Страница:
Сейчас? Я не хочу! Я не хочу, чтобы эта, именно эта жизнь была так коротка!" "Мы не умрем! – слезы в глазах волчицы заставили его сжаться в комок, словно готовясь к прыжку. Шкура на хребте встала дыбом, хвост распушился, в глазах вспыхнул огонь.- Мы будем жить! Жить этой жизнью! А жалкая тварь заплатит мне за смерть подруги!" "Но…" "Никаких "но", сестренка. Ты доверилась мне раз, доверься еще. Когда я скомандую "беги"- беги что есть силы к вожаку".
"Несущая смерть настигнет и там…" "Нет,- теперь волк был в этом совершенно уверен. – Нет. Если бы это было так, она бы уже напала на стаю. Нет. Там безопасно".
"Но почему…" "Откуда мне знать! – не сдержавшись, рыкнул на нее Хан. – Может быть, там особое место, место, которое охраняет от бед повелительница снегов. Я не знаю! Потом, мы разберемся во всем потом! А пока слушай меня! И слушайся! Беги!" Он сорвался с места в тот же миг, что и волчица, но, в отличие от нее, побежал не прямо, а петляя, словно специально затягивая, удлиняя прыжки. Должно быть, он хотел привлечь тварь-невидимку, заставить избрать его себе в добычу. Волк старался и добился своего.
За миг до того, как Несущая смерть напала, он успел разглядеть ее. И сон с явью, выдуманное с действительным соединились воедино. Перед глазами у него мелькнула тень, обретшая расплывчатые очертания грозовой тучи, из которой вырвалась молния.
Жало лишь на мгновение коснулось волка, но в этот миг он испытал столь сильную боль, что показалось, будто она вобрала в себя все муки жизни и смерти. Ему показалось, что он задыхается. Перед глазами вспыхнули огнем тысяч огненных ламп кроваво-алые точки. А затем все померкло.
Очнулся он от прикосновения к морде мокрого языка сестры. Ее жалобное поскуливание, сменявшееся время от времени всплесками плача – воя, разрушили оковы тишины.
Волк шевельнулся, приоткрыл глаз:
"С тобой все в порядке? Ты жива? – сколь бы ни было ему плохо, он продолжал беспокоиться о сестре. – Почему ты не убежала, зачем ослушалась меня?" – он попытался приподняться, но волчица не позволила ему, прижала к мягкому снежному меху.
"Ты жив, жив!" – дохнула она на него взволнованно быстрым, горячим дыханием.
"Лежи спокойно", – донеслось до Хана ворчание вожака.
"Несущая смерть…" "Она ушла. Давно. Пока ты был за гранью сознания", – вожак был задумчив.
Устремленный на раненого взгляд был удивлен и насторожен.
Он уже оплакал свою дочь. И отблагодарил богиню за спасение той, которая пусть и была рождена чужой, могла стать своей, даря стае новые жизни. С волком-чужаком все было сложнее. Конечно, вожак был рад за него. Столь удивительное спасение было не просто чудом, но знаком – символом благосклонности повелительницы снегов.
Но с другой стороны, чудо было слишком большим…
"Тебя ужалила Несущая смерть, – он не спускал с него пристального взгляда рыжих немигавших глаз, – и, все же, ты выжил".
"Наверное, ее яд не действует на меня…" – и, все же, Хан был удивлен не менее окруживших его плотным кольцом волков стаи. Он помнил свой сон, помнил, как плохо ему было тогда, как мучительно медленно возвращался он из-за грани, несмотря на всю заботу бога солнца. А тут…
"Не действует!- донесся до его слуха чей-то смешок. – Такое дано лишь спутнику Повелителя небес!" "Но я…" "Молчи, – остановил его вожак. – Наверное, яд все же подействовал на тебя – не на тело, на разум. Тебе уже мерещится всякая небывальщина".
"Это не выдумка! – вмешалась в их разговор Шуллат, спеша встать на сторону брата.
– Это правда! Он действительно спутник бога солнца!" "Что?" – взгляды, устремившиеся на нее, сначала были удивленными, недоверчивыми, затем. Но по мере того, как первое чувство стало уходить, на смену ему пришла настороженность, застывшая где-то на грани между слепым страхом и благоговейным трепетом.
"Ты имеешь в виду, – вожак отступил на шаг, словно стремясь на расстоянии разглядеть то, что оказалось невидимым вблизи, – что вы – те два волчонка, которых взял на воспитание господин Шамаш?" "Да".
"Да? Но почему тогда вы здесь? Почему вы не с Ним?" Прежде чем ответить, Хан поднялся на лапы, чтобы глядеть на предводителя стаи глаза в глаза, а не снизу вверх, словно заискивающий щенок:
"Мы тосковали вдали от сородичей. Зов стаи влек нас за собой…" "Зов?! – прервал его возмущенный рык. – При чем здесь какой-то зов?!" "Хозяин не возражал…" "Суд! – волки не собирались слушать оправдания. – Пусть прародители решат их судьбу!" Все вернулись к тому месту, где провели ночь и где до сих пор оставалась мать стаи, следившая за парой щенков-малышей – будущим стаи, которыми ни в коем случае нельзя было рисковать, путь даже опасность ушла.
Несколько молодых волков подвели Хана и Шуллат к старой волчице. Вожак замер рядом со своей супругой. Все остальные, за исключением дозорных, устроились рядом с ними, с нетерпением ожидая того, что должно было произойти.
"Вот, выходит, кто вы такие – Спутники… – взгляд, которым старая волчица скользнула по ним, был хмур и печален. – Зачем вы покинули Того, кому судьбой и волей госпожи были обязаны служить? Или вы забыли о своем долге?" "Мать…" – начала Шуллат, но волчица не дала ей ничего объяснить.
"Все, что вы могли сказать стае, должно было быть сказано в тот день, когда мы приняли вас в свою семью! Тогда мы бы выслушали вас!" "Выслушали – и прогнали прочь, да?" "Не прогнали – вразумили, убедили вернуться на тот путь, для которого вы были рождены! Какая бы обида или тоска, страх или страсть ни пригнала вас к нам, это чувство должно было покинуть ваши сердца. Навсегда. Оно – ничто. Ибо нет ничего, кроме долга! – таков был бы наш ответ. И совет – правдивый и искренний".
"Но теперь… Прошло столько времени… – Шуллат с Ханом переглянулись. В их глазах была боль и тоска. – Куда нам идти? Ведь дороги разошлись, и…" "Это не наше дело, – старая волчица скользнула по ним холодным, острым, как удар когтем, взглядом, – вы сами во всем виноваты! Вы решили поставить свои желания выше всего на свете, выше своего долга, выше всего нашего рода, который не переживет позора, что обрушит на него ваш отказ от служения небожителям! Не говоря уже о том, какой опасности вы подвергли мою стаю, принявшую вас, ослушавшихся воли госпожи, гнев Которой не знает предела, – ее щеки раздулись, обнажая в кривой гримасе оскала старые, пожелтевшие клыки, которые, однако же, были по-прежнему остры, представляя собой смертельное оружие для всех, против кого оно направлено. – Убирайтесь! Мы не хотим больше ни мгновения оставаться с вами на одном пути!" Со всех сторон на них несся приглушенный, с трудом сдерживаемый рык, в котором звучала угроза. В глазах волков, которые еще совсем недавно относились к чужакам как к своим, была нескрываемая угроза.
В какое-то мгновение Хану даже показалось, что члены стаи готовы наброситься на них. И он ощетинился, тихо зарычал, всем своим видом показывая, что не желает боя, однако готов к нему и если потребуется…
"Успокойтесь! Вы все!" – вожак стаи отбросил сильной лапой в сторону нескольких молодых охотников, провел хмурым взглядом горевших зеленым огнем глаз по остальным, заставляя, поджав хвост, отступить на несколько шагов.
"Но почему?" – обиженно заскулили те.
"Потому что! – огрызнулся вожак. – Потому что эти двое – спутники повелителя небес! И только господин Шамаш может осудить их, выбирая из бесконечного множества наказаний ту кару, которую они заслуживают в Его глазах!" "Да, – согласились с ним волки. В глазах молодых и особенно рьяных загорелось злорадство: ни один смертный не накажет так, как небожитель. – Справедливо.
Пусть Он покарает отступников!" Вожак же тем временем повернулся к своей подруге и несколько мгновений пристально глядел на нее, о чем-то мысленно говоря. Затем он опустился рядом с ней в снег, вновь повернулся к чужакам.
"Мы были вправе…" – начал Ханиш, который все так же стоял, ощетинившись, готовый в любое мгновение вступить в бой.
"Не дерзи, щенок, – прервал его вожак. – Не тебе бросать вызов моей стае. Молод ты для этого. И чужой здесь. Твоя тропа пролегает ох как далеко отсюда".
"Моя тропа – служение величайшему из богов!" – Хан гордо выпрямился. Его глаза вспыхнули, словно вобрав в себя частицу солнца, наполнившись его светом.
"Вот как? А сейчас? Сейчас ты тоже служишь Ему? Или своим страстям?" – взвизгнул кто-то из молодых волков.
Хан зло зарычал. Он встал, широко расставив лапы, чуть пригнувшись к земле, напрягшись, готовый в любое мгновение вступить в бой. Пусть он был слабее и, главное, неопытнее матерого волка, пусть никто не в силах в одиночку справиться с целой стаей, но разве это причина для того, чтобы сдаться на милость сильнейших?
До Хана донеслось глухое ворчание старых волков у него за спиной, разозленных дерзостью пришельца.
"Брат, не надо, – горько заскулила Шуллат. – Мы не можем сражаться с теми, в ком течет одна с нами кровь. И мы не должны бросаться навстречу неминуемой смерти, когда в мире живых у нас еще остались долги!… А вы… – она с ненавистью и презрением оглядела стаю. – Вы… Вы ни о чем не спрашивали нас, когда мы пришли, а теперь обвиняете в молчании! Вы приняли нас в стаю, а теперь, вдруг забыв обо всем, гоните прочь, меняя решение словно шкуру!" "Не сваливай на нас свою вину!" – начала роптать стая, но умолкла, остановилась, так и не набросившись на дерзкую чужачку, когда ярость той была столь сильна, что физически ощущалась, внушая не просто трепет, но страх.
"Стая в праве принимать и прогонять", – проговорил вожак. В его поведении больше не было угрозы. К чему она? Решение принято, предупреждение сделано. Что бы чужаки ни думали, что бы ни говорили, им все равно придется уйти. И не важно, что им некуда возвращаться, не важно, что вдвоем они вряд ли выживут в снегах пустыни. Все не важно. Их можно пожалеть. Но не более того.
"Я говорю о другом – о законе благодарности! Вы не можете платить нам злом за все то добро, что мы для вас сделали! Или вы уже забыли, сколько раз мой брат спасал вас?" "Это так, – вынуждены были признать предводители стаи. – Однако…" "Что – однако?" – волчица не хотела их слушать. Ей было не важно, что они ответят, все равно, передумает ли стая и разрешит им остаться, или нет. Шуллат сама больше и думть не могла о том, чтобы остаться, и собиралась покинуть стаю в любом случае. Но, уходя, напоследок, она хотела, чтобы причинившие ей боль поняли, каково ей, испытали бы если не те же чувства, то другие – столь же горькие и болезненные.
"Вы были… Должны были быть слугами повелителя небес, Его спутниками и помощниками, – головы волков понуро опустились, в глазах не осталось блеска уверенности в собственной правоте. В них были лишь грусть и безропотную покорность судьбе. – Мы не виноваты в том, что, исполняя волю богов, вы должны были жить в кругу детей огня, а не рядом с братьями охотниками… Это завидная судьба…" "Завидная…! " – Шуллат мотнула головой, не в силах как-то иначе передать всей той горечи, которую она ощущала сейчас, понимая, зная почти наверняка, что потеряла, что лишилась всего на свете: того, что было ей суждено, и того, чего так страстно желало ее сердце.
"С древних времен не было ни одного волчонка, который не мечтал бы оказаться на вашем месте".
"Но эта судьба сделала нас отверженными среди своих!" "Не отверженными!" "Разве? Разве вы не гоните нас прочь, и…" "Нельзя иметь все, – прервал ее задумчивый голос матери стаи.- Каждому рано или поздно приходится выбирать".
"Всем, кроме нас! Ведь вы лишаете нас этого выбора!" "Не мы – боги!" "Боги? Вы спрашивали Их? А мы – да! Хан, скажи им! Скажи: господин Шамаш отпустил нас! Он добр, заботлив! Он считает нас своими друзьями, не слугами, Он делал все, чтобы как-то скрасить нашу тоску, наше одиночество… – она заскулила, мотнула головой, коснувшись лапой носа. – Нам повезло иметь такого хозяина! Он позволил нам самим избрать свою судьбу! Он оставил нам это право! Он видел, как порою мы тоскуем по своим соплеменникам, живя вдали от них, среди чужих. И пусть эти чужие считали нас своими, а свои…! Разве Он мог подумать, что вы, наши братья по крови и тропе, выбросите нас прочь, так, словно мы вам никто и ничто, словно у нас в бесконечности перерождений не было общих предков и не будет общих потомков…!" "Остановись!" – прервал ее вожак. В его глазах была мука.
"Я…"
"Хватит, девочка, – старшая волчица поднялась со своего места, подошла к чужачке, лизнула ее в нос, успокаивая и делясь своим теплом. – Хватит. Мы все поняли.
Прости нас. И ты прости, – она повернулась к Хану, – и постарайтесь понять: узнав, кто вы, мы должны были вести себя именно так, лишь так и никак иначе".
"Но почему!"
"Чтобы вы не захотели остаться в стае".
"Остаться! Да разве ж нам есть где оставаться! Вы ведь гоните нас, не желая даже выслушать…" "Мы гоним вас, чтобы вы не остались, а не наоборот".
Шуши мигнула, мотнула головой. Она не понимала, в чем разница. Но раз старшая волчица считала, что она есть…
"Что наоборот?" – все же спросила она.
"Ты не понимаешь… – заглянув на дно ее рыжих горячих глаз, мать стаи тяжело вздохнула. – Ну конечно. Ты еще так молода! Девочка моя, на пути братьев-охотников все зависит от наших поступков, а наши поступки зависят от того, что существует вне нас. Мы кочуем, чтобы жить, а не живем ради странствий по пустыне, убиваем добычу, чтобы насытится, а не едим, чтобы убивать. И мы выполняем волю богов, чтобы служить им, а не служим, дабы выполнять волю… – замолчав на миг, она внимательно взглянула на свою молодую собеседница, качнула головой, рыжий волос которой был тронут сединой. – Я, кажется, лишь еще сильнее запутала тебя, вместо того, чтобы что-то объяснить…" "Постой, – вступил в их разговор Хан. – Я понимаю. Вы гоните нас не потому, что мы не можем остаться в стае, а потому, что должны вернуться в караван, чтобы продолжать свое служение господину. Вы… Вы исправляете совершенную нами ошибку…" "Да!" "Однако, – продолжал волк, – сейчас-то ничего исправить уже нельзя – слишком поздно…" "Нам очень жаль".
"Впрочем, – продолжала старая волчица, – может быть, еще не все потеряно. Если господин действительно столь милосерден, Он простит вас…" "Он простит…" – тяжело вздохнула Шуллат.
"Если так, в чем же дело?"
"Простим ли мы себя…"
"А это имеет значение?"
"Для нас – да".
"Лишь для вас. Когда же вы, наконец, поймете, что в вашей жизни ничего – слышите, совсем ничего – не имеет значения, кроме служения повелителю небес! Это не просто главное – но единственное! Вам следовало бы забыть обо всем остальном, о недоступном, забыть о стае, в которой вам никогда не быть своими".
"Возможно, другая стая…" – начала было Шуллат, но старая волчица прервала ее:
"Никто не примет в свою семью тех, кто давно перестал быть снежными охотниками, превратившись в спутников небожителя! Не потому что мы не уважаем вас, не потому, что не чтим. Наоборот! Как раз наоборот… " "Другая стая будет столь же резка с вами, – продолжал вожак. – Если не еще более жестока. Потому что только окруженные ненавистью вы сможете понять, что не должны отказываться от своей судьбы ради исполнения мимолетного желания, находясь во власти мгновенной страсти".
"Господин честнее с нами, – Шуллат с грустью и нескрываемой болью скользнула взглядом по окружавших ее волкам, – Он позволяет нам самим решать, чего мы хотим, а чего нет. Он верит, что мы сможем сами принять верное решение. А вы…" "Мы – не небожители. В нас нет Их уверенности, когда мы – всего лишь снежные охотники. В кои это веки двоим из нашего рода выпала честь сопровождать повелителя небес в Его земных скитаниях…" "Но зачем тогда предводитель той стаи, в которой мы были рождены, просил у бога солнца права для нас вернуться…" "Чтобы вы чувствовали себя свободными. Но вы никогда не должны были воспользоваться этим правом, понимая, что не все разрешенное открыто".
"Мы понимаем", – Хан опустил голову, в его глазах грусти стало лишь еще больше.
"И, все же, это жестоко", – вздохнув, волчица последний раз взглянула на мать стаи. Шуллат сейчас не завидовала той, занять чье место она не раз мечтала в тиши и теплой дреме повозки. Ей было жаль старую волчицу, которая не понимала, не чувствовала того, что страннице казалось естественной с самого первого дня жизни в караване.
"Нельзя следовать путем бога, подчиняясь лишь долгу, – разделяя ее мысли и чувства, Хан вздохнул. – Этот путь просто должен быть и твоей дорогой… И все…
Лишь так…" "Вам виднее. Вы спутники бога солнца, Его ближние слуги. Мы же лишь рабы, призванные безропотно выполнять приказы нашей госпожи… Идите же! – в глазах волчицы горели слезы. – Чем дольше вы остаетесь здесь, затягивая мгновение неотвратимого, тем меньше остается надежды вернуться туда, куда вас самих уже влечет дух!" "Да… – Хан бросил хмурый взгляд на старших в стае. – Тем более, что здесь нас ничего не держит".
Они повернулись, готовые убежать обратно, в бескрайние снега пустыни, не думая о том, что их может там ждать, веря в лучшее, но готовясь к худшему. Однако в последний миг волк остановился, обернулся, чтобы спросить:
"Если нам понадобится помощь или ответ на вопрос, мы можем прийти к вам или это будет столь же бесполезно, как просить помощи у синего купола небес над землей?" "Если это будет нужно господину…" – начала мать стаи.
"Конечно, – набычилась волчица, с трудом сдерживая готовую вырваться наружу злость, – кто же станет просить вас о себе, когда вы так хорошо объяснили, что и хвостом не пошевелите ради нас!" "Да", – не слушая чужачку, не замечая ее чувств, ответил вожак, пристально глядя на Хана.
"Это все, что я хотел узнать", – и волк сорвался с места, спеша поскорее покинуть стаю.
Он спешил, торопясь поскорее покинуть стаю, оставить далеко позади все следы, забыть запахи.
"Твой последний вопрос… – догнала его волчица. – Зачем ты задал его?" "Чтобы получить ответ".
"А ответ зачем?"
"Мало ли что произойдет в грядущем…" "Что? Что может случиться? Даже если господин позволит нам вернуться, даже если ему понадобится чья-то помощь, – каждое следующее предположение было все более и более невероятным, – неужели же ты пойдешь в стаю после того, как жестоко они с нами обошлись?" "Что такое наши чувства, даже та ущемленная гордость, что воет в тебе? Если господин даст нам шанс все исправить, я буду думать лишь об одном – чтобы служить ему верой и правдой. Иное не будет иметь значения. Никогда".
"Ты словно даешь обет…"
"Так оно и есть. Тебя это удивляет?" "Нет, – волчица мотнула головой. – Только… То, что случилось с нами… Это было… Не правильно. Как наваждение, – опустив морду, пробормотала волчица себе под нос. Теперь, когда зов отпустил ее, Шуллат не понимала, как она могла, забыв обо всем, поддаться какому-то чувству? Как могла оставить Мати одну, ее Мати, с которой волчицу связывало нечто большее, чем просто дорога – сама судьба. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы последней череды дней не было вовсе. Оказаться бы в повозке, рядом с Мати, где так тихо, спокойно… А здесь, в снегах – все чужое, не ее… – И все же… – видя, что бессильна вычеркнуть прошлое из своей жизни, что оно вечно будет следовать за ней, словно тень, она болезненно поморщилась. – Стая была жестока с нами. Слишком жестока…" – в ее рыжих глазах стояли слезы.
"Но правдива".
"Правдива?! – возмутилась та. – Когда же они были честны: выпроваживая нас прочь или убеждая вернуться в караван?" "Они же объяснили – это одно и то же…" "От такой правды тошно!" "Правда всегда горька. И знаешь что, сестра…" "Что?" "Они поступили правильно".
"Правильно?! – та даже закашлялась от возмущения. – Как ты можешь их оправдывать?!" "А ты подумай".
"Что тут думать!"
"Неужели ты ничего не чувствуешь?" "Я? О да – обиду, возмущение, презрение, желание поскорее вернуться в повозку моей маленькой хозяйки, уткнуться носом в ее горячую руку и забыть обо всем! Или хотя бы постараться забыть…" – ей и думать не хотелось о том, что, может статья, Мати так сильно обидится на нее, что не захочет прощать. Она бы сама не простила себя… Но Мати ведь другая. Она все понимает… Все поймет…
"Остановись на миг".
"Зачем?" – однако же, волчица вынуждена была замереть рядом с застывшем на месте братом.
"Оглядись. Принюхайся. Вспомни все. И скажи мне: в какую сторону ты хочешь бежать?" "К каравану!" – разве тут могли бы быть какие-то сомнения?
"А если бы стая согласилась принять нас вновь? Если бы предводители передумали?" "Я ни за что не вернусь к ним! Даже если меня будут молить об этом!" – она более не хотела видеть никого из своих сородичей, конечно, за исключением брата.
"А о чем ты думала все эти дни? До того мига, как нас прогнали? Ты хотя бы вспоминала о Мати?" "Нет", – вынуждена была признать Шуллат.
"Ты думала лишь о волках. И о себе".
"Зачем ты так…!" "Я не хочу тебя обидеть. Но ты должна понять. Шуллат, я ведь говорю не о тебе одной – я чувствовал то же самое… Если бы стая не прогнала нас, мы бы остались в ней навсегда, очень скоро, в череде новых забот, забыв о том, что было".
"И я бы никогда не увидела Мати…" – в глазах волчицы в море размышлений плавилась далекая грусть.
"Ты бы забыла о ней. Навсегда. Как я забыл бы о хозяине…" "Он бы простил нас…" "Конечно. Он принял бы любой наш выбор. Но вот мы… Я почему-то совсем не уверен, что в конце концов мы бы не усомнились в его истинности и не пожалели о той ошибке, которую совершили…" "Так бы все и было".
"Да. Мать стаи и вожак мудры".
"Но почему они не прогнали нас сразу? Почему сделали это так поздно?!" "Они ведь не знали, кто мы".
"Хан, почему все так, а не иначе? Почему мы ушли от хозяина? Почему сейчас возвращаемся к нему?" "Не знаю… Может, такова судьбы…" "Или желание госпожи… Богиня снегов послала нас к Шамашу. Она не хотела, чтобы мы покинули Его, и поэтому предупредила все стаи, объяснив им, как они должны вести себя…" Хан чуть наклонил голову. Он пристально взглянул на сестру. Его глаза были задумчивы и печальны.
"Лучше бы это было не так, – спустя некоторое время мотнул головой волк. – Мне бы хотелось верить, что госпожа дала бы нам то же право выбора пути, как это сделал хозяин. Мне понравилось чувствовать себя другом, а не рабом".
Глава 3
Близился к концу еще один день, мало чем отличавшийся от предыдущего, последующего и множества других подобных, которые незаметно слагались в недели, месяцы, годы, похожие друг на друга как снежинки в шали пустыни.
Если бы небо не было ясным, позволяя наблюдать смену светил, а в воздухе металась в своем безумном танце метель, время, словно пространство, можно было бы разделить лишь на дни городов, да годы снежной пустыни, покрывавшие изморозью, которая никогда не оттает, усы и бороды караванщиков, сединой застывавшие в волосах.
Дни пролетали словно на крыльях ветра, ночи гасли звездами в мгновение ока. И лишь в краткий миг заката все вдруг останавливалось, замирало, словно специально, прокладывая грань времен. Выдававшееся свободное время, казалось, само навеивало размышления, рождавшие ту тихую, немного печальную улыбку, которая ложилась на губы пониманием: ничто не вернется назад, как бы сильно о том ни молили сердце и душа. И на сердце становилось невыносимо больно от осознания того, что никогда больше ладони не зачерпнут пригоршню той воды, что видела отражение детского лица, лик юноши с первым пушком на губах и еще множества тех, которые были с ним, им самим еще совсем недавно, только на прошлом закате…
Атен тяжело вздохнул. Пусть когда-то давно, поняв необратимость перемен, он заставил себя смириться с ней, не сожалеть о том, что изменить не властен, иногда, как вот сейчас, ему становилось так жаль себя – того, который никогда не вернется, что хотелось молить богов: "Всемогущие, подарите мне еще одну жизнь!" Новую – но не в перерождении, нет, когда ему не хотелось становиться кем-то другим. Новую – как еще одну прежнюю, такую же, чтобы вновь, шаг за шагом, миг за мигом, ничего не изменяя, повторяя ошибки, словно не зная о них или, еще лучше, просто ни о чем не помня, пережить свою собственную жизнь вновь, с самого начала и до нынешнего дня. До нынешнего – потому что за это чудо, за исполнение этого желания, он был готов заплатить всей грядущей, еще не пройденной дорогой.
А потом робким трепетным сомнением к нему приходила мысль о том, что, возможно, когда-то давно боги уже вняли его мольбам и нынешняя жизнь – как раз это самое повторение. Это многое объясняло. Становилось понятным, откуда бралось предчувствие, что спасало, но при этом страшно мучило, словно в отместку за то, что человек предпочел прошлое грядущему.
"Несущая смерть настигнет и там…" "Нет,- теперь волк был в этом совершенно уверен. – Нет. Если бы это было так, она бы уже напала на стаю. Нет. Там безопасно".
"Но почему…" "Откуда мне знать! – не сдержавшись, рыкнул на нее Хан. – Может быть, там особое место, место, которое охраняет от бед повелительница снегов. Я не знаю! Потом, мы разберемся во всем потом! А пока слушай меня! И слушайся! Беги!" Он сорвался с места в тот же миг, что и волчица, но, в отличие от нее, побежал не прямо, а петляя, словно специально затягивая, удлиняя прыжки. Должно быть, он хотел привлечь тварь-невидимку, заставить избрать его себе в добычу. Волк старался и добился своего.
За миг до того, как Несущая смерть напала, он успел разглядеть ее. И сон с явью, выдуманное с действительным соединились воедино. Перед глазами у него мелькнула тень, обретшая расплывчатые очертания грозовой тучи, из которой вырвалась молния.
Жало лишь на мгновение коснулось волка, но в этот миг он испытал столь сильную боль, что показалось, будто она вобрала в себя все муки жизни и смерти. Ему показалось, что он задыхается. Перед глазами вспыхнули огнем тысяч огненных ламп кроваво-алые точки. А затем все померкло.
Очнулся он от прикосновения к морде мокрого языка сестры. Ее жалобное поскуливание, сменявшееся время от времени всплесками плача – воя, разрушили оковы тишины.
Волк шевельнулся, приоткрыл глаз:
"С тобой все в порядке? Ты жива? – сколь бы ни было ему плохо, он продолжал беспокоиться о сестре. – Почему ты не убежала, зачем ослушалась меня?" – он попытался приподняться, но волчица не позволила ему, прижала к мягкому снежному меху.
"Ты жив, жив!" – дохнула она на него взволнованно быстрым, горячим дыханием.
"Лежи спокойно", – донеслось до Хана ворчание вожака.
"Несущая смерть…" "Она ушла. Давно. Пока ты был за гранью сознания", – вожак был задумчив.
Устремленный на раненого взгляд был удивлен и насторожен.
Он уже оплакал свою дочь. И отблагодарил богиню за спасение той, которая пусть и была рождена чужой, могла стать своей, даря стае новые жизни. С волком-чужаком все было сложнее. Конечно, вожак был рад за него. Столь удивительное спасение было не просто чудом, но знаком – символом благосклонности повелительницы снегов.
Но с другой стороны, чудо было слишком большим…
"Тебя ужалила Несущая смерть, – он не спускал с него пристального взгляда рыжих немигавших глаз, – и, все же, ты выжил".
"Наверное, ее яд не действует на меня…" – и, все же, Хан был удивлен не менее окруживших его плотным кольцом волков стаи. Он помнил свой сон, помнил, как плохо ему было тогда, как мучительно медленно возвращался он из-за грани, несмотря на всю заботу бога солнца. А тут…
"Не действует!- донесся до его слуха чей-то смешок. – Такое дано лишь спутнику Повелителя небес!" "Но я…" "Молчи, – остановил его вожак. – Наверное, яд все же подействовал на тебя – не на тело, на разум. Тебе уже мерещится всякая небывальщина".
"Это не выдумка! – вмешалась в их разговор Шуллат, спеша встать на сторону брата.
– Это правда! Он действительно спутник бога солнца!" "Что?" – взгляды, устремившиеся на нее, сначала были удивленными, недоверчивыми, затем. Но по мере того, как первое чувство стало уходить, на смену ему пришла настороженность, застывшая где-то на грани между слепым страхом и благоговейным трепетом.
"Ты имеешь в виду, – вожак отступил на шаг, словно стремясь на расстоянии разглядеть то, что оказалось невидимым вблизи, – что вы – те два волчонка, которых взял на воспитание господин Шамаш?" "Да".
"Да? Но почему тогда вы здесь? Почему вы не с Ним?" Прежде чем ответить, Хан поднялся на лапы, чтобы глядеть на предводителя стаи глаза в глаза, а не снизу вверх, словно заискивающий щенок:
"Мы тосковали вдали от сородичей. Зов стаи влек нас за собой…" "Зов?! – прервал его возмущенный рык. – При чем здесь какой-то зов?!" "Хозяин не возражал…" "Суд! – волки не собирались слушать оправдания. – Пусть прародители решат их судьбу!" Все вернулись к тому месту, где провели ночь и где до сих пор оставалась мать стаи, следившая за парой щенков-малышей – будущим стаи, которыми ни в коем случае нельзя было рисковать, путь даже опасность ушла.
Несколько молодых волков подвели Хана и Шуллат к старой волчице. Вожак замер рядом со своей супругой. Все остальные, за исключением дозорных, устроились рядом с ними, с нетерпением ожидая того, что должно было произойти.
"Вот, выходит, кто вы такие – Спутники… – взгляд, которым старая волчица скользнула по ним, был хмур и печален. – Зачем вы покинули Того, кому судьбой и волей госпожи были обязаны служить? Или вы забыли о своем долге?" "Мать…" – начала Шуллат, но волчица не дала ей ничего объяснить.
"Все, что вы могли сказать стае, должно было быть сказано в тот день, когда мы приняли вас в свою семью! Тогда мы бы выслушали вас!" "Выслушали – и прогнали прочь, да?" "Не прогнали – вразумили, убедили вернуться на тот путь, для которого вы были рождены! Какая бы обида или тоска, страх или страсть ни пригнала вас к нам, это чувство должно было покинуть ваши сердца. Навсегда. Оно – ничто. Ибо нет ничего, кроме долга! – таков был бы наш ответ. И совет – правдивый и искренний".
"Но теперь… Прошло столько времени… – Шуллат с Ханом переглянулись. В их глазах была боль и тоска. – Куда нам идти? Ведь дороги разошлись, и…" "Это не наше дело, – старая волчица скользнула по ним холодным, острым, как удар когтем, взглядом, – вы сами во всем виноваты! Вы решили поставить свои желания выше всего на свете, выше своего долга, выше всего нашего рода, который не переживет позора, что обрушит на него ваш отказ от служения небожителям! Не говоря уже о том, какой опасности вы подвергли мою стаю, принявшую вас, ослушавшихся воли госпожи, гнев Которой не знает предела, – ее щеки раздулись, обнажая в кривой гримасе оскала старые, пожелтевшие клыки, которые, однако же, были по-прежнему остры, представляя собой смертельное оружие для всех, против кого оно направлено. – Убирайтесь! Мы не хотим больше ни мгновения оставаться с вами на одном пути!" Со всех сторон на них несся приглушенный, с трудом сдерживаемый рык, в котором звучала угроза. В глазах волков, которые еще совсем недавно относились к чужакам как к своим, была нескрываемая угроза.
В какое-то мгновение Хану даже показалось, что члены стаи готовы наброситься на них. И он ощетинился, тихо зарычал, всем своим видом показывая, что не желает боя, однако готов к нему и если потребуется…
"Успокойтесь! Вы все!" – вожак стаи отбросил сильной лапой в сторону нескольких молодых охотников, провел хмурым взглядом горевших зеленым огнем глаз по остальным, заставляя, поджав хвост, отступить на несколько шагов.
"Но почему?" – обиженно заскулили те.
"Потому что! – огрызнулся вожак. – Потому что эти двое – спутники повелителя небес! И только господин Шамаш может осудить их, выбирая из бесконечного множества наказаний ту кару, которую они заслуживают в Его глазах!" "Да, – согласились с ним волки. В глазах молодых и особенно рьяных загорелось злорадство: ни один смертный не накажет так, как небожитель. – Справедливо.
Пусть Он покарает отступников!" Вожак же тем временем повернулся к своей подруге и несколько мгновений пристально глядел на нее, о чем-то мысленно говоря. Затем он опустился рядом с ней в снег, вновь повернулся к чужакам.
"Мы были вправе…" – начал Ханиш, который все так же стоял, ощетинившись, готовый в любое мгновение вступить в бой.
"Не дерзи, щенок, – прервал его вожак. – Не тебе бросать вызов моей стае. Молод ты для этого. И чужой здесь. Твоя тропа пролегает ох как далеко отсюда".
"Моя тропа – служение величайшему из богов!" – Хан гордо выпрямился. Его глаза вспыхнули, словно вобрав в себя частицу солнца, наполнившись его светом.
"Вот как? А сейчас? Сейчас ты тоже служишь Ему? Или своим страстям?" – взвизгнул кто-то из молодых волков.
Хан зло зарычал. Он встал, широко расставив лапы, чуть пригнувшись к земле, напрягшись, готовый в любое мгновение вступить в бой. Пусть он был слабее и, главное, неопытнее матерого волка, пусть никто не в силах в одиночку справиться с целой стаей, но разве это причина для того, чтобы сдаться на милость сильнейших?
До Хана донеслось глухое ворчание старых волков у него за спиной, разозленных дерзостью пришельца.
"Брат, не надо, – горько заскулила Шуллат. – Мы не можем сражаться с теми, в ком течет одна с нами кровь. И мы не должны бросаться навстречу неминуемой смерти, когда в мире живых у нас еще остались долги!… А вы… – она с ненавистью и презрением оглядела стаю. – Вы… Вы ни о чем не спрашивали нас, когда мы пришли, а теперь обвиняете в молчании! Вы приняли нас в стаю, а теперь, вдруг забыв обо всем, гоните прочь, меняя решение словно шкуру!" "Не сваливай на нас свою вину!" – начала роптать стая, но умолкла, остановилась, так и не набросившись на дерзкую чужачку, когда ярость той была столь сильна, что физически ощущалась, внушая не просто трепет, но страх.
"Стая в праве принимать и прогонять", – проговорил вожак. В его поведении больше не было угрозы. К чему она? Решение принято, предупреждение сделано. Что бы чужаки ни думали, что бы ни говорили, им все равно придется уйти. И не важно, что им некуда возвращаться, не важно, что вдвоем они вряд ли выживут в снегах пустыни. Все не важно. Их можно пожалеть. Но не более того.
"Я говорю о другом – о законе благодарности! Вы не можете платить нам злом за все то добро, что мы для вас сделали! Или вы уже забыли, сколько раз мой брат спасал вас?" "Это так, – вынуждены были признать предводители стаи. – Однако…" "Что – однако?" – волчица не хотела их слушать. Ей было не важно, что они ответят, все равно, передумает ли стая и разрешит им остаться, или нет. Шуллат сама больше и думть не могла о том, чтобы остаться, и собиралась покинуть стаю в любом случае. Но, уходя, напоследок, она хотела, чтобы причинившие ей боль поняли, каково ей, испытали бы если не те же чувства, то другие – столь же горькие и болезненные.
"Вы были… Должны были быть слугами повелителя небес, Его спутниками и помощниками, – головы волков понуро опустились, в глазах не осталось блеска уверенности в собственной правоте. В них были лишь грусть и безропотную покорность судьбе. – Мы не виноваты в том, что, исполняя волю богов, вы должны были жить в кругу детей огня, а не рядом с братьями охотниками… Это завидная судьба…" "Завидная…! " – Шуллат мотнула головой, не в силах как-то иначе передать всей той горечи, которую она ощущала сейчас, понимая, зная почти наверняка, что потеряла, что лишилась всего на свете: того, что было ей суждено, и того, чего так страстно желало ее сердце.
"С древних времен не было ни одного волчонка, который не мечтал бы оказаться на вашем месте".
"Но эта судьба сделала нас отверженными среди своих!" "Не отверженными!" "Разве? Разве вы не гоните нас прочь, и…" "Нельзя иметь все, – прервал ее задумчивый голос матери стаи.- Каждому рано или поздно приходится выбирать".
"Всем, кроме нас! Ведь вы лишаете нас этого выбора!" "Не мы – боги!" "Боги? Вы спрашивали Их? А мы – да! Хан, скажи им! Скажи: господин Шамаш отпустил нас! Он добр, заботлив! Он считает нас своими друзьями, не слугами, Он делал все, чтобы как-то скрасить нашу тоску, наше одиночество… – она заскулила, мотнула головой, коснувшись лапой носа. – Нам повезло иметь такого хозяина! Он позволил нам самим избрать свою судьбу! Он оставил нам это право! Он видел, как порою мы тоскуем по своим соплеменникам, живя вдали от них, среди чужих. И пусть эти чужие считали нас своими, а свои…! Разве Он мог подумать, что вы, наши братья по крови и тропе, выбросите нас прочь, так, словно мы вам никто и ничто, словно у нас в бесконечности перерождений не было общих предков и не будет общих потомков…!" "Остановись!" – прервал ее вожак. В его глазах была мука.
"Я…"
"Хватит, девочка, – старшая волчица поднялась со своего места, подошла к чужачке, лизнула ее в нос, успокаивая и делясь своим теплом. – Хватит. Мы все поняли.
Прости нас. И ты прости, – она повернулась к Хану, – и постарайтесь понять: узнав, кто вы, мы должны были вести себя именно так, лишь так и никак иначе".
"Но почему!"
"Чтобы вы не захотели остаться в стае".
"Остаться! Да разве ж нам есть где оставаться! Вы ведь гоните нас, не желая даже выслушать…" "Мы гоним вас, чтобы вы не остались, а не наоборот".
Шуши мигнула, мотнула головой. Она не понимала, в чем разница. Но раз старшая волчица считала, что она есть…
"Что наоборот?" – все же спросила она.
"Ты не понимаешь… – заглянув на дно ее рыжих горячих глаз, мать стаи тяжело вздохнула. – Ну конечно. Ты еще так молода! Девочка моя, на пути братьев-охотников все зависит от наших поступков, а наши поступки зависят от того, что существует вне нас. Мы кочуем, чтобы жить, а не живем ради странствий по пустыне, убиваем добычу, чтобы насытится, а не едим, чтобы убивать. И мы выполняем волю богов, чтобы служить им, а не служим, дабы выполнять волю… – замолчав на миг, она внимательно взглянула на свою молодую собеседница, качнула головой, рыжий волос которой был тронут сединой. – Я, кажется, лишь еще сильнее запутала тебя, вместо того, чтобы что-то объяснить…" "Постой, – вступил в их разговор Хан. – Я понимаю. Вы гоните нас не потому, что мы не можем остаться в стае, а потому, что должны вернуться в караван, чтобы продолжать свое служение господину. Вы… Вы исправляете совершенную нами ошибку…" "Да!" "Однако, – продолжал волк, – сейчас-то ничего исправить уже нельзя – слишком поздно…" "Нам очень жаль".
"Впрочем, – продолжала старая волчица, – может быть, еще не все потеряно. Если господин действительно столь милосерден, Он простит вас…" "Он простит…" – тяжело вздохнула Шуллат.
"Если так, в чем же дело?"
"Простим ли мы себя…"
"А это имеет значение?"
"Для нас – да".
"Лишь для вас. Когда же вы, наконец, поймете, что в вашей жизни ничего – слышите, совсем ничего – не имеет значения, кроме служения повелителю небес! Это не просто главное – но единственное! Вам следовало бы забыть обо всем остальном, о недоступном, забыть о стае, в которой вам никогда не быть своими".
"Возможно, другая стая…" – начала было Шуллат, но старая волчица прервала ее:
"Никто не примет в свою семью тех, кто давно перестал быть снежными охотниками, превратившись в спутников небожителя! Не потому что мы не уважаем вас, не потому, что не чтим. Наоборот! Как раз наоборот… " "Другая стая будет столь же резка с вами, – продолжал вожак. – Если не еще более жестока. Потому что только окруженные ненавистью вы сможете понять, что не должны отказываться от своей судьбы ради исполнения мимолетного желания, находясь во власти мгновенной страсти".
"Господин честнее с нами, – Шуллат с грустью и нескрываемой болью скользнула взглядом по окружавших ее волкам, – Он позволяет нам самим решать, чего мы хотим, а чего нет. Он верит, что мы сможем сами принять верное решение. А вы…" "Мы – не небожители. В нас нет Их уверенности, когда мы – всего лишь снежные охотники. В кои это веки двоим из нашего рода выпала честь сопровождать повелителя небес в Его земных скитаниях…" "Но зачем тогда предводитель той стаи, в которой мы были рождены, просил у бога солнца права для нас вернуться…" "Чтобы вы чувствовали себя свободными. Но вы никогда не должны были воспользоваться этим правом, понимая, что не все разрешенное открыто".
"Мы понимаем", – Хан опустил голову, в его глазах грусти стало лишь еще больше.
"И, все же, это жестоко", – вздохнув, волчица последний раз взглянула на мать стаи. Шуллат сейчас не завидовала той, занять чье место она не раз мечтала в тиши и теплой дреме повозки. Ей было жаль старую волчицу, которая не понимала, не чувствовала того, что страннице казалось естественной с самого первого дня жизни в караване.
"Нельзя следовать путем бога, подчиняясь лишь долгу, – разделяя ее мысли и чувства, Хан вздохнул. – Этот путь просто должен быть и твоей дорогой… И все…
Лишь так…" "Вам виднее. Вы спутники бога солнца, Его ближние слуги. Мы же лишь рабы, призванные безропотно выполнять приказы нашей госпожи… Идите же! – в глазах волчицы горели слезы. – Чем дольше вы остаетесь здесь, затягивая мгновение неотвратимого, тем меньше остается надежды вернуться туда, куда вас самих уже влечет дух!" "Да… – Хан бросил хмурый взгляд на старших в стае. – Тем более, что здесь нас ничего не держит".
Они повернулись, готовые убежать обратно, в бескрайние снега пустыни, не думая о том, что их может там ждать, веря в лучшее, но готовясь к худшему. Однако в последний миг волк остановился, обернулся, чтобы спросить:
"Если нам понадобится помощь или ответ на вопрос, мы можем прийти к вам или это будет столь же бесполезно, как просить помощи у синего купола небес над землей?" "Если это будет нужно господину…" – начала мать стаи.
"Конечно, – набычилась волчица, с трудом сдерживая готовую вырваться наружу злость, – кто же станет просить вас о себе, когда вы так хорошо объяснили, что и хвостом не пошевелите ради нас!" "Да", – не слушая чужачку, не замечая ее чувств, ответил вожак, пристально глядя на Хана.
"Это все, что я хотел узнать", – и волк сорвался с места, спеша поскорее покинуть стаю.
Он спешил, торопясь поскорее покинуть стаю, оставить далеко позади все следы, забыть запахи.
"Твой последний вопрос… – догнала его волчица. – Зачем ты задал его?" "Чтобы получить ответ".
"А ответ зачем?"
"Мало ли что произойдет в грядущем…" "Что? Что может случиться? Даже если господин позволит нам вернуться, даже если ему понадобится чья-то помощь, – каждое следующее предположение было все более и более невероятным, – неужели же ты пойдешь в стаю после того, как жестоко они с нами обошлись?" "Что такое наши чувства, даже та ущемленная гордость, что воет в тебе? Если господин даст нам шанс все исправить, я буду думать лишь об одном – чтобы служить ему верой и правдой. Иное не будет иметь значения. Никогда".
"Ты словно даешь обет…"
"Так оно и есть. Тебя это удивляет?" "Нет, – волчица мотнула головой. – Только… То, что случилось с нами… Это было… Не правильно. Как наваждение, – опустив морду, пробормотала волчица себе под нос. Теперь, когда зов отпустил ее, Шуллат не понимала, как она могла, забыв обо всем, поддаться какому-то чувству? Как могла оставить Мати одну, ее Мати, с которой волчицу связывало нечто большее, чем просто дорога – сама судьба. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы последней череды дней не было вовсе. Оказаться бы в повозке, рядом с Мати, где так тихо, спокойно… А здесь, в снегах – все чужое, не ее… – И все же… – видя, что бессильна вычеркнуть прошлое из своей жизни, что оно вечно будет следовать за ней, словно тень, она болезненно поморщилась. – Стая была жестока с нами. Слишком жестока…" – в ее рыжих глазах стояли слезы.
"Но правдива".
"Правдива?! – возмутилась та. – Когда же они были честны: выпроваживая нас прочь или убеждая вернуться в караван?" "Они же объяснили – это одно и то же…" "От такой правды тошно!" "Правда всегда горька. И знаешь что, сестра…" "Что?" "Они поступили правильно".
"Правильно?! – та даже закашлялась от возмущения. – Как ты можешь их оправдывать?!" "А ты подумай".
"Что тут думать!"
"Неужели ты ничего не чувствуешь?" "Я? О да – обиду, возмущение, презрение, желание поскорее вернуться в повозку моей маленькой хозяйки, уткнуться носом в ее горячую руку и забыть обо всем! Или хотя бы постараться забыть…" – ей и думать не хотелось о том, что, может статья, Мати так сильно обидится на нее, что не захочет прощать. Она бы сама не простила себя… Но Мати ведь другая. Она все понимает… Все поймет…
"Остановись на миг".
"Зачем?" – однако же, волчица вынуждена была замереть рядом с застывшем на месте братом.
"Оглядись. Принюхайся. Вспомни все. И скажи мне: в какую сторону ты хочешь бежать?" "К каравану!" – разве тут могли бы быть какие-то сомнения?
"А если бы стая согласилась принять нас вновь? Если бы предводители передумали?" "Я ни за что не вернусь к ним! Даже если меня будут молить об этом!" – она более не хотела видеть никого из своих сородичей, конечно, за исключением брата.
"А о чем ты думала все эти дни? До того мига, как нас прогнали? Ты хотя бы вспоминала о Мати?" "Нет", – вынуждена была признать Шуллат.
"Ты думала лишь о волках. И о себе".
"Зачем ты так…!" "Я не хочу тебя обидеть. Но ты должна понять. Шуллат, я ведь говорю не о тебе одной – я чувствовал то же самое… Если бы стая не прогнала нас, мы бы остались в ней навсегда, очень скоро, в череде новых забот, забыв о том, что было".
"И я бы никогда не увидела Мати…" – в глазах волчицы в море размышлений плавилась далекая грусть.
"Ты бы забыла о ней. Навсегда. Как я забыл бы о хозяине…" "Он бы простил нас…" "Конечно. Он принял бы любой наш выбор. Но вот мы… Я почему-то совсем не уверен, что в конце концов мы бы не усомнились в его истинности и не пожалели о той ошибке, которую совершили…" "Так бы все и было".
"Да. Мать стаи и вожак мудры".
"Но почему они не прогнали нас сразу? Почему сделали это так поздно?!" "Они ведь не знали, кто мы".
"Хан, почему все так, а не иначе? Почему мы ушли от хозяина? Почему сейчас возвращаемся к нему?" "Не знаю… Может, такова судьбы…" "Или желание госпожи… Богиня снегов послала нас к Шамашу. Она не хотела, чтобы мы покинули Его, и поэтому предупредила все стаи, объяснив им, как они должны вести себя…" Хан чуть наклонил голову. Он пристально взглянул на сестру. Его глаза были задумчивы и печальны.
"Лучше бы это было не так, – спустя некоторое время мотнул головой волк. – Мне бы хотелось верить, что госпожа дала бы нам то же право выбора пути, как это сделал хозяин. Мне понравилось чувствовать себя другом, а не рабом".
Глава 3
Близился к концу еще один день, мало чем отличавшийся от предыдущего, последующего и множества других подобных, которые незаметно слагались в недели, месяцы, годы, похожие друг на друга как снежинки в шали пустыни.
Если бы небо не было ясным, позволяя наблюдать смену светил, а в воздухе металась в своем безумном танце метель, время, словно пространство, можно было бы разделить лишь на дни городов, да годы снежной пустыни, покрывавшие изморозью, которая никогда не оттает, усы и бороды караванщиков, сединой застывавшие в волосах.
Дни пролетали словно на крыльях ветра, ночи гасли звездами в мгновение ока. И лишь в краткий миг заката все вдруг останавливалось, замирало, словно специально, прокладывая грань времен. Выдававшееся свободное время, казалось, само навеивало размышления, рождавшие ту тихую, немного печальную улыбку, которая ложилась на губы пониманием: ничто не вернется назад, как бы сильно о том ни молили сердце и душа. И на сердце становилось невыносимо больно от осознания того, что никогда больше ладони не зачерпнут пригоршню той воды, что видела отражение детского лица, лик юноши с первым пушком на губах и еще множества тех, которые были с ним, им самим еще совсем недавно, только на прошлом закате…
Атен тяжело вздохнул. Пусть когда-то давно, поняв необратимость перемен, он заставил себя смириться с ней, не сожалеть о том, что изменить не властен, иногда, как вот сейчас, ему становилось так жаль себя – того, который никогда не вернется, что хотелось молить богов: "Всемогущие, подарите мне еще одну жизнь!" Новую – но не в перерождении, нет, когда ему не хотелось становиться кем-то другим. Новую – как еще одну прежнюю, такую же, чтобы вновь, шаг за шагом, миг за мигом, ничего не изменяя, повторяя ошибки, словно не зная о них или, еще лучше, просто ни о чем не помня, пережить свою собственную жизнь вновь, с самого начала и до нынешнего дня. До нынешнего – потому что за это чудо, за исполнение этого желания, он был готов заплатить всей грядущей, еще не пройденной дорогой.
А потом робким трепетным сомнением к нему приходила мысль о том, что, возможно, когда-то давно боги уже вняли его мольбам и нынешняя жизнь – как раз это самое повторение. Это многое объясняло. Становилось понятным, откуда бралось предчувствие, что спасало, но при этом страшно мучило, словно в отместку за то, что человек предпочел прошлое грядущему.