Евсею не нужно было спрашивать у богини имя. Он не мог не узнать Ее – великую госпожу подземного мира, царицу земель, населенных душами умерших, повелительницу призраков и теней, неприкаянных и заблудившихся духов, богиню Кигаль.
   – Госпожа, – прошептал караванщик, падая ниц.
   "Встань, смертный, – казалось, что с губ богини сорвался вздох. В Ее голосе звучали грусть и усталость. – Мне нужно поговорить с тобой".
   Тот с трудом и сожалением оторвался от земли, которая казалась тем единственным, что было способно удержать душу от падения в бездну мрака. Застыв, коленопреклоненный, с прикованным к земле взглядом, он ждал, чего потребует от него богиня.
   "Эта маленькая сплетница Нанше рассказала тебе много такого, что смертному знать не положено, – она говорила медленно, словно раздумывая, как ей поступить дальше.
   – Однако, возможно, это и к лучшему… Мой муж, Нергал, решил поиграть судьбами богов так, словно мы – обычные смертные… – в ее голосе вспыхнула ненависть, в словах сквозил с трудом сдерживаемый гнев. – А самое обидное, – прозвучал болезненный, полный обиды смешок, – что сестрица Инанна, забыв о родственных чувствах, предав и меня, и нашего брата Шамаша, думая лишь о власти – великой и всеобъемлющей, стала на его сторону…" – качнув головой, она умолкла.
   Евсей терялся в догадках. Он никак не мог понять, что происходит, почему грозная богиня откровенничает с ним, вместо того, чтобы безжалостно покарать за любопытство. Но разве смел он спросить Ее?
   "Гештинанна права – кому-то нужно создать новые легенды, – богиня отвечала на мысленные вопросы, как на произнесенные слова… А, может, погруженная в свои мысли, она просто не обращала никакого внимания на смертного, стремясь… выговориться? Поделиться своей печалью и болью? Непонятно… – Ты должен знать все, чтобы легенды были такими…- едва заметная нерешительность, будто она не сразу смогла найти нужное слова, выдавала ее волнение, – такими, какие они должны быть".
   – Но почему я? – он был так поражен всем происходившим, что разум уже начал отказываться верить в реальность окружавшего его мира.
   "А почему нет? – что бы там ни было, богиня не собиралась открывать смертному все тайны. Нет, она была готова поделиться лишь тем, что считала нужным. – Того, что ты узнаешь, будет достаточно для твоей миссии, – нет, все же она, видимо, читала мысли смертного, снисходя до стремления понять его чувства. – Большее же знание может стать не только лишним, но и опасным – для тебя, ибо мой супруг слеп в своей ярости, и для моих планов, когда сейчас, в самом начале, они тонки как нити паутины. О нет, я хочу, чтобы все свершилось совсем не так, как задумал Нергал! Это он приползет ко мне, словно побитая собака, прося о прощении! Я услышу, как Инанна признает свое поражение и, наказанная богами, наденет ветхие одежды забвения и скорби – имея горячо любимого мужа, такого слабого и беззащитного, она ощутит всю силу моей мести! Но не это главное, – ярость угасла столь же быстро, как возникла. Ее голос вновь стал тих и печален. – Мне жаль брата. Я вовеки не прощу их за то, что они с ним сделали… Никогда не считала маленькую Айю лучшей партией, но это был его выбор. И лишь ему и никому другому решать, какой должна стать вторая половина вечности…" – она умолкла. И Евсей, боясь, что богиня исчезнет так же быстро, как и две первые, преодолевая страх, заговорил с ней:
   – Великая госпожа, Ты рассказала мне очень много и, все же, слишком мало. Прости меня, но я всего лишь жалкий смертный, тень, лежащая в пыли у Твоих ног. Дабы я смог выполнить Твою волю, умоляю, ответь: что ждет нас впереди?
   "Если я скажу, Нергал, узнав правду, получит оружие, способное нарушить ткань вечности и изменить грядущее. Нет, я не стану этого делать, ибо не хочу, чтобы нечто подобное свершилось. И ты не хочешь – тогда твои дети, вместо того, чтобы стать свидетелями весеннего воскрешения, уснут вечным сном в ладонях зимы, лишаясь прошлого и будущего… В людском мире и так достаточно бед, чтобы немилосердно умножать их число".
   – Но как же мне быть? Как мне исполнить Твою волю, не зная главного?
   "Спроси у человека одной с тобой крови, и ты узнаешь все, что тебе необходимо для начала. Будь старателен и полон вдохновения и, в конце пути, когда ты вновь придешь сюда, возможно, Гештиннна возьмет тебя в свои помощники, как это случилось с твоими предшественниками – составителями легенд прежних священных циклов", – сказав это, Эрешкигаль исчезла.
   Евсей не сразу осмелился встать с колен. Сперва он прочел молитву, восхваляя мудрость богов, благодаря за то, что Они обратили на него Свой взор и, среди многих подобных, избрали для исполнения Своей воли. И лишь потом, немного успокоившись и приведя в порядок свои мысли и чувства, он поднялся, огляделся вокруг – никого. Вздохнул полной грудью…
   Только теперь он ощутил едва заметный сладковатый запах, который словно туман заволок всю полянку. Караванщик не видел растения, которое его источало, хотя, воистину, оно должно было быть чем-то необыкновенным. Его аромат мутил рассудок, затуманивал глаза, стремился усыпить на года, на века. Еще немного и, не в силах сопротивляться ему, Евсей рухнул бы на землю, но тут рука вдруг наткнулась на что-то…
   Мгновенно приходя в себя, караванщик отдернул обожженные холодом пальцы. В первый миг, не видя ничего перед собою, лишь немного сгустившийся, текучий, словно вода в реке, воздух, он решил, что коснулся самой бездны. Когда же, отбросив страхи, Евсей вновь поднес руку к этому нечто – невидимому, словно воздух, холодному, будто лед и прочному, как скала, он вдруг осознал…
   "Нет, самому бы мне вовек не понять, – он был уверен. – Если бы на меня не снизошло озарение…" Это был полог. Тот самый шатер, что отделял караван от снежной пустыни, являя собой здесь и сейчас границу двух миров – магического и настоящего.
   Караванщик с трудом подавил искушение попытаться приподнять полог, выглянуть наружу. Страх удержал его. Евсей всем сердцем, всей душой ощутил его, когда подумал: "А что случится, если, сделав это, я порву нити магии? Что станет со всеми? Мы замерзнем во хладе снегов или рухнем в бездну, не удержавшись на грани…" – и он отступил.
   Его взгляд обратился к небесам. С удивлением он увидел, что солнце уже скатилось к горизонту, окрасив все вокруг – и небо, и землю, – алой, как сама кровь, зарею.
   Караванщик прошел шершавой ладонью по лицу, протер глаза.
   "Что же это было? – думал он. – Сон, навеянный дурманом? Мираж, возникший из игры теней или явь, самая удивительная и сказочная из возможных? – ему страстно хотелось верить, что случившееся с ним произошло на самом деле, что ему действительно выпала великая честь говорить с богинями, с величайшей среди них – госпожой Кигаль. И, все же, в его разум закрались сомнения, слишком уж невероятным все это казалось. – Невероятным и достойным легенд. Что бы там ни было, я выполню Вашу волю. Я составлю легендарный свод новой эры. Не судите меня строго, великие боги, я всего лишь недостойный смертный. Но я буду стараться изо всех сил сделать все так, чтобы вы не пожалели о своем откровении, не важно, пришло ли оно ко мне во сне или наяву".
   И, на миг склонившись в поклоне перед сделавшимися невидимыми небожителями, он пошел назад, к повозкам каравана.
 

Глава 11

 
   Когда Евсей вышел из леса, вечер уже передал бразды правления над миром тихой, задумчивой ночи. Она накинула на поле туманную дымку сумрака, вобравшую в себя все краски света, растворяя одну в другой, смешавши небо с землей, превратив повозки в призрачные очертания, ложившиеся тенями на бардово-алый бархат еще не успевшего остыть горизонта. На небе зажглись звезды – огромные и яркие, как никогда прежде, вернувшие себе все силы, растраченные на земле людей на борьбу с отблесками бесконечной снежной глади. И лишь луна, потускнев, словно с последней встречи с ней минули тысячи лет, смотрела вниз с задумчивой грустью.
   На земле, стремясь повторить небесный мир, заполняя его образами просторы, с которых вечер стер очертания былого многоцветного величия, запылали высокие, полные сказочной силы костры, вокруг которых собрались караванщики…
   – Где ты пропадал? – внезапно раздавшийся за спиной голос брата заставил Евсея вздрогнуть. – Я уже собрался посылать за тобой дозорных! Откуда это безрассудство? Грань времен уже близка, и…
   – Но ведь ночь только началась… – он хотел сказать: "Ты не поверишь, что со мной произошло. Я встретил…" -но Атен не дал ему. Хозяин каравана продолжал сердито ворчать, не слыша… Вернее – не желая слушать никаких объяснений:
   – Нет, я ожидал чего-то подобного от рабов. Они должны были попытаться, испытывая судьбу, каким-нибудь образом остаться здесь, надеясь на милость богов. И не удивился, когда они, пошушукавшись, потянулись под вечер куда-то в сторону леса.
   Хорошо, что дозорные были начеку. Ничего, эти твари сами себя наказали – лишили вечера радости, променяв его на цепи и колодки закрытых повозок. Но ты-то, ты…!
   – Здесь негде спрятаться, – Евсей перестал искать себе оправдание. С его губ сорвался смешок, который, прозвучав неожиданно, как гром среди ясного неба, привлек к себе внимание хозяина каравана, заставил его забыть о ворчании и обвинениях, чего не смогли бы сделать никакие рассуждения и убеждения.
   – Вот как? – их глаза, мерцавшие отблесками костров, на миг встретились.
   Выдержав пристальный, полный недоверчивого снисхождения взгляд Атена, Евсей продолжал:
   – Я дошел до самой грани этого края, до полога шатра.
   – Но это невозможно! Шатер не покрыл бы и сотой части окружающего нас мира…
   – Вспомни легенды. На земле надежд, в мире, куда попадают благие души уснувших вечным сном, возможно все. И шаг равен веку, и миг – бесконечной дороге.
   – Для богов нет невозможного, – пробормотал Атен, опустив голову на грудь. Его лицо, погруженное в полумрак, с плясавшими по нему отблесками костра, стало мрачным. Губы сжались. И, все же, сколь бы ни были далеки в этот миг его мысли, он заставил себя вернуться назад, к разговору с Евсеем,- Удивительный день. Нам будет что вспоминать долгими днями пути, о чем рассказывать всем встречным. Вот только тебе как летописцу прибавится работы.
   – Да уж, – сам того не желая, караванщик вспомнил разговор с богинями. – Боюсь, на ближайшие несколько дней тебе придется освободить меня от обязанностей помощника.
   – Ничего, мы справимся и вдвоем с Лисом.
   – А если не вдвоем?
   – О чем ты? – тот мгновенно собрался, глаза, сощурившись, настороженно глядели на брата, словно ожидая какого-нибудь подвоха.
   – Ну, – Евсей не ожидал столь болезненной реакции на абсолютно невинные слова и немного растерялся. – Сейчас такое время… Каждый день происходит что-то особенное, неповторимое, достойное собственной легенды. Если так пойдет и дальше, у меня просто не останется времени ни на что другое. Нет, я вовсе не хочу устраниться от всех забот каравана, как летописцу, мне нужно будет быть в гуще событий. И, как только будет выпадать свободное время, я стану помогать тебе во всем…-он вздохнул, качнул головой, заставляя себя успокоиться и, оставив ненужные уже пояснения, перейти к главному. – Но ведь помощник должен быть постоянным, не временным… В общем, почему бы тебе не назначить кого-нибудь другого на мое место?
   – Не говори ерунды! – Атен глянул на него с видом человека, который был не в силах воспринять собеседника всерьез. – Никто не заметит мне брата!
   – Я останусь им. Но что до остального… Почему бы тебе не поговорить с Шамашем…
   – Нет! – резко качнул головой хозяин каравана.
   – Но почему?!
   – Предел моих мечтаний – чтобы Он сделал меня Своим слугой и помощником! – его глаза вспыхнули. – Если мне удастся заслужить эту честь. Только так и никак иначе!
   – Ты опять? – укоризненно поморщился Евсей.
   – Да! А что? – хозяин каравана смотрел на брата с вызовом.
   Евсей, который еще мгновение назад был готов поспорить с Атеном, стремясь разубедить в этой глупой вере, но, вспомнив произошедшее с ним самим, поджал губы и качнул головой, пробормотав лишь: – Да так, ничего…
   "Кажется, я начинаю понимать, кого имела в виду госпожа… Может быть, Атен действительно прав, и… Нет! – летописец резко мотнул головой. – Я не могу!…
   Мне нужно время… – он еще не был готов признать веру брата, но… Во всяком случае, он задумался, вместо того, чтобы сразу отбросить в сторону. – Сперва я должен разобраться с собственными мыслями и чувствами".
   И Евсей заговорил совсем о другом:
   – Костры, – он огляделся. – Зачем вы разожгли их, когда было бы достаточно факелов?
   – Неужели, выходя из леса, ты не обратил внимания на то, что на землю спускается настоящая, осязаемая темнота, не похожая на серый полумрак снежной пустыни, наполненный отблесками луны, отражающимися в хладе земли? Это темнота… Она скорее сродни мраку пещер подземного мира, отведенных для грешников и преступников.
   Сколь бы ни была она прекрасна там, в небе, среди кружев созвездий, на земле она пугает, вея самой смертью.
   Евсей отвернулся от костров, замер на миг, вглядываясь в черную непроглядную пелену, покрывшую поле и лес, которую были не в силах разрушить слабые лучи луны.
   Он прислушался к своему сердцу… Нет, в нем не было места страху.
   "Это потому, что ты только что встречался с госпожой подземного мира", – холодно напомнил ему разум. Караванщик вновь повернулся к собравшимся у костров. Только теперь он обратил внимание на то, что люди не просто прятались у огня от мрака, нет, они, словно в каком-то причудливом танце или давно забытом обряде, взявшись за руки, медленно ходили вокруг пламени, разбавляя воздух, исполненный треском сучьев и запахом дыма, печальной мелодией песни.
   – Что они делают? – спросил он. – Это так похоже на…
   – Обряд круга, – спокойно подтвердил его подозрения Атен.
   – Обряд, который мы нашли в старинных рукописях еще в Эшгаре и совершили лишь раз – в ночь после изгнания? – глаза Евсея подозрительно сощурились. Он вспомнил – и то, что происходило тогда, много лет назад, и то, что означал древний обряд.
   В легендах говорилось, что давно, когда в путешествия отправлялись не только караванщики, не знавшие конца пути, но и горожане, помнившие, что они оставляют позади себя и мечтавшие однажды вернуться, странники, покидая отчий дом, в первую ночь дороги разжигали костры, надеясь, что даже много дней спустя, когда их огонь уснет, свет негасимый, озаренный молитвой и заклятый священным словом, мерцая звездой в небесах, будет напоминать, утешать, указывать путь назад. И все, начатое с круга, однажды вернется на круги свои…
   – Зачем ты разрешил? – Евсей ощутил грусть. – Ведь эта земля… – он огляделся, словно надеясь прочесть знак названия на покровах тьмы.
   – Мир благих душ. Вряд ли найдется кто-то, не мечтающий попасть сюда после смерти…
   А побывав наяву, увидев все собственными глазами, убедившись в правдивости самых невероятных сказок… Неужели ты думаешь, что, запрети я им, они бы меня послушали? – грустная улыбка тронула его губы, в голосе зазвучала печаль.
   – Но… Ты говорил, что Шамаш воссоздал мир для Мати. Значит, это – только мираж, сон, не более того!
   – Подземный край, земля, куда попадают души уснувших навек, и есть сон.
   – Ладно, – вздохнул Евсей. У него было нечем возразить. Тем более, после того, как он сам только что встретил именно тех богинь, которые жили в подземных землях… Он провел ладонью по лицу, прося богов: "Если это все лишь наваждение, пусть оно исчезнет сейчас, пока душа не уверовала в реальность происходящего, пока живы сомнения и ожидание разочарования…" – А почему ты сам стоишь в стороне? – спустя какое-то время, видя, что окружающий мир остается неизменен, спросил он.
   – Не знаю, – караванщик качнул головой. – Я не чувствую себя в этой земле дома. А ведь должен бы – душа проводит лишь полсотни лет на земле людей и бесконечность – здесь… Может быть, мне предстоит совершить преступление, за которое боги осудят меня на вечные муки в черной пещерах в холодных глубинах владений Госпожи Кигаль, в оковах стихий… – он вновь качнул головой. – Не знаю…
   – Ты выглядишь таким потерянным, словно боги уже осудили тебя. Перестань. Что же до этого мира… Уж настолько я фантазер, готовый поверить во все самое невероятное… Но я помню: это всего лишь мираж, созданный Шамашем, чтобы порадовать Мати… Хотя, должен признаться, мне тоже здесь не по себе. Слишком уж все реально… – он до сих пор ощущал на своей спине холодный, мертвящий взгляд госпожи Кигаль, следящей за каждым его шагом.
   Караванщик поежился – вот уж действительно, трудное положение. С одной стороны, получить несомненное подтверждение, что вера – нечто большее, чем свод легенд.
   Но с другой – обречь себя на необходимость отмерять каждый шаг, каждое слово, боясь прогневать богов и лишиться их милости… – Лучше скажи, как там Мати?
   – Уснула прямо за праздничным столом, не доев свой кусок пирога, – улыбнулся Атен.
   Мысли о дочери возвращали спокойствие в его душу – не важно, что будет ждать его самого, он готов жить ради будущего своей малышки. – Устала. И не мудрено – за день столько всего случилось!
   – Я видел на реке лебедей.
   – Да, белого и черного. Детишки рассказывали о них взахлеб. А еще о добрых духах земли и воды, воздуха и огня. Кажется, они повстречались сегодня со всеми сказочными созданиями… За исключением разве что дракона.
   Евсей думал, что Атен, едва услышав о белом лебеде, вновь начнет убеждать брата в том, что с ними в караване идет не человек, даже не маг – бог, сам повелитель небес, однако хозяин каравана почему-то промолчал.
   "Он хочет, чтобы я решил сам, верить мне или нет, – вдруг понял помощник. – И он прав – лишь вера, рожденная в собственной душе, по-настоящему ярка и крепка. И…" Он не успел закончить свою мысль. К ним подошел один из дозорных. На его лице было написано явное недовольство тем, что нашлось нечто, вынудившее его прервать обряд.
   – Что-нибудь случилось? – Атен зевнул. Он был готов поверить во что угодно, но только не в то, что сейчас каравану угрожает какая-то опасность – Шамаш бы не допустил этого.
   – Рабыни шумят, – дозорный недовольно поморщился. – Говорят, одну из них в лесу ужалила какая-то тварь – толи змея, толи паук и сейчас ей стало плохо, – он замер, ожидая распоряжений хозяина каравана. Хотя, по его виду, можно было бы сказать, что он предпочел бы не предпринимать совсем ничего – речь ведь шла не о караванщице. К тому же – здесь, в этой земле… Кто знает, может, такова воля богов…
   – Я видел в лесу бузину, – Евсей лишь теперь вспомнил о своих прежних опасениях.
   – Атен, ты уверен, что со всеми остальными все в порядке? Лес действительно может быть опасным. Змеи… В подземных землях их так много. И эти ягоды…
   Конечно, душам они не опасны, но мы ведь пока еще живы… Не все знают легенды настолько хорошо, чтобы отличать съедобные плоды от ядовитых…
   – Перестань! – казалось, того забавляло беспокойство брата. – Наши люди недоверчивы даже в мире чуда. Знаешь, что они сделали, прежде чем пойти в лес по грибы и ягоды? Отыскали нужную рукопись с описанием всех лесных растений. К тому же, я сам заглядывал под свод деревьев и не думаю, чтобы кто-то стал собирать нечто незнакомое, когда вокруг столько малины и ежевики, а их ведь не спутаешь ни с чем… Тем более, если ты этого не знаешь, бузина не ядовита. Просто не нужно увлекаться. А так – поболит вечерок живот, побегаешь почаще за бархан – только и всего. Что же до змеи – вряд ли люди, встретив ее, не обратили бы на это никакого внимания и не бросились выяснять, что да как. Я же до сих пор не слышал ни о чем подобным.
   – И, все же, поговори с женщинами, мало ли что… И дети…
   – Вот за них можешь вообще не беспокоиться. Ребятишки не отходили ни на шаг от Шамаша, который внимательно следил за тем, что они тащили в рот. И уж, разумеется, Он не позволил бы никакому, реальному или легендарному, ужалить малышей.
   Донесшиеся из повозки рабынь крики заставили обернуться не только хозяина каравана и его помощника, но и нескольких караванщиков из тех, кто был возле ближайшего к ней костра.
   – Эти неблагодарные твари испортят нам вечер, – процедил сквозь зубы Атен. Он взглянул на дозорного. – Ладно, пошли к ним лекаря. Пусть посмотрит, что к чему.
   – Я уже сделал это, – ну конечно, ведь это был не бессловесный раб, а настоящий караванщик, который сперва пробовал решить проблему собственными силами, и лишь обнаружив, что его возможностей было недостаточно, обращался к хозяину каравана.
   – И…?
   – Рабыне стало только хуже.
   – Странно, – Атен нахмурился. Ему как никому другому было известно, насколько искусен взятый ими в умиравшем городе врачеватель. Он вылечивал даже тех, кого другие люди его ремесла признали бы безнадежными.
   Следивший за их разговором Евсей насторожился, заметив, как сошлись брови на переносице Атена, похолодел взгляд, помрачнело лицо. Он уже начал думать, что караванщик почувствовал опасность, но тут заметил, каким гневом и злостью сверкнули глаза брата.
   – Ты думаешь, все это лишь уловка? – спросил он тогда.
   – Возможно, – глядя себе под ноги, хмуро бросил тот. – Еще одна попытка остаться.
   Во всяком случае, она более изобретательна, чем прежняя.
   – Атен, может быть, ты думаешь о них хуже, чем они есть на самом деле? – Евсей не мог поверить, что услышанный им полный боли и мольбы о помощи крик был всего лишь обманом.
   – Не знаю, – караванщик наклонил голову. – Но мне легче так думать о рабах, чем предполагать, что здесь есть что-то несущее нам смертельную опасность, – он бросил на брата взгляд, словно пытаясь высказать с его помощью то, чего не мог передать словами.
   "Мы не пришли в этот мир, – Евсею показалось, что он прочел мысли Атена, настолько они были отчетливы и ясны. – Нас привел Шамаш. Сказка это, мираж, или действительно страна благих душ во владениях госпожи подземного мира – не важно.
   Все что угодно, но только не земля беды. Шамаш всегда заботился о нас, и не стал бы подвергать наши жизни опасности…" -Что случилось? – они резко обернулись, услышав голос мага. Тот, укрывшись черным плащом, словно отрезом темноты, сливался с мраком ночи, казался тенью небес, ложившейся на землю во свете костров.
   – Дозорный сообщил нам, с одной из рабынь что-то не так, – ответил Атен. – Кажется, ее ужалила змея…
   – Здесь? – его брови удивленно взметнулись.
   – Рабы уже раз пытались укрыться в лесу, надеясь остаться в этих землях. Возможно, сейчас, ради достижения той же цели, они прибегли к обману.
   – И, все же, я хотел бы взглянуть на больную.
   – Пойдем, – хозяин каравана и не думал о том, чтобы спорить с Ним. Поскорее исполнить волю повелителя небес – вот все, чего он хотел.
   В отличие от брата, Евсей покуда еще не ослеп в пламени веры, хотя ее огонь уже и наполнил душу теплом: – Шамаш, это всего лишь рабыня… – начал он, но умолк, встретившись с твердым взглядом немигавших черных глаз.
   "Нет ничего удивительного в том, что тот, кто спасает жаждущего твоей смерти врага только потому, что когда-то уже сохранил ему жизнь, собирается помочь рабам!" – подумал он и двинулся вслед за Атеном и Шамашем к повозке рабынь.
   Увидев мага, рабыни, мгновенно притихнув, подались назад, не смея поднять глаза.
   Они, расстроенные неудачей своей безумной попытки остаться в землях мечты, измученные теснотой маленькой повозки, тяжелыми холодными цепями, сковывавшими их ноги и непрекращавшимися стонами и криками больной подруги, были не в силах хотя бы взглядом показать свою благодарность тому, чьего прихода они так ждали и, все же, не верили, что это произойдет.
   – Почему они в оковах? – в глазах колдуна плавилась тоска и боль – он слишком привык к тому, что подобным образом обращались лишь с наделенными даром и теми, кто им помогал. Голос шуршал, как ветер, сдерживавший бурю – несмотря ни на что, Шамаш не хотел, чтобы из-за него караванщики меняли свои законы даже в этом.
   – Они пытались убежать… – проговорил хозяин каравана, весь вид которого говорил: если уж гнев бога солнца и должен на кого-то выплеснуться, пусть падет на него одного.
   Однако Шамаш и не думал сердиться. Он принимал все таким, каким это было, не ища виноватых.
   – Здесь некуда бежать, – качнув головой, негромко проговорил он. – Этот мир ограничен пологом шатра, – он подтверждал то, до чего собственным опытом уже дошел Евсей. – И негде пытаться остаться – лишь придет полночь, все исчезнет, словно сон.
   – Я думал, так будет лучше, – промолвил Атен, чувствуя свою вину уже в том, что ему не удалось угодить богу.
   Что же до Шамаша, то он лишь пожал плечами: – Это твой караван, – колдун не видел причин для спора. – Однако, – продолжал он, – мне кажется, ничего не случится, если с этих людей снимут цепи и позволят выйти из повозки, в которой им предстоит провести жизнь, – это не был ни приказ, ни просьба – брошенная фраза, которую тот, кому она была адресована, должен был понять так, как сам считал нужным.
   Атен сделал знак дозорному, который быстро открыл кольцо, вбитое в дно повозки.
   Цепи со звоном спали. Женщины, втянув головы в плечи, словно ожидая удара плетей или стыдясь чего-то, двинулись к пологу, чтобы, выбравшись наружу, остановиться рядом с повозкой, не смея сделать и шага, когда это место, еще минуту назад казавшееся страшной темницей, теперь стало единственным прочным элементом в текучем мире стихий.