Страница:
– Есть способ повлиять на будущее. Но решение нужно будет принять заранее. В пяти годах пути дорога расходится. Одна возвращает к… нашему городу, вторая идет в неизвестность, в ту часть снежной пустыни, куда не заходил ни один караван. Я долго думал об этом… Может, ради наших детей нам не стоит завершать круг?
– Даже если там нас ждет смерти? Великие боги, Атен! – не выдержав, воскликнул Евсей. – Ты зовешь беду! Подумай о караване, о людях, которые доверили тебе свои жизни!…И, потом, все надежды на то, что нам разрешат остаться в Эшгаре – лишь мечты, не более того! Подобное не позволяется даже тому, кто добровольно ушел с караваном, а потом, передумав, решил вернуться. Мы же были изгнаны! Атен, нас обвинили в ужасном преступлении: заговоре против Хранителя!
– Ты был слишком юн, чтобы понять. Но я столько раз рассказывал тебе обо всем и надеялся, что ты… Мы не были ни в чем виноваты! Все знают, что те обвинения – ложь! Даже служители, как они того ни хотели, не смогли ничего доказать!
– Если б смогли – нас ждала бы казнь. А так – изгнание. Но, что бы там ни было, для всех в городе мы – святотатцы… – Евсей опустил голову на грудь. – За минувшие годы ты о многом забыл, стал по духу караванщиком, но в Эшгаре-то все по-прежнему. Жизнь в городе зависит от Хранителя и не важно, плох он или хорош.
Закон говорит: "Хранитель может делать все, что пожелает, и да никто даже в мыслях не осудит его".
– Но Лагар был безумен! Он не понимал, что творит! – вспыхнул караванщик.
– Был нарушен закон, – продолжал настаивать на своем Евсей.- Мы представляли опасность – и нас изгнали.
– Собаки! Нужно было…- на миг он умолк, с силой стиснув зубы, заставляя себя успокоиться и признать: – Ты прав, я стал смотреть на все произошедшее глазами караванщика.
– Так проще.
– Как же мы были молоды и наивны тогда! Еще немного, и ложь обернулась бы ужасной правдой, несущей смерть…
– Каким бы ни был Хранитель, лишь он один наделен магией, способной дарить жизнь городу. Если бы с ним случилось несчастье, всех бы ждал конец, ибо боги вряд ли обратили бы свой лик в великодушии на тех, кто уже раз отверг их милость.
Воистину, жрец и главный страж приняли мудрое решение: они смогли сохранить жизнь всем, позволив нам собрать караван и уйти.
– Да, – Атен тяжело вздохнул. – Знаешь, тогда, уходя, я верил: когда-нибудь мы вернемся. У города уже будет другой Хранитель… И мы сможем остаться.
– Многие в караване, пусть они понимают, что подобное вряд ли возможно, продолжают надеяться на чудо…
– Но сейчас, – он продолжал, не слушая брата, – когда я смотрю на Мати, на других малышей, мне становится страшно от того, что наши мечты могут исполнится.
Мы будем счастливы, но обречем детей на горе, кто знает, может быть, даже на смерть. Вот что тревожит меня.
– Вряд ли нам есть на что надеется: сколько бы Хранителей ни сменилось, законы, просуществовавшие долгие века, останутся незыблемыми. По ним мы – преступники. И стоит нам, подойдя к Эшгару, хотя бы напомнить о своем происхождении, каравану не позволят даже войти в город, чтобы пополнить запасы. Нас просто прогонят прочь, как стаю бездомных собак.
Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к своим чувствам. Беспокойство не покидало его душу, но, разделенное с родным человеком, оно перестало причинять невыносимую боль.
– Да… Нашему городу не повезло с Хранителем, но зато, словно восполняя недостатки, ему был дан самый мудрый жрец из всех существующих на земле. Он во всем был прав… Как бы мне ни хотелось верить в обратное, в душе я знаю, что – правда, а что – стремление спрятаться за успокаивающими душу объяснениями… Он был прав и в тот день, когда, к немалому моему удивлению, направил в свою школу тебя – наивного фантазера и шалопая. Мне казалось, что даже богам не удастся наделить тебя качествами, необходимыми для того, кто готовится стать Служителем.
Теперь же я вижу: у тебя есть все для этого – ты умеешь выслушать, пытаешься понять и утешить. Все, кроме самого главного – города, которого лишил тебя мой поступок… Прости, мне не следовало напоминать тебе о несбывшейся мечте…
– Все в порядке, – его голос был ровен и спокоен. – Я рад, что тебе стало легче.
Что же до моей мечты стать служителем… В караване он даже нужнее, чем в городе.
Там все зависит от Хранителя, здесь же – от воли богов и силы каждого караванщика. Мне всегда хотелось приносить утешение, возвращать спокойствие и уверенность в души тех, кто потерял веру. И пусть меня не называют служителем, порою я чувствую, что на деле являюсь им. Атен, в жизни нет ничего хуже, чем думать, что мечты не сбудутся никогда. Лучше уж обманывать себя. Надежда – все, что есть у многих из нас. Нельзя отнимать даже ее.
– Я понимаю…
Он умолк, но тишина была не долгой. Очень скоро полог взметнулся и в проеме показались чем-то очень обеспокоенный Лис и заплаканная Лина.
– Атен! – только и смогла вымолвить женщина.
– Что случилось? – сердце бешено забилось у него в груди. Чувствуя неладное, оно готово было кричать, стонать от внезапной боли.
– Мы не может найти Мати,- опустив глаза, словно чувствуя в этом свою вину, промолвил помощник правой руки.
Видя, что Атен готов, не дослушав до конца, броситься искать дочь, Евсей схватил его за плечи, удерживая: – Успокойся! Ты ничего не сможешь сделать в таком состоянии!
– Моя малышка…!
– Успокойся и выслушай! – он кивнул Лине, приказывая ей рассказать все.
– Одна из рабынь уложила ее, – заговорила та, всхлипывая, – потом пришла ко мне, сказала, что девочка уснула… Я укачала своих малышей и решила посмотреть, как она… мне было неспокойно… Ее не оказалось в повозке! Мы перевернули все, но так и не нашли. Я ума не приложу, куда она могла пойти…
Атен попытался взять себя в руки, успокаивая мыслями о том, что дочка просто захотела побродить по шатру.
– Нужно проверить в боковых повозках… Мати любит слушать песни ветров…
– Мы уже смотрели. Мы проверили все уголки, где она могла спрятаться…
Боль и страх вновь накатили на него ледяной волной:
– Значит, нужно искать за шатром, – он надвинул шапку, запахнул полушубок. – Она не могла уйти далеко.
– Снег стоит стеной, – Лис опустил голову, боясь встретиться с другом взглядом.
Он продолжал: – А мы даже не знаем, в какую сторону она пошла! Я прикажу еще раз осмотреть шатер, расспрошу всех. Может быть, кто-нибудь ее видел…
– Если она там, – Атен махнул рукой в сторону снежной пустыни, – дорога каждая минута!
– Мати достаточно взрослая, чтобы понимать: нельзя уходить из шатра.
– Я уже говорил, она не такая, как все! Она не чувствует страха перед пустыней!
– Если девочка попала в метель, она вряд ли выживет, – прошептал Лис. Все замолчали. Тишина стала тяжелой, гнетущей.
– На все воля богов, – с трудом, сквозь слезы, прошептала женщина.
– Нет! – резко мотнув головой, вскричал Атен. На его лице отразилась такая решительность, что караванщики поняли: сейчас его не остановят никакие слова, уговоры, убеждения. Это будет не под силу даже богам, не то что людям. Он ринется на поиски и упокоится, лишь найдя девочку. Или заснув вечным сном смерти.
И тут вдруг метель умолкла, словно пожалев людей и согласившись им помочь.
Лис и Евсей переглянулись, и последний проговорил:
– Коли сама госпожа Айя на нашей стороне, стоит попробовать… Лис, ты останешься с караваном. Если мы не вернемся, продолжай путь.
– Но… – попытался возразить тот.
– Я не отпущу его одного. Однако мы должны подумать и о других. И не спорь со мной: у тебя есть семья, дети. Ты должен остаться хотя бы ради них. И, наконец, он мой брат.
На миг их глаза встретились и Лис, кивнув, отступил. Евсей отобрал нескольких молодых мужчин, приказал им взять веревки и все вместе они вышли из шатра.
Атен успел обогнать их почти на сто шагов.
– Мати! Мати! – доносился до них его срывающийся голос.
Пока один из дозорных привязывал к ободу боковой повозки веревку, чтобы найти обратную дорогу и не заблудиться в пустыне в том случае, если вновь поднимется ветер, Евсей на мгновение замер в нерешительности: "Где же ее искать? Кругом одни снега и никаких следов, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд".
И вдруг… Он даже провел рукой по лицу, словно стряхивая наваждение. Но нет, оно не исчезло – странное свечение возле самого горизонта. Словно упавшая в снег звезда, белая на белом, звала их себе. В ее огне чувствовалась душа, мысль, зов.
– Это наш единственный шанс, – прошептал Евсей и бросился вперед, увлекая за собой остальных.
Бежать было трудно: лохматый снег комьями прилипал к снегоступам, не желая выпускать из своих объятий, испуганный, взмывал и, попадая в лицо, запорашивал глаза, набивался в нос, рот, мешая дышать.
Но люди не останавливались, не сбавляли шага. Забыв о себе, они думали лишь о девочке, оказавшейся одной среди снегов… …Этим вечером Мати долго не могла заснуть.
Она привыкла, что метель убаюкивала ее своими песнями, снег успокаивал скрипом и шепотом. Здесь же, в шатре, до девочки почти не долетал голос пустыни. И еще рабыня, которой было поручено о ней позаботиться, запела какую-то городскую песню, лишенную протяжности, задумчивости пути.
От досады Мати даже прикусила губу. Она натянула одеяло на голову, и, решив поскорее отделаться от чужачки, притворилась спящей.
Ей не пришлось долго ждать: рабыня ушла почти сразу и девочка, которая только этого и ждала, вскочила, торопливо оделась и осторожной тенью юркнула наружу, чтобы, забравшись в одну из боковых повозок, вновь почувствовать себя в снегах пустыни. Она сжалась в комочек и осторожно приподняла край полога, любуясь причудливым танцем снежинок.
Когда покой наполнил ее сердце, мерцание снега и звезд слилось в единый огненный поток, девочка устремила взгляд на магический, белоснежный круг луны, на печальном лике которой отражались очертания хрустального дворца.
Тоскуя по маме, из одиночества и боли, из страха и наивной детской любви Мати придумала этот дворец, величественный и прекрасный. И теперь она уже почти верила в то, что он на самом деле существует. И в этот дворец Матушка Метелица приносит тех умерших, кто не может уснуть спокойным сном, потому что на земле остался дорогой им человек, которому они так нужны…
Порой, когда в спокойную звездную ночь девочка глядела на круг луны, ей казалось, что она видела мать, стоявшую у окна в одной из башенок, наблюдая за своей дочкой, чтобы, едва заметив опасность, предупредить, защитить…
Напев ветра сливался в причудливую многоцветную мелодию, уносившую на своих крыльях далеко-далеко за горизонт, в неведомую сказочную страну, куда так стремилась ее душа.
Но, вдруг, в эту знакомую и в то же время каждый раз новую мелодию вплелся незнакомый звук… Сначала он не нарушал песни покоя, в нем слышались радость свободы, счастье полета, величие пути. Но затем, через мгновение, все неожиданно изменилось, погасло, оставив лишь страшную, вдруг прозревшую горечь потери и предчувствие смерти.
Когда Мати вновь открыла глаза, в них стояли слезы, сквозь которые девочка стала всматриваться в снежную гладь, пытаясь найти того, чье горе она ощутила всем своим сердцем. Ей показалось, что от луны отделилась серая тень неведомой огромной птицы, которая камнем упала вниз, в снежные просторы. А затем Мати почувствовала жжение. Ее рука сама собой скользнула к талисману. Подарок Хранителя горел, бился в ее пальцах, как живой огонь. Казалось, еще немного и он воспламенит ткань одежды костром, который сможет поглотить весь мир.
В ужасе девочка отпрянула от полога – и ей показалось, что жжение ослабло. Мати попятилась, вылезла из повозки. И камень на ее груди стал успокаиваться, затухать. Но все сильнее становились страх и боль в ее сердце. Ей чудилось, что кто-то там, в снегах пустыни, зовет ее. Девочка отвернулась, зашептала заклятие-молитву от обманов снегов, стремясь заглушить это чувство…
И тут она заметила, как из стоявшей чуть в стороне повозки вылез Лис. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы увидеть Мати, она же, вдруг решив, что ей надо обо всем рассказать отцу, бросилась вслед за ним, чтобы спросить, не знает ли он, где хозяин каравана… И тут из повозки до нее донесся родной голос.
Отец был не один, и Мати остановилась в нерешительности, не зная, войти ли ей, или лучше подождать, пока дядя Евсей уйдет. Она не хотела подслушивать, но взрослые говорили так громко! До нее долетело несколько фраз. Девочка не сразу поняла их смысл, а когда скорее почувствовала сердцем, чем осознала… Сердце, душа вспыхнули, словно огненная вода, в голове заметался, не находя ответа, вопрос:
"Как же так? Изгнанники? Такие же, как снежные разбойники? Мы?!" Слезы заволокли глаза и, не понимая, что делает, она бросилась прочь, в пустыню, спасаясь в ней от того, чего не могла понять и принять.
Порыв ветра подхватил ее, пронес несколько шагов, швырнул в снег. Он словно пытался вывести глупышку из забыться, заставить одуматься и вернуться. Но девочка, плача от боли и обиды, упрямо бежала вперед, пока повозки не исчезли из виду. Потом она упала, сжалась в комочек. Ей не хотелось вставать, идти куда-то, только уснуть и встретиться в этом сне с матерью, единственной, кто никогда ее не обманывал. Она утешит, успокоит…
Но талисман вновь воспламенился. И снова девочке показалось, что кто-то зовет ее сквозь ветер. "Метелица… Мама…" – подумать она и эта мысль заставила ее подняться. Камень согревал, так, что Мати почти не чувствовала холода, он влек за собой, и девочка не сопротивлялась его воле. Ветер дул в спину, помогая идти, торопя, временами подхватывая и перенося вперед, но не бросая потом вниз словно камень, а бережно опуская снежинкой наземь.
Она не думала ни о чем, не осознавала, что зашла слишком далеко в снежную пустыню и не сможет найти дорогу назад, к каравану. Она просто шла.
А камень пылал все ярче. Его свет уже был виден сквозь толстые слои одежды.
Вдруг он мигнул, заставив девочку вздрогнуть. Она огляделась, пытаясь найти то, что привело ее сюда. Но все вокруг казалось мертвым, пустым. На мгновение страх пронзил ее сердце холодом. Но он быстро растаял средь новой волны покоя, излучаемого талисманом.
И тут Мати показалось, что на ровной снежной поверхности пустыни появились неясные очертания, словно что-то большое, могучее было занесено снегом. Она приблизилась и…сугроб шевельнулся, сбрасывая часть снега. Обнажилась огромная клинообразная голова, увенчанная остророгой короной. Глаза – черные колодцы – дрогнули, их холодный пронзавший насквозь взгляд впился в девочку.
"Детеныш! – услышала она голос, рожденный прямо у нее в голове. В нем читалось страшное разочарование, в котором дрожала, почти теряясь, робкая надежда. – Почувствовав камень, я решил, что рядом наделенный даром…- боль сквозила, текла, как вода сквозь пальцы рук, омывая каждое слово. – Я ошибся. Значит, все напрасно…" -Пусть я – только караванщица, но я здесь, с тобой, – быстро заговорила Мати,- и очень хочу помочь!
Чудовище какое-то время смотрело на нее, словно раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор с песчинкой у его ног. – "Ты знаешь, кто я?" – вдруг спросило оно.
– Дракон из сказки, – ответила девочка, смело шагнув вперед. Ее глаза горели восхищением.
"Что ж, мне не приходится выбирать… Я умираю…" -Нет! – она даже упрямо топнула ногой. Только-только столь долгожданная сказка пришла к ней, как, оказывается, что это – уже конец.
"Не перебивай! – шипел шепот. – Я не один, – голова чуть отодвинулась в сторону и девочка увидела, что в маленькой пещерке, образованной полураскрытым кожистым крылом дракона, лежал человек. Черноволосый, он не походил ни на караванщика, ни на жителя города. В нем было что-то особенное, что притягивало к себе душу, но, не поддаваясь разуму, оставалось неразгаданной загадкой. – Он ранен… Тяжело…
Но нужно, чтобы он выжил… Я обещал высшим и не могу нарушить своего слова…" -Что я должна сделать? – Мати решительно вскинула голову, готовая на все.
"Люди заботятся о своих детенышах. Они придут за тобой. Ты уговоришь взять его с собой и вылечить. Он отблагодарит за добро…" -Но я не хочу возвращаться в караван! Я хочу остаться…!
"Здесь – только смерть".
– Никто не знает, что я ушла! Да и как меня найдут в такой метели? – она готова была расплакаться.
"Он сохранит тепло… Я успокою ветер… " – голова дракона повернулась, глаза устремились на оберегаемого им человека. Тот шевельнулся, тяжело приподнялся на локтях. Смоляные, длинные волосы скользнули в сторону, обнажая смуглое лицо с прямым носом, острыми бровями и тонкими бледными губами. А его глаза – черные, как ночное небо, с огоньками – мерцавшими искорками звезд… Они привязывали к себе крепче цепей…
Взгляды зверя и чужака встретились… Мати поняла: они о чем-то мысленно говорят друг с другом, прощаясь навсегда.
"И еще, – вновь зашептал дракон девочке. – Я знаю, ты умеешь хранить тайну. Не говори никому обо мне. Если люди узнают, поймут, кто он".
– Но…
"Так нужно… А теперь иди к нему. Чем ближе камень, тем теплее тебе будет".
Сколько Мати ни старалась понять, что происходит, явь все это, или сон, она не могла. Девочка только чувствовала, что сегодняшний день она запомнит на всю жизнь.
Подойдя к незнакомцу, она села на угол расстеленного на снегу плаща.
Дракон словно только этого и ждал. Он осторожно поднял крылья, боясь задеть людей, затем тяжело отполз в сторону, встряхнулся, освобождаясь от снега.
Лишь теперь Мати поняла, насколько огромно это удивительное существо. Его тень могла бы укрыть целый город…
Словно часть земли ожила, оторвалась от белого покрова, взлетела над пустыней и медленно в струившимся снежном потоке стала подниматься все выше и выше… И вот уже дракон скрылся из виду, растворившись в снегу и полутьме ночи.
И ветер утих. Снег, успокоившись, опустился на землю.
– Он исчез! – перешагивая через грусть и долю обиды, прошептала девочка, переведя взгляд с неба на землю.
Незнакомец лежал неподвижно, укрытый складками тяжелого черного плаща. Было незаметно, как вздымается его грудь. Казалось, что жили лишь глаза.
Девочка хотела заговорить с ним, но не решалась. Она знала, каково это – терять и уважала чужое горе.
Рядом с этим странным человеком, пришедшим из мира сказки, чуда и древних легенд, она чувствовала себя спокойно. И, все же, как-то не правильно, не так, как должна была бы.
Она поежилась… Не от холода, нет – ей было тепло, почти как в шатре. Дыхание паром не срывалось с губ… Но как это возможно: не замерзнуть в снежной пустыне вдали от повозок каравана…?
– Твои сородичи скоро будут здесь, – слова, которые Мати никак не ожидала услышать, заставили ее вздрогнут. – Тебе холодно?
Незнакомец говорил тихо, приглушенно, так, что его речь казалась немного шипящей, протяжной, словно песня ветра или шепот метели.
– Нет… Я… Я боюсь… Возвращаться… – она опустила голову, глотая бежавшие по щекам слезы.
– Почему? – в его глазах, голосе жило то тепло, к которому тянется все живое.
– Я… – она пожала плечами, не зная, что сказать. Как можно объяснить то, что не понимаешь сама?
– Кто ты? – он задал другой вопрос, такой простой, особенно в сравнении с предыдущим, что девочка поспешила доверчиво ответить:
– Караванщица… Меня зовут Мати… Альматейя… – начав, она уже не могла остановиться.
Если б ей кто-то сказал, что она, забыв все законы караванщиков, станет говорить в снежной пустыне с незнакомцем и даже назовет ему свое полное тайное имя, она бы не поверила. А ведь чужак не просил, не настаивал, не вынуждал ее к разговору, он просто позволял ей рассказать обо всей той боли и обиде, которые не давали успокоиться ее душе.
Он слушал ее молча, не перебивая, не переспрашивая. А потом, когда она умолкла, заглянув ей в глаза, промолвил:
– Нет ничего ужасного в том, что твой отец, твои друзья, все те, кого ты знаешь, изгнанники. Разве только плохих людей судьба выгоняет из дома? Боги хранили вас столько лет во имя добра, не зла. Вот ты сердишься на отца за то, что он не говорил правду… Тебя ведь именно это обижает более всего? Но почему? Разве ты не понимаешь, что он делал это лишь затем, чтоб уберечь тебя от боли, не хотел, чтобы ты разочаровалась в нем? Он очень любит тебя, девочка, неужели же ты будешь ненавидеть его за любовь?
– Нет!
Как могла она быть такой глупой! Как могла не подумать о том, что отец станет беспокоиться, переживать…
– Он ведь найдет меня? Я не хотела причинять ему боль! Я просто… я не знала, что дела…!
– Не волнуйся, все будет хорошо.
– Но как он сможет отыскать нас в пустыне?
– Он уже нашел. По отблеску пламени в твоем камне, – чужак вновь заглянул ей в глаза. – А теперь лучше спрячь его – это не тот талисман, который носят у всех на виду.
– Это моя тайна, – прошептала девочка, убирая подарок Хранителя за пазуху. Она тут же ощутила его теплое нежное дыхание у себя на груди, словно он был живой.
– Мати! Мати!- донеслись до нее взволнованные крики. Узнав голос отца, она вскочила, хотела рвануться ему навстречу, но, оглянувшись на все также неподвижно лежавшего незнакомца, передумала и застыла на месте, не зная, что делать.
– Ничего не бойся, – одними губами прошептал тот, а в следующий миг она почувствовала, как тепло начало покидать камень, соскальзывая с него словно покрывало тумана с задумчивого лика луны.
Холод приблизил к ней свои ледяные пальцы, но Мати не успела ощутить его дыхания: к ней подскочил отец, торопливо накрыл большим меховым одеялом, укутал, спеленал, словно младенца и, взяв на руки, понес скорее назад, к шатру.
Он успел сделать несколько шагов, прежде чем девочка пойманным зверем забилась в его объятьях:
– Нет! – вскрикнула она. – Там мой друг…!
– Тихо, тихо, – зашептал Атен, успокаивая дочь, однако, не задерживаясь на месте ни на миг. – Забудь. Это чужак, всего лишь чужак. Главное, ты жива.
– Нет! – закричала девочка. Слезы брызнули у нее из глаз. Ее душа стонала, словно предчувствуя потерю чего-то настолько важного, что без этого была немыслима сама жизнь. – Нет! Если б не он, я давно бы замерзла в снегах, Матушка Метель забрала бы меня в свой дворец! – еще немного, и она б вырвалась из рук отца. – Я не оставлю его!
– Ну, хорошо, хорошо, – бросив быстрый взгляд назад, на незнакомца, который даже не пытался заговорить с караванщиками, ни словом, ни взглядом не прося их о помощи, сдался Атен. – Мы заберем его с собой, раз ты так хочешь, – он подал знак дозорным и те, взявшись за края плаща, понесли чужака к шатру.
И лишь тогда девочка обмякла в руках у отца, словно весь груз пережитого ею в последнее время, вдруг навалившись на нее, увлек в мир сна, где ждало столь долгожданное и целебное забвение.
Атен ускорил шаг. Он почти бежал, стремясь поскорее донести дочь до тепла. Зная, как долго она пробыла в снежной пустыне, в ее ледяном холоде, он боялся, что малышка уснет тем сном, что продлится вечность.
Тревога не покинула его даже в шатре, где, возле полога своей повозки, он замер, следя за тем, как женщины поспешно раздевали девочку, осматривали, растирали настойками пахнущих горечью трав.
– Что с ней? – наконец, не выдержав, спросил он Лину.
Та была не в силах скрыть своей радости, за которой чувствовалось и удивление.
– Все в порядке. Конечно, устала, перенервничала… А так она совершенно здорова.
– Слава богам! – облегченно вздохнул хозяин каравана -Этого не может быть… Просто чудо…!
– Как и то, что метель прекратилась столь внезапно, и то, что мы нашли ее среди снегов, – прошептал за спиной у Атена Евсей. – Три чуда… Воистину, боги хранят эту девочку.
– А теперь идите все отсюда, – решительно сказала Лина. – Лишь госпожа Айя знает, что малышке пришлось пережить. Пусть спит. Незачем ее будить… А я посижу с ней.
На всякий случай.
– Но…- попытался возразить отец, которому больше всего на свете не хотелось покидать свою девочку.
– Идем, Атен. Нам нужно поговорить. И не беспокойся – теперь с Мати ничего не случится, – Евсей говорил так уверено и так настойчиво старался увести брата, что тот вынужден был подчиниться.
Караванщики, взволнованные известием о пропаже Мати, узнав, что крошка нашлась и с ней все в порядке, стали медленно расходиться по своим повозкам.
Лис с Евсеем тем временем отвели Атена в сторону.
– Что вы хотели мне сказать? – спросил хозяин каравана.
Его помощники переглянулись. Потом Лис, медленно, словно выверяя каждое слово, произнес:
– Я поговорил с людьми. Они видели Мати возле той повозки, в которой мы сидели.
А потом она исчезла.
– Девочка могла услышать, о чем мы говорили, – продолжал Евсей. – Это испугало ее…
Не знаю уж, что больше: правда о том, что мы – такие же изгнанники, как и снежные разбойники, убившие ее мать, или осознание, что ты все это время обманывал ее.
– Если б я знал, к чему приведет мое молчание…!- ужас отразился в его глазах.
– Клянусь, как только малышка проснется, я расскажу ей все, постараюсь объяснить, успокоить. И буду молить богов лишь о том, чтобы дочка простила меня.
– Не сомневайся: она простит. Мати любит тебя и знает, как сильно любишь ее ты… – помощники вновь переглянулись. – Но мы хотели поговорить с тобой не только об этом… Раз метель закончилась, будет лучше вновь отправиться в путь.
– Даже если там нас ждет смерти? Великие боги, Атен! – не выдержав, воскликнул Евсей. – Ты зовешь беду! Подумай о караване, о людях, которые доверили тебе свои жизни!…И, потом, все надежды на то, что нам разрешат остаться в Эшгаре – лишь мечты, не более того! Подобное не позволяется даже тому, кто добровольно ушел с караваном, а потом, передумав, решил вернуться. Мы же были изгнаны! Атен, нас обвинили в ужасном преступлении: заговоре против Хранителя!
– Ты был слишком юн, чтобы понять. Но я столько раз рассказывал тебе обо всем и надеялся, что ты… Мы не были ни в чем виноваты! Все знают, что те обвинения – ложь! Даже служители, как они того ни хотели, не смогли ничего доказать!
– Если б смогли – нас ждала бы казнь. А так – изгнание. Но, что бы там ни было, для всех в городе мы – святотатцы… – Евсей опустил голову на грудь. – За минувшие годы ты о многом забыл, стал по духу караванщиком, но в Эшгаре-то все по-прежнему. Жизнь в городе зависит от Хранителя и не важно, плох он или хорош.
Закон говорит: "Хранитель может делать все, что пожелает, и да никто даже в мыслях не осудит его".
– Но Лагар был безумен! Он не понимал, что творит! – вспыхнул караванщик.
– Был нарушен закон, – продолжал настаивать на своем Евсей.- Мы представляли опасность – и нас изгнали.
– Собаки! Нужно было…- на миг он умолк, с силой стиснув зубы, заставляя себя успокоиться и признать: – Ты прав, я стал смотреть на все произошедшее глазами караванщика.
– Так проще.
– Как же мы были молоды и наивны тогда! Еще немного, и ложь обернулась бы ужасной правдой, несущей смерть…
– Каким бы ни был Хранитель, лишь он один наделен магией, способной дарить жизнь городу. Если бы с ним случилось несчастье, всех бы ждал конец, ибо боги вряд ли обратили бы свой лик в великодушии на тех, кто уже раз отверг их милость.
Воистину, жрец и главный страж приняли мудрое решение: они смогли сохранить жизнь всем, позволив нам собрать караван и уйти.
– Да, – Атен тяжело вздохнул. – Знаешь, тогда, уходя, я верил: когда-нибудь мы вернемся. У города уже будет другой Хранитель… И мы сможем остаться.
– Многие в караване, пусть они понимают, что подобное вряд ли возможно, продолжают надеяться на чудо…
– Но сейчас, – он продолжал, не слушая брата, – когда я смотрю на Мати, на других малышей, мне становится страшно от того, что наши мечты могут исполнится.
Мы будем счастливы, но обречем детей на горе, кто знает, может быть, даже на смерть. Вот что тревожит меня.
– Вряд ли нам есть на что надеется: сколько бы Хранителей ни сменилось, законы, просуществовавшие долгие века, останутся незыблемыми. По ним мы – преступники. И стоит нам, подойдя к Эшгару, хотя бы напомнить о своем происхождении, каравану не позволят даже войти в город, чтобы пополнить запасы. Нас просто прогонят прочь, как стаю бездомных собак.
Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к своим чувствам. Беспокойство не покидало его душу, но, разделенное с родным человеком, оно перестало причинять невыносимую боль.
– Да… Нашему городу не повезло с Хранителем, но зато, словно восполняя недостатки, ему был дан самый мудрый жрец из всех существующих на земле. Он во всем был прав… Как бы мне ни хотелось верить в обратное, в душе я знаю, что – правда, а что – стремление спрятаться за успокаивающими душу объяснениями… Он был прав и в тот день, когда, к немалому моему удивлению, направил в свою школу тебя – наивного фантазера и шалопая. Мне казалось, что даже богам не удастся наделить тебя качествами, необходимыми для того, кто готовится стать Служителем.
Теперь же я вижу: у тебя есть все для этого – ты умеешь выслушать, пытаешься понять и утешить. Все, кроме самого главного – города, которого лишил тебя мой поступок… Прости, мне не следовало напоминать тебе о несбывшейся мечте…
– Все в порядке, – его голос был ровен и спокоен. – Я рад, что тебе стало легче.
Что же до моей мечты стать служителем… В караване он даже нужнее, чем в городе.
Там все зависит от Хранителя, здесь же – от воли богов и силы каждого караванщика. Мне всегда хотелось приносить утешение, возвращать спокойствие и уверенность в души тех, кто потерял веру. И пусть меня не называют служителем, порою я чувствую, что на деле являюсь им. Атен, в жизни нет ничего хуже, чем думать, что мечты не сбудутся никогда. Лучше уж обманывать себя. Надежда – все, что есть у многих из нас. Нельзя отнимать даже ее.
– Я понимаю…
Он умолк, но тишина была не долгой. Очень скоро полог взметнулся и в проеме показались чем-то очень обеспокоенный Лис и заплаканная Лина.
– Атен! – только и смогла вымолвить женщина.
– Что случилось? – сердце бешено забилось у него в груди. Чувствуя неладное, оно готово было кричать, стонать от внезапной боли.
– Мы не может найти Мати,- опустив глаза, словно чувствуя в этом свою вину, промолвил помощник правой руки.
Видя, что Атен готов, не дослушав до конца, броситься искать дочь, Евсей схватил его за плечи, удерживая: – Успокойся! Ты ничего не сможешь сделать в таком состоянии!
– Моя малышка…!
– Успокойся и выслушай! – он кивнул Лине, приказывая ей рассказать все.
– Одна из рабынь уложила ее, – заговорила та, всхлипывая, – потом пришла ко мне, сказала, что девочка уснула… Я укачала своих малышей и решила посмотреть, как она… мне было неспокойно… Ее не оказалось в повозке! Мы перевернули все, но так и не нашли. Я ума не приложу, куда она могла пойти…
Атен попытался взять себя в руки, успокаивая мыслями о том, что дочка просто захотела побродить по шатру.
– Нужно проверить в боковых повозках… Мати любит слушать песни ветров…
– Мы уже смотрели. Мы проверили все уголки, где она могла спрятаться…
Боль и страх вновь накатили на него ледяной волной:
– Значит, нужно искать за шатром, – он надвинул шапку, запахнул полушубок. – Она не могла уйти далеко.
– Снег стоит стеной, – Лис опустил голову, боясь встретиться с другом взглядом.
Он продолжал: – А мы даже не знаем, в какую сторону она пошла! Я прикажу еще раз осмотреть шатер, расспрошу всех. Может быть, кто-нибудь ее видел…
– Если она там, – Атен махнул рукой в сторону снежной пустыни, – дорога каждая минута!
– Мати достаточно взрослая, чтобы понимать: нельзя уходить из шатра.
– Я уже говорил, она не такая, как все! Она не чувствует страха перед пустыней!
– Если девочка попала в метель, она вряд ли выживет, – прошептал Лис. Все замолчали. Тишина стала тяжелой, гнетущей.
– На все воля богов, – с трудом, сквозь слезы, прошептала женщина.
– Нет! – резко мотнув головой, вскричал Атен. На его лице отразилась такая решительность, что караванщики поняли: сейчас его не остановят никакие слова, уговоры, убеждения. Это будет не под силу даже богам, не то что людям. Он ринется на поиски и упокоится, лишь найдя девочку. Или заснув вечным сном смерти.
И тут вдруг метель умолкла, словно пожалев людей и согласившись им помочь.
Лис и Евсей переглянулись, и последний проговорил:
– Коли сама госпожа Айя на нашей стороне, стоит попробовать… Лис, ты останешься с караваном. Если мы не вернемся, продолжай путь.
– Но… – попытался возразить тот.
– Я не отпущу его одного. Однако мы должны подумать и о других. И не спорь со мной: у тебя есть семья, дети. Ты должен остаться хотя бы ради них. И, наконец, он мой брат.
На миг их глаза встретились и Лис, кивнув, отступил. Евсей отобрал нескольких молодых мужчин, приказал им взять веревки и все вместе они вышли из шатра.
Атен успел обогнать их почти на сто шагов.
– Мати! Мати! – доносился до них его срывающийся голос.
Пока один из дозорных привязывал к ободу боковой повозки веревку, чтобы найти обратную дорогу и не заблудиться в пустыне в том случае, если вновь поднимется ветер, Евсей на мгновение замер в нерешительности: "Где же ее искать? Кругом одни снега и никаких следов, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд".
И вдруг… Он даже провел рукой по лицу, словно стряхивая наваждение. Но нет, оно не исчезло – странное свечение возле самого горизонта. Словно упавшая в снег звезда, белая на белом, звала их себе. В ее огне чувствовалась душа, мысль, зов.
– Это наш единственный шанс, – прошептал Евсей и бросился вперед, увлекая за собой остальных.
Бежать было трудно: лохматый снег комьями прилипал к снегоступам, не желая выпускать из своих объятий, испуганный, взмывал и, попадая в лицо, запорашивал глаза, набивался в нос, рот, мешая дышать.
Но люди не останавливались, не сбавляли шага. Забыв о себе, они думали лишь о девочке, оказавшейся одной среди снегов… …Этим вечером Мати долго не могла заснуть.
Она привыкла, что метель убаюкивала ее своими песнями, снег успокаивал скрипом и шепотом. Здесь же, в шатре, до девочки почти не долетал голос пустыни. И еще рабыня, которой было поручено о ней позаботиться, запела какую-то городскую песню, лишенную протяжности, задумчивости пути.
От досады Мати даже прикусила губу. Она натянула одеяло на голову, и, решив поскорее отделаться от чужачки, притворилась спящей.
Ей не пришлось долго ждать: рабыня ушла почти сразу и девочка, которая только этого и ждала, вскочила, торопливо оделась и осторожной тенью юркнула наружу, чтобы, забравшись в одну из боковых повозок, вновь почувствовать себя в снегах пустыни. Она сжалась в комочек и осторожно приподняла край полога, любуясь причудливым танцем снежинок.
Когда покой наполнил ее сердце, мерцание снега и звезд слилось в единый огненный поток, девочка устремила взгляд на магический, белоснежный круг луны, на печальном лике которой отражались очертания хрустального дворца.
Тоскуя по маме, из одиночества и боли, из страха и наивной детской любви Мати придумала этот дворец, величественный и прекрасный. И теперь она уже почти верила в то, что он на самом деле существует. И в этот дворец Матушка Метелица приносит тех умерших, кто не может уснуть спокойным сном, потому что на земле остался дорогой им человек, которому они так нужны…
Порой, когда в спокойную звездную ночь девочка глядела на круг луны, ей казалось, что она видела мать, стоявшую у окна в одной из башенок, наблюдая за своей дочкой, чтобы, едва заметив опасность, предупредить, защитить…
Напев ветра сливался в причудливую многоцветную мелодию, уносившую на своих крыльях далеко-далеко за горизонт, в неведомую сказочную страну, куда так стремилась ее душа.
Но, вдруг, в эту знакомую и в то же время каждый раз новую мелодию вплелся незнакомый звук… Сначала он не нарушал песни покоя, в нем слышались радость свободы, счастье полета, величие пути. Но затем, через мгновение, все неожиданно изменилось, погасло, оставив лишь страшную, вдруг прозревшую горечь потери и предчувствие смерти.
Когда Мати вновь открыла глаза, в них стояли слезы, сквозь которые девочка стала всматриваться в снежную гладь, пытаясь найти того, чье горе она ощутила всем своим сердцем. Ей показалось, что от луны отделилась серая тень неведомой огромной птицы, которая камнем упала вниз, в снежные просторы. А затем Мати почувствовала жжение. Ее рука сама собой скользнула к талисману. Подарок Хранителя горел, бился в ее пальцах, как живой огонь. Казалось, еще немного и он воспламенит ткань одежды костром, который сможет поглотить весь мир.
В ужасе девочка отпрянула от полога – и ей показалось, что жжение ослабло. Мати попятилась, вылезла из повозки. И камень на ее груди стал успокаиваться, затухать. Но все сильнее становились страх и боль в ее сердце. Ей чудилось, что кто-то там, в снегах пустыни, зовет ее. Девочка отвернулась, зашептала заклятие-молитву от обманов снегов, стремясь заглушить это чувство…
И тут она заметила, как из стоявшей чуть в стороне повозки вылез Лис. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы увидеть Мати, она же, вдруг решив, что ей надо обо всем рассказать отцу, бросилась вслед за ним, чтобы спросить, не знает ли он, где хозяин каравана… И тут из повозки до нее донесся родной голос.
Отец был не один, и Мати остановилась в нерешительности, не зная, войти ли ей, или лучше подождать, пока дядя Евсей уйдет. Она не хотела подслушивать, но взрослые говорили так громко! До нее долетело несколько фраз. Девочка не сразу поняла их смысл, а когда скорее почувствовала сердцем, чем осознала… Сердце, душа вспыхнули, словно огненная вода, в голове заметался, не находя ответа, вопрос:
"Как же так? Изгнанники? Такие же, как снежные разбойники? Мы?!" Слезы заволокли глаза и, не понимая, что делает, она бросилась прочь, в пустыню, спасаясь в ней от того, чего не могла понять и принять.
Порыв ветра подхватил ее, пронес несколько шагов, швырнул в снег. Он словно пытался вывести глупышку из забыться, заставить одуматься и вернуться. Но девочка, плача от боли и обиды, упрямо бежала вперед, пока повозки не исчезли из виду. Потом она упала, сжалась в комочек. Ей не хотелось вставать, идти куда-то, только уснуть и встретиться в этом сне с матерью, единственной, кто никогда ее не обманывал. Она утешит, успокоит…
Но талисман вновь воспламенился. И снова девочке показалось, что кто-то зовет ее сквозь ветер. "Метелица… Мама…" – подумать она и эта мысль заставила ее подняться. Камень согревал, так, что Мати почти не чувствовала холода, он влек за собой, и девочка не сопротивлялась его воле. Ветер дул в спину, помогая идти, торопя, временами подхватывая и перенося вперед, но не бросая потом вниз словно камень, а бережно опуская снежинкой наземь.
Она не думала ни о чем, не осознавала, что зашла слишком далеко в снежную пустыню и не сможет найти дорогу назад, к каравану. Она просто шла.
А камень пылал все ярче. Его свет уже был виден сквозь толстые слои одежды.
Вдруг он мигнул, заставив девочку вздрогнуть. Она огляделась, пытаясь найти то, что привело ее сюда. Но все вокруг казалось мертвым, пустым. На мгновение страх пронзил ее сердце холодом. Но он быстро растаял средь новой волны покоя, излучаемого талисманом.
И тут Мати показалось, что на ровной снежной поверхности пустыни появились неясные очертания, словно что-то большое, могучее было занесено снегом. Она приблизилась и…сугроб шевельнулся, сбрасывая часть снега. Обнажилась огромная клинообразная голова, увенчанная остророгой короной. Глаза – черные колодцы – дрогнули, их холодный пронзавший насквозь взгляд впился в девочку.
"Детеныш! – услышала она голос, рожденный прямо у нее в голове. В нем читалось страшное разочарование, в котором дрожала, почти теряясь, робкая надежда. – Почувствовав камень, я решил, что рядом наделенный даром…- боль сквозила, текла, как вода сквозь пальцы рук, омывая каждое слово. – Я ошибся. Значит, все напрасно…" -Пусть я – только караванщица, но я здесь, с тобой, – быстро заговорила Мати,- и очень хочу помочь!
Чудовище какое-то время смотрело на нее, словно раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор с песчинкой у его ног. – "Ты знаешь, кто я?" – вдруг спросило оно.
– Дракон из сказки, – ответила девочка, смело шагнув вперед. Ее глаза горели восхищением.
"Что ж, мне не приходится выбирать… Я умираю…" -Нет! – она даже упрямо топнула ногой. Только-только столь долгожданная сказка пришла к ней, как, оказывается, что это – уже конец.
"Не перебивай! – шипел шепот. – Я не один, – голова чуть отодвинулась в сторону и девочка увидела, что в маленькой пещерке, образованной полураскрытым кожистым крылом дракона, лежал человек. Черноволосый, он не походил ни на караванщика, ни на жителя города. В нем было что-то особенное, что притягивало к себе душу, но, не поддаваясь разуму, оставалось неразгаданной загадкой. – Он ранен… Тяжело…
Но нужно, чтобы он выжил… Я обещал высшим и не могу нарушить своего слова…" -Что я должна сделать? – Мати решительно вскинула голову, готовая на все.
"Люди заботятся о своих детенышах. Они придут за тобой. Ты уговоришь взять его с собой и вылечить. Он отблагодарит за добро…" -Но я не хочу возвращаться в караван! Я хочу остаться…!
"Здесь – только смерть".
– Никто не знает, что я ушла! Да и как меня найдут в такой метели? – она готова была расплакаться.
"Он сохранит тепло… Я успокою ветер… " – голова дракона повернулась, глаза устремились на оберегаемого им человека. Тот шевельнулся, тяжело приподнялся на локтях. Смоляные, длинные волосы скользнули в сторону, обнажая смуглое лицо с прямым носом, острыми бровями и тонкими бледными губами. А его глаза – черные, как ночное небо, с огоньками – мерцавшими искорками звезд… Они привязывали к себе крепче цепей…
Взгляды зверя и чужака встретились… Мати поняла: они о чем-то мысленно говорят друг с другом, прощаясь навсегда.
"И еще, – вновь зашептал дракон девочке. – Я знаю, ты умеешь хранить тайну. Не говори никому обо мне. Если люди узнают, поймут, кто он".
– Но…
"Так нужно… А теперь иди к нему. Чем ближе камень, тем теплее тебе будет".
Сколько Мати ни старалась понять, что происходит, явь все это, или сон, она не могла. Девочка только чувствовала, что сегодняшний день она запомнит на всю жизнь.
Подойдя к незнакомцу, она села на угол расстеленного на снегу плаща.
Дракон словно только этого и ждал. Он осторожно поднял крылья, боясь задеть людей, затем тяжело отполз в сторону, встряхнулся, освобождаясь от снега.
Лишь теперь Мати поняла, насколько огромно это удивительное существо. Его тень могла бы укрыть целый город…
Словно часть земли ожила, оторвалась от белого покрова, взлетела над пустыней и медленно в струившимся снежном потоке стала подниматься все выше и выше… И вот уже дракон скрылся из виду, растворившись в снегу и полутьме ночи.
И ветер утих. Снег, успокоившись, опустился на землю.
– Он исчез! – перешагивая через грусть и долю обиды, прошептала девочка, переведя взгляд с неба на землю.
Незнакомец лежал неподвижно, укрытый складками тяжелого черного плаща. Было незаметно, как вздымается его грудь. Казалось, что жили лишь глаза.
Девочка хотела заговорить с ним, но не решалась. Она знала, каково это – терять и уважала чужое горе.
Рядом с этим странным человеком, пришедшим из мира сказки, чуда и древних легенд, она чувствовала себя спокойно. И, все же, как-то не правильно, не так, как должна была бы.
Она поежилась… Не от холода, нет – ей было тепло, почти как в шатре. Дыхание паром не срывалось с губ… Но как это возможно: не замерзнуть в снежной пустыне вдали от повозок каравана…?
– Твои сородичи скоро будут здесь, – слова, которые Мати никак не ожидала услышать, заставили ее вздрогнут. – Тебе холодно?
Незнакомец говорил тихо, приглушенно, так, что его речь казалась немного шипящей, протяжной, словно песня ветра или шепот метели.
– Нет… Я… Я боюсь… Возвращаться… – она опустила голову, глотая бежавшие по щекам слезы.
– Почему? – в его глазах, голосе жило то тепло, к которому тянется все живое.
– Я… – она пожала плечами, не зная, что сказать. Как можно объяснить то, что не понимаешь сама?
– Кто ты? – он задал другой вопрос, такой простой, особенно в сравнении с предыдущим, что девочка поспешила доверчиво ответить:
– Караванщица… Меня зовут Мати… Альматейя… – начав, она уже не могла остановиться.
Если б ей кто-то сказал, что она, забыв все законы караванщиков, станет говорить в снежной пустыне с незнакомцем и даже назовет ему свое полное тайное имя, она бы не поверила. А ведь чужак не просил, не настаивал, не вынуждал ее к разговору, он просто позволял ей рассказать обо всей той боли и обиде, которые не давали успокоиться ее душе.
Он слушал ее молча, не перебивая, не переспрашивая. А потом, когда она умолкла, заглянув ей в глаза, промолвил:
– Нет ничего ужасного в том, что твой отец, твои друзья, все те, кого ты знаешь, изгнанники. Разве только плохих людей судьба выгоняет из дома? Боги хранили вас столько лет во имя добра, не зла. Вот ты сердишься на отца за то, что он не говорил правду… Тебя ведь именно это обижает более всего? Но почему? Разве ты не понимаешь, что он делал это лишь затем, чтоб уберечь тебя от боли, не хотел, чтобы ты разочаровалась в нем? Он очень любит тебя, девочка, неужели же ты будешь ненавидеть его за любовь?
– Нет!
Как могла она быть такой глупой! Как могла не подумать о том, что отец станет беспокоиться, переживать…
– Он ведь найдет меня? Я не хотела причинять ему боль! Я просто… я не знала, что дела…!
– Не волнуйся, все будет хорошо.
– Но как он сможет отыскать нас в пустыне?
– Он уже нашел. По отблеску пламени в твоем камне, – чужак вновь заглянул ей в глаза. – А теперь лучше спрячь его – это не тот талисман, который носят у всех на виду.
– Это моя тайна, – прошептала девочка, убирая подарок Хранителя за пазуху. Она тут же ощутила его теплое нежное дыхание у себя на груди, словно он был живой.
– Мати! Мати!- донеслись до нее взволнованные крики. Узнав голос отца, она вскочила, хотела рвануться ему навстречу, но, оглянувшись на все также неподвижно лежавшего незнакомца, передумала и застыла на месте, не зная, что делать.
– Ничего не бойся, – одними губами прошептал тот, а в следующий миг она почувствовала, как тепло начало покидать камень, соскальзывая с него словно покрывало тумана с задумчивого лика луны.
Холод приблизил к ней свои ледяные пальцы, но Мати не успела ощутить его дыхания: к ней подскочил отец, торопливо накрыл большим меховым одеялом, укутал, спеленал, словно младенца и, взяв на руки, понес скорее назад, к шатру.
Он успел сделать несколько шагов, прежде чем девочка пойманным зверем забилась в его объятьях:
– Нет! – вскрикнула она. – Там мой друг…!
– Тихо, тихо, – зашептал Атен, успокаивая дочь, однако, не задерживаясь на месте ни на миг. – Забудь. Это чужак, всего лишь чужак. Главное, ты жива.
– Нет! – закричала девочка. Слезы брызнули у нее из глаз. Ее душа стонала, словно предчувствуя потерю чего-то настолько важного, что без этого была немыслима сама жизнь. – Нет! Если б не он, я давно бы замерзла в снегах, Матушка Метель забрала бы меня в свой дворец! – еще немного, и она б вырвалась из рук отца. – Я не оставлю его!
– Ну, хорошо, хорошо, – бросив быстрый взгляд назад, на незнакомца, который даже не пытался заговорить с караванщиками, ни словом, ни взглядом не прося их о помощи, сдался Атен. – Мы заберем его с собой, раз ты так хочешь, – он подал знак дозорным и те, взявшись за края плаща, понесли чужака к шатру.
И лишь тогда девочка обмякла в руках у отца, словно весь груз пережитого ею в последнее время, вдруг навалившись на нее, увлек в мир сна, где ждало столь долгожданное и целебное забвение.
Атен ускорил шаг. Он почти бежал, стремясь поскорее донести дочь до тепла. Зная, как долго она пробыла в снежной пустыне, в ее ледяном холоде, он боялся, что малышка уснет тем сном, что продлится вечность.
Тревога не покинула его даже в шатре, где, возле полога своей повозки, он замер, следя за тем, как женщины поспешно раздевали девочку, осматривали, растирали настойками пахнущих горечью трав.
– Что с ней? – наконец, не выдержав, спросил он Лину.
Та была не в силах скрыть своей радости, за которой чувствовалось и удивление.
– Все в порядке. Конечно, устала, перенервничала… А так она совершенно здорова.
– Слава богам! – облегченно вздохнул хозяин каравана -Этого не может быть… Просто чудо…!
– Как и то, что метель прекратилась столь внезапно, и то, что мы нашли ее среди снегов, – прошептал за спиной у Атена Евсей. – Три чуда… Воистину, боги хранят эту девочку.
– А теперь идите все отсюда, – решительно сказала Лина. – Лишь госпожа Айя знает, что малышке пришлось пережить. Пусть спит. Незачем ее будить… А я посижу с ней.
На всякий случай.
– Но…- попытался возразить отец, которому больше всего на свете не хотелось покидать свою девочку.
– Идем, Атен. Нам нужно поговорить. И не беспокойся – теперь с Мати ничего не случится, – Евсей говорил так уверено и так настойчиво старался увести брата, что тот вынужден был подчиниться.
Караванщики, взволнованные известием о пропаже Мати, узнав, что крошка нашлась и с ней все в порядке, стали медленно расходиться по своим повозкам.
Лис с Евсеем тем временем отвели Атена в сторону.
– Что вы хотели мне сказать? – спросил хозяин каравана.
Его помощники переглянулись. Потом Лис, медленно, словно выверяя каждое слово, произнес:
– Я поговорил с людьми. Они видели Мати возле той повозки, в которой мы сидели.
А потом она исчезла.
– Девочка могла услышать, о чем мы говорили, – продолжал Евсей. – Это испугало ее…
Не знаю уж, что больше: правда о том, что мы – такие же изгнанники, как и снежные разбойники, убившие ее мать, или осознание, что ты все это время обманывал ее.
– Если б я знал, к чему приведет мое молчание…!- ужас отразился в его глазах.
– Клянусь, как только малышка проснется, я расскажу ей все, постараюсь объяснить, успокоить. И буду молить богов лишь о том, чтобы дочка простила меня.
– Не сомневайся: она простит. Мати любит тебя и знает, как сильно любишь ее ты… – помощники вновь переглянулись. – Но мы хотели поговорить с тобой не только об этом… Раз метель закончилась, будет лучше вновь отправиться в путь.