готова понимать, когда с тобой говорят как со взрослой, значит, будешь подчиняться, как это должен делать маленький ребенок! – резко отдернув руку, он поспешно вылез из повозки.
   Спустя мгновенье он, словно передумав, отдернул полог, и Мати с радостью и надеждой уж рванулась к нему, но все такой же холодный и чужой голос отца стегнул ее как плетью, заставив в испуге отскочить назад, в глубь повозки: – И вот еще что, – скулы караванщика напряглись, выдавая, что он с трудом сдерживал клокотавшие в его душе чувства, – на сегодня ты наказана. Посидишь денек одна, может быть, поймешь, что такое "нельзя". И не смей даже носа за полог высовывать!
   А то избаловалась… Тебе все ясно?
   – Да, папа, – чуть слышно пролепетала Мати. Она была испугана, удивлена, не понимая, что произошло с отцом, почему он вдруг разозлился на нее и, главное, за что? Она ведь совсем ничего не сделала!
   Он иногда бывал с ней суров, но это случалось так редко! И, потом, она всегда знала, в чем провинилась, а теперь… Закрывшись с головой одеялами, словно стремясь таким образом отгородиться от всего мира со скрывавшихся в нем бед, она уткнулась лицом в подушку и заплакала, понимая, что никто не увидит ее слезы, не успокоит, не поймет…
   Сначала она надеялась, что отец вернется, признает, что был не прав, и попросит прощения, а она не простит, будет дуться весь день – пусть тоже помучается.
   Однако спустя какое-то время, она уже была готова забыть все, только бы ее пожалели, успокоили…
   Но время шло. Ничего не менялось. И когда в сердце девочки больше не осталось места ни боли, ни обиде, только страх, она, глотая слезы, стала одними губами беззвучно шептать: "Метелица, пусть это будет только сон… Только сон… Сделай так, чтобы я спала…" – а потом она действительно заснула, ища среди миражей и фантазий дремы то, что ее сердце не смогло отыскать наяву.
   Подняв воротник и надвинув на глаза шапку, словно пряча лицо, не желая, чтобы кто-то, случайно бросив взгляд на хозяина каравана, прочел все его мысли и чувства, Атен быстро пошел прочь от повозки, не желая задержаться возле нее ни на одно лишнее мгновенье.
   – Постой, – Евсей окрикнул брата, но, видя, что тот не слышал его или просто не хотел слышать, взял за локоть, останавливая и поворачивая лицом к себе.
   – Что? – караванщик, с трудом сдерживая нараставший гнев, пронзил помощника резким и холодными как порыв ветра взглядом.
   – Это я хочу у тебя узнать – что? Что с тобой происходит? И, во имя богов, за что ты вдруг накинулся на малышку?
   – Ты подслушивал…! – его глаза сузились в тонкие щели, горя злостью, ноздри раздулись и напряглись, черты лица изменились, обострились, превратившись в маску оскалившегося, готового броситься на противника хищного зверя, даже голос стал другим, похожим на глубокий, напряженный рык.
   – Атен, что с тобой твориться? Я уже сбился со счета, который раз за последний год задаю тебе этот вопрос. Ты ведешь себя так, словно боги вот-вот лишат тебя рассудка!
   – Не начинай снова! – сморщившись, как от резкой боли, прервал караванщик брата.
   – Я не собираюсь сейчас вести душещипательные беседы!
   – Но ты не должен держать это все внутри себя, разрушая душу, сердце! Я столько раз говорил тебе это, что надеялся, ты, наконец, понял…
   – Вот и не будем повторяться! – процедил Атен сквозь зубы.
   – Если бы речь шла только о тебе… Но при чем здесь Мати? Она ведь ни в чем не провинилась. Зачем ты обидел ее? Вернись, успокой малышку и извинись, пока душевная боль не вынудила ее совершить какой-нибудь безрассудный поступок.
   – Не вмешивайся! – его щека нервно дернулась. – Она моя дочь и только мне решать, как говорить с ней! – он повернулся, собираясь уходить.
   – Послушай меня… – Евсей продолжал удерживать брата, но того словно несло на крыльях ветра.
   – Нет, это ты послушай! – выпустив на свободу всю ярость, зашипел он сквозь стиснутые зубы. – Что ты привязался ко мне? Почему ходишь за мной по пятам, приглядывая, как за маленьким ребенком? Зачем лезешь со своими советами? Оставь меня в покое! Дай жить собственным умом! А сам лучше подумай о себе. Заведи свою семью и у тебя сразу станет так много собственных проблем, что на чужие попросту не останется времени! – и, вырвав руку из онемевших вдруг пальцев помощника, Атен быстро зашагал прочь. Его движения были резки и нервозны, и, в то же время, целеустремленны: хозяин каравана хотел поскорее погрузиться в дела и заботы настоящего дня, чтобы не думать более ни о чем, заглушить чувства делами и прогнать прочь все мысли.
   Евсей долго стоял, застыв на месте ледяным изваянием, не в силах ни шевельнуться, ни отвести взгляда от удалявшейся фигуры брата. Лишь когда она исчезла, затерялась где-то впереди среди дозорных, он, сглотнув подкативший к горлу, не позволяя дышать, комок, повел плечами, сбрасывая полотно оцепенения.
   – Досталось? – спросил, поравнявшись с ним, Лис.
   – Ты слышал… – тяжело вздохнув, караванщик качнул головой.
   – И поделом.
   – Что? – он вскинулся, словно очнувшись ото сна, с удивлением глядя на друга, который, спокойный и безразличный, не спешил с объяснениями своих слов. – Вот уж никак не ожидал услышать от тебя такого! Неужели ты не понимаешь, что я беспокоюсь за него, за малышку, стараюсь помочь…
   – Я вижу одно – ты постоянно лезешь к нему в душу, – Лис никогда особенно не заботился о выборе слов, говоря лишь то, что думал. Его голос звучал холодно и резко, показывая собеседнику, что он убежден в правильности своего мнения и не собирается идти ни на какие компромиссы, даже несмотря на риск обидеть. – Оставь его в покое, дай самому во всем разобраться.
   – А Мати?
   – Она его дочь. Он любит ее всей душой, заботится, отдает все тепло души, стараясь восполнить отсутствие материнской ласки…
   – И при этом неосознанно обижает!
   – Ты сам говоришь – неосознанно. Все мы несовершенны. Или ты думаешь, моим сыновьям не достается от меня? Уж не знаю, сколько раз на день я повышаю на них голос, наказываю, а порой и шлепаю. Иначе нельзя. И, поверь мне, дети от этого любят меня не меньше, а даже, возможно, больше, принимая всплески за своеобразное проявление внимания и заботы, – на миг он замолчал, словно переводя дыхание, а потом, уже мягче, добавил: – Ты ведь знаешь: Атен всего себя отдает каравану. На нем лежит огромная ответственность и перед богами, и перед людьми, и она выматывает куда больше, чем самая тяжелая работа, держит в постоянном напряжении… А тут еще беспокойство о Мати. Он боится, что не сможет один воспитать ее, старается сделать все наилучшим образом и, разумеется, порой ошибается, перебарщивая. Возможно, ему стало бы полегче, возьми он вторую жену…
   Евсей качнул головой. Он сам не раз думал об этом, какое-то время даже пробовал помочь брату найти новую спутницу жизни, но быстро понял всю тщетность своих попыток, неизменно натыкавшихся на пустоту.
   – Атен однолюб, – проговорил он, – для него просто не существует другой женщины, кроме Власты…
   – Что ж, раз так… – Лис решил, что эта тема исчерпана и заговорил о другом. – Ты лучше расскажи, каково это идти по магическому мосту.
   – С чего ты взял, что я…
   – Никто, даже наделенный даром, не смог бы в одиночку управлять караваном. Нужны хотя бы двое – один в первой повозке и один в последней. О переходе знали только трое – ты, Атен и Шамаш. И я более чем уверен, что в случае, когда на первое место ставится вера, Хранитель скорее выбрал бы в помощники эмоционального служителя, чем рационального хозяина каравана.