– Спрашивай, – проговорил Шамаш. И в его голосе, и в глазах отражалась усталость, словно столь привычный для каравана разговор утомил его сильнее совершенного накануне чуда.
   – Мне кажется или ты действительно опасаешься встречи с подобными тебе?
   – Меня страшит не сама встреча, а то, что я узнаю… Или чего не найду. Ваш мир во многом противоположен моему и мне бы очень не хотелось, чтобы так оказалось и в этом…
   – Не могу сказать, что я понял твой ответ, но я готов его принять. Надеюсь, что время позволит мне во всем разобраться… А ты, ты ни о чем не хочешь меня спросить?
   – Не сейчас -Что ж, если так, я, пожалуй, пойду.
   Шамаш кивнул. Он скользнул по караванщику взглядом, подобным задумчивому порыву южного ветра – свидетельство того, что его мысли в этот миг были где-то очень далеко.
   И в который уж раз Евсей поймал себя на том, что маг виделся скорее миражом, духом пустыни, нежели живым человеком из плоти и крови. Лишь его глаза дышали жизнью – далекой и необъяснимой, как вера чужого мира и непонятной, как слова иной жизни.
   Так или иначе, караванщик двинулся к своей повозке. Сон и раньше помогал ему яснее увидеть то, что наяву казалось расплывчатым и лишенным очертаний.
   И, все же, в последний момент он решил заглянуть в повозку Мати, проверить, все ли с девочкой в порядке и не пришла ли ей опять в голову мысль совершить какой-нибудь отчаянный поступок.
   Стоило караванщику откинуть полог, как его сердце пронзил острой стрелой страх – ему показалось, что малышки нет, что она пропала, снова скрываясь от обиды в снежной пустыне.
   Тяжело дыша, в кровь кусая побледневшие губы и кляня себя на чем свет стоит за то, что он, предчувствуя приближение беды, не попытался обойти ее, приказав кому-нибудь из дозорных проследить за Мати или взяв эту обязанность на себя, Евсей поспешно залез в повозку, раскидал одеяла… и облегченно вздохнул, почувствовав, как гора падает с его плеч.
   Разбуженная столь внезапно, Мати сидела возле вороха шкур, протирая заспанное лицо и тараща удивленные глаза на караванщика.
   – Дядя, – наконец, пробормотала она, все еще не придя до конца в себя. – Что-то случилось?
   – Нет, нет! – поспешил успокоить ее взрослый. – Все в порядке. Прости меня, милая, я просто не сразу смог найти тебя и очень испугался.
   – Ты подумал, что я снова убежала? – окончательно проснувшись, девочка глядела на него с вызовом. "Отец уже наказал меня. Теперь я могу говорить и делать все, что хочу", – читалось в ее глазах.
   – Да, Мати,- в первый момент Евсею стало даже не по себе, когда ему показалось, что малышка прочла его мысли.
   – Нет, дядя Евсей, – девочка вздохнула. Ее голос стал тих и задумчив. – Я хотела убежать, но Метель не звала меня, наоборот, убеждала остаться, а потом и вовсе усыпила. К тому же, я ведь дала папе слово никогда больше не делать этого, – она казалась не по годам рассудительной, в глазах была боль, но не обида. – И вообще, я сама виновата – мне не нужно было быть такой… – она замешкалась, не в силах найти нужное слово. Было видно, что ей хочется как можно точнее передать свои чувства, а не ошибиться, схватившись как за соломинку за первое попавшееся… – Упрямой, – наконец, проговорила она. – Папе пришлось поступить так, показать, что я не права, сделать так, чтобы я поняла и запомнила… Конечно, мне очень обидно и я даже зла на него… немного… но… я знаю, что он прав.
   – Ты умница, Мати, – Евсею хотелось обнять девочку, прижать ее к груди… Но нет, он не мог – она была ему не дочерью, а только племянницей.
   – Дядя Евсей, папа запретил мне выходить из повозки… Я могу тебя попросить?
   – Конечно, дорогая.
   – Найди Шамаша, а? Пусть он придет. Мне так хочется, чтобы он почитал мне сказку.
   Так мне не будет одиноко, и время пролетит быстро. Только чтобы папа не знал, хорошо?
   – Но почему?
   – Он решит, что тогда сегодняшний день не будет для меня наказанием.
   – Это точно, – караванщик хмыкнул.
   – Ну, ты позовешь Шамаша? – в ее глазах мелькнуло подозрение, словно девочка была готова уличить взрослого в обмане.
   – Мати, – ему очень хотелось помочь малышке, облегчить ее боль, но он не мог вмешиваться в семейные дела брата. "Я и так последнее время стал забывать о грани, лежащей между им и мной…" – Я только что говорил с Хранителем. Он устал.
   То чудо, которое он сотворил ради спасения каравана, отняло много сил. Ему нужно отдохнуть. И, потом, мне показалось, что он хотел побыть в одиночестве, подумать о чем-то своем. Но если хочешь, – продолжал он, видя, как помрачнело личико девочки, как сжались губы и засверкали готовыми пролиться слезами новой обиды глаза, – с тобой побуду я и расскажу сказку.
   – А ты умеешь? – в голосе Мати зазвучали нотки удивления.
   – Ну, наверно, не так хорошо, как маг… – караванщик умолк, видя, что девочка прыснула от смеха. – Я сказал что-то не так?
   – Конечно, дядя Евсей! Шамаш не рассказывает сказки, он… он зачаровывает символы, и они превращаются в живые картинки. У тебя никогда не получится так, как у него. Но ты не расстраивайся, – поспешила успокоить она взрослого, – ты ведь не маг.
   – Да, я простой смертный, – с долей сожаления вынужден был признать тот. – Но я могу кое-что другое. Я могу придумать сказку специально для тебя.
   – Посвятить мне сказку? – глаза Мати вспыхнули восторгом, ожиданием чего-то необычного и чудесного. – Вот здорово! Шамаш никогда… Он даже ни разу не рассказал ни одной сказки иного мира, не позволил мне попросить об этом… Ты знаешь, если он чего-то очень сильно не хочет услышать, он так делает – не позволяет словам сорваться с губ… Дядя, а почему ты раньше не рассказывал своих сказок?
   – Потому что эта будет первой. Так что, племянница, не суди ее строго.
   – Не буду, – девочка широко улыбнулась. Ей вдруг стало так легко и беззаботно, что хотелось смеяться, словно в рот набились смешинки. А через миг уже, усевшись поудобнее, поджав под себя ноги, уперев локти в подушки и положив подбородок на ладонь, она приготовилась слушать. – И о чем будет эта сказка? – все-таки не в силах преодолеть любопытство, спросила она.
   – О тебе.
   – Обо мне?! – на миг она замерла с открытым ртом и широко распахнутыми горевшими восторгом глазами. – Давай же скорее, рассказывай!
 

Глава 7.

 
   Атен долго и придирчиво расспрашивал дозорных обо всем произошедшем за последнее время. Он никак не мог поверить, что с помощью магического моста караван преодолел отрезок пути длинною в месяц. Это казалось еще более удивительным, чем то, о чем накануне они с Евсеем просили мага. Впрочем, он уже знал половину правды, так что, хотел он того или нет, ему ничего не оставалось, как поверить и в другую.
   – Но как это возможно! – продолжал он повторять то мысленно, а то и вслух, узнавая все новые и новые подробности.
   Его душу охватило чувство беспокойства и даже некоторого суеверного страха перед лицом непостижимого чуда, которому было место лишь в легендах да снах, а никак не наяву. В то же время разум, не желая сдаваться на милость готовой победить его слепой вере, лихорадочно искал путь, который вывел бы его и всех остальных караванщиков из того состояния эйфории и благоговейного трепета, в котором они пребывали до сих пор.
   Хозяин каравана не мог допустить, чтобы в то время, когда полозья повозок вновь, как им и было положено, скользили по белому снежному покрову пустыни, мысли и души людей продолжали витать где-то высоко в поднебесье, торопясь в фантазиях представить себе то, чему им не довелось стать свидетелями наяву.
   "Нет, так не пойдет! – он с хрустом сжал зубы, сорвал рукавицу и, зачерпнув пригоршню снега, растер им лицо, надеясь, что холод отрезвит его. – Нельзя терять опору, – упрямо твердил он себе, – только не здесь, в снежной пустыне, где любой неверный шаг способен привести к гибели! Метель не прощает ошибок! Во имя каравана я должен найти способ побороть этот сладкий бред…!" Прищурившись, он придирчиво оглядел все вокруг… Но сколь внимателен ни был его взгляд, Атен не видел ничего, что несло бы в себе хотя бы тусклый след опасности, что могла бы встряхнуть людей, разбудив, наконец, от чрезмерно затянувшегося сна.
   – Мне нужна метель, – едва слышно бормотал он себе под нос. – Не сильная, нет – так, ничего особенного… Пусть проснется белый южный ветер, коснется своим холодным дыханием тел и душ людей, будя их разум… Пусть взметнется в небо снег предчувствием страха…
   Но пустыня лишь смеялась над ним. Она лежала, безбрежная, от горизонта до горизонта, сверкая на солнце как начищенное до блеска серебряное блюдо. Ветра играли, словно маленькие дети, веселые и беззаботные, наслаждаясь своей забавой и не собираясь взрослеть. Им были чужды сила и ярость. И Атен ничего не мог с этим поделать.
   "Должны же все рано или поздно прийти в себя! – думал он. – Скоро чувства поблекнут как краски, и разум вернется…" Но… Нет, смиренное ожидание – это было не для него!
   – Лис! – крикнул он, подзывая помощника первой руки.
   – Да? – тот с явной неохотой оторвался от оживленного разговора с женой.
   – Останавливай караван.
   – Что-о-о?! – помощник оказался не в силах скрыть удивления. В первый миг Лису даже показалось, что он не правильно расслышал слова Атена или неверно понял…
   – Я не шучу! – словно прочтя его мысли, резко бросил хозяин каравана и его вид – хмурый, настороженный и решительный, не оставлял места сомнениями по поводу его намерений.
   – Что случилось? – Лис собрался. От былой беззаботности не осталось и следа.
   Левая рука скользнула к висевшим на боку ножнам, сощуренные глаза впились в пустыню, стремясь побыстрее отыскать опасность. Но ему не удалось найти причину, по которой хозяин каравана мог отдать такой приказ. И он снова повернулся к Атену, ожидая, что тот, наконец, снизойдет до хоть каких-нибудь объяснений.
   – Ты не там ищешь опасность, – пронзив помощника сердитым взглядом, процедил тот.
   – Она вот здесь, – он ткнул кулаком Лису в грудь, – там, там, – резко, рубя воздух рукой, словно в нем скрыт невидимый враг, он указывал на караванщиков.
   – Атен… – Лису вдруг вспомнились слова Евсея и он, соединяя их воедино с тем, что видел и слышал сейчас, уж было подумал…
   – О нет, это не я безумен, а вы! – глаза караванщика выдали все его мысли собеседнику, который лишь сильнее разозлился, более не сдерживая готовой захлестнуть его злости, видя в ее безумной силе путь к избавлению. – Надо быть сумасшедшими, чтобы продолжать идти по дороге испытаний, в самом сердце снежной пустыни, не видя и не слыша ничего, утонув в своих мыслях о чуде! Мы останавливаемся. И не двинемся с места до тех пор, пока все не придут в себя!
   – Ладно, – Лис пожал плечами, по-прежнему не понимая, что движет Атеном, но не стал с ним спорить. – Если ты так хочешь. Я прикажу разбить шатер, – он уже повернулся, собираясь уходить.
   – Нет! – остановил его резкий окрик хозяина каравана. – Никаких шатров!
   – Но нужно хотя бы поставить повозки кругом…
   – Нет!
   – Мы подвергнем караван опасности, если…
   – Вот и пусть! – Атен не дал ему даже договорить. – Может быть, это заставит вас опомниться!
   – Я… – караванщик на миг поджал губы. Его брови сошлись на переносице. Лишь последние слова хозяина каравана заставили его, наконец, задуматься над всем происходившим. – Конечно, ты прав, – не спуская взгляда с лица друга, словно стремясь заглянуть ему в душу, медленно начал он, – никто не должен идти по пустыне, не отдавая себе отчета в том, что он делает. А произошедшее накануне настолько необычно… Всем нам нужно время, чтобы принять случившееся, как принимаем веру, не в силах понять того, что скрыто за этой данностью. Нам лучше остановиться. Однако, – видя, что глаза караванщика вспыхнули упрямым стремлением настаивать на своем до конца, он, все же, продолжал: – нельзя подвергать людей опасности, даже желая тем самым отогнать от них беду.
   – Можно, если нет другого пути! – мрачно бросил Атен. – И мы сделаем так, как я говорю! Мы не станем разбивать шатер, ибо это всех лишь еще сильнее расслабит…
   Молчи! – он предупреждающе поднял руку, видя, что помощник собирается возразить.
   – Я не намерен ни с кем спорить! На мне лежит ответственность за жизни людей и мне принимать решение! Ты понял, Лис?
   Помощник только слегка наклонил голову, показывая, что, хотя он и придерживается иного мнения, но вынужден подчиниться. Ускорив шаг, он заспешил вперед, к первой повозке.
   Атен, не спуская с него взгляда, продолжал идти все той же твердой спокойной походной, будто ничего не происходило, не ускоряя и не замедляя шага. Он видел, как Лис окликнул возничего и начал ему что-то втолковывать, как, отчаявшись добиться выполнения приказа от ошарашено таращившего на него глаза мужчины, он сам поднялся на облучок, схватил поводья и, наконец, остановил караван.
   И лишь тогда Атен отвернулся. К собственному немалому удивлению он почувствовал несказанное облегчение, словно уверовав, что теперь все те беды, которые могли настигнуть караван, не коснутся его, обогнав навсегда. Теперь они не приблизятся к повозкам, сочтя, что люди, способные на столь необъяснимо-безрассудный поступок, сошли с ума и с ними ни богам, ни стихиям лучше не связываться.
   Не обращая внимания на караванщиков, которые, не понимая причины внезапной остановки, удивленно смотрели вокруг, медленно начиная осознавать все происходившее таким, какое оно было на самом деле, Атен зашагал к своей повозке.
   Теперь, когда внутреннее волнение улеглось, он мог спокойно поразмыслить над тем, что за ветер на этот раз пролетел между ним и дочерью.
   Больше всего на свете Атен боялся потерять Мати. Почему же, стремясь все сделать наилучшим образом, он вновь и вновь обижал малышку?…Несомненно, она обиделась…
   На миг у него перед глазами предстало заплаканное личико девочки с покрасневшими глазами, наморщенным носиком и болезненно поджатыми губами и сердце защемило…
   А ведь она могла вновь убежать, спасаясь от строгого отца в пустыне… Эта мысль, едва она возникла в голове у караванщика, заставила его ускорить шаг. Он хотел как можно скорее увидеть Мати, убедиться, что с ней все в порядке.
   Быстро отбросив полог, он забрался в повозку… и замер, увидев сидевшую на ворохе одеял, как Хранитель на троне, дочку.
   Прижимая к груди словно сказочное сокровище подушку, она, не отрывая взгляда, затаив дыхание, смотрела на невесть откуда взявшегося Евсея, который как раз заканчивал рассказывать какую-то историю: -…И жила она долго и счастливо…
   Эти двое были так поглощены разговором, что не заметили появления Атена, тот же, сперва хотевший поскорее задать готовый сорваться с губ вопрос, застыл, не произнося ни звука, сраженный любопытством, подчинившим себе все остальные чувства.
   Мати какое-то время молчала, с восторгом и восхищением глядя на дядю. Ее глаза горели, щеки разрумянились, губы чуть заметно шевелились…
   – Здорово! – наконец, прошептала она. – Ты так все придумал, что даже я сама не могу понять, что произошло на самом деле, а что – только сказка.
   – Не мудрено, ведь у тебя такая сказочная жизнь.
   – Нет, – задорно улыбнувшись, девочка закачала головой, – я живу здесь, это Шамаш прилетел из сказки. Скажи, – она на миг замолчала, наморщила лоб, пытаясь разобраться в чем-то непонятном, – а откуда ты узнал, что его принес дракон? Я ведь никому-никому не говорила об этом. Он сам тебе все рассказал?
   – Нет, – в голосе Евсея зазвучало удивление. – Я вспомнил, что в легендах бога солнца, именем которого он назван, носит на своих крыльях дракон, и решил чуть-чуть приукрасить правду… Неужели…
   Шмыгнув носом, девочка сунула в рот палец, принявшись с досады грызть ноготь. Ей вовсе не хотелось раскрывать одну из своих тайн, тем более ту, которую она обещала хранить… Однако слово уже сорвалось с губ, и ловить его было поздно.
   Вздохнув, она, наконец, кивнула.
   – Но почему ты не рассказывала? – Евсей с непониманием и даже недоверием смотрел на нее. Его душа трепетала, готовая вырваться наружу, в предчувствии близости чего-то еще более чудесного, чем все то, что произошло накануне.
   – Дракон, – с неохотой проговорила Мати, – он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о нем. Он сказал, – это казалось удивительным, но Мати помнила все, что случилось с ней в тот день так отчетливо, словно это было лишь вчера, – что если другие узнают, то поймут, кто Шамаш… – тихо, чуть слышно, добавила она.
   – Но ведь… – он никак не мог взять в толк. – Милая, ведь если бы ты нам все рассказала, мы бы сразу поняли, что дорога свела нас не с простым смертным! Мы бы… Мы были бы счастливы принять его, отнеслись со всем возможным уважением, вместо того, чтобы сомневаться и сторониться в те, самые первые дни, кто знает, может быть, нанося тем самым магу жестокую обиду…
   – Так сказал дракон, – пожав плечами, девочка умолкла. Ее глаза вдруг наполнились слезами, губы задрожали. – Он… Он умер… Я не могла не исполнить его последнюю просьбу…
   – На все воля богов, – нарушая молчание, проговорил Атен, – не нам, бродягам по дорогам мира и жизни, доискиваться до причины, ни нам пытаться изменить то, что произошло…
   Услышав голос отца, девочка, вздрогнув, вскинула голову, однако, заглянув в его задумчивые глаза, успокоилась.
   Евсей, обернувшись, долго смотрел на брата.
   – Не сердись. Я не хотел вмешиваться в твои дела, – проговорил он. – Просто решил проведать племянницу, рассказать ей сказку.
   – Па, он сам придумал ее! Обо мне! Ты представляешь?
   – Представляю, – качнув головой, караванщик взглянул на брата. В его глазах мелькнуло какое-то чувство, угасшее столь быстро, что он сам был не в силах дать ему имя. – Спасибо, – это простое слово привело Евсея в еще большее замешательство, когда он ожидал совсем иного – бури возмущения и моря ярости. – Однако, – Атен придвинулся к дочери, провел ладонью по ее шелковистым волосам, – ты все еще наказана, – продолжал он. – Не обижайся на меня, милая, но так нужно.
   – Почему? – в глазах девочки уже не было обиды, лишь непонимание.
   – Мати, тебе следует знать, что в мире есть такие жестокие слова, как "нет", "нельзя" и "невозможно". Да, дорогая моя, я понимаю, как больно их слышать. И потому ты должна быть всегда готова к этому, как мы, идя тропою каравана, всегда готовы встретить на своем пути смерть. В ином случае, они, прозвучав внезапно, разобьют твое сердце, разрушат жизнь. Я очень люблю тебя и не могу позволить, чтобы с тобой произошло что-то подобное. Теперь ты понимаешь, дочка?
   – Да, – девочка кивнула. Ее глаза смотрели на отца с любовью и почитанием. И, все же, в них оставалась грусть.
   – Ну, что с тобой? – он осторожно приобнял ее за плечи.
   – Не говорите никому, что дракон был на самом деле, – попросила она. – Пожалуйста.
   Пусть он будет только в сказке! Он не хотел оказаться жить здесь наяву.
   Мужчины переглянулись.
   – Хорошо, малышка, – наконец, проговорил отец. – Мы никому ничего не расскажем, – он хотел еще чего сказать, но тут полог приподнялся и в повозку заглянул Лис. – Мы с тобой поговорим обо всем вечером, хорошо? – и Атен, чмокнув дочь в затылок, двинулся к пологу, увлекая за собой Евсея. – Не скучай. Я пришлю к тебе кого-нибудь, – сказав это, он поспешил задернуть покрова, боясь напустить в повозку холодного воздуха.
   – Что тебе? – в глазах хозяина каравана, впившихся в лицо Лиса, мерцали недобрые огоньки холодной решимости не допустить нарушения своего приказа.
   – Люди готовы продолжать путь, – помощник смотрел на него задумчивым взглядом не до конца прояснившихся глаз. Он выглядел так, словно никак не мог решить, осуждать ему Атена за то, что, совершив один безрассудный поступок – остановив караван посреди пустыни, он сразу же сделал второй, уйдя в свою повозку, бросая все на произвол судьбы. Однако, что бы там ни было, ничего страшного не случилось, в то время как замысел караванщика достиг своей цели: вновь ощутив близость опасности, люди порвали оковы фантазий, тянувшие их за собой все дальше и дальше прочь из реального мира.
   На лицах стоявших возле повозок караванщиков читались настороженность, их глаза шаг за шагом обшаривали бесконечные покровы снежной пустыни…
   – Да, вы пришли в себя, – Атен, наконец, кивнул. Он достиг того, что хотел и более не видел смысла испытывать терпение богов. – Раз так, в путь.
   Те, кто услышал его, вздохнули с облегчением. Лис подал знак возничему, который лишь этого и ждал, готовый по первому же слову привести повозки в движение. И караван как всегда медленно, через неохоту и лень, тронулся с места.
   – Я приказал дозорным быть повнимательнее, – исподлобья поглядывая на своих спутников, проговорил помощник.
   – И правильно, – Атен удовлетворенно кивнул. – Боги никогда ничего не делают наполовину, и за спасением следует новое испытание… Ступай к первой повозке. А мы пойдем в конец каравана. Будем ждать опасности, надеясь, что, не желая расставаться с неожиданностью, она обойдет нас стороной.
   – Понятно, – и Лис быстро зашагал вперед, все дальше и дальше удаляясь от своих недавних собеседников, которые, отойдя чуть в сторону, остановились, пропуская мимо повозки каравана.
   Какое-то время Евсей молча смотрел на брата.
   – Мы рисковали, останавливаясь в снежной пустыне… Госпожа Айя не любит тех, кто прекращает движение, – наконец, произнес он.
   – Только не надо нравоучений! – Атен поморщился, словно съев пригоршню горьких ягод. Он знал, что брат не сможет удержаться от замечаний, готовился услышать их и, все же, стоило им прозвучать, понял, что не в силах справиться с вновь начавшим нарастать в груди раздражением. Однако, к его немалому удивлению, Евсей не стал продолжать. Караванщик молчал, скользя задумчивым взглядом по серым, обтянутым кожей и покрытым мехом повозкам каравана. Одна, вторая, третья… – Что, обиделся как маленький мальчик и поэтому не хочешь со мной говорить? – старший брат глядел на него, прищурившись, так же, как когда-то давно, в детстве,
   – Я почти не помню отца, – спустя какое-то время тихо произнес Евсей. – Ты заменил мне его… Для меня ты всегда был старшим в семье… Атен, мне нужно было на кого-то равняться, я всегда хотел походить на тебя… Я так тобой гордился… Но, с возрастом, этого стало мало… Порою я ловил себя на мысли, что хочу не просто быть твоим братом, а быть тобою, жить твоей жизнью…
   – Прости меня, братишка, – Атен почувствовал, как его сердце сжимается от боли, – я не должен был так удаляться от тебя. Но на меня вдруг сразу навалилось столько забот: караван, семья, потом смерть жены, оставившей меня совсем одного с крохотной дочерью… Знаю, все это меня не оправдывает, но… К чему слова? Ведь случившегося не изменить, – он тяжело вздохнул.
   – Тебе не в чем себя винить. Дело не в тебе, а во мне… Мне было двенадцать, когда мы уходили из Эшгара. Из них четыре последних года я провел в школе служителей… Ты вряд ли знаешь об этом… В ней учат не жить в настоящем, а только помнить прошлое и мечтать о будущем. Всегда считалось, что служитель – человек, который помогает другим, но почему-то никого никогда не заботило, как жить ему самому, кто поможет ему… – он умолк, с губ сорвался короткий нервный смешок. – Да что я говорю, ведь я прошел только первую ступень, постиг лишь начала знаний. Возможно, потом я получил бы ответ на все свои вопросы. Но не в караване. Не здесь.
   – Ты никогда не говорил об этом, – Атен приблизился к нему, взял за руку, поддерживая.
   – Зачем? У тебя и своих проблем хватало. И, потом, как ты мог мне помочь? Ты и так сделал для меня все, что мог – вырастил, спас от смерти в снегах, назначил своим помощником…
   – Ты заслужил эту должность. А мне нужен был рядом верный человек и я всегда знал, что могу на тебя положиться… Однако я никогда даже не задумывался над тем, что…
   – Что это не мое? Полно, брат. Караван не место для привередливых. Здесь выбор небольшой – жизнь или смерть…
   – И, все же, тебе было этого мало… – вздохнув, произнес Атен.
   – Да, – брат горько усмехнулся. – Мне всегда хотелось чего-то особенного… Эта страсть… Она была у меня от рождения. Именно из-за нее на меня обратили внимание служители и привели в свою школу. И я только сейчас начал понимать, что происходило со мной, какой болезнью я был болен столько лет… В школе нас учили не просто заглядывать в души людей, нуждавшихся в помощи и понимании, но… я не знаю, как это объяснить… натягивать на себя их шкуры, становиться ими, жить их жизнью… Боюсь, я понял урок слишком буквально. Мне было страшно жить собственной жизнью – ведь тогда ничто бы не уберегло меня от ошибок, сомнений, разочарований. Куда легче придумывать себе… – что-то совершенное, жить чужой жизнью, забирая себе только победы и подвиги, а неудачи оставляя другому… Мне пришлось пройти долгий путь, чтобы понять, что это не настоящая жизнь…
   – Я рад, что ты возвращаешься ко мне, маленький брат, – Атен одобряюще хлопнул его по плечу. – И что, что ты думаешь делать теперь? Ты нашел свое место?
   – Не бойся, я останусь твоим помощником, – его губ коснулась усталая улыбка, в глазах плавились покой и облегчение – разговор, который представлялся невыносимо тяжелым, но совершенно необходимым для того, чтобы снять, наконец, все недомолвки, остался позади. – Я привык к этой работе. Надеюсь, то занятие, которое я отыскал себе для души, не будет мешать.